Душа, и ничего более

Сыро.…До жути сыро, хотя последний дождь был месяц назад. Потолок камеры давно начал обваливаться. Засыпало ноги. Как странно жить не живя, как во сне. Наблюдать, словно тебя и нет, но при этом именно материя единственное звено между одним коридором и другим. Насколько длинной оказалась дорога  – положенных сорок восемь зим или все время моей памяти? Я здесь очень и очень давно, но это часть долга перед живыми. Что есть моя мысль, если нет мозга, который её порождает? Что есть мои чувства, чувства давно умершего человека? Каким образом мне доказать самому себе истинность своего существования? Что является моментом моей смерти? Наступила ли она? Эти вопросы мучают меня четыре тысячи лет. Если раньше осязались лишь плиты, которые закрывают вход в камеру, то сейчас охватывает чувство  предвидения каких-то изменений. Мне просто нужно знать, есть ли выход, мысленно в который раз в темноту отправляю костяные кубики с немым вопросом. Впрочем, других развлечений у меня нет. За исключением может быть воспоминаний давно умершего мозга, но они так гнетут.

Взять хотя бы это: парень, с кучерявыми чёрными волосами и веснушками, недавно прошедший обряд, недавно севший на коня, – зачем ему было нападать на меня, старика, возраст которого составлял уже сорок восемь зим? Ты был голоден? Я чем-то тебя обидел? Вы пришли в нашу землю и привели с собой засуху! Первым ударом топора ты разнёс мой щит, над которым столько трудилась моя жена. На щите была вся история нашего рода. Моя первая, любимая жена. Иногда мне кажется, что она здесь, рядом, напротив меня, в соседнем подземном жилище. Я силюсь подняться, отвалить проклятые камни, но нет, это нам не позволено. Второй удар проломил мой череп. О, мой череп, треснувший и лежащий теперь рядом со мной – ты единственная причина моего несчастья. Будь ты покрепче, да, будь ты покрепче, мне хватило бы нескольких секунд, чтобы поднять копьё и продырявить наглого паренька или хотя бы дождаться сыновей. Они прибежали, но слишком поздно. А ведь мы специально вытягиваем и истончаем черепа с младенчества, в своей гордыне стремясь уподобиться далеким властителям. Сыны мои, положившие меня в эту дыру, заботливо устлавшие пол тростником и святой краской, Огнем и Кровью Солнца, поставившие у изголовья горшки с жертвенной пищей, знали бы вы, что пищу из горшков съест суслик, а меня самого сгрызут черви. Ах, мерзкие создания, призванные для уничтожения человеческого тела, почему вы оставили этот маленький клочок на ключице, почему побрезговали, не довели до конца свою работу.

Мне просто не повезло, с востока надвинулись орды пришельцев, семья не стала ждать, пока мое тело полностью разложится на помосте — уложили меня дедовским способом и откочевали. Это было ошибкой! Маленький клочок, паутинка, каким-то образом висящая на гнилых костях стала вместилищем моей души. Вот так я и попал в эту ловушку. Я не могу покинуть тела, пока есть этот ничтожный кусочек кожи, эта паутинка на том, что раньше было моей ключицей. Я – бессмертен? Ха! Эта мысль уже посещала меня. Я бессмертен, но для того маленького склепа, который я могу наблюдать. Для полузасыпанных землёй костей, для нескольких горшков рядом, для моего давно непригодного, некогда грозного оружия, что было сработано мастером из соседнего стойбища. Кому пригодится теперь это свирепое копье с наконечником света Солнца, кому нужен мощный лук, убивший многих удачливых пастухов в годы моей молодости? Кому нужны жестокие стрелы из тончайшего кремня, разлетавшиеся вдребезги в ранах моих врагов и наполняющие их черным ядом?

Я ведь помню и мирное время, когда ценились не убийцы, а мастера. Всем хватало места, всем хватало пищи и воды. Мы скрипели повозками вдоль великих рек, торговали с высоким лесистым Берегом. Наши жрецы были довольны, набивая свои лысые головы Дурью и сообщая нам желания предков. Огромные стада овец медленно катились по травяному морю. Мы еще держали в памяти древний путь на Родину, наши курильницы напоминали об очагах старых домов без колес. К началу нашествий с востока мы забыли лица своих отцов, разучились творить и научились убивать. Все чаще звучали проклятия, направленные богам, все чаще подземный дом сменялся простой ямой, перекрытой деревом. А потом мне пришлось сойти под землю и что там было дальше в мире живых неизвестно. Вернулись ли наши дети к мирной жизни?

Но это всё тлен, пыль и воспоминания. Опять пройдёт этот день. Потом ночь. И ничего не изменится. Как длинна эта упрямая ночь в сумраке могилы! А что с той стороны, будет ли там лучше? Может там вообще ничто — ударит гром, и ты уже даже не паутинка. Дождутся ли меня родичи? Может быть они и там кочуют и мы никогда не встретимся. Не надо думать об этом, надо надеяться. И всё-таки, как тут сыро.

[Всхлипывание прекратилось.]

[Наверху, источая зловоние и злобно урча, прошествовал старый бульдозер. Он медленно, содрогаясь, снял кромку с кургана и развернулся. За бульдозером шли люди, это были не грабители могил, а заботливые собиратели кусочков временной ткани. Словно грачи, сутулясь и переговариваясь, подпрыгивали на свежей почве, тыча штыковыми лопатами, словно клювами в отверстые тайны.]

Несмотря на мои бесконечные мольбы и просьбы, обращённые к Великому Пастуху, под вечер свод камеры рухнул, на этот раз, засыпав меня целиком. Раскололся горшок в изголовье, хрустнул череп и наступила тишина. Слишком много шума для одного дня. Следующее утро породило ещё больше звуков: хлюпанье вскапываемой земли, речь людей, какое-то страшное, сотрясающее всё и вся скрежетание, словно по поверхности передвигалась целая гора. Потом большинство звуков пропало, уступив место еле слышному шуршанию земли, разговорам. Мне стало казаться, что эти люди наверху пытаются докопаться именно до меня. Зачем? Какой им толк в полуистлевших костях? Может они хотят меня освободить? На третий день я увидел то, чего не мог видеть очень и очень давно. Тысячелетия минули с тех пор, как в подземный дом проникло всеблагое Солнце. И вот, слепящий рассветный луч ударил в мой подземельный сумрак, добавив к моим ощущениям новые и в то же время давно забытые. Каким образом я видел, слышал и обонял? Как мне удавалось вдыхать свежий воздух и солнечное тепло? Несуществующее тело тоже радовалось, казалось еще мгновение и я приподнимусь и встану навстречу новой жизни! Дыра в стене обвалилась по краям и расширилась, послышалось движение снаружи и кто-то начал осторожно скрести камни, что закрывали вход в камеру.

Моё ликование было беспредельно, но оно сменилось ужасом, когда я разглядел лицо человека, отвалившего камни от входа. На меня сквозь тысячи лет глядел нахальный черноволосый паренёк, лицо которого было покрыто веснушками, благодаря которому я и лежу сейчас в омерзительном земляном желудке. Мне почудилось, что этот человек был намеренно послан богами для издевательства надо мной. Как я страдал… Долгие минуты, которые он с непонятной тщательностью уделял моим костям, освобождая их от земли, постепенно он восстанавливал прежний вид моей камеры (поскольку весь потолок обвалился, мои гости вскрыли камеру сверху). В ходе странного обряда, который мучитель производил с помощью щёточки и ножа из блестящего как вода металла, мне удалось из обрывков разговора установить его имя. Человек сверху обратился несколько раз к нему: «Лёша». Только мне удалось отметить это в моей бездонной памяти, как нож этого самого «Лёши» случайно разрушил ничтожную паутинку, которая содержала мой разум. Секунды превратились в часы, на мгновение померкло солнце, ветер стих, человеческая речь напоминала какой-то тягучий поток. Всё это ни шло ни в какое сравнение с тем, что я ощутил. Свобода, свобода окутывала меня, душила, разрывала на цветные лоскуты, я взлетел над полуразрушенным курганом, не помня себя от счастья. Наконец-то я найду моих родичей, наши стада и повозки. Увижу детей и жен. Но в ту же секунду горечь поглотила меня, словно чудовищная рыба – я представил тысячи и тысячи душ, томящихся в неволе под землёй, лишённых этой бесконечной свободы.

Молниеносная вспышка забвения спасла меня от моих мыслей.

[Осень 2001 года. Раскопки Каратаевской крепости.]

[Комментарии автора: 1. Эссе посвящено полевым исследованиям и исследователям катакомбной культуры. 2. Данный текст относится к циклу "Дикая Охота", входит в раздел "Лирика Дикой Охоты", как творение Псевдоавтора].