Майра продолжение

              2.
                Прошло несколько дней. Я балдел от безделья, проводя почти всё время со своими приятелями. Появилось у меня немало новых знакомых, некоторые из которых оказались интересными.
                Так один из них, муж  столичной поэтессы, был священником церковки на Большой Ордынке. Другой же, автор нескольких книг по атеизму, постоянно вызывал святого отца на споры. Маленький, круглопузый атеист этот бойко сыпал цитатами из Энгельса и Таксиля, подкрепляя их примерами из своих трудов и "Истории русской церкви" марксиста Никольского. Священник же, высокий, худой, с испитым, жертвенным лицом, чем-то напоминающий Дон-Кихота, отвечал ему отрывками из Священного Писания, уличая безбожника в лицемерии и подтасовках. На эти диспуты собиралось немало слушателей, что ещё сильнее разжигало страсти и бойцовский азарт служителей Бога и дьявола.
          Сошёлся я также  с бывшим референтом Хрущева, написавшим книгу о своём высоком шефе, и с диссидентом- литератором, отсидевшим несколько лет в недоброй памяти Пермском политлагере, и с поэтом-актёром, самым молодым  в своё  время театральным исполнителем роли Гамлета.
          Постоянно, по нескольку раз в день мы встречались и с Майрой.  Однако встречи были мимолётны и натянуты, так как девушка явно избегала меня.
Осознав это , я больше не навязывался ей, ограничиваясь преувеличенно сухими поклонами  и ничего на значащими фразами, вроде  "Доброго утра!" Между тем что-то постоянно подсказывало мне, что Майру бесит моё напускное равнодушие, хотя она старательно скрывает это. Порой её быстрый отчаянный взгляд говорил мне гораздо больше, чем любые слова, но я стойко делал вид, что ничего не замечаю, продолжая изводить и её, и себя.
         Так прошли вторник, среда, четверг и пятница. Утром же в субботу, когда я уходил на пляж, меня подстерегла в коридоре Бригитта и с таинственным видом протянула, оглядываясь, толстую общую тетрадь. Упреждая мой вопрос, она заговорщицки прошептала:
         -Вы хотели познакомиться со стихами племянницы. Я сказала ей об этом, и она дико рассердилась. А потом вдруг схватилась  и начала писать. Заполняла два дня и велела отдать вам. Только вроде бы тайно, без её ведома. Понимаете?
         -Понимаю. Как ей будет угодно.
         -Но я не представляю, что случилось...- Бригитта встревожено посмотрела мне в глаза.- Такой взвинченной, неспокойной, я её никогда не видела. Мы, латышки, обычно не проявляем своих чувств. А тут...- Бригитта вздохнула.- Может, это порыв, внезапное увлечение... в её возрасте допустимо и вполне объяснимо. Тут все взрослые, знаменитые, оказывают ей внимание, поневоле потеряешь голову. Так что, я вас прошу, будьте осторожны! Она может вам поверить, я это чувствую... но сломать её тоже ничего не стоит. Поэтому, пожалуйста, не берите греха на душу!
         -Что вы, что вы,- успокоил её я.- Я не сделаю девочке ничего плохого. И обещаю вам держаться с ней как можно деликатнее, не давая ни повода, ни сомнения. У меня самого дочь почти в этом возрасте, так что я понимаю, сколь хрупки эти цветы...
         -Я надеюсь на вас,- улыбнулась Бригитта, утерев кончиком фартука неожиданно повлажневшие глаза.- Ведь она сирота, её родители погибли, и кроме нас с мужем у неё никого нет.
          -Извините, я не знал,- посочувствовал я.- Значит, можете считать меня ангелом-хранителем. Я теперь всех ловеласов от неё отгоню!
          -Да поможет вам Бог!- прочувствованно сказала Бригитта и, подняв стоящий у стены пылесос, потащилась убирать соседние комнаты.
          Идти к морю мне почему-то расхотелось. Я вернулся в номер и, завалившись на диван, стал неспешно листать тетрадь юной поэтессы. Стихотворений, а точнее, подстрочников, было немного. Однако некоторые из них меня поразили. Под каждым из них стояла дата, и первое значилось написанным три года назад, а последнее едва ли не сегодня утром. Наугад раскрыв тетрадь, я прочёл первое  попавшееся  и не поверил, что его написала пятнадцатилетняя девочка.
    Море намывает песчаные дюны.
    Море выносит на берег янтарь  -
    золотые слитки солнца из своих кладовых.
    Я собираю их, мечтая о раковине,
    изогнутой и звонкой,
    как охотничий рог.
    Я трубила бы в неё,
    призывая дельфинов,
    и умчалась бы с ними
    к колдовским островам.
    Но, увы,
    моё море не дарит раковин,
    и дельфинов качают другие моря.
    Никогда мне не гладить
    их мокрые спины,
    никогда мне не видеть
    Антильских островов.
    Балтика  - моя колыбель и престол.
    Царствовать мне
    в её темных пучинах.
    я вхожу в эти воды,
    и капля янтаря на шее
    тянет меня на дно,
    как надгробный камень.

         Я трижды перечитал это стихотворение,пытаясь понять, как оно звучит по-латышски. Душа моя рвалась перевести его, и теперь срочно требовался оригинал: его ритм, его музыка, его дыхание. Я понимал, что труд будет нелёгким и если стихотворение зарифмовано, то и рифмы найти к нему будет сложно. Ну не станешь же приплетать к дюнам "юный", "гуннов" или какие-то "струны". Хотя они вполне могли бы соседствовать тут.
         "Ладно, отложим это до завтра. Думаю, Бригитта добудет мне оригинал," - подумал я и взялся за последнее стихотворение.
         Оно в самом начале зацепило меня какой-то вызывающей строкой и датой. И сейчас эта дата всплыла в памяти, и я быстро перевернул несколько страниц. Ага, вот оно , небольшое, странно вызывающее, и обращенное, несомненно,  ко мне.  Иначе для чего Майра так откровенно обозначила время его создания?

           Ну, откуда ты взялся,
           утренний путешественник?
           Подошёл, улыбнулся, ничего не сказав,
           но я сразу поняла,
           что ты  -
           судьба.

           Поглядела растерянно,
           рук поднять не смогла.
           А ты даже не подозревал,
                кто я такая.

           Хочешь отнять меня у моря?
           Хочешь, чтобы я пошла за тобой?
           Так чего же молчишь?
           Почему же так медлишь?
           П О З О В И !

           Неужели твоё сердце
           не слышит
           моей боли?

        -О, а вот это серьёзно,- пробормотал я, вспоминая отчаянные взгляды Майры.- Неужели влюбилась? Вот так... с первого взгляда? Да нет, не может быть. Это всё ерунда. С чего бы это? А стихи... что ж... стихи всегда под настроение. И, быть может, тут желание как-то поддразнить меня. Но почему я должен принимать их на свой счёт? Потому что прибыл утром? Утренний путешественник? И у моря  отнимать я никого не собираюсь. И вести за собой... только этого не хватало! А девчонка талантлива, и ей нужно помочь.
        Решив именно так, я захлопнул тетрадь и, взглянув на часы, заторопился к морю. Проходя по парку мимо главного корпуса, величаво вознесшегося над окрестностями, я увидел Майру, одиноко сидящую на скамье под старым американским клёном. Была она какая-то потерянная и совсем не походила на заносчивую гордячку, с которой мне приходилось ежеутренне  встречаться. На лице её застыло выражение детской беспомощности, а прекрасные зелено-голубые глаза, казалось, были наполнены слезами.
         Сердце моё дрогнуло от острой жалости к ней. Захотелось подойти, сказать ей что-то доброе, но, заметив меня, она вскочила и ушла так поспешно, словно я представлял для неё какую-то опасность. Вероятно, ей было неловко и неприятно, что кто-то застал её в таком настроении, и намерения мои  она, видимо, разгадала.
          Поглядев ей вслед, я развёл руками и отправился своей дорогой. Громкий стрекот мотора, напоминающего мотоциклетный, неожиданно раздался у меня над головой. Низко-низко, едва не касаясь  колесами деревьев, надо мной пролетел лёгкий моторный дельтаплан. Два человека, оседлавшие его, что-то крикнули мне и помахали руками. Приглядевшись, я узнал в одном из них неугомонного Сережу Листовского, хотел крикнуть ответно, но аппарат стремительно взмыл вверх и исчез за деревьями.
          Возвратился он на пляж одновременно со мной, облетев за эти минуты всё юрмальское побережье от Дубултов до Дзинтари. Плавно приземлившись неподалеку от волейбольной площадки, он остановился, и его тут же окружила толпа отдыхающих. Довольный Листовский, отстегнув ремни, спрыгнул с узкого сиденья, победоносно огляделся и, увидев меня, откровенно подначил :
         -А тебе, старик, слабо обозреть с неба Балтику?
         -Так уж прямо и с неба,- парировал я.- Поднялся не выше чаек, а форсишь, как космонавт. Не слабо! Только это, видно, денег стоит, а я пуст. Ни копейки с собой не взял.
         -Так я тебя профинансирую. Расплатишься пивом! Тут всего-то
пятёрка. Разве это деньги?- засмеялся Сергей  и, вынув из кармана червонец, протянул его мне.- Общественно поддержим частную инициативу! Ну, давай же, усаживайся, припутывай ремни!
        -Почему это он?
        -На каком основании?- раздались протестующие голоса из толпы.
        -Мы уж столько здесь ждём!
        -Тут много желающих!
        -Граждане! Товарищи!- возвысил голос Листовский.- Я же очередь занял на два полёта! И один из них жертвую своему лучшему другу... Ну, скорей же цепляйся, пока тебя не оттащили,- прошипел он, приятельски подмигнув авиатору и заталкивая меня на освободившееся место.
        Признаюсь, настроение у меня было отнюдь не восторженное.
Самодельная конструкция показалась чрезвычайно хрупкой, и я подумал, что если она развалится, то ускоренное приземление будет весьма чувствительным. Однако отказываться было поздно. Я уже сидел на жестком железном сиденье от сенокосилки, и Листовский, мефистофельски посмеиваясь, прикручивал меня к нему брезентовыми ремнями.
        Через несколько секунд "керосинка" затрещала, поползла, побежала и неожиданно легко, без заметных усилий оторвалась от песчаной поверхности. Ощущение было такое, будто мы взлетаем вверх на каком-то открытом скоростном лифте. Поднявшись метров на тридцать, пилот круто накренил машину, и я, чтобы не вывалиться на вираже, вынужденно схватился за ближайшую перекладину. Мотор за спиной тарахтел и прокашливался, все снасти дельтаплана нещадно скрипели, и казалось, он действительно вот-вот распадётся.
        Однако планерист сидел спокойно, и его невозмутимость передалась и мне. В конце концов, тот, кому суждено быть повешенным, не погибнет в банальной авиакатастрофе. Правда, силлогизм этот, придуманный походя, я ни в коем случае не относил к себе.
        Успокоившись и, по сути дела, на всё махнув рукой, я уже с любопытством смотрел на мелькающие под нами деревья, крыши, здания правительственных дач и громаду престижного отеля  «Ригас юрмала", прокрутившегося всего в десяти метров от нас. Мы миновали Майори, Дзинтари и там, развернувшись над знаменитым летним театром, где обычно проходили музыкальные фестивали, повернули обратно к Дому творчества.
        Весь полёт занял не более десяти минут, но во мне взыграл кураж,  и приземляться не хотелось. Помня о червонце  и преодолевая треск двигателя, я прокричал пилоту, что хочу прокатиться ещё разок. Он понятливо кивнул и, словно испытывая меня, ещё круче погнал машину вверх. Теперь мы поднялись метров на сто пятьдесят, выше самых отчаянных ветролюбивых чаек. С этой высоты хорошо было видно не только всё побережье, но и два окаймляющих его дальних мыса. Да и весь залив под нами простирался необозримо,металлически сверкая под лучами солнца.
         -Ну, красиво?- обернулся ко мне лётчик.
         И я торопливо закивал головой, благодарный ему, рыжему и веснущатому, и Листовскому, так неожиданно и удачно подбившему меня на этот полёт.
        Да,если бы не рокот мотора и неистребимый даже тут,бензиновый
запах, можно было бы ощутить себя настоящей птицей. Тело было лёгким, гравитация не ощущалась, и я, уже ничего не страшась, раскинув руки, заорал, завопил, пытаясь докричаться до маленьких людей, муравьино ползающих под нами.
        Первой, кто бросился мне в глаза после посадки, почему-то оказалась Майра. Она стояла на взгорке, прижавшись к толстому стволу сосны, и с тревогой смотрела, как я выпутываюсь из ремней. Отвернувшись на мгновение, чтобы расплатиться с  пилотом,  я вновь взглянул туда,  но её уже не было.
        -Ну, так как? Ну, ведь здорово?- теребил меня Листовский.
        И я что-то мычал в ответ, поднимая вверх большой палец, а сам шарил и шарил глазами по сторонам, надеясь снова увидеть Майру.
        -Да ты что?  Ополоумел  после полёта?- схватил меня за локоть Сергей.- Ты чего как лунатик? Укачало тебя, что ли?
        -Нет... просто несколько мыслей пришло в голову. Вот я и пытаюсь их удержать,- раздражённо ответил  я, не зная, как отвязаться  от назойливого  приятеля.- Вероятно, вернусь в номер, надо записать...
        -А-а, ну- ну,- поощрительно улыбнулся поэт.- Таинство творчества, душевная лаборатория. Что ж, не смею препятствовать. Удаляюсь! Но помни, что сегодня суббота и пиво может кончиться ещё до обеда.
        -Не забуду,- пообещал я, решительно свернув к лестнице, ведущей с пляжа на нашу территорию.
        Желание загорать и купаться пропало.               
                Перед глазами маячило  взволнованное лицо Майры, и мне просто необходимо было её отыскать.
        У входа в теремок стояла Бригитта, о чём-то беседуя с буковинскими писательницами. Вежливо раскланявшись с ними, я подал хозяйке незаметный знак, приглашая её следовать за мной. Спустя минуту она появилась в холле.
       -Майра тут?- поинтересовался я,покосившись на дверь
комендантской.
       -Нет. Ушла гулять. А вы что-то хотели?
       -Да. Я всё прочёл. И мне очень понравилось. Несомненно, девушка одарена сверх меры и заслуживает пристального внимания. Поэтому мне нужны её стихи на латышском. Для более точного перевода.
        -Но я не знаю,- растерялась Бригитта.- Она всё, что сочиняет, хранит в голове. И обычно читает только по памяти. Но я попробую... скажу ей... может, уговорю. Хотя ни за что не могу ручаться. Она так закомплексована, это, видимо, наследственное. Но вам действительно нравится?- требовательно спросила она.
         -Да. Конечно,- искренно ответил я.- И душа моя просит заняться работой!
        -Хорошо, я постараюсь,- пообещала Бригитта, однако лицо её оставалось озабоченным.
         Чувствовалось, что она чем-то обеспокоена, хотя и пытается скрыть это от меня.
                -Вас пугает моя просьба?- поинтересовался я.- Если это затруднительно, тогда не стоит. Можно будет опубликовать одни подстрочники. Они сами по себе профессиональный верлибр.
         -Нет, дело не в этом... дело в том,- наконец решила открыться Бригитта,- что родители Майры тоже были поэтами. Но у  нас их преследовали как диссидентов. Римаса... это мой брат и отец Майры дважды арестовывали за его стихи. И тогда они решились бежать за границу. Нашли моторную яхту, Римас умел водить её... захватили свои рукописи, и маленькую дочь… Майре тогда было всего три  года. И одной осенней ночью вышли в море. Но уйти не смогли. Пограничный катер на рассвете расстрелял их у нейтральных вод. Римас сразу погиб, закрыв телом девочку. А Ниёле ещё немного мучалась... во всяком случае, до берега её не довезли. Об этом много говорили. В Союзе писателей обоих посмертно предали проклятию. И похоронили неизвестно где. А ребёнка я вымолила отдать нам. И вот теперь очень боюсь, как бы всё не повторилось. Потому что у Майры характер отца, и она знает историю своей семьи. Говорит, что всё помнит... как всё было тогда! Это невероятно! Ей исполнилось три  годика! Разве можно запомнить всё в таком возрасте?
         -Если сильное впечатление,-  неуверенно пробормотал я, потрясенный рассказанной мне историей.- Лев Толстой уверял, что помнил себя в утробе матери! Так что память избирательна  и всякое может быть. Но какая судьба, какая трагедия! Я не знаю, почему вы мне так доверились, но я очень благодарен вам за это.
        -Это я вам благодарна. Племянница  впервые так открыто выказывает своё расположение к кому-то. Оказывается, она читала ваши переводы. Брала здесь, в библиотеке и высоко оценила. Тем более, что вы переводили и стихи её матери!
        -Ка-ак?! Когда?- изумился я, мысленно перебирая фамилии латышек, вирши которых перекладывал на русский язык. И вдруг странное имя Ниёле всплыло в памяти. Ниёле Якобсоне? Неужели она? Её подборка была опубликована вместе со стихами Мирдзы в одном из московских журналов.- Подождите, подождите... Ниёле Якобсоне! Это о ней идёт речь?
         -Да, о ней. Ни она, ни Римас не состояли в Союзе писателей. Но сейчас их стихи заучивает вся Латвия,- вздохнула Бригитта.- И Майра знает об этом. И мучается сознанием, что пока не достигла высот родителей и поэтому не имеет права сказать что-то своё. Оттого ей так нужен кто-то авторитетный, чтобы помог, поддержал, убедил, уверил... хотя я уже объясняла это вам...
        -Ну, тогда я попрошу вас еще об одном одолжении. Снабдите меня стихами Ниёле и Римаса. Я считаю, что можно сделать удивительную книгу, собрав под одной обложкой отца, мать и дочь!
        -К сожалению,- Бригитта развела руками.- Ни у брата, ни у невестки не было своих книг. Их стихи расходились в рукописях. Как тогда говорили: местный самиздат. Так что, многое хранится в архивах КГБ, но оттуда пока ничего не возвращают.
        -Но я попробую раздобыть их через латвийский Союз. Может, ваши чекисты пойдут навстречу писателям. Ведь сейчас перестройка, всеобщая гласность. Вон и Солженицына, и Некрасова, и Галича у нас уже печатают.
        -Дай-то Бог, дай-то Бог!
        Лицо Бригитты прояснилось, и она вроде даже повеселела.
        -Ну, вот вы и улыбаетесь!- обрадовался я.- Так что всё у нас удастся, уверяю вас!
        Я хотел сказать ещё и о высшей справедливости, о том, что правда восторжествует рано или поздно, но сумел воздержаться от этих слов, чересчур высокопарных, а потому и ненужных.
       До обеда я отбирал для публикации стихи Майры. Их набралось свыше десятка, и я был уверен, что с помощью Мирдзы или Валдиса мы напечатаем их в одной из рижских газет. Захотелось мне написать и врезку к этим стихам, рассказав о  судьбе девушки и её родителей, и я так увлёкся этим, что не заметил, как  просидел за столом почти два часа. Оторвал меня от занятий Павел, неожиданно ворвавшийся в комнату.
       -Ну, ты что, мужичок? Для чего сюда приехал? Так и будешь весь срок обретаться в номере?- забасил он, приближаясь к столу и пытаясь заглянуть в мои наброски.
        Однако я быстро накрыл их газетой, не желая раньше времени разглашать свой секрет.
       -Ишь ты!- сходу обиделся Артамонов.- Не иначе, как боишься, что у тебя сопрут сюжет. Не страшись! Я от своих не знаю, как избавиться. У меня, что у Чехова, на все случаи жизни. Если хочешь, одолжу пяток-другой. На обед-то идёшь?
       -Да, уже собираюсь. В животе давно "Марш славянки" звучит! А вы что припозднились?
       -В Ригу ездили. Славику  костюм купили и  Зинаиде кое-что... Ну, пошли! А то Бригитта сказала, что ты мокнешь у себя в крутой безнадежности.
       -С чего это она взяла? Я с утра погулял,- доложил я, выходя вслед за Павлом и закрывая дверь на ключ.- И с небес обозрел  почти всю Юрмалу.
       -То есть как? Поднимался на крышу? В солярий?
       -Что - солярий? Мы с Листовским дельтаплан обживали! Наслаждение райское! Хотя и диковато.
       -Неужели не врёшь?- приостановился Павел.- На том самом "честном слове", что на пляже фырчит?
       -На нём самом! Керосиновом! Почти что рассыпавшемся. Но рискнули!- торжествующе  закончил я.
        -Зин, ты слышишь? Погляди на этого чокнутого!- заорал Павел, чёртом выскакивая во двор.- Они с Листовским сегодня парили на дельтаплане!
        -Ну-у?- восторженно всплеснула руками Зинаида.- Вы решились? И разве вам было не страшно?
        -Да вначале, конечно,- не стал лукавить я.- А потом ничего, привыкаешь быстро. Зато, какое впечатление! Какой настрой!
        -Мам, я тоже хочу!- задёргался Славик, глядя на меня так же, как я когда-то на Гагарина.- Пап, скажи... ну, скажи! Давай вместе слетаем! Мог же дядя Валера... а я ведь легче его!
        -Я тебе слетаю, я тебе слетаю! - неожиданно вызверился Павел.- Хватит с нас и того, что по деревьям чудесишь! Тоже мне Тарзан нашёлся суздальско-юрмальский! Не поверишь,- возмущённо обратился он ко мне.- Вчера сняли его с самого высокого клёна! Он с мальчишками поспорил, что заберётся выше всех. Ну и точно, всех опередил. Но залезть-то залез, а спуститься не может. Зацепился ремнём за какой-то сук и барахтался на нём, как распластанная жаба! Если б сук обломился - то полные кранты! Там внизу сплошной асфальт, ни земли, ни кусточка... У-у, оболтус! -шутливо замахнулся он  на отпрыска. -Ещё раз такое выкинешь, пороть буду при всех!
        -Да-а,- сварливо огрызнулся Славик, склонив голову набок и состроив рожицу.- А что сам творил в детстве? Вспомни, как нам рассказывал! На все суздальские колокольни без страховки лазил!
        -Поговори мне ещё!- вспылил Артамонов и Славик, горестно взвизгнув, рванул к столовой.
        -А ты тоже хорош,- нахмурилась Зинаида, при ребёнке не прерывая воспитательных сентенций мужа, но теперь так же назидательно выговаривая ему.- Сам же хвастаешь  при малом своими проделками, а теперь угрожаешь, лупить готов... А ведь он твоя копия, с тебя пример берёт. Ой, мужики, мужики, и когда вы поумнеете?
        Не дождавшись ответа, Зинаида вздохнула и безапелляционно, как о чем-то решенном, заявила, глядя мужу в глаза:
        -Завтра утром полетишь! Что, ты хуже Листовского? Будет чем гордиться сыну. Да и я посмеюсь!
        Увидев, как обескуражено вытянулось лицо Павла, она громко рассмеялась и повлекла нас за собой.
        У входа в столовую, заламывая руки, в смятении метался отчаявшийся Листовский. Увидев меня, он воздел очи долу и возопил заупокойным голосом:
       -Человек! Что ж ты делаешь? Пива уже нет! Где твоё обещание?
       -Дыши ровнее! И спокойно, спокойненько,- прервал я его стенания.-Возьми  заказанное у Яна, он мне отложил.
        Подойдя к стойке, я заговорщицки мигнул бармену, и он, вытащив из-под стойки ящик свежего "Рижского", водрузил его перед собой. Листовский радостно взвыл, с обожанием глядя на меня.
       -Но когда ты успел?
       -Когда возвращался с пляжа. Так что пей, наслаждайся, только
не захлебнись. Да и нам одолжи-ка пару бутылочек. А то вон Артамонов слюни глотает!
       -Да зачем же отделяться?- заволновался Сергей.- Поднимайтесь ко мне, посидим, потолкуем, надо - девок пригласим, тут безмужних достаточно!
       -Нет, увольте,- отказался я.- Эти девочки нас заморочат стихами,  а мне сейчас не до них, у меня работа.
       Выхватив из ящика три прохладных бутылки, я перекинул одну Павлу, а две оставил себе. Вокруг нас уже толпилось немало завистников, предлагавших Листовскому кто деньги, кто своё общество. На Яна тоже наседали: мол, своих, блатных подпаиваешь, а  мы тоже равноправные, мы тоже хотим! Однако бармен лишь улыбался, пожимая плечами.
       -К сожалению, всё кончилось. О чём раньше думали? Вот берите шампанское, шерри... бальзам!
       -Да какой там бальзам?- голосили  страждущие.- В эту чертову жару лишь пивко освежает!.. Ну, Листовский, ну, друг, уступи бутылочку!..
       Чувствуя, что перепалка грозит затянуться, мы оставили Сергея на произвол судьбы, а сами поспешно ретировались...


       ...Возвратившись к себе, я откупорил бутылку и, устроившись в кресле, стал тянуть пиво прямо из горлышка. Конечно, это было негигиенично и неэстетично, и, узнай о том моя милая Наташа, она долго бы вещала о моей невоспитанности. Но поскольку я был совершенно свободен, то и  кейф ловил так, как мне заблагорассудится.
       Однако не успел я утолить жажду, как в дверь моего "тринадцатого" отчаянно забарабанили. Колотили столь мощно, словно бы случился  пожар, и меня просили срочно выметаться из номера. Чертыхнувшись: ну, мыслимо ли портить наслаждение?- я поднялся и нехотя отворил дверь. Почему-то мне казалось, что стучится Листовский, всё последнее время  таскающийся за мной. Однако раздражение тут же прошло, потому что я увидел Валдиса, Юриса и могучего Петерса в обнимку с Инарой.
        -Старина!- громогласно возвестил Петерс, и от этого возгласа теремок  наш вроде бы качнулся.- Ты не представляешь, как мы тепе рады! Я хотел приехать раньше, но эта пигалица,- он любовно погладил Инару по голове,- эта мисс запретила мне ехать в отиночку. И  я толжен был ждать  и её, и этих гениев, пока они, наконец, соизволят собраться!
        -Ничего, мы искупим свою вину,- засмеялся Юрис, с трудом приподнимая вместительную сумку, в которой предательски  зазвенело  стекло.- Ну, впускаешь нас? Или так и будем стоять на пороге?
        -Да, входите, входите,- опомнился я, приглашая гостей в комнату и обнимаясь с каждым.- Слава Богу, все живы и ничуть не изменились. А Инара так вообще расцветает с каждым днём!
        -Скажешь тоже,- притворно засмущалась Инара, не пытаясь, однако, оспорить комплимент.- Кстати,- тут же  затараторила она, подозрительно оглядывая моё обиталище. - Ты живёшь здесь один? Или кого-то привечаешь? Нам внизу повстречалась некая особа, от которой  я, признаюсь, слегка не в себе. Когда я спросила у неё о тебе, то она готова была выцарапать мне зенки! Это я поняла по её дикому взгляду! И ты знаешь, ведь так и не сказала, где ты!
         Вероятно, она говорила о Майре, и мне следовало бы объяснить, кто она такая. Однако я решил рассказать о ней позднее, предварительно познакомив друзей с её стихами. Я был уверен, что, узнав про дочь Якобсонов, они сразу же бросятся знакомиться с ней. И безмерно навредят и мне и себе, испугав девчонку мощным и радостным натиском. Поэтому я сделал вид, что не понимаю, о ком речь, продолжая внимать излияниям Инары.
        -Хорошо, какие-то бабки указали нам путь,- щебетала подруга.- Но ты видел бы, как она смотрела мне вслед! Погляди, не прожгла ли она в моём платьишке дырки?
        Инара возмущённо хмыкнула и повернулась ко мне спиной.
        -О-о, действительно,- подмигнув друзьям, воскликнул я. - Ты наткнулась на лазер, и всё платье испорчено!
        -Что-о? Ты серьёзно?- испугалась поэтесса и, увидев мои смеющиеся глаза, махнула рукой.- Ну, вас всех! Шутники!
       Она прошлась по комнатам, заглянула в ванную и, застыв у окна, пробормотала:
       -Странно! Столько раз приезжала в этот Дом творчества, но кроме главного корпуса нигде не была. А ведь тут, оказывается, очень мило!
       -Ну, так в следующий раз бери путёвку сюда,- мягко подсказал ей Валдис и, поставив на стол очередную сумку,  сосредоточенно принялся её  разгружать.- Юрис, что там у тебя? Давай присоединяйся!
       -Да куда вы набрали столько?- возмутился я, видя, как стол заполняют всевозможные бутылки, консервные банки, сыры, колбасы и длинные "французские" батоны. - Это же на целый взвод! Минимум на неделю!
       -Ничего, один Петерс за присест приберёт половину,- весело успокоил меня Юрис. - Да и мы не надеемся тотчас уезжать. У тебя номер большой, тут и переночуем. Лишь Инару отправим, чтоб не портила компанию.
       -Ах, я порчу? - оскорблёно вскинулась поэтесса.- Когда вам что-то надо, у кого-то неувязки, так Инара спасай, Инара - лучший друг! А как пьянствовать да травить свои паршивые анекдоты, так Инара, конечно же, главная помеха! Ну, так знайте, я останусь, чего бы мне это не стоило. И не позволю вам ни наглых свобод, ни  гнусных вольностей! Мы в Европе, а не в Азии, так что будьте любезны...
       -А  при чём тут Европа?- изумился Петерс.- И с каких пор в тепе светский лоск и шик? Родилась в СССР, в родословной  - поселяне, сама пишешь в основном о хуторах и природе, и вдруг, на тепе, учишь нас, как нам себя вести!
       -О Езус Мария!- покачала головой Инара и схватила меня за руку, словно призывая в свидетели.- Ну, ты видишь, с какими медведями я дружу? Один - бывший стройбатовец, чего там только не нахватался. Другой - списанный рыбак, чудом ставший писателем. А этот лиелайс в два метра ростом самый что ни на есть родовой аристократ! Курляндский, а точнее, виндземский барон!  Но разве осталось в нём что-то от предков? Глотка лужёная, пьёт, как сапожник, а ругается похлеще всех наших сочинителей! Я всё время пытаюсь их пронять и возвысить, в конце концов, писатели  - аристократы духа! И должны являть пример... хотя бы читателям. А они... надерутся, как зарвавшиеся финны, и немедля начинают орать свои песни. И милиция в Риге их уже не берёт. Подъезжают, видят: Петерс, лауреат двух Госпремий, и тотчас же поворачивают назад... Ну да ладно, чего я за них волнуюсь? Пусть  их жёны переживают, а мне ни к чему. Но мы прибыли не бражничать, а беседовать о литературе, о высокой поэзии, читать стихи... И поэтому всё это и это… и это… я сейчас конфискую до завтрашнего дня!
        Подойдя к столу, Инара бесцеремонно одну за другой убрала в сумку несколько бутылок коньяка и водки.
        -Да ты что-о? - одновременно взревели Валдис и Петерс, яростно бросаясь к ней, чтобы отобрать добычу.
        Но Инара, героически выпятив тощую грудку, спрятала сумку себе за спину.
        -Ну, давайте, давайте, сильные рыцари! Что вам стоит показать своё истинное обличье? Ну, чего вы застыли?  Может, руки мне вывернете? Эй ты, рыжий Барбаросса, удалой великан!
        -Тьфу ты, саркалкалнене!- затормозил перед малюткой Петерс.- Ну не женщина, а сущее наказание! Вот всегда она так,- пожаловался он, опускаясь на стул, затрещавший под его грузным телом.- И сто раз  зарекались связываться с ней. Даже в этот раз хотели рвануть одни.  Так Лолита, жена Юриса ей позвонила, рассказав о нашем плане... и она тут как тут!
        -Ну, удрали бы, и что?- рассмеялась Инара, не выпуская сумку из рук и настороженно следя за  стерегущим её Валдисом.- Всё равно бы я вас где-нибудь да настигла. Но уже не одна, а с Лолитой и Элгой. И куда бы тогда делся весь ваш кураж? Ой, ну хватит бодаться, а то Валерий  обалдел. Глядит на нас и не знает, мы серьёзно или шутим?
         -Да я уже к вам привык, - махнул я рукой.- Вечно вы  то пикируетесь, то мурлычете, как кошки. Так что, давайте к столу. Инара, хозяйничай! Что ж добру пропадать? Воздадим ему должное!
         Выпив по паре стаканов  "Хванчкары" (и где только они её добыли?), мы в приподнятом настроении, обожая друг друга, отозвавшись на призыв Валдиса, отправились к морю. Выходя из домика, я заметил, как тревожно косит по сторонам глазами Инара, вероятно, опасаясь встретить Майру. Да и мне сейчас хотелось увидеть девушку, однако ни во дворе, ни дома её не оказалось. Я специально заглянул к Бригитте, придумав некий предлог для визита к ней.
        -Мы уходим с друзьями. Будем на пляже. Если кто-то меня спросит, пусть ищет там.
        -Хорошо,- кивнула женщина, отрываясь от стопы выстиранного и проглаженного постельного белья.- Это люди из Риги? Я их раньше здесь видела.
        -Да. Известные писатели. Поэты и романист. Между прочим, я хотел познакомить с ними Майру.
        -А её уже нет. Она уехала. Неожиданно собралась, сказала: ждут дела...
        -Очень жаль,- как можно спокойнее заметил я, хотя в душе у меня, кажется, всё оборвалось.
        Почему она уехала? Что за спешка? Куда? Где её теперь искать? Когда она вернётся? Я хотел спросить Бригитту, но вовремя сдержался. Извинившись за вторжение, вернулся к гостям, которые поджидали меня у поворота на пляж.
        -Не иначе, как ты ходил взглянуть на свою милую цербершу?- тут же подковырнула меня Инара.- Кстати, почему она не проводила нас? Я хотела бы поближе с ней познакомиться.
        -Познакомишься ещё,- многообещающе буркнул я.- А когда узнаешь, кто она такая, так вообще...
        -Что "вообще"? Ты меня интригуешь!- Инара тряхнула кудрявой головкой.- Ну, так кто же она? Принцесса Дагмар?
        Скрывать дальше тайну Майры не имело смысла, и я, глядя в глаза Инары, выпалил возбуждённо:
        -Дочь Ниёле и Римаса... Якобсонов. Майра!
        Несколько мгновений все как бы переваривали эту новость. А затем заговорили, перебивая друг друга.
        -Ка-ак?! Дочь Римаса?
        -Якоб-со-не-е?
        -И ты молчал об этом?
        -Ну, так, где она сейчас? Веди же нас к ней!
        -К сожалению, -я вздохнул с нескрываемой грустью.- К сожалению, она только что уехала. Видно, Инара так повлияла на неё.
        -Опять Инара? Снова Инара!- заволновалась поэтесса.- Почему именно Инара всегда козёл отпущения?
        -Коза!- мрачно и веско заметил Петерс.
        -Какая коза? Причём тут коза? Что ты городишь невпопад?
        -Коза отпущения!- хмыкнул Петерс, и все мы неожиданно
расхохотались.
        -Но ты тоже хорош,- упрекнул меня Валдис.- По-дурацки утаил такую информацию. Мы сейчас ставим вопрос о посмертной реабилитации и принятия обоих в Союз писателей. Так что дочь нам нужна, как символ... У неё могут храниться стихи родителей!
        -Ничего у неё нет, кроме стихов и песен, что сейчас известны всем. Остальное же  ищите в "секретках"  КГБ. Может быть, они откроют свои чуланы. Ну а символ  этот, как  ты её назвал, сама очень хороший и интересный поэт. Я потом познакомлю вас с её подстрочниками. А оригиналы будут уже на вашей совести.
        -Надо же,- не могла успокоиться Инара.- Ведь я сразу почувствовала в ней нечто необычное! Но откуда ты всё знаешь? У тебя с нею связь? Почему именно тебе она доверилась?
        -Ну, я, видимо, телепат, и она во мне почувствовала родственную душу, или что-то вроде того. Ты ведь тоже испытываешь ко мне расположение?
        -Я - одно, она - другое. Ты, наверное, заморочил ей голову. Мне Наташа рассказывала, как ты умеешь это делать. Не зря  столько всяких юбок вечно вьётся возле тебя!
        -Ну, опять завелась,- огорчённо вздохнул Юрис, первым спускаясь по каменной лестнице к пляжу.- Народу, народу... никогда здесь столько не видел!
        -Так, наверное, прослышали о вашем будущем суверенитете и теперь решили впрок насладиться Юрмалой. Вы ж потом нас сюда ни за что не пустите. Мы сейчас уже чувствуем себя здесь чужаками.
        -Перестань!- положил мне руку на плечо Валдис.- Уж тебе-то, дружок, не пристало жаловаться. Ты столько сделал для популяризации нашей литературы, что вполне можешь рассчитывать на латвийское гражданство.
        -Ну, спасибо, утешил,- усмехнулся я.- Только лучше бы не стоило  нам делиться. Отгородимся кордонами, введём визовый режим... нахлебаемся самостоятельности, а потом пожалеем.
        -Несомненно!- согласился со мной Петерс.- Мы – республика маленькая, нам затворяться нельзя. Так нас знают везде, вплоть до Тихого океана. А обособимся, и кому тогда будем нужны? Кто будет читать Райниса и Упита? Кто услышит Раймонда Паулса? Кто снимет ту же Вию? Радзиню? Калныньша? Нет, я против отделения. Я - интернационалист.
       -Ну, актёры ещё, может быть, будут ездить, а уж нам-то, литераторам,  придётся худо,- поддержал друга Юрис.- Будем вариться в собственном соку. Ведь Европа переводить нас едва ли захочет. У них там своих девать некуда. А в Союзе всё же выход есть на сто языков!
        -Ладно, всё, быть может, ещё обойдётся,- попытался переменить тему разговора Валдис.- К чёрту всякую политику! Давайте загорать!
        Он раскинул на песке захваченный из номера плед и, скинув модные плетеные сабо, начал раздеваться. Я охотно последовал его примеру.
        День клонился к вечеру. Но солнце грело по-прежнему, и над морем трепетала лёгкая парная дымка. Десятки чаек и крачек, развращённых подачками, с криками носились над людьми. Стоило кому-то из отдыхающих бросить им что-то съедобное, как они, бранясь и схватываясь, кидались к добыче, отнимая друг у друга желанный кусок.
        -Ненавижу этих  жадин!- выдохнула Инара, наблюдая,  как несколько крупных птиц дрались неподалеку от нас из-за чего-то вкусненького.- Их и голубей! Самые подлые твари! Стоит мне надеть новую шляпку или платье, как какая-то дрянь меня тут же обкапает! А что они творят здесь? Особенно утром и в основном на верхних этажах. Только-только рассветёт, а они уже орут, бьются крыльями в окна, требуют жрачки! Приучили их дурни на свою голову, и теперь отбою нет, хоть отстреливай всех сразу... Кыш! Кыш! Кыш!- неожиданно закричала она, отбиваясь от внезапно налетевшей на нас стаи чаек.
       Казалось, птицы услышали нелестное мнение о себе и теперь пытались отмстить за это. Особенно буйствовала одна молодая белоснежная с серовато-чёрной грудкой чайка. Она, то стремительно взмывала вверх, то бросалась на Инару, сложив упругие крылья, словно коршун, охотящийся за цыплёнком. Остальные кричали,  мечась бестолково и увёртываясь от наших рук  и рубах, а эта действовала целенаправленно, преследуя лишь Инару, которая не на шутку перепугалась.
       Да и я вдруг почувствовал себя не в своей тарелке, мельком встретившись с хищно нацеленным на меня взглядом немигающих огненно-красных глаз птицы. Один раз она чуть не задела меня крылом, но я успел увернуться и ударить её зажатой в руке сандалией. Чайка словно бы ахнула, припала к земле, но тут же выровнялась и снова метнулась к Инаре.
       -У неё когти! У неё когти!- закричала женщина, отворачивая лицо, в которое целилась птица.
        И я тут же увидел, как кровавая полоса прочертилась на её руке от плеча до запястья. На какое-то мгновение и мне показалось, что вместо красных привычных перепончатых лапок у чайки выпростались острые ястребиные когти. Однако это было немыслимо, всего лишь обман зрения, и, тем не менее, глубокая царапина и залитая кровью рука Инары были налицо.
       Валдис, Юрис и Петерс продолжали отбиваться от наседающих чаек, и их вопли и ругань смешивались с криками птиц и людей, возбуждённо наблюдавших за этой  баталией.
      Белоснежная чайка снова бросилась в пике. Но я, встав в полный рост, отбил её атаку, и она, яростно взвизгнув и злобно сверкнув глазком, отвернула от нас и ушла в сторону моря. В тот же миг и вся стая прекратила нападение, устремляясь вослед за своей предводительницей.
      Мы стояли, ошеломлённо глядя друг на друга, не понимая, что произошло, и чем это можно было объяснить. Несколько женщин, подбежавших к нам, носовыми платками стирали кровь с руки и тела истерически рыдавшей Инары. Затем двое из них заставили её подняться и чуть ли не силком потащили в нашу поликлинику.
      -Ну и ну,- втянув голову в плечи, пробасил Петерс.- Сколько лет живу на свете, а о подобном  не слышал. Они словно бы расшифровали наши речи! И особенно белая... будто лично оскорблённая! Расскажу кому когда-то, ни за что не поверят.
      -А Инара... тоже штучка,- нервно дёрнулся Юрис.- Ведь нельзя ругать чаек. Особенно у моря. Говорят, это - души погибших моряков и девушек. И вот словно подтвердилось... безумие немыслимое!
      Он отчаянно потёр костяшками пальцев затылок и опустился на плед, продолжая оглядываться. Между тем ни одной чайки вокруг уже не было. Только несколько ворон, сидящих на огромной, накренившейся над пляжем сосне, словно бы с усмешкой наблюдали  за нами.
      Я молчал, пытаясь воспроизвести в памяти все мгновения поединка. Что-то неуловимое, мимолётно задевшее за живое, беспокоило меня, и я вдруг понял, что это был исступлённый, почти  человеческий взгляд белой чайки. К тому же, знакомый, уже виденный когда-то, ускользающий, нервный, как будто молящий.
      -Да, действительно чертовщина,- согласился я, надевая сандалии и рубаху.- Ну, потопали отсюда, посмотрим, что с Инарой... Думаю, она здорово перепугалась.
      -Напугаешься, когда ни с того ни с сего на тебя нападает пернатая банда. Тут и мы, мужики, совершенно растерялись, а чего же говорить о несчастной женщине...
      Петерс сунул ноги в туфли и стал сворачивать плед. Под прицельными взглядами и под пересуды отдыхающих мы цепочкой направились к главному корпусу.
      Инара сидела возле перевязочной,на клеенчатом диване, баюкая,как ребёнка, забинтованную руку. Она была уже одета, женщины, отводившие её, захватили платье и босоножки. В коридоре остро пахло йодом и валерьянкой, совершенно перебившими запах Инариных духов. Увидев нас, поэтесса жалобно сморщила носик, и губы её беспомощно задрожали.
      -Ну, ну, ну!- торопливо вскинул руку Юрис, словно регулировщик, останавливающий движение.- Спокойно, спокойно! Всё прошло! Всё уже кончилось! Ты же самая необыкновенная женщина Латвии, может, даже колдунья... кто тебя знает? Вот теперь я понимаю, почему мы так к тебе привязаны.Если даже птицы тебе подвластны, то уж что говорить о безвольных мужчинах!
      -Ничего себе - подчинение!- всхлипнула Инара.- Да они  готовы были меня растерзать! И я понять не могу: как они среагировали? Неужели понимают, о чём мы говорим?
       -Ну-у... за примером далеко ходить не нужно,- сделал большие глаза Валдис.- А уж что на самом деле, остаётся лишь гадать.
       -Но я гадать не хочу. И уезжаю отсюда. Я мешала вам, так теперь ухожу добровольно.
       -Да перестань ты заводиться,- попытался успокоить её Петерс.- Что, ты шуток не понимаешь? Мало ли чего мы наплетём? Уж могла бы привыкнуть за все эти годы.
      -Нет, нет, нет, мне действительно надо быть в Риге. Я забыла, а там... у меня дела. А вы можете остаться, вы теперь независимы. И я  вашим позвоню и всех предупрежу...
      -Ну уж нет,- со  вздохом промямлил Валдис, широко и смущённо разводя руки в стороны.- Вероятно, в этот раз у нас ничего не выйдет. И Валерий извинит, если я тоже уеду. Понимаешь, какое-то беспокойство в душе, точно кошки скребут, а с чего, не пойму... Может, дома что случилось... или может случиться? Так что лучше я вернусь... во избежание греха.
       -М-да,- задумчиво пожевал губами Петерс, осторожно разглаживая свою рыжую шкиперскую бороду.- Если ехать, так уж всем. Зачем разделяться? Отвезём Инару домой,- сдадим с рук на руки. А на следующей неделе снова нагрянем. Как, Валерий, не против?
      -А причем тут я?- пожал я плечами.- Вам виднее, вам решать, а я сбоку припёка. Понимаю, день испорчен... и уж какие тут диспуты. Но ничего, время есть, так что почитаем и поспорим. Только с Майрой  как быть? О ней мы забыли?
      -Не забыли, не волнуйся,- обнадежил меня Юрис.- Уж теперь-то весь СП возьмёт над ней шефство. И я, как член секции по работе с молодыми...
Поэтому, если она появится, попроси её задержаться до следующего воскресенья. Я не знаю, кто как, но я приеду обязательно.
      -Да и мы, даст Бог, от тепя не отстанем,- вдохновенно пообещал Петерс.- А теперь пошли в номер, заберём пиджаки. И Инара там, помнится, ридикюль свой оставила...
      На столе у меня в комнате царил живописный беспорядок. Открытые банки шпрот и килек в томате соседствовали с тарелками, на которых подсыхали ломтики сыра и кружки колбасы. Куски хлеба, огрызки яблок, недопитое вино в бутылках и стаканах дополняли этот разгромный натюрморт. Остальные припасы стояли на подоконнике.                -             -Ну а это куда?- поинтересовался я, кивая на оставшиеся пакеты и ёмкости.
      -Как куда?- удивился Петерс.- Пей, гуляй, наслаждайся, экономь свои денежки. А в грядущее воскресенье  мы снова привезём...
      -Нет уж, дудки!- воспротивился я.- Мне запой ни к чему, так что всё - в холодильник! И до вашего приезда пускай лежит.А это нужно допить, не выливать же в раковину!
      -Ай, оставь,- кисло поморщился Валдис.- Знаешь, если нет настроя, так лучше не пробовать. Ты, старик, извини, что стол тебе оставляем неприбранным. Но если трудно, то давай... сейчас... все вместе...
      -Успокойся и езжай!- оборвал его я.- Всё без вас здесь приберётся, а вы торопитесь. Очередная электричка через двадцать пять минут... А, вернее, уже через двадцать три,- уточнил я, взглянув на часы.- А вам ещё нужно купить билеты. Так что, в путь! Поспешайте! И я вас провожу...

3.

              Всю следующую неделю я искал встречи с Майрой, но она почему-то так и не появилась. Бригитта тоже не ведала о ней, а может, делала вид, что не знает. Однако по выражению её лица и тревожному тону, которым она говорила о племяннице, можно было предположить,  что всё именно так. В конце концов, ей ничего не стоило сказать, что девушка задерживается в Риге или уехала куда-то, хотя бы в гости к подружке.
             Настроение у меня основательно испортилось. К тому же со вторника зарядили дожди, в течение нескольких суток изматывающие побережье.
Обитатели Дома нос на  пляж не высовывали, отсиживаясь в номерах, толчась в вестибюле, или, проводя  время в баре за чашечкой кофе , в бильярдной, а то, как и я, в библиотеке.
            Рассказывая мне о родственниках. Бригитта отметила, что их изредка, особенно в начале творческой деятельности, печатали. Но, перелопатив кучу изданий "Лиесмы" и подшивки всевозможных латвийских газет, я не обнаружил следов поэтов. Некоторых номеров периодики, особенно "Тиесы" за 60 - 70 годы в папках не оказалось. И можно было предположить, что если там публиковались Якобсоны, то страницы были изъяты кем-то намеренно. Теперь оставалось надеяться лишь на то, что сами латыши выцарапают из спецхрана всё, что было запрещено и арестовано в минувшие годы.
           Но в субботу утром приехал Петерс, чрезвычайно злой и взволнованный
           -Понимаешь,- разгневанно зашумел он, едва войдя в мою комнату и падая на тахту.- Мы добились благожелательного приёма в ЦеКа, затем были у нашего зампреда КГБ. Прозвучала команда: открыть архив Якобсонов! Но, шёрт возьми, странным образом он оказался пуст! Ни бумаг, ни плёнок, ни каких-либо  м и к р о... только "личные дела" с многочисленными кляузами, которые нам, к сожалению, не показали, донесения филёров, и прочая мерзость. А куда делось основное, никто не знает, или просто прикидываются, изображая идиотов! Во всяком случае, всё пока застопорилось. Инара готовит обращение к тем, кто что-либо знает о творческом наследии. Может пыть, у кого-то хранятся  материалы? Не должно же пыть такого, чтобы всё кануло в небытие! Ведь от каждого человека остаётся след, а от поэтов, даже непризнанных, тем более. К сожалению, никто из нас не пыл знаком  ни с Римасом, ни с Ниёле, хотя мы о них слышали. Но, увы... были заняты своими проблемами. То вступлением в Союз, то пробиванием книжек... А те люди, что заправляли тогда в СП, не шелают говорить на эту тему. Потому что доносы некоторых из них, вероятно, лежат в тех кэгэбистских папках!
             Петерс мрачно закурил, поднялся с тахты и поинтересовался, как поживает Майра.
             Я пожал плечами.
             -Девчонка исчезла. И где теперь находится, никто не может сказать.
            -Шёрт попери!- снова вспылил Петерс и его виндземский акцент стал более выраженным.- Не хватало теперь потерять и её! Это ты виноват, что не сообшчил о ней сразу. Может, мы пы успели опо всём договориться!
            -Не договорились бы!- уверенно отрезал я.
            -Это почему же?
            Петерс поперхнулся дымом и натужно, прямо-таки по-стариковски, закашлялся. Дождавшись, когда он, наконец, успокоится, я дождался  и повторного его вопроса.
            -Так почему же?- держась за грудь, пробасил он.
            -Потому...- Я сделал небольшую паузу.- Ну-ка, вспомни, кем в
тот приезд возмущалась Инара? От кого она была просто без ума? Да они же с Майрой с первого мгновения стали несовместимыми!
            -Ну-у... хм, хм... это только твои претположения,- неуверенно
промямлил Петерс, подойдя к столу и кладя окурок в пепельницу.
            -Да, мои,- усмехнулся я.- Но отчего же она так быстро уехала? Да  потому, что не желала встречаться с вами! А заодно не иметь никаких дел и со мной - предполагаемым любовником нашей милой Инары.
           -Не-ет, всё это ерунда. Был какой-то иной повод,- не желая сдаваться, возразил Петерс. И уже заговорил более спокойно:- Ну а эти... переводы... или подстрочники... у тепя?
           -У меня.
Я достал из-под пачки свежих газет тетрадь со стихами Майры  и придвинул её к нему. Петерс нетерпеливо схватил её и снова завалился на тахту. Сидя в кресле, я молча наблюдал за ним, отмечая все его невольные вздохи и гримасы. Наконец он отложил тетрадь и с взаимным интересом уставился на меня.
          -Ну?- спросил его я.
          -Хм... как пудто неплохо... Но нужны оригиналы. Без них всё не полно...
          -Добывай!- лаконично посоветовал я.- У меня ещё неделя, и я уеду. А уж вам, как говорится, и журавль, и синица... Но я счастлив и тем, что хотя бы открыл её!  Пусть не  Urbi et  Orbi, но хотя бы коллегам. А ты, вместо благодарности, ворчишь и хулишь...
          -Ну, казни, брат, казни,- заволновался гигант, виновато улыбаясь и протягивая мне руку.- Скоряча сорвалось, я же мальчик импульсивный! А ты сразу обиделся и принял всё всерьёз. Ну, что? С этим покончено? Поставим точку над  " i"? А сейчас сопирайся, тепя ждут в гости!
          -Интересно,- хмыкнул я.- Кто же? И где?
          -В Кемери. У Эвальда. У него день рождения. И он, узнав, что ты здесь, велел тепя привезти. Так что ты не противься, уважь старика. Тем полее, что там будет всё наше общество.
          -Да зачем же противиться?- улыбнулся  я.- Солнца нет, тоска зелёная, а тут такая возможность. И я рад повидать живого классика. Только странно, неужели он ещё помнит обо мне?
          -Он считает, что твои переводы для его "Избранного" - лучшее из всего переведённого на  русский.
          -Лестно слышать. Если это только не твоя придумка.
          -Ну, ты дикий москвич!- прямо-таки взвился от обиды Петерс.- Для чего мне придумывать? Неужели я повёз бы тепя к нему без его согласия? Да не надо наряжаться!- снова закричал он.- Одевайся  попроще, там не бал, не официоз. Натяни свои джинсы, и  всё  в порядке. И не думай о подарке, у нас всё заготовлено.
           -Да, но как же,- неуверенно забормотал я. - Неудобно, некрасиво... в конце концов, непорядочно...
           -Неутопно штаны через голову натевать, - а почтить ветерана всегда утопно. И порядочно. И красиво,- нравоучительно добавил друг,  подняв вверх свой указательный палец и предупреждающе помахав им перед моим носом...

                ...Возвратился я в Дубулты  лишь следующим вечером. Не заходя в главный корпус, прошёл к себе в теремок. Торопливо раздевшись, лёг на диван, отдуваясь и радуясь, что наконец-то "дома". Перед глазами всё путалось, голова кружилась, и диван подо мной, казалось,плыл.Я ещё не отошёл от полуторасуточного празднества и мысленно находился на даче Эвальда. В памяти мелькал калейдоскоп весёлых лиц, в ушах всё так же звучали смех и музыка.
          Люди пели, плясали, прыгали через костры, язычески разожжённые на огромной поляне. И я пил, пел, плясал и прыгал  со всеми, ухитрившись не оступиться и не подпалить своих брюк. Во рту вязко ощущалась сладковатая горечь домашнего, сваренного по старинным рецептам чёрного пива, и я пожалел, что не захватил с  собой полиэтиленовый жбанчик с ним, хотя хозяйка настойчиво мне его предлагала. Сейчас было бы в самый раз смочить пересохшее горло и унять неприятное жжение в желудке.
          Вспомнив, что в холодильнике у меня кое-что есть, я расслабленно поднялся и открыл его. Вытащив бутылку запотевшего "Рижского", сорвал пробку и пил долго, осторожно, с передышкой, чувствуя, как от холода ломит зубы, и  думая о том, что так можно схватить ангину. Затем снова улёгся, поставил бутылку на пол и незаметно для себя уснул.
          Разбудил меня негромкий, но настойчивый стук в дверь. Открыв глаза, я взглянул в окно и тотчас же на часы. За окном  было темно, и  вовсю хлестал дождь. А на хронометре время перевалило за полночь  и стрелки показывали половину первого.По писательским понятиям, это было не поздно.Иногда за
беседами и преферансом я просиживал с приятелями ночи напролёт.Но сейчас, утомлённый, чувствуя ломоту во всём теле, я лишь нервно поёжился  и... промолчал.
         Стук повторился. Затем ещё и ещё. Предполагая, что так будет продолжаться долго, я, лениво потягиваясь, подал голос.
         -Кого Бог принёс? Входите! У нас не заперто!
         Однако никто не отозвался.
         "Показалось со сна,- подумал я.- Может, хлопнула форточка, может, дождь плеснул в окно. Но стучали-то, однако, не в окна,  а в дверь... И действительно, кто бы это мог быть? Лишь бы только не Листовский со своими вакханками..."
         -Э-эй!- опять воззвал я.- Дверь открыта... толкайте! Не хотите, как хотите, тогда скатертью  дорожка!
         Я нашарил на полу недопитую бутылку и теперь опорожнил её окончательно. Как ни странно, но спать мне больше не хотелось. Я лежал в темноте, глядя в прямоугольник окна, за которым, подсвеченные ближним фонарём, яростно качались ветви деревьев. Ветер выл, и струи дождя время от времени били в раму, стекая по стеклу на жестяной карниз, а с него на зацементированную дорожку вокруг дома.
         Мысли набегали одна на другую. Думалось о Москве, о жене и дочери, о романе, лежащем на редакторском столе, о непрочном, ненадёжном общем нашем бытие. "Союз нерушимый" трясло, как корабль во время урагана, несущийся без руля и без ветрил неведомо куда. Я припомнил, что говорилось по этому поводу у Эвальда, но тут снова раздался стук в дверь.
         -Да входите же! Открыто!- заорал я.
         И,не дождавшись ответа, вскочил с дивана и, забыв надеть брюки, прошёл в прихожую. Распахнув дверь и выглянув в коридор, я увидел, что он безжизнен и пуст. Предположить, что стучавший стремительно удрал, было невозможно по двум причинам. Во-первых, пространство было достаточно велико, и одолеть его в три прыжка не смог бы никакой писатель. Во-вторых,  даже если бы это и случилось, крутая узкая лестница заставила бы притормозить, а иначе шутник, как бы ни был ловок, рисковал  лихо сверзиться и свернуть себе шею.
        "Неужели показалось?"- снова засомневался я и на всякий случай заглянул на веранду.
        Там качался фонарь. Порыв резкого ветра ошалело швырнул мне в лицо пригоршню брызг. Однако я успел всесторонне оглядеться и, никого не обнаружив, захлопнул дверь.
        "Это нервы",- вернувшись в комнату, подумал я.
        И, прижавшись лбом к холодному оконному стеклу, долго молча глядел в парк, где бесновались дождь и ветер, и скрипели деревья в серебряном свете неоновых фонарей.
        "Хорошо, что мои окна выходят на восток, а иначе бы буря могла выбить стёкла. Каково-то сейчас Павлу? Хотя у них безопасно, всё же первый этаж, а напротив хозпостройка. Да и главный корпус расположен удачно, ветер с моря  о б т е к а е т  все номера. Но погодка, погодка... хуже не придумаешь. И это после таких-то сиятельных дней!.."
        Я вздохнул. За оставшуюся неделю мне едва ли удастся накупаться и позагорать. Время пронеслось бесцельно, "ничего не сделано для бессмертия", а жизнь так коротка, и упущенного не вернёшь.
        Снова кто-то постучал, и я вздрогнул от бешенства. Быстро натянув брюки, я на цыпочках подкрался к выходу и, почти не дыша, застыл в засаде. Ждать пришлось недолго. Постучали опять.
        С воплем: "Ага-а!" я распахнул дверь и... замер.
        В коридоре опять никого не было.
        -Чёрт возьми!- рявкнул  я.
        И в испуге отпрянул.
        Возле ног моих стояла большая белая чайка. Как она здесь оказалась, я понятия не имел и смотрел на неё, как на выходца из преисподней. Тем более, что она сразу напомнила мне  одну из тех, что напали на нас в прошлое воскресенье.
        -Кы-ыш!- сдавленным голосом просипел я и взмахнул рукой, пытаясь отогнать птицу.
        Но она вполне осмысленно взглянула на меня и, издав гортанный  звук, шагнула через порожек. Именно шагнула, привычно, с достоинством, словно всю свою жизнь только этим и занималась. Её красные растопыренные гусиные лапки хлюпко шлёпали по полу, слегка постукивая коготками.
        Изумлённый донельзя, я, застыв у двери, с замиранием сердца следил за гостьей. В голове тупо вертелось: "Чертовщина какая-то!", но  произнести фразу вслух язык не поворачивался. На всякий случай  я включил в комнате полный свет и, выскочив в коридор, осмотрел дверь веранды. Могло статься, что я не  задвинул железный засов,  и озябшая птица воспользовалась этим. Однако засов был в полном порядке, а коридор неизменно бесшумен и пуст.
        Из соседних номеров, расположенных по другую сторону лестницы, по-прежнему не доносилось ни звука. Люди спали, и не было  им никакого дела ни до меня, ни до странной гостьи, ни с того ни с сего забредшей ко мне.
        "Вероятно, она оказалась в доме с вечера, когда были открыты веранда и телехолл. Залетела, затем затаилась в уголке, и  никто не обратил на неё внимания. И я тоже, балда, открывая дверь, не подумал взглянуть себе под ноги! Итак, птичка нежданная, что с тобой делать? До утра приютить или выпустить в бурю?"
                Вернувшись в комнату, я остановился у порога и внимательно
вгляделся в чайку. Она стояла у стола, поджав под себя лапку и, казалось, безмятежно дремала. Однако стоило мне сделать шаг в её сторону, как птица встрепенулась и предупреждающе вскрикнула. Затем раскрыв желтоватый изогнутый клюв так, что  стал виден розовый острый язычок, вздыбила крылья и, вытянув шею, угрожающе зашипела, как рассерженная змея.
        Я опешил. Моя гостья меня явно запугивала.
        -Ты чего?- ошеломлённо пробормотал я.- Ты чего расшипелась, бесовка драная? А ну пошла прочь отсюда! Прочь! Кому я говорю?
        Наклонившись, я стащил с ноги мягкий шлёпанец и замахнулся им на чайку. В тот же миг она оказалась под потолком, зацепив крылом нервно скрипнувшую трёхрожковую люстру. Полёт её был стремителен, и мне показалось, что я слышу, как свистит рассекаемый ею воздух. Сделав два или три круга, чайка опустилась на стол и внезапно стала разбрасывать лежащие на нём бумаги. Казалось, она что-то суетливо искала, мимолётно замирая над каждым листком. Её лапки, будто ладошки, копошились в груде бумаг. Иногда она искоса взглядывала на меня и сухо щёлкала клювом, рассыпая угрожающую кастаньетную дробь.
         Я стоял неподвижно со шлепанцем в руке, ощущая неодолимую тяжесть во всём теле. Надо было что-то делать, что-то предпринимать, но ни смелости, ни сил, ни желания не было.
        "Может быть, это сон?- вяло подумал я и свободной рукой ущипнул себя за ногу.
        Между тем чайка добралась до тетрадки Майры  и торжественно проклокотав, будто рассмеявшись, сперва быстро и яростно клюнула её, а затем стала раздирать коленкоровую обложку. При этом она неотрывно глядела на меня, словно бы издеваясь и ожидая моих действий.
        Теперь я уже не сомневался: это была та самая разбойница, что устроила налёт на нас в прошлое воскресенье. Тот же самый кроваво-красный ободок вокруг глаз, та же выпуклая серовато-чёрная грудка. И всё тот же пугающе осмысленный взгляд, странно излучающий мольбу и угрозу.
        -Ах же, ты, провокаторша!- наконец, взорвался я и, с усилием подняв руку, швырнул тапочек в птицу.
        Раздался мягкий звук удара. Чайка жалобно вскрикнула и, оставив тетрадь, метнулась к двери. Однако дверь была закрыта, а я успел схватить веник, забытый Бригиттой у меня  в прихожей. Следующий удар пришёлся по крылу, и я уже не сознавал, зачем это сделал.
        Чайка кричала, моля о пощаде, а я, озверев от тоски и ужаса,
чувствуя, как холодеет под ложечкой и вот-вот разорвётся разбухшее сердце, продолжал бесцельно махать веником, крестя им освещённое пространство комнаты. Наконец ещё один удар настиг птицу.
        -Ух, ты, оборотень проклятый! Получай... получай!
        Чайка шлёпнулась на пол, но, найдя в себе силы, вновь сумела вспорхнуть, и затем, сложив крылья, как стремительная торпеда, выбросилась в окно. Зазвенело стекло, и через секунду внизу неожиданно раздался отчаянный, полный страдания человеческий крик.
        Я остолбенел. Значит, я не ошибся, значит, это действительно был оборотень! Бросившись к раме, сквозь сплетения которой в комнату ворвались дождь и ветер, я высунулся и увидел в матовом свете фонаря лежащую на мокрой бетонной дорожке женщину.
       Не зная, что предпринять и не в силах оторвать глаз от неё, я продолжал стоять до тех пор, пока на первом этаже у Артамоновых не зажёгся свет и встревоженный Павел в одних  трусах и майке, выскочив из окна, не бросился к женщине.
      -Майра?.. Ма-а-айра!- услышал я его вопль и сам, словно сумасшедший, выбежал из комнаты.
      Дождь и ветер со свистом ударили мне в лицо, однако я не ощутил ни влаги, ни холода. Прихрамывая и ощущая тянущую боль в ноге, которую подвернул, спускаясь по лестнице, я обогнул дом и  увидел Павла, идущего мне навстречу с лежащей у него на руках Майрой.
      Кажется, девушка была без сознания. Её руки и ноги, бессильно свесившиеся, раскачивались, как у мягкой тряпичной куклы, голова была запрокинута, и длинные намокшие волосы колыхались в такт шагам Павла.
      Свет, летящий от фонаря и из освещённых окон артамоновского номера, позволил мне хорошо разглядеть её. Она была в белом платье с кружевной чёрной вышивкой на груди, влажно облепившем её фигуру, и как будто бы в красных лёгких туфельках, одна из которых, почти слетевшая, чудом держалась на её ноге. Лицо её было бледно и мокро, а на руках и на груди, там, где заканчивалась вышивка, алело быстро расплывающееся кровавое пятно.
      -Боже мой! Что с ней?- закричал я, протягивая руки, чтобы забрать у Артамонова его лёгкую ношу.
       Однако он лишь крепче прижал её к себе и, покосившись на Зинаиду, высунувшуюся из окна, буркнул раздражённо:
       -Тебя надо спросить! Почему это девушки из твоих окон выпрыгивают?
       -Да ты что?- возмутился я.- Какая девушка? Что пришло тебе в голову? У меня была  ч а й к а! Я её выгонял! И она раму вынесла... А как Майра оказалась тут, ума не приложу! Ведь я с испуга подумал, что это оборотень!
       -Сам ты оборотень,- мрачно усмехнулся Павел.- Меньше надо пить,  а не то совсем чокнешься... Ишь ты, выдумщик, чайка у него гостила!- хмыкнул он, с явным осуждением глядя на меня.- Но ведь чайка крылата! Она бы просто вылетела. А девчонка упала и изрезалась вся. Надо срочно звать врача или дежурного фельдшера. Так что, дуй, пока не поздно... стучи, ори!
       -Но постой, может, тут ничего серьёзного... может, просто испугалась, когда разбилось стекло?
       -Ничего себе, испугалась... выбросившись со второго этажа!-
возмущённо подала голосок Зинаида. - Да тут надо предполагать сотрясение мозга, а не подло оправдываться и тянуть время. Я сама сейчас сбегаю в главный корпус. А ты, Паша, буди Бригитту, но, пожалуйста, без паники!
       Они разговаривали так, словно меня тут уже не было или я для  них больше ничего не значил. Доказать мою невиновность могла только Майра. Но она не подавала признаков жизни, и  приход её в себя был весьма проблематичен.
       Между тем уже и Бригитта в одной ночной сорочке выскочила из дома и бежала к нам.
       -Что? Что? Что?- лепетала она, склоняясь над девушкой и хватая её бессильно свесившиеся руки. Поочерёдно поднося их к губам и целуя, она семенила рядом с Павлом, задыхающимся, но упрямо отворачивающимся от меня.
       Наконец он внёс Майру в комнату хозяйки и уложил на застеленную лёгким покрывалом софу. Бригитта, ломая пальцы, стенала над ней, не зная, что думать и что предпринять.
                Оттолкнув Павла, я решительно приблизился к Майре и осторожно пощупал её пульс. Пульс был частый, упругий, какой обычно бывает в минуты сильного волнения или после быстрого бега. Затем, не стесняясь никого из присутствующих, бегло и внимательно осмотрел девушку. Вероятно, стёкла, вылетевшие из рамы, просыпались на неё, сделав несколько порезов. Однако, больше всего тревожило пятно на груди под платьем, дотронуться  до которого я не решился.
       К счастью, спустя несколько минут явилась заспанная медсестра, в сопровождении промокшей и взвинченной Зинаиды, несущей над медичкой раскрытый зонтик. Меня с Павлом тут же выпроводили из комнаты и я, воспользовавшись этим, схватил друга под руку и потащил к себе наверх.
      -Ты чего? Ты чего-о?- начал упираться он, но я, не обращая внимания на его вопли, продолжал подгонять его и подталкивать.
       В комнате царил настоящий разгром. Обрывки изодранных в клочья бумаг устилали пол. Люстра, перекошенная, с одним треснувшим рожком, чудом держалась в своём гнезде. На полу валялись веник и сброшенный шлёпанец, и я только тут заметил, что стою босиком.
      -Ну и что?- спросил Павел, обозрев сей беспорядок и всё так же неодобрительно глядя на меня.
       -А то!- выпалил я.- Майры у меня не было! И я сам не пойму, как она т а м  оказалась?
       -Кхм... кы-ы-ыхым!- откашлялся Павел и зачем-то заглянул во вторую комнату. Затем, подойдя к окну, осмотрел выбитую раму, сунул в неё голову, попытался просунуться весь, но это ему не удалось, и он вздохнул с облегчением. Пространство между переплётами было довольно узкое, и пролезть через него мог только маленький ребёнок.
       На сей раз Артамонов как будто поверил мне, но вдруг, снова что-то вспомнив, стал проверять шпингалеты. Однако поскольку окно давно не открывалось, они чуть ли не  заросли в своих выемках.
       -Кхм...- опять кашлянул он.- Но откуда взялась чайка? Что-то часто они стали тебя преследовать. Все лишь только и говорят о нападении на вас. Ты действительно думал, что это оборотень?
       -Ну а ты как бы решил?- отчаянно выдохнул я.- Я уснул... вдруг слышу стук... раз за разом, многократно. Открываю - никого. Затем ещё и ещё... И, наконец, она входит!
       -Кто - входит?- бдительно прищурился Павел, явно намереваясь уличить меня во лжи.
       -Как кто? Чайка!
       -Во-о-ошла?
       -Вошла! Именно вошла. Я сам удивился. Переступила через порог и... важно, неторопливо прошествовала от двери вот сюда... к столу. А затем стала бесчинствовать, рвать бумаги и вот эту чужую общую тетрадь... Тетрадь... а где же она? Ведь была именно здесь!- забеспокоился я, перерывая бумаги и не находя того, что мне было нужно.- Да что же это такое? Куда она делась? Ведь вот же... оставалась вот тут... на столе...
        Вероятно, моя растерянность и суета были настолько искренни, что Павел смягчился и начал мне помогать.
        -Может, ты её куда-то сунул?- наконец предположил он, когда мы осмотрели уже обе комнаты.
        -Да куда бы я мог?- обиженно крикнул я.-Вот и веник, и тапок... вот даже перо!- Я схватил белое перышко, вероятно, выпавшее из крыла чайки.- На, гляди! Убедился? Была, была белая  птица! Но куда делась тетрадь? Может, кто-то заходил?
        -А если б и так, то кому могла понадобиться какая-то тетрадка? Что в ней было хотя бы? Не шпионские же записи?
        -Да подстрочники нескольких стихотворений Майры!
        -Что-о?! Майрины подстрочники? Значит, она… - с изумлением
уставившись на меня, прошептал Павел.- Значит, всё-таки доверилась... А ты гнусно молчал!
        -А о чём было рассказывать? Передала через Бригитту. Но я ждал оригиналов, чтобы сверить, перевести... А теперь... даже не знаю, как буду выкручиваться. И сумею ли объяснить ей эту пропажу?
        -Да-а, действительно всё странно, если не сказать больше. Мистика какая-то! И опять, говоришь, чайка? Всё такая же белая?
        -Белая... с чёрной грудкой... вон как платье у Майры. А-а-а! Чёрт побери...
        Я внезапно осёкся, вспомнив нынешний наряд девушки: её белое с чёрным. Совпадение это или здесь что-то кроется? Неужели сама Майра  б ы л а  этой чайкой?
        Я вспомнил, как бросились птицы на Инару, когда она враждебно отозвалась о них, перед этим столь же резко отозвавшись и о Майре. Вспомнил и Павла, когда тот сообщил, что Листовский убеждён в том, что Майра - русалка. Но тут же оборвал себя.
        Этого ещё не хватало. И так слишком много странностей и
совпадений. А я всё же материалист, в нечистую силу не верю, хотя достаточно  наслышан о параллельных мирах. Но не станут же эти... пусть даже параллельные... красть тетрадь со стихами какой-то девчонки. Хотя кто их поймёт? Ведь куда-то же она делась, хотя в номер как будто никто не заходил. А зашёл бы с грязной целью, так и вынес бы что-то ценное, может, тот же  "Canon" или  кожаную куртку. Но ведь вот же, пропала именно тетрадь!
        -А не сам ли ты её выбросил?- задумался Павел.- В состоянии аффекта? Временной невменяемости? Давай сходим, посмотрим. Чем чёрт не шутит...
        Он вновь высунул голову в разбитую раму и вдруг радостно
воскликнул:
       -Ну, конечно, конечно же! Вон там что-то валяется, книга или
тетрадь!
        Не дослушав его, забыв про ноющую ногу, я бросился из комнаты и внизу, у лестницы, столкнулся с Зинаидой. Она взяла меня за руку, пытаясь что-то сказать, но я воскликнул : - Минуточку! - и вновь выбежал в дождь.
        Действительно, тетрадь, изрядно подмокшая, лежала на дорожке, возле смородинового куста. Однако, как она сюда попала, я не мог сообразить. Может, чайка, выбрасываясь, захватила её? Кое-как обтерев о штаны влажный коленкор, я спрятал тетрадь под рубаху и бегом вернулся в дом.
        Зинаида ожидала меня на прежнем месте. И я только тут заметил, что она была в бигудях, о которых сама, вероятно, забыла.
        -Я должна извиниться,- смущённо сказала она.- Вы действительно, оказывается, ни в чём не виноваты.
        -Слава Богу,- усмехнулся я.- Значит, Майра пришла в сознание?
        -Да.И всё объяснила... Ей не спалось, она вышла прогуляться... хотя в такую погоду... я не одобряю. Но неважно... И вдруг треск, звон стекла, какая-то птица... а что было потом она не помнит. Так что вы полностью оправданы, и мне очень неловко, извините меня... За преждевременный вывод,который я сделала.
        -Не вы первая, не вы последняя,- снова усмехнулся я.- Сколько было и будет ещё этих преждевременных! Отправляйтесь лучше спать. И постарайтесь обсохнуть, а то вы насквозь мокрая и  с вас до сих  пор течёт...
        -Да и вы как из моря... Может, принести вам фен?
        -Нет, спасибо. Я привычен. Воспользуйтесь сами.
        -Тогда... если Паша у вас, не задерживайте его.
        -Хорошо,- пообещал я и кивнул на дверь комендантской.- А что с Майрой? Как она? Не очень изрезалась?
        -В основном лишь царапины.Видно, стёкла прошли касательно. Только лишь на груди небольшая ранка.
        -Не опасная?
        -Нет. Перевязка закончена. Сестра дала ей снотворное, и сейчас она уснёт. Ну,до завтра...
        -Точнее, до сегодня. Спокойной вам ночи!
        Когда я вернулся, Павел сидел в кресле, сцепив руки на коленях и глядя прямо перед собой.
        -Ну,нашёл? - вскинул он голову.
        -Нашёл. Это она,- улыбнулся я, доставая тетрадь из-под рубахи.- Чуть подмокла, конечно, но не так, чтобы очень...
        -Дай взглянуть, - попросил он.- Стихи действительно стоящие?
        -Почитай.- Я вручил ему тетрадь, а сам открыл холодильник.- Выпить хочешь? Сейчас в самый раз...
        -Ну, давай для "сугреву". А то я весь дрожу. Как с девчонкой-то?
        -Порядок. Должна уже уснуть.
        Я достал из холодильника бутылку водки и налил нам обоим по полстакана.
         -За здоровье, как говорится, и за благополучный исход!.. Да,
возьми-ка вот рыбку, заешь спиртное...
         Одним глотком осушив свой стакан, Павел подцепил вилкой тонкую шпротинку и, отправив её в рот, раскрыл тетрадь. Несколько секунд он молча листал её, а затем вопросительно взглянул на меня.
         -Ну и где же стихи? Ты что мне подсунул?
         -То есть, как это где?- не понял я его "юмора".- Ты чего меня подначиваешь, колоколище суздальский?
         -Это ты меня разыгрываешь!- огрызнулся он.- "Стихи Майры, стихи Майры, она мне доверилась!"- как-то очень похоже передразнил он меня.- А я клюнул на мякину и зауважал тебя. Это ж надо, Валерий обуздал такую диву! А ты... э-э, болтун несчастный!
         Он швырнул мне тетрадь и, вскочив, направился к выходу.
        -Погоди, погоди!- остановил я его.- Я никак не соображу, отчего ты взбесился?
        -Да ты сам посмотри! Тетрадь пустая! И не видно, чтобы где-то были вырваны листы!
        -То есть как это пустая? Чего ты городишь?- в сердцах выкрикнул я, раскрывая тетрадь.
        Это была всё та же, знакомая, в коленкоровом переплёте, слегка подмоченная и попорченная клювом и когтями птицы. Я узнал бы её среди десятков других по слегка надорванному уголку и чернильному  пятну на обратной стороне обложки.
        -Ты её, вероятно, листал не с той стороны,- убеждённо заявил я, открывая страницу.
        Я отлично помнил, что на ней латинскими буквами было выведено :
                " P O E S I A - 1987 - 90 а.а"
        И ещё - обрамлённые нарисованным вензелем две сплетённые буквы "М"  и "Я".
        Сейчас же ничего этого не было. Листок в клеточку сиял стерильной белизной. Точно так же, как и остальные девяносто шесть.
        -Ничего не понимаю,- озадаченно промямлил я.- Бесовщина...
наваждение... сумасшествие какое-то! Но я клянусь! Спроси Бригитту! Она мне передавала... и тут были стихи! Я их помню  наизусть. Сейчас, сейчас, погоди...
ага, вспомнил... вот одно из них... послушай!
             Может быть, промчатся годы,
             пронесутся столетия,
             но я всегда буду помнить
             сумасшедшее море,
             бессильную шлюпку
             с заглохшим мотором,
             и стремительный катер,
             летящий на нас.

             Пулемётчик стрелял,
             радуясь попаданиям,
             и души бедных моих
             отца и матери
             взмыли в небо
             окровавленными
             белыми чайками.

             И когда меня схватили
             чьи-то грубые руки,
             крохотный, испуганный,
             озябший комочек,
             эти души кричали
             так страшно и горестно,
             что пограничник
             едва не выронил меня
             из рук.

                Вечные чайки Ниёле и Римас
             кружатся бессонно
             над моей судьбой.
             И я несусь им навстречу,
             неоперившийся птенец,
             ломая слабые крылья
                на смертельном ветру...               
 
           Ну, что скажешь? И ещё об утреннем путешественнике. О капле янтаря на шее, тянущей в пучину... Понимаешь? Я не мог такого придумать. У меня другой стиль, да и стихи эти - девичьи! И они были записаны именно в этой тетради! Но куда подевались? Не пойму, не могу...
          -Может, были написаны симпатическими чернилами? Надо спросить у Бригитты... Кстати, вот и она,- кивнул Павел на дверь, в проёме которой стояла взволнованная домоправительница.
          -Извините, я стучала... но тут был такой шум, что вы, верно, не услышали. И поэтому я вошла.
         -О,пожалуйста, пожалуйста,- обрадовался я, надеясь с помощью хозяйки хоть что-то выяснить.
         Она была в длинном байковом халате, наподобие больничного, и в наброшенном на плечи тёплом шерстяном платке. Однако, по всей видимости, чувствовала себя неважно, потому что всё  время ёжилась и поводила плечами.
        -Ну, что с Майрой?- схватил её за руку Павел.- Рассказывайте, а то мы места себе не находим.
        -Ничего. Она уснула. Всё как будто обошлось. Хотя я не понимаю, что всё же случилось?
        -Это трудно объяснить...- Я пододвинул ей стул, но она отмахнулась и продолжала стоять.- Чайка! Белая чайка неожиданно ворвалась ко мне. Мы с ней малость повздорили и вот... видите, результат!- Я обвёл глазами комнату со следами разгрома.- Но откуда взялась Майра? Как оказалась под окном? В этот дождь... в эту бурю? Для чего она вышла?
        -Она любит гулять в такую погоду, и особенно ночью,- ответила Бригитта.- Говорит, что ей нравится, думается легче... Но почему вы всё время говорите  б е л а я? Была  ч ё р н а я  птица! Майра её видела. Ворон или коршун... она не сумела разглядеть.
        -Да нет же,  б е л а я! Чайка!- заверил её я.- Может быть, у племянницы был обман зрения? Ведь она смотрела снизу, из темноты на свет! Да и видела мельком. Всего лишь мгновение... И уж тут показаться могло, Бог знает что.
        -Что ж, возможно,- задумчиво протянула Бригитта, однако выражение её лица доказывало, что  я её не убедил. Вероятно, она знала больше того, о чём говорила. И слова о  ч ё р н о й  птице прозвучали не зря.
        Неожиданно я вспомнил, как кричала Инара, что у напавшей на неё чайки ястребиные когти. Да и мне тогда почудилось, что это именно так. Но у нынешней моей гостьи облик вроде не менялся, хотя характер и повадки были вовсе не мирными. Так кем же всё-таки была эта дикая посетительница, учинившая переполох в доме  и  в душах?
        -Ну, что ж,- Бригитта переступила с ноги на ногу.- Отдыхайте. У меня к вам претензий нет. Утром придёт стекольщик и отремонтирует раму. А пока хоть одеялом занавесьте окно. Вам помочь? Или вы сами?
        -Сами, сами...- Я стянул с кушетки плед и протянул его Павлу. Затем взглянул на тетрадь, которую по-прежнему держал в руке.- И ещё хочу спросить... Вы узнаёте тетрадку? Это та, что вы мне передали? Со стихами племянницы?
         -Узнаю. А в чём дело?
         -Дело в том, что стихов в ней уже нет! Испарились каким-то тайным образом. Все, что были записаны... все до одного!
         -Почему? Вы их вырвали?
Бригитта раскрыла протянутую ей тетрадь и лихорадочно перелистала от корки до корки.
        -Ничего не понимаю... действительно.
        -И я ничего. Все листы, как вы заметили, на своём месте. А текстов нет! Но тетрадку до этого клевала чайка, а затем каким-то образом выбросила в окно. Я нашёл её на дорожке, там, где лежала Майра. И вот кто бы мне сумел объяснить эти чудеса?
        -Удивительно,- прошептала Бригитта и удлинённое, узкое её лицо, всё покрытое веснушками, вытянулось ещё больше.- Что ж, вы думаете, чайка склевала стихи?
       -Я теряюсь в догадках,- пожал я плечами, взглянув на застывшего с пледом в руках Павла, наконец-то убедившегося в правдивости моих слов.- Но, может быть, это связано с номером комнаты? Всё же чёртова дюжина...пресловутое  "тринадцать"...
       -Но до вас тут никогда ничего не случалось. Всегда было спокойно, никто никогда не жаловался.
       Бригитта посмотрела на меня так, словно была убеждена, что источником чертовщины являюсь именно я.
       -Так и со мной, как ни странно, подобное произошло впервые,- тут же опроверг я её подозрения.- И с чего бы ему быть? Я не фантаст и не мистик. И кошмары придумывать мне ни к чему. Ну ладно, чайка... объясним её появление обыкновенной случайностью. Так же, как и появление Майры под окном. Но куда делись стихи? Вот ведь чистые страницы! А ведь были  заполненные одна за другой... Фиолетовые чернила... изящный почерк, чуть наклонный... без точек и запятых. И я помню почти все! Я до сих пор их вижу! Что на это вы ответите?
       -Не отвечу. Ничего.- Бригитта растерянно переводила взгляд с меня на Павла.- Знаю только одно, всё, что вы рассказали, очень странно и напоминает некий розыгрыш.
       -Но не верите же вы, что мы всё это придумали?- не на шутку рассердился я.- Я как будто бы не КИО, чтобы шутки шутить! И не надо смотреть на меня, как  на больного!
       Вероятно, я и вовсе не сдержал бы себя, если бы Павел предупреждающе не потряс меня за плечо.
       -Успокойся, мужичок. Мы все тебе верим. Но действительно,
объяснить непонятное  никто не может. Так что давай лучше отложим. Утро вечера мудренее. И на свежую голову утром всё и обсудим. А сейчас занавешиваем окно и отправляемся спать!..

4.

        ...Когда я проснулся, солнце било в окна кабинета. От ночной непогоды осталось лишь воспоминание, и десятки птиц в парке распевались, как певцы за кулисами перед ответственным концертом. Всё свистело, звенело, чирикало, щёлкало, и пронзительные крики чаек, доносящиеся со взморья, и даже редкое хриплое карканье ворон не казались диссонансом в ликующем хоре, прославляющем солнце, природу и жизнь.
        Наскоро побрившись и приняв душ, я решил пойти в столовую, но, взглянув на часы, убедился, что завтрак давно закончился. Поэтому пришлось довольствоваться тем, что хранилось в холодильнике. Запив сыр с колбасой стаканом томатного сока, я взял веник и подмёл усыпанный бумагой пол. Затем осторожно снял плед с разбитого окна, накрыл им тахту, очистил стол и, оглядевшись, вздохнул удовлетворённо. Комната обрела почти приличный вид, и краснеть за беспорядок в ней уже не придётся.
        Между тем в памяти вставали ночные картины. Однако после долгого и крепкого сна я не мог отделаться от впечатления, что вся эта фантасмагория мне приснилась. Не доверяя себя, я принялся искать тетрадь Майры и вдруг вспомнил, что её унесла с собой Бригитта.
        Значит, всё это было? Разбитое стекло окончательно развеяло всякие сомнения. Представляя, какие разговоры пойдут среди коллег, я едва не бегом спустился вниз, чтоб предупредить о молчании Бригитту и Павла. Однако Артамоновых у себя не оказалось, а дверь комнаты домоправительницы была закрыта. По-видимому, Майры тоже не было и, возможно, что я больше её не увижу.
        Повздыхав и бесцельно потоптавшись в холле, я печально вышел в парк, благоухающий и свежий. На цветах, на кустах, на листьях деревьев серебрились невысохшие крупные капли, над которыми кружились, жужжа и трепеща, всевозможные бабочки, жучки и стрекозы. Пропитавшаяся водой почва была темна, однако луж на поверхности не было. Лишь на дорожках, прилежно прогреваемых солнцем, кое-где испарялись небольшие озёрца. Воздух был тяжелый, перенасыщенный прелью, йодом, хвоей, нагретой сосновой смолой, и я явственно ощутил, как он вязко входит в бронхи, оседая на альвеолах микроскопическими брызгами.
        Я пытался откашляться и только сейчас по-настоящему понял, что такое Прибалтика. Даже в полутропических Сочи и Гаграх, где порой жара и сырость пожирали кислород, мне дышалось легче, чем в это утро в этом парке у отмели Рижского залива.
        Но неприятные ощущения вскоре прошли, организм приноровился к изменению погоды, и я, выйдя на пляж, зашагал вдоль берега к Майори, куда взял за правило ходить ежедневно.
        Этот милый городок, состоящий словно бы из голливудских декораций, пленил меня ещё в первый мой приезд, и я старался не упустить любой возможности для недолгих его посещений. Тем более, что и море не располагало к купанью, и даже заядлые пловцы, вроде Листовского и Павла, не испытывали желания лезть  в холодную, зеленовато-прозрачную, грязно пенящуюся у берега воду.
        На центральной улице Майори от универмага до Дзинтари стояли, сидели, передвигались в разных направлениях десятки суетящихся торговцев. Вездесущие цыганки в длинных юбках и кожанках торговали всевозможной  "джинсой" и бижутерией, цветными колготками и мохеровыми кофтами. Низкорослые вьетнамцы совали вам в руки электронные часы, спортивные
сумки, сигареты, калькуляторы, тонкими гортанными голосами на все лады расхваливая свой товар. Тут же волосатый подвыпивший бард исполнял под гитару заунывные песни, между делом  предлагая прохожим пухлый сборничек виршей, изданных им за свой счёт.
        Дабы поддержать коллегу и подать пример другим, я купил за трояк продукт его "Ночных терзаний", и, полистав в сторонке, со  вздохом выбросил в урну. Графоманская белиберда была столь невыносима, что хранить её даже в качестве китча было невозможно.
        Проходя сквозь это шумное, неунывающее сообщество, самозвано организовавшее стихийный рынок, я вспомнил, что видел подобное в Варшаве во время недавней поездке туда. Правда, там и народу было побольше, и товары имелись на любой вкус.
        Не задерживаясь нигде и не обращая внимания на зазывные вопли новоявленных коммерсантов, я прошёлся по комиссионкам и в одной из них приобрёл оригинальные  дамские  часики, позолоченные и усыпанные стразами. Через несколько дней дочери исполнялось шестнадцать лет, и прелестный подарок был как нельзя  кстати. Купив там же косметический набор для жены, уважающей рижскую парфюмерию, я с сознанием честно выполненного долга двинулся в обратный путь. До отъезда домой оставалось лишь три дня, и мне требовалось завершить немало дел.
        Солнце грело отменно, словно воздавая отдыхающим за упущенные ими дождливые дни. Выйдя вновь на берег, я снял на ходу тенниску и подставил тело благотворным лучам. Обитатели Дома, едва ли не все до единого, наслаждались теплом и сияющим небом, на котором не плавало ни тучки, ни облачка. Громкий стрекот знакомого дельтаплана привлёк моё внимание.
        Сделав круг над побережьем, аппарат начал снижаться, но внезапно с его мотором что-то случилось. Он закашлялся, зачихал и неожиданно заглох на высоте восьми, десяти метров. Чтобы вновь включить его требовалось время, но в запасе оставались лишь пара  мгновений, и мгновения эти пилот использовал для того, чтобы по возможности плавно спланировать на воду.
        Однако тяжесть двух взрослых, пристёгнутых к креслам, людей оказалась непосильной для полотняных крыльев. И неловко клюнув носом, дельтаплан перевернулся и, уже неуправляемый, рухнул вниз.
        Раздался резкий удар... треск ломающихся конструкций... крики  ужаса в толпе и вопль пострадавших... Как ни странно, но воздухоплаватели остались живы, хотя были изрядно оглушены и довольно помяты.
        Пилот, освобождаясь от ремней, молча, с неподражаемым страданием смотрел на своё детище. Пассажир же, напротив, орал благим матом, растирая многочисленные ушибы и ссадины. Кто-то вызвал милицию и  "скорую помощь". Мужичка осмотрели и  тут же увезли. А "Икара", бескрылого и безмоторного взяли в оборот представители власти. Трагедия становилась фарсом, смотреть больше было не на что, и народ постепенно начал расходиться.
       После обеда я ушёл в биллиардную и сыграл в "пирамидку" с
азартным поэтом из Перми. Проиграв ему несколько бутылок пива, я увёл его в бар и там за столиком, поощряемые  приветливой улыбкой Яна, мы сидели до ужина, коротая время. Мои мысли то и дело возвращались к ночной гостье, и я, словно, видеофильм, прокручивал случившееся с начала до конца.
        По тому, что никто из знакомых до сих  пор не пристал ко мне с расспросами, я убедился, что ни Павел, ни Зинаида никого в нашу тайну не посвящали. От Бригитты же и под пыткой нельзя было добиться сообщений о каких-то эксцессах в её хозяйстве. Во-первых, потому что она дорожила местом, а во-вторых, как бы правдоподобно ни звучал рассказ, все равно его сочли бы болезненной фантазией или шуткой  подвыпивших весельчаков.
        Именно в баре меня и отыскал Павел.
        -Поднимайся, пошли...
        -Куда? На ужин?
        -Да на хрена он тебе? Пойдём к нам. У нас торт и шампанское по случаю отъезда. Ты когда отбываешь?
        -Гм... через три дня.
        -Ну а мы завтра утром. И когда ещё увидимся? Так что нынче и простимся, без спешки и сборов. Тем более, что нам есть о чём поговорить. Сколько здесь проторчали, а по душам не смогли...
        Он подхватил меня под руку и потащил вон из бара.
        -Ну, иди, не упирайся, а то Зинка обидится. Она и так переживает из-за ночной кутерьмы.
        -А я,что, не переживаю? Я вас тоже искал! Но вы бросили меня на растерзание моим мыслям!
        Язык мой заплетался, в голове шумело, и я чувствовал неприличную  слабость в ногах. После пива, мы пили с пермяком бальзам и водку, а затем он расщедрился на бутылку "алиготэ". Эта чёртова смесь бурно принялась действовать, и шампанское  было  уже  ни к чему.
        Между тем Павел уводил меня всё дальше и дальше. Мы спустились в вестибюль, миновали его и едва ли не в обнимку вышли на свежий воздух. Пряно пахли цветы на газонах, как они обычно пахнут только вечером. Солнце опускалось за кромку моря, и в тени деревьев было прохладно, и сумеречно.
       Зинаида приветствовала меня смущённой улыбкой. И опять торопливо принялась извиняться, но я, галантно поцеловав ей руку, заявил, что всё забыто и она прощена. После этого я попросил бутылку минеральной и, посасывая  воду из горлышка, развалился в кресле.
       Минералка немного освежила меня, и большой бокал шампанского пошёл на пользу. А уж кофе, крепчайший, черный, и торт с масляными розами окончательно вернули расположение духа, и в течение вечера я был в ударе и как будто бы не был  людям в тягость. Во всяком случае, Павел, провожая меня, долго жал руку и, хлопая по плечу, повторял, как заведённый, одно и то же:
       -Ну, братан, удружил... удивил, порадовал! Даже Зинка  и  та в тебя, кажется, втюрилась. Ты бы шёл на эстраду, вот где деньги бы грёб! Самому бы Ираклию стал продолжателем!
       -Скажешь тоже,- скромничая, отмахивался я от похвал, не скрывая, что польщён приятным сравнением.
       Мы обнялись на прощание, и я чуть не взвыл от любовных, по-медвежьи могучих "клещей" Павла...

       В номере, который я покинул с утра, видимо, похозяйничала Бригитта. Люстра висела, как ей и положено висеть, вставленные в раму стёкла казались зеркальными. Пройдя в кабинет, я достал из стопки книг последний сборник стихов Листовского, на который обещал  написать рецензию. Как всегда книжка состояла из трёх разделов: о войне, об истории и современности и, конечно же, о любви.
      Эти темы, переходящие из сборника сборник, Сергей разрабатывал многие годы, создавая по сути дела три разных книги, постепенно  набирающие вес и объём. Его мечтой было полное собрание сочинений, состоящее только из трёх томов, вбитых в чёрный коленкор, с золотой розой на обложках и таким
же тиснением имени и фамилии автора.
      Что ж, мечта была завидная, понятная каждому пишущему и страждущему советскому литератору. Однако для того, чтобы она осуществилась, мало было быть гением или просто талантом. Надо было войти в так называемую "обойму" тех, кому благоволили вершители наших судеб. Но ни в ЦК, ни  в Совмине, ни в недрах Лубянки, ни у кого из нас не было "мохнатой руки". И ни чёрных три тома, ни даже три синих, разрешённых Вознесенскому, Сергею не светили. Было б счастьем протолкнуть через годы хотя бы однотомник "Избранного", навсегда застолбив место в отечественной литературе. Хотя...
       Я вспомнил макулатурные "собрания" софроновых и бабаевских и в бессильной ярости заскрипел зубами. Нет, пока им подобные  пребывают в фаворе,  ни листовских, ни артамоновых в классики не произведут.

В проёме ночного окна
звезда золотая видна.
И тополя резкие ветви
светлы от фонарной подсветки.

Свет высветил каждый листок.
И каждый листок одинок.
И каждый листок в этот час
Похож почему-то на нас.

Какая тревожная тишь!..
И ты отчуждённо стоишь.
Неважно: права, не права...
Напрасны любые слова.

И тень твоя так холодна
на фоне ночного окна...

        Я дочитал последнее стихотворение и захлопнул книжку. Было поздно и, по-видимому, все обитатели теремка уже спали. Не выключая настольной лампы, я лежал, заложив руки за голову, и напряжённо прислушивался к звенящей тишине. Почему-то мне казалось, что вчерашняя чайка и сегодня обязательно навестит меня. Однако прошёл час, за ним второй и третий, но никто не постучал в дверь и не потревожил меня. Да и сон не приходил,
как я ни призывал его, применяя все известные мне виды аутотренинга.
       Окончательно измучавшись и поняв, что не усну, я поднялся, закурил и вышел из номера. Спустившись по лестнице, нашарил засов и с удивлением обнаружил, что дверь открыта. Значит, кроме меня ещё кто-то решил насладиться тишиной и покоем этой ночи. Оглядываясь по сторонам, в надежде увидеть гулящего, я вышел к морю и замер, восхищённый открывшейся мне картиной.
       Огромная, похожая на апельсин, луна освещала пустынное побережье. Волны слабые и сонные плескались у ног, фосфоресцируя так, словно их подсвечивали изнутри. Ни выкрика птицы, ни шороха деревьев, ни каких-либо иных звуков не было слышно. Только плеск воды у ног да мерцание огоньков где-то очень далеко - за пределами Дзинтари.
       Я подумал, что в такую таинственную ночь, выплывая из омутов, водят хороводы русалки, а в морях и океанах бродят призраки погибших кораблей, исчезающие с наступлением бурь и появлением устрашающего "Летучего Голландца". И ещё я подумал, что и миллионы лет назад, когда  люди лишь задумывались Господом Богом, здесь всё так же бесстрастно шумело море и всё
та же луна освещала пустыню.
       Эти мысли, конечно же, были не новы, сотни тысяч людей в разное время, вероятно, думали о том же, но сейчас было время моих мыслей, кажущихся мне невероятно значительными.
       Море между тем слепило глаза, словно в полдень при полном
солнечном свете. И на лунной дорожке из таинственных глубин, из вселенского безмолвия неожиданно возникла, постепенно приближаясь и становясь всё более реальной, обнажённая женская фигура. Свет луны бил ей в спину, обрисовывая стройный силуэт, и я терялся в догадках, кто бы это мог быть. Никому из знакомых женщин, отдыхающих здесь, не пришло бы в голову купаться в такое время. Да и сам я, мужчина с довольно крепкими нервами, не рискнул бы в одиночестве осваивать ночной залив.
       Женщина же подходила всё ближе и ближе, и когда до неё осталось метров пятнадцать, я едва ли не с содроганием узнал в ней Майру. Её мокрые волосы прядями спускались на спину и грудь, маленькую, с торчащими в разные стороны сосками. На одном из этих холмиков виднелся свежий порез, и я понял, что это след ударившего её стекла. Я скользнул взглядом ниже и тут же отвёл глаза, словно бы застигнутый на месте преступления. Однако в памяти отпечатался нежный впалый живот, узковатые бёдра и длинные ноги, все в серебряных брызгах стекающей воды.
       Лицо же её было неподвижно, как у мёртвой, и хотя глаза всё же смотрели на мир, они, как мне показалось, ничего не видели. Шла как будто сомнамбула, магнетически ведомая и едва ли подозревающая о том, что делает.
       Мне опять стало страшно. Эта тишь, одиночество, этот непредсказуемый выход из вод напоминали спектакль, пугающий и странный, неизвестно кем поставленный, но разыгранный для меня.
       Я вспомнил Листовского, интересовавшегося Майрой и всерьёз утверждавшего, что она русалка. Вспомнил прошлую ночь, её прогулку в бурю, в блеске молний, грохоте туч и бешеном завывании ветра, и застыл, как  загипнотизированный, не в силах сдвинуться с места, не имея воли вскрикнуть или даже застонать.
      Майра между тем оказалась почти рядом. Стоило мне протянуть руку, и я дотронулся бы до неё. На какое-то мгновение она замедлила шаг, словно пытаясь остановиться, но неведомая сила толкала её вперёд, и она лишь слегка повернула голову и шевельнула губами, мертвенно и жутко.
     Леденящий холод внезапно распахнутого склепа или погреба обдал меня, тошнотворный трупный запах ударил в нос, и я почувствовал, как волосы с электрическим треском встали и зашевелились у меня на голове. Меня трясло, как в лихорадке, ещё мгновение и я упал бы, сердце не выдерживало бешеного напора крови и уши закладывало от её тугого прилива. Однако последним усилием воли я заставил себя двигаться, отступая от этого безмолвного призрака.
      Расстояние между нами постепенно увеличивалось. Майра уходила всё тем же медленным шагом, а я, не отрывая от неё глаз, пятился назад, до тех пор, пока не споткнулся обо что-то мягкое и не упал, завопив от ужаса и омерзения.
      Передо мной лежал труп разлагающейся свиньи, и эта дикая вонь исходила от неё, неизвестно как попавшей сюда на берег, но, конечно, не без помощи местных жителей. Во всяком случае, на море грешить не приходилось. На мелководье оно могло вышвырнуть поднятые со дна водоросли, в крайнем случае, чайку, погибшую в шторм, но отнюдь не стокилограммовую кабанью тушу.
      Озираясь и отплёвываясь, не соображая, что делаю, я отбежал немного в сторону и бросился в море. Вода, как ни странно, оказалась тёплой, и я, барахтаясь в ней и взбаламучивая песок, с ожесточением сдирал густую мерзкую слизь, налипшую на одежду и испачкавшую руки.
      Тугой давящий комок всё так же стоял в горле, и мне стоило усилий избавиться от него. Понимая, как нелепо и устрашающе выгляжу, я, наконец, с трудом поднялся и вылез из воды. С меня текло, как с утопленника, и я мельком подумал, что любой случайно оказавшийся здесь человек шарахнется от меня точно так же, как я минуту  назад шарахался от Майры.
      Вспомнив о ней, я резко обернулся, но она уже скрылась за кустами и деревьями, над которыми безмолвно и низко кружились две неведомо откуда прилетевшие чайки. Стараясь не смотреть в ту сторону, где лежала свинья, я, бесстрашно чертыхаясь, направился к Дому. Идти было трудно, намокшая одежда стесняла движения, и я избавился от неё. Смотав рубаху и брюки в тяжёлый  мокрый комок, я зашвырнул их в кусты и в одних лёгких плавках, чувствуя, что замерзаю, побежал к теремку.
      Дверь в особняк была полуоткрыта, и мне даже показалось, что за шторкой в привратницкой неподвижно темнел одинокий силуэт. Значит, Майра меня видела, значит, узнала, а иначе непременно закрыла бы дверь. И поэтому вся её сомнамбулическая мистерия была ничем иным, как маскарадом и искусной игрой. Вероятно, её смутило появление мужчины, неожиданно заставшего её обнажённой, и она, пытаясь выйти из щекотливого положения, по-женски мудро решила н и к о г о  не замечать. Ну а ночь, тишина,пустыня, таинственность стали как бы декорацией к внезапному действу. Да и дохлый кабан, развалившийся вблизи, оказался невольным статистом в этой драме.
       Что же, юная проказница добилась успеха, посрамив и унизив незадачливого соглядатая. И сейчас, вероятно, от души забавлялась, глядя на него, озябшего и ёжащегося. Поделом дураку! Какого дьявола ты попёрся безоглядно на берег моря? Мало ли что там могло происходить, но тебя-то туда никто не звал!
       Несомненно, Майра видела моё "братание" со свиньёй и мой жалобный вопль долетел до её слуха. Эта мысль показалась мне особенно досадной, и я, сплюнув в сердцах, взлетел к себе в номер и, схватив мыло и губку, бросился под душ...

5.

        ...И вот подошло, наконец, время отъезда. Перед этим я провёл вечер у Серёжи Листовского и теперь, уже далёкий от всего, связанного с Юрмалой, ждал Бригитту, чтоб сдать номер и уйти к электричке, из окна  её бросив взгляд на эти места.
        Московский поезд из Риги уходил в 18-30. А до этого я должен был заехать к Петерсу, у которого собирались все наши друзья. Два последних дня мы были неразлучны, с утра до вечера бродя по Риге, заходя в её уютные кабачки и рестораны, где писателей знали и принимали с почтением. Побывали мы и в древнем Домском соборе, упиваясь могучей органной музыкой, и у дома Петра Первого, и в художественном музее, на первой независимой выставке ранее травимого авангарда.
        Однако и  это всё было уже в прошлом, а сегодня мне предстояло прощание с Латвией, но навечно или временно, это уже как Бог даст. Будущее оставалось непредсказуемым. Но мы надеялись на разум, который восторжествует, и на то, что братские связи будут сохранены.
        Между тем время бежало, а Бригитты всё не было и, как видно, мне нужно самому идти за ней. Я подумал об этом, и в то же мгновение, кто-то тихо, неуверенно постучал в мою дверь.
       -Да, входите! Я жду вас!- крикнул я, торопливо вскакивая со стула.
       Дверь неслышно отворилась, и я с изумлением увидел... Майру!
       -Вы-ы? - теряя от волнения голос, ошеломлённо выдохнул я.
       -Да.- Она остановилась у порога и, словно предупреждая мой следующий вопрос, объяснила: - Так случилось... Тётя в дирекции, и она попросила, чтобы я тут...у вас...
       -А-а, ну-ну, хорошо,- засуетился я, хотя сам не понимал, что же тут хорошего.- Вот, пожалуйста, бельё... посуда, мебель... всё в порядке, смотрите... А вот ключи...
       Я схватил их со стола и протянул Майре, чуть коснувшись её руки и ощутив, как она горяча.
       -Спасибо,- отрешённо сказала она, странно глядя на меня своими русалочьими глазами.- Значит, уезжаете?
       -Значит, уезжаю,- вздохнул я, ощущая неловкость и смятение.
       Я мечтал об этой встрече, постоянно ждал её, и, когда уже утратил всякую надежду, она произошла. Да только я растерялся, позабыв все слова, взлелеянные в душе. Вероятно, выражение моего лица было дурацким, однако Майра сделала вид, что ничего не замечает.
       Сейчас она была особенно хороша в коротком ситцевом платьице, плотно облегающем её фигурку. Её роскошные волосы рассыпались по плечам, полноватые губы были приоткрыты и казались потрескавшимися от внутреннего жара, который, вероятно, сжигал её. Я вспомнил  её, ночью выходящей из воды, осиянную лунным светом, всю в серебряных брызгах.
       -Уезжаю,-  со вздохом повторил я.- Унося в сердце память о Вас и о Юрмале...
       Эта выспренняя фраза не выражала моего состояния, и я мысленно обругал себя последними словами. Я стоял перед этой девчонкой, трепеща от восторга, готовый кричать ей о своей любви. Всё, что было до этого и что будет в моей жизни, меня больше не интересовало. Видно, некий магнетизм, исходящий от неё, заставлял душу жить только этой минутой, этим мигом, счастливо выпавшим в моей судьбе, заставляющим забыть обо всём окружавшем... Это было как наваждение, как тайный приказ, мысленно посланный закодированному зомби.
       -Майра... Майра!- забормотал я, протянув к ней руки и медленно приближаясь.- Если бы Вы знали, сколько я думал о Вас! Как мечтал Вас увидеть, быть рядом с Вами... Аве Майра! Аве Мария... Маша... Машенька...Майрочка, дорогая моя!
       Я шептал что-то бессвязно и порывисто, не заботясь о впечатлении, которое произвожу. Мне необходимо было, наконец,  высказаться, упорный девичий взгляд подстёгивал меня, и я верил, что смогу разбередить её душу так же, как она разбередила мою.
        Она стояла бледная, с опущенными  руками, веря и не веря, волнуясь и дрожа. Наконец слабая улыбка тронула её губы, и я, уже не сдерживаясь, кинулся к ней и, сжав в объятиях, стал целовать глаза, щёки, шею, чувствуя, что она страстно отвечает мне.
        В любой момент из дирекции могла вернуться Бригитта, кто-то из приятелей мог зайти и застать нас, но мы оба уже потеряли головы. Неожиданно сама Майра нашла мои губы и со сдержанным стоном прильнула к ним. Меня словно бы пронзило электрическим током, голова пошла кругом, и сердце оборвалось. Я чувствовал, что не удержусь, наделаю глупостей, о которых впоследствии буду жалеть. Было подлостью использовать минутную слабость девушки, и в последний момент, почти на грани безумия, я с трудом разжал руки, оторвался от неё и, захлёбываясь воздухом, как запалённый пёс, прижался к стене и сполз на пол.
       Она глядела на меня с испугом и удивлением, явно не понимая, что со мной происходит. А я чувствовал себя последним негодяем, походя надломившим прекрасный нежный цветок. Правда, это были лишь мои ощущения, а что думала Майра, знала только она. В её глазах стояли слёзы, но она улыбалась, словно бы разрешая мне быть слабым и растерянным.
       -Ты, наверное, прав... так будет лучше,- наконец, вздохнула она.- Не будешь ни мучиться, ни  жалеть ни о чём.
       -Нет, нет, ты не поняла меня!- жалко закричал я.- Всё должно быть иначе, не в последний момент. Почему мы потеряли столько времени? Но я вернусь...
       -Не вернёшься...
       -...очень скоро...
       -...не обещай...
       -...через несколько дней! Возьму новую путёвку!
       -Ты обманываешь себя!
       -Только ты подожди!
       Она грустно улыбнулась.
       Я опять вскочил на ноги и вновь обнял её.
       -Подождёшь?
       Она кивнула. И по тому, как покорен и вымучен был этот кивок, по мгновенно набежавшей на её лицо тени, я вдруг понял, что она для себя уже всё решила и мои уверения ей ни к чему. И ещё я осознал с замиранием сердца, что и сам никогда больше не вернусь в эти места. Только буду тосковать, жалеть и долго-долго мучаться, может быть, до конца своих дней.
       -Уходи,- сказал она.- А то опоздаешь...
       -Да, да, да, мне пора,- заторопился я.- Попрощаемся здесь...
       Она снова кивнула. И уже отчуждённо, словно издалека, из забытого прошлого, улыбнулась одними губами и, бессильно шевельнув упавшей рукой, отвернулась к окну...

       ...Черные тучи сгущались над Ригой. Первые капли дождя упали на перрон.
       -Видишь, даже природа начинает грустить, а уж мы-то тем более,- всхлипнула Инара, раскрывая свой зонтик.
       Я, наклонившись, поцеловал её и по-братски обнялся с остальными друзьями. Валдис... Петерс... Юрис... Ояр с женой... Дорогие мои, любимые, верные!
       -Ну, до встречи!
       -До встреч! У тебя и у нас!
       -Не забудьте о Майре!
       -Не забудем, не беспокойся... Завтра же поедем к ней и потом сообщим.
       -Ну, садись, а то поезд сейчас уже тронется!
       Вскочив в вагон на ходу, я застыл у окна, глядя на удаляющиеся силуэты Риги. Рельсы перекрещивались, сближались, сужались, и вот, наконец, остались две колеи: одна тянущаяся к Риге, другая к Москве. Дома окончились. Побежали поля, небольшие рощицы, пригородные просёлки, шлагбаумы у переездов.
       Дождь усиливался. Тугие струи его били прямо в лицо. Я захлопнул окно и вошёл в своё купе, поздоровавшись с соседом, капитаном второго ранга. У него ехали сослуживцы в соседнем вагоне и он, разложив свои вещи, вскоре отправился к ним.
       А я остался один, сидя в нашем двухместном, бесцельно глядя в окно, за которым ярилась гроза. В зыбком мареве дождя расплывались очертания предметов, встречающихся на пути, и мне чудилось, что это мчится не поезд, а стремительный батискаф продирается в толще вод.
       В памяти возникло печальное лицо Майры, и я, крепко стиснув зубы, замотал головой. Горевать было поздно, исправлять что-то тем более. И ведь это даже к лучшему, что я себя превозмог. Наши отношения, даже не начавшись, были обречены на поражение. Надорвали бы души, испепелили сердца,  мне прибавив седин, а ей разочарований.
       "Ну откуда ты взялся, утренний путешественник?.."
       Да оттуда, куда возвращаюсь теперь, где мой дом, привычный мир и совсем иная жизнь. Там меня ждут две женщины, мои ангелы-хранительницы, и без них я потеряю себя и погибну.
       "Ты прости меня, девочка, доверившаяся мне, так рисково и бесстрашно сделавшая роковой шаг. Ты прости! И забудь наш мгновенный порыв, властно бросивший нас в объятия друг друга. Ты ведь так ещё юна, впереди у тебя жизнь и, конечно, любовь, о которой ты мечтаешь. Ну, а мне остаётся печаль по неосуществимому, где ведущую роль играешь ты. Боль пока невыносима, она рвёт мою грудь, и спасение от неё я найду лишь в забвении. Но пройдёт много времени прежде, чем оно наступит, а до тех пор мне помнить тебя и любить..."
       Я сидел, изводя себя горькими мыслями, видя перед собой милое девичье лицо. В ушах звучал её голос, и я как бы ощущал на своём  лице её горячее дыхание.
       Внезапно резкий стук в окно заставил меня вздрогнуть. Я подумал, что кто-то запустил в стекло камнем. Каково же было моё изумление, когда я увидел несущуюся сквозь грозу чайку. На миг складывая крылья, она билась в стекло, словно пытаясь одолеть его прозрачную преграду. Злобные порывы ветра относили её в сторону, но бешеным усилием преодолевая стихию, она тут же возвращалась, взмывала вверх и опять стучала клювом и хлопала крыльями, будто что-то крича мне, о чём-то предупреждая.
       Я не мог уяснить, как она удерживается на этой скорости, невозможной и вообще невообразимой для чайки. Но она ухитрялась, хотя было видно, что её силы на исходе и она приговорена... Осознав это, я попробовал опустить окно, но оно не открывалось, словно забитое наглухо.
       Дикое отчаяние охватило меня.
       -Улетай! Улетай! Оставь меня!- кричал я.
       Внезапно что-то огромное, сумасшедше гремящее, вылетело нам навстречу, заслоняя слабый свет. Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что это встречный состав. Он промчался, свистя и воя, как огромное чудовище, всё сметая и уродуя на своём пути. И когда он исчез, я с содроганием увидел расплывающиеся  по стеклу окровавленные перья и прилипшую в верхнем углу оторванную головку с приоткрытым жёлтым клювиком, словно
бы  продолжающим кричать. Вероятно, поток воздуха прижал чайку к окну. раздавив её безжалостно и мгновенно.
        Ослепительный высверк молнии и грозный удар грома, заглушивший на мгновение стук вагонных колёс, раскатились в тёмных тучах. Впечатление было такое, что раскалывается не только небо, но и рельсы, и вагон, и даже моя голова. Машинально вскинув руки, словно защищаясь от удара, я мельком взглянул на часы и заметил, что стрелки показывали 21-30. В тот же миг дождь полил ещё сильнее, и спустя пару минут стекло очистилось, лишь в том
же  верхнем углу белело перышко ,  намертво приклеившееся к оконной раме.
        Я сидел потрясённый, сам словно бы раздавленный, чувствуя, что начинаю сходить с ума. Эти чайки, постоянно преследующие меня, не есть ли плод моего болезненного воображения? Ведь ничего уже нет, и вроде не было... Хотя... вот это перышко, приставшее к окну...
        На моё счастье, вскоре вернулся кавторанг, держа в каждой руке по бутылке шампанского. Мы позвали проводника, попросили стаканы и, цедя потихоньку чудесный напиток, просидели за разговором почти до полуночи. Но заснул я лишь под утро. А когда  проснулся, поезд уже подходил к Москве...
 
       ...Вечером того же дня у меня в квартире раздался телефонный звонок. Судя по тревожным и частым трелям, это вызывала "междугородка". Я схватил трубку, предполагая, что на проводе кто-то из моих латышских друзей. Однако в трубке раздался срывающийся голос Листовского.
       -Старик! Ты,видимо, ещё не знаешь, но вчера вечером погибла Майра!
       -Как погибла? Когда? Ты, верно, шутишь?       
               -Да какие там шутки?- взорвался Сергей.- Вчера вечером, в грозу...
вышла на перрон Дубултов и ни с того и ни сего бросилась под электричку!
       -Но как же так?
       -Не понимаю... Кстати, я сам в это время был там. Провожал одну знакомую... Она, увидев Майру, сказала ей вслед: "Какая красивая девушка!" И вдруг поезд, крик, шум... мы опомниться не успели. Она сложила руки, словно чайка крылья, и вниз головой бросилась под первый вагон!
       -Но почему? Почему -у?
       -Это необъяснимо.
       -Боже мой, боже мой!Но хоть в какое время? Алло! Ты слышишь меня?
       -Ровно в девять тридцать! Да,да,ровно в двадцать один  тридцать... я ещё взглянул на часы.
       Ужас охватил меня, ноги подкосились. Ища, на что бы опереться, я нечаянно смахнул с журнального столика вазу с цветами. Звон разбитого хрусталя и лужа под ногами, в которой валялись несколько роз, отрезвили меня.
      -И ты представить не можешь,- продолжал кричать Листовский,- ты даже не представляешь, что произошло дальше. Откуда-то появились две белые чайки и так носились, так кричали... до тех пор, пока её не увезли!
      "Вечные чайки Ниёле и Римас кружатся бессонно над моей судьбой",- вспомнил я, продолжая вслушиваться в то, что вещает мне из юрмальских далей Листовский.
      -Ты прости за горькую весть, но я знаю, как ты относился к девушке. И не мог не сообщить. Тем более, что сегодня приезжали твои рижские друзья. Они были потрясены, как и все в нашем Доме. А с одной из них... с Инарой... случилась истерика. Э-эй, ты где? Куда пропал?
      -Здесь я... продолжай, я слушаю.
      Жена, выскочившая из соседней комнаты, прижав ладошки к щекам, с недоумением глядела на меня. Я махнул ей рукой: уходи, мол, после разберёмся! Но она лишь упрямо мотнула головой и продолжала стоять, как некое изваяние.
      -Да-а, ещё одна новость,- снова заорал Листовский, предполагая, что телефонная связь барахлит. - Бригитта мне передала для тебя тетрадь Майры! Там стихи! Я смотрел! Кажется, гениальные. Так что жди, на неделе я их привезу. Ты никуда не уезжаешь? Остаёшься в Москве?
      -Нет, я сейчас в аэропорт... попробую прилететь! Хотя… какое  там... ладно... не смогу, не сумею... Если будешь на похоронах, возложи от меня венок!
      -Хорошо. Обязательно. Ну, пока... монеты кончились...
      Голос в трубке исчез. Зачастили короткие гудки. Я осторожно положил трубку на рычаг, и безумными глазами взглянул на Наташу.
      -Что такое? Что случилось?- бросилась ко мне она, не решаясь отругать за разбитую вазу.- Что-то очень ужасное? Ведь ты совсем бе-елый!
      -Да... трагедия. Очень юная и очень талантливая поэтесса покончила с собой, бросившись под электричку.
      -Ах ты, Господи!- Наташа всплеснула руками.- Ты, конечно, знал её?
      "Знал ли я её?.."
      -Встречались... несколько раз...
      Я вспомнил всё, что происходило в Юрмале, с нашей первой встречи до прощального поцелуя. Вспомнил поезд, уносящий меня сквозь грозу, и летящую за окном белоснежную чайку, так отчаянно бившуюся в оконное стекло.
      Значит, это была Майра? Или же её душа, расстающаяся с телом и навеки прощающаяся со мной?
      Но п о ч е м у ?
      П О Ч Е М У-У-У?!
      Кто сможет мне всё объяснить?
      Я бессильно упал в кресло и закрыл глаза.
      Жить не хотелось.
      Жена собрала с пола цветы и осколки, промокнула тряпкой пол и на цыпочках удалилась.
      За окном стояла ночь. Сквозь незадёрнутые шторы виднелись причудливые очертания Белорусского вокзала. А перед моим мысленным взором сияла лунная дорожка и по ней, как по ковру, из светящихся вод Балтики, вся в серебряных брызгах, выходила девушка, и две чайки неслышно кружились над ней, то легко взлетая ввысь, то почти обнимая её крылами.
          Вечные чайки Ниёле и Римас,
          кружатся бессонно
          над моей судьбой.
          И я несусь им навстречу,
          неоперившийся птенец,
          ломая слабые крылья
          на смертельном ветру.


                Юрмала - Москва. 1991 г.











1