Дядя Изя

  Дядю Изю в лагере знали все. Если бы не он, десятки узников не дожили бы до этого сентябрьского утра. Они попали бы в лапы санитетера Бодмана, а у того было одно лекарство – яд. Днем дядя Изя заготавливал дрова, вечером врачевал. Пожалуй здесь, в концлагере Клоога, он был даже более известным доктором, чем когда-то в «прошлой жизни». В той тихой, спокойной и такой счастливой жизни в городе Вильно, где у него была своя практика, и не было отбоя от страждущих.               
Здесь страдали все. Душевные раны дядя Изя загладить не мог. Но травы, что он собирал во время заготовки дров, подняли на ноги сотни заключенных. А эту девочку он запомнил особенно. То ли потому, что плакала она очень громко, то ли до боли была похожа на его дочь. Только волосы светлее. По дочери он скучал особенно. Где она, как она. Неизвестность убивала. Он не видел её почти год. Он не обнимал её целую вечность.               
Дядя Изя научился просыпаться за пять минут до побудки. Это были его пять минут. Пять минут воспоминаний. Пять минут, дававших силу прожить еще один день. Но в это утро у него отняли и эти пять минут. Не понимая, насколько раньше всех разбудили, он вышел на утренний «аппель». Накрапывал дождь, отчетливо пахнуло осенью. Скоро холода, и количество заболевших вновь превысит количество тех, кому он сможет помочь.
Нужно было разгружать дрова. Зачем эти бревна привезли в такую рань, да еще так много. Что-то немцы загодя стали готовиться к зиме. Уже совсем рассвело. Из леса появилась группа людей. Гражданских. Нет, не гражданских… Это были заключенные, женщины и дети, почти без конвоя, переодетые в гражданскую одежду. В лагере их называли «везунчиками». Их отправляли в семьи фашистских офицеров в качестве прислуги. И даже не в теплушках, а в обычных пассажирских вагонах.
Дядя Изя взвалил на плечи очередное бревно. Сзади орал надсмотрщик. Дядя Изя прибавил шаг. Дорога вдоль железнодорожного состава была неровной. Нужно было смотреть под ноги. Но какая-то сила требовала поднять взор. Видимо, чтобы попрощаться с «везунчиками». Дядя Изя изловчился, перекинул бревно на другое плечо и увидел её. Ту самую девочку, как две капли воды похожую на его дочь. Она прильнула к окну. На секунду показалось, что она снова плачет. Но нет, это были всего лишь капли дождя, стекавшие по стеклу.
На дядю Изю нахлынула пятиминутка воспоминаний, так безжалостно украденная немцами ранним утром. Та самая картина, когда год назад в Субоче он в последний раз видел свое дитя, вдыхал её запах, пытался дотянуться до протянутых ручонок. Крик «ПАПА…!» ударил по темечку. Скользкое от мороси бревно, как в замедленном кино, стало приближаться к земле. Дядя Изя собрал воедино все оставшиеся силы, чтобы остановить падение. Даже силу мысли в это мгновение он пустил на борьбу со всемирным тяготением. Звук удара бревна о землю совпал со звуком раздавшегося выстрела. Дядя Изя был первым из двух тысяч братьев по концентрационному лагерю «Клоога», убитым фашистами в этот сентябрьский день.
Подполковник Красной Армии Павел Иванов брел по территории лагеря в сопровождении двух освобожденных заключенных. Трупный запах был настолько силён, что приходилось прикрывать нос платком. Повсюду была разбросана одежда. Он шел к кострам. Справа – труп трехмесячного ребенка. Его руки были протянуты к мертвой матери. Еще трупы. Вот и костры. Их четыре. Три еще тлели. Один из костров немцы не успели поджечь. Ряд бревен, ряд убитых, ряд бревен, ряд убитых. У всех закрыты лица. У мужчин – шапками, у женщин – руками. И лишь одно лицо открыто смотрело в небо. Подполковник узнал его. Это был его лечащий врач – Иосиф Вайнштейн. Дядя Изя, как звали его в Вильнюсе. Он был Иванову больше, чем брат. Однажды он вытащил его с того света. Ноги сами подкосились. Подполковник упал на колени, обхватил голову руками, и неистовый, животный вопль оглушил вековые сосны.