Дичь какая

                Подарок для Александра Подрабинека
     - Ты подонок, - резким, металлическим голосом сказал Шендерович и улыбнулся доброй улыбкой, взятой в аренду на один вечер у Тони Самсоновой.
     - Верно, - нетерпеливо вмешалась рыжая баба, лохматая и шибко грамотная, она всегда меня поражала своей невероятной способностью складывать малые буквицы в замысловатые слова, неизменно добавляя в самом конце придушенным голосом интеллектуала " вишенку на торте". Думаю, она перепутала клитор с какой-то вишенкой, долго бродила по садам и огородам, трогала вишни и даже черешни, но так ни разу в жизни и не испытала оргазм, поэтому ненавидела мою любимую сестричку, буквально ежедневно сквиртующую от сиих сказочек и, не побоюсь этого слова, новелл, бля.- Еврейский подонок.
     Шендерович закашлялся и скорбно посмотрел в неистовые зрачки коллеги. Тихонько высморкался в носовой платок, позаимствованный на два часа у Белковского.
      - Нет, Юлия Леонидовна, - его голос стал не то, чтобы бархатным, каким-то велюровым, как зимние панталоны Божены Рынской, богини полусвета и демонессы полутьмы, это звание оспаривала Витухновская, но у той не было шансов, ни единого, потому как - Лимонов. - Татарский.
       - Нас не поймут крымчане, - вальяжно крякнул Глеб Павловский. Твердой рукой набуровил стакашку бренди, маханул и добавил, веско и весомо, вторую, соколиную. Остатки, птичья доля, были вылиты на башку белобрысой девки с вульгарными наколками, почти как " у них".
       - Х...й на крымчан, - сказал, как отрезал сам господин Ходорковский. Застегнул ширинку, отгоняя ботинком супружескую пару Пригожиных, встал, пожал руку Венедиктову, плюнул в сторону Павловского. - Как этого наименуем ?
      Он ткнул пальцем в мою сторону. Я парил за окном, точно недостоверный нетопырь, заглядывая в окна редакции.
      - Сволочь.
      - Негодяй.
      - Подонок.
      - Фашист.
      Голоса слились воедино, слово получилось смутное, как и все они. Фсххх. Что-то вроде этого. Мне было по херу, как и кого они называют, наши славные говножуи, жующие кал десятилетиями, проклиная всякого, кто этот кал жевать не хотел. Из вредности я процитировал убийцу Диомидова из " Места встречи" : " А мне один хрен, хотите - пойдем мусоров резать, хотите - разбежимся", закинул шарф за спину жестом Промокашки и полез в окно. Надоело парить. Надо приземлиться, хотя бы минут на пять, большего они и не заслуживают. Уроды.
      Они отбежали к стене и прислонились к ней спинами. Я даже опешил, неужели я похож на мокродела-расстрельщика, но приглядевшись, понял : прижались они задами. Рыжая трепетала и повторяла, думая, что ее никто не слышит :
     - Ой, мамыньки, таперича узнаю, что такое анальный оргазм. Ведь до полусмерти зае...т, злыдень.
     Я слетел на стол и сел на самый краешек, сложив крылья и болтая ногой. Закурил, выпустил дым к потолку. Венедиктов пал ниц, тряся волосней подполз и взмолился :
      - Пошто ты сюды залез ?
      Я не удостоил его даже взглядом. Покрутил головой. Нет. Все не то. Ху...я. Полная. Глеб, скрипя розовыми ботинками, отошел от стены. Выпитое бренди придавало духу, гонору, храбрости и боевого запала. Почти капсюля.
     - Ты же собирался блогеров бомбить,- хлопнул он меня по плечу и изумленно уставился на свою руку, темнеющую на глазах и обращающуюся в прах. Ху...к ! Однорукий бандит. Внушает. Завыл и рухнул на Венедиктова.
     - Слушай, - с каким-то грузинским акцентом сказал Ходорковский, - работай на меня, а ? Я тебе сорок тыщ на сберкнижку положу, она тебе сердце согреет, когда с нами в подвал полезешь.
     - Как же, - вмешалась ожидающая оргазма тетя Юля, - он на Суркова работать не стал, саму Ким Кардашьяе е...ть не захотел, на Мадонне не женился. Нужны ему сорок тыщ.
     - Сорок тыщ всем нужны, - убежденно выкрикнул Шендерович. - Можно в Кисловодск закатиться. Или в Израиль выкатиться.
     Я молча смотрел на их потные рожи. Набивал цену. Но они уперлись насмерть на сорока тыщах, тех, сталинских, сторублевками. А в сталинскую сторублевочку можно было, как в ковер, тетю Юлю укутать и еще место осталось бы на какого-нибудь карлика. Или лилипута. Я представил, как заворачиваю их всех в широченные сторублевки, ставлю торцом к Кремлевской стене, бегу в " Останкино", заворачиваю всех этих говенных Эрнстов, Добродеевых, Мамонтовых, волоку на Красную площадь, суечусь по квартирам и адресам блогеров. Потом ложусь на пузо, твердо сжимаю гашетки пулемета " Максим", пою. Любую песню. И стреляю. Без остановки. Потом ломлюсь в РВСН, убалтываю какого генерала и мы с ним жмем на красные кнопки. А утром люди в Польше просыпаются и видят : до самого до Китая тишь, да гладь, да Божия благодать. А из Китая другие люди смотрят, косоглазые, и видят : до самой до Польши тьма и скрежет зубовный. Разница же во времени-то, у поляков утро, у китайцев ночь. Вечная. А посередке нет ни хера.
     Я докурил, аккуратно потушил окурок, плюнул в горшок с цветами, поцеловал рыжую в лоб и взмыл в небо. Меня ждали более важные дела. Просмотр порно, например.