Майра мистическая повесть

 М А Й Р А
(п о в е с т ь )

         1.

         Было замечательное  июльское утро, когда фирменный поезд "МОСКВА - РИГА" подкатил к перрону рижского вокзала. Дождавшись, когда остальные пассажиры выйдут из купе, я собрал свои вещи и последовал за ними. Спешить было некуда. Впереди меня ждали двадцать с лишним дней отдыха в писательском Доме творчества, и я надеялся, что проведу это время в общении с друзьями и морем, по которому безумно соскучился.
        Правда, отдых, на который я рассчитывал, был предполагаемым, потому что ремесло литератора непредсказуемо, и никто из людей пишущих не знает, в какой день и час на него накатит так называемое  в д о х н о в е н и е. Однако у меня была некоторая фора. Я был пуст и обессилен, рождая роман  «Невьянская башня» об уральских рудознатцах и клане Демидовых, журнальный вариант которого принял у меня «Октябрь». А сам основной фолиант уже лежал в «Советском писателе», подтверждённый авансом и обещанием главреда по возможности выпустить его в кратчайшие сроки. Впечатлённый столь неожиданным успехом, я, как говорится, витал в эмпиреях, не испытывая в течение долгого времени ни малейшего желания творить и даже думать об этом.
         Москва же с её суетой и шумом, плавящимся асфальтом и бензиновой гарью, круглосуточно пронизывающей застоявшийся воздух, вовсе не способствовала пришествию муз. Выходить из квартиры никуда не хотелось, и даже любезный сердцу ЦДЛ не прельщал, как бывало в недавние годы. И поэтому, устав от моего брюзжания и бесцельного продавливания диванов и кресел, жена заставила меня взять в Литфонде путёвку и с заметным  облегчением отправила в Юрмалу. На моё счастье, кто-то из коллег отказался от Дубултов, его горящая путёвка ждала счастливца, и счастливцем неожиданно оказался я, с наслаждением вдыхающий сейчас воздух Риги.
         Выйдя из вагона, я прошёл в здание вокзала и из автомата  стал звонить приятелям. Валдиса дома не оказалось. У Юриса телефон молчал, словно проклятый. Зато Инара, мгновенно узнав мой голос, запищала, защебетала, как весёлая птичка, торопясь тут же выложить все местные новости.
         Не прошло и минуты, как я уже знал, что она завершила венок сонетов, а наш общий друг Петерс добивает роман о своём славном деде - красном латышском стрелке. Ояр же недавно побывал с женой в  Швеции и теперь одолевает всех рассказами о ней, а Мирдза, великолепная  рыжая Мирдза, потрясла Союз писателей новой поэмой, которую, вероятно, вскоре выдвинут на премию. Все эти сведения Инара выпалила на одном дыхании и, наконец, поинтересовалась, где я думаю остановиться.
         -Отели переполнены, а у нас сейчас пусто. Дайна у мамы  в Вентспилсе, а Рита плавает. Так что я совсем одна, и ты меня не стеснишь.  И, может, как-то между делом переведёшь мой "венок"...
         Это Инарино "между делом", или "телом", как она выразилась, специфически смягчая звонкие согласные, было её фирменной хитрой уловкой. Уж кто-кто, а я знал, что "между делом" не получится. И если Инара вцепится в своего переводчика, то не выпустит его до тех пор, пока он не переложит на русский язык всё, что она создала за последнее время.
        Кроме того, помня, как эта хрупкая женщина борется за точность каждого своего слова, не допуская даже невинной приблизительности изложения, я почёл за благо остудить её пыл, сообщив, что еду в Дубулты для работы над романом. Для пущей убедительности я приплёл просроченный договор и угрозу издательства потребовать с необязательного автора полученный и быстро истраченный аванс.
        Да простит меня Всевышний, но лукавство было вынужденным, так как, зная друзей, я был уверен, что стоит мне поддаться одному из них, как другие не преминут предъявить свои претензии. И верный бескомпромиссному дружескому долгу, я всё оставшееся время буду корпеть у себя в номере над их новыми "нетленками", выжимая из подстрочников не только то, что в них изложено, но и то, что они подразумевают.
        Однако собственное творчество  - священно. И если ты говоришь, что приехал поработать, то друзья, скрепив сердца, убьют в себе надежды и на некоторое время оставят тебя в покое.  Хотя и покой этот весьма  относителен. Ибо, как назвать хозяев, допускающих, чтобы гость, пусть даже и добровольно, пребывал в одиночестве?
        Повздыхав и похныкав, четырежды подчеркнув, что она так надеялась на моё  с о у ч а с т и е, Инара, наконец, пообещала найти Валдиса  и приехать ко мне вместе с ним и остальными.
        -В магазины не ходи, у нас всюду визитки. И приезжим  ничего не удаётся купить. Это всё ваша перестройка!- добавила она с неприкрытым осуждением, так, словно Латвия не была частью Союза,  а сама она уже не являлась советской гражданкой.
        Попрощавшись с ней, я подошёл к кассе, обслуживающей электрички юрмальского направления. Пожилая латышка передо мной, протянув деньги, жёстко выговорила:
        -Тукумс!
        И я, невольно подражая ей и отчего-то желая сойти за латыша, столь же твёрдо, с ударением на каждой гласной, выпалил название своей станции:
        -Дубулты!
        Однако моя русская физиономия, очевидно, вызвала сомнения у кассира, и он о чём-то спросил меня по-латышски. Сделав вид, что не расслышал его вопроса, я всё так же уверенно повторил: "Дубулты!" и, получив сдачу с трешницы, направился к поезду.
        Спустя несколько минут электричка, набирая ход, проскочила мост над Даугавой и я, прильнув к окну, с нарастающей радостью вгляделся в знакомые силуэты города. Шпили Домского собора и собора Петра вызвали сладостные воспоминания, и долгий вздох о том, что минувшее не повторится, горестно исторгся из груди. А ещё через полчаса, миновав Майори, крохотный и нарядный, словно  игрушечный, городок, поезд прибыл в Дубулты и сердце
снова дрогнуло при виде столь желанных и знакомых мест.
        В вестибюле главного корпуса было прохладно и тихо. Лишь за стойкой администратора скучала милая женщина, оживившаяся при моём появлении. Оформление документов прошло без задержки. Номер коттеджа и даже комнаты были указаны в путёвке, и дежурной оставалось лишь зарегистрировать меня и привычно пожелать приятного отдыха.
        Поблагодарив её, я вышел в парк и мимо небольшого квадратного бассейна, усеянного рано осыпавшейся листвой, прошёл к двухэтажному деревянному теремку с башенкой на  крыше  и цифрой "7" на фасаде.
        На дорожке под окнами резвилась тройка черных, словно бы измазанных сажей котят. Завидев меня, они дружно фыркнули и, задрав хвосты, разбежались в разные стороны. Это было забавно. Я  громко рассмеялся, и тотчас же занавеска, прикрывавшая дверь, раздвинулась и на пороге встала девушка лет 17 - 18 с длинными светлыми волосами, струящимися по плечам, и глазами, напоминающими морскую волну. Нет, скорее всего, это был цвет всей летней Балтики, вобравшей в себя аквамарин, и зелень, и серо-стальной отблеск воды и неба, и сырого песка, в глубины которого вгрызлись цепкими корнями могучие сосны. Вероятно, такие глаза могли быть у русалок, если бы эти создания существовали.
       Пораженный необычной красотой незнакомки, я остановился и невольно ахнул. Презрительная улыбка искривила её губы. Несомненно, она уже привыкла к мужским восторгам. И, капризно дёрнув плечиком и надменно окинув меня взглядом, не сказав ни слова, тут же исчезла.
       -Однако,- растерянно пробормотал я, неприятно поражённый неласковой встречей. И повышенным голосом выпалил в пространство:- Но ведь кто-то же должен меня принять!
       В ответ на этот возглас занавеска вновь откинулась и в дверях, утирая губы и смущенно улыбаясь, появилась хозяйка домика, пожилая невысокая латышка в лёгком ситцевом платье, поверх которого был повязан цветной клеенчатый фартук. Кажется, я нечаянно прервал её трапезу, так как она что-то жевала на ходу, и, поэтому, извинившись, протянул ей направление, подтверждающее моё право поселиться в этом теремке.
       -Да, да, конечно, пожалуйста,- заторопилась женщина, пропуская меня в небольшой полутёмный холл.- Я сейчас вас провожу, у нас всё готово. Ваши комнаты на втором этаже. Секундочку...
       Она зашла в комнатушку, где проживала сама, и я, заглянув туда, увидел прекрасную гордячку, сидящую на кушетке с какой-то книгой в руках.
       "Ага, значит, дева не из писательской семьи, а скорей всего родственница этой дамы,- мелькнула у меня мимолётная мысль, и, встретившись глазами с очаровательным созданием, я тут же безразлично отвёл их в сторону.- Ишь, как губки надула и очами сверкает! Не понравился я ей, что ли? Хотя с чего бы это? Ладно, после разберёмся, а сейчас надо под душ... освежиться с дороги и сразу к морю..."
       -Душ у вас работает?- поинтересовался я, поднимаясь вслед за домоправительницей по крутой узкой лестнице.- А то столько в дороге, жара... духотища.
       -Да, конечно,- не оборачиваясь, ответила женщина, пройдя в конец коридора и остановившись у двери с вызывающим номером "13". -Вот ваш "люкс". Тут все удобства.
       -Да и номер соответствующий!- усмехнулся я, мимоходом успев заглянуть и на веранду, которой оканчивался коридор.
       Открыв дверь ключом, хозяйка ввела меня в апартаменты, которые в прошлый мой приезд занимал один из моих приятелей, обитавший здесь с женой и сыном.
       -Располагайтесь. И  - счастливого отдыха!- традиционно пожелала женщина, протягивая мне ключ.
       -Подождите,- остановил я её.- Неудобно... приехал и даже не представился. Меня зовут Валерий Сергеевич. Я поэт, прозаик, переводчик и так  далее. Ну а вы?
       -А я Бригитта. Комендант или кастелянша, как вам будет удобнее.
       -А по отчеству?
       -Густавовна. Только все зовут просто... и мне это приятно. Но если вы пожелаете...
       -Нет, зачем же, зачем же? Бригитта так Бригитта! А для вас я тогда Валерий... Но... ещё один вопрос. Если это не секрет... кто та девушка, что читает у вас в комнате? Я её не испугал? Она так от меня шарахнулась!
       -Не волнуйтесь, не испугали. Её трудно напугать. Это Майра. Моя племянница. Живёт летом у меня, отдыхает от университета. Ну и в чём-то помогает...
      -А-а, значит, студентка?
      -Студентка. Филолог,- улыбнулась Бригитта.- И немного поэтесса. Тоже пишет стихи.
      -И уже публикуется?
      -Нет. Хотя ей предлагали. Говорит: всё очень плохо и не достойно печати.
      -Скажите, пожалуйста,- изумился я, помня, как сам, выведя первые строки, стремился немедленно представить их миру, и как многие начинающие яростно рвутся на страницы газет и журналов.- А нельзя ли что-то её почитать? Только втайне от неё, чтоб она о том не знала?
      -А зачем это вам? - удивилась хозяйка.- Там ведь всё по-латышски, а вы языка не знаете.
      -Но я всё же переводчик,- нескромно напомнил я.- И на  русский переложил немало ваших поэтов. Так что можно бы и Майру обнародовать, представить... познакомить с большой читающей публикой.
      Я почувствовал, что говорю что-то не то и не так, и мой неприкрытый интерес к поразившей меня девушке может быть истолкован превратно и предвзято.  Однако Бригитта ничуть не удивилась.
      -Вы действительно как все,- улыбнулась она.- Уже столько поэтов предлагали ей помочь, и сейчас у нас живёт с семьёй писатель из Суздаля...
Павел Артамонов. Так он Майру допёк...
       -Па-а-аша?- возбуждённо воскликнул я.- Ту-ут? У вас?
       -Да. Вы его знаете?
       -Ну, ещё бы. Сокурсник по Литинституту! Так что? Этот многостаночник тоже ей предлагал?
       -Многократно... Но Майра лишь смеётся и отнекивается. Однако, кто знает, может, вам повезёт? Попробуйте поговорить с ней. А  сейчас  я пойду...
       Положив ключ на стол, Бригитта чопорно кивнула и торопливо удалилась.
       Оставшись один, я неспешно огляделся. Апартаменты мои состояли из двух комнат, одна из которых являлась кабинетом, так как в ней находился большой письменный стол, рабочее кресло и широкий диван, а вторая была, вероятно, спальней с деревянной кроватью и роскошной софой, на которой вполне могли уместиться трое взрослых. Дополняли меблировку обеденный стол с четырьмя обыкновенными "конторскими" стульями, трёхстворчатый платяной шкаф и несколько картин, написанных местным художником разностильно, но, однако, весьма прилично.
               Наскоро разложив вещи, я принял душ, надел джинсы и тенниску, схватил тёмные очки и, не теряя времени, выскочил из номера. В коридоре и на лестнице никто мне не встретился. Время было предобеденное, и скорей всего народ, как и принято на курортах, находился на пляже. Спустившись в холл, я задержался, надеясь увидеть Майру, но их комната была закрыта, а стучаться под надуманным предлогом мне не хотелось.
      Тройка чёрных котят по-прежнему шалила под окнами. Их задорные глазёнки уставились на меня, и сами они замерли в тревожной неподвижности, вновь готовые в любой момент сорваться  и исчезнуть в густых пахучих зарослях. Однако я сделал вид, что не обращаю на них внимания, и осторожно проследовал мимо. Оглянувшись на повороте, я заметил, что шторка на окне комендантской колыхнулась и там мелькнуло чьё-то тут же скрывшееся лицо.
      Между тем пляж был полон. Солнце жарило по - южному. И повсюду, куда ни обращался взор, он натыкался на полуобнажённые тела, загорелые, розовые и совсем ещё белые, вроде моего, ни разу за всё лето так и не подставленного солнцу. Кто-то издали призывно махал мне рукой, кто-то что-то кричал, вероятно, приветствуя. И я тоже в ответ махал и раскланивался, ещё толком не зная, кого здесь встречу.
      О присутствии Артамонова уже было известно, о других же я не ведал ни слухом, ни духом. И был приятно удивлён, когда, подойдя к одной из групп загорающих людей, обнаружил там всех своих знакомых. Тут были поэты , прозаики,  драматург и один весьма солидный литературовед и критик, поддержавший в своё время  плеяду  пишущих и разгромивший впоследствии добрую половину из них. Фамилия громовержца была Волков. И по этому поводу не раз шутили, что сей "волк" поначалу привечает "барашков", усыпляя их бдительность, чтобы затем с наслаждением съесть. Меня, слава Богу, он обошёл своим вниманием, вероятно, я не представлял для него интереса, да и сейчас, бегло поздоровавшись, он  изобразил равнодушие, продолжая с жаром объяснять одному из стихотворцев униполярную необратимость фонем в палиндроме.
      Поэт, разморенный солнцем и пивом, пустые бутылки из-под которого валялись вокруг, слушал профессора в пол-уха. И поэтому мой приход воспринял как избавление от надоевшего схоласта, вдалбливающего в его затуманенные мозги совершенно недоступные и ненужные премудрости. Остальная пятёрка поддержала его, и "светило, оборванное на полуслове, недовольно поморщилось и опрокинулось на плед, прикрыв лицо панамой и игнорируя нас.
      Разговор сразу же завязался о Москве. Я был свеженьким  гостем,  и все ждали новостей. Но я разочаровал их своим неведением, объяснив, что был занят огромным романом, и теперь с нетерпением сам жажду узнать, что творится в писательском союзе и в обществе.
      Был июль девяностого. Ещё  продолжал бездарно править Горбачев, и сепаратистские настроения смущали националистов, в том числе и латышей, мечтающих об избавлении от "невыносимого русского ига". Раскольничьи мечты высказывали и писатели, которым осточертело быть в связке с теми, кто духовно и нравственно был им чужд,  и с кем их объединяло лишь членство в одном творческом союзе. Так или иначе, развод был неизбежен. "Лапотники" и "интеллектуалы" схлестнулись насмерть... Но пока  все  ещё были в одной упряжке, и хотя порой, демонстративно не замечали друг друга, тем не менее, ездили в одни и те же дома творчества, вынужденно соседствуя не только в комнатах, но и на пляжах, теннисных кортах, в бильярдных, библиотеках, и даже за обеденными столами.
      Всё это не вызывало особого энтузиазма. Среди тех и других  у меня были друзья, требующие и от меня "определения позиции".  И мне стоило немалых трудов всякий раз доказывать, что дружба и идеология - понятия несовместимые.
      Посидев недолго с честной компанией и узнав, кто из знаменитостей нынче обитает здесь, я решил прогуляться по взморью.
      -Да куда тебя несёт?- зашумел поэт Листовский.- Нагуляешься ещё, наглядишься на всех! А сейчас раздевайся и ныряй лучше в море! Вода - точно коктебельская! Парное молоко!
      -Да я плавки не надел,- слукавил я. И, отряхнувшись от песка, направился вдоль берега.
       Море безудержно манило к себе. Сотни  купающихся барахтались в его водах . Волн, в привычном понимании, не наблюдалось, и лишь лёгкое колыхание почти застывшей поверхности говорило о том, что море живо.  Далеко на горизонте над пучинными глубями вырисовывались силуэты стоящих на рейде  кораблей. А весь юрмальский залив был одной длинной отмелью, и желающие поплавать должны были преодолевать расстояние едва ли не в сотню метров, чтобы добрести до приличной воды. Поэтому, взглянув на часы и помня об обеде, я вздохнул с сожалением и вслед за потянувшимися к Дому отдыхающими, направился в столовую.


        Почти все столы в обоих просторных залах оказались занятыми, и меня посадили у самого выхода, чему я неподдельно обрадовался. Отсюда я мог видеть всех посетителей, и в течение получаса многоликое общество в одиночку и с семьями прошло передо мной. Лица знакомые и впервые увиденные чередой проплыли перед столиком, и я встретил среди них тех, кто был мне приятен, и иных, кому был неприятен я сам.
        "Что поделаешь? Се ля жисть! И нечего её облаивать!"- любил частенько повторять один мой  дружок, давно покинувший  СССР и уже ставший «классиком»  в далёком Израиле. И я, следуя этому мудрому совету, принимал нашу так называемую   "vi"  во всём её многообразии.
        При выходе из столовой ко мне бросился Артамонов.
        -Мужичок! Нам сказали, что ты с нами соседствуешь!- радостно закричал он, представляя меня своей жене и сыну.- Это друг мой Валерий! А это Зина и Славик. Так что всех вас прошу любить и жаловать. Я как чувствовал, что надо поселиться в коттедже. Мне ведь этот главный корпус дважды предлагали, а я... нет, не устраивает, хочу отдельно! Ну и выбил, в конце концов, тихий теремок. Правда, первый этаж, ну да что поделаешь. Зато вроде как на даче, а не в шумной гостинице. Под окошком цветочки, совсем как дома. Красота! И  соседи спокойные. Две старушки с Украины, дед-писатель из Брянска, и ещё одна семья... вроде родственники пишущих. Да, ты видел девицу, что живёт у Бригитты?- покосившись на супругу, поинтересовался он.- Это черт знает что... нечто невероятное! Всё мужское население по ней сходит с ума! А уж сплетен, уж сплетен... каких только нет. Ты Листовского знаешь? Так он всерьёз утверждает, что Майра не женщина, а русалка! И ночами уходит к своим подругам в море! Ничего себе сюжетик?
        -Фи! Какая ерунда,- усмехнувшись, поморщилась Зинаида.- Один сдуру что-то ляпнул, а другие повторяют. Этот самый Листовский постоянно под шафе, ну и Павлика к нему как  магнитом тянет. Но вы не верьте им! Майра замечательная девушка. А мужчины хуже баб, болтают, что ни попадя. Им обидно, что она от них шарахается, как от чумных. Вот и Пашу моего решительно отшила. И он жутко переживает, не может прийти в себя. Как же так, любимец женщин, и вдруг такая осечка?- с очаровательной улыбкой закончила она.
        Я взглянул на старого друга. Невысокий, широкоплечий, с простецким добрым  лицом, на котором васильково светились небольшие глаза, он казался этаким мужичком-боровичком, которых в  изобилии рожает земля русская. Да и творчество его, все  рассказы  и повести были посвящены обычным людям,
нелегко добывающим свой хлеб и трудное счастье всё на той же многострадальной русской земле. Крупный курносый нос и мясистые губы вкупе с выпирающими крепкими скулами не давали возможности причислить его к  красавцам. И, тем не менее, Зинаида была права: женщины обожали Артамонова, зачастую поверяя ему свои самые заветные тайны. Я помнил, как в институте все наши поэтессы в один голос уверяли, что Пашка - лучший из нас. И поэтому мне было понятно его огорчение из-за того, что какая-то взбалмошная девица откровенно и вызывающе пренебрегла его вниманием.
        Судя по всему, Зина супруга не ревновала. И я впоследствии понял, что она относилась к нему как  к большому ребёнку, совершенно уверенная в том, что без неё он пропадёт. Признавая его несомненный талант, она требовала от него и обязательной обыденности, часто ставя  в пример кого-то из знакомых - некурящих, непьющих, мастеров на все руки. А у этого увальня годами не работал пылесос, текли краны, сифонил бачок в туалете, и  заставить его заниматься всем этим стоило ей немалого труда и нервов.
        Впрочем, и мне это было знакомо. Я немногим отличался от славного собрата и не раз слышал от своей любимой женщины, что вот Саня  - сосед наш по лестничной клетке - настоящий хозяин, а я чёрт знает что.
        -Ну, так ты её видел?- повторил вопрос Павел, сделав вид, что не расслышал реплики жены.- Ну и как она тебе?
        Я пожал плечами, мимолетно подумав, что будь тут моя Наталья и задай я при ней подобный вопрос, отношения наши прервались бы надолго. Однако Зина была спокойна и даже вроде бы иронична в отношении и Павла, и меня самого.
        "Все вы, дьяволы, одинаковы,- было написано у неё на лице.- Бабники, кобели, ветрогоны паршивые, одним словом  поэты  - никчемный народ!"
        -Да ничего вроде особенного,- наконец, ответил я. И увидев недоверчиво расширившиеся глаза Павла, торопливо добавил:- Хотя, по совести, не успел ещё  как следует её разглядеть.
        -Разглядите ещё,- ободрила Зинаида.- Мой уж дома не сидит, всё у неё под окнами страдает. А ведь клялся, что едет сюда работать!
        -Но ведь так оно и есть!- ударил себя в грудь кулаком Павел. - Я писал... целых два дня... Только надо же и отдыхать. Лето нынче вон какое, грешно торчать в комнате. А повестуху дотянем, куда она  денется? Одной больше, одной  меньше, не все ли равно?
        Мы стояли в вестибюле главного корпуса, провожая глазами  бредущих мимо нас людей. Именно  б р е д у щ и х, неторопливо, спокойно, с выражением сытости и довольства на лицах. Некоторые из знакомых останавливались ненадолго, спрашивали о чём-то, приглашали к себе в гости, и я отвечал, благодарил, обещал навестить, соответственно приглашая в то же время и к себе, объявляя каждому номер дома и комнаты.
       -А ты, брат, популярен, - усмехнулся Павел.- Всех-то знаешь, со всеми "китами" на ты. Хорошо вам в столице - живёте кланом! Всё у вас под рукой: и Литфонд, и издательства. А  у нас  в глухой провинции - тьма и таракания! А зимой так вообще некуда деться от тоски!
       -Но зато ты писать можешь спокойно и свободно. Никуда тебя не тянут: ни секций, ни парткома... А у нас стоит выбиться из рабочего состояния и попробуй потом вновь обрести себя! Да и Суздаль твой отнюдь не глухая провинция. Тут уж  ты прибедняешься, и зря сочувствия ищешь.
       -Раньше каждый кулик своё болото хвалил, а теперь приоритеты на глазах меняются,- засмеялась Зинаида и, подхватив мужа под руку, повлекла его к выходу.- Топай, провинциал несчастный! Все уже отдыхают. И нам пора. Почитаем часок... Вы идёте с нами?
       -Да, конечно, - заторопился и я.- Впереди почти месяц, со всеми не раз встречусь. А пока действительно не мешает прилечь. Тем более, что всё-таки после дальней дороги...
       -Не такая  уж и дальняя,- съехидничал Павел.- Лёг в Москве, проснулся в Риге!
       -Ты, быть может, так и делаешь. А я в поездах не сплю,- возразил ему я.- На стоянке задремлю, а лишь тронемся с места, и колёса застучат, как весь сон черту под хвост. Э-э, да что говорить! Это ты бронебойный, а у нас натуры  нервноразрушенные и тонкие. Вы знаете, Зиночка, на него в Литинституте со всех курсов приходили глядеть, как на чудо. В общаге дым коромыслом, пропиваем стипендию, все на головах стоят, а Паша спит. Утром едем на лекции, разбитые, сонные, еле головы держим, чтобы не уснуть. А Паша этак безмятежно щечку на руку положит, другой ручкой прикроется и снова бай-бай... Но вот что интересно, дрыхнуть-то дрыхнул, а учился лучше всех и красный диплом получил. Подойдёт к нему на лекции, например, профессор Ерёмин: дескать, всё,  Артамонов, сейчас я вас уем, - да и спросит : "О чём  это я, братец, рассказывал?" А Паша, глаз не открывая, хотя всегда приподнимаясь, ему тут же и отбарабанит, что и почём. У того очи на лоб, мы тоже в шоке, а Павлухе хоть бы что, он снова спит!
       -Э-э, не слушай его, Зина, он такого натреплет! Вот друзья, ну, кирюхи, из мухи слона сделают! Про себя-то забыл, как прыгал от девок без порток со второго этажа? У-у, "Гагарин"! Погоди, начну писать мемуары, всю твою подноготную как есть распишу!
       Выражение миловидного личика Зины стало ещё более определённым. "Значит, я не ошиблась, значит, все вы - босяки!" И уже с некоторой опаской она взглянула на меня. Чего, действительно, можно ждать от прохвоста, беспардонно сигающего из чужих окон, да к тому же, оказывается, и без штанов?
       -Не волнуйтесь, Зинуля,- поспешил оправдаться я.- Мы оба шутим. Сочинители! Такая наша планида!
       -Да уж,- покачала головой Зинаида, не зная, верить мне на слово или подождать. Во всяком случае, я был уверен, что, вернувшись к себе, она учинит Артамонову допрос с пристрастием.
       Как я и предполагал, расчёт оказался верным. На следующий день Павел, похохатывая, рассказывал о фронтальном натиске любимой женщины, стремящейся оградить легкомысленного мужа от дурного влияния московского гостя.
       -Но, старик, я устоял и не посрамил нашей дружбы! Теперь она будет тебя боготворить!
       Не ведая, каким образом он возвысил меня в глазах Зиночки, я недоверчиво хмыкнул и пожал плечами. Однако, как ни странно, но именно с того дня отношение милой женщины ко мне переменилось, и я вынужден был, поддерживая репутацию, вести просто  положительный образ жизни. Но это было потом.  А сейчас мы приближались к нашему теремку, возле которого, не замечая нас, Майра играла со своими котятами.
       В руке у неё была длинная веточка, и трое шустрых чёрных бесенят охотились за ней, безбоязненно прыгая по бетонным плитам дорожки. Казалось, что девушка радуется больше зверьков. Её смех прерывался восторженными восклицаниями, и две опрятных старушки, замершие у дверей, с удовольствием наблюдали за этой игрой.
      -Эти бабки - письменницы из Буковины,- доверительно шепнул мне Павел.- А то - Майра, которую ты не разглядел. Так что пользуйся моментом, пока она естественна...
      Однако, словно бы услышав его слова, Майра резко обернулась и прекратила забаву. Котята, обрадованные, что веточка досталась им,  с наслаждением набросились на неё, забыв о присутствующих. Старушки, покивав нам ухоженными кудерьками, чинно удалились в свои номера, и Майра хотела последовать за ними, но, видимо, посчитала это невежливым и осталась, улыбаясь Зине и Славику. Нас же с Павлом она вроде бы не заметила, хотя я готов был поклясться, что она нервно и напряженно отмечает каждое наше движение.
      -Нагулялись?- певуче спросила она, вероятно, для того лишь, чтобы только спросить.
      -Да,- кивнула Зинаида.- Нагулялись, накупались. Солнце нынче отменное. Вода прекрасная! А ты?
       -А я ещё не успела,- ответила Майра, безразлично скользнув глазами по нам.
       -А вот это Валерий!- тут же представил меня Павел.- Познакомься, Майра. Известный прозаик, поэт.
       -Да мы виделись уже,- сказала девушка, останавливая на мне свой странный взгляд.
       Будто две холодные льдинки обожгли моё сердце, и я, не знаю почему, неожиданно для себя, фамильярно подмигнул ей и послал воздушный поцелуй.
       Брови девушки изумлённо поползли вверх, глаза расширились, и  она, резко повернувшись, убежала в дом.
       Зина не заметила моей выходки, а Павел  обескуражено похлопал глазами  и, натужно засопев, подтолкнул меня плечом.
       -Ну, ты даёшь, мужичок! Ладно... пока до вечера. А там  видно будет, куда ветер подует!
       -Мама, можно я ещё погуляю с ребятами,- жалобно заканючил Славик.- Мне не хочется спать, и я не засну! Ну, можно, мам? Папа, скажи!
       -Ну, пускай погуляет,- поддержал сына Павел.- Познакомится  с
мальчишками, отстанет от юбки твоей.
       -Ладно,- смилостивилась Зинаида.- Только тут играй, под окнами, и к морю ни-ни!
       -Ни за что!- обнадёжил её отпрыск, резво бросившись к играющим возле бассейна сверстникам.
       -Красавец растёт, гроза девчонок,- поглядев ему вслед, улыбнулся я.
       -Да уж, все вы такие,- вздохнула Зинаида.- И за что только мы, дурехи, млеем от вас? Ну, иди же, иди!- подтолкнула она мужа и, царственно кивнув мне, понесла себя вслед за ним...

                см. продолжение.

Юрмала. Дом творчества писателей. Сергей Залыгин,Алексей Мишин, Виктор Сидоренко, Вл.Марфин