Письмо на исходе зимы

Залютовало. По земле покатился пост,вместе с ним зазвенели ветра и ночные,крепкие морозы. Днем солнце,а толку нет,все равно крепкий и трескучий, словно под шагами незримых великанов лед, все так же неподвижен воздух. Люди накладывают на себя запреты,пьют воду в которой и от воды то ничего не осталось, шмоты информации и хлор. Эх барин мой,Натан Николаевич, помните вы, как грустно было от этого христианского обычая нам с вами? Как вздыхали мы горько, кривили губы и отворачивались от проповедников,навязывающих воздержание. Нашими богами так и останутся истинные, при которых если нужно не есть - то и не сможешь,подавишья и подохнешь, а не так лживо что перловочку попы маслом да жирной сметаною заправляют и боженька их как бы не видит.
Что до меня же - я помню,знаю,чую нутром чего хочет меняющийся на весну мир,что пора ему подносить и как задабривать. Поэтому мчусь на алой машине с лошадью на дыбах. Каждому времени своя солнечная колесница, каждому веку свои жрецы, и только символы все те же - огонь и лошади,граница,жертвенник.
Проезжаю все дальше, срезая через трамвайные пути,сначала к окраинам,ловя мутные,заинтересованные взгляды,смотря в ответ на загорающиеся по северной стороне окна одноэтажных домов и хрущевок. Потом через совхозы,вспоминая,как с тоской мы глядели на советскую нелепицу,разрастающуюся на вольных землях а после - гниющую на них же. Земля дала - земля взяла. Словно не помнили тогда вожди этих слов. Теперь только лютуют по закрытым исследовательским станциям да домам культуры одичавшие и пристрастившиеся к самопалу домовые. Все дальше. Через прекрасные,спящие и пока сморщенные поля,как зажмуренные веки человека,просыпающегося от тяжелого и крепкого сна. Дальше. Через мельтешащий синеющий лес в закатных сумерках,далеко,под оглушающе громкую музыку в глубине души и колонок, пока закат все не сходит с неба и солнце рыжими полосами бросает на дорогу миллион границ света и тени,каждая из которых отсекает от меня лишнее.
Все дальше. Где уже не такая хорошая дорога и давно не видно указателей. Машина послушно несется, пока я подпеваю народному хору. Никто бы не поверил,что в такой машине играет такая музыка,а что делать,она то настоящая. И тело в багажнике,и водка там же, и горы жратвы. Я не знаю сколько мне ехать и куда, реальность сама должна меня поймать,а пока я просто весел и зол,при этом равнодушен и скор,почти свят, идеальный инструмент для того, что бы открыть ворота весне.
- Документы, пожалуйста.
Вместо этого выхожу из машины. Оглядываюсь: лес, плохая дорога, солнце еще освещает небо, но уже чувствуется ночная стужа. Птицы легли спать.
- Как,говорите,ваша фамилия? - поворачиваюсь к инспектору ДПС. Он намного ниже меня,хотя мне почти все люди кажутся низкими, простой мужик такой.
- Мельница.
Я улыбаюсь. Вот оно что, приехал, я значит на мельницу. Иду к багажнику, под какие - то не важные вопросы служителя порядка. Достаю расписной, большой как скатерть шелковый платок.
- Товарищ Мельница, пить будете?
- Гражданин,вы что себе позволяете? Документы давайте.
Я расстилаю на капоте платок,с него как живые смотрят дивные птицы, изгибаются, сверкая чешуей хвосты неведомых рыб, горами по краям рассыпаны украшения. Ставлю на платок две бутылки "Белуги".
- А есть? Трапеза нынче будет весьма уместна. У меня полный багажник такого, что вы в жизни не пробовали.
Сотрудник ДПС старается не тушеваться, выдает что то про законы, но я обрываю.
- Уж что что, а законы я знаю. И не только те, что нынче писаны в книгах, а те, которые должен знать каждый что бы быть в ладах с собой и миром вокруг. - Раскладываю на платке еще горячий хлеб, ломаю его, часть выбрасывая в лес. открываю пузатые стеклянные банки с красной и черной икрой, достаю нарезку из вяленого мяса, красную, нежную рыбу в зелени, высыпаю пахучие овощи, орехи, круглые, кислые ягоды, которые катятся на дорогу и под машины, мою и дпсника.
- Видите ли, отвечая и не отвечая на ваши вопросы - я ехал не знаю куда. Зная, что меня ждут.
Ты меня остановил. Значит ты тоже в этом участвуешь. - Смотрю на него, замершего и почему - то в ужасе. Наверно рация отказала. Или табельное. Или я сейчас выгляжу как не свежий труп,вполне возможно, учитывая, что мы на границе, которую я усиленно притягиваю и открываю. Беру одну бутылку и иду поперек дороги,щедро выливая резко пахнущую линию из водки от обочины до обочины. - Ты, видимо за стража. Или судьбой страж, поэтому пошел служить но в бюрократии и тяжелой,вывернутой системе забыл свое предназначение. Твоя машина, видимо по иронии - корабль. Не зря же лада. Моя - конь. Это земное и морское вместе,еда - подношение, барашек в багажнике - жертва. - допиваю одним глотком остатки из бутылки и иду назад, достаю из багажника тушу, туша меняет формы,но в общем выглядит как скотина. Волоку ее на мокрую, черченую Белугой границу и оставив посреди дороги сажусь на капот, вытягивая ноги. Солнце садится сразу и резко,становиться очень тихо а машины,стоящие друг против друга разом включают фары.
- Теперь тебе точно надо выпить.
- Ты ненормальный?
- А нормальные ездят на "Феррари" по загородной глухомани с такой дичью в багаже? - открываю вторую бутылку, наливаю в граненую рюмку, протягиваю ему. - Пей, серьезно. Лучше выпить, чем на трезвую это все видеть. Считай причастием, постишься же небось.
Он сомневается, смотрит прищуриваясь, но держится. В прошлом году страж мой с криком ломанулся в поля и с еще большим криком примчался обратно. Этот пьет, я киваю, беру кусок мяса, откусываю, вглядываюсь в чернильную, нездешнюю мглу. раньше каждый деревенский знал в какие ночи надо сходить на перекресток да оставить там дары. Теперь же и перекрестков уже тех нет, и не знает никто что делать надо, поэтому я работаю за всех, собираю все подвластные мне границы в одном месте, кормлю с рук реальность, глажу ее по жуткой, черной голове и отпускаю, пока она сама не сожрала стольких, скольких посчитала нужным.
А по земле начинает тянуть падалью и густым ладаном, в свете фар еще ничего, а за ними видно - копошатся, молча топчутся, глазеют но в свет не лезут. Я кладу на отломанный кусок хлеба жирный кусок текущего от сока лосося, ем, запиваю холодной водкой, от которой теплеет в желудке и проходит зябкая дрожь. Страж видимо впадает в экстатический транс, отмирает, зачерпывает хлебом икры, ест тоже. Что бы не поддаваться этому лютому страху вокруг. Что бы не думать почему ни одной машины больше, и можно даже не смотреть на телефон - он не работает. И есть с этого платка, наверняка от "Эрмес", он уже видел такой у жены начальника, потом случайно узнал, сколько стоит и все по начальника понял, есть икру, лопающуюся на зубах, запивать водкой которая на вкус словно ножом по языку полоснули, это все проще, чем слышать странные, хлюпающие звуки за спиной, там, где этот странный длинный хрен разливал водяру по дороге и укладывал барана. Тоже мне, перфомансист любитель.
- Пришла, родимая.
Я улыбаюсь, смотря как темнота вьется веревками, сплетаясь в бледную пятнами, страшную бабу в обрывках одежды, давно уже истлевшей но еще держащейся на полуразвалившемся теле.
- В чем смогла в том и пришла красавица, давно тебя здесь не кормили, да, милая?
Говорю с ней ласково, хотя жалко даже, смотрю как опускается на колени и раскрывая рот как может широко, разрывая губы, вгрызается в тушу, ждущую ее. Жрет, ломая кости и втягивая в себя кишки, горло и живот раздуваются, она вся в этой крови, растекающейся лужами вокруг, но зато воздух теплеет. И пахнет не падалью а свежей листвой и подснежниками. Потом ползет ко мне,шатаясь, пока живое мясо рассасывается в ее нереальном теле. Тычется мне в колени и я глажу, по холодным плечам, по спутанным, жестким волосам, повторяю ей что пора весну, такую же красивую как и она, стираю со щек кровь и пятна нефти, пока она теплеет по моими руками, на теле затягиваются раны и шевелящиеся дыры, колтуны на волосах сами распутываются и глаза обретают ясность. Она поднимается с четверенек, уже высокой, прекрасной женщиной все так же в обносках, но теперь увешанная украшениями с головы до босых стоп. Кивает мне слегка, наклоняется, касаясь красными от крови губами моего лба и исчезает. Как исчезает и темнота, твари, шевелящиеся в ней, бьющий в нос запах и электрическое, живительное ощущение симбиоза с обратной стороной.