Киса

   Все о чём-то говорили, шептались. Я не очень прислушивалась и не очень-то понимала, о ком идёт речь. Мои сотрудницы любили посплетничать, и их сплетни меня не интересовали. Застряло в ушах странное слово «киса».
 - К нам устраивается на работу «киса», - долетело до меня.
- Кто это?- подумала я.
А через несколько дней у нас в лаборатории появилась женщина. На вид ей было лет тридцать пять – тридцать семь. Так и оказалось: тридцать пять. Это была высокая, среднего телосложения женщина, белолицая с редкими оспинками на щеках, волосы у неё были выкрашены хной, и понять, какой цвет натуральных волос, было затруднительно, но уж точно  - не седой.
  Удивляло, что эта «киса» сразу повела себя как-то  так, будто была со всеми знакома давно. Видимо, с некоторыми женщинами в лаборатории она, действительно, была знакома. Она рассказала, что специально устроилась работать в тридцать пять, чтобы заработать пенсию, а до этого Юра работать ей не разрешал.
   Уже на следующий день я узнала, что Юра, её муж, работает заливщиком на вагранке, с которой в лабораторию поступает на анализы чугун. Заливщики тогда получали зарплату больше, чем директор завода.
  «Кису» звали Галей. У них с Юрой было двое детей – мальчик и девочка. Юра был очень интересным мужчиной, такие мужчины, обычно, слывут бабниками, но за ним такого совершенно не водилось. А так как одна из Галиных соседок- подружек  работала в лаборатории, то все знали, что дома Юра жену зовёт «киса».
 Но больше всего о Гале мы узнали не от её соседки, а от неё самой. Рассказывать она была незаурядной мастерицей. Её слушать можно было часами.  Дар божий. А мне в картинках представлялось всё, о чём она рассказывала. Интересный человек, интересная судьба.
 Их с Юрой уже давно нет в живых. Сначала ушёл Юра, по случайности ушёл: ушиб большой палец ноги чугунной чушкой, не придал этому значения, открылась гангрена и его не стало. Галя ненадолго пережила мужа.
  Галя -  коренная курянка, родилась и выросла почти в центре города, недалеко от центрального рынка. Отец её был известным в городе, и чуть ли не единственным до войны, фотографом, мать – модной портнихой.
 Когда началась война, Галя едва вышла из подросткового возраста. Она была высокой и очень худенькой девчонкой. Ела она плохо.  Но когда немцы вошли в город, и наши, отступая, подожгли все базы, склады и неразгруженные вагоны с продовольствием, она вдруг стала заметно поправляться. Есть хотелось, и она начала есть всё подряд.
 Вот что она рассказала: мы, дети, пробирались к горящим составам, а это, в основном, были составы с зерном и овощами, которые охраняли фашисты, и, прячась под вагонами, следя за фашистскими сапогами, охраняющими пути, набивали за майки обжигающие грудь зерно и овощи. Зимой, вооружившись санками и погрузив на них вещи или кухонную утварь, мы группами отправлялись в ближайшие деревни, чтобы обменять всё это на картошку, капусту и другие овощи. Ближайшие деревни находились за рекой Сейм, через которую был построен мост. Этот мост охранялся фашистами. Зима была морозной, и мы, закутавшись в платки так, что только носы торчали наружу, отправлялись в не ближний путь. Случалось, что немцы или по пути туда или по пути обратно сапогами переворачивали наши санки, и всё содержимое летело виз с моста на лёд. Хорошо ещё санки, которые мы крепко держали за верёвку, оставались у нас.
 Вот тут-то у меня и открылся аппетит, я стала поправляться, и из тощего подростка вылупилась вполне созревшая девушка.  Но самое страшное было впереди: немцы начали угонять молодёжь в Германию. Не обошла эта участь и меня.
Сначала нас в Германии поместили в лагеря пленных, потом погнали на работу, кого куда. Я угодила на разработку торфяников. Это была изнурительная работа по десять часов в сутки, правда, кормили три раза в день. Работать приходилось в любую погоду, а тёплой одежды не давали, и очень многие тяжело болели. Были среди русских женщин и женщины из других европейских стран: Франции, Бельгии, Польши и иных. Некоторые не выдерживали и умирали.
   Через некоторое время меня и других покрепче отдали батрачить в фермерские хозяйства. По сравнению с болотами началась райская жизнь. Мой хозяин, немец средних лет, сухопарый и лысый, казалось, внешне ничем не отличался от русского крестьянина. Но его не интересовали события на фронте, он любил своё поле, свою скотину, свою семью. К нам он относился не как к врагам, а как к наёмным рабочим. Вот только незнание языков затрудняло общение. Но между собой мы научились понимать друг друга, а он в свободное от работы время не мешал нам общаться.  Постепенно мы стали понимать немецкий язык и научились на нём объясняться с хозяином.
  Однажды хозяин направил нас убирать зелёный горошек, мы обрадовались такому лакомству и без меры набили им животы. Когда хозяин заметил это, он взял плётку, которой погонял лошадь, и стал с нею бегать за нами по полю. Он бегал так долго, что мокрый свалился на землю.
- Ну, теперь жить будете,- сказал он нам.
- А почему теперь? – спросили мы.
-А потому,- ответил он,- что теперь животы у вас не лопнут, - я
загнал себя, но вас спас.
Правда, животы у нас поболели, пришлось побегать в кусты, но обошлось без потерь. С того дня у хозяина началось какое-то отеческое отношение к нам, как будто бы он родил нас на свет божий. Несколько сезонов мы работали у него, а потом нас перевели в лагерь для перемещённых лиц.
 Заканчивался 1944 год. В лагере жизнь для нас наступила даже приятная: нас одели, стали выпускать за территорию лагеря, к нам даже приходили парикмахер, маникюрша. По всему чувствовалось: войне скоро - конец. Из репродуктора на территории лагеря лилась танцевальная музыка, стали возможными встречи с военнопленными мужчинами.
 Там я и познакомилась со своим будущим мужем, Юрой. Накануне войны он поступил в  лётное училище в родном городе Ейске, оттуда ушёл на фронт и попал в плен. У нас многие познакомились с пленными. Это были французы, поляки, бельгийцы. Все мы были молоды и влюблялись, не глядя на национальность, несмотря на войну и тоску по Родине.  Там нас с Юрой и обвенчал православный священник. Некоторые наши девушки вышли замуж за французов, поляков, бельгийцев прямо в Германии. Победа возвращала надежду попасть домой, увидеть родных, родные места.
И вот она долгожданная свершилась. Победа! Ура, мы победили!
 Нас поместили в пассажирские вагоны, выдали постельное бельё и, пока мы ехали по территории Германии, в дороге кормили. Когда же мы очутились вблизи нейтральной полосы, за которой начиналась родная земля, то заработали громкоговорители. С немецкой стороны неслось: оставайтесь у нас: дома попадёте в Сибирь. С нашей же стороны нас называли дорогими соотечественниками и призывали вернуться на Родину.  Люди метались у нейтральной полосы, добегали и возвращались назад, добегали и возвращались.  У меня сомнений не было. Юру же отправили дослуживать в армии, оттуда он вернётся домой через три года, вернётся ко мне, ведь мы обвенчаны. Некоторые наши девушки перешли нейтральную полосу со своими иностранцами- мужьями.  Некоторые остались: кто на стороне Франции, кто – Бельгии, кто Польши.
   Нас погрузили в товарные вагоны, и мы несколько недель были в дороге, выживая кто, как может. В Курск я приехала в первой половине дня. Трамваи ходили, но, насколько мог видеть глаз, слева и справа были руины.
 Домой я пришла в середине дня. Мама развешивала во дворе бельё. Она бросила на землю вещи и кинулась ко мне. Мне не верилось, что я на самом деле обнимаю маму. Вещей у меня было мало, но всё равно мама взяла их из моих рук. Мы поднялись на второй этаж, чувствовалось, что меня ждали. Кровать моя была аккуратно застелена, на спинке стула висели сшитые мамой для меня платья и халат. К вечеру дома появились отец и мамина сестра, моя тётя. Я стала рассказывать о себе, о своём Юре, показала его фото. Тётя, когда увидела фотокарточку, вскрикнула:
 - Такой же вихрастый хулиган, как мой муж. Не жди, он не приедет к тебе.
  Но через год Юра приехал в отпуск, и мы расписались. Я стала самым счастливым человеком на земле. Закончила десятый класс вечерней школы, попыталась подавать документы в институт, но у меня их не принимали из-за…  Наконец, приняли в одесский мукомольный институт, где я проучилась два года. Из армии пришёл Юра, и через какое-то время я почувствовала, что беременна. В институт не вернулась. Так появился на свет наш первенец. Всё было бы отлично: Юра пошёл работать на тогда только строящийся в Курске завод тракторных запасных частей, а когда запустили литейный цех, стал в нём работать заливщиком. В  доме, который в нерабочее время строили сами будущие жильцы,  получили квартиру, но Юре очень хотелось учиться, однако у него, как бывшего военнопленного, категорически никуда не принимали документы. Он смирился и старался заработать денег достаточно, чтобы я не работала. Юра готов был работать по две смены и  в выходные дни, чтобы обеспечить семью, но домашние дела не переносил и дома читал запоем книги.  Юра, подарив мне любовь, никогда, ни разу в жизни не уснул первым. Он смешил меня и рассказывал сюжеты прочитанных им книг. А утром на работу уходил неизменно в хорошем настроении.  У нас родилась дочка Наташа. Я справлялась с двумя детьми сама. С делами тоже управлялась сама и нисколько не завидовала соседке, у которой муж тряс половики, развешивал бельё, стоял в очередях. Я ещё успевала заработать дома деньги пошивом женской одежды, чему меня обучила мама. Но надо было заработать пенсию и, когда мне исполнилось тридцать пять, Юра устроил меня в лабораторию литейного цеха. И вот я у вас и рассказываю вам свою историю.
   Я её слушала и думала, как это возможно, чтобы человек, пережив такое, смог остаться весёлым, общительным, жизнерадостным?  А они были такими.  Они пережившие ужасы войны. И Галя была именно такою: незлобивой, смешливой, «мурлыкающей» женщиной, ироничным человеком, со здоровым чувством юмора. Трудно представить, как бы она пережила уничтожение завода, который строил её муж, на нём он работал заливщиком, и туда же пришла работать она? А ведь некоторые их ровесники дожили до этого чёрного дня. И пускай они давно на пенсии, но чувство утраты чего-то родного и близкого преследует их, когда видят свой завод, отданный на растерзание разным конторам и конторкам.
    Конечно, время пройдёт, сотрётся память, но пока остановка транспорта напротив бывшей заводской проходной по-прежнему называется КЗТЗ ( курский завод тракторных запасных частей). 
                ***