В гостях у немцев

Переписка трёх не очень благодарных стипендиатов одного очень демократического фонда ФРГ.

Фрагмент


«А теперь, Филипп, о поездке на дачу Фехнера. Ну, раз уж обещал.

В субботу Вернер и Эмма заехали за мной на машине. О совместной поездке мы договорились за две недели. Дорога от Бонна до границы с Бельгией проходит через живописные места. Есть чем полюбоваться. Пёстрые луга, лесистые холмы, бурные речушки, горбатые мостики, красивые маленькие городки, вроде Мюнстерайфеля. Проехали мы и через Ахен с его древней кирхой.

Вернер, сидевший за рулем, был немногословен. Эмма молчала. Молчал и я, изредка подавая признаки жизни в виде простых вопросов «Что это?», «Как это называется?», «Где мы?» и т. п. На мои вопросы скупо отвечали. В основном Эмма.

Когда мы въехали в Бельгию, я, честно говоря, не заметил. «Как этой маленькой стране удается сохранять суверенитет между Францией и Германией? Почему её до сих пор не разорвали?», – спросил я Вернера. Он долго молчал. – «Ты просто не знаешь бельгийцев. Это самый упрямый народ в Европе. Неспроста древние римляне бились с ними дольше всех, но так и не смогли до конца покорить».

Я подумал: как все относительно. Русских тоже никто не мог до конца покорить. Однако никто не называет нас «самым упрямым народом Европы». Мы производим, скорее, обратное впечатление…

Мне с самого начала показалось, что отношения между супругами Фехнер какие-то натянутые. И стоило мне снова об этом подумать, как вдруг я почувствовал себя ребенком, который едет на дачу с рассорившимися родителями. К сожалению, бывало в моей жизни и такое. Сходство ситуаций одновременно смутило и рассмешило. Я хмыкнул. Вернер спросил: «Was?». Я хотел было сказать «Nichts», но передумал. Такой вот содержательный диалог.

Через час с лишним езды мы подъехали к даче. Я увидел большой современный дом, примостившийся на крутом склоне холма. Мы зашли внутрь, и из больших окон террасы передо мной открылся красивый вид на поля. Их пересекал ручей, заросший мелким кустарником и невысокими деревьями. Поля были зеленовато-желтыми, а листва на деревьях, поблекшая и отчасти облетевшая, имела довольно жалкий куцый вид.

В нетопленом доме было холодно. Вернер быстро переоделся. «Пойдем, прогуляемся, пока не стемнело. Я покажу тебе моих овец», – сказал он. Это было для меня полной неожиданностью. Интеллигентный доктор Фехнер – и вдруг овцы! Мы вышли из дома и направились по склону холма к ручью. Сначала я подумал было, что овцы где-то в доме. Но потом до меня дошло: в таком доме – и хлев? Не может быть. Значит, овцы были где-то в другом месте. Но где?

Мы переправились через ручей и стали подниматься в гору на другое поле, где минут через пять ходьбы увидели пасущихся вдали овец. Ближе к нам стояли три человека. Это были пожилые бельгийские крестьяне. Фехнер подошел к ним и поздоровался за руку с каждым. Представил меня: «Господин Томилин из Москвы». Я пожал их крепкие заскорузлые руки. Начался разговор.

Бельгийцы говорили по-немецки, но с таким акцентом, что иногда я их не понимал. Говорили об упавших ценах на молоко, о коровах и овцах. Потом перешли на ловлю птиц. В этом я кое-что понимал, и вставил пару слов. Крестьяне удивились. Один из них спросил, откуда я знаю, как ловят чижей. Я объяснил, что этому занятию меня научил мой дед, который жил в деревне. «Что это за птицы полетели?» – спросил вдруг крестьянин, очевидно, чтобы проверить меня. «Судя по попевке, щеглы». Лицо крестьянина, морщинистое и потемневшее от ветра, расцвело. «Молодец», – похвалил он меня. Пришло время удивляться Фехнеру. «Ты мне об этом ничего не рассказывал», – с упрёком сказал он. – «Просто ты не спрашивал», – ответил я. Фехнер уважительно похлопал меня по плечу. «Ну, пойдем, познакомлю тебя с моими овечками».

Небольшое стадо состояло из трёх белых и четырех коричневых особей. Узнав Фехнера, они бросилось к нам с радостным блеянием. Животные были крупные, дородные, с длинной, густой и чистой шерстью. Приятно запахло овчиной. Они толкали друг друга и нас, задирали вверх морды и блеяли, а Вернер с удовольствием гладил их, называя каждую по имени: «Вот Марта», «Вот Жозефина», «Вот Элен»… «Как ты их различаешь?», – спросил я. – «Это не трудно. Они же все разные». – «А по мне, так все одинаковые. Разве что цвет шерсти разный». – «Ну, нет. У каждой своё лицо, свой характер, свой голос…». – «А где ты их держишь?». – «Там, в хлеву», – Вернер махнул куда-то рукой. – «Зачем они тебе?» – спросил я его. – «Просто так».
 
Смеркалось. Мы передали овец пастуху, попрощались и пошли обратно к дому. Небо нахмурилось, подул ветер, заморосил дождь. Дома было уже тепло. Мы попили чаю, который приготовила Эмма, слегка закусили и решили сыграть в карты. Но я не умел играть в скат, а Фехнеры – в дурака, поэтому Вернер достал игру под странным названием «Mensch, aergere dich nicht» («Не огорчайся, дружище»).

Каждому игроку надо было провести четыре свои фишки из пункта А в пункт Б. Количество шагов определял брошенный кубик. Казалось бы, все просто. Но по дороге фишки одного игрока могли съесть (а могли и не есть) фишки другого. Игра распалила азарт, причем нешуточный. Скоро каждый имел зуб на каждого. Вернер упрекнул Эмму в том, что она, дескать, норовит съесть только его фишки, а мои фишки якобы старательно обходит. Эмма ответила, что ничего подобного, это он, Вернер, постоянно съедает ее фишки и нарочно не дает ей играть. Когда Вернер сожрал мою фишку почти у финиша, я понял, почему у игры такое название. Выиграла Эмма.

После игры Вернер явно не знал, чем заняться, и предложил съездить в кино. Эмма отказалась. Я согласился. Мы оделись, сели в машину и поехали куда-то в кромешную тьму. Начался проливной дождь с чуть ли не штормовым ветром. На дворе стоял октябрь, и такая погода не повышала настроения. Правда, в машине было тепло и уютно. На лобовое стекло с потоками дождя летели опавшие листья, какие-то мелкие веточки, но сноровистые «дворники» тотчас их убирали. Куда мы ехали и как, я в темноте разобрать не мог. Ехали недолго, минут пятнадцать. Название бельгийского городка я не запомнил. Кинотеатр снаружи показался маленьким и невзрачным, но внутри оказался большим и удобным. Мы подоспели к началу сеанса, опоздав всего минуты на две-три.

Фильм назывался «Никита» – с ударением на последнем слоге, потому что фильм был французский. Совершенно новый. Однако, слава богу, дублирован на немецком языке. Впрочем, выяснилось, что он и по-немецки-то не всегда понятен. Я пытался было спрашивать что-то у Вернера, но тот отвечал с неохотой. Скоро фильм увлёк меня, а когда кончился, я понял, что он произвёл сильное впечатление.

Бессмысленно пересказывать фильм, лучше его посмотреть. А сюжет в двух словах такой: «Никита» – не мужик, а молодая красивая женщина. Наркоманка с задатками хладнокровного убийцы. Её ловят на месте преступления. Но вместо того, чтобы отдать в руки правосудия, какая-то французская спецслужба готовит из нее профессионального киллера. Никита вынуждена убивать, но в конце фильма улучает момент и вырывается на свободу. Вот, собственно, и все. Но как сделано! Фехнеру фильм тоже понравился.

По дороге обратно мы не сказали друг другу ни слова. Казалось, Фехнер что-то напряженно обдумывал, и ему было не до меня. Отвлекать его я не хотел и погрузился в собственные мысли. Когда приехали, Вернер предложил немного послушать музыку. «Тристана и Изольду» внимали в мягких кожаных креслах с бокалами белого вина. Одного часа нам вполне хватило. Оба уже клевали носами. Вернер очнулся, показал комнату, где Эмма приготовила мне постель, и ушёл спать.

На следующий день я проснулся около 12-30. Отоспался всласть. Вернера дома не было. Эмма накормила меня завтраком. Потом я часок бродил по окрестностям. Ветер пропал, но мелкий, как пыль, дождик по-прежнему моросил. К обеду появился Вернер. Мы перекусили, посмотрели последние новости, собрали вещи и поехали обратно в Бонн.

Вот, собственно, и все.

Впечатление от поездки у меня какое-то странное. Вроде бы я побывал в Бельгии – а, кажется, и не побывал. Вроде бы я посещал своего немецкого патрона – а, кажется, и не посещал. Вроде бы я общался с ним – а, кажется, не общался. По усам текло – а в рот не попало. Ускользнуло. Не получил я того, чего подсознательно ожидал. Не получил подлинного удовольствия, настоящей радости. Немцы предали по большому счёту радость бытия. Хотя, конечно, не упустили целую кучу маленьких радостей жизни. Видимо, чтобы скрасить ими серые трудовые будни. Даже веселятся они словно в скафандре, боясь соприкоснуться с чем-то непосредственным, подлинным. Неужто и мы когда-нибудь придём к такой «цивилизованной» жизни?

Кстати, у меня это было второе путешествие с Фехнером. В одно сентябрьское воскресенье мы поехали с ним на велосипедах в Кёнигсвинтер, родной городок первого канцлера ФРГ Конрада Аденауэра. (Наверное, ты знаешь, что Бонн получил столичный статус только благодаря близости Кёнигсвинтера.) Сам-то Фехнер живет в Кессенихе, поэтому мы, встретившись у моста им. Аденауэра, поехали через Оберкассель в Обердоллендорф, а оттуда взяли курс на Петерсберг. Сейчас на этой горе достраивается роскошный дворец, задуманный для приемов иностранных гостей на высшем уровне. В Зибенгебирге есть горы повыше, чем Петерсберг (331 м), но, если смотреть с Рейна, то именно она кажется выше всех. Знаменитая Драхенфельз, что южнее Кёнигсвинтера, по высоте почти такая же (324 м).

Так вот, ты не представляешь, как Фехнер меня замучил! Гнал, как угорелый, даже не оглядываясь, успеваю я за ним или нет. С меня шесть потов сошло, пока мы проехали по крутым склонам Зибенгебирге. Уж не знаю, как я докатился обратно. Чудом докатился, на последнем издыхании. Потом дня три отлёживался, а ходил, как инвалид, – на полусогнутых ногах. И ведь он старше меня на двенадцать лет!

Но сейчас я о другом: что же это было – отдых? Удовольствие? Радость?
Нет. Работа. Тяжелый изнурительный труд».

1989 / 2016