Братское кладбище. Глава 3

   Крестили меня в Храме Всех Святых. Церковь старая и с достопримечательностями для туристов. С детства помню рассказ бабушки об усыпальнице семьи Багратионов. Водила она меня к причастию, помню вкус просвирки и красного вина в золотой  ложке. Но гораздо больше запомнились художники, что постоянно делали этюды, сидя на стульчиках недалеко от церкви. На этюдах церковь выглядела гораздо таинственней, чем на самом деле, как окно в параллельный мир. А когда появился компьютер и валом пошла ненужная информация, с сожалением узнал о французах, устроивших в церкви конюшню и о сожженном пятиярусном иконостасе в советское время. Возле церкви было неказистое, заросшее кладбище. Сейчас и это кладбище снесли.   Крестной, конечно, была тетя. Первое  осознанное воспоминание  –  ночное. Каждое зимнее утро везли меня на санках  в детский сад через весь парк, при свете фонарей, почти к самой окружной железной  дороге. Над головой мелькали, проплывали звезды, фонари и вершины лип. Парк казался огромным, и  росли в нем разные деревья, но я замечал только липы. Серые стволы казались абсолютно ровными, как колонны в храме. Липа  дерево с правильной кроной, но днем на прогулках кроны я не замечал, может, потому, что был маленьким, зато любил молодую поросль, что появлялась у основания ствола и потом куда-то исчезала. На этой поросли весной появлялись вкусные листочки. Для меня парк всегда вспоминается со вкусом этих листочков. Вкус детства. А звуки детства связаны с летним летом майских жуков. Раз в несколько лет парк гудел от жуков, они легионами ползали в траве, летали в воздухе так медленно, что их можно было руками над головой ловить.  Почему-то мне казалось, что ловили мы жуков в траве среди могил, хотя мама всегда смеялась и говорила, что могилы исчезли еще до войны. Жуками мы набивали коробки, карманы, несли их в курятники – кур во дворе держали многие в выгулах закрытых крупной сеткой. Жуки легко вылетали через  ячейки, а мы приносили все новые и новые легионы. Где сейчас майские жуки, жуки из детства?
   Дневное  воспоминание – наш солнечный двор. Наш дом, одноэтажный, я всегда считал главным, хотя были во дворе три больших двухэтажных барака с элементами архитектуры – высокими крылечками, балконами и верандами на вторых этажах. И вокруг каждого дома – многочисленные огородики за штакетником. Дома напоминали Вороньи Слободки. Жили в страшной тесноте.Бабушке было обидно. Всю свою огромную квартиру на одну большую семью разделила она на клетушки, отдала половину сыну, сестре деда, мы вчетвером жили на 9 квадратных метрах, а сама бабушка ютилась на кухне, за фанерной перегородкой. Стояла там кровать, столетник на окне и чайный гриб в трехлитровой банке. Да в углу икона с зеленой лампадкой. Икона была тоже ценная по живописи, из хорошей мастерской,  на сюжет всех святых. Жили соседи в мансарде над головой, под самой крышей. В других домах бывал я редко, разве,что у вдовы дяди Миши. Одну мы ее с братом никогда не заставали, обычно с монахинями. И всегда обсуждали они не библейские сюжеты, как бабушка, а страшные истории о нечистой силе, об изгнании дьявола. Они же угостили нас как-то  с братом кагором на Пасху, впервые в жизни попробовал спиртное. В других домах кто только не жил. Физики Гинзбург. Сын их удивлял своими нарядами - всегда ходил чистенький, в галстуке, как взрослый. Инженер Карцев, постоянно куда-нибудь уезжал. Из Китая он привез диковинные подарки для детей - автоматический револьвер с пистонами, китайские фонарики на две батарейки и китайские кеды! Были и совсем неграмотные., например , бабушка сестры Наташи. Пришлось первокласснице учит бабушку азбуке!

   Напротив нашего двора через улицу стоял одиноко дом физиков ядерщиков из института Курчатова. У одного из ученых бабушка работала няней, ухаживала за двумя девочками, Таней и Лялей. Бабушка, по натуре сама доброта,  вырастившая своих семерых детей, так полюбились девочкам, что они, повзрослев, часто приходили  к нам в гости. Привлекала, наверное, дочерей создателей атомной бомбы и возможность повозиться с живыми растениями в нашем маленьком огородике под окнами. Помню, они сеяли весной зерна кукурузы и с нетерпением ждали осени, чтобы полакомиться початками. Одна из девочек потом стала биологом. Они приносили с собой груды детских журналов, таких как «Пионер», «Костер», «Мурзилка». Я их с удовольствием читал, а потом  и захватил  на  новую квартиру, и может быть, поэтому полюбил позднее толстые журналы. Ходили и мы иногда в гости к девочкам, в их квартиру с большими комнатами, коврами мебелью и, главное, с телевизором. Телевизор был, наверное, одним из первых, с экраном размером с почтовую открытку,  как сегодня говорят.   
  Двор утопал в сирени. Говорят где-то рядом,  в Стрешнево, был ее  питомник.  Наша сирень была исключительная, махровая. Двоюродный  брат Колька постоянно подбивал меня попытаться сиренью торговать у метро. Стояли мы вечером в толпе, боялись милицию, и ничего не продали. Все детские события протекали в сирени. В сирени за лавочкой мы целовались по очереди, выясняя, кто лучше целуется. Еще одна сестра Наташа решила создать театр и несколько пьес мы сыграли в сиреневом зале. Помню лучшую. Это была «Снежная королева». Я играл Кая, Наташа – Герду, а Колька сказочника. На скамейках зрители – бабушки нам аплодировали.  И, конечно, двор был местом многочисленных игр. Играли в чижика, летал этот чижик, сделанный из маленького бруска, заостренного с двух сторон, после удара битой, тоже самодельной. Играли в ножички – с колена и выше – в песок. Хорошие перочинные ножи ценились. Однажды в наш арсенал вошла даже финка, по виду бандитская, найденная в развалинах сараев. Но один из старших ребят, увидев такое сокровище, купил ее за пять рублей. Как мы пировали, сходив в большой магазин у метро!  Играли позднее в теннис, настольный.  Зимой играли в хоккей. Сами заливали каток, таскали воду во флягах на санках из далекой колонки. Клюшки были самодельные, перемотанные синей изолентой, а шайбы – настоящие! Коньки, конечно снегурочки, прикручивали к валенкам ремнями.

  Часто вспоминаю художников, что снимали студию на двоих рядом с нашим домом. Приходили они по утрам работать к нам, в то время, как наши уходили работать куда-то. Утром художники,  не спеша (вот, что значит свободная профессия!), открывали замок на дверях невзрачного домика и исчезали до вечера. Дом был невзрачный, но наши окна выходили на его противоположную сторону. Там, в укромном углу, по желобу на крыше стекала всю зиму в оттепели и всю весну талая вода, образуя гигантскую сосульку, необыкновенной толщины, от карниза до земли. У художников и сосульки были живописными. А где-то дальше Песчаной улицы была улица Левитана, говорили, что там целый городок художников. Но кто такой Левитан мне никто не объяснял.  Когда мы подросли, стали художники  нас приглашать к себе, фотографировали, делали наброски карандашом, потом, делали этюды и картины. Где-то и мой портрет, может, сохранился. Чаще всего художники выбирали сюжеты  нам приятные,  например, просили как следует изваляться в снегу. Мы старательно катались в сугробах, а потом позировали. Но и обида осталась на художников. Узнали они про  картины бабушки (наверное, от нас же, хвастунишек), упрашивали их продать. Бабушка не соглашалась ни за какие деньги, а когда переезжали на новую квартиру,  уступила. Вместо огромной битвы с французами в позолоченной раме получили мы небольшой этюд сирени без рамы на картоне, до Кончаловского этюду было далеко. Но все равно благодарности больше. На всю жизнь остался у меня интерес к живописи.   

В общем-то, кроме нашего двора в парке ничего не было. Наш двор был главным и единственным на бывшем Братском кладбище. Был еще гранитный памятник Шлихтеру  посреди парка. Мы были уверены, что это памятник просто Поэту и за могилу не считали, топтали его по периметру.   С запада вдоль парка проходила узкая улочка – Песчаный переулок, вымощенная булыжником. Через эту улицу я ходил в школу. Школа №706 работает до сих пор. Но снаружи здание изменилось, исчезли большие круглые часы. А внутри всегда все менялось.  В начале пятидесятых учеников в вестибюле встречали две статуи – Ленина и Сталина из гипса. Потом Сталина убрали и лежал он, разбитый, в подвале, в раздевалке для мальчиков. В школе в те годы театр тоже был популярным, как у нас во дворе.  Пьесы разыгрывали  в огромном актовом зале на верхнем этаже, украшенном портьерами, картинами и черным роялем. Правда, в «Снежной королеве» играл я уже не Кая, а ворона. Смотреть спектакли приходили все родители.  За хорошую учебу посылали нас на Кремлевскую елку. Конечно, больше там запомнились не залы во Дворце, а подарки в железных сундучках с причудливыми конфетами.

С востока от высоких новых домов нас отгораживала речка Таракановка, приток реки Москвы. Речка знаменитая до сих пор, как знаменито название ее маленького  притока – Ходынка! Почему ее так назвали точно не знает никто, что-то есть в этом слове восточное, известно оно с давних пор, еще дореволюционных. В нашем дворе все были убеждены, что речку назвали в честь княжны Таракановой. Поэтому в Третьяковке я всегда с особым пиететом стою у картины Флавицкого. Читал с интересом истории о самозванке. Тюремные огромные  крысы на картине – совсем как наши, таракановские. Когда-то была она чистой, даже стерлядь разводили в прудах, но в 50-е вода уже была мутной, никогда мы в ней не купались, а ездили на «21» трамвае в Щукино. Правда, за самоволку нас ждало наказание – день-два под арестом. А вот зимой на Таракановке было хорошо. С крутых ее берегов мы съезжали на санках. Особенно часто в том месте, где потом построили кинотеатр «Ленинград». Всю жизнь помнил свой прыжок с трамплина в положении лежа на санках. Когда приземлился, получил такой удар, что, кажется, и через пятьдесят лет ребра его помнят. Говорят, кое-кто и через Таракановку  прыгал, это было модно на всех малых речках Москвы, позже я видел такие прыжки на лыжах через Чуру. Как забирали Таракановку в коллектор хорошо помню, проникали мы в бетонные тоннели в поисках приключений и вылезали на свет через люки. О диггерах тогда никто не слышал.
На Песчаной улице тоже было много интересного. Во-первых, это красивое здание  поликлиники Аэрофлота. Мама там работала в регистратуре до самой пенсии. Хороши были Песчаные бани. Ходили туда раз в неделю всей семьей. Какая вкусная была газировка с сиропом после парной. А взрослые еще использовали автомат с одеколоном, нам было его не достать – высоко. Прямо против нашего двора стоял и стоит до сих пор дом научных работников, в том числе из института Курчатова. Бабушка не только сама девятерых детей вырастила, но еще и ходила нянчить чужих детей. Из этого дома к нам часто приходили уже подросшие ее воспитанницы Таня и Ляля. Сажали они на нашем огородике кукурузу – просто так, для красоты, для души. А нас приглашали к себе домой смотреть телевизор с экраном размером в почтовую открытку.
Что мы жили на Братском кладбище по-настоящему я узнал только когда  стали проводить во дворе водопровод и канализацию. Вырыли огромные траншеи, а вместе с ними многочисленные кости покойников. Первые дни мы поражались обилию костей, и старшие ребята решили на костях подзаработать. Собрали мы несколько корзин и потащили их в палатку  старьевщика, что стояла на окраине парка.  Приемщик объяснил нам, что кости людей для использования не годятся, нужны кости животных. И кости свежие,  а не пролежавшие 50 лет в земле. Из свежих костей можно делать клей, а из старых клей не получится! Правда, говорят, кто-то на костях подзаработал – в дальнем углу парка разрыли могилы авиаторов, в черепах которых встречались золотые зубы!
  Настало время гибели нашего двора. Сначала мы уехали на другой конец Москвы, получив новую квартиру, а потом и вся родня, и все соседи. Дома снесли. Через несколько лет я навестил парк и обнаружил только молодую черемуху, что посадил брат. А черемуху дяди Николая, посаженную до войны, что стояла под нашими окнами, уничтожили, как и огромную старую лиственницу в центре двора.
  Но есть надежда, что кто-нибудь из жителей помнит больше меня и,  выполнив завещание Вячеслава Кондратьева, напишет большую историю Братского кладбища.