Осенняя мозаика

-Ондатру  ловим на Большаково, а карась там,  Александрыч,   валит, я  таких лаптей еще не видал!- Хвалится  с утра деревенский  пастух Николай Гладких.

-Знаю я эту ловлю, нужна лицензия для прикрытия, а так все это сплошная партизанщина,    плывёшь  и  все время,  оглядываешься, слушаешь,  взвешиваешь.

        Этот высокий чернявый парень уже    прошел  зону.  Она  подорвала его здоровье, но не сумела   вытравить из   этого человека его  природную  душевность и отзывчивость.   

 Мне представилось, как Николай управляется со своим дощаником среди  сумеречных камышей и некогда   поднять ему голову и оглянуться, чтоб посмотреть, кто это  кашляет  у  него за  спиной.

Стальные щелчки капканов отвлекают его, он  резко толкается  опирашкой, и   пока плывёт к своей добыче, видит как, отражаются в зеркале воды высокие цепи казары,   которые   летят на юг, в погоне за уходящим летом.

           Было солнечно в тот день,   я смотрел в поля,  и    глаза мои голубели от синевы неба.    Все успел: отремонтировал генератор, дал 4 урока,   отметил с товарищами по работе день рождения учителя,   зарядил свежие патроны  и уехал в поле.

 Привез   пушнину,  рыбу,  утку,   но всё, торопясь,  с дрожью в пальцах. Добыл пару кряковых. Птица  уже в плотном зимнем пере,  тяжелая. Дедок подплывал ко мне на  лодке неслышно, как настоящий разведчик, и только в самый последний момент спросил тихо.

-Не помешаю?
-Надеюсь.
-  Егерь  приехал,   по звуку было слышно,   его машина прошла.
-У меня  лицензия на уток.

- Ну как утчёшка?
-Мало, мало
- А северная?
-Идет, но слабо.

          Он что - то еще бормотал, но я уже заплывал  в камыш, где все от меня старалось  улететь, упорхнуть, уплыть, и  пока ставил капканы,  пушнина  уже  шла полным ходом.  Один раз   попались  сразу  две ондатры,   мягкая рухлядь  брошена  в передний угол плоскодонки, а с ружья не сумел взять  ни одной, хотя и  стрелял.

          Думалось, пока гремит телега нашей жизни, все оглядываемся назад,   прислушиваться к себе, так ли живем, все ли успели?.И только один Бог знает, что написано у нас на роду.

 Где та стена, на которую мы  будем и дальше опираться в своих надеждах?  Как будем жить дальше?  У нас  в селе говорят:  «Потихоньку помаленьку,  и никому не завидовать».  И они правы,  надо работать, а уж потом жарить шашлыки, ходить на  охоту, рыбачить, а появится  время, можно и рассказы писать.

          Над притихшими  камышами повисла половинка Луны, на востоке сизела  вечерняя мгла. Закат густел, набирал темноты, а выше него был только воздух.  Стемнело.  Остались позади   болотные  хлопоты,  стихло эхо ружейной канонады,    и хотя      лунный свет нарастал, стало  мне  одиноко.

Сделал  на несколько  минут перекур, и, сидя на  скамейке, стал пить горячий чай из кружки, наливая его  из термоса,   а когда стал проверять капканы,  уже во всех  была добыча,  или стронуты насторожи.

 Потом  плыл к берегу,   в полную силу    работая мокрым веслом,   и все напряженно вглядывался в смутный  строй камышей,    стараясь не пропустить  в лунном сумраке ориентировочные  узлы, оставленные с вечера.

              На другой день прошёл мимо   незнакомого охотника. Это был дедок, в брезентовом  плаще до пят. Он  внимательно посмотрел на меня,  и, перебивая вечерний шум камышей, крикнул:

– А ты берегом хочешь пойти?
-Так ведь,  вся утка  к нему   вечером валит!
-Ну, походи, погоняй, а я посижу!
-А вы?

-Штормит. Жду,  пока утихнет. С берега постреляю!
-А от моих  гоглиных  чучел вчера  даже вороны  шарахались, надо перекрашивать!
-Пока камыш не побелеет гоглей, не добудешь!

Он  прав. Гоголь к нам приходит с северных широт в октябре, когда камыш, рассорив на илистое дно озер свое перо,    теряет  зеленую силу, а поля по утрам бывают белы от инея.

          Как стремительна череда и мелькание дней! Как превратны человеческие судьбы! Завтра с утра сквозь оконные стёкла мне  вновь будет   видно, как штормит Домашнее озеро, как      по всей его ширине  ветер гонит мутную волну, как     норовит он вырвать ручку входной двери у девчонки,  которая хочет  переступить  школьный порог.  Стальной браслет механических часов будет жечь мне запястье.   

-Юрий Александрович, так и вся наша молодость пройдёт, а мы в капроне так и не у походим,- с обидой в голосе  выговорит мне   на совещании учитель литературы Н. Яковлева. Всем, нам, и каждому ребёнку,  хочется   тепла,  и  не только от  котельной, но и тепла человеческих  сердец.

      Потянутся в кабинет связисты, пожарники, кочегары, учителя, повара,  строители.  Выслушаю  их  советы и     требования,  другим  посоветую я. Сплошная мозаика лиц и   желаний: кому вина, кому чести, кому денег.

Вечером   запустим котельную, и  обогретый  ее не  очень жарким  теплом, наш  коллектив начнет   подниматься  к   перевалу, на вершине которого стоит отметка 1995.  Может,  кому то из нас   повезёт, и он сумеет заглянуть   и за эту цифру,  с желанием понять, что же будет с нашей  империей дальше?

 Ее   во второй раз со всей энергией    разрушали  коммунисты,  нагло пообещав, что всех нас в скором будущем  ждет   народный капитализм.