Туманные Качели. Глава 8

                8. И НОЧЬЮ

        Дед пришел и сказал:
        - Пойдем.
        На нем была та самая «культовая» розовая рубашка, хорошо отглаженные (бабушка постаралась)  брюки, удерживаемые самыми дорогими из имевшихся в свободной продаже подтяжками, начищенные ваксой ботинки излучали космическое сияние. Дед был бодр и целеустремлен. Он всегда любил сопровождать свою речь энергичными и резкими жестами. Вот и сейчас он, увидев нерешительность внука, рубанул воздух правой рукой и повторил:
        - Пойдем. И нечего тут говорить. Идем, и все тут.
        Он вышел из комнаты в прихожую, надел пиджак и, не оборачиваясь, вышел из квартиры, не оставляя Антону ничего другого, кроме как следовать за ним.
        Антон уже знал, что действие происходит во сне, потому что дед давно умер, но все же идти за дедом ему было страшновато. Куда и зачем зовет его покойник, он и представить себе не мог.
        Дед ждал его у подъезда. Когда Антон вышел, тот, не сказав ни слова, устремился вперед. Они шли по хорошо знакомым местам: девятиэтажная серая новостройка (еще такая свежая), двор с песочницей и металлическими поскрипывающими качелями, где Антон пробегал с детворой свое детство, гастроном, булочная (какой был вкусный хлеб, иногда даже – теплый), парикмахерская, вот одна маленькая улочка налево, вот еще одна – направо, вот… Что-то непонятное - все не такое, как сейчас, все такое, как было тогда – тридцать лет назад, когда дед был еще жив, когда Антону было семь-восемь лет. И люди – они не такие, как сейчас, одежда какая-то смешная: у мужчин тренировочные штаны сочетаются с пиджаками дурного покроя, кепки набекрень, в зубах – папиросы, женщины – в причудливых платьях, сшитых будто бы для того, чтобы скрыть и нивелировать особенности женской фигуры, прически, косметика – боже, неужели это было модно? Хотя вот прошла барышня очень даже ничего: прическа конечно непривычная, но что-то в этом есть, платье очень даже – наверное, портниха сшила по импортным выкройкам…
      - Не засматривайся, иди быстро. Людям сильно в глаза не заглядывай. Затянет, - пробурчал дед, не замедляя шага.
      - Куда затянет? – удивился Антон.
      - Сюда, - ответил дед. – Здесь хорошо. До сих пор хорошо.
      - А куда мы идем?
      Этот вопрос дед игнорировал.
      Кончились пятиэтажки. Они прошли насколько девятиэтажных новостроек (один дом еще не был заселен) и начали углубляться в старый квартал, состоящий из деревянных частных домов. Антон вспомнил, что по этому маршруту они шли на кладбище в Пасху или на очередную годовщину смерти деда. Конечно, до кладбища можно было добраться и на автобусе, но автобусы тогда ходили очень редко, а маршруток просто не существовало. Они шли на кладбище. От этой мысли Антону не стало жутко или неприятно. Он представил, как дед приходит на свою собственную могилу, кладет стандартные четыре гвоздики, потом стоит молча, опустив голову, потом отходит в сторонку и достает свою любимую фляжку с коньяком, чтобы помянуть самого себя. Представив это, Антон улыбнулся. Улыбнулся, подумав, что смерть по сути – самая смешная и нелепая выдумка человечества. Кладбище, могила, венки, цветы (непременно четное количество), свечки, скорбные слова, поминки (ни в коем случае не чокаясь)… Зачем все это было, когда деда хоронили?! Ведь вот же он, живой идет! Вот же он!
       - Дед! – радостно крикнул Антон. – Стой, дед.
       От волнения у него перехватило дыхание.
       - Чего ты? Чего орешь?
       Антон подошел к деду вплотную и стал всматриваться в его лицо, желая найти хоть какой-то изъян, хоть малейший намек на то, что дед все-таки умер. Серые стальные глаза, хитроватый прищур, легкая щетина (у деда слишком быстро росли волосы, и чтобы выглядеть всегда свежевыбритым, ему бы пришлось бриться два раза в день, а это было не всегда удобно), седые волосы по бокам, большая лысина… Да нет, живой. Не как живой, а живой! По-настоящему живой. Антон хотел обнять деда, ему хотелось закричать что-то нечленораздельное от животного восторга, вдруг охватившего его с ног до головы. Смерти не существует. Смерти не существует! Мы идем на кладбище, но оно – бутафория. Потому что смерти не существует!!!
      Дед ничего не сказал. Он лишь усмехнулся и зашагал дальше. Бодро и целеустремленно – как тогда, за  полгода до смерти, когда он еще был полон сил, когда он еще не знал, что у него рак, когда он еще был уверен, что доживет до миллениума…
      Но они пришли не на кладбище. Точнее, до кладбища они не дошли. Они свернули и вошли через калитку в чей-то сад. Залаяла соседская собака. Дед сказал ей: «тщ-щ-щ», и та заткнулась. Они прошли по дорожке мимо грядок, подошли к крыльцу. На крыльце стояло блюдечко с молоком. Дед стучать не стал, а сразу дернул ручку двери на себя. Дверь отворилась. Они прошли через сени, где резко пахло квашеной капустой и мочеными яблоками. Вошли в комнату. Крашеные оранжевой краской деревянные полы. Старинный буфет с хрусталем и гжелью. Круглый стол. Плетеные стулья. Дед осмотрелся и коротко скомандовал:
      - Садись.
      Антон повиновался. Дед остался стоять. Антон положил руку на стол, но тут же убрал ее – скатерть была липкой, будто на нее недавно пролили варенье и забыли вытереть.
       Антон услышал, как в соседней комнате что-то зашевелилось и зашелестело. Там кто-то был. Антон открыл было рот, чтобы спросить об этом деда, но тот резким жестом приказал ему молчать и ждать.
       И тут из соседней комнаты вышла полная женщина лет сорока. И все бы ничего, да только женщина была абсолютно нага. Она нарочито медленно прошла мимо молодого человека, словно специально давая ему возможность лучше ее рассмотреть. На лице ее играла небрежная полуулыбка-полуусмешка. Она села на свободный стул напротив Антона и грациозно и неторопливо положила нога на ногу. Подперев рукой подбородок, она уставилась в окно и застыла, словно натурщица. Антон не знал, что и думать. Спросить о чем-либо деда он уже не решался. Он решил ждать, когда дед сам что-нибудь скажет.
       - Знакомься, это Афродита. Богиня плодородия, - сказал дед. Антон, как зачарованный, смотрел на женщину, не в силах оторвать глаз. Он никогда не был любителем пышных женских форм, его вкус вполне соответствовал современным глянцевым стандартам, но Афродита… Афродита была по-настоящему хороша.
       - Смотри, какова! – говорил дед, смакуя слова. – Хочешь, подойди, пощупай… Она настоящая!.. Плодородие – ее конек. Пощупай, пощупай… Не стесняйся. Она не укусит.
     Антону очень хотелось подойти к женщине и, как изволил выразиться дед, пощупать ее, но он действительно стеснялся. Хотя очень хотелось.
     - Дед, а что она застыла? – прошептал Антон. – Как будто ее рисуют.
     - А ты ее и рисуешь. Не кистью и не углем, а глазами. Рисуешь и лепишь ее. И знаешь, если бы ее не нарисовал когда-то бог, то не было бы ни меня, ни тебя, и земля бы была – песок, и вода бы была – камень…
     - А что, ты хочешь сказать, что это и впрямь Афродита?
     - Ты не стесняйся, подойди. Земля – плодородная, вода – живая, огонь – вьюн- краснобай, ветер – соль и перец, а ты – огурец. Режь урожай, детей нарожай, иди да играй, струны надуй, Дарью целуй… И лети-крути, пусть будет вам по пути, и прости, зола, и соль, прости, крути-закрути, милых приюти… гоети-ити…вьти-буди…ти-ти-ти…
     Антона закружила штормовая волна. Афродита двоилась в его глазах, она продолжала сидеть неподвижно, в профиль и в то же время на него в упор смотрели ее бесконечно ласковые и влажные глаза. Плодородные глаза. Глаза, которые хотели одного: урожая, бурного урожая, чтобы все цвело, росло, чтобы все множилось и утраивалось, чтобы всего было много и досыта, досыта, досыта…
    
      Антон проснулся оттого, что его трясла жена.
      - Что, что такое? – пробормотал он, еще не понимая, что только что видел сумасшедший сон, а не изменял жене с Афродитой.
      - Вставай, на работу проспишь. Тебя невозможно разбудить! Детей еще в школу сегодня ты проводи. Мне на полчаса раньше нужно – у нас собрание. Все, если опять заснешь – пеняй на себя.
      Антон стал возвращаться в реальность, в которой все с утра грохотало, визжало, ругалось, спешило и суетилось. Телевизор орал и на кухне и в детской, параллельно работало радио, дети визжали и кричали, балуясь, задирая друг друга, жена бегала туда-сюда, на ходу делая прическу, покрикивая на пацанов и допивая кофе. Антон сморщился. И понял, что в это утро его вернет к жизни только чашка крепкого чая. Очень крепкого чая.