Господа-товарищи. Часть 2. Мурка

Часть 2

«Мурка»

Глава 1

     Даже в грязной луже посреди пепелища способны распускаться прекрасные цветы. И точно так же во времена разрушительных войн и прочих бедствий всегда есть место самым светлым человеческим чувствам.
     Дмитрий Васильев, молодой сотрудник ЧК, был влюблен. И девушка, к его огромному удивлению и счастью, отвечала ему взаимностью. Однако узаконить их отношения оба не спешили. Ведь если они сейчас поженятся, то вскоре пойдут дети, а время сейчас для этого слишком неспокойное — вокруг тотальная разруха, нищета, небывалый разгул преступности. Нужно сначала навести порядок в стране, а затем создавать семью, чтобы ребенок не рос в таком хаосе, который царил вокруг.
     Дмитрий до сих пор был под тяжелым впечатлением от увиденного в доме фабриканта Иванова. Совсем недавно бандиты под предводительством некоего Сабана ограбили зажиточного промышленника и перед уходом убили всю его семью, включая детей. По долгу службы Васильев уже перевидал всякого и считал свои нервы крепкими, как стальные канаты, но это зрелище даже его потрясло. Он начал выяснять подробности о деятельности кровожадной банды и узнал, что это те самые «черные мстители», как их прозвали в народе.
Банда Николая Сафонова по кличке «Сабан» была одной из самых многочисленных и опасных в Москве. Узнав о том, что его разыскивают муровцы, Сабан начал настоящую охоту на милиционеров. Сидя в машине, бандиты подзывали к себе постового, якобы для того, чтобы спросить дорогу, и когда милиционер приближался, расстреливали его в упор. Это был неслыханный вызов, который злодеи бросали правоохранительным органам. И, к прискорбию для последних, милиция в этом противостоянии терпела неудачу — выйти на Сабана или даже хотя бы подобраться к нему никак не удавалось. Главарь крупнейшей банды чувствовал свою безнаказанность, и преступники творили в Москве все, что хотели: грабили,  насиловали, убивали...
     Разыскать и нейтрализовать «черных мстителей» было сейчас важнейшей задачей, и об этом говорил Васильев однажды вечером с начальником милицейского участка:
  —  Что значит, не можете? Это мы в ЧК не можем сразу всем заниматься! А вы — народная милиция, и борьба с бандитизмом — ваша первейшая обязанность.
  —  У меня в отделении молодняк необстрелянный, — с досадой оправдывался тот. — А Сабан как заговоренный, черт бы его побрал...
     Внезапно они услышали выстрелы на первом этаже. И опрометью бросились туда, на бегу доставая оружие.
     Словно оживший кошмар, в отделении милиции орудовал Сабан — быстро, умело и жестоко. Он с порога расстрелял молодых милиционеров. А когда Васильев с начальником участка появились на лестнице, открыл огонь по ним.
     Раненный в плечо и колено, Дмитрий выронил свой пистолет и покатился по ступенькам — прямо к ногам Сабана. Тот с кривой ухмылкой взял у своего помощника по кличке «Костыль» ружье со штыком и приставил его к лицу окровавленного чекиста:
  —  Думал, твое время пришло? Нет, мое! И нет у вас управы на Сабана.
     Из последних сил парень попытался дотянуться до лежащего рядом с ним револьвера кого-то из убитых милиционеров. Не  может быть, чтобы все так закончилось!.. Ведь сегодня вечером его будет ждать девушка, почти его невеста, чтобы отметить свой день рождения, а заодно поговорить о свадьбе. И Дмитрий, поздравив ее, будет снова терпеливо объяснять, почему они не могут сейчас пожениться. И она, конечно, в очередной раз признает его правоту и пообещает ждать столько, сколько потребуется. А затем они вместе...
     Резкий удар штыка оборвал эту мысль, а с ней и жизнь молодого человека.
     И его возлюбленная уже никогда не узнает, какой подарок он приготовил ей на день рождения.

* * *

     «Пролетарское искусство принадлежит народу!» — такой лозунг, написанный крупными белыми буквами на красном холсте, украшал теперь концертный зал филармонии.
     Этот транспарант абсолютно не гармонировал с изысканными барельефами и высокими колоннами, между которыми был закреплен, однако Анну особо не коробил — она уже давно научилась попросту не обращать внимания на нелепые проявления большевизма, которые были повсюду. Тем более, что наслаждаться музыкой это не мешало. Впрочем, Аннушка обладала настолько легким и жизнерадостным характером, что ее не раздражало даже то, что шумные рабочие и военные, сидевшие в первых рядах, беззастенчиво обсуждали фигуры солисток, лузгая семечки и покуривая папиросы. Она пришла сюда слушать музыку и всецело увлеклась проникновенным лиричным квартетом, который исполняли талантливые скрипачки и виолончелистка.
     А вот о Соколове, которого она, после некоторого сопротивления, убедила пойти на концерт, этого сказать нельзя было. Он отчаянно боролся с дремой. Звуки, плавно льющиеся из-под смычков, действовали на него усыпляюще, и разлепить веки ему было тяжело, несмотря на все желание произвести на Анну впечатление не чуждого искусству человека.
     Выйдя из филармонии, он будто очнулся и стал гораздо бодрее, даже похвалил концерт:
  —  Музыка что надо!
  —  Что надо? — улыбнулась Анна. — Это Григ! А вы уснули.
     Особо разочарованной она не выглядела, поэтому Петр не слишком смущался:
  —  Да я не спал, я слушал — с закрытыми от удовольствия глазами! — задорно улыбнулся он в ответ. — А может, в следующий раз в кино? Там точно с закрытыми глазами не получится!
  —  Нет, в кино мы с вами уже два раза были. А я намерена и дальше повышать ваш культурный уровень. Так что у нас впереди — филармония, Третьяковка, литературное чтение, непременно Большой те...
     Не дав ей договорить, Петр, неожиданно для самого себя, наклонился к девушке и коснулся губами ее губ. Он так давно и так страстно хотел этого, что уже больше не мог сдерживаться.
     Анна взволнованно, растерянно, однако без возмущения или гнева посмотрела на него:
  —  Зачем вы?..
     Видя, что она не сердится, Петр снова наклонил голову, и в этот раз девушка подалась вперед и тоже его поцеловала. Она сама не раз мечтала об этом. И сейчас, целуя его посреди улицы перед своим домом, Анна, к своему удивлению, не чувствовала стыда. Происходящее казалось таким естественным, что удивительно было, как это не случилось раньше.
     И вот, когда она уже робко положила руку Соколову на грудь, а тот приобнял ее за талию, не отрываясь от поцелуя, двери дома распахнулись, и на пороге возник Николай Александрович с каменным лицом:
  —  Анна!
     Теперь она смутилась по-настоящему. И, опустив голову, застыла в ожидании бури.
  —  Иди домой, — велел ей брат. — Нам с товарищем Соколовым поговорить нужно. О работе.
     Девушка повиновалась.
     Николай Александрович стоял на пороге, испепеляя взглядом напарника. А у того вид был вызывающий. Он давно искал стычки с Вараксиным, и вот сейчас мог, наконец, выплеснуть накопившееся раздражение.
  —  Что, опять будешь говорить, чтоб я оставил Анну в покое? А чем я ей плох? Рылом не вышел? Ну так привыкай, скоро, поди, породнимся!
     Возмущенный такой дерзостью, Николай Александрович схватил парня за лацканы пиджака. Петр тоже вцепился в него. Драку предотвратило лишь появление Анны, которая слушала их разговор возле дверей:
  —  Прекратите! Николай! Оба!
     Соколов первым отпустил противника. Смерив его взглядом, Вараксин тоже убрал руки от его пиджака и, взяв сестру под локоть, увел ее домой.

Глава 2

     Прошло больше месяца с тех пор, как Сабан расстрелял отделение милиции, при этом с особой жестокостью заколов штыком чекиста.
     На поимку банды были брошены все силы уголовного розыска, но — безрезультатно. Обеспокоенный этим, начальник МУРа собрал к себя в кабинете своих заместителей и следователей, чтобы обсудить дальнейшие действия.
  —  На месте мы не топчемся, — возразил ему на замечание Колодяжный. — Например, мы выяснили, что люди Сабана вроде как на Хитровом рынке заправляют.
  —  Я вообще не понимаю, чего мы цацкаемся с этой Хитровкой, — заявил Гуртовой. — Разогнать ее к чертовой матери!
  —  Это не в нашей власти, — напомнил ему Домбергс.
  —  А облава в нашей власти? Мы всех их можем накрыть одним махом!
     При этих словах Вараксин усмехнулся. Гуртовой резко повернулся к нему:
  —  Вам что-то не нравится?
  —  О нет, извините, — сделал преувеличенно серьезное лицо Николай Александрович. — Облава на Хитровке — это, м-м...
  —  Языком-то болтать — оно, конечно, полезней, — язвительно заметил Петр.
  —  Значит, товарищ Соколов за облаву, — заключил Рихард Оттович.
  —  И правильно, — одобрил Гуртовой, — есть шанс взять Сабана. А это дело политическое. И руководство, между прочим, ждет от нас решительных действий, а не болтовни! — он встал и презрительно посмотрел на Вараксина. — Я прав, товарищ Домбергс?
  —  Хорошо, — нехотя согласился начальник. — Действуйте.
     Затем, когда все уже выходили из кабинета, добавил:
  —  Соколов и Вараксин в облаве не участвуют.
     Сам Рихард Оттович тоже не поехал на Хитровку. Он решил побеседовать со следователями отдельно. И зашел в их кабинет как раз в тот момент, когда они выясняли отношения.
     Начался спор из-за того, что Соколов, раздраженный отстранением от интересной операции, нервно ходил по комнате, мешая напарнику сосредоточиться на бумагах, и тот попросил его присесть.
  —  Все командуешь?! — мигом вскинулся Петр. — Ну да, мной командуешь, Анной...
  —  Хотите продолжить вчерашний разговор? — спокойно посмотрел на него Вараксин.
  —  Да, хочу! Хочу, чтобы сказал, наконец, чем я твоей сестре нехорош?
     Николай Александрович вздохнул и встал из-за стола.
  —  Да вы такой, какой вы есть. Это не хорошо и не плохо. Это данность. И с Анной у вас ничего не получится — это тоже данность.
  —  А вот она так не думает!
  —  Да она увлечена всем этим: переменами, революцией... вашим духовным ростом... И вам, со своей стороны, тоже многое в новинку и пока что интересно. Только хотите знать, чем это закончится? Вам очень скоро все это надоест, вы найдете себе девицу без всяких сложностей... и испортите Анне жизнь. А вот этого я вам не позволю.
     Петр уже приготовился дать ему достойный ответ, как в кабинет вошел начальник.
  —  Я что вас оставил — посоветоваться надо. Вы были против облавы на Хитровке...
  —  Да я-то как раз за, — с досадой отозвался Соколов.
  —  Облава не поможет, — уверенно сказал Вараксин. — В лучшем случае, попадется мелочь. Крупная рыба уйдет, не говоря уже о людях Сабана. Вы вообще представляете себе, что такое Хитровка? Обычный вроде рынок. Суета, шум, гам. Очень подходящая обстановка, чтобы незаметно подъехать для облавы. Да. Но Хитров рынок — это не просто сборище торговцев, жуликов и бандитов. Это очень четко организованная структура со своей иерархией, своими законами... и со своей системой оповещения. Бандиты узнают о вашем появлении намного раньше, чем вы успеете к ним подобраться. И вот все: ловить больше некого! А вы только начали облаву. Естественно, рассчитывая, что сознательные граждане помогут родной милиции. Облава на Хитровке — это рядовое событие, часть жизни, из которой, кстати, можно извлечь пользу. На Хитровке из всего извлекают пользу.
  —  Стало быть, бандитов на Хитровке нам не взять, — резюмировал Домбергс.
  —  Там они сильнее нас. Там они дома.
     Отойдя к окну, Николай Александрович минуту размышлял, затем сказал:
  —  Для того, чтобы победить врага на его территории, нужно играть по его правилам. Вот если бы завлечь местных главарей каким-то делом — крупным делом... чтобы потребовалось объединить усилия всех банд, чтобы даже Сабан клюнул... А затем и взять их всех разом. Но для этого нужен человек, который бы такое дело на Хитровку принес — и чтобы ему поверили...

     Вараксин, как обычно, оказался прав. Машина с муровцами подъехала к рынку действительно неожиданно, однако на Хитровке всегда были готовы к любой неожиданности.
     Калеки вскочили со своих каталок, спекулянты ловко спрятали незаконный товар, бандитские «шестерки», стоявшие на шухере, юркнули в притоны и оповестили своих:
  —  Шмон на рынке, валим!
     А муровцев тем временем намеренно отвлекали, не давая пройти, торговцы, проститутки, попрошайки.
  —  Хватайте всех подозрительных! — орал Гуртовой, стреляя в воздух.
     Но подозрительным на Хитровке был чуть ли не каждый второй, и отличить зерна от плевел в этой кутерьме было задачей невыполнимой.
     Пока Колодяжный отбивался от повисшей у него на плече девицы легкого поведения, Гуртовой с группой сотрудников воровались в крупный кабак-притон. Там шла обычная полуденная жизнь: гуляки похмелялись, хозяйка с помощницами убирала тускло освещенный зал, готовя его к вечернему веселью, а на пианино играл тапер. Звучала музыка Бетховена, которую он мог исполнять только сейчас — и то, лишь для себя и нескольких редких ценителей, потому что вечером, когда гремело веселье, такие мелодии не годились, нужно было играть что-то более простое и заводное.
     Увидев муровцев, мелкие жулики, прикладывавшиеся к бутылке, бросились врассыпную, девицы улизнули на кухню, а хозяйка, вульгарно накрашенная полная баба лет пятидесяти, принялась лебезить перед Гуртовым:
  —  Господин начальник... ой, товарищ... а как жить-то? Мужа убили на империалистической войне, детей нет...
  —  Обыскать здесь все! — не слушая ее, распоряжался Гуртовой. — Вот этих вяжите! А ты, — он обратился к пианисту, продолжавшему играть «К Элизе», — глумишься, что ли, сволочь?
  —  Простите, товарищ, — дерзко ответил парень и ударил по клавишам, заиграв бодрый марш.
  —  И этого тоже возьмите, — велел Гуртовой.
     Тапера вытащили из-за инструмента и скрутили ему руки.
     Из угла зала донеслись аплодисменты и звонкий женский голос:
  —  Герои! Опасного музыканта отловили! Пианину не забудьте прихватить.
     Гуртовой повернулся туда и увидел красивую молодую женщину в терракотовом платье, сидевшую за пустым столом. Насмешливо изогнув бровь, она вызывающе смотрела на милиционеров. Было видно, что ее все происходящее лишь забавляет.
  —  И эту тоже, — процедил сквозь зубы Гуртовой.
  —  А ее за что?! — возмущенно закричал пианист, рванувшись вперед, и тут же получил удар в живот.
     Стало ясно, что двушка ему не безразлична, и вся его бравада по отношению к «легавым» была лишь для того, чтобы произвести на нее впечатление. Да и нежная, пронизанная светлой грустью музыка Бетховена перед этим тоже звучала для нее.
     На втором этаже Гуртовой сразу ворвался в спальню хозяйки:
  —  Бедная вдова, говоришь? А это у тебя тут что такое? Целая гора шмотья!
     Из-под одеяла протянулась к стоящей на столе бутылке с остатками самогона чья-то рука.
  —  Это еще кто?! — Гуртовой наставил револьвер на лежавшего в кровати. — Ну-ка сидеть! Сесть, я сказал!
     На постели с трудом приподнялся помятого вида старик с жутким перегаром.
  —  Первый раз вижу, — поспешила откреститься от него хозяйка, — и шмотье не мое!
  —  А чье? — гаркнул Гуртовой и ткнул наганом в ханыгу: — Твое, что ль?
     Женщина, глядя на своего сожителя, сделала большие глаза и сжала губы в полоску.
  —  Мое, — прохрипел тот.
  —  Слышь, Лопаткин, опиши вещички, похожи на ворованные, — распорядился Гуртовой и швырнул пьянице дамские туфельки, которые держал в руке: — А ты собирайся! Обуться не забудь.
     В итоге всех предпринятых действий здание МУРа стало смахивать на полубазар-полупритон, в котором «блатная» публика была немного разбавлена военными. Сюда свезли десятки подозрительных личностей для допросов, однако никакого по-настоящему стоящего результата их задержание не дало.
     Глядя на то, как беззастенчиво девицы выпрашивают папироски у молодых сержантов, а торгаши галдят без умолку, Вараксин обратился к взмыленному Колодяжному:
  —  Ну как облава, успешно?
  —  Да уж, — вздохнул тот.
     К ним, вырвавшись из рук конвойного, подбежал невысокий полный мужичок:
  —  Николай Александрович! Заступитесь по старой памяти!
  —  О... Коненков, и ты здесь.
  —  Узнали, — расплылся в улыбке торговец и, вздохнув, развел руками: — Вот, замели... Мол, самогоном торгую... Ей-ей, клевета все это!
  —  Докатился, — иронично покачал головой Вараксин, — из фармазонщиков в самогонщики.
  —  А что делать? Эпоха великая, дела мелкие... Отпустите, а? Я в долгу не останусь. Вы же знаете.
     Николай Александрович выразительно посмотрел на Колодяжного.
  —  Ладно, — вздохнул тот. — Чтоб самогоном больше не занимались, — и крикнул конвойному: — Этого на выход!
  —  Спасибочки! — заулыбался Коненков. — Если что надо... Николай Александрович, если что надо, завсегда меня в ресторане «Римъ» найдете. Пошли, солдат!
     Вараксин воздержался от комментариев. Колодяжный и сам понимал, что облава лишь добавила им ворох муторной работы со всякими мелкими жуликами и прочей шушерой, к настоящим злодеям им даже близко подобраться не удалось. Однако оставалась еще слабая надежда, что кто-то из задержанных сможет рассказать что-нибудь про Сабана и его банду. И Колодяжный принялся за долгие и, в основном, бесполезные допросы.
     Николай Александрович тоже присутствовал при них, но редко вмешивался — лишь когда понимал, что действительно есть какая-то ниточка, потянув за которую, можно узнать более-менее ценные сведения.
     И вот в кабинет ввели женщину в терракотовом платье и ярко-красных бусах.
     Сказать, что она была красива, означало бы не сказать ничего. Вараксин про себя охарактеризовал ее одним словом — роковая. Это была одна из тех, ради кого мужчины совершают безумства, стреляются на дуэлях и прожигают целые состояния. Такой женщине изначально судьбой была уготована яркая, необычная и сложная жизнь. И дело было вовсе не в правильных чертах ее лица или восхитительной фигуре, которую не скрывало ни простецкое платье, ни большой красный платок, наброшенный на плечи. Было в ней всей что-то настолько неуловимо притягательное, будоражащее, магнетическое, что заставляло мужчин терять голову.
     Многих. Но не опытного царского следователя Николая Александровича Вараксина. Он лишь оценил по достоинству выдающиеся внешние данные и харизму красавицы и, помня о деле, стал внимательно прислушиваться к ее разговору с Колодяжным.
     А вот Иван Петрович, мгновенно попавший под действие ее чар, не сразу смог даже начать допрос. Первые минуты он, чувствуя себя неловко, что-то говорил невпопад, перекладывал бумаги, затем все же собрался и спросил — излишне резко от волнения — фамилию и род деятельности задержанной.
     Она, сидя перед его столом в весьма непринужденной позе, улыбнулась и кокетливо сдула со лба прядь каштановых волос, выбившуюся из прически. Колодяжный, вздохнув, повторил вопрос:
  —  Фамилия и кто такая?
  —  Мурка, — звонким, дерзким голосом ответила красавица. И, пронизывая Ивана Петровича насквозь лукавыми зелеными глазами, добавила: — Для хороших знакомых. А для протокола — Мария Савельева.
  —  Сабана когда в последний раз встречала? — перешел сразу к делу Колодяжный.
  —  Сабана? — игриво переспросила девушка и, фыркнув, рассмеялась: — Так он же не в моем вкусе!
     И снова посмотрела в упор на уже вспотевшего муровца.
     Сидевший в углу Вараксин, видя, что допрос его коллега вести не может, усмехнулся и встал со своего места.
  —  Это ты хорошо завернула. — Он присел напротив Мурки и открыл позолоченный портсигар: — Прошу, угощайтесь.
  —  Благодарствую, — переключила на него внимание чаровница. — Не балуюсь. Вот ежели б вы мне букетик маргариток поднесли...
  —  Неужели больше некому поднести?
  —  Да у нас на Хитровке народец-то никудышный — грубияны да босяки все! Не то, что вот вы. С таким господином да и поговорить-то интересно, — последние слова она произнесла с придыханием, при этом ее грудь колыхнулась, а платок как бы нечаянно соскользнул с плеча.
     Вараксин иронично посмотрел на тяжело задышавшего Колодяжного, который не мог ни слова из себя выдавить. Затем повернулся к девушке:
  —  Ну что ж, давайте поговорим, — его тон стал серьезным. — Хипесом промышляешь?
  —  Я? — подняла тонкие брови Мурка. — Да торговка я! Честная торговка. Хипесом! Я и слов-то таких не знаю, — и, весело рассмеявшись, кивнула на растерянного Колодяжного: — вон как он!
     Иван Петрович действительно никогда не слышал о таком виде мошенничества, когда женщина — как правило, молодая, красивая и весьма легкодоступная, приводит в квартиру мужчину, создает компрометирующую обстановку, а затем «неожиданно» появляется супруг и в гневе требует денег от несостоявшегося любовника за «оскорбленную честь».
  —  Я вам потом объясню, — сказал ему Николай Александрович. И взял девушку за руку: — Позвольте? — он нежно провел пальцами по ее белой шелковой коже. — Торговка, говоришь? А ручки-то какие... И Сабан, значит, не в твоем вкусе...
     С красивого лица Мурки начало исчезать кокетливое выражение, а из голоса — игривые нотки, когда она поняла, что на этого мужчину ее обаяние не действует. Ее взгляд стал жестким и циничным. Вскинув голову, она почти угрожающим тоном спросила следователя:
  —  А вы, господин хороший, ревнуете? Или опасаетесь чего? Он же ваших целый околоток вырезал, как цыплят, — резко сжав его руку, она злобно посмотрела на Вараксина исподлобья, — а одного, говорят, даже штыком пощекотал...
     Николай Александрович пристально смотрел ей в глаза, невозмутимый и холодный. Девице не удалось вывести его из равновесия, хотя она явно пыталась. Он лишь отметил про себя, что хипесница слишком хорошо осведомлена о деяниях Сабана, раз упомянула о том, что недавно «черный мститель» убил чекиста ударом штыка в голову.
     Сделав паузу, красотка брезгливо убрала свою руку и криво усмехнулась:
  —  Только я-то здесь каким боком?
  —  Ну, может быть, слышали чего или видели?
  —  Ни-че-го, — отчеканила Мурка. — Не слышала. И не видела. Так можете и записать, — она постучала по бумаге, лежавшей перед Колодяжным, вконец оторопевшим от резкой смены ее поведения.
     Поняв, что ничего из нее не вытащить, Вараксин вышел из кабинета и направился к начальнику.

     Рихард Оттович времени зря не терял. Он серьезно обдумал идею следователя насчет западни для всех хитровских банд и уже нашел подходящее дело. И даже придумал, кто его принесет на Хитровку.
  —  Вы понимаете, что говорите? — запротестовал Николай Александрович. — Заслать Соколова к бандитам!
  —  Отправить туда человека была ваша мысль, — напомнил Домбергс. — Я подобрал дело, а изобразить из себя мелкого питерского вора...
  —  Да какой он вор! У него же на лбу написано, что он революционный матрос! Да и изобразить он ничего не сможет. Разве что только такого же матроса, да и то...
  —  Чаю хотите? — улыбнулся Рихард Оттович, насыпая заварку себе в чашку.
  —  Благодарю вас, не хочу. — Вараксин задумчиво ходил по кабинету. — Нет, ну если его заслать на Хитровку действительно как матроса... только анархиста, который случайно попал к бандитам, который случайно узнал о большом деле, кото... А что вы на меня так смотрите?
  —  Ничего, — начальник медленно размешивал чай. — Про матроса-анархиста мне нравится. А что, думаете, сработает?
  —  А вот сейчас и проверим. Колодяжный у себя допрашивает одну девицу непростую... Если все так, как я думаю, и она действительно любовница Сабана... В общем, где Соколов?
     В кабинет, где Иван Петрович заканчивал оформлять протокол Марии Савельевой, Николай Александрович втолкнул своего напарника пинками и со всей силы ударил его по лицу.
  —  Эй, эй! — вскочил из-за стола Колодяжный. — Полегче, товарищ Вараксин!
  —  Ты что ж думал, мы с тобой тут в игрушки играть будем?! — заорал тот на Соколова, потирающего ушибленное лицо.
  —  Да нельзя же так! — подыгрывая, укорял следователя Иван Петрович, крепко держа его за руки. — Да еще и при задержанной!
  —  Что, при ком?! А, эта... Дежурный! Задержанную с вещами на выход. Ладно, смотри, какой улов-то! — Николай Александрович снял пиджак и, потирая руки, шагнул к Соколову. — Ты нам сейчас все расскажешь: откуда приехал, зачем...
  —  Да пошел ты, легавый! — рявкнул Петр, с неподдельной злостью глядя на него. — Мне на флоте кондуктора зря морду не били! А ты чего здесь...
  —  Сидеть! — толкнул парня на стул Вараксин.
  —  Да кто это такой?! — снова схватил его за руки Колодяжный.
  —  Матросик один питерский из банды Водопроводчика, явно что-то задумал, — ответил Николай Александрович и только после того, как выдал Мурке всю необходимую информацию, обратился к стоявшему в дверях солдату: — Чего ты ждешь, забирай ее!
  —  То уходи, то оставайся, — усмехнулась девушка, когда к ней подошел конвоир, и стрельнула напоследок глазами в муровцев. — Вы разбиваете мне сердце.
     Когда она, плавно покачивая бедрами, удалилась вместе с сопровождающим, Николай Александрович спокойно спросил Колодяжного:
  —  Что вы меня держите?
     Тот отпустил его и, посмотрев на заплывающий глаз Соколова, весело рассмеялся.
  —  Ну ты и гад, Вараксин, — с чувством проговорил матрос. — Полегче нельзя было?
     Поправляя галстук, следователь обратился к Ивану Петровичу:
  —  Пиджак, будьте любезны. — Затем, уже одевшись и выходя из кабинета, ответил напарнику: — Зато эмоции у вас натуральные были.
  —  Это фингал у него натуральный будет, — продолжал веселиться Колодяжный. — Это он тебе за сестрицу!

Глава 3

     Анна распахнула дверь и застыла, не веря своим глазам.
     На пороге широко улыбался высокий мужчина лет тридцати пяти в дорогом импортном костюме с галстуком и элегантной шляпе — Алексей Миусов, ее жених, которого она не видела уже больше года.
  —  Боже мой! Алекс...
  —  Прямо с поезда, — сияя улыбкой, он вошел в квартиру и, поставив чемодан, обнял свою невесту. — Аннушка, боже, как я соскучился!
     Девушка не ответила на его объятие, продолжая стоять в оцепенении, однако Алексей не обратил на это внимания. А она тем временем пыталась понять, как относится к нему сейчас и почему не чувствует радости от его возвращения.
     Видя замешательство Анны, мужчина спросил:
  —  А ты что, письма не получала? Хотя да, о чем я... Новая Россия — новая почта.
     Услышав голоса, встречать гостя вышел Николай Александрович. И он проявил больше радушия и гостеприимства, чем невеста Алекса, продолжавшая молчаливо стоять у двери.
  —  Вот это сюрприз, правда, Аннушка? — обратился к сестре Вараксин, чтобы как-то расшевелить ее — он прекрасно понимал причину ее смятения.
     Сделав над собой усилие, девушка улыбнулась и пошла на кухню заварить чай.
     Пока мужчины беседовали, она сидела рядом в глубокой задумчивости. Когда-то — сейчас казалось, это было очень давно, — ей нравился Алекс, нравилась его сдержанность, уверенность, интеллигентность. Они были очень похожи: читали одни и те же книги,  любили музыку, одинаково смотрели на жизнь. Им было хорошо вместе: они много говорили об истории, философии, литературе, прекрасно музицировали вдвоем, Анна любила слушать рассказы жениха о других странах, где Алекс неоднократно бывал, с ним было приятно появляться в обществе. И девушка всерьез полагала, что влюблена в него.
     Однако за минувший год произошло несколько вещей, которые заставили ее сильно усомниться в своих чувствах. Прежде всего, оказалось, они совершенно по-разному смотрят на последние события в России. Анна была увлечена новой жизнью и видела во всех этих переменах большие перспективы, а позиция Алекса была близка к той, которой придерживался Николай Александрович, пока не вернулся на службу. И если с непониманием брата, которого она знала и любила больше всех на свете, девушка еще была готова мириться, то подобные разногласия с женихом явились для нее неприятной неожиданностью: выяснилось, что Алекс так же консервативен, как и поколение их родителей, а характеру Аннушки консерватизм был чужд. Все это открылось ей в письмах, которыми они активно обменивались до недавнего времени. А несколько месяцев назад Анна впервые не ответила на письмо жениха. И произошло это потому, что она встретила Соколова. Новое чувство, совсем непохожее на те, что она испытывала когда-либо раньше, окрыляло ее, но и вносило смятение в ее душу.
     За ужином Анна была так же молчалива, как и при встрече с Алексом, и когда накрывала на стол. Впрочем, после бокала вина улыбаться она стала более непринужденно. Однако разговор приходилось поддерживать ее брату, и Николай Александрович в очередной раз спрашивал гостя о жизни за границей:
  —  Значит, в Швеции все по-прежнему, как будто не было ни войн, ни революций?
  —  А там и не было ни того, ни другого, — отвечал Алекс. — Это же в России все... с размаху и до основания, а затем... А Европа, даже если и воюет, то под хорошее вино и вкусную еду. И отношение к октябрьскому перевороту пока неопределенное. Вот Швеция: с одной стороны отзывает своих послов из Советской России, а с другой — устанавливает с ней торговые отношения...
     Анна даже из вежливости не слушала его рассказ о совершенно неинтересных ей вещах. Она открыла коробку с ароматным импортным печеньем и, взяв одну штучку, задумчиво поднесла ко рту, а потом положила обратно.
  —  Ну что, давайте выпьем? — предложил Николай Александрович, видя, что разговор совсем затухает.
     Они подняли бокалы. Алекс предложил тост:
  —  Я хочу выпить за Анну, — и, понизив голос, проникновенно обратился к ней: — Если бы ты только знала, как часто я вспоминал тебя там!
     Он ждал какой-то реакции с ее стороны: нежного прикосновения, поцелуя — хотя бы в щеку, но Анна по-прежнему держалась скованно и лишь слегка улыбалась.
  —  За тебя, — улыбнулся он, списывая все на ее волнение от неожиданной встречи. Затем, помолчав, заговорил о том, что было главной целью его визита: — Николай Александрович, Анна, у меня серьезный разговор. Я хочу...
  —  Алекс, — оборвала его девушка, поняв, что он сейчас попросит ее руки.
     И в этот момент очень кстати погас свет. Анна нервно рассмеялась:
  —  Ну, кажется, не время для серьезных разговоров, — и пошла за свечами.
  —  И что, часто у вас так? — напряженно спросил Алекс.
  —  Да нет, очень редко, — ответил Николай Александрович. — Обычно отключают на два часа раньше.
     Поняв, что сейчас действительно не время, Миусов откланялся, пообещав зайти завтра, как только освободится.

* * *

     Придерживаясь плана, Домбергс определил Соколова в камеру, где сидел тот самый старик, которого Гуртовой обнаружил в спальне хозяйки притона. Это был Федор Гаврилов по кличке «Сивый», уважаемый в блатном мире вор, хотя и давно отошедший от дел.
     Присев на нары, Петр спросил, есть ли у него закурить.
  —  А ты что, в первый раз на киче? — порывшись в тайном кармане куртки, Сивый протянул сокамернику самокрутку.
  —  Не боись, я тут ненадолго, — Соколов чиркнул спичку о подошву ботинка и зажег сигарету. — Не за тем из Питера ехал.
  —  Ненадолго, — хмыкнул старик. — Резвый ты. То-то, я погляжу, уже маяк у тебя под глазом светит.
  —  А, это, — небрежно отозвался Петр, затягиваясь сигаретой. — Да... Но ничего этим легавым не сказал.
  —  А было об чем базарить?
  —  А то, еще как. — Соколов протянул бывшему уголовнику руку: — Петя, среди ваших погоняло Матросик.
     Старик не пожал его руку, а лишь хлопнул по ней ладонью.
  —  Сивый. И больше тебе знать ни к чему.
  —  Да больно надо. Как говорится, меньше знаешь, ближе берег.
     С утра в камеру зашел Колодяжный:
  —  Оба встали и на выход с вещами.
  —  И тебе доброе утро, — отозвался Соколов. — Поспать даже не дают...
  —  В тюрьме доспишь, — рявкнул Иван Петрович.
  —  В тюрьму, значит? — протянул Сивый, пытаясь сообразить, его-то туда за что — о каких старых делишках стало известно легавым? Но спрашивать не стал и спорить тоже, зная, что бесполезно. Лишь хмыкнул: — Там хоть харч получше... при царизме был.
  —  Пошевеливаемся! — прикрикнул Колодяжный.
     Он и молодой конвойный повели арестантов безлюдными переулками, чтобы «побег» не привлек внимания случайных прохожих. Приближаясь к подворотне, Соколов, который шел впереди, обернулся к коллегам и сказал:
  —  По малой нужде б сходить, начальник...
  —  Потерпишь! Не крутись, смотри в землю, руки за спину.
     Это был условный сигнал, чтобы конвойный приготовился. В следующую секунду Соколов выхватил у парня ружье и ударил его прикладом в живот, а Колодяжного с размаху двинул в челюсть.
  —  Валим! — дернул он за рукав обалдевшего Сивого.
  —  Стоять! — заорал Колодяжный, стреляя в воздух.
      Беглецы скрылись за углом и легко ушли от погони узкими улочками. Через квартал, когда они спускались по темной лестнице, запыхавшийся старик остановился:
  —  Все, притормози! Вроде оторвались...
  —  Ты как, живой?
  —  Лет тридцать уже так не скакал!
     Сивый увалился на ступени, Соколов присел рядом.
  —  Лихо ты их! — похвалил парня матерый уголовник. — Борзой!
  —  А чего там? Один зеленый совсем, другой зажратый на спокойной службе. Я б щас тоже чего-нибудь порубал.
  —  Может, тебе еще и бабу сюда?
  —  Ну, баб и в Питере хватает. Не для этого добра я в Москву перся. Я для серьезного разговора приехал.
     Помолчав, обдумывая информацию, старый вор спросил, от кого и зачем. Но наученный им же Соколов ответил уклончиво:
  —  Больно ты любопытный. Ты вот что, с местной братвой меня сведи. Дело у меня для них есть. Поможешь — в накладе не останешься.
     Сивый призадумался, затем кивнул и повел его за собой.

     На Хитровке «Матросику» нашлась комната в том самом притоне, который держала любовница Сивого, а старик угостил его выпивкой в благодарность за побег.
     Пора была послеобеденная, народ начинал понемногу собираться, чтобы отдохнуть после трудового дня. За одним из столиков сидела дерзкая красавица-хипесница, а тапер под гитару пел ей песню, которую сочинил специально для нее:

Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая!
Помнишь ли ты, Мурка, наш роман?
Как с тобой любили, время проводили
И совсем не знали про обман…

Как-то, было дело, выпить захотелось,
Я зашел в фартовый ресторан.
Вижу: в зале бара там танцует пара —
Мурка и какой-то юный франт.

Мурка, в чём же дело, что ты не имела?
Разве я тебя не одевал?
Шляпки и жакетки, кольца и браслетки
Разве я тебе не покупал?

     Соколов, конечно, заметил ее — такую женщину трудно было не заметить, тем более, что в этой дыре она смотрелась как бриллиант в куче навоза. Однако его внимание пока что было направлено на Сивого, которого требовалось максимально расположить к себе — от этого зависело, как старик отрекомендует его остальным.
  —  Будто из Питера не уезжал, — усмехнулся Петр, сидя напротив него и закусывая водку соленым огурцом, — обстановка та же, рожи другие.
  —  Но такого, как наш Пашка, — кивнул на музыканта Сивый, — в Питере твоем нет. На всех инструментах парнишка жарит.
  —  За него, — опрокинул очередную рюмку Соколов.
  —  Может, и песню эту слыхал? Не? Это Пашка сам сочинил, для Мурки.
     Девушка тем временем была не прочь потрафить отчаянно влюбленному в нее таперу и, позволив ему поцеловать свою руку, даже немного потанцевала под его аккомпанемент.
  —  За тебя, красавица! — крикнул Сивый, поднимая очередную рюмку.
  —  А я ее в МУРе видел, — сказал Соколов, — ее тоже тогда замели.
  —  Вот гады! А за что?
     Петр пожал плечами. А у старика от большого количества выпитого развязался язык:
  —  Сама она из Саратова, недавно в Москву приехала. Живет тут, на Хитровке. Ну, по хозяйству подмогнет... И вообще, история у нее в Саратове приключилась!
     И он поведал «Матросику» о том, что всю банду, в которой Мурка была любовницей главаря, накрыли чекисты, а ей чудом удалось бежать и теперь пришлось скрываться здесь, иначе такая красотка не подвизалась бы в подобном месте, уж сумела бы устроиться «покозырнее».
     Пока он говорил, Пашка сел за пианино и начал аккомпанировать себе на нем, а Мурка пересела за столик рядом и подпевала. К ней, шатаясь, подошел какой-то пьяный тип и попытался приобнять девушку, но тут же получил пустой бутылкой по голове и свалился на пол, где и остался лежать. А Мурка продолжала, как ни в чем не бывало, слушать музыку.
  —  Огонь баба! — искренне восхитился Соколов.
  —  Да, она такая, — икнул Сивый и, окончательно опьянев, свалился на стол.
     Воспользовавшись его отключкой, Петр взял недопитую бутылку и пересел за столик к Мурке. Она, изящно держа бокал с шампанским, повернулась к нему:
  —  А, морячок... Тебя по фингалу легко узнать. Как здоровье?
  —  Ничего, не жалуюсь, — польщенный тем, что она его вспомнила, заулыбался Соколов, — а тут тебя увидел, так вообще будто заново родился!
     Мурка рассмеялась и кокетливо закинула ногу на ногу.
  —  А здорово ты этого бутылкой!
  —  Хочешь — и тебя могу, — задорно улыбнулась красавица.
  —  Верю, не надо, — наигранно испугался Петр.
     Девушка снова засмеялась.
     Закончив песню на середине, Пашка сыграл заключительные аккорды и повернулся к столику, за которым сидела его безнадежная любовь. Лицо парня, и без того некрасивое, при виде раззадорившегося моряка, вовсю подкатывавшего к Мурке, превратилось в безобразную гримасу. Так было всякий раз, когда он видел, что девушка — такая желанная и такая недосягаемая для него — флиртует с другим мужчиной. И несчастный музыкант ничего не мог с собой поделать, хотя и знал, что у его чувств нет никаких шансов на взаимность.
  —  Павлик, иди к нам! — звали его из-за других столов.
     Однако Пашка подсел за тот, где сидела Мурка в компании незнакомца, и уставился на последнего тяжелым, недобрым взглядом. Девушка сразу это заметила и напряглась. Она относилась к таперу как к верному псу, лишнего ему не позволяя, но и не обижая его зря. Его неуместная ревность порой раздражала ее, но его преданность была важнее, к тому же, паренек бывал полезен ей. А вот будет ли ей полезен новый знакомый, она еще не знала. И молча с интересом наблюдала за реакцией «Матросика» на такую открытую враждебность Пашки.
     Соколов же, про себя поразившись уродству музыканта — тот был чрезмерно тощ и сутул, а его кривое лицо с большими глазами навыкате напоминало рыбью голову, — постарался избежать конфликта. Он налил рюмку водки и поставил ее перед Пашкой:
  —  Музыкант, ты меня так глазами не буравь. На вот лучше выпей.
     Парень молча опрокинул рюмку небрежным движением, и все ее содержимое вылилось на Соколова.
  —  Я смотрю, тут у вас целая компания таких боевитых, — проговорил Петр, обдумывая, как теперь себя вести.
  —  А мы себя в обиду не даем, — ответила Мурка и ласково обратилась к таперу: — Пашенька, это же гость, сделай вежливое лицо.
     Тот изобразил улыбку, больше похожую на оскал, и продемонстрировал темные кривые  зубы. Взгляд его оставался мрачным и не предвещал ничего хорошего.
     Соколов не знал, как реагировать — не ввязываться же в перепалку с музыкантом, которого, к тому же, здесь все ценят, — но тут к нему подошла хозяйка притона, избавив его от необходимости продолжать общение.
  —  Слышь, Матросик, там с тобой поговорить хотят.
     Оказалось, что Сивый уже сообщил своим «корешам» о питерском моряке. И вот теперь они, посоветовавшись между собой, готовы были выслушать его.
     Хозяйка провела Соколова на второй этаж, где в сумрачной комнате несколько человек резались в карты за столом, уставленным выпивкой и тарелками с едой. С ними сидел и Сивый, на удивление быстро протрезвевший и теперь за обе щеки уплетавший соленые огурцы с квашеной капустой.
  —  Матросик, сыграешь? — предложил бандит по кличке «Чалый».
  —  А чего ж не сыграть-то. — Петр сел на свободную табуретку. — Раздавай.
  —  А с чем ладить-то сел? — усмехнулся другой уголовник, «Нара». — Небось все лаве в МУРе отшманали.
     Соколов открепил часть подошвы своего ботинка, и показал игрокам несколько монет.
  —  Я ж говорил, что Матросик свой в доску, — удовлетворенно заметил Сивый и обратился к хозяйке: — Выпить принеси.
     Чалый раздал карты и, как бы между прочим, спросил, о каком деле питерский гость намекал Сивому. За всем этим молча наблюдал лежавший в стороне на тахте Костыль, первый помощник Сабана.
  —  В Питере я под Водопроводчиком ходил, слыхали небось, — выдал заготовленную легенду Соколов. — Он хотел московской братве дело предложить, крупное, но не успел,  повязали его — так, на мелочи погорел...
  —  Ну, это нам уже сорока на хвосте принесла, — не отрываясь от игры, сообщил Чалый.
  —  Всех из банды Водопроводчика повязали, — продолжал Петр, — и выходит, я один остался, кто про то дело знает.
  —  Чёт не верится мне, — подал голос Костыль, — чтоб Водопроводчик всякой матросне что-то серьезное поведал.
  —  Ну это да, для Водопроводчика я так, сявка, — согласился моряк. — Зато вот дядька мой у него в первых дружках ходил. Спиридон — может, слыхали. В 15-м он вроде в здешних местах ошивался.
  —  А, Спиридон, — протянул Костыль, — кучерявый такой?
  —  Ага, кучерявый, — усмехнулся Соколов, прекрасно понимая, что его проверяют, — как шар бильярдный.
     Игроки засмеялись.
  —  Ну вот, — продолжил рассказ Петр, — тут я и пригодился. Есть у меня знакомый на станции, куда вагончик один прибывает, а в вагоне том всяких ценностей — мерено-немеряно. Из какого-то музея перевозят золото и камни. Водопроводчик, узнав об этом, собирался брать вагон, но понимал, что один не справится.
  —  Да ладно, чтоб этот жлоб согласился с кем-то добычу деребанить, — хмыкнул Чалый. — А про вагон это легко проверить можно.
  —  Валяй, проверяй, — спокойно ответил Соколов, закурив самокрутку. — Если б Водопроводчик сам мог, то и не вздумал бы делиться. Только охрана там такая, что большими силами надо...
  —  Картошечка горяченькая, — в комнату вошла хозяйка с кастрюлей и тарелками.
     А за ней — Мурка с двумя бутылками. Обе стали накрывать на стол, внимательно прислушиваясь к разговору.
  —  Водопроводчик так и говорил, — продолжал Соколов, — что без Мишки-Чумы, без Адвоката и без Сабана не справится.
  —  Ладно, — поднялся с тахты Костыль, — пойду я.
     И, съев напоследок горсть квашеной капусты с чужой тарелки, удалился.
  —  Чего это? — удивленно посмотрел на Сивого Петр. — Не договорили ж...
  —  Да он сюда за Пашкой-музыкантом приезжал. К Сабану его везет.
  —  К Сабану? А сам он?!
  —  Ты что ж думал, — усмехнулся Чалый, — тебе тут и Мишка-Чума, и Адвокат с Сабаном будут?
     Соколов с досадой затушил окурок.
  —  Да... Выходит, я тут перед шпаной распинался...
  —  Ты чё гундосишь, баклан?! — вскочил, схватив вилку, Нара.
  —  Тихо, тихо, успокойся, — потянул его за плечо Чалый. — И ты, Матросик не бузи. Когда, говоришь, твой вагон прибывает?
  —  Через два дня, — хмуро ответил Соколов. — Только время и место я вам не скажу.
  —  Ну, забогатеем через два дня, — с ухмылкой сгреб со стола свой выигрыш Чалый. — Тебе самому лаве не помешает, небось все тут оставил. Вот что, завтра к ночи пойдем одну контору брать. «Товарищество по торговле мехом на паяхъ». Подсобишь?
     Петр понял, что ему предлагают проверку, и, выпив залпом рюмку водки, согласился.

Глава 4

     Николай Александрович был немного удивлен позднему визиту Домбергса, но сразу понял, что начальник приехал не просто так.
  —  Я только что из наркомата, — с порога перешел к делу Рихард Оттович. — Сабан сегодня застрелил еще двух милиционеров. От нас требуют решительных действий. Я пока отбиваюсь, понимая, что спешка опасна. Но если есть хоть какая-то возможность ускорить...
  —  Здравствуйте, — улыбаясь, из гостиной вышла Анна.
     Вараксин познакомил ее с начальником. Девушка извинилась, что прервала разговор, и пригласила Домбергса пройти в комнату:
  —  Без ужина я вас не отпущу. Прошу.
     К ужину Николай Александрович откупорил одну из немногих оставшихся бутылок французского вина. И, когда Анна уже убирала со стола, сказал, меланхолично глядя на этикетку:
  —  Знаете, я когда-то в Булонь по долгу службы катался... Так вот, вино, люди — все другое. А криминала не меньше.
  —  А что вас, собственно, удивляет? — улыбнулся, не совсем понимая его, Рихард Оттович.
     Вараксин вспомнил, что его начальник — все же большевик, хотя и с более широкими взглядами, чем основная масса его единомышленников.
  —  А, ну да, для вас же все равно — что русский криминал, что любой другой. «Искоренить социальное неравенство – и всем бедам конец», так?
  —  А вы считаете иначе? — спокойно спросил Домбергс.
  —  Искать единую причину преступлений — наивно. А в случае русской преступности — и вовсе бессмысленно. Почему Сабан убивает милиционеров?
  —  Запугать хочет.
  —  Нет, все гораздо хуже. Сабан убивает, потому что он может убивать. Революция свергла все внешние ограничения, а внутри — никакого нравственного закона. Какой-то дьявол, какая-то стихия... Тот самый бунт — бессмысленный и беспощадный.
  —  Что-то вы на пугачевщину свернули, — напряженно заметил Рихард Оттович, понимая, сколь опасные речи ведет его коллега.
     Но Вараксин, которому редко выдавалась возможность поспорить о принципах с большевиками, а к тому же изрядно захмелевший, несся дальше:
  —  Так это явления одной природы: русский бунт, русский криминал, русская революция!
     Анна потянулась к бутылке, чтобы убрать ее со стола, но Николай Александрович придвинул вино к себе.
  —  Вы что, нас в один ряд с бандитами ставите, что ли? — не сдержал возмущения Домбергс, поняв, наконец, о чем он толкует.
     Несмотря на симпатию и уважение к бывшему царскому сыщику, подобные высказывания коробили начальника МУРа. Однако Николай Александрович не обращал на это внимания. Вылив остатки вина себе в бокал, он усмехнулся:
  —  А может быть, в этом и выход? Большевизмом бороться с преступностью. Лечить подобное подобным.
     Анна отобрала у него бокал и умоляющим взглядом попросила замолчать.
  —  Ну, знаете, Николай Александрович, — встал из-за стола Домбергс, — хорошо, что вы это при мне одном сказали!
     Сообразив, что перегнул палку, Вараксин примирительно улыбнулся:
  —  У меня там еще одна бутылка осталась.
     И вышел из комнаты.
  —  Вы уж простите брата, — попросила Анна возмущенного его поведением Рихарда Оттовича. — Он иногда такое говорит... Особенно после гибели отца...
  —  Я знаю, ваш отец был очень хорошим сыщиком, — уважительно отозвался начальник МУРа.
  —  Да, и прекрасным человеком... А погиб он, знаете, как-то глупо, бессмысленно — от руки какого-то пьяницы на Хитровом рынке.
     Девушке удалось смягчить гнев Домбергса. Он задумчиво произнес:
  —  Вот оно что. Теперь понятно, откуда у вашего брата такое особое отношение к Хитровке. Да и к Сабану тоже.

     Тем временем Сабан, выпивая с дружками, слушал грустную блатную песню в исполнении Пашки под гитару и рассказ Костыля о том, что поведал Матросик в притоне.
  —  Если он пройдет проверку, Чума с Адвокатом верняк на дело пойдут, — пьяным голосом сказал второй помощник Сабана, толстый, заросший щетиной бандит по кличке «Рябой». — А мы что, все так и будем этими «черными мстителями»? Голодранцев на штыки насаживать? В вагоне том, поди, золотишка валом...
     На угрюмом, злом лице Сабана с кривым орлиным носом и нависшими над глазами бровями не отражалось никаких эмоций.
  —  Золотишко, — хриплым голосом тихо повторил Сабан и посмотрел на него исподлобья: — А что тебе с того золотишка? Что, оно тебе волю даст? Не даст. А чего тогда? Жратвы купить, еще больше брюхо набить? У меня хватает. Ешь, пей...
     Костыль понимал, о чем говорит главарь. Они, хоть и не сидели в тюрьме, все равно были несвободны. Деньги, одежда, еда, выпивка, женщины — все это у них было. Даже власть над чужими жизнями была. А вот своей жизни — не было. Вынужденные скрываться, не имеющие семьи, дома, будущего, они существовали, а не жили. Словно летучие мыши-вампиры, выбирались на охоту под покровом тьмы, а потом, утолив свою жажду крови и наживы, снова прятались в своих темных норах. А что впереди? Ничего. Такое существование имело мало смысла, однако изменить что-либо уже было нельзя.
     Почувствовав, что обстановка накалилась, Пашка перестал играть.
     Рябой уже сообразил, что чем-то рассердил Сабана. Когда тот говорил так спокойно, тихо, вкрадчиво, это означало, что внутри он кипит от ярости. Однако причину этой слепой, бессильной, разрушительной ярости понять не мог. И молчал, не зная, что ответить.
     Главарь налил ему полный до краев стакан водки.
  —  Пей.
  —  Не надо, Сабан...
  —  Пей.
     Спорить было бесполезно. И даже опасно. При малейшем неповиновении Сабан расстреливал своих людей, и это было всем слишком хорошо известно.
     Рябой нехотя взял стакан и, помедлив минуту, выпил до дна.
     Сабан усмехнулся и вышел из комнаты. Костыль последовал за ним.
  —  За вагон разузнай, — сказал главарь своему первому помощнику, когда они остались наедине. — Лучше у питерских, Матросику твоему доверия нет.

* * *

     Соколову не сиделось на Хитровке. Как-никак, он находился в логове бандитов, и ему было не по себе. Да и мысли об Анне, которую он уже два дня не видел, не покидали его ни на секунду. Убедившись, что за ним никто не следит, Петр отправился к Вараксиным.
     В это время Анна принимала своего жениха, который, как и обещал, после работы зашел к ней. Поцеловав невесте руки, он извинился за поздний визит и спросил, не напоит ли она его чаем. И как раз в этот момент без стука вошел Соколов.
  —  Петр... — смутилась девушка, — Николай сказал, что вы уехали...
  —  Да вот вернулся, — моряк закрыл за собой дверь и недовольно глянул на Алекса: — Чайку попить. Что ж вы, Аннушка, гостя на пороге держите? Проходи!
     Он панибратски хлопнул Миусова по плечу. Тот не двигался с места. Тогда Петр, вручив Анне свою бескозырку, по-хозяйски вошел в гостиную и развалился на стуле. Анна провела своего жениха следом и представила мужчин друг другу.
  —  Алекс, это Петр, он... работает с Николаем...
  —  А это который в Швейцарии? — перебил ее Соколов и, взяв из вазочки яблоко, шумно откусил большой кусок.
  —  В Швеции, — холодно поправил Алекс.
  —  Угу, ну и как там мировая буржуазия, дрожит? — чавкая, с набитым ртом спросил моряк развязным тоном.
  —  Что, простите? — смерил его взглядом жених Анны.
  —  Чего стоишь, садись! — продолжал грубить Соколов.
     Из кабинета вышел Николай Александрович и улыбнулся Миусову:
  —  Здравствуй, Алекс. Прости, это ко мне. — И другим тоном обратился к Соколову: — Пойдемте поговорим.
  —  Щас, только чайку попьем, — продолжая враждебно смотреть на соперника, отозвался Петр.
  —  У меня попьете. Идемте.
     Соколов нехотя встал со стула и, взяв из рук Анны бескозырку, проследовал за напарником.
  —  Какого дьявола? — напустился на него Вараксин в кабинете. — Я же сказал: через связного!
  —  Твой связной только завтра на рынке объявится, а у меня дело срочное.
  —  С Анной повидаться? Да к ней жених приехал!
     Петр поник и, раздосадованный, отвернулся.
     Николай Александрович сел за свой стол и, наблюдая за тем, как расстроен парень, уже более спокойно спросил:
  —  Хорошо, какое дело?
     Соколов рассказал про грядущую проверку и сообщил, где и когда это будет.
  —  Место странное, время тоже, — заметил Вараксин, раздумывая. — Говоришь, там кто-то от Сабана был?
  —  Да вроде. Кстати, там еще Мурка крутилась. Ухо востро держала. Надо бы к ней присмотреться.
  —  Ну присмотрись. Барышня она видная. И без сложностей...
  —  Да при чем тут! Я ж для дела, а не для... Ты же сам говорил, что она может быть любовницей Сабана.
  —  Ладно, бог с ней, с Муркой. Главное — проверку выдержать. Мы все продумаем и организуем. Оружие и инструкции получишь у Коненкова. И вся связь — через него. Все.
  —  Ну все, так все. Бывай.
     Петр направился к выходу.
  —  Да, вот еще... — в самых дверях остановил его Вараксин.
  —  Что? — раздраженно повернулся к нему парень. — Оставить Анну в покое? Это уж вряд ли!
     Николай Александрович вздохнул и, затушив сигарету, подошел к нему.
  —  Понимаешь... проверка — дело серьезное. Ты там поаккуратней.
     Петр не сразу понял, к чему это было сказано. А затем, удивившись, что напарник искренне беспокоится за него, не нашел, что ответить, и лишь молча кивнул.

     На следующий день Соколов проснулся ближе к полудню, потому что пол-ночи раздумывал и не мог уснуть.
     Спустившись в зал, он поздоровался с хозяйкой, протиравшей столы, и подошел к Пашке, который играл на пианино «Лунную сонату». Он решил навести мосты с тапером в надежде узнать от того какую-нибудь полезную информацию.
  —  Здорово бацаешь. А что, правду говорят, сам все инструменты освоил?
     Пашка не реагировал, делая вид, что увлечен игрой.
  —  Молодец, талант. Людям нравится, а это главное. Говорят, даже Сабану нравится.
  —  А что Сабан? — отозвался музыкант.
  —  Да ничего, слыхал, возят тебя к нему. — Соколов присел за столик рядом с инструментом и закурил. — Далеко его «малина» отсюда?
  —  Не знаю, мне глаза завязывают, — криво усмехнулся парень, давая понять, что ничего выбалтывать не собирается. — И тебе лучше не знать. Сабан не человек. Зверь.
  —  Ну, это с кем как, — ухмыльнулся Петр и ударил наугад: — С Муркой-то он, поди, ласковый.
     Пашка перестал играть, оборвав мелодию на диссонансной ноте, и хмуро повернулся к нему:
  —  Ты, вот что, дядя, Марию не тронь.
     Соколов поднялся из-за стола и спокойно посмотрел на него сверху вниз. Тапер тоже встал из-за инструмента. Ростом он оказался моряку по плечо. С чувством своего превосходства выпустив ему сигаретный дым в лицо, Соколов развернулся и пошел к Мурке, которая, легка на помине, только что появилась в зале.
  —  Ну-ну, — мрачно посмотрел ему вслед музыкант.
     Мурка, сделав вид, что не заметила идущего к ней парня, отвернулась в другую сторону. Соколов присел за столик и окликнул ее, предложив составить компанию. Плавно покачивая бедрами, красотка подошла к нему и улыбнулась:
  —  Что, Матросик, скучаешь?
  —  Да уже нет, с такой-то королевой! — расплылся он в улыбке, чувствуя, как мурашки бегут по телу от пронизывающего взгляда зеленых глаз. — Прошу присесть, мадам!
  —  Ох, какие у нас кавалеры! — девушка изящно опустилась на скамью и выжидательно посмотрела на него.
  —  Ну что, может, выпьем за знакомство? Гарсонщик!
  —  Да выпивали уже.
  —  Ну, тогда, может, еще чего? — озорно улыбнулся моряк.
  —  Больно ты резвый, — сверкнула глазами Мурка, не сводя с него плотоядного взгляда. — Мне на хлеб еще денежку заработать надо...
  —  Так, может, подсобить чем? Я всегда!
  —  А что, — задумчиво улыбнулась красотка, — можно. Подельник-то мой все равно запил.
  —  Бывает. А чего делать-то?
  —  Да пустяки. Мужем моим будешь.
     Схема мошенничества была проста. Приметив на улице солидно одетого мужчину с портфелем, нарядная, увешанная бижутерией Мурка выскочила перед ним и сделала вид, будто подвернула ногу, а чтобы не упасть, схватилась за его плечо:
  —  Простите!.. Ой, нога!..
  —  Что с вами? — засуетился мужчина. — Вы ушиблись? Помочь?
     Извиняясь и охая, она попросила отвести ее домой — здесь недалеко. За происходящим наблюдал из-за угла Петр. Когда парочка скрылась в подъезде, он отсчитал ровно десять минут и поднялся в квартиру. Там полуголая Мурка, игриво выскальзывая из объятий раззадорившегося незнакомца, уже заждалась появления «мужа».
  —  Какой вы шалун! — хихикала она. — Прекратите немедленно!
     Соколов громко хлопнул дверью.
  —  Кто это? — всполошился незадачливый любовник.
  —  Мой супруг! — вскрикнула Мурка и, повернувшись к двери, начала глазами подавать знаки сообщнику, стоявшему в нерешительности: — Василий, не убивай нас! Не надо! Василий!!!
  —  Изменщица! — фальшиво заорал Соколов.
     Но перепуганный мужчина не заметил его неумелого актерства, а рванулся к двери. Петр ухватил беднягу за ворот рубашки и швырнул на кровать. Мурка, заламывая руки, слезно умоляла сохранить ему жизнь. Изловчившись, тот сумел достать из портфеля кошелек и протянул Соколову, чтобы уладить дело миром.
  —  Купить хочешь, гнида! — вошел в раж Петр и принялся трясти его, размахивая руками.
  —  Любимый, сжалься! — рыдала Мурка.
     В итоге жертва рассталась еще и с дорогими часами.
  —  Пошел вон! — смилостивился Соколов. И, оставшись наедине с Муркой, повернулся к ней: — А ты иди сюда, женушка!
    С этими словами он грубо притянул ее к себе и впился губами в ее чувственный рот. Но в следующую секунду ощутил на своей шее холодное лезвие.
  —  Ну-ка пусти, морячок, а то больно прыткий ты, — не отрываясь от поцелуя, проговорила Мурка.
  —  А ты серьезная барышня, — усмехнулся Петр и отпустил ее.
   —  Да и ты не промах, — спрятав нож, она отобрала у «подельника» добытый кошелек и принялась считать купюры. — Говорят, дело для Сабана привез...
  —  А при чем тут Сабан? — насторожился Соколов и внимательно посмотрел на нее, вытирая с губ красную помаду.
     Мурка это заметила и чересчур весело засмеялась:
  —  Да ни при чем. — Затем, отсчитав половину выручки, протянула ему: — На вот, заработал. Как будто всю жизнь хипесом промышлял!
  —  Весело у вас тут, — усмехнулся Петр, забирая свою долю и про себя делая вывод, что она явно скрывает что-то, связанное с Сабаном.

Глава 5

     Было решено, что Вараксин, переодевшись сторожем, встретит бандитов в меховом товариществе и станет тем самым милиционером, которого должен будет убить Соколов, чтобы пройти проверку. Для этого Коненков передаст «Матросику» — разумеется, так, чтобы это видели бандиты, — пистолет, заряженный холостыми патронами.
     Затея была рискованная, не было никакой гарантии, что все пойдет по плану, однако в таком деле приходилось рисковать, и Домбергс согласился на опасную шараду.
     Гуртовой был недоволен тем, что начальство поддерживает бывшего царского сыщика, всецело доверяя ему серьезную операцию, и не скрывал своего раздражения.
  —  Черт знает что устроили! — возмущался он, когда Вараксин переодевается в сторожа. — Цирк с шапито!
  —  Другое дело — облава, — заметил Николай Александрович, — здесь вам равных нет.
     От напоминания о его неудачной инициативе, Гуртовой разозлился еще больше.
  —  Слышь, Вараксин, я твое буржуйское нутро за версту чую! Вот если эта твоя дурацкая затея провалится, я тебя под ревтрибунал отдам, понял? А там с тобой цацкаться не будут!
     Вараксин смерил его взглядом и ничего не ответил.
     Вовремя подошел Колодяжный и, быстро оценив напряженную обстановку, сказал Гуртовому:
  —  Я там бойцов расставил. Иди глянь, так ли.
     Когда тот вышел, он вздохнул:
  —  Опасное мы дело затеяли. Хорошо, хоть время и место заранее знаем.
     Помолчав минуту, Николай Александрович задумчиво сказал:
  —  Даже слишком хорошо.
     Колодяжный его не понял. А Вараксин, зная бандитов, продумывал несколько вариантов их действий наперед и знал, что у них тоже всегда есть запасной вариант.
     Зато Иван Петрович прекрасно понимал, как рискует его коллега, и, преисполненный уважения к Вараксину, сделал все возможное, чтобы обезопасить его: убедился, что солдатов достаточно, что все точки, с которых могут целиться в «сторожа» видны и простреливаются, сам решил занять место поближе, чтобы быть на подхвате в любой момент.
     И тут к ним заглянул настоящий сторож:
  —  А мне теперь куда? На мне ведь лежит ответственность за материальные ценности...
  —  Язви тебя в холеру, — отмахнулся от него Колодяжный. — Ну я ж говорил: на мне теперь вся ответственность. Земин, убери его отсюда!
  —  А вы кто? — напрягся Вараксин, увидев, что сторож — обычный старик, не милиционер. — Ведь это товарищество милиция охраняла...
  —  Да уж две недели как сняли спецохрану, — пояснил Иван Петрович, — как все ценное вывезли... Так, надо еще разок все проверить. А ты давай, батя, топай отсюда!
     И он вытолкал ворчащего о своей ответственности старика за дверь.

     В полдевятого вечера Соколов подошел к ожидавшей его возле притона шайке. Помимо Чалого, Нары и Костыля там было еще несколько человек, которых он раньше не видел. Нара спросил, есть ли у него «пушка».
  —  Да есть у него дуло, не глупей тебя, — усмехнулся Чалый, явно симпатизировавший «Матросику». На свою долю добычи из вагона у Чалого уже были планы, и он с нетерпением ждал этого большого дела, потому что рисковать по мелочи ему давно надоело, хотелось урвать куш и завязать на какое-то время с криминалом, уехать домой, где подрастали дети...
     Петр показал им купленный у Коненкова пистолет. Заряжен он был сейчас настоящими пулями, на всякий случай, а вот когда пойдут на «дело», Соколову предстояло незаметно сменить магазин.
     И этот расчет оправдался, потому что Костыль, взяв у него оружие, выстрелил в фонарь, чтобы проверить его.
     Подъехали несколько экипажей, и пока бандиты садились в них, Петр успел перезарядить пистолет.
      Пока что все шло по плану. Однако перед той улицей, где находилось «Товарищество по торговле мехом на паяхъ», экипаж неожиданно повернул в сторону.
  —  Эй, ты куда? — удивился Соколов. — Вон же «Товарищество»...
  —  Да ты не рыпайся, — отозвался Чалый, — в том «Товариществе» брать нечего. В другое место поедем.
  —  В какое?!
  —  Тут неподалеку. Охрана из мусоров — один или двое. Вот ты их и положишь.
     Соколов заволновался по-настоящему. Предупредить коллег у него не было никакой возможности.
  —  Слушай, мы так не договаривались!
  —  Ты чего, животом задрожал? — недовольно посмотрел на него Чалый. — Или жалеешь сук этих?
  —  Да нет...
  —  А чего?
  —  Ничего, — отвернувшись, Петр лихорадочно соображал, что теперь делать.
     Но времени на раздумья уже не было. Они въехали во двор, где находился склад. Бандиты выскочили из карет и, ворвавшись в помещение, достали оружие.
  —  Стоять! — крикнул сторожу Костыль. — Руки!
     Тот застыл на месте вполоборота к ним, опустив голову. Бандиты выжидательно посмотрели на Соколова. Он дрожавшей рукой держал свой пистолет и целился.
     Сторож поднял голову, и в этот момент Петр нажал на курок.
     Раздался выстрел, мужчина рухнул на пол.
  —  Метко шмаляешь, Матросик, — похвалил Чалый, перевернув сторожа на спину.
     Весь мокрый, бледный, как смерть, Соколов посмотрел на лежавшего неподвижно Вараксина. Темно-красное пятно расплывалось на кармане его гимнастерки в области сердца.
  —  А главное — быстро, — заметил Костыль. — Только больно громко, неровен час мусора нагрянут.
  —  Атас, легавые! — крикнул Нара, стоявший на шухере.
     И они бросились к экипажам.
     А к продолжавшему лежать на полу Вараксину подбежал милиционер, прятавшийся в складском помещении, пока его напарник бегал за подмогой. Решив, что следователь убит, парень снял с головы фуражку и перекрестился. Но тут Николай Александрович открыл глаза. Молодой сторож испуганно попятился назад.
  —  Да живой я, живой, — успокоил его Вараксин, поднимаясь на ноги.
  —  А к-как же... стреляли... — начал заикаться парень, не сводя взгляда с его окровавленной груди.
  —  Иди сюда. — Николай Александрович достал из нагрудного кармана мешочек с темно-красной жидкостью. — Видишь, пакетик? Там клюквенный сок. Дырку в гимнастерке сделали заранее. Стреляли холостыми. Когда выстрелили, я упал, мешочек лопнул, вот тебе и кровь.
  —  Ух ты, — милиционер понемногу приходил в себя. — А я все сделал, как вы сказали. Выстрелы услышал — свистеть стал. Ну они и сиганули прочь...
     Послышались быстрые шаги. В помещение вбежал с небывалой для него скоростью полненький Иван Петрович:
  —  Вараксин! Язви тебя в холеру! Живой! — он едва не бросился обнимать сыщика.
     И столько неподдельной радости было в его голосе, что Николай Александрович по-дружески улыбнулся коллеге и, пожав ему руку, тепло поблагодарил за помощь. А затем, когда все немного успокоились, рассказал, что произошло.
  —  После такого надо бы выпить, — вздохнул Иван Петрович. — Я-то уж думал...
  —  Ну, так пойдемте выпьем, — улыбнулся Вараксин. — Я угощаю.
     Ему и самому было необходимо снять напряжение после пережитой опасности.
    В ресторане он подумал о том, какая все-таки причудливая штука жизнь: еще недавно даже сидеть за одним столом с большевиками претило его убеждениям, а теперь он не только выпивал в компании пролетария Колодяжного, но и с удивлением обнаружил, что считает его своим добрым товарищем...
     «Одно дело делаем», любил повторять Иван Петрович. И действительно, общая цель объединила и бывших господ, и нынешних товарищей. Но следовать благородной цели было бы невозможно, если бы благородства не было в них самих. А в этих людях — Николай Александрович теперь признавал это — оказалось не меньше благородства, мужества, готовности прийти на помощь и бороться за справедливость, чем в представителях другого, более высокого социального класса, который считался чуждым им. Что же, получается, и в большевистской идеологии есть правда — все действительно равны? Наверное, стоило потерять все, чтобы в этом убедиться.
     Впрочем, это убеждение разделяли не все большевики. Гуртовой, узнав о том, что Вараксин самолично изменил план действий, был в бешенстве. Ни риск, которому подвергался следователь, ни успех операции не вызвали в нем ни капли уважения, лишь усилили неприязнь к бывшему дворянину. Классовая вражда, с которой вырос Гуртовой, была непримирима, и он с ненавистью смотрел на Николая Александровича, когда тот, уже переодевшись в костюм, вошел в кабинет начальника, чтобы рассказать о проделанной работе.
  —  Это уже даже не самоуправство! Это вредительство! Мы задействовали такую кучу сотрудников, и спрашивается — зачем? Вы же сами себе командир! Сам решил, сам ушел! Вы вообще знаете, что такое дисциплина и субординация?!
  —  Я понимаю, что должен был доложить о своих соображениях, — спокойно ответил Николай Александрович, — доказать, что они имеют смысл, попросить у вас разрешения...
  —  Тогда какого черта?!
  —  Простите, я не имел на это никакого времени.
     Его поддержал Домбергс, и Гуртовому пришлось замолчать, но раздражения у него не поубавилось.
  —  Как вы поняли, что Соколова повезут в другое место? — спросил Рихард Оттович.
  —  В товариществе сторож был гражданским. А Соколова проверяли серьезно, он должен был ликвидировать милиционера или чекиста. Я выяснил, где ближайшее охраняемое предприятие, и поспешил туда.
  —  Значит, проверка прошла удачно, — резюмировал начальник.
  —  Это мы узнаем завтра. Теперь ему предстоит еще одно испытание — разговор с главарями банд.

     И Вараксин был прав. Тем же вечером Соколова привезли на квартиру, где его ждали главари. За столом, освещенным яркой лампой, ужинали Михаил Парышев по кличке «Чума» и Григорий Морозов, известный как «Адвокат». Последний действительно изучал гражданское право и первую судимость получил именно за юридические махинации. Впоследствии, став матерым уголовником, он зачастую предпочитал решать дела без лишнего насилия, используя свой острый ум и хитрость. Впрочем, Парышев тоже не отличался особой жестокостью, хотя и с легкостью убивал. Его интересовала, в первую очередь, нажива, а не кровопролитие. Сабана эти двое недолюбливали не только потому, что он был сильным и опасным конкурентом, а и за его чрезмерную кровожадность, привлекавшую к Хитровке излишнее внимание «мусоров».
     В квартиру вместе с Соколовым вошли Нара и Чалый, из чего Петр сделал вывод, что они — помощники главарей. Скорее всего, Нара был в банде Адвоката, потому что именно ему Морозов велел обыскать Соколова при входе, а Чума обратился к Чалому:
  —  Что, правда легавого завалил?
  —  Наглухо шеманул, — подтвердил тот.
  —  А с виду фраерок дешевый, — заметил Адвокат.
  —  Ладно, Матросик, давай знакомиться, — сказал Парышев и поставил перед Соколовым рюмку водки. — Я Чума, он Адвокат.
  —  А глядит как прокурор, — хмыкнул Петр и осушил рюмку. — А что, Сабана нет?
     Морозов подозрительно посмотрел на него исподлобья, а Чума усмехнулся:
  —  А зачем тебе Сабан?
  —  Ну так дело-то серьезное. Водопроводчик говорил, без Сабана не справимся.
  —  Сабана нет, — тихо сказал Адвокат, — и поэтому ты до сих пор живой.
  —  А ты меня не пугай. Пуганый. Ладно, гляжу, разговор у нас не получается... Воля ваша. Пойду.
  —  Ну иди, — согласился Морозов и обратился к Наре: — Проводи, гостя.
     Молодой бандит встал рядом с Соколовым, вертя в руках большой нож. Петр намек понял и сел за стол напротив главарей.
  —  Ну ладно, может, и без Сабана управимся.
     Нара и Чалый тоже присели к ним, и все пятеро выпили.
  —  Так ты говоришь, послезавтра вагон пригонят? — начал разговор Чума.
  —  Да, с одним из поездов, — кивнул Соколов. — С виду товарняк обычный, от других не отличишь, а внутри — золотишка да камушков пудов на двадцать. В вагоне из чекистов человек шесть, еще столько же на грузовике подъедут — ценности сгружать. Водопроводчик чего кумекал: там к тупику дорога одна ведет, вот надо бы на ней грузовичок этот попридержать.
  —  Ну так это дело-то нехитрое, — заметил Парышев и обратился к Чалому, сидевшему рядом с ним: — Наливай.
  —  Нехитрое, да человек пять-семь отрядить надо. И к вагону десятка полтора, а лучше два. Заварушка будет нешуточная. Вот поэтому Водопроводчик и хотел, чтобы все вместе, и Сабан тоже...
  —  Хочешь позвать Сабана — валяй, — сказал Адвокат. — Но только сначала он тебе горло вскроет, а потом спросит, что да как.
  —  Чтобы Сабан такому фраеру поверил, — хмыкнул Чума.
  —  Ну так вы же поверили, — возразил Соколов.
  —  Ну так ты же с нами на дело-то пойдешь, — объяснил Адвокат. — А если что не так — мы тебя приткнем в первую очередь.
  —  Так куда, говоришь, вагон пригонят? — как бы между прочим спросил Парышев.
  —  А я этого не говорил, — усмехнулся Петр.  — Да и не скажу. Чтоб вы меня прямо тут и порешили?

* * *

     Вечером Алекс, как обычно, после работы, зашел к Вараксиным. За ужином, пока Анна заваривала чай, он сообщил Николаю Александровичу, что получил новое назначение — на этот раз торговое, — и скоро снова уезжает в Швецию.
  —  Решил поработать на новую власть? — улыбнулся Вараксин.
  —  Я решил увезти Анну, — серьезно сказал Алекс. — И если начистоту, Николай, только ради этого я и приехал. А уж никак не ради новой России.
  —  А ты говорил об этом с Анной?
  —  Я хотел поговорить при первой же встрече, но она... сильно изменилась. Я сначала не понимал, почему. А потом, — он помолчал, подбирая слова, — этот твой Соколов...
     Отложив приборы, Николай Александрович откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Сейчас ему был неприятен тон друга, хотя еще недавно сам он отзывался о напарнике пренебрежительно.
  —  Не знаю, — вздохнул Алекс. — Боюсь, если я сейчас заведу с Анной этот разговор, она может отказать. Думаю, не стоит на нее давить.
     Вараксин улыбнулся и поднял бокал с вином:
  —  Ты настоящий дипломат.
  —  Осуждаешь?
  —  Да нет. Ты все делаешь правильно.
  —  А тебе бы хотелось, чтобы я сделал неправильно?
     Николай Александрович встал из-за стола и прошелся по комнате.
  —  Знаешь, Алекс, я бы многое отдал, чтобы Анна сейчас была с тобой, чтобы она жила там, где была бы в полной безопасности... Но в одном ты прав: на нее сейчас давить бессмысленно. Нужно время.
     В гостиную вошла с подносом, на котором стояли чашки и чайник, Анна.
  —  Спасибо за ужин, — поцеловал ее в щеку Николай Александрович и ушел в кабинет.
     Девушка поставила поднос на стол и улыбнулась жениху, не зная, о чем с ним говорить. Минуту они молча пили чай, а затем Алекс, чтобы завести разговор, сказал:
  —  Я слышал, в Москве до сих пор дают концерты классической музыки.
  —  Конечно, а что тебя так удивляет?
  —  Да нет, скорее — восхищает. Среди этой нищеты, разрухи — прекрасное искусство. Может быть, сходим послушаем? Например, завтра?
     Аннушке не очень хотелось идти с ним на концерт, однако достойной отговорки она не смогла сразу придумать, и пришлось согласиться.

     В это время в кабаке на Хитровке Соколов уплетал за обе щеки картошку с соленьями, заботливо поданную хозяйкой. Раньше ему такого внимания не оказывалось, однако сейчас отношение к нему переменилось. Ушлая Наина Марковна уже знала от Сивого, что «Матросик» не только успешно сходил на «дело», но и выпивал за одним столом с Мишкой-Чумой и Гришкой-Адвокатом, а это значило, что теперь следует быть с ним любезной — из соображений собственной выгоды.
  —  Вот тебе сало свеженькое с огурчиками, — улыбалась она, выставляя перед Соколовым новое блюдо. — А что же, там не кормили?
  —  Зато наливали, — с набитым ртом ответил Петр.
  —  М-м, наливали — это хорошо, значит, признали, — хозяйка села рядом с ним и разлила водку по рюмкам: ему — полную, а себе, как всегда, одну капельку. — Ну что, Матросик, давай.
  —  За что пьем, праздник какой или просто так? — услышали они задорный голос Мурки.
     Красотка тоже проведала о «подвигах» своего нового знакомого и подошла к нему, чтобы узнать подробности.
  —  Живы еще — уже праздник, — ответила хозяйка. — А потом, Петечка наш с серьезными людьми разговор имел. — И она, наклонившись к его плечу, полушепотом спросила: — Сабан-то был?
  —  Пф-ф-ф, — скорчил рожу захмелевший Соколов.
     Наина Марковна понимающе кивнула.
  —  А я всегда знала: Петенька у нас птица высокого полета. — Мурка присела рядом с ним — совсем близко, показывая хозяйке, что «этот — мой».
  —  Ладно, побегу. — Наина Марковна правильно уловила намек и удалилась.
  —  Выпьешь со мной? — запихивая в рот квашеную капусту, спросил Мурку Соколов.
  —  С тобой — хоть на край света! — страстно сверкнула она глазами.
  —  Мария пьет только шампанское, — сказал Пашка, изящно поднося ей бокал.
  —  Благодарю, — улыбнулась ему красавица.
     Музыкант расцвел. Видя свою возлюбленную рядом с «Матросиком», он мучился от ревности и не знал, как обратить на себя ее внимание, чем заслужить хотя бы лишний взгляд. Чтобы удержать внимание Мурки хотя бы ненадолго, он, стоя рядом, заиграл на гитаре первые аккорды «ее» песни.
  —  Как-то, было дело, выпить захотелось, — нежным сопрано запела девушка.
     Но взгляд ее был прикован к Соколову, она попросту пожирала его глазами.
  —  Я зашел в фартовый рестора-а-ан, — фальшиво, мимо такта и нот подхватил осоловевший матрос.
     Пашка громко засмеялся над его полным отсутствием слуха и голоса — наконец, хоть в чем-то он почувствовал превосходство над «соперником».
  —  Да, певец из меня, — ничуть не смутился Петр и, налив себе еще водки, опрокинул рюмку.
  —  Ну, не всем же песни петь, — улыбнулась Мурка, пристально, жадно глядя на него. — Кому-то и дела серьезные делать надо. Но неужто ль с самим Сабаном?

Глава 6

     На следующий день Вараксин получил через связного записку от напарника и показал ее Домбергсу. Петр писал, что сразу после происшествия на складе его отвезли на встречу с главарями крупных Хитровских банд, однако Сабан там не появился. А потом в кабаке Мурка, всячески обхаживая его, до глубокой ночи пыталась что-то выведать, заходя то с одной, то с другой стороны. Он сообщил ей лишь то, что намечается большое дело, а про вагон и остальные детали умолчал, так как был пьян и пока не решил, что ей можно знать, а чего не нужно.
 – Значит, Мишка-Чума и Гришка-Адвокат все-таки клюнули, — удовлетворенно резюмировал Рихард Оттович.
  –  А Сабан пока не появился, — заметил Вараксин.
  –  Да, но Соколов собирается его все-таки выманить, действуя через Мурку. Не понимаю, каким образом...
  –  Я имел неосторожность предположить, что Мурка может быть любовницей Сабана.
  –  А теперь думаете иначе?
  –  Это неважно. В любом случае, давить на него опасно. Можно его спугнуть — в лучшем случае, а в худшем — выдать себя. И вы понимаете, что будет тогда.
  –  Понимаю, но нам нужен Сабан. Прежде всего он. Что вы предлагаете?
  –  Ждать. Только ждать. Он появится, я почти уверен в этом. Если только Соколов не испортит все своими... инициативами.
     Рихард Оттович подумал и признал, что Вараксин прав, импульсивность и неосмотрительность моряка была хорошо известна. И хотя парень уже успел немного поднабраться опыта следственной работы, предоставлять ему свободу действий было слишком рискованно, так как просчитывать последствия наперед он по-прежнему не умел.
  –  Значит, надо ему дать распоряжение, чтобы он...
  –  Я ему написал, чтобы сидел и не дергался, — устало вздохнул Николай Александрович. — Вы что, думаете, он послушает?

* * *

     Петр Соколов всегда, с самого детства был смелым. Он знал, что такое страх, однако умел храбро смотреть опасности в лицо и бросать ей вызов. Это качество не могли не заметить на флоте, потому отважного моряка и направили в Москву для работы в уголовном розыске. И в МУРе его смелость очень скоро оценили все, включая Вараксина. Тем не менее, мало кто догадывался, что и бесстрашный Соколов не меньше других волнуется всякий раз перед рискованным делом. Его мужество всегда брало верх, и потому тревога не была заметна, но порой у него внутри все сжималось и будто холодело.
     Вот и сейчас — нельзя было сказать, что он боится, но и спокоен Петр не был. Он понимал, что оказался один в стане врага и малейшее неверное действие может стоить ему жизни. Как бы хорошо они с Вараксиным и Домбергсом все ни продумали, всегда что-то может пойти не по плану, и тогда... Тогда все будет зависеть от его смелости и сообразительности. И хотя молодой муровец не сомневался ни в том, ни в другом, полагаться на удачу было... страшно.
     Сидеть в четырех стенах становилось уже невыносимо. Чтобы отвлечься от нагнетавших тревогу мыслей о предстоящей операции, он решил сходить куда-нибудь развеяться, тем более, что день выдался солнечный, теплый, народу на улицах было много, а в толпе и при свете дня не так сильно ощущается беспокойство, как в сумрачной комнатенке.
     Ноги сами понесли его к дому, где жила Мурка. Петр не мог сейчас понять, что его тянет к ней больше — возможность узнать о Сабане или же личный интерес. Наверное, решил он, скорее второе. Женщина эта была столь привлекательна и непохожа на других, что мысли о ней не могли быть сугубо служебными. В ее взгляде и поведении, помимо соблазнительности, игривости, кокетства, было что-то такое... шальное, даже отчаянное, чего моряк, мало разбиравшийся в людях, не способен был постичь и разгадать. Но именно это что-то и влекло его больше всего.
     Дом находился на Хитровской площади, прямо возле рынка. Чтобы не мельтешить под окнами, Соколов остановился у прилавка и принялся рассматривать товар.
     Мурка не заставила себя долго ждать. Через полчаса она вышла из дома, одетая в свое самое красивое и модное, фиолетовое с черным кружевом платье замысловатого покроя. Ее пышные каштановые волосы были уложены в прическу под расшитой черным бисером шляпкой, а лицо украшали румяна и необычного темно-розового цвета помада. Специально для него она так наряжалась или собиралась куда-то по своим делам — неизвестно, но выглядела девушка просто восхитительно.
     Подойдя к «Матросику» раскованной походкой, она улыбнулась:
  –  Не меня ли ты тут дожидаешься?
  –  Да нет, — стушевался под ее лукавым взглядом Соколов. — Товаром вот интересуюсь...
  –  Замками? — шагнула к нему ближе Мурка. — Амбарными? Кого это ты, Петь, под такой замок-то собрался сажать?
      Он уловил обольстительный аромат ее духов и почувствовал, что краснеет.
  –  Ну а даже если и тебя поджидал, то что?
  –  Ничего, — ее чувственные губы растянулись в кошачьей улыбке, — мне приятно. Парень ты видный. А что, может, у тебя ко мне дело какое?
  –  Ну что сразу дело? Просто день сегодня свободный, вот и подумал, может, сходим куда-нибудь вместе.
  –  Ты меня приглашаешь? А куда? В кабак?
  –  Ну почему в кабак...
  –  Значит, сначала в кинематограф, а потом в кабак? Да чего уж там, сразу на хату.
     В ее голосе послышались резкие нотки, взгляд стал серьезным. Не понимая ее реакции, Петр смутился:
  –  Зачем ты так?
  –  Ну а куда еще можно повести такую, как я?
     Будто играя в какую-то странную игру, Мурка вдруг сделала грустное лицо. А может быть, и в самом деле погрустнела?
     Резкая смена ее настроений сбивала моряка с толку. Он мало смыслил в женских уловках и с трудом пытался заглянуть под маску этой красавицы. Какую тайну она скрывает? Возможно, за ее дерзостью и обольстительностью прячется глубокая душевная боль?..
     Внезапно ему показалось, что он понял. Конечно, она любила однажды — искренне, пылко, самозабвенно, со всей страстью своей горячей натуры. Но это была трагическая любовь, которая жестоко перевернула судьбу девушки. И поэтому она очутилась здесь, на самом дне общества, на обочине жизни, а ее сердце покрылось непробиваемой броней.
     Соколову вдруг захотелось вернуть ей веру в то, что двери в прежнюю, нормальную, достойную жизнь еще не закрыты для нее.
     Он быстро перебрал в памяти те немногие «достойные» места, где ему довелось бывать.
  –  Куда, куда... Да куда угодно! Хоть в... филармонию!
  –  Куда? — удивленно посмотрела на него Мурка. — В филармонию?
  –  Ну да...
     Казалось, она была изумлена уже тем, что он вообще знает, что такое филармония. А затем  на ее лицо вернулась улыбка, глаза весело заблестели.
  –  Ну а что... хорошо! Давай в филармонию. Хочу в филармонию!
     Ее восторг от украшенного колоннами здания с широкими лестницами был по-детски трогательным и так не вязался с образом прожженной искусительницы, что Соколов начисто забыл о своих тревогах, довольный тем впечатлением, которое произвел на девушку. Всегда приятно дарить кому-то радость, а человеку, который нравится, в особенности.
  –  Ты-то сам здесь бывал? — спросила Мурка, с интересом оглядываясь вокруг, когда они поднялись на второй этаж.
  –  Нет, откуда бы! — засмеялся Петр. — Но тебе должно понравиться.
  –  Ты чудной, право, я таких не встречала... Хотя что я в своей жизни видела! Ой, смотри, а что там за...
     Соколов уже не слушал ее. В другом конце фойе он увидел Анну вместе с женихом, и воодушевленное настроение покинуло его.
     Проницательная Мурка заметила, как нахмурился ее спутник, и спросила, в чем дело. Он будто не услышал. А затем, очнувшись, пробормотал:
  –  Ничего... Пойдем в зал.

     Анна тоже увидела своего возлюбленного в обществе красивой девушки и заметно помрачнела. Однако Алекс не придал значения расстроенному лицу невесты, решив, что Аннушку угнетает вид солдат и рабочих в филармонии. Его самого покоробили пролетарии, заполнившие концертное здание. Раньше сюда ходила лишь интеллигентная публика, вышколенные камердинеры следили за порядком... Теперь же здесь были совсем другие зрители, которые толкались, курили и громко смеялись, а вывешенные повсюду красные транспаранты создавали ощущение рабочего собрания, а не концерта.
  –  А что, Большой тоже работает? — спросил Алекс, когда они стояли в фойе второго этажа.
  –  Да, представляешь, «Снегурочку» ставят. И вообще, скоро все наладится, обязательно.
  –  Ты все-таки неисправимая оптимистка, — с нежностью посмотрел на нее Алекс.
     Говорить о музыке ему не хотелось, все мысли занимал более важный вопрос — их отношения. Но дипломат не знал, как подвести к этому беседу. И, помолчав минуту, решил сказать прямо:
  –  Аннушка, у меня к тебе неотложный разговор.
     Она поняла, о чем жених собирается говорить.
  –  Вот прямо сейчас, перед концертом? Давай в другой раз.
  –  Анна! — взяв ее за руку, Алекс взволнованно заглянул девушке в глаза. — Прости, но у меня нет времени ждать. Я уезжаю завтра. Утром пришло распоряжение. И я понял, что уехать без тебя не могу. Я знаю, что сейчас не время, не место, но... Я прошу тебя стать моей женой.
     Ну вот, эти слова, которые еще год назад обрадовали бы ее, прозвучали. А у нее лишь чувство вины царапнуло сердце — вины от того, что придется ранить близкого, дорогого ей, но, увы, нелюбимого человека.
  –  Аннушка, ну что же ты молчишь? — с трудом сдерживая волнение, спросил Алекс.
  –  Это так неожиданно, — наконец отозвалась она. — Что я такое говорю... Алекс...
  –  Анна...
  –  Послушай! Пожалуйста, не перебивай меня. Ты после брата самый близкий мне человек... — эти и другие слова утешения она мысленно уже произносила, когда думала о том, как будет объяснять ему свой отказ. Но в эту минуту все, что она готовилась сказать, будто улетучилось куда-то, Анна, как ни старалась, не могла подобрать нужных фраз. А затягивать мучительное объяснение было невозможно. И она решительно отрезала: — Прости, я не могу стать твоей женой.

     Развеяться Соколову не удалось. Теперь к его беспокойству насчет завтрашней операции, которое вернулось к нему по дороге из филармонии, добавились еще и мысли об Анне. Во время концерта она украдкой смотрела на него. И он пытался объяснить ей взглядом, что все не так, как она думает, что она по-прежнему небезразлична ему... Однако вряд ли она поняла это.
     А вот Мурка действительно развлеклась. Ей понравилось такое необычное времяпровождение, и по дороге домой она живо делилась со своим спутником новыми впечатлениями. Однако поникший «Матросик» не был расположен к беседе. Он шел молча, думая о своем, и почти не реагировал на ее бурные восторги.
  –  Кавалер у меня какой-то смурной, — попеняла Мурка, когда они уже подошли к ее дому. — Или, может, я тебе наскучила?
  –  Да нет, просто... дело это у меня завтра — аккурат в этот час.
  –  Дело, говоришь, — протянула Мурка. — Серьезное?
  –  Очень серьезное.
     Она направилась к дому и, обернувшись, призывно посмотрела на Соколова:
  –  Ну, глядишь, и у нас какое дело сладится.
  –  Чего? — встрепенулся Петр, и все гнетущие мысли тут же вылетели у него из головы, глаза загорелись.
  –  Вы барышню не проводите? — плотоядно улыбнулась Мурка.
     В квартире их закружил вихрь страсти. Соколов уже не думал ни о чем, его охватило пьянящее желание обладать этим красивым, нежным, упругим телом, аромат которого сводил с ума. Девушка почти сорвала с него пиджак и рубашку, он неуклюже расстегнул ее платье. Сладострастно изгибаясь, Мурка увлекла его на кровать. Скрипнули пружины. Не отрываясь от поцелуя, он начал расстегивать брюки. Но вдруг остановился — перед глазами возник образ Анны.
  –  Прости, я не могу, — с досадой сказал Петр, поднимаясь с кровати.
     Мурка резким движением ног опрокинула его обратно и сверкнула глазами.
  –  Неужели я тебе совсем не нравлюсь?
  –  Ну что ты, это я... — Соколов мягко убрал ее ноги и снова попытался встать. — В общем, не получится ничего.
     Девушка обвила руками его шею и внимательно посмотрела на него, пытаясь разгадать, что кроется за таким странным поведением. Очень немногие мужчины могли устоять перед ее чарами, и красавица не привыкла, чтобы ею пренебрегали. Однако угнетенный, виноватый взгляд моряка ей о многом сказал.
     Она нежно провела ладонью по его небритой щеке.
  –  Да... — в голосе Мурки слышалось разочарование и что-то еще, чего Соколов не смог понять. Неужели зависть? — Был молодец, да весь вышел... Что ж там за дела у тебя такие?
     Она отпустила его и легла на подушки, отвернувшись к окну. Петр встал и посмотрел на соблазнительные изгибы ее идеального тела. Затем вздохнул и, подойдя к столу, на котором стояла бутылка, налил себе рюмку водки.
  –  Да уж по-крупному. Вагончик один на сортировочную пригонят. А там золотишка пудов двадцать.
  –  Прям уж двадцать? — заинтересовалась Мурка.
  –  И то, это я так, на деле все сорок. — Соколов опустился на стул и внимательно наблюдал за ее реакцией. — Только лишь Сабан об этом не знает.
     По ее сосредоточенному взгляду он понял, что красотка приняла информацию к сведению и обдумывает, как ее использовать.
  –  Вот сделаем дело — и будем гулять до скончания века, — усмехнулся Петр.
  –  Это ж кем же ты гулять собрался? — повернулась к нему с кокетливым выражением Мурка. — Не со мной ли?
  –  А чего нет? — усмехнулся Соколов, поддерживая игру, и прилег рядом с ней на кровать. — Ты не гляди, что сегодня я не того...
  –  Да ничего, — улыбнулась Мурка, думая о своем. — Отдохнуть бы тебе надо. Поспать. Да и мне тоже не мешает.
     Вернувшись в свою комнату на втором этаже притона, Петр первым делом выглянул в окно, откуда отлично просматривался ее дом. И не ошибся — вскоре Мурка, уже причесанная и одетая в то же нарядное фиолетово-черное платье, вышла на улицу. Он перезарядил пистолет и поспешил за ней.
     По цоканью каблуков было легко определить, куда девушка направилась, даже держась на приличном расстоянии. Так Соколов следовал за ней два квартала. Вдруг ее шаги умолкли. Он выглянул из-за угла и тут же спрятался обратно — Мурка стояла посреди улицы и оглядывалась. Она явно учуяла слежку. Затем осторожно двинулась дальше.
     Петр постоял для надежности минуту, пока звук шагов не стал едва различим, и вышел на улицу, приготовившись догонять ее, но вдруг ощутил сильный удар по голове. Здания, заборы и мостовая завертелись перед глазами. А в следующую секунду все исчезло — он провалился в пустоту.

* * *

     Анна допоздна сидела у окна, погруженная в тягостные раздумья. Уже давно стемнело, но девушка не зажигала свет. Она задумчиво наблюдала за тем, как сумерки медленно обволакивают комнату, скрывая очертания вещей и стирая цвета. Казалось, что и окружающий мир так же погружается во тьму, жизнь теряет краски, а люди скользят по ней, словно тени с размытыми контурами. И хотя Аннушка на самом деле была оптимисткой, иногда у нее появлялось ощущение, что этот  сумрак скоро поглотит все светлое и прекрасное, что еще осталось вокруг... Однако нужно лишь переждать, говорила она себе, утром снова встанет солнце, и при свете дня все прояснится, страхи и тревоги развеются...
     В комнату вошел Николай Александрович и зажег свечи. Ему не нужно было спрашивать причину Аннушкиной печали, он знал сестру лучше, чем она сама. И, постояв немного рядом, он вздохнул:
  –  Вы что, поссорились?
  –  Нет, — тихо отозвалась девушка, продолжая сидеть неподвижно и глядя в темный угол.
     Он знал, что нет. Анна никогда не ссорилась с женихом, даже когда была влюблена — или полагала, что влюблена в него. Николай Александрович лишь хотел начать разговор.
     Помолчав, Анна призналась:
  –  Алекс сделал мне предложение. Я отказала. — Не глядя на брата, она поднялась с кресла и направилась к двери. — Прости, Николай, я очень устала...
  –  Подожди, — мягко попросил он. — Отказала из-за Соколова?
  –  При чем здесь Соколов, — остановившись в дверях, Анна по-прежнему не поднимала печальных глаз. — У него есть девушка.
  –  О чем ты говоришь, какая девушка? — удивился Николай Александрович.
  –  Красивая. Немного вульгарная, но... Они были в филармонии. Он так на нее смотрел...
  –  Анна, это не девушка, — понял, наконец, что произошло, Вараксин. — То есть, конечно, это девушка, но она... Это задание.
     Анна горько улыбнулась и вышла.
  –  Аня, у Соколова такое задание, это работа! — повторил Николай Александрович ей вслед, но ответа не услышал, сестра не поверила ему.

Глава 7

     Утром Домбергс получил записку от Соколова, в которой тот рассказывал о событиях вчерашнего вечера и сообщал, что сейчас уже чувствует себя нормально.
  –  Ну, значит, не сильно они его, раз с головой порядок, — заключил Колодяжный, когда начальник озвучил им с Вараксиным содержание записки.
  –  Я в этом не уверен, — сказал Николай Александрович, посмотрев на Домбергса со скептическим выражением лица, на котором было написано: «Я же вам говорил».
  –  Видимо, Соколов проболтался про операцию, — вздохнул Рихард Оттович, — Мурке. И наверняка даже приукрасил насчет добычи, чтобы она передала Сабану и тот все-таки клюнул. Только зачем он за ней пошел?
  –  Думал, что она его выведет на логово Сабана, — сказал Колодяжный.
  –  Да черта-с два! — раздраженно отозвался Вараксин. — Он не тем местом думает! Если он вообще о чем-то думает.
  –  Ну хорошо, давайте разберемся, — сказал начальник. — Если Мурка все-таки сабановская любовница, то его дружки могли увидеть, как...
  –  Люди Сабана убили бы его на месте, — возразил Николай Александрович.
  –  Ну тогда, может, просто бандиты какие-нибудь, — выдвинул версию Колодяжный. —  Мало ли их в Москве по ночам шалит.
  –  Да нет, у Соколова все на месте, оружие и деньги не тронули.
  –  Спугнул кто-то, — предположил Домбергс.
  –  Вы верите в такое совпадение?
  –  Ну а что тогда?!
  –  Не знаю. Но что-то здесь не то...

     Мурка вернулась на Хитровку к полудню. Она шла к себе дворами и, встретив хозяйку притона, развешивавшую белье, достала из сумочки мелкую купюру и протянула ей с улыбкой:
  –  Здрасте вам!
  –  О, явилась, — довольная Наина Марковна ловко спрятала мзду себе в лиф. — Ночка-то, видать, была веселая.
  –  Вроде того, — беззаботно засмеялась красавица.
  –  А наш Матросик тоже вчера повеселился. То ли подрался с кем, то ли что — голова была разбита вся, теперь отлеживается.
  –  Ну надо же, — без особого сочувствия протянула Мурка. — Надо будет к нему заглянуть.
     И направилась к дому.
  –  Тут к тебе знакомец из Саратова какой-то приехал, — вспомнила Наина Марковна.
     Мурка остановилась и напряглась.
  –  Из Саратова?
  –  Да, вроде из Саратова.
     Девушка не поворачивалась, иначе бандерша увидела бы, каким жестким стало ее лицо. Постояв так минуту, она решительным шагом направилась в кабак.
     Пашка, как всегда в это время, играл на пианино.
  –  Мария, — расплылся он в пьяной улыбке при виде своей возлюбленной, когда Мурка подошла к нему.
     Выпивал он редко, а днем — почти никогда. Но сегодня уже с утра приложился к бутылке, и на то была весомая причина.
  –  Ч-ч, — приложила она палец к губам. — Говорят, искал меня кто?
  –  А, — небрежно махнул рукой тапер, — вон, с Сивым сидит.
     И, встав из-за инструмента, преподнес ей большой букет васильков.
  –  Тихо, тихо, — усадила его Мурка обратно, взяв цветы. — Какой же ты, Пашенька, красавец сегодня...
     И стала внимательно разглядывать незнакомого мужчину со шрамом на щеке, выпивавшего за дальним столом в компании Сивого. Затем, прикрывая лицо букетом, чтобы он ее не увидел, постаралась незаметно подойти ближе и услышать, о чем говорит саратовец. Но от Пашки было нелегко отделаться. Осмелев от спиртного, он взял ее руку в свои и, держа, как самое большое сокровище, поцеловал несколько раз.
     Мурке тем временем удалось расслышать несколько фраз приезжего:
  –  Я в тот раз загулял вусмерть, так под забором и свалился, — рассказывал он Сивому. — А ночью чекисты всех наших подчистую, ну и Мурку... Она бугра нашего, Леньки-Борова, бабой была.
  –  Мурка — девка справная, — кивнул Сивый.
  –  А я потом узнал, что она как-то исхитрилась бежать, в Москву вроде подалась, а я раз уж тут, дай, думаю, разыщу...
     Этого было достаточно девушке, чтобы понять, насколько опасен незнакомец.
  –  А ты, я слышал, в филармонию вчера ходила с Матросиком этим, — сказал, не выпуская ее руку, Пашка.
  –  Ходила, ходила, — отозвалась Мурка; ее мозг в этот момент бешено работал, продумывая возможные варианты нейтрализации угрозы.
  –  А что он понимает в музыке, Матросик-то? — заплетающимся языком продолжал тапер.
  –  Ничего не понимает.
  –  Хочешь, я для тебя Баха, Моцарта...
  –  Хочу, Пашенька, очень хочу. Обязательно сыграешь. Только потом.
     Приняв решение, она мягко высвободила руку из его влажных ладоней и пошла — Пашка знал это — на второй этаж к «Матросику». Он издал громкий вздох, похожий на стон раненного зверя, и заиграл трагическую, полную невыразимой тоски мелодию из сороковой симфонии Моцарта.
     Мурка вышла из зала медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, но по лестнице взбежала стремительно, а в комнату Соколова почти влетела. Закрыв дверь, она бросилась к лежавшему на кровати с компрессом на голове Петру.
  –  О... не ждал, — приподнялся он, — а я тут...
     Не слушая его, Мурка страстно поцеловала парня в губы, а затем прижала его голову к своей груди:
  –  Где тебя так угораздило-то, а?
  –  Да так, по глупости... — удивленный ее странным поведением, пробормотал Соколов. — Вчера к вечеру хватил лишнего... Ты же сказала — отдохнуть. Вот я и...
  –  Сказала, сказала, — нервно отозвалась она, дрожащей рукой гладя его по затылку.
  –  Сцепился, видать, с кем, даже не помню, зачем и почему... А чего случилось-то?
     Она встала и отошла к окну, всем своим видом показывая, что пытается скрыть волнение.
  –  Ничего. Переживаю за тебя просто. Голова же болит...
  –  Да что с ней сделается-то, — Петр подошел к девушке и обнял ее за плечи. — Рассказывай, что стряслось. Я же вижу. Ну?
  –  Человек появился из Саратова. Он тогда всех чекистам сдал.
  –  И чего? — не понял Соколов.
  –  Гнида он. — В глазах Мурки заблестели слезы. — Он домогался меня. Я тогда с Боровом была, а он... И всех, всех забрали, мне одной удалось уйти... Всех!.. — Она прижалась к Соколову, дрожа всем телом, и заплакала. — Он меня нашел, понимаешь? Он меня здесь нашел!..
  –  Ну-ну, не бойся, я тебя в обиду не дам...
     И в этот момент скрипнула дверь. Наина Марковна, узнав от Пашки, куда направилась Мурка, привела к ней саратовского гостя:
  –  Я же говорила, здесь она. Ну, встречай земляка, Мурка!
  –  Мурка? — недоуменно переспросил тот. И в следующую секунду потянулся в карман за пистолетом. — Это что ж за дела?!
     Петр, быстро шагнув вперед, заслонил девушку собой. А ее взгляд упал на револьвер, торчавший у него за поясом. Выхватив наган, Мурка выстрелила в мужчину со шрамом, который тоже достал оружие, но не успел прицелиться. С простреленной грудью он рухнул под ноги хозяйке притона. Та, давно привыкшая ко всему, без особых эмоций воскликнула:
  –  Ой, господи, укокошила!
     Мурка испуганно выронила оружие и закрыла лицо руками. Соколов спрятал револьвер и принялся ее утешать.
     На шум прибежали несколько девушек. Наина Марковна разогнала их прочь, а подоспевшему Сивому велела оттащить покойника в соседний двор и бросить где-нибудь под забором.
  –  Мария! — с отчаянным воплем в комнату вбежал Пашка. — Как ты?!
     Он припал к ногам сидевшей на кровати Мурки, которую бандерша поила водой, а Соколов гладил по плечу.
  –  Все хорошо, Пашенька, иди, иди, — ласково обратилась она к парню.
     Но музыкант залился пьяными слезами. Соколов вытолкал его за порог:
  –  Ты еще тут истерить будешь! Давай вон, Сивому подсоби.
     Пашка, обиженный и растерянный, все же подчинился. Взяв мертвого здоровяка за ноги, он помог Сивому вынести его из дома. Когда они спустились по лестнице, старик остановился:
  –  Погоди, дай обыщу.
     Он ловко порылся в карманах покойника и вытащил все, что там было. На землю упала фотография. Сивый не обратил на нее внимания, его интересовали деньги, а не картинки. А Пашка, пока старик доставал купюры из кошелька, поднял карточку и посмотрел на круглое лицо незнакомой блондинки. Затем перевернул фото и прочитал надпись на обороте:  «От Мурки на долгую память, 1918».
  –  Что там у тебя? — спросил Сивый.
  –  Ничего, — пробормотал Пашка и, снова посмотрев на лицо девушки, не имеющее ничего общего с чертами его Марии, спрятал карточку к себе в карман.
  –  Ну чего расселся, давай, бери, пошли.
     И они потащили убитого бандита дальше.
    

* * *

     Обеспокоенный судьбой сестры, Николай Александрович решил побеседовать с Алексом и отправился к посольству, где тот работал. Охрана не пропустила его, и Вараксину пришлось ждать на улице, пока жених Анны выйдет. Стоя возле ворот, Николай Александрович еще раз обдумал все, что скажет другу. Он полагался на Алекса, полностью ему доверял. Это был во всех отношениях надежный и благополучный человек, именно такого спутника жизни Николай Александрович желал сестре, хотя и знал, что теперь ее сердце принадлежит другому. И именно сейчас, когда Анна чувствовала себя брошенной и обманутой Соколовым, следовало попытаться наладить их с Алексом отношения. Несмотря на все достоинства, которые Вараксин открыл за последнее время в напарнике, он считал Петра неподходящей парой для своей сестры — с подобным человеком у нее никогда не будет спокойной жизни. А вот с Алексом, полагал он, девушка сможет быть в безопасности, огражденная от всех невзгод, уверенная в будущем, обеспеченная материально, пусть и без особых любовных страстей...
  –  Здравствуй, Николай, — обрадовался ему Миусов.
  –  Здравствуй, — улыбнулся Николай Александрович. — Как видишь, я как раз к тебе. Хочу поговорить по поводу Анны. Я не хочу объяснять тебе всего, что происходит... Она запуталась. Самое худшее, что даже со мной она не хочет разговаривать.
  –  Ты думаешь, она захочет говорить с человеком, которому отказала?
  –  Я понимаю, что это звучит странно, но... сейчас ты ей нужен.
  –  Ты прав, это звучит странно. Николай, я уезжаю в Швецию. Сегодня вечером. Прости.
  –  Вот как? Навсегда?
  –  Формально — по долгу службы, а на деле... Пора делать выбор между родиной и свободой.
  –  Серьезно и всеобъемлюще, — хмуро кивнул Вараксин. — А Анна, значит, всего лишь частность...
  –  Николай... — Алекс не ожидал от него такого осуждающего тона.
  –  Понятно. Счастливого пути. — Николай Александрович коснулся шляпы и, не пожимая Миусову руку на прощание, развернулся и ушел.
  –  Дядя, дядя, подай монетку, — подбежали к Алексу оборванные грязные дети.
     Посмотрев на них с брезгливостью, тот зашагал прочь. В этом для него была вся нынешняя Россия — в нищете, попрошайничестве, бескультурье и нравственном упадке. И он не мог любить и даже жалеть такую родину, ничего великого, светлого и прекрасного он в ней больше не видел. Алекс скучал по старой России, которую у него отняли, а по новой скучать точно не будет — в этом он был уверен. Потому и стремился уехать поскорее.
     Он отправился домой — собирать вещи. Но, уже закрыв чемодан, понял, что не сможет себе простить, если не попытается спасти отношения с Анной. Или хотя бы спасти саму Анну. В отличие от родины, она по-прежнему была ему дорога. И Алекс не понимал — или не желал понять, — что она тоже изменилась и стала теперь совсем не той, которой была до крушения их мира.
     Девушка очень удивилась, увидев его на пороге.
  –  Разве ты еще не уехал?
     Не отвечая, Алекс осмотрел квартиру и приметил большой чемодан, лежавший в кладовке.
  –  Вот этот прекрасно подойдет, — бодро сказал он. — Так, Аннушка, собирайся, бери самое необходимое, остальное мы купим там. Поезд у нас вечером, так что мы...
  –  Алекс, я же все тебе уже сказала, — недоуменно посмотрела на него Анна.
  –  Что сказала? По поводу замужества? Ну так об этом речи нет. Мы с тобой просто уедем в Швецию, и все. Ну? Что же ты стоишь, пора собираться.
  –  Алекс, прекрати, это не смешно.
  –  Аннушка, я совершенно серьезен. Я не спрашиваю тебя, что произошло, но вижу, что тебе плохо. Послушай меня... как друга. Я на большее не претендую и не буду претендовать.   Пойми, тебе нужно уехать...
  –  Алекс...
  –  Хотя бы на время! Я все устрою. Тебе будет, где жить. Если захочешь, сможешь работать: преподавать музыку, языки, да мало ли что, это же Европа... И ты всегда сможешь вернуться, поверь мне. А сейчас нужно уехать. Просто чтобы уцелеть. Подальше от всей этой... безумной вакханалии.
     Анна повернулась к бывшему жениху и увидела за его плечом брата. Алекс тоже обернулся.
     Николай Александрович, бесшумно вошедший минуту назад, стоял в прихожей и слышал его последние фразы.
  –  Аня, нужно решать прямо сейчас, — умоляюще сказа Алекс.
     Анна взглядом попросила у брата совета. Но лицо Николая Александровича было непроницаемо — она должна была сама принять это решение.
     Тяжело вздохнув, девушка обвела взглядом квартиру, дорогие сердцу вещи, хранящие воспоминания о счастливых днях, о любимых людях... На ее глаза навернулись слезы. Да, дневной свет рассеял тени, нагнетавшие тоску и уныние, однако ей все равно казалось, что вокруг сгущается темнота. Возможно, уехать — действительно единственный способ вырваться из этого мрака...
     Анна едва заметно кивнула и направилась в свою комнату, чтобы уложить вещи. Но на полпути не выдержала и бросилась в объятия брата, тихо заплакав. Николай Александрович крепко, со всей любовью обнял ее, но по-прежнему не проронил ни слова. 
    
Глава 8

     В условленное время банды Чумы и Адвоката собрались возле сортировочной станции. Наблюдая за тем, как бандиты переодеваются в черные кожаные куртки, Соколов заметил, что не больно-то они похожи на чекистов.
  –  Были бы похожи — сам бы замочил, — выплюнул Чума, острым взглядом осматривая своих людей.
  –  Ну а коли им вагон не откроют, сами откроем, есть чем, — добавил Чалый, показав гранату.
  –  Хорош, — прикрикнул на него главарь.
  –  Ну что, подводы готовы? — спросил Соколов.
  –  Да готовы...
  –  Кончай базарить, — оборвал их Адвокат. — Пошли.
     Когда они, держа наготове оружие, подходили к платформе, из-за угла вышел Сабан, а за ним — вся его банда.
  –  Ты чего, с нами, что ли? — удивился Чума.
  –  А у тебя возражения?
  –  Да нет...
  –  Или кто делиться не хочет? — Сабан, прищурившись, посмотрел на Адвоката.
  –  Да ладно, — ответил тот, пряча пистолет. — Ты ж вроде сомневался...
  –  А теперь не сомневаюсь. — Сабан оглядел всех собравшихся и остановил взгляд на парне в тельняшке. — Так вот ты какой, Матросик.
     Петр хмуро смотрел на него.
     Через пять минут они все ждали прибытия поезда, спрятавшись за зданием склада. Людей на платформе не было, впрочем, и на самой станции тоже.
  –  Что-то не видно твоего вагончика, — заметил Чалый.
  –  Точно по времени будет, — отозвался Соколов, думая о том, как теперь незаметно исчезнуть, когда все пойдут к поезду. Но маячивший рядом Костыль с револьвером, не спускавший с него глаз, оставлял мало шансов для этого. Сабан явно приставил своего помощника следить за «Матросиком».
     В назначенный час вдали показался товарный состав. Все приготовились.
  –  Это он, — сказал Соколов, когда вагон с номером 113 проехал мимо них. — Тот самый.
  –  Ну, с богом, — вздохнул Чума и скомандовал своим подчиненным: — Чекисты, вперед.
     Мужчины в черных тужурках направились к вагону. Соколов попытался пристроиться к ним, но Костыль остановил его. А сзади подошел Сабан и шепнул:
  –  Не дергайся.
  –  Да я же это... должен...
  –  С нами пойдешь. Так спокойнее.

     Домбергс, Гуртовой и Колодяжный наблюдали за бандитами, идущими к поезду, из окон второго этажа административного здания. Николай Александрович стоял в стороне.
  –  Наши бойцы там, — показал Иван Петрович. — Не видно?
  –  Нет, — ответил начальник. — И Сабана тоже не видно. Да и Соколова...
  –  Как бы не зацепить его в перестрелке, — забеспокоился Колодяжный.
  –  Не должны. Наши все его знают.
  –  Чего ждем? — нетерпеливо спросил Гуртовой.
  –  Пускай все у вагона соберутся.
  –  Наша главная цель — Сабан, а мы до сих пор не знаем, будет он там или нет! — раздраженно ходил вдоль окна Гуртовой.
     Когда все бандиты скрылись за воротами депо, к станции подъехал грузовик с чекистами — не переодетыми, а настоящими, — и раздался выстрел в воздух, а за ним — громкий голос начальника московского отделения ЧК:
  –  Всем стоять!
  –  Что происходит? — растерялся Рихард Оттович, не веря своим глазам, и закричал: — Откуда ЧК?!
     Одного у Гуртового не отнимешь — реакция у него всегда была быстрая и решения он принимал молниеносно.
  –  За мной! — скомандовал он и бросился вниз по лестнице.
     Колодяжный, Вараксин, а за ними и Домбергс побежали следом.
     В темном здании, где собравшиеся бандиты оказались окружены с одной стороны чекистами, а с другой — муровцами, вовсю шла перестрелка.
     Сабан, только входивший в депо вместе с Костылем и Соколовым, схватил последнего за горло:
  –  Сдал, сука?!
  –  Да я сам не понимаю... — забормотал Петр, но бандит не дал ему договорить и вытащил следом за собой на улицу.
     Их прикрывал Костыль. Рябой, ввязавшийся было в перестрелку, быстро сообразил, что главарь уходит, и поспешил тоже покинуть здание.
     А на рельсах уже лежали окровавленные тела бандитов и нескольких сотрудников МУРа. Вокруг поездов свистели пули, взрывались гранаты. Поняв, что попали в западню, преступники бились отчаянно. Но силы были неравны, и через несколько минут они поняли, что сопротивляться бесполезно, тем более, что один из главарей уже был убит.
     Вбежавший в депо Домбергс выстрелил в воздух и закричал:
  –  Прекратить!
     Старший чекист узнал его и опустил пистолет. Милиционеры начали выводить из здания обезоруженных бандитов.
  –  Какого черта, товарищ Домбергс, здесь делает МУР?!
  –  А вы?! — закричал на него Рихард Оттович. — Вы нам операцию сорвали!
     Вараксин, осмотрев задержанных и убитых, сообщил, что ни Сабана, ни Соколова среди них нет.
     По дороге в отделение вырисовалась картина случившегося. Впрочем, Николай Александрович уже давно понял, что Мурка работает на ЧК. И вчера вечером, когда Соколова ударили по голове во время слежки за ней, девушка шла не встречаться с Сабаном, а доложить своему начальству о готовящемся большом деле, в котором будут участвовать крупнейшие банды Хитровки, в том числе, возможно, и сабановская. Не подозревая о том, что вся история с вагоном придумала сотрудниками МУРа, чекисты решили всех бандитов «взять на горячем». Однако их несвоевременное вмешательство спугнуло Сабана, за которым и шла основная охота.
     Но сейчас все это не имело значения, важно было узнать, где находится логово Сабана и вызволить Соколова, если тот еще жив.
  –  Адвокат убит, Чума ранен, — сообщил Вараксину Колодяжный, когда они поднимались по лестнице. — С остальными Домбергс и чекисты разбираются. Там вроде есть и один из банды Сабана. Мертвым притворился, сволочь. А сейчас молчит, как рыба. Может, ты его расколешь, как ты там умеешь — с психологией, со всякими такими подходами...
  –  С психологией, говоришь? — мрачно переспросил Николай Александрович.
     И, войдя в комнату, где допрашивали бандита, с размаху ударил его в челюсть. Да с такой силой, что тот опрокинулся на пол вместе со стулом. Колодяжный застыл в изумлении на пороге.
  –  Где Сабан? — достав пистолет и сняв его с предохранителя, Вараксин засунул дуло в рот бандиту. — Просто скажи, где Сабан, иначе пристрелю.

     Рябой гнал экипаж во весь опор. В коляске Сабан крепко держал Соколова, приставив к его шее пистолет, а Костыль выглядывал, нет ли за ними погони. Но никто не ехал следом, и разбойники быстро добрались до своего логова, чтобы начать допрос «Матросика».
     В квартире Соколова привязали к стулу, и Костыль принялся его избивать. Через несколько минут вся голова парня была в синяках и ссадинах, изо рта и рассеченной брови текла кровь.
  –  Урою, каплюжник мусорской! — плевался слюной Костыль, с упоением отвешивая ему тяжелые удары.
  –  Остальные где? — спросил тем временем Рябого главарь.
  –  Почем я знаю, — нервно отозвался тот. — Может, и вырвался кто... — затем, посмотрев на истекающего кровью пленника, схватился за топор: — Чего с ним цацкаться?! Мочкануть — и все!
  –  Ша, — рявкнул Сабан. — Кто еще о налете знал?
     Костыль остановился и, выпив стакан воды, ответил:
  –  Кроме тех, кто на дело ходил, хозяйка кабака, Сивый... Пашка-музыкант... Ну и Мурка.
  –  Что за Мурка?
  –  Да есть там одна хипесница. Красивая шалава!
  –  Так, все на Хитровку. И всех их сюда.
  –  А не опасно сейчас туда соваться? — забеспокоился Рябой.
  –  Да мусорам щас не до Хитровки, — ответил Костыль. — Им бы с теми, кого повязали, разобраться. Только, Сабан, какого ляда их сюда-то всех тащить?
  –  Хочу, чтобы каждый видел, как другого на кусочки резать будут, — зловещим хриплым голосом проговорил Сабан, глядя на Соколова, сидевшего на стуле в почти бессознательном состоянии. — А потом вот за него примутся... Тогда они скажут! Все скажут. Хочу точно знать, кто стукач.
     Шагнув к Петру, бандит приподнял его подбородок дулом револьвера и хищно оскалился, будто зверь в предвкушении крови:
  –  Он у меня долго умирать будет! А остальных я по-доброму зарежу.
     Сабан убрал наган, и голова Соколова снова повисла. Усмехнувшись, главарь банды направился к двери. Костыль напоследок еще раз ударил пленника в лицо и последовал за ним.
     Петр понимал, что времени у него мало. Хитровка не так далеко, и через полчаса бандиты вернутся, а тогда уже в живых он не останется, даже если следом нагрянет МУР. Поэтому, собрав последние силы, он попытался встать. Но, привязанный к стулу, потерял равновесие и свалился на пол. Перед его глазами оказался топор. Соколов начал переворачиваться к нему спиной, чтобы разрезать веревку на ногах. И тут услышал быстрые шаги на лестнице. Дверь скрипнула — в квартиру кто-то вошел. У него внутри все похолодело.
     С огромным усилием приподняв голову, Петр увидел над собой лицо напарника.
  –  Вараксин... — облегченно выдохнул он. — Черт возьми, как я рад тебя видеть...

     Подъехав к рынку, бандиты остановили экипаж в переулке возле кабака. Сабан остался к коляске, а Костыль с Рябым вошли в заведение. Там они сразу увидели полупьяного Сивого, лежавшего головой на столе. Хозяйка ходила рядом. За пианино, как всегда сидел Пашка.
  –  Собирайся, — подошел к нему Костыль. — А Мурка где?
  –  Ну... не знаю, пошла к себе, наверно, — осторожно ответил тапер, перестав играть и повернувшись к помощникам Сабана. Что-то было не так: обычно они и приходили гораздо позже, и говорили с ним повежливее, да и Муркой никогда не интересовались. — Куда собираться-то?
  –  А то не знаешь. К Сабану. Споешь ему.
  –  А Мурка вам зачем?
  –  Может, и она чего-нибудь споет. Или расскажет.
     Проницательный парень сообразил: разоблачили. Сам он ни ей, ни кому-либо еще не обмолвился о том, что она не та, за кого себя выдает. И сейчас в его голове билась лишь одна мысль: как отвести от возлюбленной нависшую опасность.
  –  Ну так я схожу за ней. — Пашка встал из-за инструмента, но Костыль, показав ему пистолет, усадил музыканта обратно:
  –  Сидеть. Вола пасти вздумал? Девку мы и без тебя отыщем. — И обратился к Рябому: — Иди посмотри, может, она где-то здесь. А ты давай, Павлик, сбацай пока чего.
     Пашка знал, что Мурка сейчас на кухне. И понимал, что необходимо срочно предупредить ее. Не имея другого способа привлечь ее внимание, он воспользовался единственным доступным — песней.
     Его дрожащие пальцы взяли неверный аккорд. Но парень быстро собрался и, понимая, что от его выдержки зависит, возможно, жизнь любимой девушки, начал громко петь — сразу со второго куплета:
Раз пошли на дело, выпить захотелось,
Мы зашли в фартовый ресторан.
Там сидела Мурка...
     Он остановился на секунду, подбирая нужные слова.
Там сидела Мурка в кожаной тужурке,
А из-под полы торчал наган.
     Хозяйка притона хлопнула своего сожителя тряпкой:
  –  Слышь, Сивый? Слова-то вроде другие...
     Старик проснулся и сел за столом, слушая тонкий тенорок Пашки. А нахмурившийся Костыль, тоже что-то соображая, внимательно смотрел на музыканта, держа его под прицелом. Это увидела Мурка, выглянувшая с кухни, когда услышала странный текст «своей» песни. Краем глаза ее заметил Пашка и продолжил петь, сочиняя на ходу:
Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая,
Здравствуй, моя Мурка, и прощай.
Ты зашухерила всю нашу малину...
     Пашка оборвал мелодию, не придумав рифмы.
  –  А теперь маслину получай! — весело подхватил Сивый.
     Девушка все поняла и, аккуратно притворив дверь, бросилась по коридору на задний двор.  Но когда она выбежала из кабака, со стороны улицы ей навстречу шагнул двухметровый амбал с жестоким лицом, отрезав путь к бегству.
  –  Далеко ли спешишь, красавица?
     Словно парализованная, девушка остановилась в метрах пяти от него и, встретившись взглядом с его маленькими безжалостными глазами, поняла, что это и есть Сабан.
     На протяжении всех последних месяцев она каждый день представляла себе встречу с негодяем, разрушившим ей жизнь. Мысленно убивала его множество раз — и только этот огонь мести поддерживал в ней силы жить. И вот сейчас, когда враг был перед ней и медленно приближался, ощутила такой прилив ненависти, что была готова броситься на него и растерзать голыми руками на месте. Но Сабан достал пистолет, и девушка поняла, что даже ударить его не успеет, он сейчас убьет ее — как и многих других, как и Диму...
  –  Ну что, добегалась, сучка чекистская, — ухмыльнулся злодей и взвел курок.
     А из кабака уже доносились выстрелы, крики и звон бьющейся посуды. Вдруг дверь распахнулась — вылетел Пашка:
  –  Мария!
     В отчаянном порыве спасти ее, парень побежал на Сабана, однако тот выстрелил — и музыкант беззвучно растянулся на траве с окровавленной грудью. Подойдя к нему, Сабан небрежно перевернул худое тело носком сапога и усмехнулся:
  –  Готов. Жаль... Душевно пел.
     Затем схватил оцепеневшую Мурку за волосы и потащил к экипажу.
     В этот момент во двор выбежал Соколов:
  –  Брось оружие, Сабан, ты арестован!
  –  Ну попробуй, мусорок! — Сабан прикрылся Муркой, как щитом, и попятился к углу дома.
     В дверях кабака показался Николай Александрович. Мигом оценив ситуацию, он, почти не целясь, метко прострелил бандиту плечо. Выпустив из рук и девушку, и оружие, Сабан упал на землю. Соколов подбежал к нему и поднял пистолет. Затем повернулся к Мурке:
  –  Не зацепило?
     Девушка не ответила. Боясь, что ее врага сейчас арестуют и не дадут ей отомстить, она молча выхватила пистолет, который держал Петр, и принялась стрелять в Сабана.
     Тот взвыл. Она не убивала его, а лишь ранила. Несколько выстрелов пришлись в ноги и в живот. Злодей был еще в сознании, когда встретился с ней взглядом. Секунду она смотрела  врагу в лицо, чувствуя, как страшный, разрушительный огонь, долгие недели горевший у нее внутри и превращавший душу в черное пепелище, вырывается, наконец, наружу. А затем выпустила в Сабана последние пули. И продолжала нажимать на спусковой крючок даже после того, как барабан опустел, а бесцветные глаза бандита застыли навсегда. Если бы она могла, то убила бы его еще раз... Но все уже было кончено. И для Сабана, и для нее.

Глава 9

     Вечером в кабинете Домбергса Алексей Митрофанович Панкратов, начальник ЧК, рассказал обо всей их операции в подробностях, а Рихард Оттович добавил к истории те сведения, которых чекисты не знали. А также показал найденную в вещах музыканта фотографию настоящей Мурки.
  –  Да, это настоящая Мария Савельева, — кивнул Панкратов, — она же «Мурка», была убита в начале этого года во время облавы на банду ее любовника Леньки-Борова. Под ее видом мы и внедрили на Хитровку нашего сотрудника.
     Соколов, находившийся в кабинете вместе со всеми коллегами, посмотрел на неподвижно видевшую перед Домбергсом девушку в гимнастерке и черной кожаной куртке, с гладко зачесанными назад волосами. Ее лицо, будто высеченная из камня маска, было совершенно бесстрастно. Ничто не напоминало в этом холодном облике о той соблазнительной раскованной красавице, которая кружила мужчинам головы. Сейчас Петр с трудом мог представить ее в своих объятиях, а ведь в какой-то момент его охватила такая страсть, что он едва не забыл об Анне...
  –  Знаешь, ты был прав, — сказал он Вараксину, когда они ехали в машине после перестрелки в кабаке, — Мурка меня крепко зацепила. Да только и я был прав. Ни черта ты про меня не знаешь. Не было у меня с ней ничего. Для меня вообще, кроме Анны, никого больше нет. А останется она со мной или нет — это уж ей решать.
     Николай Александрович тогда ничего не ответил.
     И вот сейчас, в кабинете начальника, слушая рассказ старшего чекиста о работе «Мурки» под прикрытием, они оба смотрели на девушку, и Вараксин по взгляду напарника понимал, что тот не лгал.
  –  Послушайте, мне интересно, — обратился к следователю Панкратов, — а как вы догадались о нашей «Мурке»?
  –  Догадался, но не сразу, — улыбнулся Вараксин и уклончиво ответил: — Были странности.
     Петр тоже теперь понимал, что неувязок было много, а он, ослепленный красотой и обаянием девушки, не сумел как следует проанализировать ее поведение.
     Рихард Оттович сообщил, что, несмотря на непредвиденное вмешательство ЧК, операция завершилась успешно. Почти никого из банды Сабана больше не осталось, лишь нескольким «шестеркам» удалось бежать, Рябой был задержан, а Костыля пристрелил Соколов еще в кабаке. Похвалив своих сотрудников за проявленную отвагу и находчивость, о которых пообещал доложить высшему руководству, Домбергс еще раз поблагодарил всех и сказал, что они свободны, а сам остался в кабинете с коллегой из ЧК.
     Соколов на улице курил вместе с Гуртовым и Колодяжным, когда из здания МУРа вышла девушка в кожаной куртке и направилась к машине по-военному твердой походкой.
  –  Мурка, — окликнул ее Петр.
     Нехотя она остановилась и повернулась к нему. Взгляд зеленых глаз обдавал таким холодом, что Соколов ощутил робость и нерешительно подошел к ней.
  –  Даже не знаю, как звать-то тебя по-настоящему...
  –  Да это и не важно, — равнодушно отозвалась она. — Вряд ли еще увидимся.
  –  Это да... Но все же одно дело делали. Интересная история у нас получилась.
  –  Я через тебя пыталась выйти на Сабана. Ты через меня тоже пытался на него выйти. Вся история.
     Сочтя разговор законченным, она не прощаясь развернулась к воротам.
  –  Погоди. — Соколов сделал несколько шагов и встал перед ней. — Я чего хотел спросить-то... Ты, ну, там, после филармонии... что, правда могла со мной?..
  –  Могла, — все с тем же безразличием ответила девушка, глядя мимо него куда-то вдаль. — А могла и пристрелить, если бы пришлось.
     Несмотря ни на что, эти слова покоробили парня.
  –  А я думал, у тебя ко мне чувство, что ли, какое...
     «Мурка» подняла на него взгляд, и в ее голосе прозвучала глубоко затаенная горечь:
  –  Чувство? Чувства у меня были только к одному человеку. Которого Сабан штыком. А потом осталась только ненависть. К Сабану. Его больше нет... и ненависти тоже.
  –  А Пашка? Он же тебя спас... Или к нему тоже ненависть?
     На какое-то мгновение Соколову показалось, что ее ресницы дрогнули, а во взгляде мелькнула жалость.
     И он был прав. Девушке действительно на короткий миг стало невыносимо жаль — всех, и себя, и его, и Дмитрия, и Пашку... Так жаль, что больно защемило сердце и захотелось плакать. Но она не могла себе этого позволить. И слезы так и не блеснули на глазах. Ее лицо снова стало железной маской — теперь уже навсегда.
     Ничего не ответив, она ровным, твердым шагом ушла прочь.
     Петр остался стоять посреди двора в задумчивости.
  –  Спасибо за помощь, — услышал он рядом голос Вараксина.
  –  Ну, ты меня тоже вроде спас, аж два раза, — повернулся к напарнику Соколов. — Кстати, как там Анна?
  –  Забудьте про Анну.
  –  Ох, ядрена копоть, опять ты за свое! — усмехнулся парень.
  –  Да я здесь ни при чем. Уехала Анна. В Швецию. С женихом.

     Уже смеркалось, но Петр не шел к себе, хотя и смертельно устал за этот невероятно длинный день. Он бродил по улицам, думая об Анне. Прошелся мимо кинотеатра, филармонии, музея, парка, куда они ходили вместе. Медленно добрел к дому, где жили Вараксины. Там неделю назад он впервые поцеловал Анну... Столько всего произошло за эти дни! Но никогда он не забывал о ней. Мысль о том, что после завершения операции, наконец, можно будет развить отношения с Анной дальше, придавала ему сил и мужества. А теперь она уехала и, возможно, никогда не вернется... И именно сейчас, потеряв ее, он понял, что по-настоящему полюбил эту девушку...
     С тоской и нарастающей в груди болью Петр посмотрел вверх — на темные окна ее спальни. А затем тяжело вздохнул и медленно побрел по улице. И вдруг увидел идущую к дому Анну — в светло-сером плаще, маленькой шляпке и с легким саквояжем в руке.
     В первое мгновение парень попросту не поверил своим глазам, решив, что возлюбленная причудилась ему. Но затем присмотрелся и понял, что это действительно она.
  –  Анна, вы же... — взволнованно подбежал к девушке Соколов, — я думал, вы уехали...
  –  Как видите, нет. Уже на вокзале передумала. Поняла, что если уеду, это будет навсегда... А я не смогу всю жизнь прожить вдали от... Но вам, наверное, это неинтересно.
  –  Подождите, Анна, я правда перед вами очень виноват! — быстро заговорил Петр, всем своим видом выражая раскаяние и смиренную готовность искупить вину любой ценой — пусть даже тысячей концертов классической музыки. — Знаете, я тут много думал и понял... о вас... и вообще, о нас... Простите дурака, а? Ну, может, мы с вами куда-нибудь еще сходим?
     Анна внимательно смотрела на него, и неподдельное волнение, искренность и кротость парня тронули ее. Она едва заметно улыбнулась:
  –  Может быть.
     Лицо Соколова озарилось счастливой улыбкой. И Анне показалось, что вокруг стало светлее, хотя солнце уже село за горизонтом, а фонари еще не зажгли, и вокруг сгущались сумерки. Как мало, оказывается, нужно человеку, чтобы в душе рассеялась тьма и окружающий мир снова обрел краски...

* * *

     С сотрудницей ЧК, которую он знал как Мурку, Соколов больше никогда не пересекался. Зато часто слышал песню о ней — незатейливая мелодия пошла в народ и со временем стала известной. А о судьбе самой девушки Петр узнал спустя несколько лет от одного из ее коллег. Продолжая работать, она всегда стремилась участвовать в наиболее опасных операциях — словно искала смерти. И вскоре, во время очередного задержания, была убита шальной пулей.