***

Когда Сева смеется, он — центр сейсмической активности. Это без преувеличения. Его смех начинается как выстрел стартового пистолета — всегда неожиданно и, грохоча, захватывает округу.

Сева двухметровый. Другая его отметка — 43 года. Лицом он мог бы заменить актера Федора Добронравова, тем более что и сам частенько выходит на сцену. Сева — монтировщик декораций.

Иногда он звонит мне, и я участвую рабочей силой в подготовке их спектаклей. Иногда другие театры, в лице местных монтировщиков, приглашают нас с Севой на свои сцены. И вот в каждом закулисье Севастьянычу (хотя на самом деле Всеволоду) как-то рады. Это хорошо заметно по взглядам, репликам и интонациям.

Сам же себя он, заикаясь, характеризует как распи*дяя. Да, это так, Сева — заика. Говоря в своей манере, он страстно и аналитично разбирает футбольные матчи, но может заговорить и без запинки, например, вдруг на беглом немецком, не зная по-немецки и трех слов. Это очень смешно.

Сева семейный. Из дома ему часто названивает жена, где есть двое детей и мама.

А вот он в гневе. По телефону обещает кому-то прибить костюмершу, которая в энный раз забыла положить предмет в гастрольный ящик, что повторно отсылает Севу на склад. Тут же он набирает приговоренную и слышно (непритворное): «...Мариночка... Да... Так... Целую, дорогая».
Ментальным поцелуем у него традиционно заканчивается разговор — и с женщинами, и мужиками. С последними, если полагать Севу в конфликтной ситуации, до драки, пожалуй, не дойдет. Думаю, что еще со школы малодушия в нем гораздо меньше, чем добродушия. Или как у Высоцкого: «Бить человека по лицу я с детства не могу»...

Для чего я сейчас взял и выпятил Севу? Не знаю, может быть, для сравнения: в мире, где к добру призывают елейной интонацией или нравоучением, живет себе добрый малый двухметрового роста, который одним смехом пробивается к сердцу.