ХАТА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

    Над маленьким украинским городом, что на много вёрст в округе рассыпался по зелёным холмам на берегах маленькой речки,  всплыло августовское солнце. Пятна света заплясали на чёрно-красно-золотистых коврах, украшающих стены. Старый радиоприёмник на подоконнике чисто заговорил по-украински: «Доброго ранку!»

    Аркадий Фёдорович, старик семидесяти двух лет, кряхтя и покашливая, сполз со скрипучей кровати, ровесницы его самого, застланной коричневым армейским одеялом, и, всунув ноги в белых, вязанных крючком, шерстяных носках в чёрные калоши, потопал к выходу. В своей неизменной грязно-зелёной гимнастёрке и солдатских галифе, в которых он был и днём, и ночью, похожий на вечного солдата Второй Мировой, старик вышел во двор и направился в сарай, пахнущий прелым сеном и с вечной темнотой внутри, так как денег на лампочку почему-то никогда не было. К сараю примыкала ушедшая в землю летняя кухня, рядом с которой росла раскидистая яблоня сорта «Белый налив», напоминавшая скульптуру «Тысяча переплетённых рук, тянущихся вверх».

    Аркадию Федоровичу вменялось в обязанность кормить трёх хромых кур с петухом – инвалиды продавались в инкубаторе намного дешевле – и тощую белую козу по кличке Катька, блеявшую в загоне под яблоней. Для подачи завтрака птицам дед взял белую миску из жести, наполнил её пшеницей из большого мешка, протопал в крохотный курятник и высыпал зерно в деревянное корытце. Вернулся в сарай, положил на правое плечо косу, в левую руку взял пустой мешок и побрёл за лужок, на огород.

    Чего-чего, а земли у Гамариных, то есть у старика и его старухи, было много. Двадцать соток приходились на огороженный деревянным забором сад с несметным количеством кустов смородины, малины и крыжовника, грядками с клубникой, бобами и луком. Десять соток занимал огород с картошкой и фасолью, плавно спускавшийся от забора к лугу с криницей посередине, окаймлённому могучими вербами. Здесь, на лугу, старик и косил траву и ломал гибкие ветви верб на корм брезгливой козе. Самое удивительное, что эти сотки плодородной земли в живописном месте были неимоверно дёшевы по сравнению с участками в Киеве и Москве. Если бы Гамарины проживали в тех городах, то давно бы продали свою площадь и, став миллионерами, тихо-мирно жили бы в квартире рядышком с кем-нибудь из своих троих детей, которые обитают в лесной полосе Центральной России. Это было их пламенной мечтой.
    Жена деда, Дарья Витальевна, полная сварливая бабка, до ужаса ленивая, ещё спала. Её не волновало приготовление пищи: купит муж хлеб и молоко – будет еда, а нет, пойдёт она к соседке Василисе, расскажет городские сплетни, узнает новости и угостится салом да чаем. Старик же, довольно нелюдимый тип, обычно питался ржаным хлебом, макая его в молоко, или варёной картошкой в мундире, приправленной луком, приготовив её сам. И, усладив своё брюхо, садился на маленькую скамеечку смотреть чёрно-белый телевизор «Берёзка» на ножках.

    Жили старики Гамарины скромно, без большого достатка, хотя пятнадцать лет назад считали себя богачами, пересчитывая хрустящие купюры с портретом Ильича, перевязанные в пачки красными нитками. Эти пачки до сих пор спрятаны в резной шкатулке под стопкой белья в старинном жёлтом шкафу, но, к великой досаде стариков, являются ненужными бумажками. Старых денег было много, но старики так и не успели пожить по-человечески. Ещё в сарае хранился большой, с человеческий рост, сундук с облезшей краской, набитый поношенной верхней и нижней одеждой – память об ушедших временах. 

    Аркадий Фёдорович накосил травы, запихал её в мешок и, не спеша, пошёл к своей любимице козе. Войдя во двор, он увидел своего старшего сына Бориса и внука Артура.

 – Здравствуйте! – воскликнул Артур, темноволосый парень в джинсовом костюме, и протянул деду руку. – Как жизнь в свободной Украине?
 – Доброго здоровьичка! – ответил старик. – Ничего, помаленьку.
 – А мы к вам в гости на пару недель, – сказал Борис Аркадьевич, пятидесятилетний мужчина, потирая чуть заросший щетиной подбородок и выжидающе глядя на отца.
 – Милости просим, заходите в хату. Я сейчас приду, только дам поесть животному, – дед двинулся к загону.   
   
    Отец и сын вошли в прохладный дом на низком фундаменте, похожий на сердито нахохлившуюся квочку на кладке яиц. Крыша дома не радовала глаз облупившейся красной краской. Четыре комнаты с низкими потолками, полы которых устилали узорчатые половики и дорожки, отапливались большой побелённой печью, пожирающей дрова и уголь, закупаемые на скудную пенсию. Мебель была времён Леонида Брежнева, и быть такой обстановке до скончания веков. В углу столовой, окно которой выходило в сад, гудел маленький рыжий холодильник бог весть какой марки. На упирающемся в холодильник массивном столе одиноко стояла помятая миска с вымоченным в молоке куском ржаного хлеба, обкусанным с двух сторон кривыми зубами.

 – Мама! А, мама! Мама! – позвал Дарью Витальевну Борис Аркадьевич, степенно войдя в спальню вместе с сыном. – Спишь? – и схватил её за плечо.
 – А? Что такое? – дёрнулась старуха. – Ты чего, чёрт, мне сладкий сон перебил? Ай! Ой! Боря! Артурчик! Ой, а я ещё сплю, дура старая! Ну, выйдите, дайте мне одеться.

    Через десять минут, после поцелуев и объятий, бабка спросила:
 – Вы голодны? Что же вам сготовить?
    Она открыла холодильник, где находились бутылка молока, литровая банка мёда, буханка чёрного хлеба, килограмм сала и батон варёной колбасы.
 – Ой, а у меня же и нет ничего, – поколебавшись и наморщив лоб, захлопнула она дверцу, – пойду, картошки накопаю, – и быстро ушла.

    Борис Аркадьевич немедленно заглянул в холодильник, достал хлеб и мягкое сало, порезал на ломти, и они с Артуром немного поели после дальней дороги.

    Артур был самым любимым внуком Дарьи Витальевны. С полутора лет, во время приезда сына с внуком в отпуск из тверских краёв, нянчила и пестовала Артура заботливая бабушка: поила компотом, катала на спине, водила к врачу во время кашля и насморка, перекармливала липовым мёдом. Теперь же писала ему в Тверь письма, где в двух словах жаловалась на жизнь, а на семи страницах густо лепила молитвы и церковные притчи. Сама она была истово верующим человеком. По углам всех комнат развесила потемневшие иконы в серебристых окладах, а под подушку клала кусочек просвирки, освящённый в церкви Святого Николая батюшкой, похожим на  бочонок, и завёрнутый в лоскут целлофана.

    Пришёл Аркадий Фёдорович, сел у печки на низенькую дубовую скамеечку, сделанную его дедом во время коллективизации, открыл закопчённую заслонку, достал из нагрудного кармана гимнастёрки смятую пачку папирос и коробок спичек, вытащил папиросу и закурил, дымя в печь. Маленький он был, на целую голову ниже своей упитанной жены. Маленький и послушный. Вытеребила его жизнь, как молотилка пшеничный колос.

    Протёк час. В прохладной хате бормотало радио. Артур просматривал украинские книги, беря их с узорчатой этажерки. Борис Аркадьевич в это время вышагивал по саду и огороду, жевал созревшую фасоль, рассматривал картофельные рядки, внимательно глядел в криницу, покачивая крупной головой, пробовал на вкус ягоды калины у соседского забора и следил за полётом чёрного ворона. Пятнадцать лет назад он, предвкушая увольнение из советских офицерских рядов, очень хотел получить квартиру здесь, в этом городе, и родительский дом использовать в качестве дачи. На его письменном столе лежал лист писчей бумаги, на котором был план перепланировки участка – в центре должны были появиться пруд со скамейками вдоль берега и белая беседка – и список того, что он намеревался посадить. А хотел он выращивать тридцать две плодовые и овощные культуры, чтобы правильно питаться и жить долго, чуть ли не до двадцать второго века, на этой прекрасной и родной украинской земле…

    Вернувшись в хату, он увидел, что Дарья Витальевна разливает из зелёной кастрюли по голубым железным мискам оранжевый суп, для которого не пожалела банки кильки в томатном соусе.   

+++

    В спальне, где почивали Дарья Витальевна и Аркадий Федорович, на стене висели рамки с чёрно-белыми фотографиями. На одной из них была изображена молодая блондинка в костюме моряка: белая рубашка, воротник и бескозырка. Борис Аркадьевич, после трапезы, придирчиво осмотрел фотографии, желая удостовериться, что новых поступлений в рамки за год его отсутствия не было, и задержал взгляд на снимке блондинки. Это была его первая жена, Лида.

    Ему вспомнилось, как он, черноусый третьекурсник Высшего Военного Училища, стоял у тумбочки дневального, а в казарму пришли делать ремонт одного из помещений три молодые девушки-практикантки из профтехучилища, где они учились на штукатуров-маляров. И вот, во время перерыва, одна из красавиц, в разговоре с подругами-коллегами, обронила, что родом из села возле украинского городка. И Борис Аркадьевич встрепенулся: это же его землячка! Передав пост у тумбочки сослуживцу, курсант робко подошёл к землячке и тихо сказал: «А мы с Вами в одной местности родились. Меня Борис зовут». Девушка откликнулась: «А меня Лида»…

    В увольнениях он гулял с Лидой по городу, любовался морем и рассказывал ей про устройство пушек и про путешествия, в которых никогда не был. Через два года Лида закончила учёбу и вернулась в своё село. Борис Аркадьевич тоже закончил учёбу и в форме лейтенанта Вооружённых Сил СССР приехал навестить подругу. А Лида уже всем односельчанам волнующе-жарко рассказала, что к ней приедет жених, и они распишутся, хотя новоиспечённый офицер и в мыслях этого не держал. Но неожиданно он покорился  Лиде, и они расписались в сельсовете под умилёнными взорами напомаженной и весьма благоухающей духами румяной женщины – двоюродной тётки невесты. А потом Борис Аркадьевич умчался в сказочные и неведомые просторы РСФСР, чтобы проходить военную службу. Влюблённая и огорчённая Лида должна была приехать к нему позже, когда он обживётся в гарнизоне.

    Но в воинской части Борис Аркадьевич увидел юную работницу офицерской столовой и понял, что к нему пришла любовь. И он горько пожалел, что так скоропостижно женился на Лиде. Но делать было нечего. Надо было исправлять ситуацию. И офицер начал с любовного письма красавице Лолите: «Лолочка! Дорогая Лолочка! Пусть простят меня Боги Вселенной за то, что осмелился написать Вам это письмо! Но арфа моей души так сладко и безудержно поёт, навевая медовые мечты и желание быть вместе с Вами! Вы – единственная, кто способен настроить струны так, что они либо продолжат песнь любви, либо лопнут, навеки испортив инструмент. Я хотел бы подарить Вам миллионы букетов ароматных цветов и воспарить с Вами в голубой небесной выси! Не хочется думать, что, может быть, мне придётся в одиночестве рухнуть с этой высоты и разбиться о скалы серого существования без Вас, прекрасная, удивительная Лолита!» Письмо заняло семь страниц амбарной тетради убористым почерком.

    И Лолита ответила черноусому офицеру. Правда, ей показалось странным, что волосы у Бориса Аркадьевича были каштановые, а усы – чёрные, как уголь. Тогда он признался, что специально, для красоты, мазал усы ваксой. Лолита поморщилась и заявила, что не любит усачей. И усы пришлось сбрить.

    А Лида писала письма, полные тоски и нежности, в загадочную для неё Калининскую область. А муж отвечал редко и почему-то не приглашал её к себе. Наконец, Борис Аркадьевич, чьё сердце неистово пылало любовью к юной Лолите, прислал телеграмму: «Люблю другую. Дай развод». Лида всё поняла, два дня порыдала, обещая отомстить разлучнице, но медлить с разводом не стала. Едва получив из суда желаемое извещение, Борис Аркадьевич немедленно повёл Лолиту в ЗАГС. И вот уже двадцать семь лет они вместе. Вырастили двух сыновей и дочь. Пять лет назад Борис Аркадьевич уволился из рядов Вооружённых Сил, получил четырёхкомнатную квартиру в Твери, бывшем Калинине, устроился на работу начальником охраны в преуспевающую фирму по продаже компьютеров и компьютерных технологий, и вполне доволен жизнью, копя денежки на квартиру младшему сыну, офицеру Космических Войск.

 – Лида, Лида, молодость моя, – произнёс Борис Аркадьевич. – Как быстро ты умчалась, молодость моя! Интересно, Лида, как сложилась твоя судьба? Встретиться бы!

    И вдруг он услышал танго. Его недавно передавали по российскому телевидению. Танго называлось «Лида». Именно поэтому Борис Аркадьевич его вспомнил.

«Прости меня, Лида, моя синеглазка!
Подругой ты верной была мне, но я
Увлёкся другою, уехав на службу
В туманные, дальние веси-края.

Ты часто писала: «Люблю тебя очень!
Приеду к тебе непременно, родной!»
Глаза, что лучились надеждой и верой,
Забыл я, пленившись девчонкой иной.

                Куда исчезла наша сказка, Лида?
                Как сердце грел мне взор твой голубой!
                Вернуться бы к тебе, голубка Лида!
                Зачем расстался, Лида, я с тобой?

Ты нежно шептала тогда, на свиданьях,
Красивые сказки о нашей любви.
Ты мне поверяла все тайны, желанья,
Но я их, увы, не сумел сохранить.

Увидеться вновь бы, моя синеглазка!
Изменчивы жизнь и любовь. Ну, а ты
Утри свои слёзы, забудь меня, Лида!
И пусть тебе путь устилают цветы.

                Ночами снова я с тобою, Лида.
                Ласкает душу взор твой голубой.
                Вернуться бы к тебе, голубка Лида!
                Зачем расстался, Лида, я с тобой?»

    Борис Аркадьевич внезапно вспомнил, что точно такие стихи он видел в рукописи сборника стихов своего сына Артура, и понял, что песня – его собственная история.


ГЛАВА ВТОРАЯ

    Виктор Аркадьевич Гамарин жил в подмосковном посёлке у волшебника-леса, шумевшего соснами, елями и берёзками. Приехал он сюда с молодой женой в 1985 году, после службы в Венгрии, и двенадцать лет служил прапорщиком в исправительно-трудовой колонии, забор и корпуса которой высились в трёхстах метрах от его дома. Дом же представлял собой одноэтажную коробку, крытую шифером и отапливаемую газом, с четырьмя квартирами. Каждая квартира имела маленькую террасу с чуланчиком, девятиметровую кухню, зал на семнадцать квадратных метров и узкую спальню. В полу прихожей была крышка, закрывающая лаз в кирпичный подвал. В кухне, вкупе с газовой печью и газовой плитой, из бытовых удобств имелась раковина с краном, из которого текла чистая холодная вода. К жилищу Виктора Аркадьевича примыкали две сотки огорода, в правом углу которого шумели две старые корявые яблони, а в левом красовалась деревянная уборная голубого цвета. Двор был крошечный, со щербатым асфальтом и островком травы у террасы.

    Не нравилась Виктору Аркадьевичу его некомфортабельная квартира. Хотел он жить в большом доме в два этажа, с балконом, с видом на лес. Вокруг дома желал видеть огромный сад с беседкой, баней и стелой. Мечтал, как будут приезжать к нему родственники, и всем хватит места. И будет у него свой кабинетик, где вечерами, после работы, он посвятит себя чтению научно-популярных книг и изучению венгерского языка. Ради воплощения в жизнь этой мечты Виктор Аркадьевич каждый год откармливал трёх быков и сдавал их на мясокомбинат, деньги большей частью складывал в тайник, а на остальные покупал в дом аппаратуру и мебель.

    В 1991 году выбил он у властей земельный участок возле хвойного леса, варварски вырубил молодые ёлочки, окаймлявшие бор, огородил своей владения колючей проволокой и с энтузиазмом, в гордом одиночестве, начал великое и благородное дело – стройку собственного дома. Сначала прапорщик произвёл на свет огромный кирпичный сарай, принеся кирпичи с заброшенной стройки пятиэтажного дома на соседней улице, с полностью бетонной верандой, чтобы было, где хранить инструмент, циркулярную пилу, сварочный аппарат и стройматериалы – это сарай прославил его на весь посёлок. Затем взял в руки проект, изучил его и залил ленточный фундамент на возвышенном месте своего участка, тогда как сарай жался к лесу в низине. Оставалось возвести стены, приладить крышу, провести отделочные работы. И можно было въезжать и жить на здоровье с женой Людмилой Павловной и детьми Кириллом и Ольгой.

    Свои коррективы внесла экономическая ситуация в стране. Галопирующая инфляция не позволила Гамарину покупать стройматериалы в требуемом количестве, и пришлось ему заняться переделкой сарая в жилой дом.

    Переделка идёт уже тринадцать лет. Конца работе не видно. Виктор Аркадьевич, через год после выбора российским народом Бориса Ельцина на второй срок президентства, уволился из штатов Министерства внутренних дел и стал охранником крупного банка, получая зарплату в валюте. Его супруга, женщина в полном расцвете сил, через год тоже уволилась из колонии, где она сидела на вышке, охраняя заключённых, чтобы в образцовом порядке содержать детей, тридцать соток огорода, капризную корову, пятьдесят кур, двадцать уток и без всякого ограничения во времени болтать с соседками.

    До того, как поехать в украинский городок, старший брат Виктора Аркадьевича, Борис, и племянник остановились у отставного прапорщика.

    Как потом у матери, Борис Аркадьевич степенно измерял шагами царство своего брата, начав с дома, похожего на каземат. Людмила Павловна, в отличие от свекрови сразу и до отвала накормившая гостей, после ухода деверя на стройку, села за стол, налила себе и Артуру чай на розовых лепестках и повела с племянником беседу. Чего-чего, а побеседовать с умным и умеющим слушать Артуром ей нравилось. Расспросив о делах, она поинтересовалась, надолго ли дорогие родственники нагрянули в их вертеп?

 – На три дня, – ответил Артур. – Потом поедем на Украину, бабушку с дедушкой проведаем.
 – Вы ей привет от нас передавайте, ведьме старой.
 – Почему ведьме?
 – А как иначе? Всю жизнь она нам с Виктором отравила, – потеребила кончик длинного, с горбинкой, носа женщина в самом соку.

    В это время к открытому окну, обитому марлей, прислонился сам хозяин дома, точнее, двух домов, возникнув непонятно откуда и отогнав большую осу, которая теперь сердито кружила и гудела над ним.

 – Сколько она из нас высосала! – продолжила Людмила Павловна. – На дом ей десять тысяч рублей собрали, – она ведь в начале восьмидесятых новый дом купила, старый совсем рассыпался, – по тем временам огромную сумму, и хоть бы грош вернула!
– Я из Венгрии деньги и ковры привозил, всё ей отдавал, – загудел хозяин. – Сам в старомодном одеянии ходил. Из Подмосковья в отпуск приехал в облезлой шапке. Мать и причитает: «И что же за безобразие у тебя на голове, Витька? Ты что, себе нормальную шапку купить не можешь?» А как обновку приобрести, когда получал сто тридцать рублей, и жена в декрете? Уезжать стал, денег на билет нет, а мать жалуется: «Ой, как же помочь тебе? Пойду, у Василисы полтинник займу, потом отдавать придётся. Горе какое!» А, немного погодив, захожу я тихонечко в дом, смотрю: мать у шкафа стоит спиной ко мне. Поглядел через её плечо, а она толстенную пачку купюр пересчитывает. Так обидно стало! У Василисы, говорит, займу…
 – В девяносто первом году, – подхватила жена, – мы просили у неё четыре тысячи рублей, часть долга, но она ни копейки не дала! У самой полный шкаф денег, а божилась, что на одну пенсию живёт. А сейчас что же? И сама над осколками вазы благополучия сидит, и людей заставила страдать!
 – А как она Люду ругала, как на неё клеветала! – закричал Виктор Аркадьевич. – Со стыда можно было умереть!
 – Я мужу изменяю, я первенца своего хотела отравить, чтобы замуж за майора выйти, я с алкоголиками путаюсь, я у соседей коров заговариваю, чтобы не доились, – покраснела Людмила Павловна. – Как я перенесла весь этот кошмар, сама не знаю.
 – А ковёр-то помнишь, Люда, что я Борису из Венгрии привёз? – заволновался хозяин двух домов. – Привёз я три ковра. Два на продажу, а третий бесплатно твоему отцу, Артур. Ковры тогда по тысяче стоили. Борису я отложил самый яркий – эх, как сейчас помню эти красно-бело-золотые узоры! И уехал обратно, в Венгрию. Через год прибываю – и что же? Мать клянётся, что в точности выполнила мои указания. А Борис утверждает, что мать за триста рублей всучила ему ковёр с белыми и коричневыми квадратами на оранжевом фоне. И те два сплавила по тысяче двести, и самый худший родному сыну продала!
 – Оборотистая, оборотистая баба-яга! – покачала головой Людмила Павловна. – Ещё чаю, Артур? Пей на здоровье! Очень хороший чай. Во всём посёлке только я делаю чай на розовых лепестках.
 – Конечно, есть в мире жадные и нечестные люди, но как горько сознавать, что твоя родная мать принадлежит к этому сорту! У Василисы, говорит, займу, а сама кучу денег в шкафу держит! – прошипел Виктор Аркадьевич.

 – К вам можно? – в дом зашла Римма Аркадьевна, тридцатилетняя тётя Артура. – Артур? Здравствуй, племянник! – она присела к столу. – Нет, нет, Люда, я чаю не хочу. Как у вас дела?
 – Великолепно!
 – Рая ещё не родила?
 – Через недельку ждём благополучного разрешения сестрицы от бремени.
 – И кого ждут, известно?
 – Пацанёнок будет.
 – Прекрасно!   
 – Через три дня он с отцом отправляется на Украину, – молвила хозяйка.
 – Как, и Борис здесь? А где он?
 – На стройке, любопытствует, – ответила Людмила Павловна.
 – Поехать на Украину – очень хорошее намерение, – бодро сказала Римма Аркадьевна и потёрла ладони друг о дружку. – Жаль, что я не могу поехать с вами. Я перед отъездом передам родителям письмо и гостинцы.

    Виктор Аркадьевич куда-то исчез. Людмила Павловна встала и принялась за мытьё посуды. Тётя с племянником поговорили минут десять, а потом Артур отправился к дому-каземату. Римма завела беседу с невесткой…

+++

    Борис Аркадьевич задумчиво глядел на бетонную веранду, грызя длинную травинку. Он никак не мог понять, зачем брат извёл столько бетона на эту необязательную пристройку. Ведь можно было использовать брус или кирпич. Тем более что бетон изготовлялся на примитивной мешалке из купленных материалов и носился вёдрами. Сколько же вёдер перетаскал Виктор Аркадьевич! Из-за этого он ссутулился, хотя и накачал мышцы.

    «Почему веранда – бетонная? – в который раз задавал себе вопросы Борис Аркадьевич. – Почему в ней одно маленькое оконце? Почему фундамент низкий, без отвода? Почему потолки не высокие? И почему, наконец, дом огромный, в два этажа, но мрачный?» Почти на все вопросы он нашёл ответы, но на бетонной веранде застопорился.

    Виктор Аркадьевич подошёл к брату, увидел его занятие, широко улыбнулся и горячо заговорил:
 – Любуешься? Правда, оригинально: у всех веранды деревянные, а у меня – бетонная! Ни у кого в посёлке нет такой большой и бетонной веранды! И нет такого огромного участка! Я сам вырубил опушку и огородил землю. Если какая комиссия, меня могут арестовать за самовольный захват земли, но кому я нужен в этом жестоком мире? У меня и сарай, где всякие животные, самый большой! И кур больше всех! То ли ещё будет, когда я завершу строительство! Ух, какая красота получится! Вон там, – указал он вправо, где у забора стояла высоченная, метра четыре, железная прямоугольная рама, вкопанная в землю, – у меня будет спортивный городок. Турник я уже сделал. А на этом месте, – ткнул он пальцем в направлении заброшенного фундамента, кое-где потрескавшегося, – мой Кирилл воздвигнет свой дом. Между прочим, Кирилл через год завершит учёбу в милицейском институте и приедет служить сюда, в колонию. А вон твой сын сюда идёт. Пусть тоже полюбуется. Ведь я один строил этот дворец! Никто мне не помогал, потому что никому нельзя верить, – и великий строитель скрылся в доме-мечте.

 – Давай полущим горох, – предложил Борис Аркадьевич сыну, впитав и осмыслив горячий поток слов брата и досадуя, что ответ на вопрос о бетонной веранде оказался таким простым.

+++

    Алла Ивановна и её муж Степан Сергеевич, старик и старуха, не любили Людмилу Павловну за её острый и злой язык. Сейчас-то, став значительно старше, Людмила Павловна угомонилась и не подбегала к забору стариков с язвительными речами, к тому же полными оскорблений. А раньше от неё покоя не было.

    У Аллы Ивановны и Степана Сергеевича, или, как их называли, Однолюбов, был красивый розовый дом с мансардой, увенчанной изломанной крышей. Был большой сад с десятком теплиц и плодовыми деревьями, несколько из которых росли прямо у забора. Не было у них только детей. Потому что детей они совсем не любили. А любили исключительно себя. А рядом с их забором был лужок, а на лужке – песочница и качели, где, к великой досаде Однолюбов, играли дети. И даже иногда срывали спелые вишни с ветвей, склоняющихся к лужку. Старик Однолюб всегда сердился, когда ребята лакомились его со старухой вишнями. И однажды, в порыве злобы, срубил вишню у забора со словами: «Вот теперь поешьте вишен, волчата!»

    Разумеется, пока Кирилл и Ольга, дети Гамариных, были маленькими, то играли, с другими девочками и мальчиками, на этом лужку. И, приходя домой, часто жаловались, что Однолюбы устраивали им пакости: то помои из ведра выплеснут прямо на детей, то из шланга холодной водой обольют, то старик, густо матюгаясь, выскочит из калитки с хворостиной и всех разгонит, то старуха обзовёт и малышей, и их родителей, пожелав им скоропостижной смерти.

    Конечно, терпеть издевательств над своими дорогими чадами Людмила Павловна не могла. Поэтому мчалась к забору Однолюбов и звонким голосом называла их всеми плохими именами, грозя кулаком. Обычно на её обвинения отвечала старуха Однолюбка, сидя в доме и крича из открытого окна. Степан Сергеевич же принимал вид суетливого труженика, то поднимающего вёдра с водой для полива грядок, то подметающего деревянные дорожки, то окапывающего деревья.

    Когда-то в этот подмосковный посёлок приезжала из украинского городка Дарья Витальевна, а после неё – Аркадий Фёдорович. На удивление Людмилы Павловны, её свекровь и старуха Однолюбка нашли общий язык, а свёкор и старик Однолюб стали чуть ли не корешами. Когда украинские старики приходили в гости к подмосковным старикам, вылазки Однолюбов на детский лужок прекращались. И дети гомонили до позднего вечера. Но так как Однолюбы были лютыми врагами Людмилы Павловны, а значит, и Виктора Аркадьевича, то и свёкор со свекровью были записаны в тот же разряд. Людмила Павловна с недоброй усмешкой расспрашивала своих гостей, о чём же они так мило беседовали в неприятельском стане, но получала вежливые ответы: «О жизни, о войне, о Боге». Разумеется, ей хотелось, чтобы в логове Однолюбов плелись паутины сплетен, направленных на подрыв её с мужем авторитета порядочных и честных людей. Поэтому, после отъезда дорогих родственников, весь посёлок мало-помалу узнавал, какими мерзкими сплетниками в очередной раз оказались свёкор и свекровь Людмилы Павловны, которых она так любила и с таким гостеприимством приняла у себя на целую неделю!

    Но посёлок слышал не только звонкую брань Людмилы Павловны. Ещё он слышал громовой голос Виктора Аркадьевича, который раздавался на улице всякий раз, когда великий строитель напивался пьян. А таких разов в течение года было достаточно много. И жители узнавали, что жена великого строителя – самая плохая и отвратительная женщина на свете. И что Виктор Аркадьевич совершил большую ошибку, став мужем этой ужасной фурии. Но когда отставной прапорщик был трезв, то безумно любил свою Люду и никуда не отпускал её одну.

    Прошли годы. Дети Гамариных выросли и уже не играли в песочнице на лужке. Ругань их матери с Однолюбами сошла на нет. И только Виктор Аркадьевич оглушал посёлок своим рёвом, но уже, правда, исключительно по праздникам, потому что он недавно купил автомобиль и теперь был за рулём.

    И вот Степан Сергеевич Однолюб пришёл в дом к Людмиле Павловне.
 – Привет, хозяйка, – тихо сказал он, прислонившись к косяку двери.
 – Привет, – нахмурилась хозяйка. – Чего надо?
 – Это вот… Алла Ивановна ночью померла. Обмыть бы её… ну, и остальное…
 – Да что ты! – всплеснула руками Людмила Павловна. – Вроде бы здоровая была баба. Чего это она?
 – Да вот так вот. Смерть, она негаданно приходит. Поможешь, ай нет?
 – С удовольствием бы, дед. Но я… боюсь покойников.
 – А чего их бояться? Лежит себе, да лежит, тело бездыханное.
 – Да вот боюсь, и всё тут. У меня это с детства. Как мать умерла, а мне тогда девять лет было, так и вошёл в меня этот страх. Не серчай и не осуждай, дед. Не могу я.
 – Ну, понятно, – старик покинул двор Гамариных и направил свои стопы к дому Риммы Аркадьевны, которая немедленно согласилась принять участие в подготовке похорон.

 – Ишь, нашёл, к кому прийти! – ворчала  Людмила Павловна, чистя картошку. – Всю жизнь отравили, а теперь – помоги, Людочка, старушку обмыть! И всё остальное! Упыри! Туда ей и дорога, старухе этой бессердечной! Ай! – вскрикнула она и хлопнула себя по плечу. – Проклятая оса! Ужалила, сволочь!

    Прихлопнутая оса немного проползла по деревянному полу и затихла навеки.

+++

    Ещё в этом подмосковном посёлке жила девушка Наташа, белокурая и белобрысая, голубоглазая и нежная. Она была ровесницей Артура. Когда он с родителями приезжал в гости к Виктору Аркадьевичу, а это было в солнечном детстве, то Наташа спешила извлечь книголюба на улицу, чтобы пообщаться с ним и поиграть в какую-нибудь детскую игру. Жалко, что такое событие случалось раз в год. Последний раз Наташа видела Артура лет десять назад.

    И вот, идя из магазина с полной сумкой продуктов, она увидела знакомые черты.
 – Артур? – окликнула она молодого человека.
 – Да? – вопросительно обернулся он.
 – Привет! Ты меня узнаёшь?
 – Что-то знакомое. Гм! Неужели Наташа?
 – А кто же ещё?
 – Надо же, как ты преобразилась!
 – А то! – она гордо выставила вперёд пышную грудь. – И ты тоже повзрослел. Куда ты так спешишь? Пойдём ко мне, чаю с земляничным пирогом попьём.
 – Не сейчас. Я, можно сказать, только что приехал. Спешу навестить тётю Римму и её почтенное семейство. А вечерком можно. Часов в девять.
 – Ну, хорошо. Буду ждать. Ты не забыл мой адрес?
 – У меня хорошая память. До вечера, Наташа.

    Наташа с нетерпением дождалась вечера. Она переделала все домашние дела, три раза просмотрела альбом с фотографиями, подолгу вглядываясь в снимки, где хоть как-то был изображён Артур в детско-отроческом возрасте, испекла земляничный пирог и ещё высоченную стопку блинов.

    И, наконец, Артур сидит у неё в доме за столом. Родители Наташи ещё неделю назад благоразумно уехали в отпуск на море, поэтому никто не мешал их рандеву.
 – Помню, ты в школе училась на одни пятёрки.
 – Да, Артур! Окончила школу с золотой медалью. С красным дипломом завершила учёбу в институте и получила профессию экономиста.
 – Где работаешь?
 – В Москве. Живу там у тётки. А сейчас у меня отпуск, поэтому прохлаждаюсь здесь.
 – Солидно! А я – историк. Преподаю в сельской школе.
 – В сельской? Ты, оказывается, герой!
 – Да какой герой? Знаешь, я бы никогда не подумал, что можно чудесно жить и трудиться в селе. Но однажды я повстречал своего однокурсника, учителя, съездил к нему в гости в село Сиреневка, влюбился в те места, да так там и остался. Купил за крошечную цену брошенную избу, довёл её до ума. Так я решил свою жилищную проблему. Да, прекрасное место – Сиреневка!
 – А в твоей избе есть хозяйка? – Наташа машинально приложила руку к груди, словно желая удержать разошедшееся в стуке сердце.
 – Нет пока. Но без хозяйки нельзя.
 – И кто же будет дамой твоего сердца?
 – Кто-нибудь да будет. В Сиреневке есть один недостаток: мало девчат. Приглянулась мне одна доярочка, Наденькой зовут, пухленькая такая, вежливая. Но как-то робею я к ней подойти с предложением погулять вместе, а тем паче, жить в одной избе. Какие же ты вкуснейшие пироги печёшь, Наташа! – Артур облизал пальцы, по которым текло земляничное варенье.
 – Если робеешь, значит, не любишь.
 – Может, ты и права. А у тебя-то как в личной жизни?
 – Одинока. Не умею я с мужчинами знакомиться.
– Что же ты так? Неужели мы, мужчины, такие страшные?
 – Дело в другом, Артур. Я… я много лет, с самого детства… люблю только тебя. И берегу себя для тебя. Я даже честь сохранила… для тебя.

    Артур опешил и перестал кушать и прихлёбывать мятный чай. Наташа картинно ломала пальцы. С небес послышался вой авиалайнера, заходящего на посадку на аэродром, находящийся в сорока километрах от посёлка.
 – Ты даже представить себе не можешь, как я мучилась, когда ты перестал приезжать в посёлок. Я не знала твоего адреса. И твои родственники не знали, потому что вы не переписывались. Как это странно: родственники не переписываются друг с другом! – девушка пристально и сердито поглядела на Артура, словно обвиняя его в страшном преступлении против человечества.
 – И ты хочешь за меня замуж? – выпалил Артур в большом волнении, потому что мечтал жениться и нести крест супруга и отца четверых ребятишек.
 – Замуж, не замуж… лишь бы быть с тобой рядом. А замужество – это было бы чудесно! – Наташа встала и прошлась по комнате взад-вперёд.
 – Но ты ведь… в Москве работаешь? Хороший заработок у тебя?
 – Это поправимо. Я уеду с тобой, куда захочешь. Вам нужны преподаватели? Я хороший математик. И с физикой у меня лады.
 – Конечно, нужны. Ах, Наташа, я даже и в мыслях не держал такой картины…
 – А разве ты не замечал, поросёночек ты этакий, когда сюда приезжал, что беленькая девочка смотрит на тебя влюблено и зачарованно? – Наташа подошла к нему.
 – Тогда мы были детьми… и было другое восприятие.
 – Артур, Артур. Встань, пожалуйста. Ну же, встань.
    Артур вытер губы и пальцы салфеткой и встал. Наташа обняла его, крепко прижала к своей груди и начала быстро-быстро целовать, жарко шепча: «Любимый! Люби меня!»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    Борис Аркадьевич, после воспоминаний о своей первой жене, лёг в большой спальне подремать на старом диване. Аркадий Фёдорович ушёл за водой на криницу. Дарья Витальевна и Артур сели на широкую софу в зале и повели разговор.

 – Знаешь, внучек, чего я хочу? Хочу, чтобы все мои дети и внуки были счастливы! Я всем желала и желаю только добра. Борьку, Витьку, Римму выпестовала, ни в чём им не отказывала в меру возможностей. Лишь под старость они мне помогли, собрали денег на дом. Спасибо им! Борису за то, что потянул на себе большую часть покупки, спасибо. Вите за две тысячи спасибо. Соседям тоже спасибо. Отдала им долг, соседям-то, а вот детям отдать не успела, страна развалилась, деньги другие стали. Огорчает, что пилит теперь меня мой младший сын, житья не даёт, невестка его подзуживает, грязь на меня льёт. А ведь сам-то вроде не лыком шит, зарплату получал больше, чем моя пенсия, да быков выращивал. Детей против меня настроили. Отец им и фундамент помог залить, и сарай построить, а что они? Даже спасибо не сказали.

    Дарья Витальевна всхлипнула и утёрла глаза концом головного платка.
 – Ладно, не судья им я, грешная. Жаль только тех денег, что обесценились. Для внуков их копила, дети-то сами с руками, зарабатывают. Карты мне, грешной, говорили, что наступят тяжёлые годы, так оно и вышло. Знала бы, что ещё хуже будет, золота бы купила. Бог судья им, Виктору и супруге его Людмиле. И в кого она такая мегера? Такого навыдумывала, что теперь стыдно в их посёлке показаться. Потому и не езжу к ним вот уже пять лет. Римма только пожалует сюда со своей дочкой, да Кирилла или Олю прихватит, бывало, тогда только и глядела на внуков. А ты-то, Артурчик, не собираешься жениться?
 – Собираюсь, – вздрогнул Артур, – невеста появилась, Наташей зовут. Скоро свадьба у нас грянет.
– Молодец! Ты всегда был хорошим мальчиком. Женись, детей заводи. Если что, сюда приезжайте, дом большой, живите на здоровье, детей плодите. Есть где жить-то?
 – Да уж свой дом в селе имеется.
 – Вот и хорошо, что в селе! Вы с женой никак не меньше трёх заводите, не слушайте глупостей про блага и достоинства однодетных семей. Один ребёнок – не ребёнок, два ребёнка – полребёнка, три ребёнка – ребёнок. Помощников много будет на старости лет, потомство богатое будет и не даст нашей фамилии угаснуть в океане времени. А один ребёнок картины не сделает. Эгоистом вырастет, заботиться ему будет не о ком, такой чаще всего попадает на плохой путь. Запомни это, Артур. И жену приобщай к православию. С верой в Бога вы найдёте счастье, а без неё пропадёте, и не будет вам удачи ни в чём. Верующая твоя невеста-то?
 – А как же! – уверенно воскликнул Артур, хотя не знал, верующая Наташа или нет.
 – Это хорошо. Дай Господь вам долгих лет жизни и большое потомство, здоровья и ума, а остальное приложится. Были бы цветы, а плоды появятся. Ежели что, так и сироток приютите, сделайте доброе и богоугодное дело. Не виноваты бедные дети в том, что взрослые тронулись умом и, как бешеные волки, помчались за золотой ланью богатства, сметая всё на своём пути. Чистые бесы эти бандиты, грабители, олигархи. Всё о деньгах да как их потратить. А зачем несчётно денег одному человеку? Деньги должны на благо общества работать. И, прежде всего, для будущего детей. Если не для них, то для чего же?

    Эти слова были Артуру очень знакомы. Ему показалось, что он не в украинском городке, а в Сиреневке, в гостях у учителя, и тот показывает своё искусство читать проповеди.
 – Точно так же говорит мой друг учитель, – сказал Артур.
 – Учитель? Это же мой крестник! – всплеснула руками Дарья Витальевна. – Его бабушка живёт через два дома, рядом с хатой Андрея Поплавка.
 – Ничего себе, как тесен мир! – удивился Артур.

    Дарья Витальевна посмотрела на икону Киевской Божьей Матери, висящую в углу, и трижды перекрестилась:
 – Потеряли люди православную веру, – продолжила она наставление, – сотворили себе кумира – деньги, перебрались в бетонные города, вот и мучаются сами и других мучают. Артур, конечно, если у вас будет трое детей и больше, в городе их не вырастить хорошими людьми. Живите всегда в деревне. Обучайте малюток православию, добру, труду с малых лет. Все эти электронные игрушки только портят детей. А вот труд на земле матушке, ухаживание за скотинкой и пчёлами, забота о младших братиках и сестричках хорошую пользу приносят. Мальчики силой наливаются, а девочки хорошими хозяйками становятся. У них никогда не будет по одному ребёнку, всегда много заимеют, вот и фамилия разветвится, настоящее дерево получится.

    Вернулся Аркадий Федорович, сел на резной стул и тоже стал слушать проповедь жены. Закончив рассуждения о пользе многодетной семьи, старуха долго говорила о православной вере, читала наизусть притчи и поведала, как в храме Святого Николая на Пасху увидела ангела в розовой тунике и с маленькой арфой в руках.

    Потом проснулся Борис Аркадьевич, выпил стакан молока, и они, все вместе, пошли к соседям Петру и Надежде Новиковым, жившим в большом доме напротив.

+++
    Пётр Новиков в городке был очень известной личностью. Ещё бы! Он был главным пожарным инспектором, и от него зависело, сдадут в срок строители свои объекты или нет. Будут предприниматели в своих магазинах и мастерских спокойно пересчитывать прибыль или будут мыкаться в поисках его расположения.

    У Петра Никодимовича за долгие годы службы собралась солидная коллекция подарков от жаждущего его благосклонности населения. Главным подарком, конечно же, были деньги, на которые ещё в советские времена был построен красавец дом. Правда, состоял он всего из одного этажа, но зато длинного, как ангар, и вмещающего три спальни, гостиную, столовую, кухню, ванную комнату, туалет и три кабинета. Плюс роскошную веранду с чуланом. Здание окружал заасфальтированный двор, по краям которого высились бревенчатая баня, внушительных размеров сарай и летняя кухня из розового кирпича. За калиткой двора простирались тридцать соток сада и огорода. На улицу смотрел высоченный зелёный забор, а у фасада – голубой палисадник с калиной и пышной сиренью.

    Вторым замечательным подарком был автомобиль «Жигули» седьмой модели. За пятнадцать лет он, конечно, постарел, да и ездил теперь Пётр Никодимович на своём любимце редко, потому что в украинском городке был дефицит бензина. Никогда бы не подумал главный пожарный инспектор, что такое может быть. Он, глядя на свою машину, частенько ругался: «Вот же глупцы! Взяли да отделились от нефтяной провинции! А страну поднимать на соломе хотят?» Не принимало такого безобразия благородное сердце Петра Никодимовича.

    Далее по ценности шли новая черепица для огромной крыши дома, телевизор, холодильник, магнитола, мобильные телефоны, одежда для него, жены, дочки и сына. И много разных приятных мелочей. Все эти подарки Пётр Никодимович принимал со спокойным сердцем, считая, что это нисколько не умаляет его достоинства и не пятнает чести. Дарят – значит, можно брать.

    Надежда Максимовна трудилась на молокозаводе оператором линии. Линия была древняя и очень опасная, но на новую у завода средств не было. Гривны на пропитание приходилось зарабатывать на том, что осталось с эпохи Михаила Горбачёва. Хоть и немного получала Надежда Максимовна этих самых гривен, но руководству за это не пеняла и без препятствий и проблем ожидала наступления пенсионного возраста. Потому что жила с Петром Никодимовичем она очень хорошо и обеспеченно.

    Вырастили Новиковы сына-молодца Николая и дочку-красавицу Полину. Сын уехал в Киев, чтобы жениться на киевлянке Дарье и устроиться на работу в автомастерскую. Пишет, что получает приличные деньги, ведь в Киеве нет дефицита бензина. А дочка вышла замуж за таможенника и перебралась поближе к Харькову, на украинско-российскую границу. С тружеником-мужем ей живётся замечательно: есть коттедж, сын Егор, работа в школе. Поэтому за детей Пётр Никодимович и Надежда Максимовна не переживали. И были рады тому, что есть.

    С Дарьей Витальевной и Аркадием Фёдоровичем Гамариными у Новиковых были прекрасные соседские отношения. Мать Петра Никодимовича, Василиса, жившая на краю улицы, у обширного заливного луга возле речки, была давней подругой старухи Гамариной. Ведь именно у неё Дарья Витальевна угощалась чаем и салом, пересказывая городские новости и сплетни, а Василиса, отчество которой помнили только Новиковы, иногда продавала на городском рынке малину и смородину из сада Гамариных, честно отдавая половину вырученных денег. А когда к Гамариным приезжали родственники, то Новиковы даже обижались, если они не заходили к ним на чаепитие. Поэтому-то Борис Аркадьевич, его родители и Артур и отправились в гости в дом напротив.

    Новиковы очень обрадовались пришельцам и немедленно усадили их в гостиной на итальянском мягком уголке. Надежда Максимовна захлопотала над чайником и вазочками с мёдом и корзинами с печеньем. Пётр Никодимович достал из подпола пузатую бутылку вина пятилетней выдержки, смахнул с неё паутину и с торжественным видом откупорил прямо перед гостями. Всё указывало на то, что хозяевам и гостям предстоит приятное времяпрепровождение.

    Борис Аркадьевич понюхал вино, удовлетворённо кивнул головой и произнёс:
 – Выпьем за встречу! И за то, чтобы таких встреч было достаточно для того, чтобы мы не забыли друг друга!
    Все согласились с тостом и выпили. Дарья Витальевна густо намазала печенье мёдом, закусила и заговорила:
 – Всякий раз, когда ко мне приезжают мой старший сын и любимый внук, я словно молодею лет на сорок. Жаль, что наши дети живут далеко от нас!
 – И не говори, Витальевна! – подхватила Надежда Максимовна. – Были бы все рядышком, как в дореволюционное время, так веселье и сердечность не уходили бы из семей! Когда-то дети жили в сёлах вместе с родителями, пахали землю, были на виду…
 – Что уж сожалеть о далёкой эпохе? – возразил Петр Никодимович. – Так получилось, что наш сын умчался в златоверхий холмистый Киев, а наша дочь – куда-то под шумный многолюдный Харьков. Главное, чтобы они были счастливы и нас не забывали. Это ведь нормально, когда дети покидают родительский дом. Каждой семье хочется своей норки.
 – Мой отпрыск тоже от меня отделился, – кивнул Борис Аркадьевич в сторону Артура, хрустя печеньем. – Правда, не так далеко, в село под Тверью, но всё же! И я когда-то покинул родные места.
 – Да уж, негодник! – воскликнула Дарья Витальевна. – Сначала в интернат от меня сбежал, чтобы свёклу в колхозе не полоть, потом аж в Севастополь, а затем – в Россию.
 – Хватит вам о грустном, – буркнул Петр Никодимович. – Артур, ты не женился ещё?
 – Нет, – ответил молодой человек. – Но собираюсь. Есть красавица на примете.
 – Это кто же? – удивился Борис Аркадьевич. – Уж не Светка-очкарик ли из сельской библиотеки, толстушка-хохотушка, буйная в гневе, но ласковая в мире? Помнится, ты рассказывал, как она от злости швыряется кастрюлями, стараясь попасть в голову. А когда добрая, то печёт пышки и варит манную кашу с черничным вареньем.
 – Нет, не Светка-очкарик. Это Наташа из подмосковного посёлка. Она всю жизнь только меня ждала.
 – И когда же бракосочетание? – нетерпеливо спросил Борис Аркадьевич.
 – Месяца через два.
 – Молодец, Артур! Молодец! Выпьем за тебя и за твою невесту Наташу! Пусть ваша жизнь будет ровной дорогой в благоухающем саду! – Пётр Никодимович наполнил бокалы вином…

    И всем постепенно стало хорошо и весело. Только Аркадий Федорович задремал, подперев голову ладонью. Надежда Максимовна села за рояль и опустила пальцы на клавиши. А остальные бодро запели:
 – Мама сына наряжает, кудри пряча под платком:
    «Милый мой, не ковыряйся, кашу кушай поскорей!
    Наряжу тебя, и вместе мы пойдём в чудесный дом,
    Где зажжёт фонарик сказки добрый батюшка Андрей!»

    Редко радость греет дочку у супругов молодых:
    «Всё работа. Очень мало мы вниманье дарим ей.
    Но когда ласкает солнце наших редких выходных,
    Дочке смех даёт волшебник – добрый батюшка Андрей!»

    Дева плачет: обольститель оказался подлецом.
    Молвит лучшая подруга: «Мглу печальную развей.
    Ждёт тебя другая сказка с замечательным концом!
    Это с лёгкостью докажет добрый батюшка Андрей!»

    «Людям горе приносил я: их имущества лишал, –
    Басит рослый огородник. – И на совести моей
    Грязь засохшая скопилась. В ней мой разум утопал.
    Вымыл душу мою словом добрый батюшка Андрей!»

    «Мой родимый пристрастился водкой немощи питать.
    Бил меня, детей и тёщу. Умоляли мы: не пей! –
    В храме свечку зажигая, говорит жена и мать. –
    Исцелил его кудесник – добрый батюшка Андрей!»

    Плотный муж, лаская кошку, улыбается тепло:
    «Был чиновником высоким и вершил дела людей.
    Жил роскошно! Моё сердце сорняками заросло.
    Чисто выкосил бурьяны добрый батюшка Андрей!»

    Дом красивый с палисадом, где черёмуха цветёт,
    Стал родным для ангелочков, не имеющих семей.
    Кто построил это чудо, детям душу отдаёт?
    Хор с восторгом отвечает: «Добрый батюшка Андрей!»

 – Как жаль, что он скончался! – когда музыка стихла, всплакнула Дарья Витальевна.
 – Предлагаю помянуть праведника, – подмигнул проснувшемуся Аркадию Федоровичу Петр Никодимович и налил всем вина…

+++

    Дома Дарья Витальевна, от избытка чувств, украсила стол салом, колбасой, хлебом, зелёным луком и варёной картошкой.
 – У Новиковых хорошо посидели, но толком не поели, – сказала она, блестя глазами и сияя раскрасневшимся лицом. – Сейчас поужинаем плотно, чтобы сон был сладким!
 – Ужин – это чудесно! – потирая руки, сел за стол Борис Аркадьевич.

    Аркадий Фёдорович погладил свой живот, взглянул на пачку пищевой соды на подоконнике и тоже примостился за столом. Артур взял в руки вилку и проткнул картофелину. Дарья Витальевна открыла бутылку водки, разлила её по маленьким рюмочкам и, подняв свой сосудик, произнесла:
 – Артур! Как же мне хочется увидеть твою невесту! Дожить бы до того момента, когда у тебя будут дети, а у меня – правнуки! – и медленно вылила водку в рот. – Хорошо мне сегодня! – и закусила куском колбасы.
 – Мама, да ты садись, – Борис Аркадьевич с удовольствием жевал сало.
 – Ай, вот ещё выпью и тогда опущу своё грузное тело на табурет! – старуха протянула руку к бутылке, но вдруг рухнула на пол.
 – Мама! Мама! – закричал Борис Аркадьевич, вскочив с места и склоняясь над старухой. – Без сознания она!
 – Медики нужны! – Артур вынул из кармана рубашки сотовый телефон и позвонил в больницу.

    Прибывший через полчаса врач констатировал инсульт. Борис Аркадьевич и Артур последовали с несчастной в больницу, а Аркадий Федорович с внезапного горя набросился на водку.

   Так как состояние Дарьи Витальевны было плачевное, Артур вновь достал мобильный телефон и, набрав номер Людмилы Павловны, со слезами в голосе рассказал о трагедии.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

    Виктор Аркадьевич, Людмила Павловна и Римма Аркадьевна примчались через день на запылённых красных «Жигулях». Навестив в реанимации дорогую родственницу, они собрались на совет в зале. Аркадий Федорович, обросший и помятый, сел на дубовую скамеечку и упорно смотрел в пол.

– Она умирает! – категорично заявил Виктор Аркадьевич. – Двадцатилетняя болезнь гипертоника свела её в могилу! Правда, в этом ей помогли соседи и дорогие гости. Надо подумать, как быть с наследством. У нас, к сожалению, очень мало времени. Так поторопимся же! Где завещание?
 – Какое наследство? – возразила Римма Аркадьевна. – Папа ещё жив.
 – К его сожалению, дом и всё остальное имущество принадлежит маме, – Борис Аркадьевич побарабанил пальцами по колену. – А завещание простое. Я видел его два года назад. Всё имущество делится поровну между детьми, то есть нами.
 – Как всё поделим, я папу заберу к себе. О нём необходимо заботиться. Человек вынес такой удар судьбы! – Римма Аркадьевна со слезами на глазах взглянула на старика.
 – А где завещание? – спросила Людмила Павловна.
 – Оно хранится у нотариуса, Игната Петровича, крёстного Риммы, – ответил Борис Аркадьевич и взглянул на икону Киевской Божьей Матери.
 – Дом, конечно, будет продан, – авторитетно молвил его младший брат.
 – Дом-то плохонький, на самом деле, без удобств, но, тем не менее, за него дадут две тысячи долларов! – Борис Аркадьевич поднял вверх правую руку. – Уже есть покупатель, солидный такой мужчина.
 – Каждому наследнику – по шестьсот шестьдесят шесть долларов! – посчитала Римма Аркадьевна и почему-то перекрестилась.
 – Я возьму две трети! – хлопнул в ладони Виктор Аркадьевич. – И не цента меньше!
 – С чего это вдруг? – обозлился Борис Аркадьевич.
 – Сам посуди: машину недавно купил. На что? У тебя, Борис, занял шестьсот шестьдесят долларов да у соседей две тысячи. Вот тебе и верну долг сразу же. И соседям столько же, – спокойно ответил младший брат.
 – И не спорьте! – вскрикнула его жена. – Видите, какие у него мускулы под рукавами рубашки перекатываются? Вмиг череп размозжит!
 – Всё поделим поровну! – настаивал старший брат.
 – А я возьму всю мебель! – ляпнула сестра.
 – И на чём ты её повезёшь? На белой козе? – засмеялся Виктор Аркадьевич.
 – Я её здесь распродам.
 – Мебель тоже поделим поровну. И точка! – повысил голос Борис Аркадьевич.
 – Борис, не спорь с моим мужем и с моей золовкой! – рассердилась Людмила Павловна и погрозила деверю кулаком. – Ты и так богат: квартиру получил, пенсию большую тебе дают, зарплату приличную в карман кладёшь – чего тебе ещё надо? Дети от тебя отдельно живут, вам с женой только и остаётся, что на себя тратить.
 – Это к делу не относится! Закон о наследстве одинаков для всех. Никто, кроме вас, не виноват в том, что живёте так, как живёте, – Борис Аркадьевич сурово посмотрел на родственников. – Поровну!         
 – Я не могу больше слушать реплики этого тупого мужика! – взревел Виктор Аркадьевич, вскочил с кресла и пустил в ход кулаки. Но брат, поднявшись, поставил защитный блок и ударил противника в челюсть.

    Людмила Павловна завизжала и вцепилась деверю в волосы. Виктор Аркадьевич снова налетел на старшего брата, но тот применил для битья ноги, и великий строитель отлетел в угол. Стряхнув с себя невестку, Борис Аркадьевич встал и направился к выходу, но путь ему преградил бородатый дед в синем костюме.

 – Доброго здоровья всем, – глухо сказал гость. – Я – нотариус Игнат Петрович.
 – Вы кстати, – произнёс Аркадий Фёдорович. – А то уже началась война.
 – Вы что, принесли завещание? – вопросила Людмила Павловна.
 – Точно так. Только что мне позвонили из больницы и сообщили, что Дарья Витальевна скончалась. Примите мои глубочайшие соболезнования.
– Прочтите завещание, – после минуты молчания попросила Римма Аркадьевна.
 – Оно довольно скромное. Всё имущество, включая дом, завещается Гамарину Артуру Борисовичу, – прочёл нотариус, вынув белый лист из старой кожаной папки, которую держал под мышкой.
 – Это как же так? – побледнел Виктор Аркадьевич. – Это как же так?!!! – завопил он и заплакал навзрыд.
 – Всю жизнь нам отравила и тут не успокоилась, – зарыдала его жена.
 – Спасибо, спасибо тебе, мама! – плача, прошептала Римма Аркадьевна.
 – Вы не дали мне договорить, – вмешался в плач нотариус. – Гамарин Артур Борисович вступит в наследство только после кончины Гамарина Аркадия Фёдоровича.
 – Ага! – обрадовался старик. – Ну, теперь я долго не умру! Назло всем вам, мракобесам! И ни в какое Подмосковье не поеду! Тут останусь. Игнат Петрович, позвольте угостить Вас настойкой? – он встал и просеменил к буфету, достал бутылку с красной жидкостью. – Смородиновая! Будете? Помянем старушку. И будем готовиться к похоронам…

    После похорон подмосковные Гамарины и Римма Аркадьевна уехали на своей красной машине. А тверские Гамарины добирались домой на поезде. Артур возвратился в Сиреневку, где жил и работал педагогом и пчеловодом, написал письмо Наташе и поведал историю с завещанием своему другу, учителю.
 – Вот они какими оказались, родственники! – мрачно сказал Артур. – Везде ищут корысть, не считаясь ни с чем. 
 – Во все времена были подобные отношения. А в эпоху безбожия люди озлобились и потеряли всё святое. Живи своим умом и воспитывай своих детей не быть такими. Нужно иметь сильную, прямо-таки могучую волю, чтобы отражать атаки демонов! Не грусти! Ищи утешение в любви и вере!

    Вскоре к Артуру приехала Наташа, и молодой человек позабыл этот печальный инцидент. А там и свадебку сыграли.

ГЛАВА ПЯТАЯ

    Виктор Аркадьевич Гамарин промозглым весенним утром был неприятно поражён появлением сына в дверях своей спальни.

 – Ты чего, Кирилл? – вопросил он. – Отпуск-то у тебя месяц назад завершился. Зачем ты здесь возник?
 – Меня отчислили от обучения, – Кирилл, плотный, бритый наголо парень удручённо пробубнил, угрюмо глядя в пол.
 – За что? – Людмила Павловна простонала с таким ужасом, что Кирилл покраснел и возжелал превратиться в какого-нибудь комара, чтобы улететь отсюда. Но желание не исполнилось, и ему оставалось только горестно, но без всякого стыда, ответить:
 – За бесконечные самовольные отлучки и прогулы.
 – Всемилостивый Аллах! – бессильно пролепетал Виктор Аркадьевич, хотя не был мусульманином, а верил только в некий Высший Разум.

    Итак, план устроить в жизни сына не воплотился в реальность по вине того же сына. Самое страшное заключалось в том, что Кириллу снова, как три с половиной года назад, придётся жить в маленькой квартире вместе с ними. И заботиться об образовании и трудоустройстве.

 – Вы, родители, не беспокойтесь, – словно прочтя мысли отца, произнёс беспутный сын. – Я маленько отдышусь и устроюсь на работу в Москве, буду снимать там квартиру. У меня там связи. Я ведь в самовольные отлучки и в Москву ездил, в казино там играл, знакомства завёл…
– Обещала старуха сына родить, да не смогла, – мрачно вымолвил отец и встал с кровати. – Ты хоть понимаешь, что зарезал своего бычка удачи? Или не понимаешь, олух царя небесного? – и ярость, волнами подступавшая к горлу Виктора Аркадьевича, выплеснулась наружу: – Две тысячи долларов свинье в утробу! Я сколько бегал, чтобы найти эти деньги для твоего поступления в Высшую школу милиции? С родственниками поссорился из-за этих проклятых бумажек! В долгах сижу, как лягушка в сметане! А ты? Ты что натворил, подлец? Слушай, гуляка, чтобы эти деньги вернул мне, слышишь? До единого грошика! – потрясая кулаками, разгневанный великий строитель в одних кальсонах выбежал во двор.
 – Да, мальчик, натворил ты подвигов по дурости своей! – Людмила Павловна натянула одеяло до подбородка и повернулась на правый бок.

    Кирилл, почёсывая бритую макушку, прошёл в соседнюю комнату и поздоровался с сестрой, которая немедленно вышла по своим делам. Сев у окна, несостоявшийся милиционер долго смотрел на раскидистые яблони в огороде и думал, где же ему теперь взять огромную сумму денег. Честно говоря, этого он не знал. На выпивку деньги он мог найти всегда, но ведь то на выпивку! Выпить он любил, и не один, а в компании. И насчёт Москвы он обманул родителей. Не было у него там связей. И без профессии там делать нечего. Кроме того, ему ещё надо отслужить в Вооруженных Силах, ведь годы учёбы в заведении Министерства Внутренних Дел за службу в армии не засчитались. А в армии Кирилл служить не хотел. Боялся, что пошлют в горячие точки. А ещё хуже, что станет он там жертвой дедовщины. Единственным выходом переждать молодые годы, в которые могут призвать в войска, оставался труд в колонии: сидеть на вышке и охранять заключённых. Но и этого ему не хотелось. Потому что работать Кирилл вообще не любил. А любил гулять, играть в карты и ласкать красивых девушек. Он даже не помогал отцу возводить новый дом, хотя свою комнату там уже присмотрел. И мечтал, как будет на широкой двуспальной кровати обнимать первых красавиц посёлка.

    Виктор Аркадьевич долго колотил кулаками облупившуюся краску на наружной стене терраски, громко матерился, поминая всех, кого можно. Он не забыл ни покойную мать, ни старшего брата, ни племянника Артура, ни Кирилла, ни несправедливого Бога. Никого. Соседка, тихонькая старушка Дмитриевна, которую нередко колошматил муж, грубый  и жадный старик, со страхом глядела из-за забора на разбушевавшегося усача, часто крестясь. Наконец, не выдержав нервного напряжения, она быстро просеменила в дом и захлопнула за собой дверь. Успокоившись, великий строитель вернулся в дом, подошёл к газовой плите в кухне, включил газ и поставил на конфорку жёлтый чайник. В кухню вплыла его жена, почистила зубы, умылась и вопросительно уставилась на мужа. Не дождавшись ответа на свой взгляд, она спросила прямо: «Что будем делать с блудным сыном?»

 – Устроим на вышку, – процедил Виктор Аркадьевич, – и заставим помогать мне на стройке! Режим работы – сутки через трое – очень удобен: сутки Кирилл в колонии, сутки отдыхает, а сутки будет охранять какой-нибудь объект в Москве за десять тысяч рублей в месяц. Есть у меня на примете одна стройка и знакомые. Пусть копит деньги на свой дом, который возведёт на фундаменте посреди участка. Получит зарплату – купит машину кирпича. И – за работу. Постепенно у него появится своё жильё. А там и жениться можно! Да! Именно так и будет! И пусть только попробует сделать шаг вправо или влево! Прогоню в армию!

    Выпив чаю, с тонкими кусками хлеба и толстыми ломтями ветчины, Виктор Аркадьевич и Людмила Павловна довели своё решение до Кирилла. Тот облегчённо вздохнул и поклялся выполнить родительскую волю. И этим же вечером улизнул к дружкам, чтобы как следует отметить возвращение в родной посёлок. Утром юноша возвратился невменяемо пьяным.

+++

    Римма Аркадьевна взглянула на часы, налила в миски вермишелевый суп, нарезала хлеб, сыр, колбасу и отправилась в комнату за детьми. Вначале она принесла и усадила за стол двухлетнюю Алину. Затем выключила телевизор и приволокла, крепко держа за руку, шестилетнюю Станиславу. Посадив Алину к себе на колени, Римма Аркадьевна истошно завопила, чтобы Станислава немедленно начала кушать и непременно съела всю порцию, хотя порция была рассчитана не на ребёнка, а на огромного мужчину. Девочка моментально погрустнела, взяла ложку и нехотя принялась за дело.

 – Молодец, Алиночка! – приговаривала молодая женщина, кормя ребёнка. – А ну-ка, отдай суп маме. Отдай суп маме! Не отдашь? Ам! Ах, ты, моя умница. Вот мамино золото. Станислава! Почему ешь так медленно? А хлеб почему не берёшь? А чеснок? Да сколько можно тебя уговаривать, плохая девчонка! Смотри, как Алина хорошо кушает!

    В кухне появился муж Риммы Аркадьевны, Георгий, вымыл руки и грозно посмотрел на старшую дочь, тщедушного ребёнка с гнилыми зубами. С пелёнок мама приучила её к медовой выпечке, сладкому кефиру, конфетам, шоколадным пастам и супам из пакетиков. Вообще, Римма Аркадьевна была помешана на кормёжке строго по часам и часто повторяла, что в детстве ей мама не давала сладкого, а это является величайшей несправедливостью, и вот теперь она восстанавливает равновесие сил в природе. Правда, за всю жизнь она ни разу не была у стоматолога, а Станислава только вчера нанесла восьмой визит к зубному врачу.

    Георгий сел за стол и безразличным голосом поинтересовался:
 – Ну, как там твой отец, не собирается дом продавать? Надоело жить с родителями! Через три месяца Поповы продают свою избушку, нужны деньги, чтобы купить.
 – Отец что-то медлит. Скорее всего, Артур его настраивает против нас. Ах, мама, мама, ну, почему ты сделала такой опрометчивый шаг? Почему родных детей обделила? Станислава, ешь быстрее, кукла ты ватная!
 – А с Артуром ты пробовала поговорить?
 – Да где его найдёшь? В каком-то селе обитает. Чудак человек! – налив мужу супа, Римма Аркадьевна вытерла губы Алине и отпустила её. – И чего ему в городе не жилось?   
 – Зато там у него свой дом. А в Твери ему бы пришлось до самой пенсии копить на квартиру. А раз у него там свой дом, то зачем ему хата на Украине? Неужели не подарит нам, нуждающимся в жилье?
 – Я напишу ему письмо, – подумав, изрекла жена Георгия и, не спеша, закурила тонкую сигарету. – Он, насколько я его знаю, добрый и отзывчивый человек, считает себя православным. И Наташенька его тоже хорошая девушка, столько лет рядом с нами прожила, ничего плохого ни она нам не сделала, ни мы ей не причинили. Значит, должны быть милосердными.
 – Напиши, напиши. А то, в самом деле, никак нам не решить проблему доступного жилья. И смех, и грех. Отдельная семья, понимаешь. Что, дочка, замучила тебя мама своей стряпнёй? Устала?
 – Станислава, ешь быстрее!!! – взревела Римма Аркадьевна.

+++

    Аркадий Фёдорович радушно встретил внука и его жену, тотчас наполнил стаканы наливкой и пожаловался:
 – Все хотят отобрать у нас с тобой хату! Ну, кроме твоего отца. Дочь моя, здоровья её детям, уже напрямую требует продажи дома, деньги отдать ей, чтобы купить какую-то хижину. Мол, Артур, то есть ты, в жилище не нуждается, так как у него, то есть у тебя, своя избушка есть.
  – Это так, – подумав, ответил Артур и сделал глоток из стакана. – Этот дом мне, как постоянное жильё, не нужен. Он важен мне как память об исторической родине – нашей прекрасной Украине! Мы – украинцы – должны помнить свою национальность, ведь мы не кто иные, как потомки тюрков, создавших огромную империю Дешт-и-Кипчак и империю Чингисхана, давших начало современному миру и державших под пятой отошедшую было в ересь и жестокость Европу. Никому не следует забывать свою национальность, иначе такой человек рискует забыть свою историю. А того, кто забыл свою историю, легко держать в рабстве. Как вола.
 – Так отчего же ты не переедешь жить сюда? – справедливо заметил дед.
 – Сам удивляюсь! Понимаете, дедушка, мой друг, учитель, в суровых краях создал такой уголок, что оттуда никак нельзя уехать. Православие, жизнь в гармонии с природой, воспитание здоровых детей, обучение по особым духовным канонам делают Сиреневку настолько притягательной для человека, которому не безразлична судьба его детей, и личность учителя настолько уникальна, что все намерения покинуть тот лесной край немедленно тают.
 – Да и я его не отпущу оттуда, – сказала Наташа. – Я-то не украинка, я – русская. И все мои корни – недалеко от тех мест.
 – Ах, ты, матушка! – улыбнулся дед. – Ишь, как ты попал-то, Артур! В какие сети! А ты почему не пьёшь, внучка? Наливка-то вкусная!
 – Нельзя мне, дедушка.
 – Ага! И кем будет ребёнок? Русским или украинцем?
 – Вырастет – сам решит, – Артур сделал ещё глоток.

    Хлопнула дверь, и в комнате появились Пётр Никодимович и Надежда Максимовна.
 – Не ждали гостей? А мы вот в окно увидали, что Артур с девушкой приехали, решили зайти, полюбоваться красавицей. Жена твоя, Артур? – Надежда Максимовна протянула Наташе трёхлитровую банку мёда. – Кушай и будь всегда здоровой!
 – Спасибо вам! – покраснела Наташа, принимая подарок.

    Аркадий Федорович налил гостям наливки. Пётр Никодимович с удовольствием выпил и весело оглядел собравшихся:
 – Ну, соколы и орлицы, что приуныли? Как жизнь-то в свободной России?
 – Ничего себе жизнь, – ответил Артур. – Много работы, но и много радости.
 – Это хорошо, что много радости! – улыбнулся пожарный инспектор.
 – А проблем разве никаких нет? – спросила Надежда Максимовна.
 – Нет, – отозвался Артур.
 – И с родственниками тоже? Помирились после похорон? – продолжала любопытствовать Надежда Максимовна.
 – Не совсем, – признался Артур.
 – Ох, уж эти родственники! Клюют, клюют нас из-за хаты! – покачал головой дед.
 – Продать требуют? – прищурился Петр Никодимович. – А деньги поделить?
 – Угадал, соседушка! – вздохнул старик.
 – Вот ведь неугомонные! – всплеснула руками Надежда Максимовна.
 – Продажа дома особенно важна Римме с мужем, им ведь надо от родителей Георгия отделиться. Отдельная семья всё-таки, – произнесла Наташа.
 – А старика куда? Они об этом подумали? – нахмурился Петр Никодимович.
 – К нам, в Сиреневку, – выпалила Наташа.
 – А что? – встрепенулся Аркадий Федорович. – Дельная мысль! Ведь тут мне скучно, так скучно, что постоянно тянет к выпивке. К чёрту эту усадьбу! Продадим, деньги Римме сунем – и в лесную сторонку. Ты не против, Артур?
 – Да, это будет замечательно! – воскликнула Наташа. – Хоть дедушка рядом будет, а то ведь у меня не осталось ни дедушек, ни бабушек!
– Ну, если супруга не против, то пусть будет так! – Артур допил наливку и утёр губы.
 – А как же могила Дарьи Витальевны? – вздохнула Надежда Максимовна.
 – Могила! – скривил губы старик. – Что такое могила? Что нужно мёртвому человеку? Только молитва за упокой! А её можно творить в любом уголке планеты, верно? Так что, вперёд, в Сиреневку!

+++

    Виктор Аркадьевич, поглядев на пьяного сына, спящего на кровати в одежде, вдруг захотел убить своё чадо. Месяц Кирилл дома, и всё это время пьёт и водит дружбу с самыми последними негодяями посёлка. Более того, заманил в свои сети несовершеннолетнюю девушку, пятнадцатилетнюю Раю, дочку серьёзного мужчины. Бедная малышка постоянно ходит следом за плотным Кириллом, видимо, воображая, что тот не кто иной, как герой боевика. А если Кирилл не пьёт, то сидит дома и смотрит видеофильмы или с мужем Риммы играет в компьютерные игры.

    А позавчера и подавно огорчил родителей, да так, что любой нормальный человек после такого должен умереть со стыда либо уйти из дома и больше не возвращаться. Но только не Кирилл. Этому хоть бы что. А дело тюрьмой пахло. Пьяный, Кирилл сел в машину своего дружка и помчался в районный центр, находящийся в тридцати километрах от посёлка. Там его остановили сотрудники дорожно-патрульной службы. И, конечно, парня – в изолятор, машину – на стоянку, возбудили дело об угоне автомобиля, да ещё в нетрезвом виде. Пришлось Виктору Аркадьевичу заплатить ни много, ни мало, пятнадцать тысяч рублей за освобождение сына из темницы, чтобы бедолаге жизнь окончательно не поломали зоной. Отдав деньги, отложенные на поездку в Ставропольский край, на родину жены – а через две недели у супругов Гамариных отпуск, – великий строитель понял, что остался без заслуженного отдыха, потому что через месяц, что он гулял бы после этого, денег не было бы совсем. А ждать ещё месяц до зарплаты было бы голодной смертью. Да и дочь Ольга учится, и кредит надо выплачивать. Вот какой подвиг совершил Кирилл!

    На работу блудного сына пока не берут, так как из заведения, откуда был отчислен гуляка, не пришли необходимые документы. Так пусть бы дом строил, но – нет! Вообще не желает там показываться. Бесполезный элемент. И в кого он такой лодырь? С чего всё началось? Виктор Аркадьевич вышел из дома, сел на крылечке, подпёр голову руками и крепко задумался.

    Ему вспомнилось, как много лет подряд он вместе с женой выращивал быков, заготавливая им сено, убирая в сарае, заказывая машины с мясокомбината. Сколько труда вложили они! А Кирилл ни разу не притронулся к ведру с кормом для животных и косе. Встало перед глазами, как в одиночку Виктор Аркадьевич копал канавы и ямы под фундамент, таскал раствор, брус, кирпич, орудовал мастерком, топором и молотком, а подросток Кирилл играл на гитаре у кого-то из друзей, пил водку и курил сигареты. Для него строил дом Виктор Аркадьевич! Ведь ему с женой хватит и этой квартиры, где они прожили двадцать лет. Ольга, дочь, выйдет замуж, покинет посёлок: есть уже богатый жених из Москвы, – Ольга, она молодец, поняла, как надо в люди выбиваться из беспросветной тьмы квартирного вопроса! Так почему же Кирилл не участвует в постройке собственного дома, хотя не раз говорил, что у него там будет своя комната на втором этаже?

    И ещё вспомнил великий строитель, как купил сыну, которому было тогда десять лет, игровую приставку, и до окончания школы детина много времени проводил за уничтожением человечков на экране и соревнованиями гоночных машин. Плохо учился, мало запоминал, книг не читал. И понял Виктор Аркадьевич, в чём таится зло. И это зло можно исправить только одним способом, иначе пропадёт парень. Он решительно встал и направился на стройку.

+++

    Римма Аркадьевна, приятно удивлённая, угощала отца, племянника и его жену и счастливо посматривала на конверт, белеющий на двухметровом холодильнике, рядом с большим магнитофоном. В конверт были вложены две тысячи долларов. Георгий удовлетворённо попивал пиво из бутылки и гордо глядел на жену. Аркадий Федорович утёр губы салфеткой, погладил бороду и молвил спокойно и рассудительно:
 – Маленькие дети у тебя, дочка. Расти их хорошими людьми. Пусть не знают недостатка в родительской любви.
 – Спасибо вам за доброе дело! Ведь столько лет в чужом углу живём, так надоело! Хотя свёкор и свекровь – замечательные люди, но всё-таки отдельная семья должна жить отдельно. Правильно я говорю, Георгий?
 – Конечно, правильно, – безразличным голосом откликнулся муж.
 – Есть всё-таки Бог на свете! – перекрестилась Римма Аркадьевна.
 – А я вот стану россиянином. Буду стариком-лесовиком, – усмехнулся Аркадий Фёдорович. – Правнук скоро родится, даст Господь, понянчу.
 – Папа! Оставайся у нас! Зачем ехать в какую-то глушь? – нахмурилась его дочь.
 – А то у вас не глушь? Тоже дыра. И до больницы далеко добираться, аж в районный город. А там хоть амбулатория в самом селе. Нет уж. Поеду к внуку, – старик грустно поглядел на дочь, чьё лицо немного потеряло привлекательность из-за курения и пристрастия к газированной коле.

    Артур и Наташа молчали, поглощая завтрак. Что-что, а готовить Римма Аркадьевна умела. Потому Георгий так располнел, а ведь Артур помнил его худеньким застенчивым юношей.

    Раздался раскат грома такой силы, что задребезжали стёкла. Все взглянули в окно, но день был солнечный, поэтому родственники сразу сообразили, что случилось нечто чрезвычайное. Но что и где загрохотало, из квартиры определить было сложно.
 – Уж не террористы ли? – заволновалась Римма Аркадьевна. – Или газ взорвался? Надо узнать. Как можно скорее!

    Все пятеро вышли на улицу и направились к маленькой квартире Виктора Аркадьевича, потому что группка односельчан бежала именно туда. Их обогнали два пацана и старушка в красной шали поверх старого жёлтого пальто. Путь лежал мимо обширного участка Гамариных, где возводился дом. И увидели все: на месте дома – груда строительного мусора. А рядом стоит великий строитель с бутылкой пива в руке и расточает горькие улыбки. Примчалась Людмила Павловна и остолбенела.

 – Вот так вот! – увидев людей, громко произнёс Виктор Аркадьевич. – Кусок динамита и бикфордов шнур – и многолетний труд уничтожен! Пусть тот, кому нужен дом, строит его заново! А то жить на дармовщинку – несправедливо и слишком нагло! А нам с женой и прежняя каморка хороша! – он побрёл в лес.
 – Витя! – заголосила жена. – Витя! Ты в порядке, Витя? – и побежала за ним, смешно размахивая руками…
 
   Кирилл проснулся, вышел из спальни и увидел родителей, сидящих на диване в обнимку и страстно целующихся. Услышав шаги, они обернулись в его сторону.
 – Вы чего это? – пробубнил отрок. – Забыли, что дома не одни?
 – А ничего! Мы любим друг друга! – ответила Людмила Павловна.
 – А ты – марш отсюда! Ищи свой дом и свою любовь! – сказал Виктор Аркадьевич.
 – Не понял намёка, – нахмурился Кирилл.
 – Ты уже совершеннолетний. А потому устраивай свою жизнь сам. Я и пальцем не пошевелю, чтобы пристроить тебя в колонии и в Москве. Иди-ка ты в армию, может, человеком станешь! Ну, давай, давай, освобождай помещение! – Виктор Аркадьевич поцеловал жену.
 – Ты чего, тронулся, папа? Родного сына погубить хочешь? А если меня в горячую точку отправят?
 – Ничего, сынок! Закалишься в испытаниях! – бодро воскликнула Людмила Павловна.
 – А то всё в мечтах да в пьянстве дни проводишь. Иди, иди, чадо! Жить тебе теперь негде, а наш дом – это наш дом! – Виктор Аркадьевич нетерпеливо посмотрел на сына.
 – Значит, из дома выгоняешь? Ничего, на новостройке поселюсь! Ишь, с родным сыном что вытворяют! – Кирилл даже сжал кулаки.
 – Да уйдёшь ты отсюда или нет? – завопил отец.

    Кирилл, беззвучно плача, быстро собрал вещи и покинул родительский кров. Придя на стройку, он замер и несколько минут изумлённо хлопал ресницами. И тут до него дошёл смысл слов отца. И он заплакал от отчаяния, сев на землю и закрыв лицо руками.

+++

    Проводив гостей до автобуса, помахав им вслед, Римма Аркадьевна обняла мужа и произнесла:
 – Я только сейчас поняла, как мудро поступила мама, завещав хату Артуру! Знаешь, что? Надо будет, во время отпуска, съездить в Сиреневку и Тверь. С родными надо жить в мире и согласии, верно, любимый?
 – Верно, любимая, – безразличным голосом ответил Георгий, отхлебнул пива из бутылки и затянулся сигаретой.

    На остановке, на скамейке под навесом, два мужика играли на баяне и гитаре, и один из них пел проникновенным баритоном:
«Песни пташек над холмами – гимны солнечным лучам…
Помню, бабушка, как в храме пламя дали мы свечам.
Мальчик маленький и милый, я пред Образом стоял.
Ты Спасителя просила, чтоб несчастий я не знал.

Ты молилась: за спасенье чистой, праведной души;
Чтобы дал мне Бог везенья все задумки совершить;
Чтобы юною весною, тёплым майским вечерком,
Встреча с девушкой-красою стала ярким огоньком;

Чтоб горел тот огонёчек в двух сердцах за годом год,
А беду, как мотылёчка, пламя взяло в оборот…
Всё исполнилось, родная: я устроил жизнь свою.
Те мгновенья вспоминая, я тебя благодарю!

Наша чистая речушка вьётся лентою, журча.
За тебя, моя старушка, в храме вспыхнула свеча!»

 – Надо поехать в церковь, – утерев слёзы, произнесла Римма Аркадьевна.
 – Зачем? – безразличным голосом поинтересовался Георгий.
 – Помолиться за маму и за всех родственников!