Клетка

                Веселому Рыбачку и его Друзьям посвящается


     Эта  клетка была значительно больше той, в которой нас везли. Но мы так обессилили от бесконечной тряски, тесноты, вони и невозможности дышать, что когда нас вытряхнули –  рывком, одним махом, выплеснули словно помои – мы просто упали на дно клетки и лежали, не шевелясь. Мы могли только дышать – с трудом, потихоньку, маленькими глотками, с каждым глотком удивляясь, что мы все еще можем, оказывается, дышать. Только круто ходили бока, беззвучно шевелились дрожащие губы,  и из глаз вытекало безумие.
    
  Наконец, мы пришли в себя настолько, что смогли оторвать друг от друга слипшиеся тела, немного пошевелиться и начать оглядываться. Клетка была стеклянной. Сквозь стекло стен мы видели другой, незнакомый и страшный мир – и в этом мире жили чудовища.  Мы все собрались перед стеклянной стеной и с удивлением и ужасом смотрели на этот мир – в нем не было ничего от нашего мира. Чудовища издавали звуки, которые мы чувствовали всем телом, они прокатывались по нам как волна. Волна била в мозг и заставляла неприятно вздрагивать и ежиться. Это было ни на что не похоже -  я никогда не слышал, чтобы так разговаривали живые существа. А я видел много, я много где был – я поднимался до самых дальних порогов Гремучей реки – и даже смог вернуться обратно. Тогда нас вернулась жалкая горстка, а ушла целая стая – но я, я - смог вернутся! Таких диковенных существ я никогда раньше не видел, даже там! Они сновали за стеклом, их было много – и они были разные. Но для нас они были все огромны, непостижимо огромны. Они приходили к клетке и разглядывали нас – а мы, безмолвно застыв, смотрели на них. Иногда кто-то из них прижимал к стеклу нос или прикрывал свет так, чтобы было лучше видно – и тогда они становились еще уродливее и гаже. Один из них почти прижался к стеклу лицом и тогда прямо передо мной оказался его глаз – огромный, отливающий коричневым с золотом со страшным черным зрачком. Этот зрачок был самое ужасное и непередаваемое, что я видел до сих пор – это был как вход в бездну, как провал в черноту. Я видел свое отражение в этом зрачке и не мог пошевелиться – я даже забыл, что надо дышать.  Глаз чудовища был очень подвижен, он перекатывался в своем ложе, вращался, двигался, перетекал с одного из нас на другого,  рывками хаотично рыскал по всей клетке и в коричневом золоте плескались светлые блики.  Вдруг как штора стремительно упала и взвилась вновь – огромное веко с чудовищными ресницами захлопнулось и скрыло на мгновение страшный глаз – одно мгновение, один перебой сердца – и глаз опять оказался прямо передо мной. Только когда чудовище отодвинулось от клетки, я смог перевести дыхание и пошевелиться – я весь словно онемел от ужаса.  Чудовища отходили и приходили снова. Они тыкали в стекло, водили по нему огромными толстыми пальцами – и на стекле оставались жирные радужные разводы. Чудовища пахли. Отвратительно и в то же время волнующе. Это были странные, непривычные запахи, я бы даже не смог их точно описать – значение многих запахов открылось нам позже и – видит бог!  – я предпочел бы никогда их не знать!

      Нас было десять. Десять  перепуганных и обезумевших от страха неудачников. Случайно попавших в эту переделку. Оказавшихся не в том месте, не в то время. Попутчики по дороге в ад.

     Мы очень быстро познакомились, скомкано и бессвязно поведали друг другу свои нехитрые истории – истории про то, как мы очутились здесь. Для всех это было просто утро – обыкновенное утро, начало нового обыкновенного дня. Оно могло быть лучше, могло быть хуже – но оно было самым обыкновенным.

    Дороти  вела Миди в садик для малышей, а Миди капризничала всю дорогу.

    Тим и Эли собирались перекусить и еще немного поболтать – они совсем недавно стали жить вместе, самостоятельно, одни – ну, вы понимаете. Они были в том возрасте, когда так много хочется сказать друг другу – когда еще есть что сказать! Когда еще хочется быть вместе – всегда, каждое мгновенье, касаться друг друга, видеть друга. Они и здесь все время были рядом – одновременно трогательные и смешные.

    Фрэнк решил, наконец, поправить крышу – ну да, он был ленивым парнем, медлительным, немного туповатым, давно собирался, крыша совсем провалилась, а тут вот сказал себе – все, надо сделать…

    Бадди и Холи ругались – они ругались уже с утра, они всегда ругались – почему он  разбрасывает вещи, почему она так долго собирается, почему он шляется со своими друзьями, где она была со своими подругами, почему его мама позволила себе такие высказывания в ее адрес и почему она опять столько потратила в этом месяце.  Теперь они даже не могли вспомнить из-за чего они ругались в то самое мгновение, когда все случилось.

    Дик в это утро думал о молоденькой соседке напротив. При мыслях о соседке в организме Дика происходили странные изменения, колебания, волнения и порывы. От этих порывов Дику все время хотелось что-то делать, куда-то бежать и бурно двигаться. Ему казалось, что если он не сделает что-то очень решительное и бесповоротное прямо сейчас, то просто взорвется. Дик был совсем зеленый.  Но хотел казаться очень крутым. Но сейчас любой, даже Фрэнк, мог без труда понять, что он безумно, безумно, безумно боится. Что он из последних сил сдерживается, чтобы не начать орать и метаться, тыкаясь во все углы и стукаясь головой о стеклянные стенки.

    Рой единственный, кто не рассказал нам о себе ничего. Он просто сказал: «Я – Рой», и отвернулся, как будто сказанного было достаточно и все объясняло. Я знаю таких парней, от них по возможности лучше держаться подальше, с ними никогда не знаешь, чем закончится дело, но невольно чувствуешь, что не в твою пользу.

    Ну, а я в то утро только возвращался домой. И было мне погано, как никогда. Голова болела, и желудок болел, и тошнило меня, и было мне плохо. Меня никто не ждал дома, я мог прийти сейчас, а мог прийти через месяц – никому до этого не было ровно никакого дела. Я и сам плохо понимал, зачем я туда иду. Зачем я вообще проснулся этим утром. Так уж получилось, я проснулся, ну раз проснулся, пришлось идти.

    Все случилось очень быстро – свист, что-то мелькнуло, и боковым зрением я успел заметить  ячеистую тень, которая неслась прямо на меня. Я только стал поворачиваться, чтобы понять, что это такое, как на меня навалилось, дернуло, потянуло и поволокло в сторону, а потом – стремительно вверх. Поток слепящего света хлынул мне в глаза, и я мгновенно ослеп. Скачок давления был таким, что меня просто расплющило. Дыхание остановилось, как будто перекрыли вентиль – ррраз… И я умер.

    Нам всем показалось, что мы умерли. Лучше бы так и случилось, правда. Тогда мы и представить себе не могли, что ждет нас впереди.
    
    Время шло. Ничего не происходило. Мы  потихоньку отходили от шока и осваивались  в своем новом обиталище.  Мы с Роем  быстро исследовали клетку по периметру. Это был просто стеклянный куб. Потолком клетки тоже было стекло, толстое, тяжелое, еще чем-то придавленное сверху. Одновременно изо всех сил упираясь спинами, мы с Роем на раз-два-три попытались приподнять крышку – она даже не шевельнулась. Фрэнк присоединился к нам – а Фрэнк был здоровый, здоровее нас всех! Результат был однозначным – этим путем нам не выбраться. Нам вообще было не выбраться – куда бы мы не двигались, кругом было только гладкое прозрачное стекло. Не было в этом стекле ни одной щели, ни одной дырки, даже самой маленькой, куда бы мы могли вытолкнуть хотя бы Дика, хотя бы Миди. Вытолкнуть, чтобы спасти.

      На дне куба были беспорядочно накиданы груды разноцветных камней и бревен, целые горы камней  и  бревен, и  расставлены небольшие странные сооружения – по форме они напоминающие  уродливые норы-домики. Но по размерам эти норы были слишком маленькие, никто из нас бы не поместился туда, разве что только  Миди. Еще в  кубе росли высокие растения – от пола до потолка.  Но я быстро понял, что они не настоящие. Они только были похожи на растения, напоминали их цветом и извивались так же, но есть их было невозможно. Я попробовал и тут же выплюнул с омерзением. Во рту от них остался  привкус и ощущение, какое было у многих, когда недалеко за нашими домами из большого танкера разлилась нефть. Тогда многие умерли, это было страшное время. Многие долго болели. И у всех было ощущение это мерзкой гадости во рту.
    
   Мы собрались в центре клетки, устроились, как могли, на бревнах и на камнях. Дороти уложила Миди спать в одной из нор-домиков и присоединилась к нам. Хорошо, что малышка заснула. Голод подбирался к нам все ощутимее, а есть нам было нечего. Мы обыскали все, каждый закуток, домик и камень – в клетке не было ничего съестного. Была и еще одна беда – становилось все меньше воздуха. Вентиляции не было. Крышка была закрыта наглухо. Мы все и без слов понимали, что дело плохо.  Мы старались не смотреть друг на друга, чтобы не увидеть в глазах товарища собственное отчаяние.

    Эли тихонько плакала. Тим тихонько ее успокаивал. Я видел, что еще немного и придется успокаивать его самого. Дороти тяжко дышала – дефицит кислорода сказался на ней в первую очередь. Дик сжался в комок между несколькими бревнами на дне и глаза его блестели от туда. Рой угрюмо наблюдал за чудовищами снаружи.

    Первой не выдержала Холи.
- Послушайте! Да послушайте же! – закричала  она,  голос ее повело, и он сорвался на фальцет. – Мы так и будем  сидеть? Вот просто сидеть и все? Мы же умрем тут все, вы что – не понимаете? Сделайте же хоть что-нибудь… Бадди! Ну, сделай же что-нибудь!!! Будь уже мужиком наконец!
- Дорогая… - начал было Бадди, одновременно как бы подаваясь к ней и в то же время пытаясь отодвинуться. – Что же я могу… Ты же сама видишь, какая ситуация..
- Да я плевать хочу на ситуацию!!! – Холи всю трясло. – Я не хочу умирать в этой вашей мерзкой клетке! Слышите, вы!
- Заткнись-ка, дорогая, - просипела вдруг Дороти, с трудом приподнимаясь и глядя на Холи с яростью. – Разбудишь Миди, я сама тебя придушу. Поняла меня? Ты меня поняла?

   Ярость Дороти повисла в напряженном безмолвии как темное облако.
- Так, - сказал Рой. Он вошел в это облако и встал между ними. – От того, что вы орете, воздуха больше не становится. Поэтому заткнитесь все  и постарайтесь  дышать реже и спокойнее. Мы не знаем, зачем  мы здесь. Мы не знаем, что это за твари там, снаружи. Но мы уже знаем, что у нас нет еды и нам отсюда не выйти. Пока нам отсюда не выйти. Но пока нам ничего и не угрожает. Нам остается только ждать, что еще мы можем сделать! Мы будем ждать, и мы должны быть готовы спасаться. Понятно?

- Кто это решил, что ты здесь главный... – процедила было Холи, но Рой на нее даже не посмотрел.
- Мне не нравится, что мы тут как на ладони в этой стекляшке, - сказал он задумчиво. – Надо бы что-то придумать.
- Мы могли бы сделать какое-нибудь убежище из этих бревен или камней, - предложил я. – Конечно, это сомнительное укрытие, но хотя бы что-то…
- Или сдвинуть эти дурацкие штуки в один угол, - сказал Фрэнк, кивая на норы-домики.- Я бы мог попробовать.
- Хорошая мысль. Давайте, собираем бревна в тот угол, - распорядился Рой. – Вы, все, кто может, давайте, займитесь делом. Фрэнки, а ты со мной – попробуем-ка еще раз добыть нам воздух.
 
    Мы все заставили себя подняться. Поверьте, это было непросто. Это было очень, очень непросто. Даже Дороти, хрипя, ухватилась за камень. Тим, Эли и Дик вцепились вместе в одно бревно. Я  и Бадди поволокли другое. Фрэнк и Рой стали примеряться к стеклянному потолку, чтобы попытаться опять толкнуть его спинами.

    И в этот момент крышка сама распахнулась. Поток воздуха хлынул внутрь – это была волна, сметающая все на своем пути. Легкие резанула стремительная боль.
    А потом случилось то, что я никогда не смогу забыть. Наверное, когда я буду умирать, я буду видеть именно это.

    Когда крышка распахнулась, упирающийся в нее спиной Фрэнк утратил опору-препятствие и  словно вылетел наружу. Чудовище, которое мы все не заметили, оказалось сразу за крышкой и  издало какой-то странный звук – и потом я подумал, что это был возглас изумления. Но тогда я думать ни о чем не мог – настолько быстро все происходило. Тело Фрэнка взлетело в воздух, изогнулось в нем, перевернулось в полете и готово было рухнуть вниз. Чудовище взмахнуло чем-то вроде огромного сачка на палке, описало  этим сачком кривую дугу по всей клетке, сметая растения, бревна, камни и  раскидывая нас в разные стороны, потом сачок  вынырнул из клетки и поймал уже падающего Фрэнка в самую середину ячеистого нутра. Тело Фрэнка опять пружинисто изогнулось в сетке, но он уже ничего не успел сделать.

    Как бы я хотел ничего не видеть! Не видеть, понимаете! Ничего не видеть!!! Но я не мог даже пошевелить головой – когда сачок пронесся по клетке, меня отшвырнуло ударной волной в угол. Сверху на меня упали бревна, камни и что-то еще – меня бы раздавило там, наверное, насмерть. Но несколько бревен и дурацкий домик-нора образовали надо мной как бы небольшой шалаш – и меня буквально распяло на дне, распяло, но не раздавило! Прямо перед моими глазами оказался угол клетки там, где сходились стеклянные стенки. Клетка стояла на обширном пространстве, видимо, служащем столом или чем-то подобным. На столе лежала доска. А дальше пылало яркое, ослепительное пламя. Оно колыхалось как занавеска, оно меняло цвет, перебирая все оттенки желтого и красного, иногда уходя в голубой. По своей воле чудовище могло делать пламя больше или меньше, или совсем маленьким.

   Задыхаясь от ужаса, я увидел, как  Фрэнка вытряхнули из сачка на доску.  Он еще раз подпрыгнул, инстинктивно пытаясь увернуться, и в следующее мгновение огромный нож снес ему голову. Тем же ножом неторопливым движением голова Фрэнка была отправлена под стол в помойное ведро. По телу Фрэнка пробежала последняя судорога. Чудовище ухватило его толстыми, но очень проворными пальцами, и обмакнуло со всех сторон во что-то белое и рассыпчатое. Взметнулось веселое белое облачко. Тело бедного Фрэнка, словно одетое в белый саван, полетело на раскаленную чугунную штуковину, которую чудовище проворно пристроило на прирученное  пламя. Сильно зашкварчало, пламя метнулось и подернулось по краям синим. В разные стороны брызнули блестящие раскаленные капли. И тут я почувствовал  запах. Этот ужасный запах, который был там всегда, но он был неявным, как бы фоновым, чуть слышным, а сейчас он ударил удушливой смердящей волной и перекрыл мне дыхание.

    Наверное, я слышал, как страшно закричала Холи. Как рвало Роя и как захрипела Дороти. Наверное, я это слышал. Наверное, я чувствовал, как они мечутся и рыдают там, за завалом. А может быть я все придумал себе, лежа оглушенный и обездвиженный, почти без дыхания, в углу проклятой стеклянной клетки. Я просто лежал под бревнами, лежал и плакал, глядя на пламя.

    За стеклом двигались чудовища. Я хорошо мог их видеть из своего укрытия. Одни приходили по одному, другие – группами. В какой-то момент я понял, что это их семьи – там были чудовища поменьше и побольше. Они садились за столы, издавали громкие звуки, возможно, они даже смеялись. Ветер перебирал их волосы, и узорчатые шторы на окнах взлетали и весело хлопали. И сквозь распахнутое окно я мог видеть море – синие, такое обманчиво близкое и такое недостижимое.

    Иногда они подходили к клетке и разглядывали нас, застывших в молчании, раздавленных ужасом, парализованных отчаянием. Они выбирали нас! Теперь каждый из нас знал, что обозначает этот тычок пальцем в стекло и громкий звук. Мы точно знали, что нам уготовано – и невозможно было как-то успокоить себя или обмануть. Мы понимали, что это только вопрос времени – когда сачок доберется до тебя. Мы думали только об одном – кто будет следующим?

      Когда сачок поволок Дороти,  она выворачивалась всем телом, вырывалась и все пыталась посмотреть в последний раз на спящую Миди. И тогда Рой бросился на сачок. Сачок совершал свой смертельный полет по клетке, а Рой бросался на сачок раз за разом, снова и снова, пока стеклянная крышка не рухнула ему на голову. Рой медленно и безжизненно опустился на дно – распластанный и неподвижный. Следующий сачок забрал и его.

       Я видел, как погасли золотистые глаза Эли. У нее были красивые глаза и красивое сильное тело.  Наверное, она была оглушена, потому что совсем не сопротивлялась. Она лежала мирно, расслаблено и покойно. Самым кончиком острый нож  одним ужасным и в то же время завораживающим точным движением провел длинную узкую линию на ее теле – от головы и до самого низа. И я задохнулся – мне вдруг показалось, что в этот самый момент она тоже видит меня! Ее лицо были совсем рядом, за стеклом, она смотрела на меня в упор! Жизнь ушла из нее тихо-тихо, словно вытекла. Глаза Эли заледенели, и мутная пленка закрыла их как покрывалом. Несколько томительных мгновений ничего не происходило, а потом из открывшейся раны на окровавленную доску неспешно сползли разноцветные блестящие внутренности.

       А с Миди ничего ужасного не случилось, правда. Она заснула в своей норе-домике, когда мы все задыхались от недостатка воздуха. Мальку – много ли надо, сами понимаете. Волна от очередного сачка выплеснула ее тельце из домика, и она тихонько всплыла вверх, белея беззащитным младенческим брюшком. Одно движение – и она уже в ведре под столом. Несколько мгновений Миди лежала на маслянистой, радужной  поверхности, а потом та расступилось под ее весом и медленно, печально и нежно скрыла с моих глаз. Миди так и не проснулась. Она ничего не видела и не успела испугаться.

      Иногда мой измученный мозг словно выключался, и я впадал в состояние странного обморока. Отдельные моменты выпадали из моего сознания, и на их месте образовались черные пустоты тишины и покоя. И в это время я слышал звук отдаленного прибоя, я слышал, как трется вода о камень и кричит падающая к воде чайка.

     Позже, гораздо позже, я понял, что наступила ночь, и что в клетке я остался один. Чудовища не заметили меня под бревнами и камнями, окраска у меня не слишком приметная. Да и чудовищ за стеклом уже не было – должно быть, им тоже надо иногда спать. Хотя в это и трудно поверить. На темном окне проступило полукругом написанное «наротсер йынбыР». За окном горел синий неоновый карп в цилиндре, который изящно опирался на трость, скрестив плавники-ножки. Карп чуть слышно гудел и подрагивал.

    Кто-то подарил мне еще одну ночь. Зачем? Почему мне? Почему не Дороти? Почему не Рою? Не Эли. Почему мне? Я не знал. Карп помаргивал и гудел. А я - я плакал.

    Я давно уже не чувствовал своего онемевшего тела. Сначала было очень больно, потом боль ушла. Плакать я больше не мог. Иногда я засыпал, а, может быть, терял сознание. Когда  в очередной раз я вынырнул из черного забытья, я увидел, что на небе зажглась звезда – как раз в районе пупка неонового карпа. Это была самая настоящая звезда! В той, другой жизни я любил смотреть на звезды со дна теплой бухты у Больших Камней. Я лежал, распластавшись, в остывающем потоке прозрачной воды и позволял течению неспешно уносить меня. Звезды чуть подрагивали сквозь воду, переливались, и мне казалось, то с ними можно разговаривать. Ну, что они могут ответить, если их о чем-нибудь спросить серьезно.

   Понимаешь, сказал я звезде, это ведь странно, что я остался. Что остался именно я. Потому что непонятно – зачем? У меня ведь нет никаких важных дел. Потому что я и не делал ничего толком. Ну, я родился, я как-то вырос – как все, ничего особенного. Я учился, потому что все же учились, а тут – далеко ходить не надо, только дорогу перейти. А потом я работал – так все работали, и я работал. По началу мне было даже интересно, а потом перестало – и я просто работал, потому что так было нужно. Так принято. А потом я перестал и работать. Мне было скучно и неинтересно, и я ничего не хотел. Может быть, мне было скучно, потому что я ничего не хотел? Я не хотел огромной норы и много еды, не хотел, чтобы передо мной услужливо отплывали в сторону или шептались восхищенно за спиной. Я никогда не хотел чего-то особенного.

   Давай говорить честно, сказал  я звезде. Я никому не нужен. Меня никто не ждет. Когда я умру, никто не заметит этого. У меня была подружка, потом другая и еще одна  - мне было с ними хорошо. Готовили вкусно, в доме прибрано и вообще. Удобно. Но я быстро про них забывал, я даже не могу вспомнить, как их звали. Да, удивился я, а как же их звали? А ведь они меня любили, наверное – раз они были со мной и за мной ухаживали. Или нет?

    Но тогда зачем это все было? Вот от икринки до этой стеклянной клетки – зачем? Карп подергивался синим, цилиндр был лихо заломлен, а в пупке карпа сияла звезда.

    Почему я сейчас вдруг вспомнил ее? Ту Малявку с разноцветными плавниками? Она мне даже и не нравилась никогда. Она все время мне грубила, ехидничала и подкалывала. Мне было лень с ней возиться, как-то напрягаться, подстраиваться, но сейчас я вдруг подумал, что я мог бы с ней поговорить. Я подумал, что было бы интересно с ней поговорить – вот о звезде, например. Или о том, как страшно остаться одному в стеклянной клетке. О том, как страшно умереть. И еще о том, что очень, очень, очень хочется жить. Потому что все остальное – вранье.
   
   Кому я тут вру, закричал я в светлеющее за окном небо. Ведь единственное, что я хочу – это выжить. Я так хочу жить, что снова чувствую боль в растерзанном теле. В сердце, в мозгу, везде. Я хочу в море. Я, черт вас всех возьми, хочу в море! Я хочу пройти те пороги на Гремучей реке – я ведь их почти прошел! Я ведь почти смог! Я даже успел увидеть двух-трех счастливчиков, которые прошли  - как их спины сверкнули влажным серебром на солнце и скрылись в спокойной зеленой воде за последним порогом, а меня – меня снесло потоком. Меня несло, крутило и било о камни, как щепку.  И после этого я сдался. Я вернулся и сдался. Я решил, что ничего больше не хочу – так было проще. Но я же могу попробовать снова – я должен попробовать снова! И что, черт возьми, может помешать мне сделать это? Только бы мне выбраться отсюда. Только бы мне отсюда выбраться…

    Если бы я выбрался, я бы мог найти свою маму. Я даже не знаю – где она, жива ли. Я бы рассказал ей, как мне ее не хватало тогда, когда я был мальком. Я только сейчас понял, что это очень важно – сказать ей об этом. Может быть также важно, как пройти пороги на Гремучей реке.

    Еще я бы нашел того парня, Джоша, с которым мы дружили с детства. Он, конечно, тот еще сукин сын –  да и я был хорош тогда, придурок. И  для начала я бы от души дал ему по морде, а потом мы бы  вместе с ним поднялись по Гремучей реке. Да, с ним бы это получилось, это точно. Вместе мы бы смогли. Потому что Джош был классным парнем. Джош был классным парнем, уж вы мне поверьте!

 - Но ты же возьмешь меня с собой? – спросила меня Малявка и заглянула мне в глаза внимательно и серьезно. – Потому что, видишь ли какое дело, я тебя больше одного никуда не отпущу. Никогда. Никуда. Ты можешь ругаться, кричать, обижать меня, ты можешь даже опять попытаться меня прогнать – у тебя ничего не получиться. Ты должен знать это. Я не отпущу тебя одного. Без меня ты влипаешь в гнусные истории.

      И представляете, у нее все еще были разноцветные плавники – через столько-то лет! Мне с ней всегда было так весело – как же это я забыл…

ХХХХХХ

    Звякнул колокольчик, и дверь распахнулась. Ломоть солнца шлепнулся и растекся по деревянному полу. Мальчишка протопал босыми пятками и швырнул мешки с провизией за барную стойку. Потом нырнул в холодильник почти по пояс, а когда вынырнул – в руке у него была молочная бутылка, и он с удовольствием из нее отхлебнул. Потом отхлебнул еще раз и зажмурился, чувствуя, как холодное молоко плещется у него в животе. Несколько капель, обгоняя друг друга, побежали по его футболке, и мальчишка машинально растер их по пузу ладонью.

   Отхлебывая из бутылки, мальчишка стаскивал со столов стулья и расставлял их, весело громыхая. Потом он запустил руку в мутную воду большого аквариума и поболтал в ней – это он так помыл ее от липкого молока. И в этот момент мальчишка увидел сома.

- Ого, - сказал мальчишка и немедленно забыл про молоко. – Как это ты тут оказался? Они тебя что - потеряли? Ты спрятался? Или ты дохлый?

    Мальчишка забрался в воду обеими руками и  разгреб декоративный мусор, который клали на дно специально, «для натюрморта», как любил говорить отец мальчишки. Мусор изображал цветные камешки, гроты, сокровища и обломки затонувших кораблей. Вот как раз под сокровищами и обломками и лежал сом. Мальчишка осторожно потыкал  пальцем пятнистую спину. Сом вздрогнул, слегка шевельнул плавниками и снова замер.

- Живой, - удовлетворенно заметил сам себе мальчишка. – Таааак… Как бы нам тебя… Куда бы нам… 
И он стал озираться, соображая.

- Подожди меня здесь, - велел он сому и, топоча, скрылся на кухне. Когда он вернулся, в руке у него была большая банка.
- Ну, полезай, полезай в банку, слышишь? – мальчишка опустил банку в аквариум, и вода хлынула в нее через широкое горло, потащив за собой вялого сома. Перед самым горлышком сом застрял.
- Ты бы хоть хвостом шевельнул, приятель, - заметил ему мальчишка укоризненно. – Я тебя тут спасаю, между прочим, так ты бы мне помог что-ли.
   Он подпихнул сома в банку, потом поднял банку повыше  и посмотрел – сом плавал в мутной воде вместе с несколькими «обломками кораблекрушений» и кусочками синтетических водорослей и признаков жизни не подавал.
- Наверное, тебе плохо, - глубокомысленно заключил мальчишка. – Потерпи чуть-чуть, слышишь? Чуть-чуть еще потерпи…

   Громко хлопнув дверью, он выскочил из ресторана, скатился по ступенькам и побежал по мосткам. Солнце уже вовсю пригревало, и доски под ногами были теплыми. Добежав до конца мостков, мальчишка остановился и, размахнувшись, выплеснул содержимое банки в море. В  потоке воды, насквозь просвеченном солнцем, пятнистая тушка сома описала дугу в воздухе и с громким всплеском шлепнулась вниз.

    Мальчишка встал на четвереньки и посмотрел. Здесь было совсем не глубоко и было хорошо видно, как сом лежит на дне и один плавник его слегка шевелится.
- Ты чего? Слышишь? Ты же живой! Ты давай…Плыви теперь сам. Ну же, плыви, ты же можешь! - мальчишка перегнулся в воду, взял сома за хвост и немного потаскал его туда-сюда. И отпустил, наблюдая.

     Сом шевельнул хвостом. Потом загреб плавниками так, что чуть не завалился на бок. Но он выровнялся и немного отдохнул. И снова шевельнул хвостом. На этот раз получилось лучше. Он проплыл немного, словно примериваясь, словно заново узнавая себя. И вдруг стремительно юркнул под мостки, в самую темноту. Из под мостков взметнулось несколько пузырьков, и они поплыли, покачиваясь, по поверхности воды.

      Некоторое время мальчишка, стоя на четвереньках и свесив голову вниз, вглядывался в тень от мостков, куда скрылся пятнистый сом. Там было сумрачно, пахло водорослями, гнилью и  вода беспорядочно  шлепала о темные сырые сваи.  Потом он перекатился на колени и встал. И потянулся так сладко, что затрещали все кости, а между резинкой штанов и задравшейся футболкой стал виден тощий мальчишеский живот. Из под приставленной  ко лбу козырьком ладошки он посмотрел на горизонт туда,  где море перетекало в небо – а может быть наоборот, это небо перетекало там в море. Блики скакали по его лицу, скакали по глазам, и мальчишка от бликов щурился.

- Тими!  Тими, где ты, паршивец! – закричал раздраженный женский голос. – Помоги отцу помыть большой аквариум! Нам давно пора открываться!

   Мальчишка поспешно оглянулся на крик, подхватил  большую стеклянную банку и, глядя прямо на солнце, издал пронзительный клич всех мальчишек на свете:
- Ииииииииии-йо-охо!

   С удовольствием топая босыми ногами по теплым доскам и прижимая к груди банку, он побежал к ресторану. Старые мостки стонали и прогибались под ним. По пятам за мальчишкой катилось солнце.
- Иииииииииии-йо-хо!