Далида. Триптих. Часть I. Невеста фараона

               
               

                Легенда о Далиде.   

Больше всего на свете Пьетро Джильотти любит музыку. Больше всего Пьетро ненавидит войну.

Именно война разлучила его с семьёй, хотя он, музыкант, не имеет ко всем этим пушкам, снарядам, убийствам никакого отношения. Он не притязает ни на чьи интересы, никого не обидел и никому ничего не должен. Почему, почему он должен голодать, страдать от холода, тесноты и грязи здесь, в этом проклятом концентрационном лагере посреди пустыни?
Судьба словно наказывает его за что-то, но за что?

Он готов отдать всё на свете, чтобы снова оказаться в другом мире, там, где живут его жена, двое сыновей и дочь, где можно снова слушать музыку, играть на скрипке. За что же он так наказан? Неужели только за то, что он итальянец, как и Муссолини, и в глазах англичан может представлять потенциальную угрозу? Он… музыкант?!

Когда жена раз в месяц вместе с детьми приходит его навещать, ему это доставляет ещё больше страданий.

Она улыбается, рассказывает ему о каких-то своих новостях, дети выглядят опрятно – такое впечатление, что они прекрасно справляются и без него.

От этой мысли после их ухода внутри Пьетро поднимается жаркая волна досады и боли, и собственная беспомощность буквально убивает его изнутри. За что? За что ему всё это?

Если Пьетро и виноват перед кем-то, так это не перед англичанами, а перед Иоландой, собственной дочерью.

Ведь это именно он, по совету доктора, собственноручно лишил её света на целых сорок дней: сделал её слепой, замотав ей глаза бинтами.

Девочка, ничего не понимая, сопротивлялась изо всех сил, её держали за руки, она извивалась, как червячок, орала, плакала, слёзы градом катились по её щекам, пока, наконец, обессиленная, она просто не забылась с повязкой на глазах в беспокойном сне...

Доктор сказал, что именно так можно вылечить глазную инфекцию, от которой дочурка страдала в это время.

Сорок дней, словно мумия, она жила в полной темноте, превратившись в сплошной слух. Звуки теперь были для неё всем. Жена, стараясь облегчить страдания дочери, рассказывала ей сказки и пела песни, а он играл на скрипке колыбельные мелодии. Когда дочь начинала хныкать, он утешал её: «Потерпи, моя девочка, это нужно, чтобы твои глазки стали самыми красивыми в мире, чтобы сам фараон и сама Нефертити завидовали тебе!»

Когда повязку, наконец, сняли, глаза у его девочки загноились ещё больше и к тому же стали сильно косить. Свет, о котором она так мечтала, стал ей теперь причинять нестерпимую боль...

Доктор, уже другой, прописал ей очки с огромными линзами, которые она ненавидела.

Да, если он перед кем и виноват, так это перед ней, перед своей дочерью, вот почему он готов сейчас на всё, лишь бы оказаться рядом с ней, быть снова в кругу своей семьи...

Вот только проклятая война, видимо, никогда не кончится, и ему предстоит сгнить в этом лагере заживо...

Устав от своих мыслей, от которых голова просто раскалывалась, Пьетро открыл глаза.

Солнце медленно заходило за горизонт. За колючей проволокой простиралась пустыня. На фоне заходящего солнца чернели монументальные треугольники пирамид. По территории лагеря медленно передвигались такие же, как он, заключённые, похожие скорее на тени, чем на людей.
 
Прямо напротив него на сером небольшом камне сидел один из них. Пьетро показалось, что он видит его впервые, но, быть может, он просто не обращал на него раньше внимания.

– Ты думаешь о семье? – обратился незнакомец к Пьетро, словно прочитав его мысли.

Пьетро ничего не ответил и снова закрыл глаза. Во-первых, он не знал этого человека, а во-вторых, вопрос ему показался неуместным: кто же здесь, в лагере, не думает о доме...

– Тебе особенно жаль дочь, – снова то ли спросил, то ли заключил незнакомец.

И снова Пьетро ничего не ответил. Гордость любого мужчины покоится в его сыновьях, но сердце и жалость его всегда с дочерями.
 
Непонятно только, откуда этот странный человек знал, что у него есть дочь. Может быть, через кого-то другого?..

– Ты скоро вернёшься домой, – продолжал незнакомец, – только это не принесёт тебе счастья... Ни тебе, ни ей...

Пьетро открыл глаза.

– Уходи! – злобно сказал он незнакомцу и почувствовал, как волна ярости поднимается в нём.
Кто он такой, этот человек, чтобы предсказывать ему сначала скорое возвращение, о котором даже мечтать страшно, а затем пророчить несчастье и ему, и его дочери?..

– Я здесь ни при чём! – словно отвечая ему, сказал незнакомец. – Ты виноват в этом сам. Это ты научил её Темноте, завязав ей глаза на долгих сорок дней. Это ты научил её Одиночеству в окружении других.
Теперь даже самый яркий свет, даже самая большая и шумная толпа не смогут убить в ней этого страшного знания. Понять это можем только мы с тобой. Ты – потому что ты сделал это собственными руками... Я -потому что нечто подобное сделали когда-то и со мной...

– Уходи! – снова, но уже не сказал, а как-то прошипел Пьетро. – Уходи, иначе я убью тебя! Кто дал тебе право учить меня?! Кто тебя прислал?!

В какой-то момент ему даже показалось, что перед ним сидит тот самый доктор, который посоветовал ему когда-то завязать  глаза дочери:

– Это ты научил меня завязать ей глаза! Это твоя вина! Я поверил тебе, мерзавец!!

Пьетро хотел даже вскочить и наброситься на этого человека, но руки и ноги его вдруг налились такой тяжестью, что он даже пошевелиться не мог.

– Не кричи, – произнёс вдруг незнакомец, чуть распрямившись, таким тоном, что Пьетро сразу осёкся. Его – музыканта – даже поразило, как можно вот так, одной фразой, сказанной без всякого нажима, без крика или особого пафоса сразу подчинить себе.
 
Словно этот незнакомец был не таким же, как он, заключённым, а дирижёром, выдающимся дирижёром оркестра. Ведь только настоящий дирижёр может одним словом, одним жестом подчинять себе остальных.

– Ты вернёшься домой, – продолжал незнакомец, – но только при одном условии: твоя дочь будет моей невестой.

– Но кто ты такой?! Я тебя не знаю! – прохрипел Пьетро. Он чувствовал всё больше, как слова и взгляд этого человека подавляют его волю.

– Тебе не нужно этого знать. Достаточно того, что ты меня видел.

– Но я хочу, чтобы моя дочь была богата, чтобы ей все завидовали... Чтобы в её жизни было много света, которого она так долго была лишена... Я хочу, наконец, чтобы она была счастлива... Что ты, бедный человек, к тому же заключённый, можешь ей дать?!

– Богата? – как бы в раздумье переспросил незнакомец. – Богатства у неё будет достаточно. Её будут знать все. Многие ей будут завидовать... Что касается света, то она будет просто купаться в его лучах...

Он остановился, словно задумавшись. Какое-то сомнение тенью пробежало по его лицу.

Пьетро хотел ему даже сказать: «Ну, вот видишь, ты и сам не уверен...»

Но в тот же момент ему показалось, что камень, на котором сидел незнакомец, вдруг начал увеличиваться в размерах, из серого превращаться в жёлтый, и вскоре стал сияющим золотым троном, на котором незнакомец восседал с выражением и осанкой настоящего фараона.

У Пьетро свело дыхание, он был не в силах пошевелиться и неотрывно смотрел на незнакомца-фараона, хотя тот по-прежнему оставался задумчивым.

– Счастливой? – произнёс тот вслух, словно продолжая свою мысль. – Но что это значит: счастье? Разве ты не чувствуешь себя счастливым, когда у тебя в руках поёт твоя скрипка, и, одновременно, ты слышишь каждый инструмент в оркестре, а взгляд твой ловит каждое движение дирижёра?
Разве ты не счастлив, когда публика с восторгом внимает тебе?

– Да! Да! Конечно! – вырвалось почти непроизвольно у Пьетро.

– Такого счастья у неё будет предостаточно! – быстро и как-то сухо сказал незнакомец, словно поймав Пьетро на слове.

Теперь он уже снова казался простым заключённым, сидящем на камне.

– А семья? Дети? Муж? Я не хочу, чтобы она оставалась вечной невестой... Я хочу, чтобы у неё был свой дом!.. А у тебя, по крайней мере, здесь, ничего нет...

– Ты ошибаешься. Мой дом знают все. Я позову её к себе в гости. И не раз. Но жить ей лучше в другом доме. Он будет так же возвышаться над всеми, как и мой.

Незнакомец снова задумался.

– Семья... дети... муж... – словно про себя повторил он слова Пьетро. – Ты просишь очень многого. В жизни, как и в смерти, надо уметь выбирать...

– Нет, нет, – обрадовался Пьетро, – если ты хочешь, чтобы она была твоей невестой, ты должен ей дать всё, а уж выбирать она будет сама!

– Ты хочешь, чтобы я дал ей ещё и право выбора?!

– Ну, да, конечно! Я могу ошибиться. Будет лучше, если она выберет сама!

– Не думаю. Но если ты так хочешь и если это твоё последнее условие...

– Нет, у меня есть ещё одно...

– Какое?

– Я хочу сам играть на её свадьбе.

Незнакомец нахмурился:

– Ты снова хочешь слишком многого, – пробормотал он словно про себя.

Потом вдруг распрямился и посмотрел прямо в глаза Пьетро таким холодным и проникающим взглядом, что по спине заключённого пробежал озноб.

И снова камень начал расти и превращаться в золотой трон, а незнакомец стал походить на фараона.

– Я понял твою хитрость, – сказал он спокойно и повелительно одновременно. – Ты думал загнать меня в ловушку... Теперь ты оказался в ней сам... Ибо я решил для начала дать право выбора тебе, ну, а потом уже пускай оно перейдёт к твоей дочери!

Итак, выбирай: остаться здесь навсегда или вернуться домой, согласившись на то, чтобы она стала моей невестой; потешить собственное самолюбие игрой на её свадьбе или знать, что дочь твоя богата и купается в лучах славы; видеть её хлопочущей по хозяйству, окружённой детьми и любящим мужем, или звездой, восходящей всё выше и выше по ступенькам славы... Выбор за тобой!

Последние слова незнакомец произнёс так, словно поставил печать на вердикте.

Затем он исчез, словно мираж, и Пьетро снова увидел перед собой небольшой серый камень. Солнце почти скрылось, и только небольшая его макушка ещё виднелась за песчаным горизонтом...

Освещение стало более мягким, и пирамиды теперь уже не казались такими чёрными. Над одной из них воздух струился и чуть-чуть вибрировал, словно чьё-то дыхание.

Какое-то время Пьетро сидел без всякого движения и без единой мысли, внутри него была какая-то странная пустота. Потом он снова увидел камень, лежащий перед ним, и сознание его обожгли три слова, словно бы высеченные на нём: ВЫБОР ЗА ТОБОЙ!

В то же мгновение страшная боль, словно молния, пронзила его голову.

Он обхватил её руками и крепко сжал, но боль не проходила. Сознание ужасной ошибки, совершённой им только что, ещё больше увеличивало и обостряло эту боль.

Снова, как и в том случае с врачом, от его решения зависела судьба дочери!..

Он позволил загнать себя в угол, попался в какую-то дьявольскую ловушку...

– Доченька, доченька, – простонал он, раскачиваясь из стороны в сторону, – прости меня. Лучше я навсегда останусь здесь и умру в этом проклятом лагере.
Я не хочу, не хочу ничего выбирать. Пусть всё идёт своим чередом!..

Только поздно вечером соседи по бараку нашли его лежащим без сознания возле небольшого серого камня. Голова его была в крови. Кровь чернела и на камне.

Решив, что он неудачно споткнулся, они перенесли его в барак и оказали ему первую помощь. Через день он пришёл в себя. Но приступы головных болей с тех пор не покидали его никогда

А ещё через два месяца, в связи с переломом в ходе войны, Пьетро вернулся домой.

Он часто раздражался и срывался в страшную брань и крик на своих близких, даже на дочь. Временами казалось, что он был не рад собственному возвращению, что внутренние терзания разрывают его измученную грудь.

Дочь и любила его, и боялась. До её свадьбы, до её славы он так и не дожил...


P.S.
После того как в 1954 году Далида победит на конкурсе «Мисс Египет», её пригласят сниматься сразу в нескольких фильмах.

Один из них назывался «Маска Тутанхамона»...

Позднее Далида будет с улыбкой вспоминать, как в перерыве между съёмками развлекалась тем, что пела внутри стоявшей рядом пирамиды, где была очень хорошая акустика.