Священный песок времени

Утренняя дымка холода воды, смешавшись с угольным дымом печей, скрывает город. Легкий ветерок не причиняет им никакого вреда, гоняя маленькие фонтанчики песка по берегу, поднимая мелкую рябь воды у причалов, качая чаек сонными парусами лодок. Держась флотилией, они внимательно прислушиваются к хлюпанью и щелчкам воды о камни, посматривая на белеющих в темноте подруг сидящих на камнях. Полумрак ночи скрывает маяк, двести лет, из года в год, изо дня в день, девятисекундными вспышками света разрывающий и сумерки, и день. Он первый улыбается занимающейся заре светлого будущего. Вершиной, встречая первые лучи еще робкого солнца, нанизывая на себя клочки белого тумана и поднимая в воздух, вослед идущим по каналу судам чаек. Утро, разорванное свистом их крыльев, резкими криками освобождает спящий Балтийск от остатков ночи, неспешно, по брусчатке, подбираясь к домам. Неторопливо отмечая на булыжниках свои шаги мокрой поступью росы.
        Так получилось, что этот маленький город, окруженный россыпями морского золота - янтаря, ищущего оправу в священном песке времени, просыпающийся и уходящий в закат острокрылыми чайками, живет с ними давним, старинным другом и спутником. Незаметным, преданным, испытанным миром и войной, нуждой и богатством. Гордым, не предавшим своих знамен, не склонившим голову перед самим Наполеоном. Хранителем трех тайн: пива старика Зюдерманна, нахождения Янтарной комнаты и короны польских королей. Другом, повидавшим и пережившим с ними землетрясения, морозы, шторма, засуху, песчаные бури и наводнения. Другом, плененным красотой этих мест, купающийся в лучах солнца, свете звезд и северного сияния. Песок пруссов, дающих силы русским и не принявшей власть, ни датчан, ни шведов, ни французов. А скольким великим мира сего было позволено окунуть в него свои руки? Пересыпать из ладони в ладонь крупицы времени? Остановить время и оглянуться на будущее? Что пел песок под шагами императоров, королей и простых людей, вложивших свои жизни в величие и славу города? Поступь Папы Римского,  Канта, Великого Магистра Тевтонского ордена, Бродского, Великого курфюрста, Вагнера, Петра Великого, Вильмана, Клейста застыла окаменевшей смолой на подносе мира. Нетленным клубком переплетения политики и творчества, искусства и войны, любви и Родины. Наверное, поэтому городок, один из первых чувствует и реагирует живым о событиях страны и мира. Здесь не надо быть особенно внимательным, следить, делать расчеты и записи. Достаточно проснуться от сердитого ворчания разбуженной ночью военной техники, а утром, у детских садов и школ, обнаружить отсутствие мужчин в форме. Этого хватает, чтобы через день или три послушать новости и определить, кто куда уехал. Рычание машин, фырканье бэтээров, шкворчащий жареным салом голос ракет, глухие разрывы глубинных бомб, надрывный гул кораблей, с рявкающими командами, усиленными громкоговорителями и чистотой воздуха, понятны и привычны.  Эти звуки задают ритм, выстраивая и направляя музыку жизни Балтийска.
       А кружащие вертолеты третий день задавали свой, особый, ритм. А вернее третью ночь. А может третий вечер. Они появлялись откуда-то издалека надвигающейся плитой тревожного рокота двигателей. Обрушиваясь серой лавиной на деревья и дома. На темные волны пролива, барашками связывающего море с заливом. Из-за старинной гостиницы «Золотой якорь», укоренившейся на берегу, близоруко щурясь своими небольшими трехэтажными окнами, рассматривающей небо над застывшими кораблями. На город, неторопливо поджидающий запоздалую раннюю весну.
        Большая стрекоза, вынырнув из глубин переплетений военной гавани, ветром и вспышками пыли, ревом моторов, визгом лопастей, снова и опять, садилась на площадь. Прямо в середину большого белого круга с начертанной посередине цифрой «2». Швыряя в окна домов незамеченный мусор оставшейся зимы, толкая и заставляя дрожать потрескавшиеся деревянные рамы, ломая ветки спящих лип. Покрывая серой пылью, краску стен военного общежития, упавшую на них еще летним приездом Президента страны. Срывая нарисованные на кусках баннеров окна, торжественно прикрывавших пустые глазницы общественного туалета. Вихрями воздуха, загоняя проснувшуюся вонь. Прочь! В неустроенные, оставшиеся в стороне от хозяйского глаза, дворы, с мусором и не объятых – не поцелованных краской, потрескавшихся стен домов. И это не страшно – ведь встречал же флот первого Президента России кораблями, покрашенными с одной стороны. Улыбнулись и пережили.
        Сев в середину круга и покрутив лопастями огромная машина, взревев, словно нехотя, осторожно поднимается в воздух, сопровождаемая горящими восторженными глазами детей, сидящих на подоконниках и встревоженными, серьезными глазами родителей, замерших за их спинами.  Поднимается, чтобы, пролетев над каналом, распугать оставшихся с зимы  лебедей и разогнать тучи возмущенных, потревоженных без надобности, чаек. Пролететь, чтобы вновь опуститься на бетонные плиты вертолетной площадки. Очерченную судоходным каналом, песчаными дюнами, с разбитыми колпаками артиллерийских батарей, немецким кладбищем, пятиконечной цитаделью и старыми крышами домов, согнувшимися под тяжелой, вековой, глиняной черепицей. Здесь попроще и потише. Прежние хозяева, создавая фортовой пояс, закрыли город от разрушения врагами, ураганами и штормами огромным кольцом оборонительных сооружений. И как оказалось, от рева двигателей кораблей на воздушных подушках, гудков, проходящих судов и надоедливого свиста лопастей вертолетов.
        Посидев в центре площадки, попрыгав на своих мощных черных литых колесах, вертолет возвращается на площадь. В начертанный не гражданской рукой круг. И уже неизвестно, до какого времени и сколько раз. Неизвестно, потому, что надоедает следить, кто прилетает и зачем, кто выходит и кто садится, кого встречают – кого провожают. Становится так неинтересно, что привыкаешь и выключаешь его из своего сознания.
        А город, под рев вертолетов и постоянно выходящих и заходящих в гавань кораблей, живет своей жизнью. Живет, стараясь не обращать внимания на потревоженный медвежьей лапой муравейник гарнизона. Проснувшийся суетой-тревогой неведомой напасти. Выплеснувший на улицы активный, по военному серьезный, мечущийся камуфляж армии. Комендантские патрули, нацепивших красные береты, мухоморами сияющие среди этой зелени,  руководствуясь непонятной логикой неизвестности и страха, гоняющие матросов с метлами с одной стороны улицы на другую.  Снующих туда - сюда, блестящих свежевымытыми боками и загуталинными колесами, автомобилей с черными армейскими регистрационными номерами. Обласканными матом матросами: выгребающими граблями, в пирамиды, полусгнившие прошлогодние и позапрошлогодние, и неизвестно каких лет, опавшие листья, с мусором и прочей ерундой; красящими половой краской кирпичные стены заборов и домов; моющими дорожки и засыпающими землей пропасти и океаны перед бдительными контрольно-пропускными пунктами войсковых частей; покрывающим слоем извести и нецензурной брани столбы, деревья, бордюры и окружающую действительность. Немного раздражает появление спаренных постов ВАИ и ГАИ на перекрестках, остановивших движение на центральной, единственной нормальной, улице с похороненной под асфальтом брусчаткой. Напрягает, выгнанными с привычных, парковочных мест, автомобилей в неуютные и тесные дворы. С непредсказуемыми, бьющими в днища выступающими камнями и поглощающих колеса, провалов заполненных дождевой водой. Смешит, войсковыми частями и учреждениями, из которых разогнали, с глаз долой, в неизвестном направлении почти всех работающих. Пугает, медучреждениями с приказным, прекращенным приемом больных. Грустно и смешно – переживем.
        А в отрепетированный круг, приземляется министр обороны. Поднимая в воздух возмущенных чаек, единственным, кто может это сделать от души. Пронзительным - проникновенным бело-серым облаком накрывающих площадь и ее окрестности, укутывая - скрывая бакены, причалы и памятник Петру Великому.
        Государи, президенты, министры и чиновники прилетают и улетают, что-то принося, что-то забирая, что-то строя, что-то ломая. Кто-то оставляет свой след в его судьбе, кто-то мелькает и растворяется камушком, брошенным в воду. Без кругов. В волнах и бурунах кругов не бывает. Бывают и остаются чайки, скользящие по волнам. Взмывающие. Ныряющие. Парящие. Оберегая - возвещая о своем многовековом праве на эту землю. А эта земля, покрытая белым ковром лесной ветреницы, велика магией священной рощи пруссов. Волшебством дерева жизни, дарящего капли света и добра, падающего в чистые руки и помыслы.
        Все пройдет.
        Останутся лишь море, чайки и белоснежные анемоны.