Весенний день

  Первые мартовские дни. Снег ещё лежит прессованным плотным слоем на земле, а солнце уже греет с почти летней силой.
  Я иду в школу, сменив зимнюю тяжёлую шубу на «весеннее» пальто. Эта смена кожи далась мне не просто. Бабушка долго сопротивлялась. Как я ни убеждал её, что по календарю уже весна, она упрямо твердила своё: «Какая весна? Ещё холодно».  День, и другой, и третий я возобновлял атаку на бабушкину крепость, такую же высокую и неприступную, как снежная горка. Но горка темнела, подтаивала. И я с торжеством говорил:
 - Выгляни в окно, бабушка! Видишь, какая стала горка? Она тает.
Наконец, недовольно хмурясь,  гроссмутер, как шутливо звали мы наших бабушек на немецкий манер, уступила. Немецкий преподавала нам пожилая усатая учительница в очках, с большим носом. Она же советовала чаще употреблять немецкие слова, чтобы они лучше запомнились.
  Мне одиннадцать лет. Ещё недавно бабушка испекла именинный пирог с повидлом. На нём плетёными письменами выложены цифры, означавшие мой возраст. Тяжесть лет я не чувствовал. Гордости от взросления не ощущал. Потому что ни то, ни другое ещё не наступило. Были только дни рождения с бабушкиными пирогами.
Радостную торжественность этого дня я начинал предчувствовать примерно за неделю до его наступления.
 … Наш класс учится во вторую смену. Ещё светло, когда мы возвращаемся из школы. Приближаясь к дому, я с волнением думаю, подаст ли сегодня моя вторая, старшая мама пирог с вензелем? Да, она подавала. Приносила из кухни ещё свежий, тёплый. Подгадывала так к приходу внука, чтобы  пирог не остыл, но и не был слишком горячим. Всяких новомодных, иноземных пирожных и тортов не признавала. Пекла так, как научилась в молодости, как пекли во всей России.
День моего рождения приходился как раз на один из первых чисел марта. До наступления дня жаворонков оставалось ещё недели две. 22 марта бабушка испечёт пирог с вылепленными из теста птичками. И этот промежуток между двумя праздниками наполнен душистым ожиданием настоящей весны.
  Так всё полно томлением перемен! Снег постепенно тает. Ручьи пробиваются на прогретых ложбинках  между трамвайными рельсами.  Прогретые стены домов, заборы на солнечной стороне дышат теплом. Возле них сухо, пробивается первая травка.
По пути в школу я останавливаюсь возле длинного забора. Что он ограждает, не знаю. Что там, за ним, мне даже не приходит в голову. Главное - сам забор, окрашенный коричневой краской, такой горячий  и сверкающий  на солнце, что хочется закрыть глаза, прижаться щекой к его пахнущей краской поверхности. Я так и делаю.  Торопиться некуда. Я выхожу задолго до начала уроков, с запасом, чтобы можно было не спеша, растягивая удовольствие, двигаться по весенним улицам, останавливаясь, когда и насколько захочется.
 Я стою у забора, который знать не знает о моём существовании. Он никуда не смотрит, никого не видит, не отзывается на грохот трамваев, шипенье машин. Он просто млеет в пекле света. Спит и видит удивительный сон, в котором, как тени, мелькают дома, пешеходы, ломкие струи вешней воды. И я ничего не знаю и знать не хочу о заборе, об этом частоколе из длинных высоких досок. И тоже на несколько мгновений забываю обо всём на свете. Просто стою, вбираю жар его раскалённых тесаных брёвен и плыву, плыву куда-то в расплавленном солнечном золоте. 
И это ощущение тепла, ослепительного света, горячего дерева осталось во мне и не остыло до сих пор.