Воспоминаная

Едва наметившееся, но все же лето. Пока еще мнительное, неуверенное, переменчивое, невесомо-скользящее, как легкое стеганое одеяло.

Сиротливые утра. Будучи вынужденной из раза в раз окунаться в их прохладу,
она, поеживаясь, куталась в созвучие ароматов теплеюще-грядущего. Сырая почва обрамляла вымокший за ночь асфальт, который петлял и терялся в задних двориках многоэтажек, сменяясь вереницей неустойчивых бетонных квадратиков.

Оно было чем-то вроде летнего лагеря, куда занятые родители отправляли отпрысков на рабочий день.
Она его страшно ненавидела. Смысл лагеря, разумеется, заключался в том, чтобы максимально развлечь подопечных,но это лишь в теории. На деле же они, в основном, всячески подвергались каким-то немыслимым деяниям соревновательного характера.
Те, кому все же удавалось откосить от нескончаемых эстафет, бесцельно ошатывались по двору, и это поистине было счастьем. Если вдруг с неба начинало лить, то масса "отдыхающих" в считанные минуты КОНЦентрировалась в просторном (на первый взгляд) спортзале усилиями надзир...

О да! Она дивилась, насколько вообще все менялось с приходом пресловутых каникул.
Образовательный процесс отодвигался на задний план, доброжелательные педагоги внезапно перевоплощались в надзирателей, школа - в зловещее подобие центра принудительного заключения, а спортзал - в газовую камеру. Жуткая теснота. Окон не было, точнее, они являли собою нагромождение пареллелепипедов грубого замутненного стекла, сквозь толщу которого едва проглядывал немощный свет пасмурного дня. Духота провоцировала потоки испарений, которым попросту некуда было деваться из замкнутого пространства с единственной металлической дверкой. На фоне внушительной площади и необъятной копошащейся массы, заключенной в ее стенах, дверка, скорее, походила на крошечную лазейку, нежели на полноценный выход. Но куда ощутимее физиологических неудобств было психологическое давление от скопления людей. Это был разреженный хаос ощущений всевозможного цвета, запаха и настроя, заключенный в реалию до отказа набитого спичечного коробка. Десятки лиц с сотнями мимических спазмов, теряющиеся в толпе взгляды, и рты, бесконтрольно изрыгающие потоки звуков, совокуплявшихся и порождавших немыслимую какофонию. Находиться в этой толпе, посреди навязываемых ею отовсюду посылов,
агрессивных и готовых проглотить ее, поработить и проникнуть (сквозь поры, если придется) - казалось ей сущим адом.

Но бывали и теплые погожие деньки, сулившие массовый исход к земле обетованной,
на коей располагалась чудесная обитель муз, именуемая кинотеатром. Это было единственным неспортивным и оттого излюбленнейшим развлечением всех лагерных.

Он появился из ниоткуда прямо посреди сеанса и, не спросив разрешения, расположился в соседнем кресле, хотя свободных мест в зале было более чем (пре)достаточно. Как раз в тот момент соседка справа что-то обронила и беспокойно ерзала, судорожно пытаясь это "что-то" нащупать в сгустившимся пространстве и извлечь на освещенную поверхность.
Она, в свою очередь, охваченная волнением соседки, принимала участие в поисках,
насколько сие представлялось возможным в условиях слепящего экрана и чернеющего пола.
Внезапно она выпрямилась и удивленно посмотрела на незнакомца, точнее, утонула взглядом в расплывчато-темном пятне, являвшем собой пришельца. Безликий будто увлеченно пялился в экран, в то время как его правая рука, проникнув ей под платье, невозмутимо ползла по ее ноге вверх.
Его поведение было настолько нелогичным, что пару минут она пребывала в неописуемом ступоре. Просто сидела, затаив дыхание и пытаясь собраться с мыслями.
Безликий был вроде бы значительно старше ее. Кто он, зачем выплыл из этой отвратительно зыбкой темноты и на каком основании вторгся в ее детский мир столь нахальным способом?! Она завопила на весь зал, всполошив воспитателя и остальных,
кто-то из сидящих позади возмущенно потребовал зажечь свет, будь он неладен. Подоспела охрана...

Подоспела бы... Если БЫ ей хватило решительности. Вместо этого она продолжала безропотно проживать унизительнейший эпизод своей биографии. В какой-то момент безликий совсем осмелел и больно ухватился за косу, второй же рукой пытался проскользнуть в трусики. Ей стало до ужаса неловко за него и за себя, и за ситуацию в целом. Она бы сгорела от стыда, если бы все раскрылось, если бы сидящие неподалеку узнали, что делал безликий, что трогал ее там. Подними она шум, он, скорее всего, просто сбежит, а ей придется остаться со всем этим,
один на один с необходимостью кому-то что-то объяснять про то, что сделал он и что могла бы, но не сделала она.

Она знакомилась с ним, беспомощно всматриваясь в надменное лицо, по-прежнему на нее не реагировавшее. Его лицо. Оно существовало. Но как бы по ту сторону, в другом мире, где все были страшно поглощены вымышленными событиями, оставаясь при этом безучастными к драме, разыгрывавшейся буквально у них под боком.

В ее же мирке теперь существовали лишь его теплые руки.
Если задуматься, совсем не чужие,
даже вообще-то несколько ласковые. Они будто ваяли ее в темноте, из липкой пустоты формулируя ее будущий облик. Одаривая ее правом на новое существование, не зависящее от прежнего мира, мира дождливых июней, глупых эстафет и душных спортзалов. И она испытывала какую-то невнятную благодарность,
природа которой была пугающе неясна. Благодарность, которую ей предстояло заново обнаружить в себе и переосмыслить много лет спустя.