Зелёные яблоки

Прошло несколько лет после войны, когда жители села Михайловка  стали высаживать  на приусадебных  участках  плодовые деревья. Их к тому времени  оставалось  совсем  мало. Потому что во время войны деревья рубили и сжигали, как топливо. А потом срубили почти всё, что оставалось -  трудно было оплачивать налоги.
 С началом весны мы уже искали, чем бы полакомиться. Срывали едва отросшие листы щавеля, обрывали «зелепухи»  - едва завязавшиеся вишни, яблоки, почти не имеющие вкуса.
Редиску выдёргивали совсем маленькую, с ноготок. Обожали цветы белой акации. Это было настоящее лакомство. Сорвёшь пахучую кисть, сдёрнешь сразу все цветочки с плодоножки, и отправишь целую горсть в рот. Сладкий сок заполнит рот, свежесть и хруст на зубах. Обалдеть! Белая акация разрасталась по окраинам огородов, на неудобицах.  Акация «держала землю» на крутых откосах, поэтому её не выпалывали.
Мы наедались до отвала, иногда у нас вспучивались и болели животы.
- Нечего было акацию есть, - говорила бабушка, -  в цветочках сидят козявочки, чёрненькие такие, а вы даже не стряхиваете их.
И ещё бабушка возмущалась, когда мы объедали едва подросшие деревца. У вишни  мы обрывали первые клейкие листочки, затем едва завязавшиеся ягодки ещё совсем без косточек.
 - И что же вкусного, ведь зелень же! – сердилась она, - не даёте вырасти!
Особым лакомством был клей, возникающий на повреждённых разветвлениях, которым деревце само себя лечило.
До сих пор я помню вкус этого клея. Никакие жевательные резинки не сравнить!
По мере того, как плоды созревали, они набирали кислоту и становились не вкусными. Но мы знали одну яблоню в огороде у Щербакова, которая становилась вкусной раньше других.
Огород  обрывался крутым откосом над нижней дорогой. Домик и подворье располагались с другой стороны. Там тоже была дорога, обсаженная огромными старыми липами. Липы окружали старое кладбище, на котором давно не хоронили. Кладбище нависало над дорогой. Весной откалывалась часть земли, сползала вниз, обнажая человеческие останки. Усадьбой Щербакова улица заканчивалась.
Щербаков – одинокий старик, седой, худой, почти ослепший.  Так как он жил в непосредственной близости от кладбища, мимо которого мы боялись проходить, он казался нам зловещим. Хмурый, насупленный он ходил всегда с клюкой, осторожно ощупывая ею дорогу.
Замирая от страха, мы пробирались в его огород со стороны нижней дороги. Старались тихо пробраться по картошке к яблоне и совершали налёт. Набивали ещё не зрелыми яблочками карманы, совали  их за пазуху.  Услышав шум, Щербаков выходил из дома, шёл в нашу сторону, иногда спотыкаясь и падая, в бессильной ярости грозил клюкой. Мы скатывались на дорогу и убегали.
Как-то бабушка сказала:
- Я слышала, что вы лазили к Щербакову за яблоками. Ещё раз услышу, побью вас хворостиной, вы меня знаете! И не стыдно вам!?  И не думайте, что такой уж он беспомощный. Если настигнет кого, то прибьёт своей клюкой, так и знайте!
Нам было страшно. Мы боялись бабушкиного наказания, а самого Щербакова - ещё больше. Но соблазн был большой. И мы решили совершить набег ещё раз - последний.
Когда он не сразу вышел на шум, мы осмелели и забрались на яблоню. И тут он вышел и, молча, двинулся в нашу сторону. Мы посыпались с дерева, и вдруг под моей ногой хрустнула ветка, и я рухнула на землю. Все успели убежать, а я охнула от острой боли в ноге и осталась на месте. А Щербаков шёл. От ужаса, что сейчас он ударит меня страшной своей клюкой, я припала к земле, меня трясло. И вот он совсем близко, но меня не увидел.
 - Ай-я- яй!- сокрушался он, - что за дети такие!
Он оглаживал ветки своей, похожей на клюку рукой, и тут нащупал место разлома.
- Вот ироды, надо бы подпереть, но чем?
 Пошарил глазами по земле. Я замерла от ужаса. Но он ничего не увидел. Опустил безнадёжно руку и заплакал. Глаза были мутными, совершенно не моргали. А слёзы текли, текли по щекам, скатывались по носу на грудь.
Когда Щербаков поплёлся в дом, я скатилась с откоса.  А потом ковыляла по дороге и громко ревела. Мне было больно, сердце разрывалось от жалости.