О войне и о гостеприимстве

Во время войны я некоторое время жила в Гудауте, в небольшом каменном одноэтажном доме, вросшем в землю, с отдельно стоящим помещением под кухню и небольшой «ванной», в которой находилась собственно ванна и огромный черный титан, топившийся дровами.

Ближе к лету 1993 года продукты в доме почти закончились. Оставался мешок с рисом - подмоченным и отдававшим какой-то плесенной сыростью. По карточкам давали на день на человека половину плохо пропеченного черного хлеба, во дворе обильно плодоносили яблоки – сорт «шампанские».

Вообще в год войны был необычайный урожай всего, что могло народиться. Яблоки были огромные, сочные, с розоватыми прожилками. Мы готовили разнообразные яблочные пюре и «плов» - рис с яблоками. Плов особой популярностью не пользовался, так как - несмотря ни на какие усилия по переборке, просушке, переварке - рис, а соответственно, и «плов» отдавал все той же плесенной сыростью. Но это был какое-то время, можно сказать, основной наш рацион. Иногда в доме заводилось что-нибудь «посущественнее», и начиналась полноценная готовка.

Дом этот располагался недалеко от Пресс-центра. Когда я думаю о том времени, я неизменно вспоминаю характерные письма военных лет, - сложенные треугольником листы бумаги, без марок - весточки от родных и близких. Они всегда лежали на подоконнике Пресс-центра россыпью – чьи-то отчаянные попытки докричаться, дозваться. Бывало, они находили своих адресатов.

Дом наш стоял на вполне оживленной «магистрали», гости заглядывали к нам довольно часто: сухумские знакомые, знакомые знакомых, «приезжие». И мы старались всегда хоть что-нибудь «подать к столу».

В один из дней, когда в доме завелось что-то посущественнее яблок с рисом, я (признаюсь, не очень знатный кулинар) наварила какую-то большую бадью неплохого все-таки (на мой взгляд) густого супа – что-то среднее между первым и вторым, но вполне съедобное и сытное. Многочисленные гости, насытившись, чем Бог послал, уже практически разошлись, я убирала со стола тарелки, довольная тем, что не ошиблась в расчетах и в «бадье» еще оставался некий запас.
В это время в дом зашел Адгур Инал- Ипа. Он присел на диван и застыл в достойной позе молчаливого гостя.
- Есть будешь? - спросила я.
- Нет, спасибо, я поел.
Я продолжала протирать стол. Адгур сидел молча. Прошло какое-то время. И что-то в этой тишине начало меня тревожить. Мы не были очень хорошо знакомы до войны, на войне виделись чаще. Поэтому можно было найти тему для разговора. «Ну, мало ли что случилось, - говорила я сама себе. - Просто человек хочет посидеть молча и отдохнуть». Надо сказать, что на войне не принято было ни о чем расспрашивать. Но что-то все-таки не давало мне покоя, и вдруг, совершенно неожиданно для себя, я спросила:
- Ты, правда, не хочешь есть?
-Ну, конечно, хочу!
Мы облегченно и понимающе поулыбались.
Конечно! Теоретически я знала, что к столу в Абхазии принято приглашать, как минимум, раза два-три. Гость должен был несколько раз отказаться, потом, наконец, «давал себя уговорить, чтобы не обидеть хозяев…» Целый обряд. Нарушив его, я рисковала оставить человека голодным. А гость, поняв, что русская хозяйка что-то упустила в этой церемонии, может, и пожалел об отказе, но, я уверена, ничего не стал бы менять в ситуации.

Это была одна из последних наших встреч. Адгур погиб во время летнего наступления на Сухум. Он не должен был там находиться: он был занят в Гудауте другим делом. Но он предпочел разделить участь тех, кто пошел освобождать свой родной город. Говорили, что у него в кармане лежала записка к родителям. Его отцом был известный абхазский ученый Шалва Инал-Ипа, который все время грузинской оккупации находился в Сухуме, как и Тамара Шакрыл.

Я лежала в госпитале, когда мне сказали об этом. Наверно, оттуда его и забирали, но мне не суждено было проводить его в последний путь.

Абсолютно не человек войны. Она давалась ему очень тяжело, я это видела, и он сам говорил об этом. Душа его скорбела безмерно. Но он не уклонился. Ученый, физик, очень тонкий и красивый человек.

В то время я не знала точного значения слов –«жертвенный агнец». Но я пережила это чувство – его ухода из жизни как жертвы какой-то непонятной и страшной силе, развязанной войной, которая забирает лучших из лучших.

Могила Адгура находится недалеко от могилы моей мамы. Бывая у нее, я всегда подхожу к нему.

Светлый человек, светлая ему память.