Скорсезе - Таксист. Душа героя под микроскопом

"Толкающий наружу из пропасти во ржи".
 "Иногда я задыхаюсь от боли, голова просто раскалывается. Но ничего не меняется".
 И все его улыбки - это вспышки откровенности и чистоты сердца, что отказывается захламляться всем тем мусором, что его впалые грустные глаза примечают каждую ночь.
 Изначально главный герой кажется совсем не борцом с тем, в чем погрязли его корни жизни. О нет. Он выглядит мальчиком, что окончательно потерялся, провалившись в пропасть во ржи. Потерялся в омерзениях, заблудился в зловониях, озираясь широкими воспаленными глазами по сторонам, поражаясь, во что вступила его собственная нога.
 Можно заметить: "Это жизнь, парень".
 И тогда сразу хочется дать категоричный ответ на столь пустую, пропитанную серостью безнадежности, глупость: "Это - дерьмо, а не жизнь. И люди эти тоже дерьмо. А настоящая жизнь - это совсем другое".
 А вот Тревис - путник, чье живое, действительно живое: чувственное, осязающее, терзаемое сомнениями, но в редких моментах излучающее стойкий свет искренности, сердце обдается морозом каждую рабочую бессонную ночь, каждый свободный божий день, что "не отличен от предыдущего, как две капли воды".
 Но разве он сам не один из той кучи дерьма, которую ненавидит? Он лжет девушке, что ему нравится, чтобы выглядеть в её глазах благопристойней. Он лжет своим собственным родителям в письме, о том, что его работа секретна, о том, что у него хорошая девушка и много денег. Хорошим людям только хорошие вещи, не так ли?
 Но делает это Тревис не по гнусности своей, а от удушающего отчаяния, от желания хотя бы на словах вырваться из омута грязи, распутства и падения того общества, той обстановке, к которым он принадлежит. Главный герой иногда кажется брошенным щенком, который в своей голове имеет свою собственную морально-этически правильную, я бы сказал, праведную, систему мира, и каждое расхождение её с реальностью сырых ночных улиц и диких, бесчеловечных нравов её обитателей, обжигает его тысячами раскаленных игл, что вырываются наружу острым негодованием, обрамленным в такого рода слова:
 "Надо очистить этот город, он похож на сточную канаву. Столько здесь грязи и мерзости, которые трудно вынести... Надо спустить всю эту падаль в унитаз".
 Но он не говорит это про конкретных людей! Не говорит это про бесшабашных негров, что кидают в его машину тухлыми яйцами. Не говорит такое даже ни про молодых проституток, что продают свою томную похоть у разбитых фонарных столбов, освещаемые мерцанием красно-желтых ламповых огней, все в знойной вуали табачного дымка, ни про сутенеров, что дикими волчарами снуют по улицам ночами, вооруженные, опасные, тайком пихающие наркоту и держащие своих шлюх под своими алчными когтистыми лапами. О нет!
 Тревис зрит в корень: он имеет в виду именно и конкретно то, что засело уже глубоко внутри этих людей. Тот самый нарыв, что уже так долго гниет в их душах - бесчеловечность аморальности и аморальность бесчеловечности. Возможно, он понимает, почему они такими стали, но совершенно отказывается принимать тот факт, что их путь уже вполне определен и бесповоротен, мол, если я стала проституткой, то я - проститутка, обстоятельства связывают меня по рукам и ногам, мой удел - быть их узником. Но такого рода заявления порождают в его душе настоящий протест, ярый бунт: он видит, как эта маленькая девочка стала "узницей обстоятельств своей взрослой работы", и в его душе разгорается настоящий праведный огонь: "Какого черта она так смеет поступать со своей жизнью в таком-то возрасте?! Она должна гулять с мальчиками, ходить на уроки, сидеть дома, а не отдавать свое тело наркошам и алкашам!".
 И тогда он считает своим долгом отобрать эту малышку из гнусных лап того гнусного положения, в котором она загибает всю свою молодость. Из потных лап падших людей, извергающих из себя лишь грязь и отвратительность, недостойных нормальной человеческой жизни.
 Но кем он себя вообще возомнил? Рыцарем-тамплиером? Спасителем или чистильщиком?
Да разве он сам-то достоин чего-то лучшего? Разве он сам не один из тех, кто как раз и "не достоин"?
 Бедный, разбитый недосыпом, брошенный всеми, не имеющий ни единого друга, кроме огромного магнума, еще тройки пистолетов и наточенного ножа, что составляют его компанию ежедневно, еженощно.
 Орудие самообороны? Нет. В его воспаленных мыслях - лишь инструмент очистки.
И инструменты эти - всё, что у него есть, вместе с машиной такси, с задних сидениях которых он с досадой каждый раз счищает сперму и кровь - симптомы тех самых нарывов общества, что топит его разум негодованием и еще большим убеждением, что этот город - вонючая сточная канава; одиночными посиделками в закусочной после смены, с робкими поглядываниями на коллег, что обсуждают секс, разврат и то, как круто лапать лилипуток.
 И с каждой такой ночью в его душу уверенными и тихими, чтобы не побудить его меланхолию вырваться в самое настоящее отчаяние, шажочками закрадывается одиночество, в котором он признается девушке на свидании, замечая, что она выглядит одинокой.
 Любой одинокий человек с первого взгляда может различить такого же.
 И вот оно, одиночество - лютое, безжалостное - самое жестокое в этом мире, самое беспощадное - намного беспощадней тех выстрелов, что он без малейшего промедления и расторопности испускает из своего друга-магнума в прогнивших сутенеров на лестнице, ведущей наверх, к его малолетней принцессе - олицетворением возможности вернуть все еще вспять и "не пасть в пропасть во ржи".
 Но неужели он сам не может повернуть течение своей жизни, хотя бы не вспять, а в другую сторону? Прочь от этих мерзостей, далеко за пределы их зловоний.
Кажется, этот выбранный им путь "рыцаря и человека, который готов к кардинальным переменам", и есть способ повернуть всё вспять. Но не его жизнь, о нет - он все так и останется бороздить недружелюбные дикие улицы Большого Яблока на своей желтой субмарине с шашечками и счетчиком.
 Это - способ вернуть в его собственное тщедушное, усталое от чужой аморальности, сердце лучик осознания того, что он - не такой, как они.
 Это - протест не против системы. Это - протест против гнилых нравов.
 И доброта и человечные поступки, хоть даже и совершенные столь чудовищным способом, как "чистка человеческой грязи" с помощью своих единственных друзей - есть что-то из ряда вон выходящее, что дает толчок, импульс в обществе, в сердцах других людей: Тревис оказывается не убийцей, а спасителем, искупителем в глазах родителей бывшей малолетней проститутки и общества.