lajoie devivre

September 18th, 2014
Для чего создан этот журнал

   
Так случилось, что мне дали стипендию и я отправляюсь на год в Париж учиться в Сорбонне, оканчивать магистратуру.

Случилось также, что у меня, к моему огромному счастью, много друзей, близких людей, любимых учителей и преподавателей, и все просили писать, как у меня и что. Я бы и рада, я очень люблю сочинять письма. Но дорогих людей так много, что если бы я писала всем по отдельности, то я, с моей любовью к пространным рассказам и описаниям, ничем больше и не занималась бы. Ведь каждому хочется написать индивидуально, а не просто копировать текст и рассылать всем.

Так и появилась идея вести этот журнал: я буду записывать то, чем хочется поделиться, а все смогут читать, когда будут силы, время и желание.
Журнал я назвала «Радость жизни», потому что это словосочетание отражает моё отношение к жизни. И даже если мне предстоит писать не только о радостях, общий фон и настрой от этого не меняются.

Всем, кому интересно, - добро пожаловать!


Первые дни. Инструкция из шпионского романа


Первый день моих мытарств закончился, начинается второй – пора, наверное, записать всё про первый, а то забуду. Ведь помнится-то всегда в основном хорошее, а сопутствующие приключения забываются. А без приключений никак. Без них моё повествование превратится в сплошное самокопание, что под конец усыпит вас, мои дорогие друзья, собирающиеся читать сии «Заметки русского путешественника».

Вот вам приключения.

По приезде в Париж я должна была действовать по инструкции, выданной мне в последний момент замечательной (говорю почти без сарказма, я её всё же нежно люблю) организацией Кампюс Франс. Инструкция эта разбудила во мне воспоминания о шпионских романах. Вот её примерное изложение с моими комментариями в скобках:
«По прибытии в Аэропорт Орли Южный найдите Травелекс, там Вы получите первую выплату стипендии…

(Что такое Травелекс?.. По каким документам мне дадут деньги?.. Они что, меня там в лицо уже знают?.. Уточнений, конечно, не было)

Затем Вам надлежит явиться в на стойку “A;roports de Paris”, и по предъявлении паспорта и Notice d’Accueil Вам выдадут бесплатный билет на navette до Парижа.

(Тут подробнее, но час от часу не легче: у меня и в помине нет этой Notice, которую, оказывается (!), мне должно было прислать французское посольство. К тому же я лишь смутно понимаю, что такое navette – наверное, что-то совершенно космическое, ибо первый перевод для этого слова – шаттл…)

Когда Вы доедете до станции Invalides, позвоните из телефонной кабинки на бесплатный номер такой-то, и мы пришлём Вам бесплатное такси, которое привезёт Вас в Кампюс Франс.

Мы получили Ваш запрос на общежитие, в отделе размещения студентов Кампюс Франс Вам подыщут жильё».

Как вы видите, сплошные явки-пароли. Но последняя фраза успокаивала, и я решила действовать строго по инструкции.

Далее, в духе вконтактовских картинок «Ожидания – Реальность», я должна рассказать, как же всё прошло на самом деле. А прошло – как и положено в шпионском романе, то есть сначала всё шло гладко, а потом явки, конечно же, стали проваливаться…


Первые дни (продолжение). Как всё было на самом деле.

Долетели прекрасно. Познакомилась с художницей из Набережных Челнов. Она, видя, как я со своего среднего ряда кресел заворожённо пытаюсь хоть что-то увидеть в окне, предложила мне пересесть к ней, к иллюминатору. После взлёта я перешла к ней – и все мои надежды доспать в самолёте провалились разом. Через 15 минут мы уже знали всё друг о друге: кто зачем летит в Париж, у кого какие родственники, кто чем занимается… Обсудили отличия русских людей от западных, знакомых, уехавших или не уехавших за рубеж… В общем, последние три часа среди соотечественников были проведены совершенно по-русски.

Багаж мой выдали почти сразу, на стойке «Информация» я, не стесняясь, выспросила, что это за Травелекс и где он находится – и двинулась. И даже нашла его. И даже отстояла очередь. И даже, кроме паспорта, ничего не понадобилось. Но… (барабанная дробь, приключения начинаются) …денег на моё имя не было. Шикарно. Ладно, в конце концов – друзья-родные меня послали в Париж не с пустыми руками, а стипендию получу потом, целее будет.

Пункт 2. Стоек “A;roports de Paris” оказалось много, но я как-то по интуиции попала именно в ту, которая мне и была нужна. Но-о-о… Бесплатного билета мне там не дали, потому что его выдают по какому-то – нет, даже не Notice d'Acceuil, а по Identification de boursier, которого мне, естественно, никто не высылал, о котором я слыхом не слыхивала.

И потащилась я с чемоданом, сумкой и ноутбуком через пол-аэропорта покупать билет за свой счёт. Я не стеснялась спрашивать, разузнала, где останавливается navette (это оказался обычный автобус), пришла на нужную остановку – а там автомат для продажи билетов принимает только карточки. А у меня – только наличка. Я чуть не впадаю в панику. Хорошо – мне потом объяснили, что билет можно купить ещё и прямо у водителя. Ну, слава Богу, это по-нашему, это как в маршрутке...

Комфортабельный автобус действительно довозит меня до Дворца Инвалидов (который я даже узнаю). Потом я полчаса (со всеми вещами) ищу эту телефонную кабинку. Нахожу, звоню по указанному номеру. В самом деле попадаю в Кампюс Франс, но что мне отвечают – расслышать невозможно: голос в трубке такой тихий, что я разбираю в лучшем случае одно слово из всей фразы. Тем не менее, я  проговариваю, кто я, что хочу такси и т.д., слышу “oui”, дальше не разбираю почти ничего (уж о-о-очень тихо, неужели здесь такие ужасные городские телефоны?..), но интонации все утвердительные, дальше долгая пауза. Видимо, такси вышлют – решаю я, благодарю и кладу трубку. Выхожу на улицу, жду, жду...

Подъезжает много такси, но все не мои, про Кампюс Франс никто из водителей не слышал. Я уж и на остановке всех на уши поставила, но никто ничего не знает. Я опять иду звонить, не до бесконечности же так ждать. Звоню с другого аппарата – и, о счастье! звук хороший, я попадаю на ту же Патрицию, с которой уже говорила, и слышу и понимаю всё, что она говорит. Ура. Оказывается, для того, чтобы выслать такси, ей нужен был мой «номер досье». Ну конечно! Какое же такси тому, кто не назвал секретный код!

Такси появляется, у водителя в руках картонка с моим исковерканным именем. Опять же ура. Тут водитель спрашивает: «А куда Вы едете?» - «В Кампюс Франс». – «А это куда?..» Такси от Кампюс Франса не знает, где Кампюс Франс. Гениально. Хорошо, у меня был адрес. Поехали. Мелькали знакомые и незнакомые здания, тикал счётчик оплаты у водителя, накручивая всё больше евро, а я гадала, возьмёт ли таксист с меня денег или нет… Я теперь уже ничему не удивилась бы. Моим ощущениям вполне соответствовала вывеска банка, который мы проезжали: Banc Populaire BRED.

Кампюс Франс предстал мне довольно пустынным, чуть ли не вымершим. Было то ли пять, то ли шесть часов вечера… «Уже поздно…» – эту присказку я услышала буквально от каждого, к кому обращалась. О том, что служба размещения студентов работает только до двух часов, мне никто, конечно, заранее не сказал, и поселить меня в общагу сегодня уже не могли. Но – это же французская бюрократия, а не русская – меня не бросили на улице, и на том спасибо. Долгое время вокруг меня (уже совсем никакущей после дороги) происходила беготня, периодически раздавались вопросы типа: «Что же с вами теперь делать?..» и «Может, у вас друзья в Париже есть, у которых переночевать можно? Знакомые? Ну, хоть кто-нибудь?...» – «Ага, вот сейчас только препода Шарля вызвоню, пусть он меня селит в свою квартиру, которую снимает с несколькими друзьями, уступает свою кровать… В конце концов, во многом по его вине я написала нормальные диплом и проект, получила эту стипендию и теперь сижу в пустынном зале Кампюс Франс Париж…» В итоге мне нашли на предстоящую ночь комнату-студию в недорогом студенческом отеле, на бульваре Монпарнасс, куда я и потащилась на метро.

Я люблю московское метро! Я очень люблю московское метро, я всегда это говорила! Это лучшее метро в мире! Никогда, даже когда я была с таким же тяжеленным чемоданом, мне не было там так тяжко, как в этот вечер в парижском метро. Ну, не предназначено оно для чемоданов. Они не проходят в турникеты (а широкий проход неизвестно как открыть, во всяком случае не билетом, а дежурных у турникетов нет). В переходах метро здесь куча лестниц, по которым тащишь чемодан то вверх, то вниз (а эскалаторов мало; а лифты, может, и есть, но неизвестно где). В вагоне не знаешь, куда чемодан поставить, так чтобы не загородить двери, проходы и сиденья. Забегая вперёд, скажу, что на второй день таких поездок по метро ручка у моего бедного чемодана сломалась. В общем, я с первых дней вкусила парижской романтики.

Только люди – хорошие люди, как всегда, попадаются везде. То, засунув свой билет в турникет, освобождали мой застрявший чемодан. То помогали дотащить его вверх / вниз по лестнице. То подсказывали (хоть и не всегда правильно), куда идти. Люди – это самое лучшее, что есть на свете, правда.

Первые дни (продолжение). Французское настроение

Надо уточнить, что никакого восторженного замирания перед Парижем как перед каким-то особым городом, который надо «увидеть – и умереть», я никогда не испытывала. Даже «Мушкетёры» не воспитали во мне этого традиционного для русской интеллигенции восхищения. Но закатный Париж, который я увидела в первый день, – это красиво. Бульвар Монпарнасс, на котором стоял студенческий отель, – это настоящая, классическая французская улица, как с картинки из учебника Panorama. Приятное впечатление дополнилось тем, что мне дали на ночь чистую просторную студию, почти квартиру, с кухонькой и всеми удобствами, с посудой, постельным бельём и одеялом (что ценно и не всегда в наличии в общагах). Окончание дня вполне примирило меня с тем, как он прошёл в целом, и засыпала я, любуясь в окно на крыши домов на другой стороне бульвара и мурлыкая «Sous le ciel de Paris…»

В том же французском настроении я вышла с утра на улицу, чтобы купить что-нибудь поесть (вечером-то я только чаю попила, с самолёта не ела нормально). На другой стороне бульвара я стала искать глазами какую-нибудь надпись типа supermarch;… и тут мне пришлось, условно говоря, несколько раз протереть глаза, потому что первое, что открылось моему взгляду, - это огромная надпись «ГАСТРОНОМЪ № 14». Именно так, номер 14, с твёрдым знаком на конце, к тому же этаким шрифтом а-ля русс. Ещё не оправившись от потрясения, сомневаясь, точно ли я уже в Париже или мне это только приснилось, я поворачиваю голову налево и… и вижу яркие изображения матрёшек и самоваров. И надпись (слава Богу, всё-таки по-французски): Restaurant Vatrouchka (Ватрушка, в общем). Ух… Тут я вспоминаю про поколения и поколения русской эмиграции; про то, что вчера, пока ждала такси, встретила толпу русской молодёжи; что тут даже станции метро напоминают родину: Sebastopol, Malakoff, Crim;e, Stalingrad, Kremlin… Севастополь, Малахов, Крым, Сталинград, Кремль… Всё-таки Париж – близкий русской душе город.
Но позавтракать первый раз надо было как-нибудь по-французски, тем более что Гастрономъ был закрыт. Естественно, мне не пришлось долго искать булочную, и вскоре я уже радостно жевала круассан (так радостно, что потом ещё долго находила у себя повсюду крошки: на футболке, на штанах, на груди, в пупке…) А потом разжилась козьим сыром с плесенью и ела его ложкой, убеждая себя, что это вкусно, просто непривычно…


Первые дни (окончание). Общага


В 10 утра уже надо было покидать милый студенческий отель. И выбивать общагу. Сначала я пошла в Крус. Это тоже такая организация для студентов, типа Кампюс Франса, я не понимаю, как они делят полномочия. Перед входом в Крус толпились студенты… Прямо толпились и чего-то ждали. Я тоже стала ждать – что я, рыжая, что ли? Наконец на крыльце, на верхней ступеньке, появился огромный негр и, как на демонстрации, прокричал, что «общаги нет и сегодня не будет!» Толпа что-то возмущённо прогудела. «Нет, сегодня – нет мест!» - ответил негр. Одна активная девушка начала доказывать, что у неё «особый случай». Но и девушке не повезло: негр и её завернул. Я поняла, что не судьба. Но на всякий случай переспросила у активной девушки, что негр имел в виду. Видимо, по моему русскому французскому та быстро смекнула, что я иностранка, подвела меня прямо к негру и сказала, чтобы он меня пропустил, потому что я – иностранный студент. И тогда грозный страж оттаял, улыбнулся и пропустил меня. Вот! Не только в России для иностранцев – всё, а для своих – ничего…

Правда, оказалось, и для иностранцев в Крусе не всё и не сразу. У меня взяли все данные, а про общагу сказали: будем искать. Я спросила, когда дадут-то. Через пару дней, через неделю? «Понятия не имею, – честно ответил чиновник. – Но если через неделю не получите от нас известий, приходите ещё раз». Отлично, а сейчас мне что – на улице жить?.. Я поехала в Кампюс Франс. Они стипендию дали, они пусть и разбираются.

И вот с того момента, как я приехала в Кампюс и сказала, что таки жить мне негде, всё наконец пошло как по нотам. Мне выделили не самое дорогое общежитие, но притом даже не просто комнату, а целую студию, то есть маленькую однокомнатную квартирку, куда я, обрадованная, тотчас и отправилась. Оформилась и заселилась уже без всяких проблем.

Ехать от центра, правда, оказалось далековато. По иронии судьбы, в Париже, ровно как в Москве, я буду жить на северо-востоке города, на верху рыжей ветки метро. В общем, если не Алексеевская, то что-то вроде Бабушкинской или Медведково… Моё метро здесь называется ;glise de Pantin, то есть «Церковь (округа) Пантен». И правда – большая старая католическая прямо через дорогу от общежития. Она видна из моего окна, и колокола слышны – приятно. В остальном – район как район, ничего примечательного, но всё удобно и под рукой. Метро прямо на выходе из общежития; супермаркет, булочная, копировальный центр – всё в шаговой доступности, плюс целый ряд арабских забегаловок в качестве «бонуса». Но это меня мало смущает. Жаль, что улица под окном – не тихая и уютная, а довольно загруженная. Машины ревут моторами до самой ночи, окно особо не откроешь. Зато если окно закрыто – вообще ничего не слышно. Но тогда душно. Нет в жизни совершенства.

Но если в целом, что уж говорить, – я довольна. Студия оказалась лишь немного потеснее, чем пристанище моей предыдущей ночи, а по сути – все те же радости. Свои душ-туалет, своя маленькая встроенная кухонька (плита, микроволновка, холодильник, вся необходимая посуда), двухместный раскладной диван-кровать, одеяло, подушки и постельное бельё, которое можно бесплатно менять раз в две недели. Стол обеденный и стол для работы. Тумбочки, шкафы, настольная лампа и ночник. Даже приличного размера зеркало в коридоре. Здесь раза в полтора просторнее, чем было в моей квебекской комнатке. И если уж я там умудрялась танцевать, то здесь в таком случае можно при желании хоть дискотеку устраивать. Ну, если не дискотеку, то уж гостей принимать – точно можно!
Ну, а дальше рассказывать нечего. Я отправилась снимать первую стипендию и гулять по Парижу. Описывать Латинский квартал, где бродила, не стану, это до меня уже столько раз делали! Не могу промолчать только о церкви Сент-Этьен-дю-Мон, которая за Пантеоном. Я ничего не понимаю в архитектуре, но тут термины и не нужны. Это такая высота, простор и полёт, такая светлая красота, что сразу понятно, ради кого такой дом строился. Там хорошо.
Ну, а дальше рассказывать нечего. Я отправилась снимать первую стипендию и гулять по Парижу. Описывать Латинский квартал, где бродила, не стану, это до меня уже столько раз делали! Не могу промолчать только о церкви Сент-Этьен-дю-Мон, которая за Пантеоном. Я ничего не понимаю в архитектуре, но тут термины и не нужны. Это такая высота, простор и полёт, такая светлая красота, что сразу понятно, ради Кого такой дом строился. Там хорошо.
 

Пантен


Я тут уже начала привыкать чувствовать себя парижанкой, как вдруг сегодня неожиданно узнала, что живу вовсе даже не в Париже! Вот ведь! Мой Пантен оказался не округом, не районом, а пригородом. И я не парижанка, а подпарижанка, пантенка.

Ну и ладно. До границы Парижа всего две остановки метро (которые, как известно, здесь сильно короче, чем в Москве). Я сегодня это расстояние лёгким прогулочным шагом прошла – в Париж за продуктами и обратно.

А на пути к дому боковым зрением зацепилась за что-то такое родное и знакомое… Сначала даже не поняла, в чём дело, вернулась на пару метров назад посмотреть ещё раз. Ну, точно! российский флаг. Нет, к тому, что русские повсюду, я уже понемногу привыкаю, но к чему это вдруг наш триколор тут, у самой дороги? Я перечитала вывеску:

«Добро пожаловать в Пантен!
Города-побратимы:
Скандиччи (Италия)
Москва (Россия)»

Вот. По всему выходит – не зря меня сюда, в Пантен, поселили. Знали – куда.

P.S. А знаете, чем я сегодня занимаюсь? Ну, помимо административных дел и освоения культурного наследия города Парижа.

У меня тут полное ощущение лета не только из-за жары в 30 градусов, но ещё и потому, что я вожусь с заготовками, как в дачный период.

А всё из-за того же Пантена. Это же арабское местечко, а значит – здесь не обойтись без напористых торговцев, которые вечно что-то кому-то впаривают, как на египетском базаре. Вот и я сегодня стала жертвой – впрочем, почти добровольной. Ну, не могла пройти мимо негра, продающего пучками петрушку и мяту. Не успела ахнуть, а уж у меня в руках было три пучка, причём немаленьких, причём ароматных, и петрушка пахнет петрушкой, а мята – мятой. И что делать с этой радостью? Теперь вот мою – режу – засушиваю…


О пользе уборки и другие радости


Вчера, прежде чем разложить втюханные мне травы для просушки на шкафу, я решила всё-таки сначала протереть пыль. Правда, похвальное желание? Особенно для меня.

Но я не ожидала, что хорошие побуждения вознаграждаются так скоро и материально. Когда я взгромоздилась на стул и первый раз провела тряпку туда-сюда, на меня тут же посыпались деньги. «О! – подумала я, - Прежний обитатель комнаты был так мил или так забывчив, что оставил мне наследство в несколько центов… То есть, тьфу, сантимов, здесь ведь их евроцентами не называют…» Я даже, любопытства ради, слезла собрать монеты и сосчитать, насколько я стала богаче.

Всё-таки один сантим – это целых 50 копеек, а тут даже не один…

Я наклонилась, подняла первую монетку и – я не могу, я уже, наверное, утомила вас, дорогие читатели журнала, этими неожиданными встречами с родной стороной, но – монетка оказалась наша, 10 копеек!!! И ещё одна, 1 копейка, каких в московских магазинах уже и не встретишь. Ну, зато хоть понятно, кто до меня тут жил раньше…

Русских встречаешь повсюду. Одна из наших девочек, Саша, поступила в Высшую нормальную школу (;cole normale sup;rieure, или ENS, самое элитарное высшее учебное заведение Франции). Саша предложила сводить нас туда – устроить мини-экскурсию. Там у них замечательный внутренний дворик с фонтаном и рыбками, которые называются эрнестами – по имени директора, во время правления которого их завели.

Мы встали во дворике и стали громко болтать. Естественно, по-русски. И тут же зазнакомились с двумя проходящими мимо соотечественниками! Парень и девушка, как и мы, учились в Московском Университетском Колледже (Рома – в Москве, Катя – в Питере), только на год раньше нас. А потом поступили в ENS. Причём Катя, как и мы, училась у Шарля, тоже его любит и ценит (да кто ж его не любит, д’Артаньяна нашего…)

Ребята присоединились к нашему кружку, и мы продолжали трепаться об учёбе и о том, где супермаркеты подешевле. Буквально через пять минут нас стало ещё на человека больше: присоединилась девочка-петербурженка, которая переехала во Францию с родителями, когда ей было пять лет (но русский она не забывает и в Питер ездит – в общем, наш человек). Затем мимо пробегал Олег (тоже выпускник колледжа, тоже на год раньше нас)… Нет, определённо, я зря беспокоилась, что мне не с кем будет на родном языке перемолвиться. Скорее наоборот – мы по-французски-то тут говорить будем?.. Проблема была прочувствована не только мной, но и подругой Наташей, в результате чего мы с ней сегодня по обоюдному согласию перешли на французский…

Ну, и ещё из приятного. Я нашла, где поиграть на пианино! Не то чтобы позаниматься, но хоть вспомнить то, что наизусть знаю. Довольно приличный инструмент обнаружился в студенческой столовой, в кафетерии. Я, конечно, наспех заглотнув свой йогурт, бросилась к клавиатуре, пока никто другой не сел. И зависла.
Как же я люблю это ощущение – когда инструмент слушается! Он такой большой, а я держу его в руках! Когда практически силой мысли можно управлять той музыкой, которая звучит. Понятно, что это на самом деле просто налаженная за годы связь между головой (душой? ушами?) с одной стороны и пальцами, руками, корпусом – с другой. Понятно, что не всегда получается сыграть именно то, что слышишь внутри себя, даже никогда не получается вполне, всегда лишь в какой-то степени. Но когда получается… это удовольствие я могу сравнить только разве что с той радостью, которая бывает, если долго ищешь и наконец находишь точные слова для выражения засевшей в голове мысли. Наверное, так же внутренне тает художник, подобравший нужный цвет, или скульптор, нашедший долгожданную форму.
А ещё бывает по-другому, совсем редко, но бывает: когда вдруг перестаёшь понимать, что это ты играешь, когда кажется, что играешь вовсе и не ты, а кто-то другой играет твоими руками, направляя их, подсказывая, как вести мелодию, где замедлиться, а где лететь вперёд, где громыхать, а где шептать. А ты слушаешь как бы со стороны и понимаешь: я ведь так раньше не играла, я в этом месте никогда не замедлялась, а тут вдруг – и что на меня нашло? – но так действительно лучше! В этот момент не чувствуешь и не слышишь ничего, кроме звуков фортепиано. А выныривать из такого состояния очень странно. То есть даже немного удивляешься, что музыка уже закончилась (хотя сколько, сколько её уже долбишь, давно наизусть знаешь, с любого места можешь начать!) Ощущение вымотанности и восторга одновременно.

Вот ради такого счастья и играю на фортепиано. Но не только. Ещё иногда очень хочется, чтобы было, кому сыграть. Потому что a joy shared is a joy doubled, разделённая радость – двойная радость.

В этот раз я ничего сложного не играла. Когда добралась до «Паваны для усопшей инфанты», среди галдевших за столиками студентов кто-то заметил, что «это Равель». Приятно. А дальше меня понесло играть любимый «Романс» Сафонова, когда я услышала за спиной: « Madame, s’il vous pla;t, on ferme la porte… » Буфет закрывается… Я встала, студенты даже похлопали. Ну, стало быть – всё не зря. Не для себя одной. Всё – не зря.


Церковь на моей улице


Меня вдохновляет, что у меня через дорогу от общежития – церковь. Мало того, что это чуть ли не единственное красивое здание во всём моём районе. Мало того, что это отдалённо напоминает мне мой родной двор в Москве (у нас там краснокирпичная церковь бывшего Бахрушинского приюта). Но ещё – здешняя церковь размеряет моё время, отбивая каждую четверть часа, так что и на часы смотреть не надо: один мелодичный та-дам (до-ре!) – 15 минут, два раза – половина, три – 45 минут, а когда четыре раза, то следом самый большой колокол не спеша, с толком, с расстановкой объявляет начало нового часа. Мне нравится жить по такому времени. В нём нет суетливости, беготни за миллисекундами.

А ведь раньше в Европе так и жили. Время сначала принадлежало церкви. И была своя система, отличная от современной. День (от восхода до заката) делился на 12 часов, и ночь (от заката до восхода) – на 12, но ночь-то летом короче, то есть летом ночные часы должны были быть короче дневных; зимой – наоборот. Как заставить часы идти по-разному днём и ночью? Для этого в часовом механизме существовал – как это назвать? – по-моему, маховик – с возможностью регулировки скорости хода. И на одного из служителей церкви возлагалась обязанность переключать время с дневного на ночное.

Таким образом, совершенно естественно, что в каждой деревне время было немного разное, ведь чем восточнее расположена деревня, тем раньше там встаёт солнце и начинается первый час дня. Минуты не имели особой ценности ещё и поэтому: даже час в разных местах может быть не один и тот же, что уж говорить о минутах. И между прочим, дорогие франкоговорящие читатели, вы же помните, как звучит по-французски вопрос «Сколько времени?» – « Quel heur est-il? » Heur! Про минуты и не спрашивалось. И у нас ведь есть вопрос «Который час?» («Седьмой, осьмой, девятый…»)

А секунды имели ценность только для моряков. Не зря Англия с Францией соревновались в точности хронометров. Хронометр совершенно необходим мореплавателям, потому что для определения долготы, на которой находится судно, нужно до секунды знать разницу во времени между восходом солнца здесь, в открытом море, и восходом солнца, например, в Гринвичской консерватории. Или – более ранний, менее стандартизированный вариант – в родном порту. Лучшие хронометры прошедших веков за 3 месяца плавания отставали всего на 10 секунд.

А люди сухопутья всё-таки ещё долго жили без секунд и минут, сверяясь с ударами колоколов с церковной башни.

Крупным землевладельцам не с руки было господство церкви (во всех областях, не только в вопросе времени). Ей ещё и налог плати… С какого-то момента особым шиком стало обзавестись собственными часами на башне замка, то есть – только вдумайтесь! – своим личным временем! Вот это независимость! Понятно, что весь простой люд, состоящий на службе в замке, тоже начинал мерить жизнь этими часами.

Иметь свои собственные часы было престижно и дальше, и поэтому часы на цепочке у знатного господина – это тоже признак независимости и повод похвастаться. Да-да, поэтому часы не спеша доставали из жилетного кармана и показывали всем интересующимся (а теперь вспоминаем, как карманные или наручные часы называются по-французски – как раз montre!.. montrer – ‘показывать’).

Всё это рассказал нам в замке Во-ле-Виконт часовщик, устраивавший в одном из залов мастер-класс. Все слушали как заворожённые.

Но я-то изначально собиралась поведать не это. Я начала с церкви, что у меня здесь через дорогу. Так вот: сегодня я первый раз в неё зашла. Она большая, немного сумрачная, почти без орнаментов и картин, всего несколько витражей и скульптур – ясное дело, это не то, что церкви в центре Парижа. Но я очень благодарна этому храму за одно оптическое чудо, которое мне там предстало.

Когда я вошла, первое, что я увидела и от чего уже не могла оторваться, была фреска в дальней части храма, в конце центрального прохода между рядами стульев (за ней как раз должен быть алтарь). Она нарисована на бежевой стене оттенками коричневого цвета, немногочисленными линиями. И изображена на ней – всё дело, конечно, в моей близорукости, но я увидела именно так! – девочка в длинной широкой светлой рубахе с длиннющей косой. Она раскинула руки в стороны и легко, радостно бежит, почти летит к воротам, которые уже совсем близко. К каким воротам? уж наверное, к райским – так весело и доверчиво несётся туда девочка.
Я сижу на одном из последних рядов и даже не хочу подходить ближе, чтобы не разрушить подробным рассматриванием красоту фрески.  Мне хорошо, мне тоже к тем воротам хочется и даже верится, что можно – добежать. А в это время сквозь образ девочки постепенно начинает проступать другая картина: я вдруг понимаю, что светлая рубашка девочки и её руки – это крест, ворота – верхушка креста, а тёмные волосы и коса девочки – это голова и тело распятого Спасителя…
Это было величественно, торжественно, я сидела пораженная этой метаморфозой. Но мне было немного жалко моей девочки. Как она бежала!.. Я понимала, что теперь, сколько ни моргай, её уже на фреске не будет.
Но – нет! Я отвела взгляд на витражи, а затем снова посмотрела на дальнюю стену – и две картины для меня совместились в одной. Я снова видела бегущую девочку, но это для меня не заслоняло распятия. Видимо, одно без другого – никак. Не было бы тех событий две тысячи лет назад – не могли бы мы сейчас радостно нестись к заветным воротам.


Улицы Бобиньи


Я сегодня побывала в ещё одном пригороде Парижа, называется он Бобиньи. Место довольно противное, тем более что там расположена миграционная служба нашей коммуны (той, к которой принадлежит мой городок Пантен). К тому же я там ещё и заблудилась, а местные (как все местные во всех городах мира) свой район не знают и потому посылали меня ровно в противоположную сторону от нужного мне заведения.

Но куда бы я ни забредала, в этом пригороде я всегда буду чувствовать себя почти как дома. Потому что – вот послушайте только, какие там улицы!

Бульвар Ленина плавно перетекает в бульвар Мориса Тереза…
Параллельно им, как водится, проспект Карла Маркса…
Перпендикулярно – проспект Юрия Гагарина…
На западе – улицы Интернационала и Сталинградская, на востоке – Московская и Одесская.
Не хватает только 5-й Парковой и 3-й улицы Строителей, и французская версия «Иронии судьбы» обеспечена.


Субботний Пантен


К нам опять вернулось лето. И настала суббота – выходной день. А здешние выходные отличаются от наших тем, что они – настоящие дни отдыха, то есть все учреждения закрыты, невозможно заниматься никакими делами, и работают в основном кафе и рестораны, да ещё торговые центры, и то только по субботам, а в воскресенье в лучшем случае до обеда. А люди катаются на велосипедах, бегают, занимаются спортом, сидят в парках на траве, выгуливают своих собак и детей. Нет такого, как у нас, что выходной становится единственной возможностью доделать то, что не успел на неделе. Здесь это просто объективно невозможно. И я, как истинная парижанка, сегодня прекратила беготню по оформлению бумажек и стояние в очередях и отправилась гулять. Тем более что последние выходные перед началом учёбы.

Вообще-то я хотела поехать в центр, побродить среди помпезных зданий, обильно украшенных лепниной, позамирать перед величием храмов, дойти до Эйфелевой, наконец!

Но для начала решила проверить, что там мне Алиса говорила про какую-то набережную недалеко от моей общаги. Рассказывала, что красиво. Я удивлялась: до сей поры ничего впечатляющего, кроме церкви, я в своём райончике не видела и увидеть не ожидала.

Пантен, я в тебе ошибалась!..

Я прошла всего метров сто от дома (но в ту сторону, куда ещё ни разу не выбиралась) – и оказалась на аккуратненькой набережной канала. Его зелёная вода приятно гармонирует с рядами деревьев по обеим сторонам; на булыжных мостовых, доходящих до самой воды, то и дело попадаются массивные причальные кольца; изящные мостики из ракушечника украшены цветами, на них ведут винтовые лестницы. И пусть обрамлением для этой красоты служат современные многоквартирные дома, они не сильно ломают композицию, потому что вполне вписываются в пропорции: в них этажей по 6 – 7 максимум. К тому же, они беленькие, чистенькие. Вообще – всё производит впечатление аккуратности. Не то что Сена! Вы гуляли вдоль Сены у самой воды?! А под мосты заходили?! Вот там ароматы, вся романтика разлетается на раз!..

Здесь же – удовольствие от прогулки вдоль канала ничем не нарушается. И даже граффити, которыми щедро разрисованы подпорки мостов, не портят впечатления. Попадаются даже очень славные. Вот на трансформаторной будке около берега – и вовсе настоящий портрет: женщина в свободных, каких-то неогреческих одеждах. Очень красиво. Ой, а что это рядом? О, это вездесущее, написанное кривыми печатными кириллическими буквами, обведённое в сердечко – «ЛИЗА + МИША»!..

Здравствуйте, соотечественники, вы меня и здесь не оставляете!

Я залюбовалась готической башенкой, мелькающей между крыш домов.  Перешла мостик, вышла на площадь. Боже мой! Передо мной предстала (другого глагола подобрать не могу) ратуша. Я такую видела только в фильме «Тот самый Мюнхгаузен». Построенная когда-то из светлого камня, она уже почти целиком посерела от времени, но окошки с треугольными навершиями, выступающие из покатой крыши, и такой же формы башенка с часами, наоборот, вымыты, выбелены, выделены дождями и солнцем. Внушительных размеров входные двери, над ними балкон с колоннами, огромные окна двух первых этажей. И гербы, виньетки, чугунные решётки. И непременные «Свобода. Равенство. Братство», врезанные в камни. И резная башенка с флюгером, устремляющая  всё это в общем-то массивное и основательное строение – ввысь.

Когда я подошла, часы пробили два, а в ратуше шла свадебная церемония. Жениха и невесту, торжественно спускающихся с крыльца, осыпали лепестками роз, встречали африканскими барабанами, огромными дуделками и пением. Что пели – непонятно, но припев звучал ну совершенно по-русски – праздничная толпа довольно чётко выводила: «О-о-о! Очень хорошо! Очень хорошо!»

Что ж, действительно хорошо.



Тайный ход


Здесь, в Париже, всё так продумано и просчитано. Всё для удобства. Везде, где хочется пройти, уже проложены дорожки. Все живописные уголки запротоколированы, и к ним ведут распланированные маршруты с картами, схемами и табличками га каждом повороте – не дай Бог кто уйдёт не туда, пропустит вид или достопримечательность.

И как же радостно на фоне этой тошнотворной цивильности видеть не отформатированных ещё детей, скатывающихся на меня откуда-то со склона, из зарослей ивы и бамбука в парке de la Villette, и вопящих на всю ивановскую: «Eh, les gars! On a d;couvert un passage secret!» – «Эй, ребята! Мы открыли тайный ход!»

Так и должно быть. И пусть он остаётся тайным. А то и его заасфальтируют - для вашего удобства.

 
Сбыча мечт


Я давно забросила попытки понять, как распределяются земные блага. Вот почему есть люди, которые мечтают, действительно мечтают о чём-то хорошем, а это что-то всё не даётся и не даётся? Или им приходится идти к желаемому по такому тернистому пути, что я понимаю: я бы не выдержала.

Когда встречаю таких людей, всегда чувствую себя неловко. У меня-то не так, у меня проще в сто раз. Я балованный ребёнок. Я не понимаю, за что мне такое счастье, но мои сильные желания обычно исполняются – раньше или позже, и притом как будто сами собой. Мне часто просто протягивают то, за чем я пока только мысленно потянулась. В крайнем случае – приходится поработать (но обычно эта работа в радость) или поволноваться (но всё кончается хорошо). В общем, получается так, что моя роль – всего лишь поднять руку и взять предложенное. А иногда и вовсе ничего делать не приходится…
Вот, например, что сбылось (список далеко не полный):

Мечтала всю жизнь о собаке – и однажды мне посадили на колени именно такое щенячье чудо, какое я когда-то рассматривала на фотографии в книжке о породах собак. Мечтала одно время танцевать на сцене – взяли в ансамбль. Мечтала быть вожатой в родном летнем лагере – старшие вожатые сами предложили. Я даже в МГУ поучилась в итоге, как и мечтала в школьные годы, ведь французский колледж относится к МГУ, французский у нас вели преподаватели иняза (а лекции и семинары – профессора-французы). Ну, наконец – я не то чтобы мечтала, но очень хотела, чтобы мне дали именно эту стипендию и чтобы можно было поехать учиться в Сорбонну, что и осуществилось (ну, это тот самый случай, где пришлось попахать и понервничать, но какая у меня была группа и какие преподаватели!..)

И вот я такая довольная, со стипендией и с ощущением непрекращающегося то ли праздника, то ли отпуска, живу здесь, посещаю лекции в Сорбонне, где чувствую себя как в музее среди старинных статуй и картин, хожу по улицам и площадям Парижа, названия которых мне смутно знакомы из романов, и сама ощущаю себя то ли в романе, то ли в фильме, но никак не в реальности.

Казалось бы, довольно радости на одного человека. Ну, то есть если бы больше ничего не прибавилось, я бы в любом случае уже считала бы себя более чем счастливым человеком.

Однако за прошедшие два дня у меня вдруг взяли и сбылись две давние мечты, на осуществление которых я уже, в общем-то, и не рассчитывала. То есть понимала, что теоретически, если упереться, всё возможно, но взрослому человеку надо уже думать о других вещах и упираться в других областях. Так рассуждала я, но сложилось всё по-другому.

Когда мы приехали сюда, встал вопрос о поддержании физической формы – ну, хотя бы минимальная спортивная нагрузка-то должна быть! Причём единственные занятия, которые по карману студенту, - это то, что предлагается самой Сорбонной. К счастью, университет большой и выбор спортивных занятий тоже немаленький. Все виды спорта перечислены мелким шрифтом на двух листах в алфавитном порядке. Можно выбрать два. Проглядываю всё до буквы D, натыкаюсь на danse de soci;t; (танцы в паре с постоянной сменой партнёра – отлично, это, кажется, то, что на балу в лагере можно будет использовать!) Другие виды танца не вдохновляют или не подходят по расписанию, но надо найти второе занятие. Читаю список дальше, что-то ничего интересного для себя не нахожу, дохожу уже почти до самого конца, а там – коротенькое слово «voile»…

Voile… И меня уносит!.. Перед глазами широченное небо, отражающееся в море, клипер, летящий в фордевинд, и его ослепительная громада парусов. Пиратское судно на горизонте. «Одиссея капитана Блада», «Остров сокровищ», весь Грин, «Морские рассказы» Станюковича, «Водители фрегатов» Чуковского, «Капитаны» Гумилёва. Мне представляется озеро в Екатеринбурге – и лёгкие самодельные яхточки флотилии «Каравелла». Мечты о море тюменского мальчика Владислава Крапивина. Самый любимый южный город-порт Севастополь. Мне вспоминается, что раньше я хорошо знала названия основных частей парусного судна, и не только по-русски, но ещё и по-английски…

Одним словом, меня накрывает моё несбывшееся. Это Грин – не помню уж где – говорил о зове несбывшегося, и он был, оказывается, очень точен в описании.
Voile по-французски – это парус, парусный спорт.

Я болела морем и парусами так сильно, что даже придумала об этом песню – единственную плюс-минус приличную песню за всю жизнь. Вот она, запишу для памяти:

Лет с шести, читая о фрегатах,
Клиперах, корветах, бригантинах,
Я как будто чувствовала, как в судах крылатых
Ветер наполняет парусину.

Ночью оторвать меня от книжки
Никому почти не удавалось.
Я о юнгах думала: «Счастливые мальчишки!
Только я на берегу осталась…»

Для меня волшебными словами
Были «такелаж», «рангоут», «брамсель»…
В словарях копалась часто целыми часами –
Нелегко язык морской давался.

А когда разобралась в названьях,
Большинство хоть как-то понимала –
Ярче представляла я бродяг морских скитанья
И сильней по морю тосковала.

Я же будто видела когда-то,
Как форштевень волны разрезает.
Может, в прошлой жизни я сама была пиратом,
Если так мне моря не хватает?..

Потом я, конечно, поостыла, научилась радоваться тому, что есть, а если хочется приключений – паруса воображения-то всегда со мной. Но всё моё детство разом вернулось ко мне сейчас – одной-единственной строчкой в расписании спортивных занятий Сорбонны.


Сбыча мечт (продолжение). Не всё так просто


Я даже боялась посмотреть, на какой день поставили занятия по парусному спорту. Моё расписание лекций и семинаров было уже довольно плотным, и одно дело – упихать в него полтора часа танцев, которые проходят в центре Парижа, а другое – три часа парусов, до которых только добираться от университета час. И – надо же! – паруса оказались в середине дня по вторникам, где у меня один семинар совсем с утра и один совсем вечером. Занятие не только вписалось в расписание так, чтобы я без напряга успевала доехать туда и обратно, но ещё и время на обед в студенческой столовке осталось – между утренним семинаром и парусами. Как будто кто-то за меня всё это продумал!

Я поехала записываться. Не в тот же день, потому что других неотложных административных дел хватало, но на той же неделе и поехала, хотя была сильно простуженная, обливалась соплями и чувствовала себя отвратно. Запись на все виды спорта проходила в одном из новых корпусов Сорбонны на севере Парижа, туда ещё надо было добраться. Я чудом успела в бюро незадолго до закрытия. Доброжелательная тётенька стала меня расспрашивать, какой же спорт я выбрала. «Так, хорошо, на танцах осталось ещё одно место, последнее, как раз и запишем вас… Ой, а на парусный спорт-то места закончились…»

Видимо, глаза у меня сделались совсем несчастные: «Как?.. Уже?.. Не-е-ет!..» Тётенька смотрела с участием. Я выложила, что вот такое дело, давняя мечта. И как обидно, что мечта есть, а мест нет. «Неужели никакой надежды?..» Тётенька прониклась и, видимо, решила взять меня под свою опеку: «Сейчас позвоним тренеру!» И она правда ему позвонила. И договорилась, чтобы он меня взял в группу. Я ликовала.

«Ну, теперь давайте ваш студенческий и медсправку, сейчас запишем вас…»

А справки-то у меня не было. И откуда бы она взялась, если я ещё даже примерно не представляла, как тут работает медицина. Без справки допустить меня до занятий не могла даже добрая тётенька, потому что французская бюрократия – это французская бюрократия: отсутствие хотя бы одной из необходимых бумажек фатально.

Я спросила, нет ли врача здесь, в университете. Оказалось – есть, но принять может только в октябре. А места-то кончаются, а начало занятий – на следующей неделе! А-а-а! Тётенька из бюро, однако, решила меня не бросать, хоть я и без справки, и стала объяснять, что, раз уж надо быстро провернуть это дело, то лучше пойти к одному из врачей моего округа. А чтобы узнать адреса врачей Пантена, следует пойти в аптеку: во Франции на фармацевтов, среди прочего, наложена обязанность выдавать всем страждущим список врачей района.

«Не тяните, завтра же идите к врачу на осмотр и приезжайте к нам, мы вас запишем».

Итак – предстоял очередной квест.



Сбыча мечт (продолжение). Знакомство с французской медициной


Итак – предстоял очередной квест, необходимо было добыть медсправку, свидетельствующую о том, что я могу заниматься спортом.

В аптеке мне в тот же вечер выдали список врачей. Оказалось, их вокруг моего дома пруд пруди. Я, успокоенная, легла спать – и наутро проснулась. Без голоса. Вообще. Я же и так простуженная была, но тут уж совсем. «Ну, и как, - думала я, - врач даст мне справку о том, что я здорова, когда я больная???» И откладывать визит к врачу уже некуда… Ну, попила ромашкового чаю, стала распеваться. Как в музыкалке. «Ля – ля… Кхе-кхе-кхе… Ля-а-а-кххххх…Ля-а-а... До – ре – ми – фа – кхх – кхх – кхх….» За час дошла до более-менее приличного состояния, стала обзванивать врачей, чтобы назначить себе приём. Потому что просто прийти ко врачу, как у нас в поликлинику, здесь невозможно. Надо записываться заранее.

Звоню одному врачу, страшным низким хрипом представляюсь и говорю, что позарез нужна медсправка. Милая секретарша осведомляется, была ли я у них раньше, и, узнав, что не была, быстро отшивает меня под тем предлогом, что доктор Дени не принимает новых клиентов. Интересно, если б я не по поводу справки к ним ломилась, а с тем, что сердце прихватило, они бы тоже отказались принимать нового «клиента»? Интересно, что не «больного», а «клиента».

У следующего доктора на телефоне был автоответчик, радостно заявлявший, что «чтобы назначить рандеву с врачом Коэном, позвоните нам с 9 до 14 часов». Это притом, что было уже больше девяти. Но здесь это нормально: вон, у нас в общаге часы работы ресепшн фиксированные, с 9 до 13 и с 14 до 19, но иногда идёшь с утра – а в бюро никого и только табличка висит, что «сегодня мы закрыты до 17.30». И ни объяснения причин, вообще ничего. Просто решили сегодня поменьше поработать. Так что отсутствие на месте врача Коэна (или его секретарши) меня уже не так шокировало. У него зато хоть автоответчик объясняет, куда звонить, если срочно нужна помощь. И то хорошо.

Я поняла, что из врачей, принимающих с утра, остались только арабы. Абенсур Саломон и Морали. Ну, эти точно примут, или я не знаю арабов!

И действительно, это оказалась самая нормальная контора: стоило только позвонить – и меня сразу записали на 11 утра. Причём у них оказалось много врачей, и я даже попала не к арабу, а к вполне французскому доктору Жирарду. Он задал стандартные вопросы, типа занимаюсь ли я обычно спортом, курю ли, были ли серьёзные травмы, падала ли в обморок. Я хрипло, но уверенно отвечала. Затем доктор измерил давление, прослушал, посчитал пульс, потом я ему тридцать раз присела, он опять посчитал пульс – и ещё раз, через минуту. Выписал справку. И чек. И знаете, сколько стоит здесь такая справка?! 23 евро! 1150 рублей! И это притом, что всё то же, что доктор со мной проделывал, я и сама могла бы: и вопросы задать, и пульс посчитать! Начинаешь ценить родную бесплатную медицину… Хорошо хоть, что я, как стипендиатка, застрахована Кампюс Франсом, и мне потраченное возместят.

Ладно, главное – справка у меня теперь была, и я помчалась записываться. Но там уже принимали народ не вчерашние мои знакомые чиновники, а новые. И никто здесь не знал, что мне разрешили записаться на парусный спорт, хотя места были уже все заняты. «Мы не можем… Мест нет…» – «Да как же?!. Мне же вчера сказали!..» – «Ну, привезите письменное заявление от тренера…» И записали только на танцы.

Я была готова уже и к тренеру мотнуться: бешеной собаке, как известно, сто вёрст не круг. Телефон и адрес дала бы вчерашняя добрая тётенька-чиновница (у меня был её мейл). Но надо мной сжалились, и когда я приехала домой, меня ждало письмо, что всё уже хорошо, я и без заявления тренера могу записаться. «Приезжайте, ждём». Опять туда… Ну, съездила в понедельник. Там сидела уже какая-то третья команда чиновников (Боже, сколько ж их тут?..) Но в этот раз вопросов не возникло, и я получила заветную карточку спортсмена, где чёрным по рыжему было написано: танцы и парусный спорт. Наконец-то.


Сбыча мечт (продолжение). Первые паруса


Утром во вторник я никак не могла поверить, что сегодня мне уже предстоит рассекать какие-то там просторы (озёрные? речные? мне было всё равно) под парусом. Сначала, впрочем, надо было ещё добраться до базы. Она не в самом Париже, естественно, а в юго-восточном Подпарижье, до неё надо ехать на электричке.
Точного адреса базы у меня, как водится, не было. Было только название: base nautique de Clichy (мореходная база города Клиши). Ни на сайте Сорбонны, ни в книжечке-гиде для студентов Сорбонны адрес не обнаружился. Я посмотрела по гугл-картам, какая станция электричек поближе, и отправилась искать. Приехала за полчаса до начала занятия. Просторы, деревья какие-то, спортивные поля – воды не видно. Стала спрашивать у народа – все, как всегда, не знали или посылали кто куда. Наконец попался парень в спортивном костюме, который, когда я спросила, где тут «мореходная база», посмотрел вполне осмысленно и спросил, какая именно мне нужна. Вот, так я и думала, что их несколько! Я объяснила, что понятия не имею, какая из баз Клиши мне нужна, но что я студентка Сорбонны, и у нас должны быть занятия. «Тогда, вероятно, туда, через парк».

И я ломанулась. Проходила мимо футбольного клуба какого-то, там тоже спросила, где тут база мореходная. Вроде послали в ту же сторону. Потом спросила ещё у следующего попавшегося человека, похожего на работника парка. Послал туда же. То есть я определённо приближалась к какой-то мореходной базе, но к своей или к какой-то другой – это оставалось загадкой. И если я шла не туда, то времени вернуться и начать двигаться в сторону другой базы у меня уже не было: до занятия оставалось минут десять. Я уже бежала, несмотря на неудобную тяжёлую сумку на плече, а дорога – почти без машин, тихая, солнечная, с сосновым ароматом, с кучей зелени – всё не кончалась. «Ну, зато разомнусь хорошенько», - мысленно пыхтела я.

Я так обрадовалась табличке «Base nautique»!! Но студентов нигде видно не было. Только носились какие-то школьники лет десяти – одиннадцати. Я побродила туда-сюда с потерянным видом, думая, что будет жутко обидно, если я уже и до базы дошла, а своих не найду. Или если база всё-таки не та. Естественно, никто из тех, кого я спросила, не знал, где тут студенты Сорбонны занимаются. Но я дошла до соседнего амбара, и там, у входа, встретила бодренького дедушку, который широким жестом пригласил меня зайти, потому что «вы пришли как раз куда надо!» Это был один из тренеров. «Неужели я вас нашла?!.» – «Ну, вообще-то от станции электрички за 10 минут до занятия отходит специальная маршрутка…»

Больше неприятностей и волнений не было. Была только радость. Меня встретили с распростёртыми объятиями, показали, где что. Старший тренер по внешности и характеру оказался классическим таким боцманом из книжек. Раздавшийся, но бодрый, усатый, с постоянными шутками-прибаутками, добродушный такой дедушка. Поставил меня в пару с опытным уже студентом по имени Луи-Мари (имя-то какое королевское!), и мы пошли снаряжать нашу двухместную яхточку, модель которой романтично называется «Четыре ветра». Кстати, когда я объясняла, на каком судёнышке я пробовала ходить в детстве, тренер сразу понял («Ну, такое маленькое корыто одноместное с парусом…» - «А, «Оптимист»?») Видимо, названия моделей – вещь международная. Приятно.

Этот день запомнился не каким-то особым восторгом от того, что «вот, наконец-то: упругие паруса, небо, вода, летим!» Ничего такого особенного я не ощущала. Хотя бы потому, что мне было некогда наслаждаться. Я старательно вникала в объяснения капитана Луи-Мари, пыталась с ходу запомнить, как что называется и что к чему присоединяется; а потом, на воде, и подавно было не до восторгов, потому что меня посадили на фок (передний парус), и надо было не тупить: например, не пропустить момент поворота, когда нужно пересесть на другой борт, увернувшись от гика. Гик, если что, – это часть рангоута, вроде как половина рея; присоединяется к мачте перпендикулярно, может крутиться вокруг мачты; к мачте и гику крепится основной парус яхты – по-русски этот парус называется грот; при повороте парус резко переходит на другую сторону, и гик, пролетая мимо, может дать по лбу или по затылку. А ещё надо было смотреть, чтобы, когда мы шли галсами против ветра, фок был повёрнут практически перпендикулярно направлению ветра и туго натянут. А когда по ветру – чтобы он, наоборот, набирал ветер.
И это всё ещё было несложно, а вот потом меня посадили за руль…

Хорошо, погода была идеальная для обучения: солнце, теплынь, ветер совсем несильный, но всё-таки был. Мы ходили от буйка к буйку, выполняли разные повороты – оверштаг (когда в середине поворота оказываемся носом к ветру), поворот через фордевинд (когда в середине поворота ветер дует в корму). Интересно, что у французов термины совсем свои – я вообще, кроме слова «фок», других общих терминов не встретила. У нас-то в русском языке весь морской словарь из голландского взят. Ну, а французы никогда не любили заимствований…

А после занятия пили чай с пирогом, который собственноручно испёк Жюль, парень из нашей группы. «А почему мы сегодня едим вкуснейший пирог от Жюля? - радостно вопросил тренер. – А всё потому, что Жюль в прошлый раз опоздал! А сегодня у нас было аж четверо опоздавших, так что, считайте, мы обеспечены пирогами на ближайший месяц!» Оказалось – правда: четыре девочки подъехали, когда яхты были уже спущены на воду. Тоже не могли найти «мореходную базу».
Мы ещё смеялись, болтали, обсуждали выезд на море, который предстоит нашей группе в мае, потом поехали в Париж на электричке. Всё-таки не зря в книгах пишут о морском братстве: это первая моя группа здесь, во Франции, где все существуют вместе, а не просто приходят на занятия, получают знания и уходят.

В этот день я засыпала совершенно счастливым человеком, с ощущением, что подо мной всё ещё качается палуба…


Сбыча мечт (окончание). Мощь двухсот голосов


Со второй мечтой всё было проще.

Мне со времён, когда я окончила музыкалку и отдохнула от неё немного, очень не хватает какого-нибудь более-менее профессионального музицирования. Песни под гитару я воспринимаю как занятие любительское, зато на пианино вот я последние полтора года играла довольно сложные вещи, и мне нравилось. Так тут, в Париже, у меня и пианино нет. Я играю в студенческом буфете, но там можно только вспомнить по разу пьесы, которые и так знаешь, а отрабатывать-то негде.

А тут в холле Сорбонны меня зацепило объявление о наборе в хор. Я заинтересовалась: в хоре я не пела с музыкалки. Тем более – там я была сопрано, а мне уже давно хочется попрактиковаться петь не только основную мелодию, но и второй голос, подголоски (тем более, и высокие ноты мне всегда давались с трудом, а вот пониже петь удобно). Я иногда включаю на компьютере песню и пытаюсь петь на два голоса с исполнителем. Или вот с моими подругами-вожатыми мы поём, это всегда здорово. Но – и всё. А хор – это ведь вообще что-то волшебное и мощное. Я несколько последних лет подумывала, в какой бы хор в Москве податься, но всё времени не было. Однажды даже прошла прослушивание в вокальный ансамбль РГГУ – так по времени не смогла ходить.

А тут – хор прямо в Сорбонне, и прям зовут всех желающих… Я замечталась. Но репетиции хора совпадали по времени с парусным спортом, и я выбрала паруса.

Потом оказалось, что это был набор в любительский хор Сорбонны, а есть ещё и профессиональный. Я снова оживилась. Туда тоже был набор, но – увы! – оказалось, что прослушивания уже полмесяца назад закончились. Эх… Я смирилась: значит – не в этом году, когда-нибудь потом.

И вдруг случайно, пролистывая гид для студентов Сорбонны, я наткнулась на страничку, посвящённую парижскому межуниверситетскому хору. Тоже профессиональный хор, просто они отбирают студенческий народ не только из Сорбонны, а со всего Парижа. Я полезла на их сайт – и выяснилась, что репетиции вечером в среду и иногда ещё в воскресенье. То есть опять же всё волшебным образом вписывается в мой график. Я полезла смотреть, когда там прослушивания. Облом: последнее было на прошлой неделе. На этой – уже первая репетиция.

Но тут я почему-то решила не стесняться и прийти прямо на первую репетицию. Ну, вдруг случится чудо, меня согласятся быстренько прослушать и возьмут. Было это на следующий же день после первых моих парусов. Волновалась я жутко, но всё-таки пришла. И оказалось, что многие на прошлой неделе не успели пройти прослушивание и будут проходить его сегодня. Меня присоединили к этой же компании.

Я больше часа ждала своей очереди в холле. Болтала с народом, чтобы не занервничать. Периодически из зала долетали голоса тех, кто проходил прослушивание. Было от чего начать трястись! Многие девочки пели поставленными оперными голосами и брали уверенно такие высокие ноты, какие мне и не снились. Куда мне до них, да ещё и с кашлем, который всё никак не проходит. Я сосала лечебные леденцы и настраивала себя, что надо просто спеть, как смогу, а там преподаватель сам поймёт, на что я способна.

И – ничего! Подошла моя очередь. Я рассказала, что 9 лет училась в музыкалке в России, что пела в сопрано, но ощущаю себя альтом, а потом по просьбе препода спела под пианино самую простую распевку вверх-вниз по трезвучию. С верхними нотами было тяжко, как я и ожидала: я их доставала, но сипленько. Зато с нижними всё получалось хорошо. Преподаватель объявил мне, что я где-то на границе между меццо-сопрано и первым альтом и что он меня записывает в первые альты. Я была счастлива.
 
Меня тут же отправили на репетицию. Огромный хор (просто хорище!) занимал весь сорбоннский амфитеатр Ришелье. Справа сидели сопрано, в центре сверху – альты, в центре снизу – тенора, слева – басы. Четыре голоса, с ума сойти! Я в жизни не пела четырёхголосных произведений! А мы ещё и с ходу стали разбирать не что-нибудь, а мессу Пуччини. Музыка великолепная, но сложно – ужас! Одно дело – если б я могла себе на пианино сначала свою партию сыграть, мелодию запомнить. Так нет, надо же было с листа петь. Но ничего, тупили все, так что я не сильно переживала. Потом всё равно всё устаканится. Но главное - я так радовалась, что я в альтах! В нашей партии не было ни одной ноты, которую я не могла бы взять. И не просто взять, а взять без напряга. Наконец-то я в своём голосе! А то попала бы в сопрано – и опять тянись до этих фа и соль второй октавы…

Межуниверситетский хор, видимо, действительно хорошего уровня, потому что всё-таки мы разобрали за оставшийся час солидный кусок мессы, спели – и звучало это уже сейчас впечатляюще. Ну, представьте: двести человек, огромный зал. Откровенно фальшивящих здесь нет и в помине, сопрано – вообще примы какие-то, как они поют! Ребят много – что теноров, что басов, и звучание у них такое мощное! а я ведь раньше только в детском хоре пела, без мужских голосов… И эта мощь, и красота, и счастье сбывшейся мечты (второй за два дня!), и торжественность музыки, и слова молитвы… Представляете, с каким воодушевлением я в этот вечер пела «Gloria in excelsis Deo»?!.


Хор


У меня пошла вторая неделя учёбы, но рассказать больше хочется не о лекциях – семинарах (на них – ничего особенного), а о том, что меня согревает помимо обязательных занятий.

Вот о хоре.

Сегодня я возвращалась с репетиции, и хорошо, что было уже темно и плохо видно лица: подозреваю, что со стороны моя восторженная улыбка от уха до уха смотрелась как минимум оригинально.

Не помню, где вычитала сравнение – нечто вроде: «бережно нести в себе счастье, как маленького пушистого котёнка». Так вот – это не то ощущение. Котёнок – крохотный, а хор в двести человек – это такое счастье, которое вместить в себя совершенно невозможно, и оно плещет во все стороны на каждом моём шаге.
И всё же – вот только сейчас, пять минут назад, вся эта громада была во мне. То есть правильнее, конечно, сказать, что – наоборот, я была частью хора. Но одно не исключает другого. Когда я пою в хоре, себя почти и не слышу (разве что тогда, когда мимо нот мажу). Зато слышу все голоса разом. Беру дыхание, вступаю – и в этот момент раздаётся не один, давно привычный голос, а целых несколько разом, да каких мощных! И как будто все они во мне, и я чувствую себя – с чем бы это сравнить поточнее?.. – ну, органом в католическом соборе!

Хор и правда огромен: вместе мы целиком заполняем самую большую аудиторию Сорбонны – амфитеатр Ришелье. У нас четыре голоса: сопрано, альты, тенора и басы (да, есть и молодые люди, и их лишь немногим меньше, чем девушек!) Каждый голос ещё подразделяется на первых и вторых, то есть максимум мы могли бы петь на все восемь голосов. Но произведения у нас четырёхголосные, и лишь изредка встречаются такты, где один из четырёх голосов разделяется на два.

Я – в первых альтах. На прослушивании меня определили как меццо-сопрано, тяготеющее к альту, но посадили всё же в альты, чему я очень рада. Всю жизнь была в сопрано, страдала на высоких нотах, пела только основную мелодию – а второй голос ведь сложнее и интереснее петь!

Руководитель хора с первого же занятия начал учить с нами четырёхголосную мессу Пуччини. Это произвело на меня более чем сильное впечатление: музыка восхитительная, что и говорить! Такой красоты мне в жизни петь не приходилось! Тем более что это месса, духовная музыка – что может быть величественнее и светлее?

Я, правда, переживала, потянем ли мы вообще такое с ходу, не спевшись-то. Но оказалось – уровень хора великолепный. Народ по нотам, которые видит первый раз в жизни, без подготовки, с листа поёт со словами. Мне такое не то чтобы не снилось – нет, если б мы что попроще пели, и я бы так могла, но у нас-то Пуччини! с красивыми ходами, модуляциями, постоянно возникающими то бемолями, то бекарами… А народ берёт и поёт. А кто не такой слухач, без лишней фальши идёт за остальными. И звучит хорошо, тем более что – голоса! Какие девочки-сопрано пели на прослушивании! С их округлыми, серебристыми, профессионально поставленными голосами они вполне могли бы быть солистками, а не только в хоре петь (наверное, они и в самом деле студентки с вокального отделения университета).

Каждая из четырёх партий в мессе Пуччини – не подголосок, а полноценная мелодия, и каждая – со своим характером, а вместе это и вовсе что-то непередаваемое. Сопрано, конечно, большую часть времени ведут, да их и слышно лучше других голосов всегда, потому что самый высокий голос ухо проще всего выделяет. У них действительно красивая партия: в Kyrie eleimos горестная, покаянная, в Gloria нетерпеливо-радостная, в Laudamus широкая и светлая.

А у нас, альтов, партия более устойчивая, что ли. Больше крупных нот, меньше суеты. Мы тише, скромнее (хотя бы потому что сопрано приходится для того, чтобы легче было брать верхи, открывать рот шире и петь громче, а нам - нет). Это очень по мне. В мессе я особенно люблю то место, где сопрано замолкают, мы остаёмся с тенорам и басами – и получается, что верхний голос у нас. Это там, где после праздничной Gloria начинается спокойная Et in terra pax hominibus. Я так рада, что эту (действительно - самую умиротворённую и благодатную) часть мессы композитор отдал именно альтам…

Есть у меня и ещё одно любимое место – в Laudamus мы в какой-то момент, перекликаясь с сопрано и поддерживая одна партия другую, широкими, полными нотами идём вверх и на крещендо! К самой кульминации всей части, к glorificamus, к этому верхнему ми бемолю у нас и к каким-то заоблачным высотам у сопрано! И доходим, представляете – доходим!! и голоса звучат просторно и безгранично, как небо…

Это чудо и это счастье – быть частичкой такой музыки.


Ровно месяц


Сегодня ровно месяц, как я приехала во Францию. Надо, как водится, подвести итоги. Но итог один пока: всё проходит хорошо. Больше подводить нечего. Потому я просто запишу здесь несколько разрозненных впечатлений последних дней.

***

Вот, например, хотела рассказать в нескольких предложениях, как я тут живу, получился следующий текст:

Начало октября.
Дали стипендию.
Купила ветровку для парусного спорта.
Закупилась едой.
Пригласила в гости одногруппниц.

Середина октября.
Стипендия почти кончилась.
Сдала ветровку обратно в магазин.
Закупилась едой.
Пригласила в гости одногруппниц.

Ладно, не пугайтесь, всё хорошо, на самом-то деле. Просто на нашей яхт-базе обнаружились общественные ветровки, а в повседневной жизни мне сейчас ветровка вроде и ни к чему: плаща, куртки и зонта хватает. А деньги никогда не лишние, когда живёшь на стипендию.

***

Но даже если они – вдруг! – кончатся, я знаю, что с голода и тогда не умру! Хотя бы потому, что я обнаружила недалеко от нашей студенческой столовки чудное заведение – бесплатную столовую. Серьёзно! Я была поражена. Столовка, где четыре раза в сутки выдают еду всем, кто в ней нуждается. Ну, нуждаются, конечно, в основном бомжи, которых тут сто-о-олько!.. сто-о-олько! сколько нам в Москве и не снилось. Но туда и просто какие-то бедно одетые люди приходят. В общем, чудное место. Финансируется, наверное, самими волонтёрами, которые там работают. И прохожими: на двери висит почтовый ящик со щёлочкой для монет. И я нет-нет да и опущу туда евро или пятьдесят центов. На всякий случай. На будущее :)

***

Различие в ценах, конечно, ощущается. Тут всё дороже. Но зато! Знаете, чем отличаются французские итальянские колготки Sanpellegrino от аналогичных русских итальянских колготок Sanpellegrino? Правильно. Они не рвутся…

***

А отличие французских мужчин от русских? Они, хоть ты тресни, красавцы – как на подбор! Даже я, которой обычно до лампочки, лишь бы человек был хороший, это заметила. Девушки как девушки, а мужчины красивы независимо от возраста. Изящные, умные черты лица, внимательная улыбка, вьющиеся тёмные волосы, лежащие всегда аккуратно, но как будто это они сами, ненароком так уложились, элегантность какая-то врождённая, даже если одежда – это джинсы, кеды и мешковатая толстовка. На французов приятно просто смотреть. Это один из моих основных культурных шоков.

***

Ну, и я была бы уже не я, если бы здесь не прозвучало ни слова о музыке.

Не устаю восхищаться пуччиневской мессой... Она открывается мне страница за страницей, как захватывающая книга.

Вот, кажется, лучше покоя в Et in terra pax hominibus и полёта в Adoramus ничего уже и быть не может – но мы разбираем дальше, а там вдруг соло у басов. Я слушаю их, и у меня в груди растёт огромная радость и гордость за то, какие они мощные, какое благородство в этих голосах и в этой мелодии.
А когда им отвечают сопрано… Дорогие мои близкие люди, серьёзно – бывало ли у вас так, что от чего-то недосягаемо прекрасного хотелось плакать и действительно, без всяких гипербол и прочих фигур стиля, сами собой выступали слёзы? Это правда, так бывает, поэты-романтики не врали! Когда я слушаю такую музыку, как это соло у сопрано, я проживаю её так, как проживают день истинно счастливые люди – те, которые понимают, что они счастливы. И кажется, что ничего не надо для счастья, кроме этой мелодии. И хочется, хочется, хочется жить, петь, славить, благодарить!..

Я не виновата, что все эти восторженные слова уже сотни раз были произнесены до меня по сотне других поводов. Но что ж, если это – правда?
Я не ищу в интернете запись мессы, не слушаю вперёд то, что мы ещё не прошли. Пусть каждую неделю будет новое чудо.


Боевое крещение


И вот сейчас, в разгаре учебной недели, в ночь, стараясь не думать о том, что завтра к первой паре, сажусь за компьютер записывать события сегодняшнего дня.
Пытаюсь не обращать внимания на возмущённые восклицания той Ленки-отличницы, которая, оказывается, всё ещё живёт во мне: «Позор! Безответственно! Завтра весь день насмарку пойдёт! Посуда стоит немытая! А как же немецкий? А диплом – ты им вообще когда-нибудь займёшься?..» Ладно уж… Немецкий – с утра, диплом – на выходных, завтрашний день – переживу как-нибудь. Надо записать.

Не каждый же день у человека бывает боевое крещение.

Вторник – день занятий по парусному спорту, но под парусами нам сегодня ходить не пришлось. И тем не менее я получила самое настоящее боевое крещение.

Все предыдущие тренировки проходили при исключительно хорошей погоде. Даже если на неделе гуляли тучки, по вторникам они, будто сговорившись, отправлялись поливать дождями север Франции, а также, насколько я знаю по сообщениям с родины, посыпать снегом европейскую часть России. Нам же оставалось почти летнее солнце и летние же облака (белой гуашью по краям неба), смысл которых преимущественно в том, чтобы иногда дать отдохнуть утомлённым глазам «мореходов», спрятав на полминутки искристые солнечные блики, летящие от воды. Наше озеро тогда прикидывается тёмно-серым, матовым, сердитым. Но в такую погоду оно не может долго дуться: облако соскальзывает с солнца – и у нас снова лето. Ветер соответствует общему курортному настроению: дует несильно, разве что иногда развлекается, стихая ни с того ни с сего либо, наоборот, подзадоривая нас неожиданным, но вполне дружеским порывом (и тогда яхта, полностью расправив – в кои-то веки! – и фок и грот, накренившись, вспарывая бортом воду – несётся, летит среди брызг!..)

В прошедшую субботу у нас было 24 градуса тепла, в воскресенье – тоже ясно и хорошо. В понедельник в очередной раз решила начаться осень (неловко как-то, середина октября всё-таки). Но сегодня с утра – что за чудо! – меня с самого подъезда снова окатило солнцем и синевой. Ну, я что – против, что ли? Лето так лето, прекрасно, тем более что в середине дня предстоят паруса.

По пути в университет я поняла, что последняя пара однодневных линз, которую я берегла специально для сегодняшнего занятия, потрачена впустую: левый глаз явно «не принимает» линзу, раздражается, чешется – в общем, линзы пришлось снять и выбросить. Я опять надела очки. Ладно, в конце концов – всё равно дождя нет.

Выйдя с первой пары в красивейший внутренний двор Сорбонны, тут же поняла, что ой не зря я захватила свитер… Погода передумала. Всё-таки осень.

Ещё час я провела в другом здании Сорбонны, которое называется Maison de la recherche (Дом исследований) и расположено на улице Serpente (почти буквальный перевод – «Извивающаяся улочка», прям-таки местный Косой переулок…) Так вот, за этот час погода передумывала ещё раз пять: то всё уныло, а то вдруг опять лепота и хочется скинуть свитер. Я теперь понимаю, почему деревья здесь не торопятся желтеть: парижская осень, судя по всему, – ужасно вздорная дама со множеством причуд и капризов. Не дождёшься. То «Иду-иду!», то «Ой, я ещё шарфик под цвет не подобрала!»

Кончилось всё мерзенькими облачками, затянувшими-таки небо. Я болела за солнце, честно. В серости существовать тяжелее. А тут ещё, приехав на вокзал, я узнаю, что электричку, на которой было бы в самый раз поехать на паруса, отменили, а следующая – примерно через полчаса. То есть я не успеваю не только пройтись по любимой дороге от станции до «мореходной базы», но и вообще безнадёжно опаздываю на занятие. Я подрасстроилась. Нет, не потому, что во мне снова проснулась Ленка-отличница, которая в своё время не понимала, как это можно опаздывать на занятия. А по той совершенно практической причине, что, выходит, с меня на следующее занятие пирог – по традиции, как с опоздавшей, - а у меня нет духовки, чтобы его испечь. Дожидаясь поезда, я уже начала вспоминать, у кого из здешних друзей может быть нормальная духовка. Не вспомнила, решила, что «подумаю об этом завтра», ушла с головой в Бальзака.

На станции меня встретило всё то же плоское серое небо. Гляжу на телефон: ну, так и есть, до занятия пара минут. Маршрутка, подбирающая всех наших от станции, должна была уже уехать: она отходит в сторону базы за десять минут до начала. Прикидываю про себя: идти шагом двадцать минут – бегом, стало быть, 12 – 15… Может, успею до деления на экипажи?..

 – Salut! ;a va?

С этой французской восхищённой интонацией, как и положено при встрече…

Так, выходит – я не одна опоздала. Можно сделать даже более сильное утверждение: я не единственная Лена, опоздавшая на занятие. Потому что передо мной на перроне стоит ещё одна Лена из нашей группы, девочка из Болгарии.

(Это я пишу: «Лена», а на самом-то деле и меня и её тут все зовут «Элена». Французам тяжело произносить имя «Лена» с ударением на первый слог, да к тому же срабатывает тенденция к какому-то полногласию, что ли, – и начальная гласная «Э» в «Элена» им почему-то тоже сильно упрощает произнесение. О том, чтобы называли хотя бы «Елена», с Й в начале, даже не заикаюсь…)

Отвечаю болгарской Лене (само собой, по-французски) что сава-то сава, да только поезд отменили, опаздываем и… «И, – хочу прибавить я, - сейчас мы с тобой вместе в качестве разминки и разогрева в спортивном темпе побежим на базу». Но я случайно опускаю взгляд и понимаю, что всё, не судьба: у Лены очень красивые полуботиночки на высо-о-оких каблуках. Всё. Будет два пирога на следующем занятии.

Но! Никогда, никогда всё-таки не надо расстраиваться заранее. Человек, даже очень умный, ещё не научился предсказывать будущее. Откуда нам было знать, что водитель маршрутки (один из наших тренеров) именно сегодня решит подождать народ подольше? А он решил. Мы с Леной кинулись к машине, размахивая руками и сумками, чтобы нас заметили. Радостно влезли внутрь. Глядим из окна – а вслед ещё пол нашей группы валит. Все на одной и той же электричке, первой после перерыва, приехали.

Набились как сельди в бочку (французы говорят: как сардины в банку…), даже мест не всем хватило. Мальчишки усадили девочек. Доехали очень весело. Запоздали, конечно. Но ведь когда опаздывает вся группа, да ещё и во главе с одним из тренеров – это, к счастью, уже не считается опозданием!


Боевое крещение (продолжение). Испытания


Сегодня первый раз было сказано всем без исключения надеть водозащитные комбинезоны – на случай падения в воду.

И не зря…

У меня опять был новый капитан – итальянец Давид. Когда мы с ним вышли из-под навеса на площадку и отправились снаряжать яхту (это делается ещё на земле), начал накрапывать дождь. Мы, как и положено храбрым морякам, даже не обменялись огорчёнными взглядами по этому поводу. Дождь так дождь, ещё когда записывались на паруса – знали, на что идём.

 – Ну, – сказал Давид, – ты ведь уже снаряжала яхту?
 – Пару раз…
 – Так, и с чего бы ты начала?..

Я удержалась от того, чтобы поинтересоваться, решил ли Давил реализовать на мне свой педагогический потенциал и потому экзаменует – или он правда забыл, с чего начинать. Так бывает. Мой первый капитан Луи-Мари, например, не помнил, в каком  порядке продевать шкот через системы блоков (то ли гика-шкот он по-русски называется, то ли грота-шкот… В общем, канат, которым управляется основной парус!)

В любом случае, теперь я пожалела, что так и не удосужилась залезть на сайт нашей группы и посмотреть там для повторения видео «Как снаряжать яхту «Четыре ветра». Сейчас сильно раздумывать было уже некогда, тем более что дождь усиливался. И я бойко ответила капитану, что начинать будем с фока. Или с грота.

 - Давай! – сказал Давид.

Далее представьте себе барабанную дробь, идущую на крещендо. Или – глубже, объёмнее, звучнее – тремоло литавр, которое начинается глухо, но становится всё навязчивее, всё сильнее, пока, наконец, не перетянет на себя всё внимание и не станет главным действующим лицом в оркестре, перекрывая своим громом несчастные скрипочки и крикливые трубы, сколько бы их ни было. Так, пока мы скакали вокруг яхт, разрастался дождь. Когда мы поставили грот (большой парус), ветер уже так метался то в одну, то в другую сторону, что гик (балка, перпендикулярная мачте; к ней крепится нижняя часть треугольного паруса) вместе с гротом с неимоверной скоростью перелетал с борта на борт, грозя проломить голову первому же зазевавшемуся матросу. Приходилось одному человеку его держать, а второму – делать всё остальное. Один раз пальцы у меня соскользнули, и гик вырвался: всё-таки парус под таким ветром – это сила! Даже если это парус нашей маленькой яхточки.

Мы первые закончили и были уже готовы спускать яхту на воду. К этому моменту дождь лил уже не отдельными каплями, а целыми струями, волосы мои можно было выжимать, а водозащитные свойства комбинезона вызывали у меня ряд вопросов. Кроссовки не досохли ещё с прошлого раза, а теперь и вовсе изрыгали воду при каждом шаге. Сквозь двойную завесу (дождь и безнадёжно забрызганные очки) мир стал очень дискретен – весь в крапинку. Все звуки, кроме всё крепчавшего ветра, тоже были дискретны и прерывисты: оглушительно хлопали на ветру паруса, доносились рваные фразы, вскрики, оклики. Что говорил Давид – я с другого конца яхточки уже не слышала. Но вроде поняла, что мы сначала пропускаем вперёд вон ту яхту, а потом спускаем на воду нашу.

Двое парней повезли своё судёнышко вниз по склону. В момент поворота ветер со всей силой налёг на их грот – и яхта с шумом завалилась набок. Мы с Давидом бросились на выручку. Перебарывая ветер, еле-еле смогли вытащить её обратно в вертикаль – «судёнышко» оказалось тяжеленной громадиной! Только вдвоём, завалившись животами на борт, можно было удержать её от нового падения.

Пока помогали ребятам, с тоской могли видеть, как наша белая красавица-яхта точно так же в свою очередь, не выдержав напора ветра, валится на асфальт. Как они беспомощны, наши яхточки…

Дали команду для уменьшения площади парусов убрать гроты. Мы кое-как отцепили огромный, тяжёлый, набравший воды белый треугольник грота от поникшей мачты – и только тогда смогли поднять яхту.

А вот единственный экипаж, успевший спустить своё судно на воду, грот убрать не успел, и яхту перевернуло уже в воде. Хорошо – сами ребята на тот момент ещё топтались на причале. Зато ветер сразу развернул судно так, что мачту с притопленными парусами занесло под пирс – и вытащить её усилиями даже всех тех, кто прибежал на помощь, не удавалось. Давид вскочил на перевёрнутый корпус яхты и, встав на киль, попытался своим весом перетянуть её, заставить выправиться – но и это не помогло. Только тренеры на моторке смогли развернуть её так, чтобы мы совместными усилиями, вцепившись в швартовочный канат, вытянули наконец яхту.

Дальнейший спуск на воду по погодным условиям отменили: прогноз на следующий час не придавал уверенности. Мы убрали паруса, сбухтовали шкоты – в общем, всю снарягу сложили и яхты отвезли на обычные места стоянки. Всё это под утихающим дождём.

И только мы закончили, как – точно по сценарию какого-нибудь приключенческого фильма! – выглянуло солнце. Буквально сразу, как будто кадр сменился. Стандартный такой режиссёрский ход, работа на контрасте. Если приглядеться, жизнь иногда очень напоминает то ли фильм, то ли роман… Или это они иногда напоминают жизнь?..


Боевое крещение (окончание). Морской бой


Погода продолжала капризничать, дождь то начинался, то переставал, но таких сумасшедших шквалов, как в первый час, на нас уже не обрушивалось. Чтобы не терять день, тренеры решили развлечь нас, предложив опробовать другой тип судна, сильно более древний – гребной.

Мне при виде этих плавсредств вспомнилась уж не помню какая по счёту серия "Приключений капитана Врунгеля", где Врунгель с Фуксом гавайцев изображают.

Нам выдали доски как для сёрфинга и по веслу (обычному, с одной лопастью). На досках можно было сидеть верхом, стоять на коленках или – для совсем отчаянных – грести стоя. Предупредили, что это развлечение необязательное, потому что падение в воду ну очень вероятно. Ну и ладно, одежда-то всё равно уже влажная, чего уж там. Меня другое волновало, и хорошо, наверное, что я ещё способна думать о таких моментах. У меня ж очки, и они одни, других нет, и линзы тоже кончились. Если я упаду в воду, они с меня соскочат – ну просто как пить дать… И потонут… А так хотелось почувствовать себя гавайцем с веслом!..

Ну, я выпросила у тренеров кой-какую верёвочку, привязала её к очкам, кое-как зафиксировала очки на голове. Даже вокруг хвостика обвернула, чтобы надёжнее было. Смотрелось, наверное, это очень смешно, зато я смогла воссесть на доску, и мы вместе с Давидом отчалили навстречу другим «гавайским» экипажам. Завязался настоящий морской бой с визгом, брызганьем, манёврами, взятием на абордаж и переворачиваниями друг друга. Тренеры не возражали: происходило всё на глубине не более чем в человеческий рост. Я периодически напоминала Давиду, что нам с ним вот вообще незачем переворачиваться, потому что очки-то последние, хоть и на верёвочке. И мы искусно маневрировали и не переворачивались.

После этих баталий для всех промокших был тёплый душ, а потом, как всегда, пили чай – в этот раз с бельгийским шоколадом, ибо опоздавший на прошлое занятие парень оказался бельгийцем. Он ещё привёз пиво, которое делают прямо в его родной деревне. Вот бы и у нас, в России, человек, приехавший из глубинки, мог бы похвастаться чем-то, что делают в его деревне!

Мы окончательно отогрелись и уже вовсю обсуждали планы на будущее. И просто болтали.

Добравшись домой после вечерней лекции по литературе и снимая свитер, я обнаружила в волосах что-то явно инородное. Потянула – моя верёвочка для очков!
Выходит, я её от хвоста не отвязала и полдня с ней проходила, вот потеха для окружающих! Ну, а для меня – такое вот напоминание о прошедшем дне, когда были первые настоящие трудности, когда мы в первый раз кидались выручать друг друга и в первый раз от души дурачились все вместе.

 
Жить или писать


Это удивительно, но мне оказалась близкой и запала в душу мысль, высказанная не кем-нибудь, а Жан-Полем Сартром! Вот уж с кем из писателей у меня до сих пор не было никаких точек соприкосновения…

Да, надо признать, что мы не так уж коротко знакомы. Фактически – только по лекциям, по «Мемуарам благовоспитанной девицы» Симоны де Бовуар (ближайшей соратницы Сартра) и по единственному пока осиленному мной роману («Возраст зрелости»), который я дочитывала из принципа, из дурацкой отличнической гордости и нежелания бросать начатое. Но ведь иногда по паре страниц можно понять, что писатель «не твой».

В Сартре меня сразу же оттолкнуло то, что он с нескрываемым презрением относится к большей части людей, живущих на земле. Это видно, помимо прочего, из описаний некоторых (в основном второстепенных) персонажей романа. Читаешь – и понимаешь, что Сартр заранее расклассифицировал этого героя как мелкого и слабого, а того – как типичного представителя ненавистной буржуазии. Понимаешь, что для автора такие люди – не более чем уродливые насекомые. И вглубь, в их души, он заглядывать не будет. Потому что он заранее решил, что там нет и не может быть глубины. Максимум того, что он им даст – какое-нибудь животное чувство (например, страха) или желание наживы. Он их уже расклассифицировал, понимаете? Он себя поставил выше их, приписал себе на этом основании право судить их – и рассудил. Он их не любит, зато судит.

Как бы ни были точны наблюдения Сартра над этими людьми, какой бы блестящий анализ он ни приводил, я не приму этих описаний. Сказанное без любви, с презрением, не может для меня быть истиной. Нельзя по-настоящему узнать человека, которого заранее презираешь. Нельзя, не полюбив человека, судить его.
Зато главные герои романа куда как привлекательны! Это может быть подлец (причём совершенно сознательно идущий на подлости), но притом порывистая и талантливая натура (Даниэль) – и вот он автору интересен, вот это сильная личность, заслуживающая внимания! Или Матьё, нежелание которого заводить семью (когда после многих лет любовной связи его девушка всё же – вот неожиданность – забеременела!) описывается не как трусость, а как похвальный отказ опускаться до буржуазного образа жизни. Зато Матьё прежде всего ищет свободы. И этим он, конечно, сильнее и выше всех. А девушка его, само собой, представляет буржуазные ценности. Она куда менее интересная личность: она всего лишь ухаживает за старой больной матерью и не хочет делать аборт…

Дорогой Сартр! Уже по этому роману я могу сказать, что у нас с вами настолько расходятся системы ценностей, что наше знакомство можно было бы, наверное, и не продолжать. Ну, или продолжить попозже, когда я прочитаю тех авторов, которые мне ближе по духу. Можно было бы… если бы не семинар по литературе XX века, где на последней лекции – вдруг! вообще не помню, по какому поводу! – наш профессор привёл такое сартровское изречение:

Vivre ou ;crire - il faut choisir.

Жить или писать – приходится выбирать.

И дальше какое-то время я лектора уже не слушала, потому что эта фраза, которую я зелёной ручкой медленно переписывала на поля, ввела меня в ступор своей абсолютной истинностью – по крайней мере, в отношении моего личного опыта. Так бывает, когда то, что давно смутно вертится у тебя в голове, кто-то другой вдруг точно, афористично облекает в слова. Эта истина, думаю, была ох как выстрадана Сартром, и я это почувствовала.
 
Как вам известно, с момента моего приезда во Францию я веду живой журнал. Так как эти заметки я выношу на всеобщее обозрение, отношение у меня к ним по крайней мере столь же серьёзное, как когда-то к школьным сочинениям, то есть я стараюсь, чтобы это были грамотные, связные, выстроенные, искренние, точные, в конце концов – интересные тексты. Поэтому эту деятельность (которая до последнего времени была довольно регулярной) вполне можно было бы охарактеризовать серьёзным глаголом «писать».

А знаете, как при этом по-другому воспринимается собственная жизнь? На окружающих людей, на события – и на себя тоже! – смотришь со стороны, как бы через объектив фотоаппарата. И каждый раз, когда попадается «интересный кадр» (неожиданное событие, зрительное или музыкальное впечатление, любопытное противопоставление между чем-то  русским и его французским аналогом), думаешь: «О, вот это надо записать!» И уже не столько проживаешь момент, сколько подбираешь слова поточнее. Не напрямую воспринимаешь всё, а через язык. Это не хуже и не лучше, не ярче и не бледнее, просто это вообще по-другому.

Так получилось, что и за пару дней до моего знакомства с этой сартровской фразой, и потом ещё на целую неделю каникул я отложила «фотоаппарат» и позволила себе «просто жить» (в этом причина моего затянувшегося молчания в живом журнале). Гуляла, общалась, сидела в библиотеке, искала по ночам прямые трансляции фигурного катания... Впитывала. Максимум, что делала – заметки (зарубки!) на будущее. Парой словосочетаний, чтобы не забыть, чтобы потом вернуться, вспомнить и воспроизвести. Интересно, получится?.. Но это я откладывала на неопределённое потом…

И всё же я не зря так долго не заводила живой журнал. Я же знала, что способ существования, который Сартр обозначил словом «писать», затягивает. И вот сегодня опять ночь, и опять я села что-то записывать (вместо того, чтобы готовиться к завтрашней контрольной по немецкому). Перечитывая, понимаю, насколько наивными выглядят (особенно для моих учителей) мысли, которые удалось ухватить и хоть как-то изложить. И всё-таки сам процесс схватывания и запечатления чего бы то ни было в словах – это огромное удовольствие, от которого отказываться жалко. Потому – буду пока писать…


Воскресная репетиция


Раз в месяц нам устраивают большую репетицию хора в воскресенье. Не просто большую – шестичасовую. Даже семи-, если учесть, что в середине ещё час перерыва на обед. Моя подруга Валя, закончившая Гнесинку, утверждает, что даже профессиональные оркестры столько не мучают. Ну, видимо, профессионалам оно и незачем, а нам – время на распевку, раскачку, разбор текста, расстановку нюансов и акцентов, добавление всякой выразительности, а ещё услышать другие голоса, а не только себя... Было чем заняться.

К концу репетиции уже чувствовалось, что подустали. Но и распелись. У нас сейчас всё та же месса Пуччини: она длинная, мы только-только перевалили за середину. И вот в какой-то момент мы уже энный раз подходим к прекрасному соло у басов, они берут дыхание, чтобы вступить, все остальные  выдыхают и готовятся наслаждаться – и тут дирижёр говорит, что «всем спасибо, на сём репетиция окончена».

Знаете, что было дальше? Мы ведь весь день пропели, с десяти утра до пяти вечера, - и, казалось бы, тут-то мы должны были (завопив ура) быстренько разойтись по домам, пока дирижёр не передумал. Все, и правда, стали собирать ноты, но тут кто-то из басов, не удержавшись, всё-таки запел вполголоса их соло. Кто рядом в сумке копался – услышал, подхватил. Остальные басы тоже загудели. Тут и мы, альты, хоть это и не наша партия, запели их мелодию на октаву выше. А справа сопрано повели свои красивые опевания и модуляции, от которых у меня по-прежнему радостно сводит всё внутри, сколько бы я их ни слушала. Мы, конечно, пели не так старательно, как только что на репетиции, зато с самой искренней радостью людей, получивших долгожданную свободу. Мы ни о чём не думали, нами никто не дирижировал – мы просто пели, глядя друг на друга, и видно было, что все мы получаем огромное удовольствие от того, как звучит эта праздничная мелодия в пустом воскресном университете.

Допели, понимающе улыбнулись друг другу (как бы извиняясь за эту внезапную прихоть) и стали понемногу расходиться. Момент единения прошёл, нас разнесло по разным концам Парижа, а завтра мы пойдём на пары в разные университеты. И даже если в один и тот же, то в разные аудитории и группы.

И всё-таки если на неделе кто-нибудь в университетском дворике или просто на улице, замечтавшись, начнёт, пусть даже без слов, напевать:

Qui tollis peccata, peccata mundi…

 – я тут же узнаю своего и, если только не застесняюсь, даже подхвачу. Здорово, когда тебя с другими людьми объединяет что-то большее, вечное и красивое.


13 ноября 2014 года


Где ещё и когда ещё будет у меня такой вечер, как сегодня!..

Мне здесь, в Париже, на голову сыплется подарок за подарком, как будто кто-то решил показать мне все возможные радости французской жизни.

Заметка будет местами несколько «девчоночьей», сильно не ругайте. И опять про музыку. Боюсь, по моему жж может сложиться ощущение, что я в Париже ничем другим не занимаюсь. Спешу вас успокоить: я не только честно хожу на занятия, но даже и регулярно занимаюсь дипломом, засиживаюсь по нескольку часов в день в библиотеках – сорбоннской и Сент-Женевьев. Просто в жж попадают самые яркие впечатления из серии «Не могу не рассказать», а они почему-то часто именно музыкальные.

Предыстория. В первые дни в Париже я познакомилась в студенческой столовке с пианистом Кайлем. Начался разговор стандартно – с того, из какой я страны (по акценту-то понятно, что не из Франции). Обсудили, кто чему учится. Оказалось, что Кайль – с музыкального факультета (пришёл получить музыковедческое образование), а так – начинающий профессиональный пианист. Я, конечно, выразила свои восторги, не могла не сказать, что играю немного и вообще классическая музыка – одно из моих главных увлечений. Рассказали друг другу, кто что играет сейчас. Обсудили любимых композиторов. Я пожаловалась, что инструмента нет. Под конец, довольные друг другом, мы обменялись электронными адресами. На чём, думала я, всё и кончится.

Но Кайль не пропал, а стал иногда вытаскивать меня на всякие музыкальные мероприятия. (Совершенно по-дружески, как музыкант музыканта, не подумайте чего лишнего! я уже вижу ваши понимающие улыбки и слышу одобрительно-подбадривающие фразы… Как же я вас люблю, дорогие читатели моего журнала! Почему у нас нельзя девушке просто благоприятно отозваться о молодом человеке? Если что, я тут со многими людьми радостно общаюсь: среди моих хороших знакомых есть ещё, например, органист Жюльен, про которого надо бы потом отдельно рассказать, девочка Полин, которая учит русский язык, народ с парусного спорта, с танцев и хора…)

«Мероприятия» были всякие. То мы шли играть на пианино в какой-нибудь аудитории Сорбонны (которую Кайль, как студент музыкального факультета, мог забронировать заранее). То в компании с девочкой-пианисткой из Швеции пили чай и устраивали друг другу концерт (в квартире у Кайля стоит рояль!..) Один раз – просто компанией выехали в пригород побегать в парке: это как раз было 1 ноября, когда в Париж неожиданно очередной раз вернулось лето, и в джинсах и водолазке было жарко!!

А сегодня Кайль повёл меня на концерт русского пианиста Алексея Володина. Слушайте, ну когда ещё меня встретят у метро, угостят ужином в японском кафе, сводят послушать великолепнейшего пианиста и отвезут домой на такси?! И всё это не потому, что за мной ухаживают, а просто потому что я – девушка, а тот, кто пригласил провести вечер, – молодой человек. Приятно – не передать. Я вообще не думала, что так бывает. Ну, то есть бывает, но в американских и французских фильмах. А если б вдруг в Москве мне кто-нибудь из молодых людей такой вечер устроил, я бы очень серьёзно задумалась, с чего бы это.
А русский пианист, среди всего остального (тоже замечательного), играл Скарлатти. Я здесь, в Париже, уже третий раз слушаю сонаты этого барочного композитора. Так получилось, что их включили в программу и другие два пианиста, на концертах которых я побывала. Да я и раньше слышала Скарлатти, а что-нибудь простенькое, может, даже и играла в музыкалке – не помню точно, но вероятность, и ненулевая, имеется. Но вот ни разу не тронула меня эта музыка. Ведь в ту же эпоху писал Бах, и в одном ряду с баховскими органными прелюдиями, токкатами и фугами, с этим ураганом мыслей и чувств, когда впечатлительного слушателя вроде меня мечет от скорби к восторгу и обратно, - рядом с Бахом элегантненькая клавесинная музыка Скарлатти с её вычурами и украшениями казалась слишком легкомысленной, светской, придворной.

А сегодня я наконец услышала. И оценила. Как всегда, нужно было всего лишь попасть на действительно хорошее исполнение.

Володин играл – легко. Ничем не утяжелил тончайшую ткань мажорных сонат. Техника исполнения (а там правда виртуозность нужна) не выпирала, а была чем-то само собой разумеющимся. Как гобелен, сотканный так искусно, что любуешься картиной на нём и почти забываешь, что он весь – тысячи завязанных узелков.
Понятно, что многие пианисты владеют блестящей техникой. Но искушение щегольнуть ею, слегка сакцентировать виртуозное место не все перебарывают.

Володин почти не использовал правую педаль – и потому не проскальзывало никакого излишнего, анахроничного лиризма. Но и сухости, педантства и дидактичности не было. Всё прозрачно и невесомо. Тонкие осенние ветки в инее на фоне чистого неба.

Я залюбовалась. Каждая соната была ювелирным украшением – может, и безделушкой, но какой! Ни следа пошлых излишеств и аляповатости. Всё в высшей степени изящно и благородно. Пианист, играя, поворачивал украшения то одной стороной, то другой – и хотелось ещё и ещё восхищаться тем, как искусно переплелись нити драгоценных металлов в оправе, как переливаются драгоценные камни и как искусно выписаны эмалевые миниатюрки. Буквально невозможно было оторваться – от начала и до конца сонаты.

Вот такой очередной музыкальный подарок – на этот раз из эпохи барокко. И просто замечательный вечер.


Заметки на полях парижской жизни


Сегодня ровно два месяца, как я живу в Париже. Как и месяц назад, отмечаю эту круглую дату подборкой разрозненных впечатлений, записать которые у меня всё никак руки не доходили.

***

Решила сегодня Лена убраться в своей общажной комнате (с кем не бывает). Но тут же – странное дело! – меня потянуло вместо этого сесть за компьютер и срочно написать эту заметку. И виновата не только моя лень (хотя меня вообще-то не просто так Леной назвали…) и даже не желание похвастаться тем, что и я иногда занимаюсь хозяйством. Всё дело в пылесосе, который я позаимствовала на первом этаже, в бюро общаги.

Это просто чудо – этот пылесосик (я иначе для себя не могу его называть…)

Обращаюсь со странным вопросом к народу из моего поколения и к тем, кто ещё помладше: вы смотрели «Телепузиков»? Понимаю, понимаю, что взрослому человеку на этот вопрос неловко ответить утвердительно! Но я скорее про то, попадались ли вам они в каком-нибудь виде на глаза? Наверняка попадались. Так вот, вопрос к тем, для кого знакомство с этой восторженной, вечно обнимающейся семейкой было чуть менее поверхностным (а я принадлежу именно к этой группе людей: у меня ведь во время моды на телепузиков подрастали сестра и брат, так что я была ознакомлена со всеми новинками).

Вопрос: помните, там ещё был пылесосик Ну-Ну? Такой громоздкий, ни на что не похожий, цилиндрическая тумбочка на колёсиках с глазами и шлангом вместо носа? Я искренне думала, что таким его создали мультипликаторы! Ну, или, в крайнем случае, списали с какой-то безнадёжно устаревшей модели пылесоса, тем более что Ну-Ну представлял в мультике старшее поколение: советы давал, убирался…

Ну так вот, ещё немного – и я поверю в реальность телепузиков, потому что, по крайней мере, Ну-Ну определённо существует! Вот он: стоит у меня в комнате, доверчиво лупает круглыми чёрными глазищами регуляторов мощности, гудит как три обычных пылесоса и озабоченно поводит серым ребристым хоботом. Ну-Ну фирмы «Керхер»…

Может, это какая особая модель для уборки больших помещений? Но я не заметила, чтобы он был особо мощным – вроде тянет так же, как наши домашние компактные модельки.  Может, смысл в том, что у него мешок для пыли больше и можно пропылесосить во всех комнатах и коридорах этажа, не отвлекаясь на смену переполнившегося мешка? Не знаю.

Только мне вот почему-то думается, что существование такого раритета во Франции – случай вполне показательный. Страна, которая тащится от своих традиций. Страна, в которой до сих пор вовсю используют бумажные чековые книжки! Страна, в которой все бюрократические процедуры осуществляются через обычную почту, бумажными письмами (и что они там кричат об экологическом мышлении?): на почту мне приходила сим-карта для телефона, пин-коды для банковских карточек, серьёзнейшее оповещение о том, что «обязательно приходите такого-то числа в миграционную службу», и т.д. А если б это всё затерялось?

И не говорите мне, что почта Франции – это совсем не то, что почта России! Потому что документ, подтверждающий, что у меня есть медицинская страховка, идёт ко мне по почте уже больше месяца! А без этого документа мне, естественно, никак не получить возмещение за страховку, которая стоила почти треть моей месячной стипендии (а ещё чуть меньше половины стипендии уходит на оплату жилья, вот и считайте…)

И даже более того! Без этого документа Кампюс Франс не может выдать мне положенные 700 евро на покупку рабочего ноутбука. Зачем ноутбуку моя медицинская страховка – одному Кампюс Франсу известно… Но без неё никак. Так что придётся в понедельник в энный раз тащиться в бюро студенческого страхования с горящими глазами и вопросом «Ну, и где?!» А знаете, какие там очереди?..

Но – ладно, рассказы из серии «А дома лучше» отложим на следующий раз, сейчас о хорошем.

***

Я никогда не думала, что буду радоваться тому факту, что меня поселили в арабский квартал.

Но 11 ноября (государственный праздник, между прочим, день окончания Первой Мировой войны), в шесть часов вечера, то есть в такой день и в такое время, когда по всей Франции по определению ничто не должно было работать, у нас в округе были открыты магазины, и я смогла купить еды на ужин! О арабы! древний торговый народ! насколько же вы в такой ситуации ближе русскому человеку, чем пунктуальные французы, которым лишь бы не переработать…

***

Поскольку я сейчас порядочное время провожу в библиотеках, вот ещё впечатления от прочитанного.

Я просто не могу не отметить мысль, высказанную критиком-женщиной (!) о женской (!) манере писать. Точную цитату не приведу, но смысл был в том, что женщины часто получают такое удовольствие от самого процесса создания текста, что не могут найти то самое необходимое количество слов и смыслов – где-то посередине между «недостаточно» и «слишком», - чтобы, с одной стороны, сказать всё и с хорошей степенью точности, а с другой – чтобы не удариться в… как бы это по-русски назвать поприличнее… многословие, словоблудство, в общем. Автор статьи использовала вполне подходящий медицинский термин «логорея», и этот термин по созвучию так напоминает латинское название болезни, которой в русском языке обзывают синдром болтуна... Синдром, который я у себя, как видите, так и не искоренила…

***

Трудно не заметить, что чуть ли не в каждом своём жж-шном посте я, не удержавшись, начинаю пересказывать словами, какую-нибудь чудную музыку. Что практически бессмысленно, потому что в принципе невозможно. Музыка и литература, так же как и музыка и изобразительные искусства или изобразительные искусства и литература, - это разные миры, разные, несопоставимые пространства. Это детей спрашивают: «О чём эта музыка? Какую историю она рассказывает? Какую картину ты себе представляешь?» И это нормально – так учиться воспринимать музыку, через что-то более знакомое.

Но вообще-то перевод с одного языка на другой невозможен, да с какого-то момента и не нужен. Если много слушать и играть, начинаешь думать музыкальными фразами, а в процессе слушания увлекает уже само развитие, само движение музыки (переплетение тем, переходы от тональности к тональности, внезапная смена характера). И не нужно представлять, условно говоря, что вот тут запела птичка, а теперь прошёл медведь; или, для более старших, что вот здесь отчаяние, а здесь просветление. То есть этот пласт восприятия тоже остаётся, и невозможно не чувствовать его – но уже только как фон, как повод для главного, для самой музыки.

Я, однако, ничего не могу поделать: меня раз за разом тянет попробовать ухватить, хотя бы метафорами, музыкальную материю. Может быть, не столько её саму, потому что это, и правда, невозможно, а скорее ощущения слушателя, то есть, в данном случае, мои собственные. Ну, а уж описывать человеческие чувства – это более привычная задача для того, кто пишет, правда? Пусть даже это музыкальные ощущения.

Во всяком случае, я нашла французского писателя второй половины XIX века, который, если б был ещё жив, меня бы очень даже понял. Это Joris-Karl Huysmans (как ужасно звучит его фамилия в русском варианте – Гюисманс… французы говорят Уисманс – ещё куда ни шло… германизированный вариант произношения, ибо у автора нидерландские корни, - Хёйсманс. Только не читайте фамилию так, как это сделала моя сестра, то есть ровно как написано, а то получается какое-то неловкое для русского уха звучание…)

Особенности транскрибирования в сторону – как Уисманс описывал хоровую музыку католической мессы в романе «В пути»! Я впивалась глазами в эти абзацы, потому что писатель, фактически, делал то же, что и я пыталась в последнее время, но выходило у него куда точнее и виртуознее. Я тем более восхищалась найденными им образами, что  сама подобрать такие была бы не в состоянии.

Но и здесь стоит задуматься: очень может быть, что я смогла оценить эти описания в основном потому, что сама не раз присутствовала на католической мессе. То есть передаваемая музыка (или, по крайней мере, музыка такого типа) у меня более чем на слуху. А если б я раньше её не слышала? Тронули бы меня эти описания? или я пролистала бы их со скучающей мыслью: «Когда уже начнётся действие?» Честно – не знаю, но думаю, что это очень даже вероятно.

Так что – выходит, литература, вообще художественное слово не сообщает ничего нового? Неужели человек способен взять от написанного только то, что уже и так пережил-перечувствовал, только то, что является отражением его самого? Смысл литературы – поточнее зафиксировать что-то и ждать, пока найдётся читатель, который в этом описании, сюжете, проблеме, герое узнает себя?

Всё, всё, прекращаю теоретические выкладки. Очевидно, я перезанималась литературным анализом, а это как-то незаметно трансформирует способ восприятия действительности (см., например, более ранний пост «Жить или писать»). Лучше – о чём-нибудь более позитивном, близком к жизни – и покороче, а то я как всегда.

***

Вот:

Делюсь со всеми, кому актуально! Лучший из пока что открытых мной способов заглушения (или хоть смягчения) тоски по Родине! Не смейтесь, я сама смеюсь, но это «Семнадцать мгновений весны». Инструкция по применению: по одной серии на ночь для профилактического применения, по две серии в особо тяжёлых случаях. Как Тихонов смотрит на небо и журавлей!! Как он отмечает 23 февраля!! А главное – сколько анекдотов вспоминается по ходу просмотра, никакое уныние не выдерживает! А потом можно идти по улице и напевать себе под нос навсегда засевшее в памяти «Берег мой, покажись вдали…» Даже если кто вокруг тебя и услышит, то всё равно не поймёт…


Штиль


Вот уж действительно вся жизнь построена на контрастах!

То я тут скачу и радуюсь (ведь столько интересного происходит!), а то впадаю в острейшую тоску по родине, хожу сутулая и бормочу, что «меня всё тут достало» и «мне на всё плевать, хочу в Москву, к зиме и русскому мату». С начала третьего месяца выстроился даже график смены этих состояний. Примерно так: один или два дня хороших, дальше – один грустный (это когда занятий и мероприятий не тридцать пять в день, а, например, всего одно, поэтому, в целях дотянуть до желанных рождественских каникул, стараюсь, чтобы мероприятий было много и они приглушали тоску, которая присутствует постоянным фоном).

Я не рисуюсь, говоря о тоске по России. Кто пробовал жить за границей подолгу, скорее всего, поймёт. Хотя все это по-разному переносят, кто-то, наверное, и покосмополитичнее меня будет. А мне вот тяжко – что в Квебеке было, что здесь.

И я по Квебеку знаю, что дальше будет только тяжелее. Период очарованности новой жизнью прошёл: меня уже не тянет в свободное время гулять по парижским улочкам и впитывать в себя романтический город; хожу по одним и тем же маршрутам, глядя себе под ноги, погружённая в свои мысли, не разглядывая фасады с лепниной и балконами. Внешнее снова перестало заслонять собой внутреннее, а внутри, хоть я в Париже, хоть в Москве, хоть где – всё те же нерешённые вопросы, те же неисправленные недочёты, те же обязанности и ответственность. И чем дальше от дома, тем эти мысли острее.

Но хорошо и то, что в «грустные» дни меня не тянет писать в жж! Не хватало ещё, в самом деле, грузить всех вас тягомотиной и нытьём. Если что – письмо напишу, и страдать от моих жалоб будет только кто-то один :) А в жж этому не место: здесь пусть будет то, что хотелось бы запомнить. А запоминается ведь в основном хорошее!

Расскажу, например, ещё об одном контрасте.

***

Помните, я писала про бурю, накрывшую нас на занятии по парусному спорту?

С тех пор я почти месяц не появлялась на мореходной базе. Потому что сначала настали студенческие каникулы, и занятий не было. Потом я себя отвратно чувствовала и, чтобы не заболеть окончательно, лишила себя удовольствия три часа кряду провести на воде в мокрых насквозь кроссовках. На следующий вторник выпал общегосударственный праздник, и занятие снова отменилось.

И вот – наконец-то! – в этот вторник я ехала на занятие, не без содрогания вспоминая, как в прошлый раз на ветру бешено хлопали паруса и летали гики, как мы все моментально промокли до нитки, а многие в итоге и искупались. Всё это славно вспоминать, но переживать такую романтику лишний раз не хочется. То есть в теории, может, и хочется, но когда едешь на занятие и понимаешь, что вот прям сейчас, вполне вероятно, этот подвиг надо будет повторить, то организм реагирует настойчивым стоном: «А может, не надо?..» Организм – та ещё ленивая зараза, его иногда приходится пинать даже для осуществления того, что для него, в принципе, приятно и хорошо. Что уж говорить о том, когда надо заставлять себя делать что-то сложное и трудоёмкое?

***

Моим капитаном уже второй раз оказался Артур. Ему со мной скучновато: я не понимаю или не сразу понимаю его шуточки на французском арго, не умею улавливать команды с полуслова. Вообще, из-за того, что французский язык для меня неродной, Артуру со мной неловко, как часто бывает здоровому человеку в компании инвалида. Другим ребятам из группы как-то проще, они не заморачиваются: болтают, задают вопросы, повторяют, переспрашивают. А Артур на воде в основном молчит (так и хочется поиграть словами: «будто воды в рот набрал»!), но зато всякий раз, когда мы проходим мимо другой яхты, обменивается с экипажем дружескими подкалываниями, и они вместе ржут над чем-то понятным только французскому уху. Но я не обижаюсь. Довольно и того, что я на борту судна «Четыре ветра» с человеком, который что-то понимает в парусах.

В этот раз, когда мы снаряжали яхты, каждому экипажу выдали по веслу.

 – А это зачем? - повернулась я к Артуру.
– Так ветра ж нет.

И правда. После испытания непогодой нам выпало, для контраста, испытание штилем. Паруса даже не пробовали трепыхаться. Пытаться управлять ими было бесполезно: раз они не выгибаются ни в ту, ни в другую сторону, что толку переводить их с левого борта на правый, что толку экипажу пересаживаться, менять борт… Артур в какой-то момент со скуки просто разлёгся на своём борту и стал… ну, не загорать (солнца всё-таки не было, неужели! здравствуй, ноябрь!), а, наверное, досыпать недоспанное.
 
А вообще он посадил меня на корму, за руль, а сам перебрался вперёд и, как положено мужчине, взялся за весло. И стал работать мотором: то вяло и уныло, а то вдруг (когда появлялась возможность обогнать другую яхту) очень даже энергично. И, пролетая мимо, предлагал девочкам-капитанам соседних яхт «прокатить их в своём болиде».

Мы ходили ромбами вокруг четырёх буйков и развлекали себя как могли. На каком-то из витков Артур разглядел по левому борту яхты полуметровый кусок коры и оживился: «О! Сокровище! Это наше сокровище! Дотянешься?» Я честно потянулась, но не достала. Мы сделали ещё круг (ромб!) и в следующий раз вышли чётко на эту кору, так что она попала прямо в руки Артуру. Он её выловил и классическим движением потряс над головой, похваляясь перед капитанами соседних яхт (на этот раз мальчишками). Так хорошо потряс, что кора тут же разломилась и упала обратно в воду, оставив в руках у Артура лишь жалкий обломок. Судьба всех сокровищ…

Сопливым матросам вроде меня хватало и таких развлечений, а вот парням-капитанам было скучно. И они решили скооперироваться и покатать девочек. Для этого благородного дела швартовыми три яхты связали «паровозиком». В первую (нашу) вместе с вёслами перебрались все три капитана, меня отправили во вторую яхту к тамошней девочке-матросу, а в последней с комфортом и простором расположилась третья девочка-матрос. Сидящим в «вагончиках» оставалось только подруливать, чтобы идти чётко в кильватере предыдущего судна. Джентльмены налегли на вёсла, и наша импровизированная армада выдвинулась к очередному буйку под одобрительные усмешки нашего усатого и пузатого тренера.

Мы произвели такое мощное впечатление, что, например, Жюль, самый худосочный из всех капитанов, и его девочка-матрос не поленились приналечь на вёсла и, пусть не с первой попытки, но смогли подкараулить наш «паровозик» и прицепиться сзади. После чего Жюль посадил матроса на руль и разлёгся на палубе тощим пузом кверху, чувствуя, что жизнь удалась.

Наши гребцы не сразу заметили утяжеление армады на 30 с лишним процентов. А когда обернулись и заметили, то сделали очень просто: отшвартовались от нашей яхты и умчались вдаль по водной глади – так и хочется написать «на всех парусах», но ветра ж не было, так что – на всех трёх вёслах.

«Предатели!!! Бессовестные!!!» – завопили мы… Громче всех возмущался Жюль.

И тут я «радостно» обнаружила, что в изменившейся ситуации я оказалась капитаном яхты.

***

И тут я «радостно» обнаружила, что в изменившейся ситуации я оказалась капитаном яхты. Да ещё и с девочкой-матросом, которая сегодня в первый раз вышла на воду. Да ещё и во главе целой армады. Да ещё и без ветра. Да ещё и без единого весла.

И отвязаться от остальных я не могла, потому что тогда девочка во второй яхте осталась бы в одиночестве, а она начинающая и не справилась бы. Жюль тоже отцепиться не мог, потому что отдал мне единственное на всю армаду весло, без которого я бы и вовсе ничего не могла бы сделать, и нас всех рано или поздно прибило бы к берегу.

Итог: я усадила девочку на руль, а сама стала грести, вспоминая детство и байдарочные походы. Только когда скорость ещё не набрана, когда дополнительную инерцию судну придают прицепленные сзади яхты, а грести получается только с одной стороны, продвижения вперёд не происходит, а выходит сплошной поворот.
Как моя девочка-матрос ни выворачивала руль, пытаясь скомпенсировать мои гребки, мы всё равно крутились на месте, загибая весь «паровозик» в неимоверную улитку. При этом мы уже практически тёрлись бортами о забетонированный берег водоёма, что и вовсе опасно.

Спасли нас тренеры, выдав Жюлю весло и забрав на буксир яхту с единственной девочкой на борту. Мы с новенькой выгребли подальше от берега и ушли в свободное плавание.

И оказалось, что я не так уж мало знаю о нашей яхте. Пока мы неспешно ходили вокруг буйков на одном весле, я успела рассказать девочке основное про управление парусами («в том случае, когда ветер всё-таки есть, а не как сейчас…»). Ну, и вообще: мы не перевернулись, не раздолбали свою яхту, не врезались ни в одну из соседних, не стояли на месте и вообще получали удовольствие. Я считаю, это уже немало! А в конце занятия даже почти самостоятельно и почти правильно причалили и убрали паруса и снасти (пусть и последние из всех…) Но главное – наша неопытность не помешала нам поучаствовать в морском сражении!

В какой-то момент я завидела невдалеке наших джентльменов-обидчиков. Эти «трое в лодке» рассекали пространства пруда на небывалой скорости, ибо (напомню) у них было целых три весла и куча неизрасходованной энергии. «Красиво идут, заразы!» Конечно, нам за ними было не угнаться. Но! в это же время с другого конца пруда к ним подходила яхта Жюля. Тот ещё не понял всей выгоды нашего положения, а во мне уже замелькали навсегда впитанные из пиратских романов сцены морских баталий. «Жюль!!! Иди им наперерез! Атакуй со своей стороны, а мы с этой!» Мы взяли «предателей» в классические тиски, замахали вёслами и забрызгали их, как только могли! И плевать, что они отбивались и мы вышли из боя не менее мокрыми, чем они. Плевать, потому что в итоге «предатели» налегли на вёсла и спаслись бегством!!!

Ну вот. А вы говорите – штиль.


Новая партитура


Сегодня у меня было испытание. Руки дрожат до сих пор…

В моём Живом Журнале было уже столько восторженных статей о хоре – вы уже поняли, что это одна из главных моих радостей здесь. Поэтому подвохов с этой стороны я как-то не ждала.

Но вот сегодня…

На распевке нам раздали новые партитуры. Мы не глядя, чтобы не отвлекаться, положили их рядом с собой на лавки. Распелись, затем повторяли мою любимую мессу Пуччини, разбирали хоры из опер Верди и Россини… Всё как обычно. И только в конце репетиции наш дирижёр Гийом объявил, что «теперь открываем новые ноты».

Пока Гийом, как обычно, вкратце представлял композитора и произведение, я, не особо вслушиваясь, в предвкушении пробегала глазами первую страницу. По виду – что-то церковное, латынь, опять же: sanctus, corpus, Christi… Да и название – «Omen» – напоминает «amen», то есть «аминь». Я, довольная, прислушалась – что там рассказывает Гийом?

– Этот композитор известен своей музыкой к фильмам. То, что мы с вами будем петь, – из фильма «Предзнаменование». Сюжет такой… это не то чтобы фильм ужасов, но что-то в этом роде… в общем, там при особых обстоятельствах в одной семье рождается очень милый и симпатичный мальчик, и этот мальчик – сам Сатана, пришедший на землю. И вот в фильме показывается, как этот ребёночек, подрастая, мило и невинно убивает одного за другим всех членов своей семьи…
Все похихикали.

 – Ну так вот, и в определённый момент фильма в честь этого мальчика звучит хоровое пение. Композитор сыграл на том, что внешне, по форме, по гармониям, музыка напоминает мессу, но слова там другие, хотя и созвучные латинским религиозным текстам. Вот видите, у нас тут: «sanguis bibimus» – «мы пьём кровь», «corpus edimus» – «мы пьём кровь», а вместо «Ave Christi» - «Ave versus Christi», то есть «Радуйся, Антихрист»… Получается этакая «чёрная месса».
 
Я ошарашенно проглядывала тексты: и правда, кругом «Ave satani»… Мы что, всерьёз собрались это петь?!. После «Kyrie eleison», после «Gloria in excelcis Deo», после «Laudamus», «Miserere», «Credo», после просьбы о мире, завершающей прекрасную, светлую мессу Пуччини?..

Начали разбирать. Народ вокруг довольно похохатывал, всем амфитеатром провозглашал славу сатане и радостно улюлюкал в местах, предписанных автором.
Кажется, я одна сидела как по голове стукнутая и не могла заставить себя произносить такое. Чем дальше, тем более дурно мне становилось.

Никуда не деться: мы в ответе за то, что выходит из наших уст, из-под нашего пера, ручки, клавиатуры, кисти, мастихина, инструмента. Любой, кто что-то, пусть совсем незначительное, создаёт, в ответе за своё творение, и, может быть, тем более ответственен за него, чем оно выше качеством, чем сильнее оно может повлиять на других людей.

«Чёрная месса» из фильма написана хорошо. Про неё, как минимум, можно сказать: «Очень прикольная вещица», – немалая похвала, на самом деле. Но – но содержание… Я не хочу участвовать в его распространении.
 
Вы скажете: ну что ж тогда, Бабок Ёжек и Кощеев Бессмертных никому на сцене не играть, раз они – нечисть? Или, в случае нашего сорбоннского хора, не исполнять заодно уж и хор колдуний из оперы Верди? Но нет же, это другое. Тут разрыв – в пропасть. Вопрос в том, как позиционируются герои. Одно дело, когда это отрицательные персонажи, когда они представлены как таковые, когда читателям / зрителям / слушателям предлагается быть не на их стороне, а на стороне, например, главного героя, который, может, и не идеал, но тянется в сторону добра. И совсем другая картина, когда весь фильм – сплошное убийство, а главный герой – дьявол. Одно дело – петь Макбету от лица колдуний: «Напущу на тебя северный ветер», и совсем другое – «Ave satani», где явная подмена Христа на Антихриста.

В общем, не могу я одновременно считать себя христианкой и петь, пусть и ненастоящую, но всё же мессу дьяволу. Даже в шутку. Это несовместимо.

Что делать? Этим вопросом я прострадала до конца репетиции.

Не петь, промолчать? Но произведение длинное, и незамеченным на репетициях моё молчание не пройдёт. Тем более что альты сидят прямо напротив дирижёра, и видно каждого. Это и неуважение к дирижёру: он старается, работает, скачет перед нами, а я буду сидеть и игнорировать его с видом «меня это не касается», хотя только что пела Пуччини во всю хиленькую мощь имеющегося голоса?

Не петь, просто пооткрывать рот? Так получится, что всё равно проговариваю эти чёртовы слова.

Петь на «А-а-а», без слов? Но это, опять же, будет заметно. К тому же, снова же получится, что я – часть исполняемого произведения. И пусть голос несильный, пусть он всего лишь один из двухсот, но и он что-то привносит. А я не хочу, не могу в этом произведении участвовать.

Из вариантов, крутившихся у меня в голове, оставался только один – самый честный, тот, что первым и пришёл в голову, но был отметён в надежде найти что попроще. Но, видимо, никуда не деться: нужно было решиться после репетиции подойти к дирижёру и попросить разрешения промолчать весь «Омен». И попросить, не прикрываясь стесняющимся смешком, не робко, а то бы меня просто отечески похлопали по плечу и с улыбкой сказали что-нибудь вроде: «Ну что ты, деточка, это всего лишь музыка из фильма, ничего серьёзного…» Нет, надо было сказать так, чтобы они поняли, что я именно всерьёз.

Отказаться петь в хоре – это не то, что отказаться выпить водки за праздничным столом. Вообще говоря, насколько я понимаю, большинство коллективов хорошего уровня строится по принципу «нравится – участвуешь во всём, что-то не нравится - уходишь». Представляете, идёт концерт – и выступает оркестр, например. И вдруг на каком-то произведении первая скрипка опускает инструмент и из принципа не играет. А весь оркестр играет. Очень странно смотрелось бы. И пусть я в хоре далеко не первая скрипка, но в любом случае выглядела бы я со своими «капризами» так же нелепо. И как воспримет мою просьбу дирижёр – я не знала.

Что без наездов обойдётся – в этом-то я была уверена, но ведь можно надавить и не произнося ни одного слова с негативной окраской, даже не прекращая понимающе улыбаться. Можно объяснить, что так и так, очень плохо смотрится, когда все поют, а один человек стоит с закрытым ртом, так что надо хотя бы рот открывать. Что, если мне примерно это и скажут? Мелькнула мысль: «Тогда останется только бросить хор…» – «Бросить хор?! Бросить мою единственную музыкальную отдушину на неделе, бросить… мессу Пуччини?! Ни за что!.. Не хочу!..» – «А как же тогда?..»

Я ещё подумала, что, может быть, в качестве компромисса можно было бы отложить объяснение по поводу «Омена» на следующий раз. Вдруг что-то изменится. Вдруг как-нибудь и так прокатит, что я не пою. Или я ещё что-нибудь придумаю. Но – выходит, ещё неделю мучиться. И ещё целую следующую репетицию либо против воли открывать рот, либо молчать и отвечать на удивлённые взгляды сидящих рядом девочек-альтов. Нет, это ещё хуже. И к тому же – как-то трусливо. Я догадывалась, что за неделю моё мнение не поменяется, а значит – что откладывать, всё равно объяснения не избежать.

К тому моменту, как Гийом объявил конец репетиции, меня чуть ли не трясло, руки и ноги заледенели, и я даже не могла себя заставить улыбнуться, чтобы нормально распрощаться с девочками-соседками. Собрала вещи и бросилась к роялю, где дирижёр беседовал с аккомпаниатором. Я остановилась на почтительном расстоянии, но в выжидающей позе.

Как назло, меня заметил подошедший заместитель дирижёра, молодой парень Филипп, и спросил взглядом, чего я хочу-то. Пришлось изложить суть дела ему: «У меня вопрос. Не знаю, как его сформулировать, но в общем… Я из России. Я православная христианка. Я не могу петь вот это новое произведение, “Омен”». –  «Чего? Ничего не понял, извините, повторите ещё раз». – Я повторяю теми же словами, потому что новых придумать не успеваю. Филипп въезжает в суть дела, смущается: «Ну, не знаю… С этим вопросом вам надо подойти к Гийому…» Да я уж догадалась… Что же это за пытка?.. Сколько раз мне надо будет ещё произнести это?..

К счастью, дирижёр уже освободился и в отдалении от всех укладывает ноты в сумку. «У меня вопрос…» – «Да?..» – благожелательно поворачивается ко мне Гийом. Я доверчивым и искренним тоном объясняю ситуацию – всё теми же пятью короткими фразами, стараясь не комкать их, чтобы, несмотря на русский акцент и нервы, натянутые до предела, каждое слово прозвучало внятно.

Гийом понял с первого раза. «Не можете? Ну что ж, не пойте, что ж я вам ещё могу сказать…» Спокойно так ответил.

«Спасибо! Просто я боялась, что всех подведу…» – «Да нет, нет, ничего страшного…»

Вот и всё. Всё оказалось просто. Всегда больше мучаешься от собственных мыслей и страхов, чем от самого события. Я попрощалась и вышла из зала. В холле меня накрыло громадное облегчение, и, как всегда после нервной встряски, захотелось зареветь. Сдержалась, прошлась по пустым коридорам ночной Сорбонны, подышала. На углу, где меня уже никто не видел, выкинула в мусорку партитуру «чёрной мессы». Поехала домой. В метро не смогла сосредоточиться на книге, начала записывать всё произошедшее в тетрадку.
 
Зачем я выкладываю эти записи в Живой Журнал? Ведь, казалось бы, это запись типично дневниковая, личная… И даже – кто знает? – может быть, часть из вас, мои дорогие читатели, по прочтении сего покрутит пальцем у виска, посчитает меня либо максималисткой, либо, ещё того хуже, ханжой. Но я всё-таки рискну и опубликую это здесь, потому что, во-первых, я очень доверяю тем, кто заглядывает в этот журнал, во-вторых, надо же вам знать, с кем вы по жизни общаетесь, ведь и «это тоже – я». Ну, и потом, как всегда, мне просто очень нужным показалось это записать.

Послесловие

Кажется, последний раз подобный случай, когда пришлось всерьёз отстаивать своё мнение, боясь при этом обидеть всех  в дорогом мне коллективе, был летом 2011-го. Я тогда ещё состояла в ансамбле арабского танца, и после удачного выступления решили все вместе сфоткаться в гримёрке. Просто для себя, для архивов ансамбля. Казалось бы, что тут такого? Да только фотку решили сделать в нижнем белье – в трусах и маечках, которые у всех были одинаковые, ибо это часть костюма для одного из танцев. И меня тогда так же, если не сильнее, трясло, прежде чем я смогла подойти и сказать (увы!) любимой преподавательнице, что в таких фотографиях я не могу участвовать. «Да мы тебя сзади всех поставим, одну голову будет видно!» – «Всё равно… Я не могу…» Я выглядела тогда жалко, я не могла это сказать твёрдо и спокойно, но упиралась не на шутку, так что меня в итоге, пусть и не сразу, оставили в покое.

Моё «не могу» в подобных случаях означает отнюдь не «боюсь» или «стесняюсь», за которые его часто принимают. Это скорее «не могу пойти на то, что считаю для себя неприемлемым». Почти физическое «не могу». Но я и сейчас ещё не умею сформулировать его как следует в нужный момент. Не умею спокойно, не умирая от смущения, отказываться. Лариса Анриевна, любимая моя вожатая, однажды процитировала кого-то: «Иногда нужно прожить целую жизнь, чтобы научиться говорить одно-единственное короткое слово “Нет”». Мне запомнилось.


Зелёные попугаи


Подозреваю, сравнение жизни с тельняшкой оскомину набило уже всем. Банальнее вступления не придумаешь. И если я собралась именно с него начать очередной рассказ о своей здешней жизни, то это потому, что у меня всё-таки есть извиняющие обстоятельства. Даже два.

Во-первых, речь пойдёт о вторнике, о том дне, когда у меня бывают занятия по парусному спорту. И значит – можно прикинуться, что тельняшка здесь не сбоку припёку, а изящно вытекает из описываемого и дополняет собой лексическое поле корабельной лексики.

А во-вторых – обычно ведь сложно уловить конкретный момент перехода с одной полосы на другую. Просто в какой-то момент осознаёшь, что вот недавно всё было плохо, а сейчас вроде всё как надо. Или наоборот. Можно, порывшись в памяти, даже понять, после какого события или разговора всё поменялось. Но в момент этого самого события смена одной полосы на другую – последнее из того, что нас занимает. Мы слишком заняты: проживаем происходящее.

А тут я сразу почувствовала: вот он, тот неуловимый переход с одной полоски жизни-тельняшки на другую, определённо более светлую. Осознание того, что теперь станет полегче, пришло с такой полной уверенностью, будто кто-то вывел эту мысль крупными белыми буквами на асфальте дороги, по которой я шагала на мореходную базу. Нет, не белыми – ярко-зелёными. Потому что всё произошло в тот момент, когда в непробиваемой серости французского декабря вдруг промелькнули…

… зелёные попугаи.

Начинался-то день как обычно - с трудного подъёма и спешных сборов, с отдающего сюрреализмом разговора с линзами («Ребята, сегодня обязательно надо продержаться до конца дня… Я вот вас сейчас хорошенько, аккуратненько вставлю, и пусть не будет дурацкого ощущения, что в глаз что-то попало, пусть мне удастся про вас забыть и не придётся снимать и выкидывать после первой же лекции… Да вставляйся же нормально, что там тебя ещё не устраивает? А, соринка какая-та… Ладно, пробуем ещё раз…»)
 
Очередные сетования по поводу до тошноты мягкого парижского климата: вместо нормального холода – какая-то промозглость; и даже настоящим дождём нас здесь не удостаивают. То, что висит в воздухе и облепляет лицо и шею при выходе из общаги, можно назвать в лучшем случае моросью. Классическое ноябрьское настроение, когда день уже короток, а надежды на снег ещё нет. И в этом одноцветном сером мире, где единственные яркие пятна – бесстыдные огни рекламных вывесок, от которых хочется поскорее отвести глаза, надо находить в себе силы улыбаться и выдавать повышающуюся заинтересованную интонацию при каждом «Bonjour» (пусть даже незнакомым людям) и понижающуюся при каждом «Pardon», произнесённом по дороге в университет. А сил нет, солнца нет, подпитаться почти и неоткуда, надо использовать внутренние резервы. Если эта тоскливая нудятина и есть местная зима, непросто же мне будет её пережить…

Накануне в качестве противоядия от этой французской действительности я решила пересмотреть хороший советский фильм – на сей раз выбрала «Розыгрыш», тем более что он про школу. Средство проверенное, на меня, по крайней мере, действует безотказно, и заснула я в два ночи в достаточной мере примирённая с жизнью. А с утра, следовательно, отдирала себя от кровати, чтобы успеть на семинар к девяти утра.

Понятное дело, позорно опоздала. Который уже раз. Кажется, с такими студентами, как я, проходят только диктаторские методы воспитания типа того, что пустила в ход наша преподавательница по французской культуре…


Зелёные попугаи (продолжение). История одного опоздания


Пара там тоже утренняя, начало в девять. Преподавательница, не желая каждый раз тратить время и нервы на увещевания бессовестных студентов (тем более что нервы ей надо беречь, ей вот-вот рожать), однажды предупредила всех, что всё, со следующего раза после переклички никого пускать на занятие не будет. И все приходящие позже могут спокойно разворачиваться и идти домой. Мы покивали – кто нехотя, кто сочувственно. Кто-то возмутился про себя: «Что это ещё за жесть на необязательном занятии?», кто-то подумал, что он всё равно и так никогда не опаздывает. Но, в общем, все кивнули.

По дороге на следующее же занятие я – вот неожиданность! – поняла, что опаздываю. Прямо Владимир Пропп, «Морфология волшебной сказки»: раз был запрет, дальше будет его нарушение… Минут на десять – пятнадцать опаздываю. И не только потому, что прособиралась и вышла впритык. А ещё и из-за того, что зачиталась в метро и проехала свою станцию.

Парижское метро – это вам не московское. Во всех смыслах. В частности, чтобы вернуться на одну станцию назад, недостаточно просто перейти на другую сторону перрона и вскочить в обратный поезд. Перроны здесь – как у нас на станциях электричек, то есть пути проходят в центре, а перроны расположены с обеих сторон, для каждого направления - свой. И если перейти наши железнодорожные пути обычно дело нехитрое, то переходить с одного направления парижского метро на другое порой так же долго и нудно, как с ветки на ветку. А потом ещё ждать. Мы в Москве настолько привыкли к тому, что поезда в метро подходят практически сразу, что, прикидывая время дороги, даже не включаем в него те несчастные несколько десятков секунд, от силы минуту, ну, минуту с лишним, что мы проводим в ожидании поезда. Мы закладываем по 2-3 минуты на остановку, примерно столько же на пересадку – и всё. А тут ещё минимум 2-3 минуты топчешься на перроне. А часто и больше, если не в час пик, а днём или поздним вечером. Время ожидания отображается на табло, чтобы никто и не думал надеяться, что вдруг поезд сейчас волшебным образом сразу подъедет.

Когда я поняла, что на занятие по французской культуре еду с хорошим таким пятнадцатиминутным опозданием, появилась вполне естественная мысль, что, может, уже и не стоит ехать? Что я услышу, вломившись в класс? Либо «Перекличка уже была, я не могу вас впустить, мы же договорились», либо – ещё того унизительнее – «Как же так, Элена;, мы же договаривались… Ну, так и быть, я вас пускаю, но это в последний раз…»

Ещё хуже оттого, что я на этих занятиях всегда была в первых рядах, классически сидела на первой парте, поднимала руку, знала даты и отвечала на все вопросы… И вот теперь так вляпаться… Гораздо проще было бы повернуть домой, доспать, а на следующее занятие приехать как ни в чём не бывало, подготовившись по тем конспектам, которые преподавательница каждый раз выкладывает в интернет. Лицо бы сохранила. Что сейчас позориться-то? «Ну и попозоришься, это полезно, тем более что вполне заслуженно;  может, и опаздывать меньше будешь…» Ну всё, теперь никуда не деться. Теперь, если развернусь и не поеду, буду чувствовать себя последней трусихой, убегающей от последствий собственного раздолбайства... Ладно, поеду огребать. Опять же, может, всё-таки домой не отправят – жалко же лишать себя самого содержательного из всех моих сорбоннских занятий.

Проезжая последние станции метро до университета, я готовила фразы подостойнее для обоих вариантов развития ситуации. Реализовался, как всегда, третий, вообще неожиданный. Время 9.15. Я, выдохнув, открываю дверь класса и спокойно, с улыбкой: «Здравствуйте! Можно войти? Или уже слишком поздно?» Преподавательница, как ни в чём не бывало, с улыбкой: «Ничего-ничего, заходите, конечно!..» Я, ничего не понимая, сажусь. Через тридцать секунд то же самое почти слово в слово повторяется с другой опоздавшей студенткой. Народ переглядывается. Преподавательница чувствует, что что-то не так, задумывается. Потом говорит: «А! Ну да, чуть не забыла. Надо же всё-таки провести перекличку…» С ума сойти. Это что-то на грани возможного: вы бы знали нашу мадам Бурмайан! Она очень ответственная, никогда ничего не забывает, и урок всегда начинался с переклички. А тут – ну, бывает же! Видимо, нужно было, чтобы я попала на это занятие.

Пара прошла хорошо. На следующей неделе занятия отменили. А на послеследующей в классе был уже новый преподаватель – скажем по-честному, до мадам Бурмайан не дотягивающий. Зато наша преподавательница стала мамой. Мы порадовались и передали ей поздравления от всей группы.

Выходит, тогда было последнее наше с ней занятие. А если бы я тогда струсила и повернула домой?!.

(Сюжет для повести в советском стиле… О школе и школьниках, а отнюдь не об университетской девице, получающей второе высшее образование… Хотя кто знает, не чувствуют ли что-то подобное и выросшие отличницы, опаздывающая на совещание? Ну, и  в любом случае, это даже забавно – на новом витке ещё раз пережить свои ощущения из школьных времён.)


Зелёные попугаи (продолжение). Встреча


Итак, во вторник утром я опять опоздала на семинар. Только в этот раз речь о семинаре по литературе, и мучилась совестью я значительно меньше. Почему – потому что семинар так себе, потому что длится он два часа без перерыва, потому что студенты ни в чём не участвуют, а только слушают, потому что всё равно непонятно, к чему преподаватель ведёт свой длиннющий монолог. Полное ощущение напрасной траты времени. «Хотя человек, уважающий себя и других, не позволяет себе опаздывать в принципе. Это его характеристика, не зависящая от интересности семинара…» Всё так, всё правильно. И уходить с середины лекции, когда все уже отметились в списке (оценка – по посещаемости), – тоже верх неприличия. Хотя я до сих пор не поняла, что лучше: присутствовать на скучном занятии и не слушать, зевая или читая книжку под партой; или всё же честно уйти и не участвовать в этом взаимном притворстве, когда препод типа рассказывает типа интересные вещи, а студенты типа слушают. А, нет, я знаю ответ. Честнее совсем не приходить. Но тогда я вернусь из Сорбонны без диплома, что было бы уж совсем глупо. И, в конце концов, нельзя же отчаиваться – ну, вдруг именно в этот раз занятие будет поинтереснее?

На семинаре во вторник вся энергия уходила на то, чтобы держать глаза открытыми, но я всё-таки смогла уловить, что семинар был поживее, чем обычно (приехали два канадца, увлечённо рассказывали о своём социолитературном проекте, даже не вполне бесполезном). Нам от их проекта толку никакого, разве что вот зачёт по семинару можно получить за участие в оном. Но приятно же слушать, когда люди рассказывают что-то а) конкретное б) логично организованное 3) что им самим интересно. Поэтому я очень жалела, что засыпаю и при всём желании не могу изобразить на лице ту минимальную заинтересованность, которая во мне в кои-то веки здесь появилась. «Видимо, надо всё-таки иногда хотя бы пытаться слушаться старших и ложиться спать вовремя…» Впрочем, эта моя здравая мысль продержалась недолго. Не вынесла натиска другой – тоже вроде здравой – мысли, что неизвестно ещё, в каком бы я была сейчас состоянии, не посмотри я вчера «Розыгрыш»: может, сидела бы и думала, что ничего мне не надо и что в гробу я видела этих канадцев с их социолитературным проектом.
 
Дальше предстояли паруса. Мне каждый, каждый раз не хочется туда ехать! Особенно когда такая погода и муторно даже думать о ледяной осенней воде и промокших кроссовках. И даже моя любимая дорога до базы в этот раз меня не так уже вдохновляла. Что толку, что здесь остаётся зелёной трава и разноцветными – листья на деревьях? Всё равно даже самые яркие краски в такой день гасятся тучами и заштриховываются моросью. Всё так невыносимо однотонно, что хочется закричать, как Фаддейке из крапивинской повести «Оранжевый портрет с крапинками»: "Хоть бы что-нибудь случилось! Пусть хоть что! Лишь бы не эта одинаковость... Ну, пожалуйста, пожалуйста, пусть случится!!!"

На самом деле, ответ на подобные вопли души приходит не только в книжках – в жизни тоже, и нередко. Просто сразу как-то переключаешься на новое и интересное и забываешь, что пять минут назад о чём-то просил.

Некоторые деревья всё-таки облетели полностью. Я шагала к базе и смотрела на небо сквозь переплетение их веток, похожее на литые чугунные решётки. Решётки… Питер… «Дремлет притихший северный город, Низкое небо над головой... Что тебе снится, крейс…»

Что-то салатовое мелькнуло на фоне облаков и тут же пропало из поля зрения. Салатовое, цвета весенней листвы. Какое-то пятно.

Я отыскала глазами то дерево метрах в пятидесяти от меня, по которому только что скользнула взглядом. Там сидели птицы, и какие-то странные птицы, крупнее воробьёв (которых я тут, к слову, почти и не видела), но меньше воронов (заменяющих здесь наших серых ворон), где-то размером с голубя, но более тощие и с длинными острыми хвостами, направленными вниз, перпендикулярно ветке. И – то ли мне показалось от цветового голодания, то ли правда? с этого расстояния точно было не разглядеть – кажется, они были – зелёные… Я рванула вперёд.

Такого я, честно, не видела никогда. На абсолютно голом осеннем дереве расселась, как ни в чём не бывало, стая зелёных попугаев с ярко-красными клювами. Одни пялились на меня (примерно как я на них), другие отламывали и с безмятежным видом поглощали почки дерева. Они вели себя так спокойно, будто мы сейчас в какой-нибудь Африке или, по крайней мере, в Испании, причём летом, но уж никак не 2 декабря в Подпарижье. Казалось, это они меня взглядами спрашивают, что я тут делаю, а не я их. Они-то как бы на своём месте.

На соседних точно таких же деревьях, кстати, попугаев не было. Я ещё постояла немного с открытым ртом, потом решила: «Ну ок… Попугаи на дереве зимой. Ладно. Пусть сидят. Надеюсь, что это был не глюк…», – и пошла дальше. Если бы я тогда увидела бегемота в нашем пруду, я бы уже не очень-то удивилась. К чудесам быстро привыкаешь. Зато настроение как-то разом пошло вверх. Однотонность-то нарушена! Значит, теперь всё пойдёт по-другому…


Зелёные попугаи (продолжение). Форс-мажор


Можно сказать, что в этот раз получилось первое настоящее нормальное занятие по парусам, когда всё шло как надо. Взять хотя бы неопреновые комбинезоны, которые мы надеваем для занятий, чтобы не мёрзнуть, даже когда промокаем. Я никогда не могла найти себе подходящий – то мал, то велик, а времени перемерить все подряд нет, ведь пока натянешь эту тяжёлую облегающую шкуру – вот уже и разбиваться на экипажи пора. И это ещё что, снимать его в сто раз муторнее! В этот раз мне наконец попался тот самый (наверное, единственный) комбинезон моего размера, и я почти не мёрзла, пока мы были на воде. И, соответственно, не ходила простуженной всю последующую неделю. Это несмотря на то, что первый раз за всё время я чуть было не оказалась за бортом.

«Стареньких» пришло всего двое, на всех новичков их не хватило, и я оказалась на одной яхте с таким же начинающим, как и я, немцем Романом. О, это вышла та ещё интернациональная команда! От стресса на воде иностранные языки из головы улетучиваются. В итоге ни я нормально по-французски, ни он; ни я по-немецки, ни тем более он по-русски. Я не знаю, как мы друг друга понимали – наверное, на уровне мыслей. Тренеры сразу оценили непревзойдённость нашего союза и почти всё занятие провели, курсируя на своей моторке именно рядом с нашей яхтой, пока остальные бодренько гоняли от буйка к буйку.

Сегодня ведь был хороший ветер! Первый раз ровный резвый ветер! Не сумасшедшие шквалы, не штиль и не лёгкие летние дуновения первых занятий! Настоящий ветер был, самое то, что надо! Но чтобы он тебя понёс в заданном направлении, важно ещё поймать его в паруса под нужным углом. А уж если поймаешь – восторг! и ощущение полёта, и лёгкий крен яхты, когда она бортом режет воду, - и весело и боязно!

Роман, как парень, первый сел за руль. И с немецкой добропорядочностью направлял нас туда, куда надо. Чётко к буйку. Но ветер-то не обязан быть попутным. И мы ползли еле-еле, пока тренер, похохатывая, не окликнул нас:

 – Э, Роман! Это же не фольксваген! Против ветра не попрёт! Галсами давай, галсами! – и подсказал, как лучше поймать ветер.

Несколько раз, по подсказке тренера, мы очень даже резвенько пролетели от одного берега пруда к другому. Я могла себе позволить повосторгаться: я же на фоке сидела, а это дело нехитрое и давно уже мне известное. К тому же, Роман, хоть и не вполне ещё чувствовал ветер, но зато вёл яхту очень надёжно, перед поворотами всегда предупреждал и входил в них мягко, и если мы иногда почти полностью теряли ход, то зато и ничего форс-мажорного не происходило.

А потом тренер предложил нам поменяться местами, и я оказалась у руля (раз третий где-то за всё время, до этого пробовала понемногу, и занятие тут же кончалось).

Это было, простите за жаргон, просто за-ши-бись... Бедный немец, как он попал! Я не зря боюсь машину водить. Причём, казалось бы, здесь же даже не Москва и не пробки, а довольно просторные водные глади, и все остальные яхты благоразумно держались от нас подальше, где-то на другом конце пруда. Но я нашла чем развлечься.

Оказалось, я вполне чувствую ветер, и с тем, чтобы разогнаться и полететь, проблем не было. Но потом-то понимаешь, что берег (или буёк) уже вот он, и надо поворачивать. Ну, пару раз получилось, а потом…

Когда сидишь на руле, у тебя в руках сразу две вещи: румпель (палка, перпендикулярная перу руля, которой, собственно, и рулишь) и гика-шкот (конец каната, которым управляется основной парус). Чтобы повернуть, надо, во-первых, двинуть румпель в нужную сторону, во-вторых, увернуться от гика, перелетающего над головой с одного борта на другой, и в третьих, пересесть на другой борт. Звучит просто. Но при хорошем ветре это надо делать быстро, и самое сложное – пункт третий, потому что надо пересесть, не потеряв всего, что держишь в руках, и не абы как пересесть, а оставшись лицом по ходу, потому что рулевой должен всегда видеть, что у него происходит спереди. В итоге румпель передаётся из руки в руку за спиной, а чем в это время держать гика-шкот, не очень-то понятно. Потом оказалось, что гика-шкот как раз можно и выпустить ненадолго, никуда он не денется. Ну, потеряешь ход, ничего страшного. Но я-то решила потерять румпель…

Что тут началось! Яхта, оставшаяся без контроля со свёрнутым набок рулём, под порывами ветра начала крутиться на месте. Ветер оказывался то с одного борта, то с другого, гоняя наш парус справа налево и слева направо. То есть гик с парусом свистали туда-сюда просто без перерыва, и какой там уворачиваться! Я так полностью потеряла ориентацию в пространстве и успела получить по башке и слева и справа (шишка потом неделю сходила!) Но думаешь не об этом! Площадь паруса огромная, а ветер дует сильно, и лёгонькая яхточка кренится то на один, то на другой бок и того и гляди перевернётся! В какой-то момент она почти легла и стала стремительно наполняться водой. Мы с немцем в едином инстинктивном порыве налегли на противоположный борт…

Я не знаю, как наша яхта смогла встать. Когда она выправилась, воды в ней было до самых бортов. Немец тут же принялся её вычерпывать. А я сообразила наконец поймать румпель. Верчение на месте прекратилось.

Интересно, что вся эта сцена происходила в полной тишине. Или это мне просто так запомнилось? По-моему, пару раз со страха «твою ма-а-ать!...» я всё-таки завопила. Но это в начале. А потом - разве что тренеры что-то кричали, но я не слышала что, да и не могла выполнить их команды. А мы боролись с яхтой молча. И даже потом, когда выправились и пошли к следующему буйку (руки у меня всё ещё дрожали), мы не стали обсуждать случившееся. То ли потому, что все слова всех языков окончательно вылетели из головы (ещё бы, гиком с двух сторон!), а то ли немец стоически воспринял происходящее и решил промолчать насчёт «девушек за рулём». Только тренер добродушно подшучивал: «Что, Элена;, яхточка-то у тебя – резвая лошадка, а? Смотри, как на дыбы встала!»

Только когда, уже на подходе к причалу, у меня на повороте опять выскользнул румпель и повторилось – слава Богу, в миниатюре и без сильного крена – наше верчение на одном месте, немец с душой воскликнул: «Да ты поворачиваешь как сумасшедшая!» К счастью, в этот раз я быстро сообразила, что надо срочно ловить румпель. Ничего, вырулили и даже причалили, не разнеся при этом в щепки остальные яхты…
На берегу, когда ко мне вернулся французский язык, я поблагодарила немца за его терпение. Он даже не нашёлся, что ответить. К нему, видимо, французский ещё не вернулся.


Зелёные попугаи (продолжение). Не переставая удивляться


А я поняла, что для меня стресс в умеренных количествах – отличное лекарство от всякой тоски. Особенно когда всё заканчивается чаем с пирогам от Луи-Мари и Артура. О, как тут готовят мальчишки, мне бы так готовить!.. Луи-Мари принёс пирог с капельками шоколада внутри, а Артур сотворил что-то и вовсе непередаваемое с дроблёными орехами. И в довершение этой радости наш тренер объявил, что, по давней традиции, в последнее занятие перед Рождеством выхода на воду не бывает, зато будет рождественский обед. «Так что – записываемся, кто что из еды принесёт…» И я первая вызвалась приготовить «традиционный русский новогодний салат оливье!» Мне не сразу поверили, что салат действительно русский. Пришлось объяснять про французских поваров в Росси XIX века и их влияние на наши кулинарные традиции… Хорошо ещё, что мне предстоит готовить именно советский вариант салата, а не оригинальный французский от ресторатора Люсьена Оливье – который с рябчиками, раковыми шейками, и каперсами…
На обратном пути я даже как-то побаивалась посмотреть на <i>то самое</i> дерево. Только в последний момент повернула голову – попугаев не было. Ни на моём дереве, ни на соседних, и вообще нигде. Улетели? А может, и не было их? Такая промозглость кругом, что мысль о южных птицах кажется безумием. Но – как же так? Я же помню. И как сидели, и как обгрызали дерево… Вот именно это дерево, первое в том ряду, который ближе всех к нашей базе. Интересно, галлюцинации бывают такими чёткими и подробными? А может, это мне приснилось? А что, я сегодня так мало поспала, что могла и заснуть на ходу…

Мы шли на станцию, как всегда, всей группой, и я, посомневавшись (а ну как решат, что у меня не все дома), всё таки выдала девочке, шагавшей рядом:

 – Представляешь?! Иду я сегодня на занятие – а тут! вот на этом самом дереве! стая зелёных попугаев!!!

Я-то рассказывала как о чём-то из ряда вон! Но девочка (кстати, жительница этого самого пригорода Кретей, где у нас проходят занятия) ответила как ни в чём не бывало:

 – Да? А, ну да. У нас тут это обычное дело.

Я бы в Москве так про воробьёв ответила, если бы меня спросили.

С ума сойти.

Попугаи на дереве зимой – обычное дело…

Парни готовят обалденные пироги и не подвисают в компьютерных играх…

Нормальный интернет существует только в Макдональдсах и библиотеках…

В метро народ не умеет, несмотря на толкучку, проходить в центр вагона, а ещё нужны специальные люди на платформах, объясняющие, что сначала надо выпускать тех, кто выходит, и только потом самим входить…

Сим-карту для телефона нельзя просто купить и начать говорить по ней, а надо ждать семь дней после оплаты, пока она придёт по почте, а потом ещё активировать свой номер на специальном сайте…

В супермаркете для оформления скидочной карточки требуют официальную бумагу, подтверждающую наличие места жительства…

Чем ещё ты удивишь меня, Франция?

Под занавес этого дня у меня было ещё одно открытие – человеческое. Я и раньше уже знала, что Артур (тот капитан, который всё больше отмалчивался, когда оказывался со мной на одной яхте) живёт на той же станции метро, что и я. Но теперь так вышло, что мне не надо было в университет, и мы вместе поехали домой. Молчать, стоя лицом к лицу, было бы странно. И Артур разговорился. Оказалось, что он скаут, причём скаут-вожатый. В течение всего года ведёт группу ребят помладше, а вместе со своими скаутам-ровесниками организует благотворительную поездку куда-то там в Африку. Сейчас, в преддверие Рождества, они сами зарабатывают себе на эту поездку. А в августе отправятся. А что он там со своими младшими подопечными организует, я спросить не успела: мы приехали в Пантен. Но главное стало понятно: я вожатая с семилетним стажем, и Артур – человек с той же сумасшедшинкой. Как приятно! В следующий раз, когда окажемся вместе на яхте, уж точно не будем молчать, как незнакомые.

А позже выяснилось ещё и то, что Артур к тому же подрабатывает беби-ситтером, и ему это нравится.

А ещё – еду я как-то в среду домой с хора, время пол-одиннадцатого ночи, вдруг - "Бонсуар!" - Артур. "Привет" - "Привет" - "Ты откуда?" - "Я с хора, а ты?" - "С концерта. Слушал Моцарта и Шуберта, хоровые произведения"

Я была в шоке... Парень! Лет 20! Даже не музыкант! Сам взял, собрался и пошёл на концерт классической музыки! Даже не ради девушки! Просто потому, что ему нравится. Так не бывает... Нет, определённо не могу привыкнуть к местным парням. Видимо, и правда всё дело в отсутствии нормального интернета. Иначе бы сидели и играли в сетевые игрушки, как наши с американцами. А тут – приходится выкручиваться, досуг как-то заполнять… На танцы ходить, в хоре петь, в библиотеках сидеть…


Зелёные попугаи (окончание)


С того дня я ни разу больше не видела зелёных попугаев. Ни в Париже, ни по дороге на паруса. Зато видела воробьёв. И сорок, и воронов. Я стала опять задумываться о реальности произошедшего. В конце концов, та девочка, Фанни, у которой я спрашивала про попугаев, могла и пошутить, а я – не почувствовать подкола.

Но важно даже не это. Попугаи больше не появлялись, но и тоска с того дня ни разу не накрывала меня со всей силой. Мимо проходила, в гости заглядывала ненадолго, фоном висела, но на самом деле не испортила целиком ни одного дня.

Через неделю на парусах прошло последнее занятие. Ветра не было совсем, и нас посадили на лодки и каяки – маленькие пластиковые байдарки, ужасно лёгкие и вертлявые, но я быстро освоилась, не зря же в детстве были байдарочные походы! Мы не только обошли весь наш водоём (выяснилось, что он сильно больше, чем казался, и там ещё много мест, куда на паруснике не зайдёшь, а на каяке – пожалуйста), не только насладились природой и тишиной в соседстве с лебедями и дикими гусями, но и поиграли в баскетбол на воде. Прямо на лодках и каяках. Кто-то из наших в пылу игры успел и искупаться… На последнем отрезке пути до базы тренеры объявили соревнование («Кто последний – с того пирог!»), и мы замахали вёслами. В какой-то момент мы сцепились с нашим бельгийцем Амброзом бортом к борту и никак не могли вырулить, чтобы разойтись и продолжить «забег». Я чуть было не перевернулась и только благодаря Амброзу не оказалась в воде. Мне даже неловко потом было, что я его в итоге обогнала…

Ещё через неделю был обещанный рождественский обед, и я ещё раз поняла, что во Франции только здесь, на парусах, у меня действительно – группа. И неважно, что я так пока и не запомнила все имена. Зато я знаю, кто из какой страны, кто где и чему учится, кто чем интересуется, и с каждым человеком меня здесь связывает какое-то воспоминание, что-то пережитое вместе.

На хоре за все три остававшиеся до Рождества занятия больше не пели ту «чёрную мессу», а разучивали хоры из опер Верди, Россини и Леонкавалло. И повторяли Пуччини. Меня будто освободили от лишней траты нервов, и я с радостью продолжаю открывать для себя итальянских композиторов. Как же так вышло, что в музыкалке мы прошли совершенно мимо этой красоты?

И главное – скоро, совсем скоро! через три дня! – домой. На каникулы. Из «благополучной» Франции в «кризисную» Россию. К своему языку. К своим людям. К настоящей зиме. В свой заснеженный (или не очень) двор, в знакомые до последней тропки Сокольники. В самое красивое метро в мире. В китайгородские переулочки. К совершенно русскому празднику Новому году – да-да, с  салатом оливье, фейерверками всю ночь напролёт и незаменимой «Иронией судьбы»… И всё это будет. Несмотря ни на какой кризис.