Танец зеркал

Это была самая яркая постановка Германа. В ней трансформация огромных зеркал придаёт многоплановость танцевальным движениям, подкреплённую редким даром Германа превращать обытовленные движения в значимые сценические жесты. Хореография обретает самостоятельный язык, язык логики, гармонии, изящества. Ограниченность пространства сцены не сковывает их эмоций. Они с Германом танцуют, и их движения и телесный контакт порождают яркие, запоминающиеся образы под монотонную, но чувственную музыку Моцарта. В любой момент можно закрыть глаза и недостающие сюжетные звенья легко считываются с этой музыки. На них изысканные костюмы по гравюрам и рисункам времён Короля-Солнца в точном соответствии с той эпохой. Внезапно сюжет пронзает жёсткая нить современности. Эпохи странным образом сплетаются их утончённой пластикой. Всё это ей и Герману удаётся выразить их танцем легко, почти без усилия. Они чувствуют присутствие публики, но та им не видна, стены вокруг также трудно-различимы, чувствуется упругость пола под пуантами, но вокруг лишь однородное монохромное пространство. Глядя на Германа она пытается понять что тут не так, ей почему-то во всём этом видится некий подвох.

Свет впереди у перекрёстка сменился на зелёный. Герман рядом, он повернулся и, жестикулируя, даёт последние наставления сидящей на заднем сидении Натали. Он готов сделать всё, чтобы премьера прошла безупречно. Да и она вчера прозанималась с Натали до вечера, шлифуя у той акценты изощренной хореографии. Из огромной корзины сзади виднеется пачка Натали, усыпанная блёстками. А в уборной театра наверняка уже гримируется партнёр Натали, Эрнест, также её с Германом ученик, в ожидании их приезда. Она замечает справа свет приближающихся фар.

Ну конечно же! Они с Германом никак не могли танцевать эту хореографию: они не танцуют уже много лет, а спектакль ведь только создан. Она должна была вспомнить совершенно другой их танец, но какой? Свет фар всё ближе к перекрёстку; господи, ослепли они там, что ли? Им же красный! Она поворачивает голову, ещё не сознавая, как близок уже к ним свет фар. Какая-то большая машина, возможно грузовик...

...Грузовик замер у заднего подъезда. Главный театр уже с месяц как закрыт, но и в этом вполне можно танцевать. Капризно заламывая гибкие руки, она причитала, чтобы её огромную, в блёстках, пачку несли наверх осторожно, не порвав и не испачкав. Болтавшие у ворот охранники с автоматами требуют вскрыть несколько ящиков. Убедившись что там везде лишь детали декораций, те беспечно возобновляют прерванный разговор.
Это мог быть только Вагнер, не Бизе же танцевать оккупантам. За месяц Гектор перелопатил почти четырёхчасовую оперу "Тристан и Изольда", сжав ту до размеров одноактного балета, концентрирующегося лишь на треугольнике героев, где никто не виноват, но сама жизнь заставляет их причинять друг другу страдания. Гектор не умел создавать плохую хореографию, даже и для врага. Стук в дверь. Гектор кому-то кивает и к ним в уборную бесшумно вносят ящики.

Парадные мундиры, блеск регалий, драгоценностей; разряженные в пух и прах дамы, запах дорогих духов и чужая речь. Они уже почти станцевали их pas de deux, когда в зал с одного из балконов внезапно полетели гранаты. Гектор увлёк её на пол, прижав к сцене, Музыка замерла, зал наполнился взрывами, криками, стонами, беспорядочной пальбой, запахом тротила. И кровь, везде кровь. От крови её стошнило. Вскочив, Гектор потащил её за собой к двери. Из окна лестницы они спрыгнули на плоскую крышу. Элитные артисты балета, они легко ушли бы от погони, если б не стремянка у перепада высот на крыше. Гектор подсадил, и она подтянулась на нижней перекладине. Под противный свист в лицо брызнули острые обломки штукатурки и кирпича. Стена перед ней покрылась выбоинами. Только тут донеслось раскатистое уханье. Она и не поняла почему вдруг всё в глазах померкло, звуки стрельбы стали приглушёнными, слившись в перерастающий в музыку гул. Её ладони разжались. Время словно остановилось. Она парила в танцеe, кружимая музыкой Сен Санса. Лебедь был её выпускной работой в Академии. Лишь соскользнув со стремянки на бетон она ощутила боль. Где то вблизи, хоть и казалось далеко, захлопал пистолет. В ответ заухали автоматы. Потом всё внезапно стихло. С трудом открыв глаза, она увидела рядом лицо Гектора, из его рта на бетон медленно катилась капли крови. Его глаза под тяжёлыми веками встретились с её глазами; они улыбнулись друг другу одними глазами. А в следующее мгновение, словно посторонние, они наблюдали как вновь и вновь в них стреляли, сотрясая их уже бездыханные тела, и блёстки на их костюмах тонули в красном месиве, сочившемся сквозь множество рваных дыр, густо пропитывая ткань костюмов...

Вот и сейчас время словно остановилось. Глядя на свет фар, приближавшихся словно в замедленном кино, она поняла, что ей предстоит сделать выбор. Прижми она педаль газа,  удар придётся в заднюю дверь, туда, где сидит Натали; нажми же она на тормоз - удар придётся по ним с Германом. Теряя резкость, пятна фар, под перерастающий в монотонно-меланхоличную музыку Моцарта скрип тормозов, слились в единый яркий луч света, словно от прожектора...

...Яркий луч прожектора скользит по сцене, расщепляясь на мириады искринок в блёстках костюмов танцоров, преломляясь в хитросплетении зеркал на сцене. Чёткая работа стоп, пластичные, мягкие руки. Под раскатистый взрыв фонограммы грома небо из ясного становится грозовым. То стремительно взлетая в воздух, то бесшумно опускаясь на сцену танцоры вводят зрителя в своё монохромное пространство с бьющим в нём контрастным светом, богатством отделки костюмов на фоне минимализма декораций, где эмоция, движение и ритм спрессованы, насыщая собой короткий временной интервал постановки. А свет всё ярче. Им больше незачем смотреть на сцену, ведь они уже станцевали всё это, прочувствовав то, что переживают сейчас актёры.

Они отрываются от земли.

Они растворяются в ярком свете.