Шериффовские звёзды

Порой в ночном небе
Можно видеть ковбоев,
Танцующих на гранях
Седых сумеречных жестяных
Светил.

Стук, скрип, звон переливающихся пятен в тамбуре моего поезда. Нельзя спрятаться от удушья кислой серости. В поисках солнца разгоняю граммофон, но из него несутся лишь ночные хрипы домового, наконец обнаружившего свою музыку, мне хочется джаза. Или на худой конец какого-нибудь европейского фольклора. Хруст костей из-под колёс поезда. Кто-то не дождался тебя, поезд. Ветер растрепал ткани умершего от голода тела, а поезд, опоздав на двадцать с лишним лет, воздал почести сухим костям. Моё имя тоже хруст костей. Вагон за номером семнадцать пустил корни в полотно, Дерево в мгновение ока выбросило листья, цветы и плоды. Дерево обуяло Вселенную, намертво скрепив все девять миров моего сознания, поезд в ужасе затормозил. Станция “Мэшин”. Некоторые вышли, дёрнулся состав, вздрогнуло Дерево, вагон за номером семнадцать оторвался, и поезд понёсся дальше. Вместо семнадцатого вагона зияла зловещая пустота.

Я шёл по улицам города Мэшин, шёл к нашему старому дому, чьи древесные остатки ждали и трепетали от ветра на окраине. Здесь всё было по-другому, усталый человек с граммофоном вместо спины и ржавой клеткой, где копошился домовой ни у кого не вызывал удивления. Я вернулся к тебе, дом. Я распахнул ударом ноги дверь, и крыша под тяжестью свинцовых туч рухнула, сломав мебель и устремив в небеса облака бурой пыли. Лёгкие растянулись старинной гармошкой, окрасились пылью и выбросили воздух в печальном вздохе. Я устал скитаться, мой взгляд проржавел, как револьверы в кожаных истлевших кобурах. Боль снова овладела сердцем, давая понять, что мне глупо рассчитывать на твоё возвращение. Домовой заплакал, слёзы его фиалками падали на землю, граммофон захрипел и выдал наконец-то джаз, но я уже ненавидел джаз, и граммофону пришлось заткнуться под ударами моего кулака. “Ну что ты ноешь, - губы раздвинулись в укоризненной усмешке – Она не придёт, ты всегда знал это, Agathodaimon”. Какое-то торжество жило в этих словах, словно мне доставляла удовольствие самобичующая правота. Моё одиночество давно уже стало самодостаточным зверем.

[2001]