Чиновник Иванов

В этом рассказе я преследовал цель проникнуть в головы и души обличенных ответственностью людей, до поры искусно заглушающих в себе голос совести.

Все герои и события вымышлены. Любое совпадение с действительностью случайно и не является преднамеренным.



I

— Во-о-о-вка! Иванов!
Опуская руку, кричавший через дорогу человек поправил очки.

Оглядываясь через плечо, размахивая пальто он перепрыгивал лужи к припаркованной у спортбара X-6.
Облокотившись на дверь со стороны бара, холодной глыбой замер здоровый мужик в летах.
Рядом с ним, вызывающе напрягая мышцы нервничал еще один бык, помоложе. Рука его гуляла у черной дыры кармана кожаной куртки и ушла за́ спину под взглядом глыбы.
Оба уставились на белобрысого водителя, торопящегося втиснуть рано располневший зад в салон. Поздно.

— Ты, да! Я тебя узнал!, — подпоясанное шарфом небритое лицо, открытая улыбка, — Иванов...

Сволочь ты, чтоб тебе...
— Привет Сенцов, привет..., — вытряхнув ролекс из пальто, Иванов важно пихнул ему руку. "Rolex: хозяин жизни". Но Сенцов не листал их рекламных проспектов и громко заключил Иванова в неловкие объятия:
— Здоро́во!!

Перед людьми-то как неудобно...Пидор е*аный. Иванов поспешно отстранился, недовольно морщясь сквозь дорогие очки-стеклышки и отряхивая пальто. Глыба молча замерла у открытой двери, бык переминался с ноги на ногу в такт пищавшему из салона датчику. Сенцов ничего не замечал:

— ...Ну и погода! Февраль называется! Видел про тебя в новостях...Ты у нас всё столоначальник? Хех-хе-кха-кха
— А машина-то! А я пишу новую книгу...ироничный игровой роман...художественный андерграунд, политика, секс...будем презентовать публике...анти-кафе...А я вон с девочками..., — он показал на пьяно вывалившихся из клуба бальзаковских дам, рьяно замахавшим ему в ответ: "Ууууу!!"

Сенцов, пригладив укрывшую лысину прядь и поправив модные очки в крупной оправе, отставил руку назад.
Он делал так всякий раз перед тем как начинал читать свои дурные стихи деланно-торжественным голосом. Он кашлянул. Он был пьян.
Вперившиеся в него глаза быка наливались кровью из надувшихся на шее жил.

Уловив момент, Иванов кивнул ожидавшим пассажирам, приглашая сесть и сам радостно хлопнул дверью. Мы спешим.
Иванов едва успел повернуть зажигание, как Сенцов забарабанил пальцами по стеклу. Иванов испытал огромное желание дать газу по раскисшей грязи и перепачкать дурака с ног до головы.
Увы этот идиот, пусть слегка, но касался богемы, и в удушающей тесноте провинции, локтями прокладывая себе путь, приходилось считаться и с таким. Необходимо держать renommée.

Выскользнув из памяти бархатной тканью, накидываемой на клетку с верещащим попугаем, знакомое французское слово успокоило его. Иванов опустил стекло, смазав первые капли зачастившего дождя.

Сенцов присматривал место для своего гарема и явно хотел напроситься в салон.

— А вы сейчас куда?
— В другую сторону, — бросил Иванов и резко стартовал вниз, снявшись с сцепления. А вот это было стильно. Об этом будут говорить.

Уменьшающийся Сенцов замелькал в отражении. Иванов поправил зеркало и поймал взгляд развалившегося сзади крепкого мужика в дорогом пальто. Он молчал.

— Во мудак. В школе за одной партой сидели, — зажав дугу руля меж пальцев, Иванов мягко вывел урчащий как котик джип на дорогу
— В Литинститут поступил… Долбаёб… , — покрутив головой, сворачивает на перекрестке, — Сейчас официантом работает,  в «Старой Руссе»… Столоначальник бля...

Сидевший сзади крепкий лоб алчно ухмыльнулся золотыми коронками.

— Нама-а-ана устроился. У нас на довольствии… Ты считай давай, Сержант!, — он хлопнул по плечу сидевшего рядом с Ивановым быка.

Тот кидал быстрые взгляды: на дорогу, на водителя. Бык снял руку с лежавшей в кармане волыны и вынул из-за ворота мятый конверт. Армейская наколка замелькала среди багровых русских и пастельно мягких европейских и американских купюр.
— Раз-два-три-ч-тыре…Десять-надцать…Этих восемнадцать…

— Хорош!, — следивший за счетом крепкий лоб откинулся назад и уверенно вперил взгляд в затылок Иванова:
— Ну чё, теперь у нас никаких проблем не будет с парковкой?

— По своему департаменту я гарантирую, — Иванов знал, что на месте большой парковки, раскинувшейся среди новостроек, до революции располагалось кладбище павших в Первой Мировой.

Недавно по региональному ТВ подняла истерику жительница района, чей дед обрел покой под колесами машин счастливых потомков. Её крик подхватили члены местного клуба реконструкторов, мелькнувшие в кадре с хоругвями и в кителях. Лакированные козырьки фуражек сверкали над завитыми, первыми усами готовых пасть за "Ве́ру, Царя́, Оте́чество!"...

Сюжет увидели те, кому надо и через день в квартире искавшей покоя праху деда женщины, уже немолодой, раздался звонок. Ей вежливо объяснили, что память о павшем предке очень похвальна, но в ее возрасте не грех бы подумать о здоровье детей и внуков.
А клуб реконструкторов сгорел на следующий день… Основателя клуба притянули за незаконно подведенную проводку, троицу остальных отлупили в переулке отнятыми у них знамёнами и хоругвями…

Парковка принадлежала местному союзу ветеранов войны в Айастане.
Двадцать лет назад, в боях с кавказскими гастролерами и местной шпаной они с честью отстояли на нее свое право.
Но теперь над ними загудели грозные тучи. Тяжелая лапа развалившегося над страной неуклюжего механизма завозилась, разбуженная мелкой рябью скандала в бездонном океане медиа.

Встречей с этими господами Иванов был обязан тем, что служил звеном в одной из передаточных цепей растревоженного маховика.
Неделю назад к ним в департамент поступил запрос на экспертизу исторической ценности земельного участка, занимаемого парковкой. Иванов мог дать самый резкий ход бумаге отправив ее, следуя логике процесса, в новообразованный в связи с громкой годовщиной Первой Мировой комитет. В таком случае, парковки бы не было уже в мае.
Или же он мог подержать ее у себя полгода, пока наверху о ней не забудут, а после отправить ее самым обычным путем, где запрос бы гарантированно затерялся на несколько лет, а может — навсегда.

Иванов не колебался, и поэтому сейчас он плавно вел машину с бывшими братками — ныне уважаемыми, легализованными бизнесменами, по разбитым проулкам исторического центра города. Сидевший сзади председатель союза ветеранов, в лихие годы гремевший под кличкой "Генсек", был давним партнером по бизнесу его соседа по дому.

Иванов был рад оказать всю возможную помощь заслуженным гражданам города. Иванов был рад, припарковав джип в глухом углу, напротив увитой сухим плющом церковной ограды, принять из рук быка шуршащие банкноты. Но не был счастлив.

Конечно нельзя утверждать, определенно одно: шорох денег имеет особую частоту звука, напрямую воздействующую на выброс дофамина у приученной к этому обществом, павловской собаки.
Всякий раз, обращаясь со взяткой, Иванов старался не выказывать алчности. Но он знал в себе, что его выдает каждое движение, будь-то подергивание колена в такт счету, или пробежавший спешно по пересохшим губам язык, особый огонек в глазах, загоравшийся от контакта его пальцев с волокнистой бумагой. Знал, ничего не мог поделать. Как всегда.

Тревожный клёкот птиц крыла́ми рассек тишину салона и умчался вверх к немым куполам. Иванов кончил счет сбившись и уставился в сумрачную пустоту памяти, выложенной гулким камнем, освященной точками свечей и мутным блеском золота, обрамлявшим строгие лица святых. Приговор живых, пляшущих багряным укором древних лиц был суров и неотвратим... Точки сигарет жадно вспыхнули и окурками полетели в снег.

— Ну чё, нормалёк там?, — "Генсек" заглянул в салон с улицы, обдав и развеяв ладан совести Иванова терпким запахом табака из гниющей глотки.

— А? Да-да, — Иванов сбился считая, но не желая показать себя растяпой перед солидными, грозными людьми, торопливо запихнул конверт во внутренний карман пальто. "Генсек" заметил и ядовито улыбнулся.
Заметив у начальства, давил гнусную лыбу и его протеже.

— Поехали тогда, чё, — "Генсек" с бойцом вломились в салон. Иванов молча довез их до стоянки напротив древней колокольни, где дожидался белый BMW. Он вышел вместе с ними и грузно топтался рядом, пока они рассаживались по местам.

— Я все понимаю, память… Лежат там такие же как и мы, бойцы! Но мы-то пока живы — и хочется пожить красиво. А как умрем, нас с ними вместе и помянете… Храм будет. Завещаю так, блябуду…Ну давай!, — рассмеялся лоб и укатил на белой бэхе.

Иванов посидел в машине, гоняя зря топливо и мрачные мысли. Всякий раз он не только обнаруживал алчность при даче взятки, он был жаден и до угрызений совести, которые тоже бывают приятны.

Совесть про́дал. Душу про́дал. Что духовник-то про Иуду сказывал? Эх деньги...
Выйдя из урчавшей машины, Иванов закурил. Под ногами студенистая грязь. Белой костью торчала между небом и землей колокольня церкви: век XVI?
Рядом уже второе столетие валились в пропасть деревянные домишки. Со дворов вдоль кривой, пьяной, застывшей в падении улочки, ржавой железной кровлей громыхал лай псов.

Иванов втянул сырой воздух, испорченный тоской безлюдных, одиноких в своей безграничности пространств, окружавших город за рекой.
Ничего здесь не меняется! То-ли дело — Париж, рю де Риволи...суп а-ля ойньон, бон аппетит мсье... Всё всегда ново, всё хорошо! Новые скульптуры, новая мода, новые шлюхи— Европа! — вот где умеют обращаться с человеком.
Хлопнув дверью, он выехал в сверкающий центр.
Да и здесь теперь конфетку сделали. Но теперь, после повышения-то! на майские полечу в Ниццу. Последний раз...дааа с Ленкой еще, до развода.
Ааа! вот х** тебе Ницца, алименты в апреле. Сука все вытянет! Иванов зло подрезал лоха́ на жигуле.

Чё-то я слышал она там студию открывает?! Б**дь такая, со своими мольбертами-кистями еще тогда меня заебала. Нет бы как Михал Иваныча жена — в монастырь ушла. Нет блять! и дочь туда-же тянет.
Иванов не успел полюбить свою маленькую дочь, но считал своей собственностью: после развода он сохранил все имущество, кроме нее.
Вспоминая об этом, он испытывал бессильное раздражение — как в детстве, когда его обсчитали в магазине.

Ладно Ницца, за предзаказ на AMG уже заплатил — в начале апреля обещали... Заехать что-ли к Игорю? А кто после Крещения слово давал?! Ну началось бля, лучше бы о Европе думал.
Стало совсем грустно. Иванов объясняя себе, что просто катается, ехал в сторону популярного клуба "Ca$h".
Он вернулся к приятной и возвышающей его умственные способности, недавней его мысли о новом и старом, о России и Европе.

Ведь как у них: новое искусство, новая мода — и всё на фоне престарелых шлюх вроде Лувра или Эйфелевой башни, чьи истасканные образы всю жизнь преследуют избалованных цивилизацией обывателей.
Но они не разрушают, они продают!
А мы чего: традиции, многоукладность... гнилых бревен жалких лачуг и колокольня из комедии об Иване Грозном?! Это нам оставили?!

Тут Иванов ощутил преграду, и словно бы заспорил сам с собой:
"А Русские не продаются". Мы строим новое — уничтожая старое. И х** с ним! Вот тут большевики! В монастыре все церкви разломали нахер. И чё? Коммунизм-то где, где новый человек? Я! я ваш новый человек! Идите в ****у с вашим коммунизмом — вы сломали — мы отстроим, а отката — я достоин.

Иванов по-детски улыбнулся, когда его примитивная ритмичная мысль удачно легла на бит. Он выкрутил громкость и кивая головой весело промчался мимо монастыря, где в том году нажился на грандиозном новострое XII века. Теперь он уже не стеснялся того, куда едет.

Едет в клуб "Ca$h" — покупать кокаин. Белый у бармена. Бармен — вертлявый блондин.
— Игорек, мне как обычно.
Подгоняемая вытиравшей пролитое тряпкой, на стойку перед Ивановым стремительно вылетает стопка мескаля и разогнувшись, вертлявый Игорек выныривает с пачкой сигарет, хлопнувшей рядом с рюмкой.

— Для тебя теперь в "Парламенте", — подмигнул ему бармен.
Блять, уже каждая собака знает. Хлопнув мескаля, отсчитал деньги.
— Смотри не болтай у меня б**дь... — нелепо погрозив бармену, Иванов вылез из за стойки и зашагал к выходу.



II

Прошел месяц.

Иванов осваивал новую должность. "Ушли" его начальника, седого ретрограда Оплеухова, целыми дням шуршавшего в кабинете газетами, за которыми он посылал бегать самых молодых (газеты покупались ими за свой счет) и засорившего весь департамент совковой волокитой.
"Старик" любил снизойти до подчиненного, у которого уже глаза на лоб лезли от объема запрошенной им макулатуры, и спросить его мнения насчет последней статьи в "Российской газете".

— Что, простите-эээ...?

На свои вопросы Оплеухов всегда встречал недоумённый взгляд серых глаз какого-нибудь забитого клерка, одетого в мешковатый блеклый пиджак, купленный в "Сударе", не служившего в армии и прозябающего, согласно Табелю о рангах, на пятнадцати тысячах в провинциальном департаменте.

— Мда-а, молодой человек... И как Вы! надеетесь сделать карьеру не зная совершенно, что сказал Президент по такому важному вопросу?!

Оплеухов сидел в своем кабинете со времен перестройки, и относился к публикациям в органе российского парламента также ревностно, как раньше этого требовала подписка на "Правду". Этот мастодонт задавил собой всех.

Кроме Иванова.
Он один смел возражать старику. Он служил в РВСН, он получал 70 тысяч, он был современным человеком.
Когда Оплеухов спрашивал его о последних новостях, Иванов сверялся со своим планшетом и поправлял Старика. Листая свои газеты, тот располагал информацией устаревшей, как минимум, дня два назад.

— Владимир Исаныч, что Вы думаете о...
— Я полностью поддерживаю Президента в том, что разделение функций наркоконтроля и МВД необходимо в условиях коррупции и обострения нестабильности в регионе "Золотого Полумесяца", — громко (чтобы услышали блеклые пиджаки) парировал Иванов.
— Как?!, — согбенный Оплеухов, скрестив руки за спиной, спешно шел к сотруднику сидевшему за него "в компьютере", чтобы проверить последние новости.

Оба ненавидели друг-друга.
Подсиживать его Иванов начал еще при Медведеве и наконец набрав, скажем так, аппаратный вес ( около ста киллограмм ), к тридцати семи годам добился своего. Оплеухов ушел на почетный пенсион.

Прошел месяц.

Иванов обедал в стейк-хаузе с Анинекиевым, своим однокурсником по институту госслужбы.
Опасаясь испачкать версачевскую рубашку и шелковый галстук, его визави потребовал у официантки, голубоглазой дурочки, белую салфетку. Заправив ее за воротник, Анинекиев хищно разрезал сочный кусок мяса, держа вилку в левой руке:

— У меня в Калининском районе разъебанный памятник Абакумову стоит, —  впиваясь в кусок, в уголках губ Анинекиева застыла капелька крови:

— Губернатор мне выделил через федералов, три мульта чтобы привести его в божеский вид. Там работы на двести кэсов и стоит он в самой жопе, за рынком. Думаю на новый AMG предзаказ оформить. Видел уже конфетку?

Он придвинул Иванову свой планшет с открытой страницей дилера. Вспомнив об алиментах, Иванов нервно дернул пухлой рукой и обрушил бокал пива со стола. На звон стекла подлетела голубоглазая официантка.

— Чё ты прибежала? Чё ты стакан на край ставишь? Менеджер твой где, дура?

Голубые глаза потускнели слезами. Дрожавшие руки сжимали малиновую папку меню. Эти клиенты заказали на восемь тысяч и она надеялась на чаевые. Опыт — был, и вызвав менеджера, она потеряла бы всё.
Договорившись с барменом, с вежливой улыбкой она подала Иванову новый бокал.

Тот жадно отпил и чмокнув жирными губами, уставился в тарелку. Успех друга разозлил его. Взятку с парковки уже проел; в его районе все монументы войны в полном порядке.
А очередная годовщина была уже через месяц.

— Так что, у меня всё заебись, —  Анинекиев, аристократично держа бокал ладонью, отпил вина и откинулся в викторианском кресле, смотря на Иванова с вызовом и самодовольством.

Этот вызов не давал ему покоя весь день.
После обеда Иванов вяло разбирал текущую документацию, нахамил секретарше, сочтя кофе холодным и решил уйти раньше. Он постоянно вспоминал довольное лицо своего друга, он все время гонял мысли о том, что денег не хватает, что нужно еще.

Придя домой, он посмотрел репортаж "Вестей" (это он как госслужащий, считал для себя обязательным) и рано лег спать в мерзлую двуспальную кровать.
Но он еще долго ворочал свое жирное тело, разбросав потные простыни, пока наконец не придумал, что ему сделать. Вернее, он это понял сразу — все это хамство, эта бессонница, все это было необходимым условием для договора с совестью.

На следующий день Иванов приехал на работу к десяти часам. Он перекладывал вчерашние бумажки, заискивал с секретаршей, холодной с ним в отместку за "холодный" кофе, часто выходил курить с блеклыми "сударями", служившими за 15 тысяч и смотрящими ему в рот.
Он делал все возможное чтобы отсрочить точку невозврата, к которой пришел вчера, и которая (он хорошо знал свою натуру) была неизбежна.
 
Но тянуть дальше было невыносимо. В два часа дня он шумно выдохнул, поднял трубку и нажал кнопку — электронный сигнал завертелся и распутался в линию гудков. Он набрал губернатора Ретроградова. Вся душа его надулась воздушным шаром легких и замерла, готовая лопнуть:

— Слушаю Вас, — седой, властный, усатый голос на проводе.
— Здра-аас-туйте, Па-эл Октябриныч! Иванов, глава депарамента имущ...
— Знаю, доложили уже. Чего хочешь? — буркнула трубка.

— Па-эл Октябриныч! Тут дело такое-ээ...Праздник скоро
— Пасха что ли?! Ну Христос воскрес тебя!

Иванов был жалок. Подобострастно согнувшись в своем кресле он потел, прижав трубку к варенику уха — глазки бегали за мутным стеклом тонких очков, нанизанных на свиную голову с жидким пробором тусклых волос:

— Воистину! Па-эл Октябриныч! Простите Па-эл Октябриныч, но я про Девятое мая... имел ввиду!, —  выпалил Иванов.

Трубка терпеливо внимала:

— У нас тут в Дзержинском районе, в Парке Победы монумент Героям стоит! Совсем в плохом состоянии, к юбилею праздника-бы...Извиняюсь что так поздно, но после Оплехуова совсем работать разучились бездари! , —  тут раболепный тон Иванова зазвенел фальшью грозных нот в адрес нерадивых подчиненных и снова стал угодливым:

— Надо бы нам, Па-эл Октябриныч, средств-с (Иванов тут от волнения пустил слюну) привести в парадный вид! А то баланс у нас весь ушел на годовщину... Первой империалистической!, —  нашелся Иванов, желая угодить совковым эвфемизмом губернатору, унаследовавшему пост с обкомовских времен.

Но он перестарался.

— Владимир Исаныч, — устало выдохнули в трубку, — Мне тут докладывают, что два года назад. Деньги выделяли. На Парк Победы. Полная реконструкция, смета 12 миллионов.
— Да, но плохо сделали видимо, дата не круглая была — затараторил Иванов.

— Давай так. Ты мне доказательства пришлешь. Что там, как. И посмотрим. Если очень надо, — губернатор как-то особо произнес эту фразу, — Деньги тебе выделим. На этом всё.

Положив трубку, Иванов выдохнул и взялся кургузыми пальцами за отсыревшую испариной голову. Что делать?! Памятник-то в порядке.
Следующие два часа он мучил одного из "сударей", любителя фотографии, заставив того провести краткий ликбез в фотошопе. В качестве примера выбрали здание Конгресса США. Иванов наблюдал и запоминал, каким способом можно сфабриковать следы разрушения. "Сударь" даже показал как подделать граффити, выведя на обрушенном куполе "Обама чмо". После этого, Иванов грубо отослал его работать дальше.

"Что за бред, в Оплеухова что ли превращается. Власть наверное маразм вызывает", — выходя из кабинета думал "сударь". Он был счастливым человеком, потому что власти у него никогда не будет.

Наделенный властью и обличенный ответственностью, Иванов заперся и принялся за дело. В половину пятого он отправил письмо в приемную губернатора, прикрепив файл с готовой работой — фотографией монумента в Парке Победы с вмятинами, трещиной, сколами. Все выглядело весьма убедительно — не хватало даже кое-каких медных букв. У Иванова поднялось настроение.
Через десять минут зазвенел телефон. Это был Губернатор:

— Слушаю, Па-эл Октябриныч!
— Иванов! То что ты прислал, это все очень плохо! Чего тянул-та?!
— Ну Па-эл Октябриныч, Оплеухов!...
— Что Оплехуов! У тебя голова есть?!

Потрескивающее токами молчание.

— Ладно Владимир Исаныч, погорячился. К нам на парад замминистра приезжает, генералы московские. А трибуны в этом году заказали напротив Парка поставить! Всегда на Площади ставили, а теперь подавай здесь! Головой отвечать будем, Владимир Исаныч!

— Что-же делать...

— Разберемся, раз такое дело. График у меня и так загруженный, вы еще все безголовые вовремя не сообщаете. Вопрос скорее решить надо, понимаешь?, —  губернатор смолк.

Притих и Иванов в своем кресле.

— Завтра у меня кортёж в десять часов на аэропорт, на встречу никарагуанской делегации. Мимо Парка будем проезжать, лично посмотрю, оценю сколько у Москвы просить. На выравнивание в регионе все ушло, Владимир Исаныч. Денег нет. Ты пока там документацию подними, за оплеуховский ремонт. Может что украли. Всё.

Короткие гудки.
      
Всё! Иванов уронил голову на руки. Но всколыхнувший его животный страх заставил грузно откатить стул и стать на дрожащие лодыжки. Отрывисто дыша Иванов выскочил из кабинета, перепугав секретаршу своим побелевшим лицом:

"Такой молодой, а уже сердечник. За кого я тут замуж собралась: раньше старик сидел, а этот же ничего не сможет!"

Иванов сел в машину и помчался домой. Его глаза бегали по дороге в лихорадке мыслей. Что же делать, что придумать! Времени нет! Тут он снова ощутил в глубине души какое-то спокойствие, словно бы уже знал что делать, но пока еще не разрыл эту истину из хаоса панических мыслей и страхов тела, казалось уже заключенного в черную тюремную робу.

Закатив машину в паркинг, он вышел на воздух. Чирикали соловьи, небо уже пенилось красиво подсвеченными зарей облаками.
Но все это было бесконечно далеко вне его, и от этого было грустно.
 
Лифт не работал и Иванов пыхтя переставлял ноги на седьмой этаж пешком.
На четвертом этаже он услышал голоса, а с пролета пятого увидел двух девчонок, шуршащих спортивными куртками, в ярких кроссовках и с кукольными хвостами на макушках.

Одна стояла с сигаретой, другая выдохнув дым, закручивала пробку пластиковой бутылки:

— Она дала сначала гитаристу, потом барабанщику, а потом басисту - чтобы не обиделся. Уой!

Заметив его, они кинули бутылку и повернулись спиной к окну, округлив детские глаза. Такую ситуацию можно было обыграть в большую выгоду для гостеприимного Иванова.

Но сейчас Иванов пронес свою испаренную одышку мимо девчонок, вверх и под их зазвеневший смех заперся в квартире на все замки.
Сбросив на пол пиджак и открыв холодильник, он откусил кусок докторской, запихнул в рот хлеба и загреб приятный холодок бутылки джоннни уокера.
Затрещавшая кожа дивана обволокла мокрую рубашку, Иванов плеснул в стакан, выпил, плеснул еще; поводил по вискам ледяной бутылкой, опять выпил.

Он знает, что нужно делать.

Позвонить "Генсеку"? Не-ее...С этими бандитами нельзя. Вторая мировая ближе той, Первой, могилы солдат которой они закатали под стоянку. Эти помнят рассказы дедов, а некоторые – и отцов, и за такое могут и грохнуть.

У кого спросить? Аниникиев, Велепин, Нимрод? Эти процентов 60 захотят! Не-ее.

Иванов хлопнул еще виски и в сжигающей клетки мозга химической реакции — акселерации его мыслительных процессов, он вдруг вспомнил двух девок из падика и увязал это с представлением о ценности монумента павшим героям для разных поколений.

Это гениально! Ветераны-бандиты не будут, мои сверстники, носившие еще красные галстуки, подумают, а эти ничего не знают! Они еще молоды! Их страсть к разрушению обусловлена возрастом, они ненавидят авторитеты. Они ненавидят меня! но они мне и помогут.
В честь этого решения он хлопнул еще и набрал Игорьку, бармену, своему барыге.
— Игорек!, — важно чавкнув, Иванов пьяно развалился на диване, — Надо встретится.

Через час вертлявый Игорек, по паучьи забравшись в салон и раскручивая пальцами свою дешевую трубку, прикидывал кому позвонить:

— Седой у меня есть, торчит мне пятнашку. Сидыч за укол чё хошь тебе сделает. Эти самые жёские, должники. Остальные - шпана, обычные мои клиенты. За два-три веса и тройку кэсов сверху каждому, думаю проканает. А нахуй те это надо?, — Игорек нахально заглянул Иванову в глаза, подло улыбаясь.

— Ты давай не п**ди. Собери всех, объясни чё от них требуется. Вот бабки. Тут двадцать пять. Распределишь сам.

Игорек суетливо принял конверт:
— А за-а?..
— За кекс и кусок на торпеде лежит. Там пять, можешь не считать.
Игорек все же развернул деньги веером, положил их в карман и с улыбкой кивнув Иванову, открыл дверь.

— Стой. Если сольешься, тебе п**да.
Игорек помрачнел:
— Да не, все норм.
Он вышел из машины, накинул капюшон и сунув руки в балахон зашагал прочь, широко расставляя белые кроссы. Иванов подождал, затем выехал из-за трансформаторной будки и через темную, вонючую подворотню оказался на проспекте. Дело сделано.

Когда он вошел домой, его встретила звенящая тишина. Скользнув желтой полосой, дверь захлопнулась во мраке. Иванов застыл на пороге, впервые за долгое время пораженный почти забытым им чувством.

Лиловый звон окружавшей тьмы напомнил ему что-то о детстве.
И тут сгустки темноты начали принимать угрожающую форму. Он поспешно щелкнул выключателем, и все приобрело знакомые черты - и стало пресным, обыденным. Он вернулся в свой привычный мир, ощущая на периферии своего сознания смутное беспокойство.

Он прошел в гостиную. Остывшая бутылка виски ждала его на столике у дивана.
Устало рухнув в мягкий плен, он включил плазму. Замелькали лысые головы, стрелявшие клубом пыли танки в пустыне, буйно цветущие, громогласные заставки новостей, вызывающая паралич реклама.
 
С омерзением он взялся за пульт и экран погас. Зазвенела тишина. Взглянув на бутылку, Иванов брезгливо скривился и зашатался по квартире. Взяв сигару, он вышел на балкон.

Душистый пар очнувшейся земли и пение птиц душили его. Сквозь дорогой дым мерцали далекие звезды.
А перед глазами были омерзительно-желтые, пошлые фонари. Иванов выплюнул целую сигару и вернулся в комнату. Мелкий звон тишины не давал ему покоя. Взяв куртку, Иванов вышел вон.



III

Ближе к Парку Победы дорога стала хуже — Иванов подъезжал к нему никогда не видевшими парадов темными закоулками, опутавшими старую текстильную фабрику.
В редких всполохах фонарей над КПП промзон мелькали побуревшие звезды и полу-стертые Ильичи на облезлых бетонных стенах; призрачно-зеленым сверкали стеклоблоки немых гигантов.
Иванов притопил, но каждая яма отбивала ему руки, сжавшие руль как душистый калач — когда-то давно в детстве:

— Сорок-один-ем-один!, — выстреливал он из-за угла магазина во двор под взгляды поникших ребят, не успевших завопить коллективное: "Сорок-восемь-половину-просим!"

Чушь какая-то в голову лезет. Успеть бы!
Над лобовым стеклом уже зашуршали тени оперившихся вскрытыми почками деревьев, окруживших Парк. Погасив фары и сбавив обороты, машина заскрежетала шинами по щебню дороги, огибавшей задний фасад монумента - глухую гранитную стену.
Оставив машину и выйдя в прохладную ночь, Иванов сделал далекий крюк в зарослях вокруг стены и пошел на глухие выкрики.

Впереди показалось что-то серое, овальное на блеклом, как засохшая кровь, багровом граните.
Подойдя ближе, Иванов увидел мерцающую в темноте медную каску и решительное лицо солдата, страшное от скрывших его глубоких, рубленных теней.

— Накаатим за дедов! Уууу!, — косая черная фигурка, паясничая, швырнула бутылку прямиком в точеное лицо красивой пожилой женщины, закомпонованной ниже солдата.
По ее щекам потекли хмельные слезы.

Двое еще вели разговор за пивом, рассевшись на волнистой деревянной лавке спиной к Иванову:
— Кто там был мистером Синим: Харви Кейтель?
— Бушеми е**ть.
Один из них повернул в профиль худую, бритую голову с жирными белыми рубцами:
— Сма-ри идут. Оп-па-оп-па, Америка-Европа!
— Эй уебки!, - крикнул второй, нестриженый верзила.

Из темноты к ним молча топали двое, неся в руках оттянутые, звенящие свёртки. Подойдя к лавке они с грохотом свалили их вниз:
— Разбирай-ёп.
— Я себе колун возьму.
— Х** се кувалда.
— Нормас
— Перфоратор есть?
— Ты чё е*анулся
— Ломиком...

Разобрав инструмент, пятеро нерешительно столпились перед суровыми, сверхчеловеческими лицами, медным изгибом немых губ задающих вопрос.

Иванов шурша ногами и замирая сердцем прокрался ближе.

Вандалы топтали свои тени, не решаясь ничего сделать. Подул ветер, играя светотенью: скулы и нижняя челюсть солдата напряглись в грозном презрении; обтертые до блеска губы матери, расположенной ниже, скривились в насмешке.

Наконец, верзила допил пива и разбив бутылку о гранит, с воплем "Сука!" бросился с кувалдой на застывшие в достоинстве, ненавистные, недостижимые идеалы.

Остальные бегом рассыпались за ним. Запрыгивая по ступеням, с размаху сшибая облицовку и кроша бетон. Ломом, затем колуном выбивали медные буквы и цифры: вывернувшиеся, а не упавшие оставляли как есть и спешно переходили к следующим. Ненужный лом копьем вонзили солдату в грудь.
Руки дрожат: тяжело дыша, оглядываясь на первые следы разрушения они впали в буйство и выкрикивая рыком, кинулись на изваяния:
 
"Боммм!"
Кувалдой верзила вколачивал вмятины, сломившие гордое лицо женщины, исказившееся в медный вопль набата.
"Боммм-боммм-бом-бом-бом!"
— Ссук'!,— сломав рукоятку, верзила швырнул кувалду в кусты.

Иванов поджав ногу, охнул.

— Дай-ссук'!,— Верзила бросился к лысому и рванув у него литую кувалду с приваренной рукоятью, обрушил на женщину последний удар. С жалобным скрипом медный лоб вогнулся внутрь.
Верзила поднял вверх слепые глаза.

Несломленный, солдат по прежнему рвался вперед, смотря вдаль и одновременно унижая взглядом копошащихся в ногах врагов. Не сговариваясь уязвленные этим, все вандалы обрушились на него:

"Бум-бам-бом-бомм-боммм!"
Лысый и неразличимая троица остальных утюжили медную шинель, ставя заплаты ударами. Верзила влез вверх и, опасно балансируя на краю стены, изо всех сил лупил по медной каске:
"Бом-бомм--бэм-бэм!"
Потеряв равновесие, Верзила в последний миг спрыгнул сам и рухнул на плиты.
— Сы-дч ты чё?!, — всё стихло, все столпились у тяжело поднявшегося, растерянно гонявшего воду серых глаз Верзилы.

Они вдруг все обмерли, у всех зашевелились уши и все ощутили холодный ветерок:
— Пошли...
— Да.
— Идем!
Кто-то выронил кувалду.
— Му-дак б**дь!
— Ща мусора...
— Да идем!
— ПэПэЙэС!
— Да иди уже бля!...

Только оставшись один Иванов вновь ощутил себя, и вернувшись к себе, почувствовал боль и холод.
Пугливо озираясь в темноте, он заковылял в колючих кустах, кругами возвращаясь к машине. О том, чтобы пройти через памятник... Он не решался взглянуть на законченную работу. Думая об этом, он думал о том, чтобы не думать об этом. Лихорадочно-обманчивая работа мысли вгоняла его в транс, он постоянно шарил в кармане, щупая ключи.

Весь ободравшись он тяжело затопал к машине, вертя башкой так, что все закружилось. Он мутно повис на двери и все же втиснулся внутрь. Вцепившись в руль, Иванов выдохнул и повернул ключ. Машина не завелась.
Он хлопнул по рулю, больно ударив палец. Его лицо застыло в маске, лопнувшие капилляры застилали глаза бешенством!
"Сука-мразь-ты-блять-хочешь-чтобы-меня  приняли  да-ты-давай-дерьмо!"

— Наконец-то!
Он все озирался, резко бросив машину назад и продолжал беспокойно вертеть головой, выехав на освещенные улицы.

Проехав пару кварталов Иванов заметил, что не знает куда едет. Не хочет вообще никуда ехать, да и ехать не куда. Помучившись, он все же захотел домой. Только на всякий надо со следа сбить.
Он плутал через глухой, слепыми окнами впавший в спячку частный сектор. Из темноты под колеса ему бросались лающие псы. 



IV

Войдя домой, Иванова замутило от звона тишины и жадного гула холодильника.
Шатаясь и хромая на ушибленную ногу, прошел в комнату: на него навалилась такая тоскливая, давящая тишина! Чтобы разогнать её, он включил плазму:

"...украл из Храма Христа Спасителя лопату, нарушитель был задержан и доставлен в ОВД Басманного района..."

Со стоном он рухнул на диван, надеясь задавить приступ тошноты. Мрак вертелся за закрытыми глазами, но это лучше чем смотреть на режущее пространство, жесткий свет, кричащие цвета...С закрытыми глазами лучше, только вертелся этот мрак.

Он повернулся — залив темную комнату, серебрящийся синий фон слепил глаз. Иванов щурился, подумав спросонья, что так же мерцал телевизор в детстве.

Это я ворочаясь случайно нажал на пульт. Вспомнил, что выключил плазму, но наверное я уснул с включенным телевизором. А что если пропустил! Иванов беспокойно кинулся на ковер, став на колени перед ящиком. Мерцающий свет экрана льется прямо в лицо.
Он вгляделся в помехи: перед ним сидела древняя старуха с бледно-лиловым лицом, свисавшим среди провала черной рясы схимницы, расшитой серебром. Десны и губы ее что-то жевали, разбавленной синевы глаза мелко дрожали: "Ты все равно умрешь"

Переключил канал: опять та же древняя схимница. Внизу шла бегущая строка:

"...Матушка Прокопья выступила с фетвой в адрес поднявшим голову противникам продолжения Пути

Господня. Новое Святейшее Наместничество может освятить лишь решение Архиерейского Собора.

Призывая к мирской охлократии и плутократии, враги Господа Нашего сами выдают себя как одержимых

бесами. Одержимость, решением Святейшего Синода..."
   
Под своим креслом, в углу экрана он заметил повторяющийся на всех каналах логотип: маленькую иконку с Матушкой Прокопьей.

— Вы агнец смренный?!
Иванов поднял голову. Спрашивал тыча микрофоном, ведущий в подряснике; ряды зрителей в скромных суконных одеждах потели от слепящего света софитов студии.
— А по какому вопросу...
— Смиряетесь ли вы с благословением Архиерейского Собора на помазание Матушки Георгии на Святой Престол?
— Всем сердцем!
— Готовы ли вы смириться с решением Святейшего Правительствующего Синода?

Иванова перебил ворчливый голос старого схимника, взявшего слово:

— Божьей Благодати им недостаточно! Слова Матушки Прокопьи! Пока мы считаемся с мирянами, Пути Господни остаются неисповедимы. Синод должен быть распущен! Необходимо созвать Вселенский Собор!

Зал загудел, гости заругались. Встав с кресла, Иванов выключил телевизор и заметил, что полумрак принял незнакомые очертания. Лакированная советская стенка на всю комнату, ковры и иконы в углу. Загорелась лампочка, но ай! вспомнив, что после одиннадцати электричество жечь запрещено, выключил свет.

Где-то за стенами облетая город, загудел вертолет, ярко слепя его через окна. Забил набат: "Боммм-боммм-боммм!" И перед глазами запрыгало исковерканное, жующее мощными литыми челюстями медное лицо солдата. Иванов захрипел, пуская слюни.

Спустившись на улицу, Иванов увидел отдыхающих у подъезда двух грязных, пьяных бичей. Идти куда-либо расхотелось. Он вышел из квартиры, пропуская Лену вперед и увидел, что двое бичей развалились перед лифтом.
Один лежал прислонившись к стене. Второй шел по коридору со стороны лестницы. Иванов ударил его, попав в воздух и увидел, что подошедший старик — карлик. Крикнул Ленке, чтобы не болтала с ними и запер дверь. Заплакал ребенок. 
Иванову стало жарко, он повернулся спиной к слепящему свету. Разогнав тучи, небо уже давно пылало на востоке. Ребенок рыдал где-то в квартире и кто-то монотонно бубнил. Иванов оторвал голову от подушки:

"...это был волк, от лесных пожаров сбежавший в город. Увидев (с нажимом) "похожую на волка серую собаку", молодые люди, в состоянии наркотического опьянения, решили это проверить.
— Эм-м, вот в видео-сюжете: когда волк напал на вашего друга, почему вы не вступились?
— Я бы вступился, ну я был гашеный, а так бы вступился. Это в моем понимании.
— Но вы же не вступились.
(из зала)
— Да ты себя уже показал!
— Реально слушай, это была реальная ситуация, где ты показал на что Ты реально способен.
— А ты кто такой?!
(старая бабушка из зала)
— Судить вас мало, стрелять-стрелять!
— После рекламы!"

Оглушенный Иванов встал с дивана. Нещадно трещала голова. Вялой рукой взяв бутылку, приложился, остужая кипятком буравившее мозг сверло и разбавляя дурное послевкусие сна: Матушка правит Россией, ставшей теократией на манер Ирана, только жестче...Е**нешься Уй, как башка-то болит-бль..
Иванов уполз в ванную:
Редеющий лоб, опухшие щеки, скрывшие безвольный, гиммлеровский подбородок гнусного злодея. И это я?!

Умывшись, вернулся к болтавшему телевизору, не слыша его уселся и тупо уставился в стол, вяло следя за бликами уходящего в зените солнца:

"...задержан мужчина, укравший медные пластины с памятника...Им оказался ранее судимый гражданин, 1945 года рождения...для сдачи в металлоломом. При доставлении в УВД написал явку с повинной...
По последней информации также задержано пятеро молодых людей...

обнаружены орудия преступления...монумент в Парке Победы требует...

была замечена BMW X6...по факту задержания вандалов ведется доследственная проверка..."

Иванов уронил бутылку на пол. Пи**а-мне-всё-край-расколят гопоту. Через Игорька на меня! Он прерывисто задышал, чувствуя как кровь отхлынула от лица и как испариной из него выходит жизнь, остатки самообладания и силы воли.

Накинув пиджак, он вывалился за дверь.
Вечер сворачивал дневные декорации в пряное цветение ив. Солнце зажигало их ярко, но уже не грело. Иванов дрожал — легко оделся. 



V

Аниникиев встретил его в персидском халате, лично открыв тяжелую дверь: "Людей я отпустил".
Защелкнув за ним хитрый механизм с магнитами, Аниникиев сделал широкий жест расписным рукавом, приглашая войти.
Минуя шелковые обои гостиной (как ее именовал хозяин) в "кавказском стиле": с коврами, оружием на них и портретом хозяина: светлые глаза на мудреном лице, с гладкими усами и русой бородкой над черкесской с газырями; Анинекиев ввел его в свой кабинет и закрыл дубовую дверь. Обернулся к круглому столику:

— Cognac, — Аниникиев взял графин и разлив, подал бокал озирающемуся Иванову. Кабинет, по желанию хозяина, отделали в стиле канцелярии царской России: лепные карнизы, зеленые обои, удивленно-полукруглая модерновая мебель, высокое зеркало.
Над столом, вернее целым бюро, висел портрет императора: Николая I.

— Вот при нём, — Аниникиев подошел к портрету и с достоинством отпил из бокала, — Мы жили хорошо
— Как у тебя в департаменте? Слышал, ты получил отличный шанс, — он лукаво подмигнул, доставая сигарету из серебряной папиросницы.

Достоевщина какая-то. Иванов поежился, ему всегда было неловко за архаичное барство его друга, а после вчерашней ночи оно даже пугало его.

— Да я... —  голос сорвался, —  Гхм...не то чтобы...
— Слышал-слышал, — Аниникиев посмотрел на него так, словно знал Иванова больше, чем тот знал себя сам, и отошёл. Иванов трусливо дернул кадыком еще коньяку. Его друг завел патефон: закряхтел Вертинский.

"Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?"

Стоя спиной, Аниникиев что-то делал с папиросницей.

— Давай Володя, — он отошел, открыв вращающийся черный диск с двумя белыми дорогами. Иванов приложился к патефону и остудив голову, услышал звон и трубы возносящей его волны силы духа.
Анинекиев сменил пластинку: загудел бахвальный рэп о крэке и крике по ночам в туземных деревнях L.A.

— Ну как тебе Коля Первый?!, — широко улыбаясь, Аниникиев выставил рэпперскую распальцовку перед портретом царя.
 
Иванов сверкнул глазами, автоматически растянув на лице улыбку.  Страхи развеялись и по-медвежьи привычно взяв бокал, принял уверенную позу на кресле. Хотелось говорить.

— Ну чё предзаказ оформил?
— Пф, уже катаюсь! Ваще ласточка. А ты как? Знаешь сам, ведь вижу — рожа довольная. Слух дошел, доискаться до тебя сегодня не могли. Чего приуныл? Видать привалило тебе, Иванов!, — Аниникиев рассмеялся:

— Давай выпьем! За твой успех Володя, за Твой новый предзаказ — как друг, советую взять GT.

Аниникиев задрав голову опрокинул бокал и опускаясь, втянул еще трек.
— Чё молчишь-то Володя чё не пьешь? Заболел что ли? Поэтому на работе не был? А я думал закутил на радостях. Покурим может давай? Памятник-то разъебашили, — Аниникиев прыснул.

— Ты и про это не знаешь?

Иванов вздрогнул, когда усиленные наркотиком впечатления прошедших двух дней вырвались из подсознания и закружили его в вихре беспокойных тревог.
Он выпил коньяку:

— Да нет, знаю. Видел—уугьх,— Иванов затряс головой, — Слышал!

— Я видел. Это я организовал. Это чтобы ты на меня не обижался за то, что тачку взял какую ты хо-хо-хотел, — Аниникиев хохотал своим холеным красным лицом, щуря пьяные, торченые глаза.

Вдруг в груди сотрясся тягучий набат, и сквозь него забряцали тонкие звоны.
Иванов подскочил, но тут же тяжело рухнул в кресле, настолько испуганный, что даже не стушевался перед удивленным Аниникиевым.
Забили напольные часы.
Далеко вверху открылась калитка и спешно совершив круг, фигурка палача и обезглавленного им преступника скрылись в другой. Иванов завороженно наблюдал за экзекуцией. Аниникиев истолковал его интерес по своему:

— XIX век, немецкий часовой мастер Бюргерхерц. Работал под Средневековье, заметил корпус — в стиле готических соборов? Володя, ты что-то сегодня...

— Послушай-я-сотворил-х***ню! на-кону-деньги-Я должен тебе рассказать! я ничего-не-но То-что-я-сделал...
— Прекрати! нет!
Анинекиева словно щелкнули по́ носу; безапелляционно сдвинув брови он возразил Иванову:
— Я этого не люблю.
— Ты понимаешь!
— Володя...
— К чему это приведет: то, что мы делаем?!

Николай I даже не смотрел на них, из под мундира показывая им "козу".
Но Аниникиев все же смутился.
А Иванову казалось, что правый глаз покойного императора равнодушно проницает его, говоря ему:
"Ты всё равно умрешь...".

— Владимр Исаныч, знаешь... возьми отпуск...



VI

Вечером Иванов употребил всё, что смог найти — лишь бы избавиться от этого набата, отбивающим сосудами его виски.

Ночью Иванов видел странный ритуал - голые мужчина и женщина сидели на острие баллистических ракет и делали друг-другу уколы из шприца, заполненного вязкой черной жидкостью.
С ним сделался оргазм вязкой нефтью и мятыми долларами, зашуршавшими по постели. Он метался в простынях, мучительно видя разрывающие его голову суровые, сверхчеловеческие лица и утопая в тяжелом, тягучем набате, надсадном как треснувший колокол.

Следующим днем Иванов сошел с ума и вышел на улицы города голый.

Голова его высовывалась из надетого на шею сиденья для унитаза, на котором было написано «Се человек».
В руках он нес древко с перевернутым флагом России, салютуя им идущим на встречу прохожим, обходящим его стороной по лужам.  Кто помоложе, останавливаясь смеялись, снимая на телефон.

Немногие пошли за ним по разбитой улице, параллельно которой разваливались ампирные сталинские бараки. Гоголевского типа человек, в забрызганных темных брюках и теплой шапке на голове, аккуратно обступал лужи вслед Иванову.
Прорычавший из за угла убого двора паркетник обрызгал его, и заглушил шарканье крестившей спину юродивого смиренной старушки, плетущейся вслед за ними.

Машина резко вырулила вправо, едва не задев широко шагавшего нагого знаменосца. Клаксон оглушительным аккомпанементом загудел высунувшейся из окна мясистой, красной морде:
— Поехавший блять!
И визжа по мокрому асфальту унеслись вниз по улице.

Иванов им вслед яростно потрясал знаменем под усердные молитвы старушки:
— Прости Господи им всем… Прости Господи им всем…

Идущие за безумцем по сверкающей свежестью улице смеющиеся молодые люди, отстали через пару кварталов, засняв на телефон заслуженные им 15 минут славы. Вскоре и гоголевского типа человек исчез, словно провалившись в одну из луж.

Лишь одна старушка, держась на расстоянии, следовала за Ивановым, осеняя его крестом и нашептывая молитвы. Они шли в центр города. Иванов особенно размашисто выписывал фигуры знаменем на всех перекрестках, порой осторожно осмеливаясь выбегать на обочину и салютуя несущейся навстречу машине.

На подступах к центру он начал вести себя агрессивнее, устраивая что-то вроде корриды с увеличившимся потоком транспорта.
Выйдя на запруженную Малую Мещанскую, главную улицу города, Иванов подпрыгнул на месте, впадая в истерику, и начал отчаянно сигнализировать флагом с обочины.
Наконец, с гиканьем он выбегает на проезжую часть и пытается регулировать движение, он хаотично носится по трассе, переводя взгляд то на несущиеся авто, то на сигналы, выписываемые знаменем.

Грубые сирены сигналов, визг тормозов, хлопком по ушам резко бьет звук первого разбитого крыла…

Иванов спровоцировал несколько столкновений и бросившись к центру трассы, был подброшен в воздух вишневым капотом паркетника. Стремительно летевшая вверх по склону девушка пыталась объехать аварию по сплошной, и увидела Иванова лишь в последний момент…

И в последнее мгновение его жизни.
Экспертиза установила, что причиной смерти послужил разрыв сердца от страха перед столкновением. А травмы, полученные от удара и падения, были не фатальны.

Иванова признали невменяемым. Аниникиев потом любил пошутить:

— Иванов не стал откидывать прокурору. Он пошел выше и сразу перед Господом расплатился рассудком.


22 апреля 2015 — 4 мая 2016