Белые крылья печали часть 3 гл. 10, 11, 12

НОВОСТИ ОТ ДЕДА ЯРОХТЕЯ

Как и обещал Санька, рамы Дашке застеклили, пока она уходила в школу. Вечером он примчался с охапкой жёлтых осенних листьев, целовались в тёмных сенях, пахло волглыми от дождя травами, сыпались листья к ногам. Потом пили чай у самовара и вдруг поспорили. Она спросила:
- Почему ваша деревня называется Журавли?
- А у нас  море журавлей этих, – он засмеялся, - Знаешь, мы с Робкой Бондаревым в детстве часами вылёживали в поле, всё мечтали поймать их за ноги и полетать по небу.
- Слушай, какая романтичная мечта! – смеялась и Дашка. А потом  рассказала ему о своих планах защитить диплом по теме об исчезающих  стерхах – белых журавлях, символе терпения и надежды. Он стал уверять, что такие журавли у них тоже есть.
- Ты путаешь их с какими-то другими птицами, возможно, цаплями.
- Какие цапли, Дашка? Они же гораздо меньше, это журавли, такие же как  чёрные.
- Во-первых,  не чёрный, а серый журавль, во-вторых, стерхи водятся в низовьях Оби в тайге и лесотундре, на зимовку улетают в Иран. Восточная популяция расположена на северо-востоке Якутии в тундрах между реками Яна и Колыма. Эта популяция зимует в Китае в долине реки Янцзы.
- И у нас водятся, - запальчиво доказывал он. - Только белые очень осторожные, не подпускают к себе близко и гнезда не найти.
- Быть того не может, я же курсовую по стерхам защищала!
- Может, еще как может! Я тебе всё равно докажу. Вот давай как нибудь утром пораньше встанем и вместе съездим на Митрохинские болота.
- Ради стерхов я на край света готова поехать. А далеко эти Митрохинские болота?
- В сторону Крестов, - безнадежно махнув рукой,  добавил: - Ты всё равно не знаешь.
  Закрутившись в водовороте вспыхнувших чувств, разговор тот на время забыли. Каждый вечер сломя голову Санька Ермаков бежал к своей «училке». Эти пылкие, восторженные встречи не прошли мимо глаз односельчан. Первой сплетни распустила Лизка-почтальонка, заточившая зуб на «училку» из-за расхлестанных окон, которые по настоянию Саньки, пришлось потом вставлять за свой счет. Вездесущий дед Ярохтей поспешил с новостями до Санькиной матери.

В дверь постучали. Марфа оторвалась от стряпни, откликнулась:
- Входите, - она по стуку признала – опять дед Ярохтей пожаловал.
- Здорово ночевали! – ввалился дед.
- И Вам доброго здоровьичка, сосед, - Марфа приветливо придвинула табурет, - садитесь.
- Я ж к тебе по делу, Маршищка, - заговорщически начал дед, - слыхала ты, какая птаха к нам в деревню залетела?
- Ты это про новую учительшу?
- Про её, родимая, про её! – дед выжидал в предвкушении расспросов, но так и не дождавшись, крякнул недовольно. - Ай, не слыхала?
- Что ж я про её должна слышать?
- А то, что Санькя твой ухожориться к ей наладился, надысь я сам видал, как ён около её вился.
- Ну, так что ж, дело молодое!
- О, Маршищка, пропал твой Санькя, пропал! Проведет она твоего малого вокруг пальца, проведет! Веришь, вечёр зашла к нам, спросила у моёй прорвы морквы. Ну та сдуру цельное беремя ей подала. Что ж ты думаешь? Берет она это беремя и айда в школу. Эдок-то она весь дом расташшит! А моя-то прорва, слышь, Маршищка, зарубил я надысь курощку. Веришь, курощка была жирная, килограммов на пятнадцать, ей бо! Я ж думал помочь собрать крышу починить, а прорва ее за раз в чугуне сварила! Вот же ж, прорва коломенская! Летось овещка ягушку принесла, веришь, Маршищка, до того ягушка богатая была – уся мордощка в шерсте! Что бы ты думала, она изделала?
Марфа делает вид, что заинтересована, она участливо взглядывает на соседа.
- Продала, слышь, Маршищка, продала заготовителю живым весом, даже шкурой не попользовались! Вот как с ёй дальше жить?
Марфа отмалчивается, сосед постоянно изводит ее своими нравоучениями. Дед Ярохтей,  не встречая сочувствия, кряхтя встает с табурета, направляясь к дверям, бросает на последок:
- Гляди, Маршищка,  гляди за Санькёй, апосля поздно будет!
- Жениху еще в армию сходить надоть, сколько за это время воды утечёт!
- Солдат спит, а служба идет, - не к месту ввернул Ярохтей, - гляди, как бы невеста в подолЕ не принесла!
- Что ты, дед Ярохтей, вечно мутосветишь? Охота тебя народ мутить своими сплетнями?!
- А ты мене не варнакай почем здря! Я тебе по-человеченски добра жалаю! Вот тода поглядишь, инда поздно будет!
- А мне-то чего глядеть?! Это ты, старый, гляди за чужими юбками, коль интересно!
Дед Ярохтей уходит, в сердцах хлопнув дверью. Марфа слышит, как он бубнит, шаркая по ступеням крыльца, зная наверняка, что завтра дед вновь притащится с новыми вестями. «До смертинки две пердинки, а все ходит, сплетни собирает!» - в сердцах думает она.

Ярохтей, между тем, недовольный разговором с Марфой, отправляется прямиком к Дарье, бурча себе под нос: «Вот моцало холерское! Ишь, задаешься, а то мы вашу породу не знаем, как есть бусурмане!»
- Ты ж послухай, девонька, в ём бусурманская кровь в жилах течёт! – рапортует он у Дарьи.
Дарья деланно удивляется:
- Басурманская?
- Как есть бусурманская! Слышь-ка, матушка егонная от бусурмана рожденная, был тут такой Раджа не то цыган, не то индус. Деды-то ейные богатые люди были, скотины у их не меряно было. Акромя пашеницы да  ржи, растили лён и ткали из него холсты. Сам старик выделывал шкуры, а по зиме вывозил их в город, сдавал на кожевенный завод. Холсты, излишки хлеба и овощей продавали на ярманках! О, дочь, какие ране ярманки в городах и сёлах бывали! Что ты! Это жа цельный праздник! Мужики и бабы рядились в самые наилучшие наряды. Лошадей запрягали цугом, а какая конная упряжь была, всякий добрый хозяин берег её пуще злата-серебра!
В зиму Крещенская ярманка, летом – Петровская. Я ишшо мальцом был, а помню: в энтом углу торг рыбой идёт, вяленой, сушёной, солёной. Потом сало, масло, мёд. Дале хозяйственная утварь, обувь валяная, кожаная, яловая. А в другом - бабам радость: ткани на солнце горят шёлковые, ситцы разноцветные. Отдельными рядами скот и лошади на особицу, а рядом утварь конная – сани, брички, телеги. Что ты, девка! – завершает Ярохтей свой восторженный рассказ о старине. И словно спохватившись, продолжал повествование о корнях Марфы:
 - Семья работная была, что и говорить, сам старик ломил за семерых, жонка его с дочерьми, сын Силантий со своей жаной Акулькой. А как началася  война с ерманцем,  забрали у их сына Силантия и с концами, девка! Сгинул, будто бы, без вестей он. Вот тот Раджа к им и прибился – в работниках, значит ходил. Апосля, инда, мир с ерманцем подписали, котораи покалеченные домой возвернулись, котораи в чём душа дёржится. А ихний Силантий так и не явилси. Жонка-то его Акулька и связалась с тем Раджой и Маршищку прижила. Однако опосля свержения царьского режиму это дело было.
Тут уж Дарья удивилась не на шутку:
- Дедушка, так вы про которую войну-то говорите, про Первую мировую что ли?
- Про её, девка, Кайзер-от на весь мир тогда попёр.
- Так вы и революцию помните?
- А как жа! Мне ужо по восьмому годощку було. Ты слухай дальше.

СЕКРЕТ МАРФЫ

 История, рассказанная Ярохтеем, хоть и была приукрашенной, имела долю истины. Раджа жил в нижней клети – специальном жилье, устроенном для работника.
 Марфа родилась  после заключения мира с германцами. Старики Савельевы сразу догадались, что сноха понесла от молодого работника, только молчали до времени. Одно дело: времена трудные наступили, а работница она добрая, другое – у нее  от Силантия двое сыновей, а своей-то крови как лишиться?  После Октябрьской революции нежданно-негаданно Силантий вернулся - увечный, больной, в чем только душа держится, был он газами травленный, контуженный. В таком состоянии в плен к немцам попал, в лагерях холера свирепствовала, холод, голод,  каким-то чудом ещё живой остался.  Объяснились они с женой  как-то тихо, по крайней мере, шуму на деревне не слышно было. Собрала Лукерья свой узелок, Раджа девчонку в короб заплечный посадил, и подались они на все четыре стороны.  Силантьевы ребята с отцом остались. Только Силантий уж не работник стал: все больше на печи сидел, надсадно кашлял, сипло дышал  отравленными газами лёгкими. Вышли замуж, и ушли из родительского дома дочери. Сам-то Филарет еще крепкий был, жилистый, сносу бы ему не было, кабы не грянула беда.
Началась продразверстка, крестьян насильно загоняли в колхозы. Филарет с ужасом ожидал своего черёда.  Но сложа руки, не сидел: вместе с внуками вырыл в полу-амбаре под полом яму и опустил туда отборное семенное зерно. В сусек, который был на виду,  засыпал фуражные отходы, полагая, что семена искать будут в добром амбаре. Два мешка пшеницы на муку, и немецкую швейную машинку «Зингер» временно схоронил в огороде.
В организованном колхозе  был создан Совет бедноты, началось раскулачивание крепких и средних хозяйств. Двор Савельевых был в первом числе списка для экспроприации. Только до этого дело не дошло. Уж больно мучила зависть соседа Дормидонта Чеканцова за богатство Филарета. Сосед   сам жил безбедно, даже работников постоянных держал, только всё ему казалось, что хозяйство Савельевых крепче, а главное дети работящие, рачительные. С тех пор, как вернулся домой немощный Силантий, Чеканцов внушал своему работнику из пленных австрийцев, вот мол, кто твой враг, кто тебя в полон брал. А мы люди мирные, работные. 
В одну из темных ветреных ночей работник, науськанный хозяином,  подпустил на крепкую, казалось бы нерушимую усадьбу Филарета красного петуха. Всю ночь бушевал пожар, пожирая добротные амбары и клети, дико ревела в хлеву запертая на ночь скотина. Филарет метался в огне страшный с налитыми кровью глазами, но из добра мало что удалось спасти: скот сгорел в хлеву заживо, дом со всем скарбом превратился в смердящие головешки. Обезумевшая Фёкла, с растрепанными седыми волосами, целыми днями пропадала на пепелище, тщетно пытаясь найти хоть что-то из нажитого годами добра. Семью Савельевых теперь впору было занести в список бедноты, но помня их как первых «мироедов»  на селе, помогать им не собирались, благо хоть оставили в покое. Из жилого помещения у Савельевых сохранилась только подклеть для работника. Туда и перебралась их семья. Из надворных построек уберегли тот самый  полуамбар для зерна, а вернее само утаенное зерно. Муку, упрятанную в огороде,  украли.  Филарет теперь надеялся только на свои руки,  на руки внуков, и на это зерно. Немало выручала семью швейная машинка, на которой  Фёкла строчила день и ночь. А когда на пожарище возникла вдруг бывшая сноха с худосочной, босоногой девчушкой, старикам не хватило духу выгнать бедолаг. Пошептавшись о чём-то с не-мощным сыном, Филарет, не спеша  разглядывал сноху. Возмужавшие за эти годы сыновья выжидали в сторонке, боясь гнева деда Филарета, только когда он, махнув рукой, обронил:
-  Ужо идите все до кучи, нам с бабкой немного веку осталось, а вы все вместе, можа, выживите на родной усадьбе.
 Сыновья бросились к матери и сестре, радостно обнимали, повели в дом.

Изгнанные Раджа и Лукерья кое-как прибились в одной из деревень в полуразвалившемся жилье. Раджа нанимался в работники, Лукерья возделывала землю рядом с домишком. Впроголодь, едва перезимовали в холодной избушке, а весной вновь пошли искать лучшую долю. Так продолжалось четыре года.
Марфа знала свое «бусурманское» происхождение, более того, помнила она и родного отца, улыбчивого и доброго человека. Помнила, как однажды с матерью расстались с ним на большой дороге. В поисках пропитания и работы  Раджа ушел в соседний район. Они ждали, да так и не дождались его возвращения и вынуждены были пойти побираться по миру. Эта нужда да тоска по старшим детям и привела Лукерью к пепелищу савельевской усадьбы. Принятая родными, она  работала не покладая рук,  приучая к труду и маленькую Марфу. Старуха Савельева после пожара прожила недолго, оставив своего дряхлеющего супруга на сноху и внуков. Жёлтый, иссохший от недугов, прибрался и Силантий. Главными работниками в хозяйстве теперь стала Лукерья с сыновьями и подрастающая Марфа. Через год, большими трудами семья приобрела в хозяйство лошадь и корову. На расчищенном пепелище начали отстраивать новый дом, теперь уже гораздо меньшего размера. Жизнь потихоньку входила в колею.
Дед Филарет невольно привязался к кроткой, послушной девочке. И когда грянула очередная беда: не иначе, как по  навету того же соседа Чеканцова, Лукерью арестовали за связь с иностранцем и увезли под конвоем вместе с дочкой-подростком в волостной центр. Филарет с вечера запряг лошадь в телегу, прихватив с собой бочонок топлёного масла, ночью самоотверженно кинулся выручать сноху. С большим трудом разыскал вместительный амбар с арестованными, долго уговаривал охранника за мзду отпустить Лукерью с дочкой. Тот вывел только Марфу. Укрыв девчонку рогожей и соломой, Филарет под покровом ночи привёз ее домой. К полудню, обнаружив пропажу, в их дом явились конвоиры. Девочка успела выскочить в окно и укрылась в меже картофеля.
Лишь только конвоиры скрылись из виду, Филарет велел внукам отправляться в лес за Митрохинское болото и устроить там шалаш, пригодный для жилья. Сам же деловито взяв тяпку, отправился по меже, внимательно вглядываясь в картофельные кусты и тихонько приговаривая: «Топор, топор, лежи как вор и не выглядывай во двор». Наконец, обнаружив Марфутку, отрешенно глядя вдаль, проговорил: «Лежи внучка, тихо, под покровом ночи иди на край огорода, там тебе дадут знак».
Так Марфа поселилась в шалаше, устроенном братьями за болотом. Продукты ей сам Филарет и братья доставляли ночью. Эти предосторожности были Филаретом предприняты не напрасно: спустя неделю, в их дом вновь приходили с обыском. Дед Филарет ждал осени, чтоб под предлогом продажи излишков сельхозпродуктов, уехать с родного подворья, и, схоронив Марфу на телеге, увезти к дальним родственникам в область. Наконец, когда подошел подходящий случай, он повез Марфу в дальний путь. Неделю  добирались они до города, лишь в тёмное время суток, днем, отсиживаясь и отсыпаясь в лесу.
Расставаясь с девочкой, дед Филарет строго-настрого наказал называть отцом Савельева Силантия Филаретовича, не упоминая имени Раджа. Во второй раз в короткой жизни Марфа оказалась в чужой стороне. Напуганная произошедшими событиями, и наказами деда, ставшего не только родным человеком, но и спасшим от безызвестной судьбы в смутное время, Марфа тщательно скрывала происхождение.
Внешне она ничем не походила на своего отца,  светлая кожей и волосом, лишь один «изъян» был на теле: темный треугольник на спине, в области крестца. Ле-том, склонная к загару кожа в этом треугольнике становилась еще темнее. Марфа стеснялась, таила от подружек свой изъян и даже на речке купалась только в исподней рубашке.

ВОЗВРАЩЕНИЕ
Безрадостное Марфино детство перешло в многострадальную юность: сначала скончалась приютившая тётка, затем грянула Отечественная война. Марфа вернулась в дом, ставшим поистине отчим кровом. К счастью её оставили в покое. Отдал Богу тёмную душу старый сосед Дормидонт Чеканцов, иначе не сдобровать бы Марфе опять.
 Наряду с взрослыми трудилась в поле: пахала и сеяла  на быках, возила дрова и сено, косила хлеба и травы. Братья, призванные в первые дни войны, сгинули на передовой: один в сорок втором, второй в сорок третьем. В сорок четвертом, не дожив до победы, на руках скончался дед Филарет. Марфа осталась полноправной хозяйкой в домике, заново отстроенном до войны руками братьев и деда. К исходу войны ей исполнилось двадцать пять лет. Горький житейский опыт за плечами, да небогатое наследство, вот все приданое.  Потому, не особо задумываясь над своей дальнейшей судьбой, Марфа вышла замуж за увечного фронтовика старше на десять лет, неизвестно откуда появившегося в их краях. Долго не могла родить Марфа. А когда Бог дал, и она понесла,  два ребенка, родившись слабенькими  с разницей в два года, умерли на второй неделе жизни. Долгожданный Санька появился на свет многим позже. Марфа ахнула, увидев сына в первый раз: длинные волосы у младенца, будто кто смольём измазал, а на позвоночнике в области крестца чёрный треугольник. «Все ж таки порода басурманская проявилась!» - поду-мала невольно. К году волосы у мальца полностью заменились, уступив место богатой шевелюре более светлого тона. Только чёрный треугольник и глаза-вишни выдавали нерусскую кровь. Подрастающий Санька, однако, не комплексовал по поводу тёмной отметины на копчике, а рос открытым веселым парнем. Отец Саньки – Константин Ермаков умер от старых ран, когда сыну шел шестнадцатый год.  Санька остался для матери единственным светом в окошке.