ЛИЛЯ. Часть 9. Призрак

За всеми этими бурными переживаниями незаметно в Заозёрный пришло лето. Не знойное еще, со  свежими росными утрами и прохладно-бодрящими ночами, как бывает в Сибири до самой зеленоглазой Троицы. Этот праздник особенно любила Лилина мать, вдовая богатырша Галина. Как любили его многие натуральные сибиряки – за волюшку теплую, которую дарил он, этот летний церковный праздник своим приходом человеку, промерзшему за долгую зиму, за надежду на изумрудное богатство новой листвы и травы, обширных пашен и ягодных лугов. Что он церковный, мало кто помнил, а просто праздновал - не думал о кормах и семенах, о нормах и выработке, да и о зарплате...

Не на пасху, тем более, раннюю, а именно на троицын день вырывалась наружу какая-то языческая радость бытия из крепкой груди сибирского народа, отвоевавшего у тайги свое место для жизни: лилась по округе широкая песня, налаживалась окрошка с обильной и яркой зеленью, варился твердый говяжий холодец, пеклись непременные пироги с рыбой, черемухой, луком и яйцом.

Расстилали скатерти прямо на лужайках, под дубами и липами, украшали «столы» венками и букетами жарков. Гуляли от души, дотемна и до хрипа, часто с нарочито сердитыми разборками между гостями и родственниками по малому и случайному поводу – лишь бы схлестнуться в горячей борьбе мнений. От избытка энергии, от игры сердца… Но ругались круто - оправдывая поговорку «Краснояры – сердцем яры». Потом так же бурно мирились – особенно через общую песню. Например, о том, как «бежал бродяга с Сахалина». Она роднила всех, вспоминалось-всплывало нечто, что заложено было в генах – единая скорбная доля изгоев, переселенцев, бунтарей, заключенных в режимные оковы.

От Троицы начиналась другая жизнь, новый ее этап. Овощные растения до неё обычно не высаживали из теплиц, к Троице приурачивали свадьбы, после нее лето вступало в свои окончательные права даже в самых глухих, не доступных божеству-солнцу углах тайги.

Иная жизнь была теперь и в Лилиной семье. Будто очнулись они от долгой спячки - после беды с Алёшей. Другие глаза у обоих появились - внимательные, милосердные...
И на эту Троицу Лиля с мужем и Алешей тоже не остались в стороне - отправились поздравить Галину, да и Лену с Павликом повидать.

Коллектив собрался немалый: соседи, дальняя родня Галины прибыла, все оживленные, нарядные, в новых сарафанах из штапеля или шерсти и светлых блузках. Мужчины в голубых и красных рубахах, брюках поновее, с баяном и добрыми шутками-прибаутками. Расселись на траве перед блюдами и мисками: ну, с праздничком!

Алеша с еще забинтованной ручкой радовался чуть ли не больше всех: ему нравилось это пиршество на земле, вкусные шанежки и большие круглые пироги, общее неподдельное веселье и раскованность. Он звонко смеялся, когда бабушка Галя, хохотнув и пригубив стопку бражки, самокритично сказала: «Ну вот, нонче  мы и разгулялись! Прям как вошь в коросте!» Грубоватое выражение заставило ребенка задуматься: почему вошь? И что такое короста? Он стал допытываться о том у Лили. Та объяснила ему – это такой нарост - защитная корочка на ране. А сама подумала: и у меня вроде тоненькая корочка стала образовываться на ране, вроде начала она затягиваться… Ой, но страшно что-то, страшно… Хотя вот он Вася рядом, такой добрый теперь, недавно сказал, что нашел батюшку в соседнем районе, чтобы Алешу покрестил. И всё равно страшно, тревожно как-то, и сама не знаю, отчего…

Алеша после вкусной и обильной еды даже поиграл в прятки с другими ребятишками, и Лена с Павликом в ней поучаствовали, хоть и свысока уже. Павлик-то уже в армию осенью готовился... И считалку Алеше сильно понравилась: «На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой?...» И когда пало на него, он выпалил: «Король!» И все почему-то засмеялись.

Однако через пару часов он устал и, привалившись к отцу, задремал. «Слабенький ещё» – подумала Лиля. А сама, тоже быстро утомлявшаяся от еды и людского гама, решила отойти ненадолго в сторонку, в рощицу – на бревнышке посидеть, птиц послушать.

Хорошо здесь! Она прислонилась к стволу молодой елочки, вдыхая смолистый запах ее коры, радуясь простому и просторному миру вокруг - миру ее детства... Но вскоре женщина ощутила какое-то нехорошее беспокойство. Ей явственно показалось, что из густой чащи сзади на нее пристально глядят чьи-то глаза. И они совсем не добры. Обернуться? Да, уж лучше прямо взглянуть и убедиться, что это лишь ее воображение. И Лиля резко повернула голову назад: меж ярко-зеленых деревьев, в отдалении стояла фигура в черном, лица которой рассмотреть было невозможно. Что это?!
Или померещилось? Лиля зажмурилась и потрясла головой, прогоняя видение. Фигура исчезла. Но ей стало не по себе, холод пошел по спине, и она поспешила вернуться к компании. Там уже многоголосьем звучало «Среди доли-и-ины ровныя, на гладкой вы-ы-ы-соте…» 

Позже она убедила себя, что та черная фигура ей только показалась – от глотка смородиновой наливки, от июньской разморенности, от накопившейся усталости…

Отгуляли Троицу… Алеша уже играл во дворе, почти как раньше, до случившейся с ним беды. Только бегать ему Лиля пока не разрешала. Ручка приживалась, но требовалась ее осторожная разработка, массаж нервных волокон. Лиля не отходила от мальчика ни на шаг, не знала, чем ему угодить – какой едой, книжками и сказками. Василий тоже старался изо всех сил загладить свою страшную вину. Он ежедневно норовил купить сыну шоколадки, мороженое, лимонад, пока Лиля не запретила эту практику – на щечках Алеши стала высыпать аллергия. В этом было виновато чрезмерное количество лекарств и сладкого. Но ей приятно было такое внимание мужа… Ведь она не отделяла больше Алешу от себя. Это ее неотъемлемая часть, и она такая же важная, как  сердце.

И как же сплотила эта беда троих людей, наконец почувствовавших себя единым организмом, отбросивших всякую самость и глупую обидчивость, словно слетели с этого общего и живого семейного тела чужие одёжки-маломерки, навязанные кем-то образцы и модели житья-бытья. И центром этой рождающейся, настоящей семьи стала любовь и нежность к Алёше. То, что Василий изменился, заметили все в поселке. Тихий стал, внимательный, кажется, полностью углубленный в свои думы, но в то же время сразу же замечающий людскую боль, нужду и сочувствующий им. Пьянки, самолюбивый гонор и излишняя напористость остались в прошлом.

В один из дней в их затаившийся, приходящий в себя как больная собака, дом заявился нагловатый с виду журналист областной газеты - описать уникальный случай: операцию, которая вернула ребенку отрезанную руку. Он вынул блокнот, фотоаппарат и настроился на интервью. Но Лиля не смогла заставить себя публично говорить об этом - убежала в дом. Алеша последовал за ней, не захотел остаться с этим дядей.
"Ненормальная" - подумал газетчик. С тем и уехал.

Казалось, счастье готово было состояться - пусть робкое, послебедное, осторожное... И Лиля уже почти не корила себя, как бывало раньше – до отчаяния, до помутнения в глазах – за смерть отца, за разрушенную первую семью с Алексеем, за то, что оказалась слишком слабой для ее сохранения, за нелюбовь к Василию. Перестала часто ходить на кладбище, к могиле отца. Разве что убраться - раз в месяц... Однажды ей приснилось, что отец пришел в их дом – с большим красным яблоком в темных ладонях. И хотя вид у него не отличался веселостью, Лиля решила, что он благословляет их всех…  Ведь яблоко – символ плодородия! Подумалось, что она всё же может родить еще – от Василия. А то он уже не раз спрашивал: «а чего ты мне дочку не хочешь подарить, а Лилёк? Ты ешь побольше,тогда и животик появится" – уже шутил он снова, как в самой ранней поре их знакомства.

И Лиля все силёнки свои теперь отдавала им - мужу и приемному сыну. "Солнышко моё – звала она мальчика,  - воробышек мой"… Добрую улыбку мужа, его заботу воспринимала с теплой волной в намучившемся за последние три года сердце. В один из июльских вечеров она даже извлекла из чехла свой аккордеон, и тонкие её пальцы стали вспоминать забытые движения. «Снова замерло всё до рассвета…» - запел инструмент, и негромкий голос молодой хрупкой женщины вторил ему.
Да только рано радовалась наша Лиля…

Как-то в конце июля, часов около девяти вечера Лиля с выражением читала Алеше «Тараканище». Василий работал во вторую смену - старался для них. Окна в доме не закрывались, легкий ласковый ветерок поигрывал белой занавеской с вышивкой – Лилино рукоделие. Мальчик уже засыпал, и она приглушила голос. В этот момент под окном внезапно раздался жуткий утробный хохот.  Лиля вздрогнула. Может, почудилось? Но хохот повторился, а затем глумливый голос – не женский, но и не мужской, произнёс прямо в окно:

- А ты еще не рассчиталась за всё, гадюка! Не надейся!...

Нет, всё же скорее, женский, хриплый...

Ледяной холод пронизал Лилю с головы до ног. На негнущихся ногах сделала шаг к окну, выглянула во двор. Ей показалось, что чья-то черная сгорбленная и лохматая тень мелькнула за палисадником и исчезла за углом дома.
И тут же пронзительно всхлипнул на кроватке Алеша. Проснулся?! Нет, это он во сне…

С этого вечера невыносимый страх поселился в душе Лили. Черный призрак и его угрожающие слова не выходили из головы женщины. Она не решалась сказать о призраке Василию – а вдруг всё же эта жуткая тень результат ее расстроенных нервов, усталости. Попить валерьянки, выспаться и всё пройдёт…

Но через три дня Лиля вновь, коченея, услыхала тот же самый утробный хохот уже в другое - кухонное окошко. На этот раз голос провыл: «Ты  уйдешь, тварь, ты уйдешь с этого места! Оно не твоё!»

Это случилось поздно вечером, когда Василий уже спал, и Лиля не стала его будить. Сама же она не смогла заснуть до утра. К ней вновь вернулось чувство вины – за всё и всех. Что-то она делает не так, и ей посылают знаки об этом. Может, она и впрямь занимает чужое место? А может быть, она сошла с ума? И если рассказать об этих видениях и голосах людям, даже Василию, ее положат в психиатричку… И доказать, что здорова, она не сможет никому и никогда… Да и здорова ли? Вон как рука дрожит – в иголку не попадает.

Лиля вновь потеряла душевный покой, прислушиваясь к каждому шороху под окнами. Прижимала к себе Алешу и закрывала все щели, несмотря на духоту. Призрак появлялся два-три раза в неделю и как раз в те моменты, когда Василий отсутствовал.
Сентябрь уже прошелся по кронам деревьев, ночами они гудели, предчувствуя скорые холода. Лиле становилось всё хуже. Наконец она не выдержала - решила рассказать о призраке мужу. Да и Василий, замечая не проходящие круги под глазами жены и ее нервозность, забеспокоился, подступил с расспросами, что случилось.
Когда Лиля, запинаясь, всё же  поведала ему о таинственной фигуре с женским голосом, она увидела, как заходили желваки на смуглых скулах мужа и как покрыла его лоб неестественная бледность.


Окончание следует.
;