Военные рассказы невоенного человека. Град

«Град» - это орудие массового истребления, вроде «Катюши», но мощнее. Один залп – и наиболее отважные умудрялись считать количество разрывов: 25 или больше 40 ? Мы сидели в апацхе в селе Верхняя Эшера (Абхазия) у большого котла. "Война войной – а обед по расписанию". Как-то слышала даже, что обе стороны (и грузинская, и абхазская) давали такое время друг другу – спокойно поесть. А, может, это военные байки. Алюминиевые миски, алюминиевые кружки и ложки. Что-то вкусное уже дымилось в этих мисках: армяне – добровольцы – повара верно несли свою службу. Сбоку от себя, на деревянной скамье, я пристроила зонт – белый в черный горошек. Он был со мной всегда, пока я не потеряла его где-то на Гудаутском рынке.
 
В здании ресторана - в Верхней Эшере - находился штаб Гумистинского фронта. Командующий фронтом – наш хороший знакомый, архелог Мушни Хварцкия. Почти все его друзья и знакомые (вроде нас с Ниной Б.) – по посиделкам на «Амре» за чашечкой черного турецкого кофе, по археологическим раскопкам в селе «Хуап», куда не зарастала тропа «паломников» из Сухума – посидеть за общим дощатым столом под навесом, послушать байки у костра и внести хоть какую-нибудь лепту в работу собственно археологической экспедиции – взять в руки лопату, к примеру, или приготовить обед в котелке - были сейчас с ним здесь, в Верхней Эшере.
 
Мой зонт, красная куртка и пестрая юбка неизменно рождали вопросы: «Вы из Москвы?» или «Уже уезжаете?» В те сентябрьские дни 1992 года ряды добровольцев, закрепившихся на берегу реки Гумиста, были довольно пестрыми – в смысле одежды. Военной формы практически ни у кого не было. На ногах у бойцов – кожаные домашние тапки (реквизированные из соседних брошенных домов, где до войны, по-видимому, с успехом функционировала домашняя мастерская по их изготовлению), на шее – пестрые цыганские платки - тоже откуда-то реквизированные.
 
Память хранит незабываемый кадр: Рауль – один из немногих профессиональных военных в штабе Мушни - ведет по рации ( штучные экземпляры в начале войны) сложные технические переговоры на военную тему. На ногах – все те же чувяки. На шее – все тот же платок.
 
Красную осеннюю куртку у меня сменил потом зеленый теплый военный полушалок зеленого цвета. Пеструю юбку – штаны в синюю клетку, найденные не помню где. На ногах… Зима 1992-1993 годов выдалась необычно снежная. С обувью была напряженка. Так что всю зиму я проходила в «гуманитарных» туфлях – черных, из свиной кожи, с золотой бляшкой в виде украшения. А на голове – неизменный платок цыганской расцветки. Правда под него еще повязывался коричневый шарф – для утепления. В таком виде и появилась я однажды в Пресс-центре, которых в Гудауте было несколько.

"Кто это тут у нас?" - как всегда напористо-задорно произнесла Изида Чаниа, передававшая в Москву очередной репортаж. Вопрос был адресован скорее не мне, а должен был заинтересовать какого-то московского гостя, находившегося там. "А это у нас редактор", - ответила сама себе Изида. Наверно, чтобы гость особо впечатлился моим внешним видом. Но это было позже. А тогда, осенью 1992 года в Верхней Эшере почти никто не готовился зимовать в окопах. Что думали про войну в начале? – «Ну, месяца два, ага - три».
 
Не помню, успели мы поднести ложку ко рту или нет, как начался обстрел. Все дружно попадали на землю. Я оказалась где-то под столом. Разрывов я не отсчитывала, только беспокоилась, что ноги мои торчат из-под стола. «Оторвет ведь», - проносилось в голове, и я в беспомощных и бесплодных попытках пыталась пристроить их куда-нибудь поглубже. Наконец, последний снаряд разорвался. Наступила тишина. Потихоньку народ зашевелился. Вроде никого не ранило и не убило. Отряхиваясь и возвращаясь к жизни, мы - по инерции - еще попытались занять прежние места за столами. Когда я вылезла из-под стола – все мое было на мне: я бережно прижимала к груди миску с кашей, которая растекалась по одежде, сумочку и зонт. Когда я все это успела прихватить? Кто-то уже подал голос. Что-то прозвучало в ответ. В соседнем зальчике с грохотом посыпалась посуда. – «В обморок там кто упал, что ли?» - сострил кто-то под дружный нервный смех. И в эту минуту "Град"  «пошел работать» по второму заходу. Молча мы расстелились по земле.
 
"Град" отработал свое, и мы с Ниной опрометью бросились из апацхи. Рядом с ней остановилась огромная машина. Водитель открыл дверцу. Мы хватались за дверцу, ноги, не слушаясь, беспомощно соскальзывали с огромного колеса. Неловко подсаживая друг друга, мы, наконец, уселись в кабину, и мощная грузовая машина понеслась вперед, к «тещиному языку». Слева, справа, впереди еще дымились небольшие воронки. На бешеной скорости мы съехали или слетели вниз по извилистому серпантину.
 
Потом была гибель Мушни на Восточном фронте.  Гибель десятков, сотен, тысяч – молодых, здоровых, красивых – той внутренней красотой, которая раскрывается вполне только в такие минуты, часы, дни, месяцы, когда человек делает осознанный выбор, и когда ценой своей жизни прокладывает путь следующему поколению, надеясь, что уж их-то минует эта скорбная чаша – невыносимых и непоправимых потерь, жизни под прицелом, под «Градом», под бомбежками. С мучительными думами о судьбе своих близких. И с отчаянной надеждой на новую жизнь, в которой в общем совсем немного нужно человеку для счастья. Тогда мы все хорошо это понимали...