9 мая

Солнечным утром девятого мая жутко страдали от похмелья несколько хороших людей. Дело это происходило в глубинке Поволжья, где вообще живут одни хорошие люди. Автор сам из этих мест и поэтому может это утверждать вполне обоснованно. Издавна повелось в этих краях болеть с похмелья хорошим людям. Ну а в День Победы сам Бог велел. Хорошие люди представляли из себя самый что ни на есть пролетарский слой, чьи отцы и деды в основном полегли на полях сражений Великой Отечественной. Весь героический пафос этого дня отчётливо проступил на их физиономиях к семи часам утра. Все они жили в одном большом пятиэтажном  доме недавно ими самими и возведённом. Конечно, строили они дом не в гордом одиночестве, а в составе ПМК, то бишь солидной компании. Получив квартиры эти хорошие люди естественно стали отмечать или как говорится обмывать. Поводы не давали покоя и в результате они обронили рамки дисциплины и, не выходя из запоя, были уволены. Но жилплощадь у них осталась. Все они были молоды, и повторюсь все, по сути, были хорошими людьми. Как раз из той породы, из которой получаются беззаветные служаки - пехотинцы, что по движению души, а не в силу гололёда падали грудью на амбразуры ДОТов. Мирное время    развращало таких парней.
        Поэтому ровно в семь утра девятого мая четверо таких пехотинцев заняли позиции на лавочке напротив третьего подъезда ,в котором проживал ветеран войны Михаил Грыгоровыч. Двое из них не могли ни говорить, ни шевелиться - такой силы похмелуга рвала изнутри их молодые организмы. Окаменевшая суровость на их рожах делала их чем- то похожими на загадочных индейских воинов. Они, не отрываясь и не моргая, глядели на дверь подъезда номер три и в глазах их плескались боль и страдание. Двое других пострадали меньше и вполне оживлённо беседовали, обсуждая поселковые новости. Темы вечные: пьянки, драки, чудеса и эротика. Самый маленький и самый подвижный по имени Шура по фамилии Курдаков говорил всех чаще, веселей и громче, время от времени спрыгивая с лавки, чтобы вести рассказ на глазах у товарищей, которые не могли повернуть голов и скосить  глаза. Обильно жестикулируя, Шура радостно объяснял, как можно украсть неучтённый цемент на ПМК и обменять на водку, в случае если Григорович не выйдет. 
           Не каркай, Шлепок!- добродушно остановил Шуру крановщик в отставке кудрявый детина лет тридцати по имени Николай. – Нам ща тока в бункер и лазить. Ща  Григорич  выдет - я его кажись, вчера видел.
Григорича ждали не только потому, что он ветеран, хотя это была главная причина. Но! Ветеран войны трудился слесарем на спиртзаводе, а это согласитесь, девятого мая приобретает более глубокий символизм, нежели в любой другой день. Информация эта не являлась секретной, так как городок был небольшой. Половина населения была в родственных связях, а вторая в дружеских, профессиональных и т.д. На дворе стоял жестокий двадцать первый век.  Его беспощадная охота на фронтовиков вошла в завершающую стадию. Ветеранов как Могикан осталось совсем мало, и все чествования носили ритуальный традиционный характер. Все мероприятия, маршруты передвижения были известны всем и давно. Шлепок, Николай и остальные двое немых индейцев учились в одной школе, и каждый год поздравляли Григорича одинаково, с небольшой разницей объясняемой теми старческими мутациями, которые сопровождали слесаря спиртзавода последние годы. Все знали, что Михаил Григорич  держит дома спирт. И ранним утром (а вставал он всегда рано и жил уже давно один – вдовец) в день Победы он опрокидывал в себя гранчак за всех своих боевых друзей и, накинув парадный пиджак с орденскими планками, выходил во двор. Вместо закуся  Григорич сворачивал растоманских размеров козью ножку и выкуривал её на лавочке перед подъездом, после чего шёл на площадь. И вот в момент этого короткого перекура и существовал шанс грамотного похмела для всех болящих. В случае приёма спирта дядей Мишей образовывалась одна, но яркая примета - длинная сопля (дед был сильно контужен, и в подпитом состоянии она свешивалась из его крупного носа). Естественно ветерана-слесаря нужно было душевно искренне поздравить и каким то образом растрогать до такой степени, чтобы достаточно прижимистый Григорич вынес из дому поллитровку отменного заводского спирта. Растрогать можно было, обычно ввергнув пьянеющего от спирта и махры деда Мишу в  воспоминания и то при условии наличия, извините сопли. Традицию решили не нарушать, тем более что на экспромты у хороших людей не было никаких возможностей. Причём никогда, даже в трезвом виде. Внезапно двое онемевших чувственно задышали и на глазах у них заискрились очень кстати прозрачные слёзы. Из подъезда номер 3 степенно вышел седой пожилой мужчина и остановился. Светло-серый костюм сидел на его коренастом неполном теле очень эффектно, словно военный китель. Орденские планки говорили о том, что мужчина воевал активно. Свежий ветерок разметал седую шевелюру Григорича, и он ловко и молодо, в два движения вернул пышные вихры на место. На широком крестьянском лице ярко светились голубые  глаза, и выделялся широкий красноватый нос картошкой с блестящей дорожкой к верхней губе. Заметив молодёжь Григорович, направился к скамеечке на ходу вытаскивая из чёрной барсетки малиновый кисет. 
     -Блестит, - радостно вполголоса произнёс Шлепок.
    -Не пались, Шурик- так же вполголоса произнёс  Николай и они одновременно развернулись к ветерану с широкими улыбками:
    -Доброе утро, дядь Миш!Здоровья!Долгих лет жизни!- суетились вокруг горделиво приближавшегося  ветерана Шлепок с Николаем.
    -Спасибо. Спасибо, сынки,- прокряхтел Григорич присаживаясь рядом с молчащими.- А чо это Мишаня с Валерой? Опять парализованные с вечера?
   -Не рассчитали силы,-  ответил Николай и подмигнул Шлепку.
Шура подождал, пока Григорич свернул трубку мира, прикурил, выпустил первую плотную струю ароматного почти синего дыма и присев перед ветераном на корточки заговорил:
   -Дядь Миш, ты б рассказал чо – ни будь про войну то .А то вот не осталось вас уж ни хера совсем. Так и уйдёте, и не узнаем мы всей правды. Так - одна пропаганда.
     -Да чо про неё рассказывать?- польщено смутился ветеран в поисках яркой истории. - Я уж и позабыл почти всё.
     -А расскажи за чо тебе орден дали.
    -Какой?
    -А хотя б вот этот! – и Шлепок уважительно прикоснулся к разноцветной планке на пиджаке Григорича.
   Тот посмотрел на палец Шлепка и промычал:
   -М-м-м. Это за Курскую Дугу. Я ж танкистом воевал. – Григорич ещё раз крепко затянулся. Сидящие рядом Мишаня с Валерой в изнеможении закрыли глаза.
    -Ну ! Чо там, на Курской Дуге?- подначивал Шлепок.
   -Да чо? Летом дело было. Жара страшенная. Зной. На улице плюс тридцать пять, а в машине то весь полтыш тудыт яво. Воюем с открытыми люками. Ну, дышать нечем!!!- вдруг с возмущением обосновал отступление от боевого устава старый танкист, как будто кто -то упрекнул его в нарушении инструкций.- Танков там ребята было, как у Вальки Косой тараканов.…А то и поболе. Пылища стояла такая…ничо не видать. Куда едем? В кого стреляем?!! И вдруг удар! Сильнейший! Мы все сознание потеряли. Ну, нокаут говорю вам. В себя пришли, на броню…Етит твою мать! С немцем лоб в лоб! Ну, толи покрепче мы оказались, толи удачнее расположены были в отделениях, ну короче они же тоже с открытыми люками.… В общем, я с ТэТэхой запрыгнул к ним, а они все в кровь, в отключке вот я их тёпленьких и повязал. Ну не один конечно с ребятами. Пошёл первым просто. Ну и сдали мы их всем экипажем в Особый отдел. А при ихнем офицере ещё документики кое-какие оказались. Так вот за это и дали.- Григорич задумчиво прикоснулся к планке и совсем другим тоном обратился к молодёжи:
    -Так! Ну ладно! Чо?! Похмелить вас?
   -Да мы то чо? – отмахнулся от захмелевшего ветерана Николай и, простирая огромную ладонь в сторону чуть живых друзей выразился:
   -Вон ребята ща дуба врежут. Ты их ещё обдымил.
   -Ну, спасу. Закусить чо надо?
Один из «индейцев»  равнодушно махнул рукой. Григорич крякнул: «Эх, парни, парни, а вдруг война?» и поднявшись, зашагал обратно в подъезд. 
   -Живём мальчики,- восторженно потёр ладошки Шлепок.
   Спустя некоторое время Григорич вышел из подъезда с игривым пакетом украшенным задом итальянской певицы Сабрины. Сопля исчезла, но нос раскраснелся ещё сильней. Моментально на лавочке появилась самобранка, и пол литра спирта испарились в какие- то минуты
    Пережёвывая сало с хлебом ,Шлепок предпринял вторую попытку:
    -Дядь Миш, ты б ещё чо ни будь, про войну рассказал бы!..
Григорич поводя, словно стволом орудия дымящейся самокруткой быстро ответил:
   -Про войну? Это можно. Вот интересный случай был на Курской Дуге! Я ж танкистом был. Жара стояла в то лето…Эт не жара, это ад, ребята. Люки открыли- поехали! А пыль не видно ни хера.
    Хорошие люди понимающе переглядывались между собой .Все знают такую черту некоторых личностей в течении одного разговора несколько раз преподносить один и тот же случай. Но в этот раз перебивать нельзя. Во-первых: неуважение, а во-вторых: похмелье уходило тяжело, и все лелеяли надежду на ещё один поход Григорича домой. А Григорича тем временем несло. Он поднялся с лавки и стал рассказывать громче, размахивая руками:
   -Едем. Стреляем. Куда?! Вдруг ка-а-ак бахнуло. Ну, все с катушек. Мне хоть бы хер. Здоровый был! Вылезаю. Вот те нате хрен из - под кровати - в немцев врезались. Ну, я сразу ствол достал и на их «Тигр». Люки то у них тоже открытые - жара ребя.…Как я их мете.… Все руки об них посбивал. Неделю кулаки во-от такие были. Мои уж мне кричат: «Хорош командир,  поубиваешь!» Ну, повязал всех, отвёл в особый отдел и стою, жду, прям там - ну  чо скажут. И вот значит, выводят их под конвоем. И вот проходят они, значит, мимо  меня и командир ихний  посмотрел вот так на меня, протягивает руку и говорит:
    -Ну Михал Грыгорыч , ну ты дал мне ****ы!
   В этом месте хорошие люди, невзирая на необходимость проявлять уважение заржали как жеребцы. У Шлепка изо рта от вибраций повысыпалась вся закуска. Мишаня с Валерой видимо опасаясь рвоты, поднялись с лавочки и ржали сидя на корточках, возле обшарпанного и зелёного как танк гаража. Григорич на миг нахмурился , а потом сам рассмеялся и махнул рукой:
   -Я ж вам говорю-не помню ни хера…А.
   -Дядь Миш с праздником! – кричал ему вслед бывший крановщик Николай.
  Когда все успокоились и снова уселись на лавочке, они долго молчали. Наконец худой и белобрысый с выступающей вперёд нижней  челюстью Валера произнёс:
   -Вот страх то. Я б так не смог. Я б всрался лезть в чужой танк.
   -Смог бы  - оптимистично возразил ему Шлепок. – Вот увидишь, вечером в бункер за цементом к Царю полезем, а это не к дохлым фрицам в танк! Царь поймает- там и останемся.
    -Дурак ты, Шура!- спокойно диагностировал Николай.
   -Я не полезу,- отрубил Валера.
   -А кто полезет? – заволновался Шлепок.
   Утренний ветерок терял свежесть, сдувая с гаражных углов запах мочи и поднимая с рыжих глинистых буераков разноцветный мусор и грязь. Народ- победитель готовился к празднику. Дело не в том ,что автор рассказал про пьяниц. Они, правда, все очень хорошие люди. Кого- то из них уже нет. Остальных скоро не станет. Скоро, потому что мир на земле. А мирное время летит быстрей. Хочется запечатлеть его особенности. Особенности людей. Они не циники, они всё понимают и для них святых вещей больше, чем для многих трезвенников. И конечно гораздо больше, чем для тех, кто идёт следом. Хотя это спорно, согласно теории относительности, которая не имеет ко всему сказанному никакого отношения.