давай поженимся ч. 2. Штамп в паспорте гл. 4

***
Гл.4.
Опять Лиля. Новые друзья. Наркотик. На Ленине. Несчастный случай. Рис палочками.

    Когда забираешься далеко от дома, да так далеко, что  страна вроде твоя, но совсем чужая,  и не только потому, что она фактически колония  России, но и потому еще, что   ее просторы весьма густо насыщены  людьми, приехавшими сюда за длинным рублем и готовые   вырвать тот длинный любыми средствами. Когда поезд, в котором ехал Лер, въехал на территорию Казахстана,  к нему подсел парень года на два-три старше  и, уточнив, куда едет Лер, он и сам это вычислил по его виду,  дал несколько добрых советов, как  русский русскому в чужой стране. Прежде всего он  настоятельно советовал никогда при местных не вспоминать даже имя Буденного (герой гражданской войны № 1), потому что в гражданскую тот уничтожал казахов без жалости и человечности,  всех подряд – детей, женщин, всех. Здесь, сказал парень, во всем Казахстане не встретишь портрет Буденного.  «И еще, -  сказал добровольный попечитель, -  к тебе, как к мастеру, будут с ножом, с топором лезть, - не вздумай убегать – догонят, убьют, не побежишь, может, не тронут.  Задумаешься от таких слов, хорошо бы назад, но билет в один конец, черт с ним с Буденным, а вот  против урок и разной сявоты Лер слаб - не приходилось общаться.

    Гнет одиночества он ощутил в первые же дни своей иканской жизни, особо тяжко было, когда все конторские уезжали на выходные в Чимкент, а он бродил, как неприкаянный, не имея понятия , куда себя пристроить. Казалось, он обезумел бы от счастья, увидав здесь кого-нибудь даже мало-мальски знакомого. Но не было никого во всем Казахстане… Хотя, один такой человек был, и не мало-мальски, а хорошо знакомый человек. Конечно же, - Лиля. Он не забыл о Лиле, его мучили колебания – после того безобразного его приема  Лили в Харькове, захочет ли она с ним иметь что-то общее, но тоска по людям ему знакомым  и ощущение полного своего одиночества подтолкнули его написать Лиле, - так , мол, и так , вот я и в Казахстане.
   
    Сразу же, в ближайшие выходные, к нему приехала с огромной сумкой продуктов Лилина сестра. Чего только в той сумке не было! Сестра рассматривала его, как рассматривают давно известную историческую достопримечательность, - известно давно, а вот и  случай выпал увидеть собственными глазами. Сестра оставила полную чудес  сумку, передала приглашение приезжать в Чимкент и сразу уехала.  Никаких признаков  нехороших  чувств в свою сторону Лер не почувствовал, интерес был заметен, но без негатива: похоже было, что он соответствовал или был близок к описаниям старшей сестры. Обе сестры Монаенко были ярко выраженными украиночками -  слегка скуластые, с карими глазами, брови дугой и смоляными волосами они говорили мягко и даже «г» произносили на украинский манер, как нечто среднее между «г» и «х».

    Лер рассказал о Лиле, ее сестре, подарках,  приглашении в гости     своим новым друзьям Атремовым, они тут же уговорили Лера  ехать в Чимкент вместе со всеми в пятницу, предложили даже  в случае чего переночевать у них, мало ли что.  Если честно, Лер больше верил как раз в это «мало ли что», чем в какой – то другой сценарий, и потому, получив приглашение Артемовых (к тому же, активнее приглашала Люся, а она хозяйка, Артемов у нее в примах),  он со спокойной душой и уверенностью, что на улице не останется, как бы события не развернулись,  вместе со всей конторой, кроме одного местного узбека из производственного отдела в пятницу после работы  отправился в Чимкент, к Лиле в гости. Не столько хотел он к Лиле, сколько развеяться, оторваться от Ст. Икана, лучше даже,  у Артемовых  остановиться.
Сестра предупредила, что Лилю надо искать в кафе и сказала, как его найти. Лер без труда нашел кафе и попросил официантку вызвать Лилю. После Лили в Харькове переписка их свелась к нескольким вежливым письмам,  утрачена была та  это была их  первая встреча. Лиля возникла откуда-то из глубины, она именно возникла: не было, не было,  и тут раз, - и вот она есть здесь прямо перед Лером. Здесь, в Казахстане, в этом кафе, в родной  своей стихии она выглядела так же, как тогда в горах, Лер даже растерялся, он всегда считал себя виноватым  в том , как обошелся с Лилей в Харькове, куда сам же и заманил ее, она должна была бы возненавидеть его . и если бы не визит ее сестры с сумкой продуктов, Лер никогда не решился бы, он просто  не посмел бы придти к ней, а тем более на работу, где  ее сослуживцы… вон они застыли и наблюдают за ним и своей Лилей. «Привет, вот я и приехал». - «Привет, есть хочешь?» - ошарашила Лиля вопросом. Есть Лер хотел всегда,  состояния, когда он не хочет есть, ему было неведомо, тем более сейчас в конце дня.  Деньги у него были. «Не откажусь, обед давно был, проголодался, - сказал он и про себя отметил: как будто Лиля нормально к нему настроена, не заметно никаких недобрых искр в глазах и интонации, как будто добрые старые друзья встретились.  Хорошо, если так», - подумал он с облегчением, дружеские отношения это то, что ему нужно.

    Лиля усадила его за стол, посмотрела на официантку, та тут же подошла. «Обслужи клиента, - сказала ей  Лиля и уже к Леру: я пойду, у меня много работы, когда закончишь, пойдем ко мне, уложу тебя спать» - «Вообще-то я договорился о ночлеге, у меня здесь друзья, работаем вместе». - «Зачем же, у меня места хватит. Ты на веранде  согласен? Или я не друг уже?» - «Веранда мое любимое место», - сказал Лер, теперь он совсем расслабился, опасения отпали: Лиля без претензий, отношения дружеские,   хотя, если честно, в дружеские он  не особо верил. «Тогда, как закончишь, позови меня », - сказала и ушла. 

    Лера обслужили в этом сверх периферийном, на самых что ни наесть задворках империи ресторане так, как больше никогда и нигде его не будут обслуживать. Стоило ему только глянуть на аквариум , как тут же вылавливалась лучшая рыбина и появлялась у него на столе уже  зажаренной в окружении всяческих гарнирных заморочек.  Он был не большой знаток коньяков, но коньяк, который дали ему здесь, был великолепен, по букету очень похож на дагестанский, хотя утверждать это Лер не мог, не знаток коньяков потому что, хотя любитель, особо любил он аромат коньяка. К рыбе было сухое белое, рислинг болгарский, но сухое Лер не особо, не видел он в нем смысла, вот 40-ка градусные напитки – другое дело, они со смыслом.

    Когда он позвал Лилю, на улице было уже темно, Лиля  пришла вместе с сестрой и сказала,  что  Катя проводит его и устроит на ночлег, а ей еще надо поработать.  Утром, когда Лер встал, Лили уже не было – она  ушла на работу.  Катя напоила Лера кофе с ватрушками (Леру после  его иканской кухни   странно и приятно было видеть обыкновенные ватрушки), потом он ушел гулять по уже   знакомому ему  городу Чимкенту, посмотрел в нормальном кинотеатре фильм Роллана Быкова  про Буратино.

     В Икане, хотя и был летний кинотеатр, посмотреть фильм было невозможно: все части фильма обычно были перепутаны и никого не удивляло, что только-что убитый герой целый и невредимый производит какие-то действия. А не удивляло потому, что никто не вникал и вовсе не смотрел, что там на экране, для узбеков это было непонятно, не интересно и язык русский они не так хорошо знали, чтобы кино смотреть, они приходили в кино пообщаться, полузгать семечки, многие разворачивались к экрану спиной – к приятелям лицом. Узбекам было совершенно чуждо, что показывал «Мосфильм»: это была не их жизнь, и страна, хотя формально их, но чужая, непонятная, неинтересная, они развлекались, как умели в своем, родном и понятном им мире.

    Сразу после кино Лер решил уехать к себе в Икан: он не хотел ставить себя и Лилю в неудобное положение, одно дело навестить, другое – поселиться на несколько дней, пусть даже на два, он уже сейчас не знает, что делать, Лиля и дальше будет продолжать скрываться за  работой… нет! Домой, в свою деревню. Зашел сказать, что уезжает, сестры не было, с трудом отыскал родителей, он их видел впервые, попросил передать, что он уехал, - те кивнули,  ни единого слова.  В кафе к Лиле заходить не стал:  представлял   официанток, их на него устремленные  укорительные, как ему казалось, взоры, которые    прожигают его насквозь, нет, хватит,  вчера  побыл выставочным экспонатом, хватит, он едет в свою деревню.

     Художник  с матерью  недавно приехали из Ташкента и   жили у родственников.    Рисбек   окончил художественное училище в Ташкенте, мать его совсем не говорила на русском, но понимала все. Отец Рисбека был репрессирован Сталинским режимом, в Ташкенте он был активным сторонником октябрьской революции   и новых преобразований в Азии.  Лера не удивляло, что репрессирован был человек, который боролся не с властью, а за власть, в то время о репрессиях было известно много, и было известно, что в основном репрессировал Сталин как раз самых преданных революции людей.

    Но кто там их разберет: преданы или не преданы, враги или друзья, - этого никто не знает, а кто знает, не скажет, потому что страх реабилитации не подвержен и сидит он в каждом и сидеть будет еще долго, может быть, не одно еще  поколение. Что-что, а застращать до смерти, Сталин сумел.

    А вот что деда его по линии мамы сталинский режим сгубил, Лер знал, не знал только, никто не знали – ни мама, ни бабушка, где могила деда и когда он умер, кто-то знакомый сказал, что умер он в лагере от голода (сначала ему вышка была, потом заменили на 10 лет),  официальных вестей не было никаких, о его реабилитации также не было ничего, маленький человек был дед для того режима, да   и этого, который нес якобы справедливость; простым мужиком  был его дед, но, как о нем говорили, с длинным языком, страха не знал или не хотел знать, свободным псковским мужиком был дед.  Еще был дед мастером высочайшего класса   по дереву и  печам, по печам был он один на всю округу, бабушка много рассказывала о деде и Лер знал и любил его.

    Рисбек с матерью  совершенно Лера не беспокоили и не стесняли, в доме он только ночевал, все остальное время   был на работе, а вечером у новых друзей из ленинградской экспедиции, которая основалась в Икане, и вела наблюдения за погодой. 

    На самом деле погода в экспедиции никого не интересовала.  Ст. Икан был таким замечательным местом на Земле, где погода была одинаковой все лето, включая апрель – май весной и сентябрь-октябрь осенью: никаких дождей и никаких туч, весь световой день солнце и, конечно же, жара до 40 град.
 
    Экспедиция была собрана из людей с непростой судьбой, сраженные её ударами, в полном  отчаянии,    они готовы были бежать куда угодно, лишь бы спастись от гнета депрессии,  уничтожительного уныния и безысходности. Этим «куда угодно» и была метеорологическая экспедиция, где   никто    ни о чем   не спрашивал, а от них требовалась самая простая работа – смотреть на приборы и записывать их показания.  Приборы были разбросаны по степи в районе пешеходной доступности, показания снимались по часам круглые сутки.

    Это были молодые парни и девушки, возраста кто дальше, кто ближе к 30.  Девушки  все без исключения, бежали сюда от несчастной любви и быта, постепенно и верно делающего любовь пыткой,   вынести которую уже не было сил. Они были загнаны сюда своими оголенными чувствами, которые не находили отклика на родине среди родных и близких,  малейшее прикосновение к ним делало невыносимым обыкновенное присутствие у себя дома, не говоря уже о каком-то жизненном действии.  Даже здесь, в степи на невероятно далеком расстоянии от дома, при воспоминании о любимом девчонки впадали в неуправляемое состояние,  уносились в степь, откуда Лер их потом вылавливал, боясь, что так могут забежать, что потом и не найдешь их.  На груди  Лера они отходили, отплакивались и более-менее успокоенные возвращались в стойло своей экспедиции.

     Мужская часть экспедиции составлялась людьми – бродягами, не выносящими стационарное неустройство бытия, они должны все время менять место жизни, окружение, они не были влюбленными в степь или лес или горы или еще в какую-либо природную среду. Они любили свободу, без всякой разницы, на каком фоне она будет.  Их можно было бы назвать романтиками, но это было бы неправдой, каждый их них с радостью вернулся бы к себе домой, если бы было куда.

    Отношения между членами экспедиции удивляли -  здесь совсем не было никаких любовных поползновений, никаких воздыханий, никаких глазок, как будто собралось однополое братство. Ничего, что показывало бы на разницу полов – каждый был вещью в себе, но в то же время все нужны были   друг другу и в одиночестве просто погибли бы. 

    Лер в этой среде был принят сразу и с радушием, его даже поставили на довольствие, он вносил совсем незначительную плату и питался вместе со всеми. Готовила еду местная узбечка, большую часть еды составлял чай, чай пили из самовара с лепешками и карамельками. Лер полюбил азиатскую еду, нравилось все – от чая с карамельками и лепешками до  шурпы и  бишмармака.  Особенно нравились лепешки, наесться ими было невозможно, чай тоже был только из самовара, откуда он  заливался в маленький фаянсовый чайничек с привязанной    к ручке  крышечкой, чтобы не падала при разливе чая.

    Чай наливался в пиалы, Лер был в восторге от этих чашек без ручек, и никакого разделения на заварку и кипяток, только чай из чайничка, это было непривычно, дома всегда сначала наливали заварку, потом кипяток, но, как делали узбеки, нравилось больше. Чай был только индийский и цейлонский – из маленьких пачек, внутри которых он был упакован в алюминиевую  фольгу.  С чая начиналась любая еда, даже водку, пока  готовилась  пища,  запивали горячим чаем с  лепешками и карамельками. Но водка, бешбармак и множественные застолья (если можно так назвать прием пищи на полу вокруг раскрытой  скатерти с подносом) будут потом, когда Лер станет начальником строительного участка, и у него будет работать много людей, пока что его и экспедицию кормила местная узбечка весьма скромно, по той плате, которую она получала.

    Лер быстро нашел язык общения со всеми бродягами-беглецами и беглянками, составлявшими экспедицию, но особенно близкими отношения у него выстраивались с    беглянками.  Он спокойно и терпеливо выслушивал  все негоразды, которые привели сюда девушек, ничего не говорил, никаких сочувствий и успокоений, никаких выражений жалости, просто выслушивал до конца, пока она не выскажется полностью. Его называли подругой,  девчонкам  надо было высказаться, выплакаться,   грудь Лера вполне для этого подходила. 

    Лер прекрасно ладил с Рисбеком, с его матерью, ладил со всеми в конторе,   подружился с москвичом Юрой Артемовым – начальником планового отдела и его женой  Люсей– начальником отдела труда и зарплаты. Юра был типичным интеллигентом-интеллектуалом 60-сятником, без газеты он не был никогда, знал литературу,  Ильфа и Петрова цитировал постоянно, основную улицу Икана он на манер Ильфа и Петрова  называл улицей «Молодых дарований»,   курил самые термоядерные сигареты – польский «Спорт», противный запах этих сигарет показывал, что Артемов в конторе, никто больше такую гадость курить не мог. Было ему ровно 30, сложения обычного, не спортивного, с наметившимся животиком, лицом  с крупным порами, несколько сероватым  и как-будто примятым, на лице сосиской немного больше, чем следовало, выдавался нос, кончик которого  он то и дело тер пальцами, как бы отжимая.

    Люся считала себя красивой, неестественно белое лицо свое нещадно обрабатывала ртутными кремами, борясь с веснушками, алые губы резко выделялись  на снежно – белом фоне замученного кремами лица.     Люся ни в труде ни в зарплате, кроме своей и мужа, ничего  не смыслила и потому всю ее работу делал муж,   свою и женину работу он делал легко, не напрягаясь.  С ними Лер сошелся ближе, чем с другими коллегами, потому  что его  рабочее место инженера по технике безопасности находилось в одном с ними кабинете.

    Инженером по безопасности его назначили по совместительству (основным занятием пока было  проектирование  и  рисование   оформительских конструкций, сейчас сказали бы, дизайном занимался, но не было тогда в обиходе такого слова и понятия такого не было), кроме того он должен был смотреть за качеством строительных работ, а кого еще было назначать на такую работу – на все управление Лер был единственным инженером-строителем. 
Лер  и Юра, симпатизировали друг к другу, хотели бы вместе проводить время после работы, но Люся  сразу после окончания рабочего дня уводила мужа домой  до следующего дня, в пятницу они вместе со всеми уезжали в Чимкент и возвращались только в воскресенье поздно вечером, чтобы утром на работу.

    Утром  на  любимый Лера вопрос  «Как жизнь?», Юре рассказывать было нечего – что может происходить интересного у семейного человека? Зато у Лера за два дня часто происходили события, которые могли быть интересны.
 
    Как бы было, не будь ребят из ленинградской экспедиции, что он делал бы и куда употреблял  свободное время, Лер не представлял; с ними он проводил почти все оставшееся после работы время.   Случилось так, что у них он  впервые   столкнулся с наркотиками и увидел их в действии.  До этого случая о наркотиках Лер знал только, что они где-то там есть,- только и всего.

    Наркотики здесь, в Казахстане были, как у нас покурить. В основном это был насвай – такие горошины зеленого цвета, узбек доставал щепотку горошин из маленькой бутылочки и отправлял их под язык и сосал, потом (мерзкое зрелище) во время разговора с вами он сплевывал зеленую тягучую до земли  слюну.    А вот план курили   в обстановке, когда никто не мешал, и можно было расслабиться. Как, например, сторож в столярном цеху (Лер довольно часто заходил туда) – накурится плана и спит.  «Пусть спит, - говорил Пушкарев, - он местный, а у своего никто красть не будет,  красть есть смысл только местным, русским ничего не надо, кончится стройка, уедут, так что пусть спит, одно его присутствие надежная охрана».

    Когда  ружье есть, оно должно стрельнуть, и тут ничего не изменить, - такой закон. Так и здесь: вся Азия полна наркотиками,  ничего удивительного, что они проникли и в ленинградскую экспедицию. Так это только план, один из самых слабых и безобидных наркотиков.  Узбеки втихую, не особо рекламируя и разглашая, приторговывали лепешками из плана, такими маленькими лепешечками размером с  копеечную монету.

    Один их  самых матерых старожилов  в экспедиции, Вагнер,  имя его, странное такое имя, за какую-то услугу  получил от узбека одну порцию плана. За услугу,  потому что денег у людей в экспедиции было совсем мало и едва хватало на текущие расходы.  Смешал он план с махоркой, оторвал   маленькую полоску бумаги с полей   газеты  «Правда», чтобы ни-ни типографской краски, скрутил козью ножку и …затянулся. Дым был необычайно легким, как будто не махорка, а самая легкая дамская сигарета, что и сказать, приятно и вкусно было Вагнеру затяжка за затяжкой выкуривать козью ножку.
Лер, как он делал это каждый день, будь то будний день или выходной, подошел к одноэтажному домику,   где разместилась экспедиция и …  замер. «Направо! Шагом марш!» Перед  домом, отдавая самому себе команды, маршировал Вагнер. «Стой! Кругом! Шагом марш». Несколько  человек стояли у крыльца  и молча смотрели. «Обкурился плана», - шепнул подошедший Мишка, в прошлом осветитель театра имени Кирова,  видно было, что Вагнер не в себе, он явно никого не видел и  действовал, как лишенный разума человек, действия которого невозможно  предугадать или рассчитать, и, боже упаси, его трогать, оставалось только стоять и ждать, когда из него выйдет дурь, во власти которой он сейчас оказался.
   
   Дурь все-таки вышла, и он проспал мертвецким сном почти сутки, потом, отоспавшись, рассказывал:  «Марширую и вот вижу умывальник,  Сима руки моет, надо и мне руки помыть, думаю, подхожу строевым шагом (Сима застыла в испуге) и начинаю мыть руки, только не под струей воды, а рядом, верчу ладонями, будто мою, смотрю: мыло лежит, надо же с мылом,    беру мыло, но не там, где лежит, а из рук  неподвижной Симы;   руки уже не мою, - опять пошел маршировать, что-то заставило, непонятно, не помню что, потом  вспомнил, что руки не домыл, опять строевым к умывальнику… и ведь все помню, и тогда будто все соображал, все видел, а ведь что угодно мог сделать… хорошо, что нож на глаза не попал», - закончил Вагнер воспоминания о недавнем.

    Когда Вагнер полностью отошел от наркотика, сказал лучшему другу: «Если увидишь, как я беру план, бей сразу прямо в рожу». – «С удовольствием», - согласился Мишка, в прошлом осветитель и  великолепный рассказчик анекдотов в настоящем.  Никогда больше наркотики, кроме сигарет, у ребят в экспедиции Лер не видел. Ему самому вполне хватило примера Вагнера. Но все-таки любопытство разбирает и однажды он сделал затяжку, всего одну, и понял, что подсесть на это зелье очень даже запросто (на вкус приятно и приятная слабость появляется), потому никогда больше затяжек не было, хотя соблазны и уговоры были не однажды.  Что такое наркотики, о всех ужасах, связанных с ними, Лер узнает намного позже, когда под действием   наркотиков, нефтяных только, развалится его страна на отдельные куски и кусочки, а он, не меняя местоположения, окажется совсем в другой стране, сильно отличающейся от всех тех с кем были раньше. Но все это будет нескоро, а пока…

    Пока он идет в актовый зал, там он рисует Ленина. Народ в сборе, несколько бутылок водки (по казахски арак, на дне бутылки слой извести) тоже готовы, закуси, как всегда, почти ничего:  несколько лепешек, колбаса, консервы, чем их есть только – ни ложек, ни вилок. Что ж, начнем. По какому случаю пьянка?…  Лер не знает, они так часто эти пьянки без всяких случаев, просто так:  «а что делать?» Когда  пьянка, вроде все при деле, разговоры идут: про Вьетнам, про Америку, какая она нехорошая, и всякое другое, в чем никто из собравшихся ничего не понимает, но, как все во всей стране охотно и убежденно рассуждают.

Курган

    Говорили и о высоком, о поэзии, но это с Тимой из Одессы, искателе приключений и кладов, он прибился к экспедиции, но не работает в ней и не имеет к ней ни малейшего отношения, учится он в Одессе на историка а в Ст. Икан приехал на раскопки. Есть тут древний курган, непонятного происхождения, вроде бы раньше, давно, на этом месте было поселение, дома обрушивались, на их месте строили другие и так  много лет, получился курган; вот его Тима и раскапывает под жутко палящим солнцем, наедине с бутылкой почти горячей от жары воды и кетменем – это такая кирка с лопатой вместе: земля здесь, как камень, обычной лопатой не укапаешь. Долбит Тима курган, пока ничего не выдолбил, но надеется, говорит, что у Ст. Икана древняя история.

    Лер даже ходил к нему на курган, смотрел, хотел помочь, но Тима сказал, что не надо: он не брал соцобязательств, плана тоже нет, так что спокойно и тихо будет копать сам без помощников. Лер подумал, что он не хочет, чтобы кто-то, кроме него  оказался причастным к находке. А если золото?! Почему бы и нет? Лер не настаивал на помощи, нет, - так нет, поболтали немного о Гумилеве  и он оставил приятеля углубляться в  курган, старый и исторический, а все старое есть  историческое, история только у всех разная.

Ленин 

    Портрет огромный –  он лежит на полу, потому что поставить не позволяет высота комнаты, Лер разувается и заходит на портрет, он ходит по портрету и рисует, рисует сухой кистью, ему нравится эта техника. Чтобы посмотреть на Ленина с расстояния, Лер сходит с него, обувается и ему помогают    вынести портрет  на улицу,  приставляют портрет к стене конторы,   Лер прикидывает, где отнять, а где добавить и портрет возвращают на место, бывает,  рисует и на улице, но не любит на публике.  Однако рисование происходит днем, пока светло, а сейчас собралась компания, человек семь, восемь, иногда девять – в компании несколько узбеков, кто они и откуда, Лер не знает, - их то больше, то меньше,  они пришли с его друзьями узбеками, которых  он знает по работе. 

    Пили долго. Когда заканчивался арак (водка по- узбекски – гадость редкая), исчезал один из узбеков и возвращался с бутылкой, так пока все не устали. Никто не приносил закуску. Лепешки, что были, давно съели, колбасу и все, что было съестного,  съели тоже. Лер придержал кусок лепешки, чтобы было чем хотя бы занюхивать, о закусывать речи не было.
Домой Лер шел под огромной круглой луной, она светила так, что  все предметы отбрасывали четкие тени.  Идет по строящейся дороге, куча гравия,  Лер присел на кучу -  луна завораживает… кругом ни шороха: село спит… открыл глаза – темно, та же луна, только в другом месте. «Кажется, я  спал? – соображал залитый водкой мозг Лера. – Хорошо, никто не видел, надо домой». Боялся  не встанет, - встал, теперь надо идти, -  шагнул раз,  шагнул два – пошел.

    Утром поднял будильник. Голова звенела с каждым шагом: «Что за гадость этот арак!» Умылся из кувшина с длинным тонким носиком, брал у Рисбек, своей утвари у него не было никакой – зачем она ему: из носика набирал воду в рот, изо рта выливал в горсть - умывался по пояс, он с детства умывается по пояс, на улице, зимой и летом. Умывание здесь – карикатура на умывание, но что делать!  Узбеки обычно наливали воду в руку  и умывались одной рукой, другой держали кувшин. Воду Рисбек приносил из колонки общей для нескольких дворов, Лер иногда тоже носил воду, чтобы  не быть нахлебником.   

    Позже он купит самый обычный умывальник, со дна которого торчит стерженек – нажмешь на него – полилась вода, отпустишь – он  опустится и перекроет воду, гениально простая конструкция, но между ней и кувшином несколько столетий эволюции.  У Лера  часто возникало такое ощущение, что он оказался в далеком прошлом. И ему было это интересно.

    Поел в столовой плова и в контору рисовать, хорошо, у него начало рабочего дня никем не фиксируется, сейчас они с Рисбеком  рисуют плакаты к 1 мая, дню всемирной солидарности трудящихся, пишут на русском и казахском языках. Плакаты длинные на ткани. Пишут кистью белой гуашью, надо так рассчитать  размер букв, чтобы уместить весь текст точно в длину плаката, поначалу Лер рассчитывал размер букв, потом так приноровился, что глазом измерит длину и сразу писать, глаз уже  дал разметку в мозг, сам удивлялся, но всегда точно с последней буквой подходил к краю плаката.

    Работают с Рисбеком вместе и Лер, зная вспыльчивый и психованный характер Рисбека нет-нет да и  подначит его на какой-нибудь болезненной для того теме. Рисбек психовал, ругался, но обычно терпел шутки Лера, а вот однажды (переборщил Лер с шуточками) схватил стул и на полном серьезе кинулся  с ним на Лера. Лер повертел пальцем у виска: « Ты чё?! Совсем спятил? Так же и убить можно! В тюрьму захотелось?!».  Говоря это,  Лер спокойно присматривал, куда  отскочить, если этот псих и вправду  захочет бить его стулом, или лучше схватить стул за ножку… Рисбек  поставил стул и уселся на него, псих вышел, но сегодня Лер уже не будет так шутить.

    Это даже хорошо, что поначалу Лер занимался не своим прямым делом, а оформиловкой: он присматривался, знакомился с  персоналом, и следил за ветром.   За ветром следил, как инженер по технике безопасности, потому, что нельзя вести монтаж конструкций при ветре скоростью 10 м/сек  и больше.

    Откуда бы ему знать, когда какая скорость у ветра.  Объяснил Догадкин, тот самый начальник участка, у кого работала Таня, что ставила банки. «Видишь туалет на два очка? - спросил он и указал рукой, они были расставлены по всему селу (канализации не было). – «Вижу,  а причем здесь ветер?» - «А при том, что когда  ветер набрал скорость 10 м/сек,  Вадим, мой прораб, вылетел из того туалета, как был, без штанов  с белым лицом и круглыми глазами. Боялся, понимаешь, что улетит вместе с этим сооружением.    Леру  такое понятие скорости, как инженеру,  не импонировало, хотя, рассказанный Догадкиным  случай был интересный, особенно, когда представишь все это в лицах, особенно тех, что наблюдали со стороні. 

    Ветры  с такой   скоростью здесь были довольно часто, силу их Лер однажды ощутил, когда ехал на   велосипеде с моторчиком, против ветра велосипед не только не ехал, а даже откатывался назад.  При  таком ветре он обязан был останавливать работу кранов, для чего вручал крановщикам предписание с запретом на  ведение работ, а скорость узнавал, конечно, в экспедиции, такой прибор стоял у них прямо здесь,  рядом с их домиком.  Часто монтаж продолжался, несмотря на предписания инженера по технике безопасности, но Это уже Лера не касалось : случись что, он отвечать не будет – бумага написана и вручена.

    «Знал бы, где упадешь, соломки подстелил», гласит мудрость народная.  И ветра не было, и вообще не было ничего, чтобы  предвещало  беду. Однако, толкнул не специально, случайно,  монтажник  перемычку,  висящую на крюке крана, перемычка качнулась и  сбила уже установленную  перемычку, та при падении чиркнула по спине сторожа, он стоял и от нечего делать  смотрел, как строят дом. Надо сказать, что место для просмотра выбрал он неудачно: упавшая со стены перемычка, как выяснилось потом, сломала ему несколько ребер, ногу в стопе и после искусственного дыхания, делать какое при переломе ребер нельзя категорически, да кто об этом, как и поломанных ребрах,  знал - с виду только спина оцарапана, умер здесь же.   Лера ,   как инженера по технике безопасности ,  сразу же известили и потом, когда приехала милиция, потребовали его присутствия при всех протокольных действиях.

    Плакали родственники. Слышались даже угрозы в адрес  тех, кто  был, по мнению  родственников и узбеков односельчан, виновен в гибели человека. До этого Леру никогда не приходилось быть близко к покойнику. Выбегал в детстве  вместе с пацанами на край улицы, когда слышал музыку похоронного марша, чтобы посмотреть на процедуру. Да и как было тогда не пойти: играет оркестр, идет колонна людей- пацанам интересно, вот и смотрели, проходило шествие, о нем тут же забывали и продолжали буцать мяч или делать другое занятие, каких было много.

    Здесь же на его глазах покойника ворочали , осматривали, и требуемое записывали в протокол, поразило, что положение трупа  привязывалось к частям света – головой на северо - восток, и так далее.  Лер настроил себя на необходимое участие во всех  процедурах и сумел сделать его для себя  терпимым. Конечно, это был человек ему совершенно чужой, он совершенно не знал его и даже никогда не видел.

    Трагическая ситуация  эта  мгновенно разделила всех на русских и местных – узбеков и казахов. И Лер не мог не увидеть, и он увидел, до какой степени он и все его строительное управление и все строительство  Нового Икана (так называли новое строительство) не нужны и чужды этим людям, живущим по ту сторону дороги и не собирающихся заселяться в дома придуманного властью  Нового Икана.  Есть у них свой Старый Икан, которому сотни лет и никакой чужой новый им не нужен. Они может быть и создали бы свой азиатский быт в неуютных бетонных домах , но без всех этих русских и иже с ними.

    А иже было весьма разнообразным: кроме русских здесь были греки, корейцы, китайцы, немцы, украинцы, армянин даже был, совершенно ничего не понимающий в фотографии фотограф азербайджанец, татары. Из всех наций Лер выделял греков и корейцев. Китайцы были в основном полукровки: очень красивые женщины – крупные, не толстые, а именно крупные, большегрудые  с кожей цвета ближе к нежно-палевому, огромными раскосыми глазами, красиво прочерченным ртом и смолисто черными волосами, китайцы были маленькие, кривоногие, очень крикливые, полная противоположность женщинам метискам. 
Такая семейная пара китайцев метисов жила рядом с Лером – окно в окно, он часто слышал, как они ругались, ругались с использованием мата, применение которого плохо знали, Лер, как строитель с высшим образованием,  мог бы преподать уроки, но метисов мало интересовала культура матерной речи, они и обычной пользовались в очень сокращенном виде, хотя говорили очень чисто, безо всяких акцентов. 

    Однажды придя вечером домой, как обычно от ребят из экспедиции, и, как иногда, выпивши, услышав громкий говор рядом живущих китайцев. Лер решил зайти к ним в гости. Зашел, китайцы как раз собирались ужинать, пригласили Лера, хотя радости своему визиту он не заметил, но  с  удовольствием и интересом согласился: интересно было, что едят китайцы, и очень заманчиво было поесть палочками, от предложенной ложки (узбеки тоже сразу предлагали русским ложку, вилок не было) он сразу отказался.  Ему показали, как пользоваться палочками, и Лер усвоил науку моментально, потом, когда протрезвел и много времени спустя, сколько ни пробовал, не мог вспомнить, как же это едят палочками, не хотел, видно, и интереса такого, как сейчас не было.  Рыбу ладно, но  рис палочками!  Оказалось, можно и рыбу и рис палочками есть, когда  рис  приготовлен специальными комками, которые легко взять палочками, и он совершенно никакой – ни соли в нем, ни перца, зато рыба – огонь: соль, перец,  и будто иголок туда натолкали – такая острая. Водки у китайцев не было, но был замечательный чай, тоже из пиал, за все время в Казахстане чай Лер пил только из пиал.

Далі буде.