Амалия

Мне это не давало покоя, как не даёт покоя включённый свет в другой комнате, который я глазами не вижу, но спиной чувствую. В общем, непонятно все, капризно и глупо, можно сказать, так по-человечески! Мне однажды зашёл в гости, когда я ещё в палате прибывал, пожилой старик. Он вонял, как и все они воняли, грязью, ветхостью, мокрой пылью и фекалиями. Я уже давно привык не обращать внимание на запахи и свои предпочтения, ибо скромность не позволяла мнением своим делиться, а внутренний голос настолько охрип, крича замечания, что мне как-то стыдно стало называться скромнягой. Старик умер ужасной смертью – сгорел во время пожара театра Шекспировского «Глобус». Он не помнил, как он умирал и чувствовал ли он запах собственной плоти, но зато, может быть благодаря старческому маразму, а может быть подарку свыше – в его памяти отпечаталась деревянная дверь, за которой во время выставления жизни Генриха VIII в пьесе, какой-то уважаемый культурный деятель драл девчонку из соседней деревни, а та так охала да ахала, слово некультурно это было орать демонически. Старик тогда подумал, какая это ирония и засмеялся, показав свои жёлтые нечищеные зубы. Так он тогда и о любви задумался в последний раз, о том, насколько людям не терпится любить на грани, с горечью крови на губах и солёностью тела. Я ничего не понимал, ибо, что сумасшедший может знать о любви, ведь он знает только о сумасшествии, что некоторые иногда приравнивают друг к другу. Вот и тогда, дед, оглянулся, ухмыльнулся да заметкой поделился, что несмотря на различие веков, люди не меняются, а их чувства к друг другу тем более. Я, конечно, на старика глаза закрыл, так как он мне неинтересен был со всей своей романтикой, а после того, как я Амалию увидел, мне почему-то захотелось старика вызвать и часами только об охах и ахах той девки разговаривать.