Числа

Был такой человек, который пытался сосчитать до бесконечности и, видимо, сошёл с ума от того, что не смог остановиться. Думаете, я шучу? Так все и было! Не верите? Сейчас я вам расскажу!

Этого человека звали Томпсон — это, конечно, только фамилия, — а имени его никто не знал. Его считали скупым, тщедушным и сварливым стариком, что, впрочем, не мешало ему получать удовольствие от своей замкнутой и блёклой жизни. Встречаясь на тёмной лестничной площадке с молодыми соседями, он провожал их подозрительными взглядами и хищно скалил зубы. «Будто это может кого-то напугать», — фыркали соседи, в то время как поджилки у них тряслись от страха. Признаться, друг другу, что злющий сосед ввергает их одним взглядом в настоящий ужас, они никак не могли.

Причины его нелюдимости и лютой ненависти ко всему живому никого особо не интересовали, а сам он не имел потребностей кому-то что-то объяснять или оправдывать свой характер. Словом, никто не знал, почему старик Томпсон так на них смотрит и чуть ли ни шипит вслед.

Имея столь скверный характер, он, тем не менее, имел ещё и приличную работу, ради которой выходил каждое утро из дома, прожигая глазами спины спешащих по своим делам студентов и прочих деловых людей.
На самом деле, мистер Томпсон очень любил цифры. Его восхищала их красота, их окончательность. Завораживала бесконечность всевозможных сочетаний. Вечером, возвратившись с работы, он садился в старое, потрепанное жизнью и молью, кресло, включал ночник, стоявший тут же на маленьком столике, — до него легко было дотянуться рукой, — и принимался считать.

Он просто считал от единицы до изнеможения: «Один, два, три». Досчитав до первой сотни, мистер Томпсон тяжело поднимался, шаркающей походкой доходил до книжного шкафа, доставшегося ему ещё от матушки, — не менее сварливой и пугающей, — и брал с полки книгу потолще. Он помнил, как старушка, которая была когда-то его молодой и красивой, полной сил матерью, — такой он видел её в детстве, и такой же представлял сейчас, — присаживалась в это самое кресло, раскрывая книгу.

Достопочтенная миссис Томпсон была, действительно, красивой женщиной — лишь к пятидесяти её лицо осунулось, на руках проявилась первые старческие пятна, глаза так глубоко запали, что казалось, она должна видеть мир, будто из какого-то кошмарного аквариума. Тем не менее, даже тогда в ней читалась некая неуловимая красота. Высокий аристократичный лоб обрамляли серебряные ниточки редких волос, прилежно сложенных в аккуратную причёску, заканчивающуюся где-то на макушке женщины. Устроившись поудобнее, матушка мистера Томпсона принималась читать, степенно переворачивая страницы и периодически кивая в такт собственным мыслям.
Каждый раз, проводя кончиками пальцев по подлокотникам своего наследства, мистер Томпсон мысленно с собой соглашался, — кресло давно пора отправить на помойку, — и каждый день все повторялось заново.

Вот и сейчас, джентльмен грузно опустился в кресло, которому давно пора было отправиться на покой, и раскрыл тяжёлый томик. Только, в отличие от матушки, мужчину совсем не интересовали подробности жизней великих учёных, художников или врачей. Ему не хотелось узнать, какие приключения за первым же углом поджидают отважных детективов, — именно такие истории больше всего волновали покойную миссис Томпсон, — он не стремился разгадывать тайны, не замирал в трепетном нетерпении прежде, чем погрузиться в миры выдуманных историй и художественных описаний.

Пока соседи по площадке на цыпочках проскальзывали мимо его дверей, боясь, что он вдруг выскочит им навстречу и поколотит тяжелой тростью, мистер Томпсон начинал считать. Начиная с первой страницы, он считал, сколько слов сумела уместить под своей обложкой очередная книга.

Сколько строк расположилось на каждой странице, сколько точек и предложений. Однажды он надеялся пересчитать все буквы во всех своих книгах.
А пока его просто восхищали те экземпляры, которые оканчивались числами кратными десяти. Ещё лучше были кратные сотням или тысячам — такие были большой редкостью. На втором месте шли кратные пяти, но и они встречались не часто.

Закончив очередную книгу, удовлетворённый и довольный проделанной работой, мистер Томпсон записывал затупившимся карандашиком получившееся число в уголке форзаца и отправлял книгу обратно на полку. Такие тихие вечера, проведённые за «чтением» были неизменной и неотъемлемой частью его довольно скучной жизни. Изредка их нарушали неожиданные визиты некоторых родственников мужчины.

Например, его молодой честолюбивый племянник любил заглянуть на чай к дядюшке, чтобы поинтересоваться состоянием здоровья, а заодно убедиться, что все ещё числится в завещании, как самый любимый «сынок». Мистер Томпсон глядел на назойливого гостя бессмысленным взглядом и гадал про себя, когда сможет вернуться, наконец, к своим чрезвычайно важным делам. Сурово сведённые над переносицей брови не производили на племянничка должного эффекта, а потому мистеру Томпсону оставалось лишь обреченно вздыхать.

Но племянник рано или поздно уходил, и старик, торопливо кивая, возвращался в свою крутящуюся вокруг чисел жизнь. Его увлечённость или, если угодно, зацикленность, и послужила причиной того, что случилось дальше.
Работа его, которую он не мог просто так бросить ради своей страсти, потому что остался бы тогда вовсе без средств к существованию, не отнимала много времени и не требовала умственного напряжения, — мужчина служил клерком в крошечной конторке на углу той же улицы, где стоял его дом, — занимался он, по большей части, тем, что перекладывал с места на место бумажки, вёл простенькую картотеку клиентов и вежливо улыбался им же, когда они вдруг являлись к управляющему.
Клиенты, правда, не считали его улыбку вежливой или хоть сколько-то милой, но почему-то никогда не жаловались. Только спешили просеменить мимо и скрыться в кабинете управляющего. Из конторки они всегда выходили через чёрный ход. Мистер Томпсон не придавал этому значения. Он вообще мало чему удивлялся.

И вот в обыкновенный будний день, вернувшись, наконец, с работы, мистер Томпсон опрометью кинулся к неизменному креслу, с серьёзным намерением осуществить свою заветную мечту. Он бросился в кресло с такой решимостью, будто от этого зависела вся его жизнь, замер на какое-то мгновение, выпрямил спину и упёрся дрожащими руками в колени. Переведя дыхание, он улыбнулся сам себе, несколько раз глубоко вздохнул и, прикрыв глаза от наслаждения, начал считать. В этот день он просто понял, что не успокоится, пока не поймёт, сколько всего существует чисел.
Первые несколько часов всё шло прекрасно — мистер Томпсон был все ещё полон сил. Из своих уроков математики, много лет назад, он отлично помнил, что означает  понятие бесконечности. Он точно знал, что количество чисел неисчерпаемо — границы им попросту не нужны. И всё-таки, каждый раз, когда он задумывался о том, что может считать и считать, и считать, не останавливаясь, в глазах его появлялся лихорадочный блеск, сердцебиение учащалось, а пересохшие губы, будто в предвкушении, сами с собой растягивались в улыбке.

«Досчитал до смерти» — поставил диагноз врач.
Вместе с полицейским и обеспокоенным племянником он вынужден был взломать входную дверь, чтобы попасть к покойнику, и теперь, с задумчивым выражением на интеллигентном круглом лице, смотрел на полностью истощенное тело, распластавшееся в какой-то рухляди, бывшей когда-то мебелью.
«Дядюшка любил считать», — подтвердил племянник внезапно охрипшим голосом.
«Не стоит тревожиться, — поспешил заверить его врач, — это совершенно не заразно».

Молодой человек ошеломленно смотрел на почтенного доктора.
«Интересно всё-таки, до какого числа он дошёл», — тихо пробурчал полицейский, чьё плечо все ещё ныло после близкого знакомства с массивной дверью. Врач неодобрительно хмыкнул и посмотрел на чрезмерно любопытного мужчину исподлобья.
«Что? — гаркнул тот, поймав на себе взгляд врача, — Судя по всему, он был занят любимым делом, и я не вижу ничего плохого в таком конце».

«Свихнулся от наслаждения», — с кривой усмешкой прошептал родственник покойника. Он уже начал прикидывать, где его милый сумасшедший дядюшка мог спрятать завещание, и какого размера может достигать его наследство, если учитывать граничащую со скупостью бережливость, свойственную его дяде. Впереди его ожидала мучительная бумажная волокита, но он ринулся в эту борьбу с завидным энтузиазмом.
Сначала он, конечно, решил вопросы с погребением усопшего. Скромная церемония, тихое местечко, невзрачный, — дядя оценил бы его по достоинству, — памятник и короткий вечер с парой родственников, которые желали только поскорее скрыться с этого мероприятия. Дядюшку Томпсона никто не знал достаточно хорошо, чтобы питать к нему тёплые чувства и скорбеть о нем теперь.

Когда все организационные вопросы были, наконец улажены, а предприимчивый племянник отыскал заветную бумажку в скособоченном комоде, алчность его уже была готова затопить кипящей лавой всё вокруг.
С улыбкой безумца устроился он на любимом дядюшкином кресле и начал читать. Поверенный старшего мистера Томпсона стоял тут же и сконфужено мял в руках серую шляпу. Молодой человек вызвал его накануне, чтобы тот огласил последнюю волю «любимого» родственника.
Переминаясь с ноги на ногу, поверенный готов был провалиться сквозь землю, ожидая реакции младшего Томпсона. Когда же тот, резко выпрямившись, вперил в несчастного полный ярости взгляд и тонким голосом взвизгнул:

«Это такая нелепая шутка?!», — поверенный нервно сглотнул и ослабил на своей широкой шее тугой узел галстука с нелепым узором.
Завещание мистера Томпсона гласило следующее:
«Все имущество моё, какое ко дню моей смерти сумею я сохранить в целости и сохранности, я завещаю тому, кто сможет достичь цели, к которой я сам готовился большую часть жизни, но, очевидно, так и не сумел добиться. Тому, кто сумеет сосчитать все существующие в мире числа и узнаёт, сколько их заключено в бесконечности, достанется всё, что накопил я за годы моей скромной жизни».

«Боюсь, что это не шутка, мистер Томпсон», — пролепетал поверенный, тихонько пятясь к двери. Единственным его желанием было убраться подальше от недовольного мужчины и больше никогда не вспоминать о существовании этого семейства — старший Томпсон произвёл на него не лучшее впечатление, чем племянник. Но тот хотя бы не выглядел так, будто готов в любую минуту вцепиться ему в глотку. Чему бы, кстати, страшно удивились соседи покойника.

«Можете забрать этот мусор с собой», — обречённо прошептал Томпсон младший. Листок, исписанный неровным почерком дядюшки, выпал из обмякшей руки и медленно спланировал на ковёр, который давно никто не выбивал. Мистер Томпсон помешался. И молодой племянник сейчас был так же близок к сумасшествию, как дядя.

Вот такая История приключилась. И хотя тот врач клятвенно заверял, что болезнь дяди не может быть заразной, честно скажу, мне и самому порой хочется поддаться искушению и добраться до бесконечности — получить, наконец, дядюшкино наследство.