Встречи

1

Во времена не столь  далёкие,  но достаточно  отдалённые от наших дней, а потому и судить о них можно теперь без опаски, жил в Москве журналист. Как его звали-величали, какого он был роду-племени установить трудно, а мы назовём его, к примеру, просто Степаном Николаичем. Занимал он пост главного редактора какого-то неглавного журнала. Был в меру законопослушным и исполнительным. Не подличал, не стелился, не изворачивался. За то и ценили.

Но пришли иные времена, другие установки, новые руководители. Их не всё стало устраивать в этой жизни, но отыгрываться они взялись на старой.  Обычное дело.  От должности Степана Николаича освободили. Возраста он был предпенсионного. Не для больших полётов. Талантлив был, несомненно. Перо имел бойкое, статьи клепал  злободневные. Ну, а слабость, которой подвержены на Руси талантливые люди со сложной судьбой, тоже присутствовала в его биографии. Особенно последнее время. Но сходило с рук. Прощали человеку. Личной жизни у него никакой не было. С женой разбежались давно, детей не нажили. Время проходило в тёплой журналистской компании. А бывало, что и с совсем незнакомыми, до первой чарки, людьми.
 
Однажды зимним морозным вечером приключилась со Степаном Николаичем такая вот история. Шёл он домой после работы с чувством неудовлетворения, голода и головной боли. В кармане было пусто. Как, впрочем, и на душе. Почти у самого дома его обогнал автобус с надписью «Ритуальные услуги». Он остановился и из него стали выходить люди со скорбными лицами. Они гуськом потянулись к ближайшему подъезду. А Степан Николаевич, оказавшийся на их пути, на узкой дорожке, посторонился и стоял, пережидая пока все пройдут мимо. А потом ... а потом пристроился за последним, да и не успел опомниться, как очутился в прихожей небольшой квартирки. Как такое могло с ним приключиться? Что за странная блажь? Он потом долго не мог понять механику своего тогдашнего поведения. Впрочем, Фрейд  сразу бы объяснил, в чём тут дело!

 Вот уже кто-то помог ему повесить пальто и провёл в большую комнату, в которой толпилось человек двадцать мужиков. Женщин Степан Николаевич не приметил. А мужички все немолодые, ядрёные. Одного и постарше Степан Николаевича возраста. Раскрасневшиеся с морозца, они потирали руки и поглядывали на накрытый поминальный стол. Наконец, дали команду и все стали рассаживаться. Степану Николаевичу досталось место напротив портрета усопшего с траурной ленточкой наискосок. Было ему, вероятно, что-то за шестьдесят. Лицо суровое, насупленное. Так и казалось, что он с неодобрением поглядывает на все эти приготовления, ему совершенно чуждые и ненужные. Высокий седой мужчина с орденскими планками на кителе, вероятно главный распорядитель, негромко постучал ножом по краю тарелки, и в комнате воцарилась тишина. Седой заговорил о невосполнимой утрате, так неожиданно обрушившейся на всех. Коснулся нелёгкого военного  детства усопшего, отметил его деловые качества, исполнительность и профессиональную выучку. Словом, говорил о том, о чём дОлжно говорить в такую минуту. Выступление затянулось. Степан Николаевич опустил руку с наполненной рюмкой вниз, под стол, за складку скатерти и держал там, чтобы никто не видел, как она подрагивала, а он никак не может её усмирить. Наконец, седой закончил, все выпили и дружно приступили к  всевозможным закускам. Долго молчали, потом кто-то у кого-то о чём-то спросил, и это послужило командой для остальных. Стали переговариваться друг с другом приглушёнными голосами. И те несколько незначительных фраз, которыми Степан Николаич перекинулся с соседом по правую руку, нисколько не выдали его такого неуместного здесь присутствия.

Были и другие выступающие. Но все как-то однообразно говорили о покойном. Никто не касался его личной жизни и места работы. Все желали покойному земли пухом, обещали помнить и никогда не забывать. Снова пили и снова закусывали. Когда седой  в очередной раз спросил, есть ли, мол, ещё желающие сказать, наступила долгая томительная пауза. И в эту минуту Степану Николаевичу почему-то пришла в голову такая идея, что и он должен как-то отметиться. Оправдать, что ли, своё здесь  присутствие. Пока его самого не попросили об этом. Словом, как всегда было на партийных собраниях. Он решительно сказал: «Я желаю». И встал. Седой одобрительно кивнул ему, и Степан Николаевич заговорил. Говорил он недолго, но обстоятельно. О том, каким добрым и отзывчивым был Карп Иваныч. Как всегда стремился помочь товарищу в трудную минуту. Рассказал даже историю, правда, из своего детства, в которой, якобы, участвовал и нынешний покойный. И история эта произвела впечатление на присутствующих. Когда Степан Николаич закончил, сосед несильно хлопнул его по плечу со словами «Молодец! Хорошо сказал». И наполнил его  рюмку.

Потом седой объявил перерыв. Все стали шумно подниматься со своих мест, отодвигая стулья, шли к вешалкам, на кухню и на площадку перед лифтом. Степан Николаевич тоже пошёл к вешалке, чтобы достать папиросы. Но только он успел это сделать, как сосед по столу, с которым у него установились какие-то отношения, попридержал его за локоток и со словами «Извини, можно тебя на минутку» увлёк в небольшую комнату, что была справа от кухни. Там, на диване, сидел мужчина, которого Степан Николаевич за столом не приметил. Тот пригласил его сесть рядом и стал задавать вопросы. Кто он, да откуда, да кто его пригласил. Не дальний ли родственник усопшему. Почему не был на похоронах, а успел только на поминки. И с каждым  вопросом Степан Николаевич всё больше понимал, что эта нелепейшая ситуация, в которую он вляпался, становится всё более нелепой. Он даже и не удивился, когда на него накинули пальто, сунули в руку шапку, и, ни слова не говоря, вывели к лифту. Потом во двор, к чёрной «Волге» с тарахтящим мотором.
 
Ехали недолго. Не разговаривали. А Степан Николаевич ничего и не спрашивал. Когда машина остановилась, он, совсем протрезвевший, понял, и куда его привезли, и какие последствия предвидятся в ближайшее время.

Продержали его в этом учреждении двое суток. Не били. Не пытали. Те времена, как видно, прошли. Но попотеть Степан Николаичу пришлось изрядно. И только после многочисленных звонков на работу и в прочие инстанции, после грозных предупреждений и наставлений, после дачи им подписки о невыезде и о неразглашении состоявшихся здесь разговоров, его отпустили на все четыре стороны.

Потом, по прошествии лет, когда можно было уже рассуждать обо всём без оглядки и со знанием дела, Степан Николаевич вспоминал иногда Карпа Иваныча. Покойничка того злополучного! Был он, вероятно, при жизни засекреченным Штирлицем. Или кем-то ещё в этом роде. И никто не должен был этого знать. Кроме таких, как он, бойцов невидимого фронта. Словом, тех, кто присутствовал тогда на поминках.

А Степан Николаевич (что с него взять?) в минуту душевной слабости подвернулся ненароком в эту стаю. Впрочем, ему ещё повезло. В так называемые «старые добрые времена» попадись он в такую передрягу, разве отпустили бы его безнаказанно? Подобрали бы статейку, переломали рёбра, повыдергали перья, да и бросили бы на раскалённую сковороду. А там, известное дело, в каком виде можно было с той сковороды соскочить. Да и живым ли?

2

1991 год. Площадь Дзержинского. Бывшая и Будущая Лубянка. В центре её – памятник Железному Феликсу – символ давней эпохи. К нему, при всём желании – ни с цветами, ни с динамитом. Зона пока ещё заповедная. Только поток машин центростремительным круговоротом проносится мимо, да милиционеры – стражи порядка – прохаживаются невдалеке.  Эта площадь, как и окружающие её здания, пропиталась таким зловещим историческим звучанием, которое, кажется, не выветрилось и по настоящий день.

Иду по Малой Лубянке к Дому Книги, что за музеем Маяковского. На улице почти безлюдно, и эта пара сразу чем-то привлекла моё внимание. Она – высокая пожилая женщина, он – румяный низкорослый деревенский паренёк в курсантской шинели.

Мне не слышно, о чём они беседуют. Да и беседа ли это? Скорее монолог. Страстный, иступленный. Женщина кричит. Волосы её растрепались, глаза полны слёз. Она размахивает руками, на что-то указывает. Она похожа на потерявшего разум человека. А может так  оно и есть. Курсант стоит, опустив голову. Вид его потерянный, виноватый.

Я прохожу мимо. Видение это длится несколько секунд. Кто они? Бабушка и провинившийся внук? Может так. Что мне до них? У каждого своя судьба и свои проблемы. Но в то же время мне видится иная картина. Скорее всего, они не родственники. Они даже незнакомы. Судьба столкнула их сейчас, в эту минуту. На этом месте. Да, действительно, он курсант училища, которое готовит специалистов, пригодных для этой самой Лубянки. А женщина… просто женщина. У которой, возможно, с этим местом связано что-то очень далёкое, личное. Может быть много лет назад она – молодая и счастливая – в последний раз видела здесь близкого ей человека, который не по своей воле исчез потом навсегда. Исчез по злой воле такого вот розовощёкого парня, который стоял рядом и у которого такие же голубые петлички  на погонах. Ну, а что курсантик? Он просто попался женщине под горячую руку. В чём его вина? Поступил в это училище? Надо же кому-то стоять и на страже государственной законности. К судьбе этой женщины он не имеет никакого отношения. Всё, что с нею случилось когда-то, да его ещё и на свете не было! Но нет! Вина его, как считает эта старая женщина, уже в том, что он причислен к армии людей, причастным к тем кровавым событиям. Он их продолжатель. А кем он станет – палачом или порядочным человеком – решится сейчас. И будет зависеть только от него.

3

В магазине Виктор обнаружил, что куда бы он ни пошёл: в бакалею или кондитерский, его всюду сопровождала странная команда, состоящая из трёх одуванчиков – двух бабулек с хозяйственными сумками и высокого седого старика с толстой резной палкой. Они преследовали его и бесцеремонно разглядывали. Как народного артиста или известного футболиста. «И что прицепились? – думал он. Может раньше знали, а теперь удивлены насколько изменился? Что ж!.. четвёртый десяток катит. Не мальчик уже… Да, бог с ними, пусть смотрят. Обознались, поди. С кем не бывает! А мне, извините, не до вас, не до вас... Спешу».
 
И действительно, перед поездкой на дачу нужно было ещё заехать домой, потом взять из прачечной бельё, потом к тёще за дочкой.
 
А тройка не отставала. Когда он резко развернулся и быстрым шагом направился к кассе, они с такой же поспешностью ринулись следом. Кто-то из них чуть не загремел. Пока он стоял у кассы, они терпеливо ждали метрах в пяти, возбуждённо переговаривались и поглядывали на него. Виктор сам подошёл к ним.

- Добрый день!.. Что, очень похож? – с улыбкой спросил он первое, что пришло в голову.

Этот, казалось бы, обыкновенный вопрос произвёл в их рядах необъяснимое волнение. Они заговорили все разом.

- Боже! Мало того, что похож, так и голос его! – в изумлении прошептала одна из женщин.

- На кого, на кого похож?

- Не то слово! Похожи! Ещё как похожи!..Кто вы? Откуда?

Виктор заулыбался.

- И улыбка...- с грустью произнесла другая.
 
Потом они замолчали. Просто стояли и смотрели на него. И по всему было видно, что не могли насмотреться. Виктору передалось их волнение. Он стоял и тоже смотрел на них. И не уходил. Ему было понятно, что в эту минуту происходит что-то неординарное и значительное для пожилых людей. А он не имеет права оборвать минуту, раз уж она состоялась.

Когда мизансцена слишком затянулась, Виктор спросил:
- Ну, так всё-таки скажите мне, наконец, на кого я так похож?

Женщина в вязаной кофточке положила руку на его плечо и тихо сказала:
- На моего мужа. Вы даже не представляете, как похожи… Он погиб в сорок пятом.

4

- Когда нашему исполнилось десять лет, взяли мы в прокате велосипед. Ну, три дня погонял, потом является весь в слезах и соплях. Без велосипеда, разумеется. Мать в панику. Кто да что? «Сашка взял покататься, а у него ребята взрослые отняли». Известное дело! «Какой ещё Сашка?» «С двенадцатого этажа». Поехал я на двенадцатый. Ну, отец, мать, Сашка этот сбоку, волчонком смотрит. Будто не он у меня, а я у него. Отец порядочным оказался. «Вы извините, - говорит, -  что так получилось. Хвоста я своему накручу, а за велосипед, не беспокойтесь, - расплачусь". И действительно, сходил в прокат и дело уладил. А Сашку этого я часто стал встречать. То у лифта, то во дворе. Прошмыгнёт мимо. «Здрасьте». Уважительный мальчонка. Ну, моя жена всё знает, что в доме происходит. Кто на ком женился, да кто кого бросил. Как-то сказала, что Сашкин папаня из семьи ушёл. Потом события стали разворачиваться в таком направлении: Сашка с друзьями делом занялись, машины стали  вскрывать, приёмники тырить. Попались, конечно. Потом, когда уж восемнадцать ему стукнуло, что-то посерьёзнее натворил. Мать его тенью ходила. Ещё бы! Муж ушёл, сын сидит. А время сейчас быстро летит. Тут недавно, да в конце прошлого года, подхожу к подъезду. Навстречу парень. Метра под два. Пальто до пола, духами пышит. Пачка, во! Ломовики, во! Шварценеггер российский. «Сань, - говорю. Ты что ли?» «Да, дядь Валер, я». «Откуда? Сто лет тебя не видел». Вида не показываю, что знаю. «Судьба, дядь Валер!» И руками разводит. Ухмыляется. «Лисапет-то  когда вернёшь?» «Гы-гы-гы! У меня теперь, дядь Валер, вот какой лисапет». И показывает на тачку. «Ну, ты даёшь, Санёк! Восьмёрку приобрёл? Молоток!» «Да, вот работаем, стараемся». На том и разбежались.А потом стали чаще встречаться. «Здорово, дядь Валер!» Глотка лужённая. «Привет, Санёк! Что-то ты безлошадный сегодня?» «Да разбил я её». «Во те раз! И здорово разбил?» «Да прилично». Потом смотрю, а он уже в девятке. Прогресс! «А ту куда дел?» «А-а, бросил. Совсем бросил». Потом, мать-богородица!, а Сашка в БМВ восседает. «Сань! Ну ты растёшь» «Да что БМВ, дядь Валер! Вот джип – это тачка». «Где хоть работаешь, признавайся? В подельники возьми?» Смеётся. "Да, работаем, стараемся». «Машины меняешь как перчатки». «Да что машины, дядь Валер! Вот жизнь проходит» «Так ты ещё и в философы записался?» Вот таким стал наш Сашка. За ум, думаю, взялся. Или ворует умеючи. Мать одел. Шуба не шуба. Кольцами сверкает. Не ходит – порхает. Сыночком гордится. А тут случилась со мною дорожная история. Тормознул на красный, а меня в зад и тюкнули. Выскочили, пошумели. Я тоже разгорячился. Предлагают: «Может полюбовно разбежимся». «Молодцы! – говорю. Полюбовно. А ремонтировать кто будет?  Нет, давайте гаишника ждать. Чтоб по закону было». Ухмыльнулись. «По закону так по закону». А где он, закон этот?  Когда нужен – не найдёшь. С места не стронешься. Один из них говорит: «Ладно, пойду, поищу». И слинял. Минут через пять тормознул джип. Высыпало из него человек пять. И ко мне. Струхнул я, признаться. Первый, деловой такой: «Ну, что тут у вас?.. Так, фонарь, вмятина. Слушай, отец, может бабки тебе?» «Да, нет! Лучше уж отремонтировать» «Ну, как знаешь. Держись за мной. Тут недалече». И в свою машину. А я, дурачина, сел в свою. И по газам. За ним. А он как рванул. Догонишь разве! Машины от него врассыпную. А я сзади плетусь. Горюю. Себя проклинаю. С места уехал. Теперь и гаишник не поможет. Потом смотрю, а он на обочине стоит – меня поджидает. Машет рукой. «Что, отец, перебздел?  Сворачивай туда, за ворота». Свернул я. Там волжанка кверху брюхом лежит. Армяне её в два молотка колотят.  Мой им помахал. А потом говорит: «Значит так, ребята. Подправьте там что надо ... ну, сами знаете. Подкрасьте. Чтобы к часу было готово» «Сделаем» - говорят. Он с ними расплатился.
Видно щедро, потому что они сразу на мою переключились.  Он мне «Чао!» буркнул и укатил. А я хожу вокруг, присматриваю. Лихо у них получается! Удивляюсь мастерству. Вдруг во двор «Линкольн» влетает. Огромный. Белый. Ну, лайнер океанский! Как только во двор вкатил? Не ободрался. Впритирочку. Музыка гремит. Девчонки шикарные из салона лупоглазят. Вываливаются пять человек. Все здоровые, бритоголовые. Двое сразу в контору прошли, остальные закурили, разминаются. Вдруг слышу: «Дядь Валер!? Ты как тут?»  Сашка?! Ну, судьба! «Да вот помяли маленько. Ремонтируюсь». «А-а, ну-ну. Не боись. Ребята опытные, сделают в лучшем виде». Потоптались ещё. Покурили. Те, двое из конторы вышли, попрыгали все в машину и укатили. И снова я отметил, как они ловко между арками-то прошмыгнули. До миллиметра. Отработано, видно. Не в первый раз. А рядом стоят два мужичка, такие же, как и я, видно, бедолаги. И слышу я такой промеж них разговор: «Кто ж такие? Крутые больно" - спрашивает один. А другой: "Да, уж, не размешаешь. Такие вот. Между прочим, хозяева новой жизни... Боевики, вообще-то. Но долго не живут» ... Тут недавно наш в гости заехал. Мать порадовать. «Батя, - говорит, - помнишь СанькА с двенадцатого? Ну, этого... с велосипедом история была. Давно ещё. Помнишь?.. Отстрелялся, говорят. В субботу хоронят».