Зеркало

У бабушки моей по материнской линии было множество братьев, сестер, тетушек и дядюшек, других близких и дальних родственников. Дожила бабушка до ста с лишним лет, сохранила отличную память и здравый, практический ум.
Бывало, длинными, осенними вечерами в далекие и голодноватые послевоенные годы, напоив меня с братом чаем с сахарином, она усаживалась возле печки и начинала вспоминать, рассказывать о былом. Вскипал на печке чайник, начинала коптить семи¬линейная керосиновая лампа, и под тихий бабушкин голос мы засыпали.
Рассказы эти повторялись и повторялись с разными вариациями, добавлениями, новыми действующими лицами, новыми эпизодами.
Родилась бабушка еще при царе Александре III в городе Таганроге.
— Знаменитый город, — говорила бабушка, — царь Петр его построил купцов много, море рядом. По вечерам в городском саду военный оркестр играл. Хорошо, — вздыхала она.
В Таганроге родился знаменитый русский писатель Антон Павлович Чехов, — отчеканивал я из школьного курса литературы.
— Точно, — улыбалась бабушка. — Их семья имела лавку «Колониальные товары», и я девчонкой часто бегала в нее за керосином, мылом, спичками, солью.
— Селедки были у них великолепные, — добавляла она, — жирные, с черной спинкой.
Бабушка начинала рассказывать о церковных праздниках, постах, что когда готовили и ели, как встречали гостей.
— Стол, — повествовала она, — приходу гостей должен быть уже накрыт, холодные закуски выставлены. На отдельном столике — водка в графинах и графинчиках. Перед тем, как сесть за стол, кто хотел—выпивал стопку, закусывали грибками солеными, семушкой, икоркой черной, красной.
У меня начинало сосать под ложечкой, во рту набегала слюна.
— Буржуи несчастные, —злился я, обжирались, а народ голодал!
Бабушка тихо усмехалась, штопая наши носки.
Ты, баб, небось, и царя видела? - наступал я.
— Видела, — говорила бабушка, - и Александра III, и Николая II, и цесаревича Алексея.
— Цесаревич — это кто? — интересовался я.
Сын царя Николая II, его потом, бедняжку, вместе со всей царской семьей расстреляли после революции.
— А какой он был-то?
— Да простой, мальчик в матроске, старшая сестра его за руку держала.
— Александра III я близко видела — продолжает бабушка. — Вот тот здоровяк был, его сам Вильгельм немецкий боялся страшно, потому после смерти Александра и напал на Россию, от злости за свою трусость.
Отец моей бабушки был паровозным машинистом. Бабушка очень меня удивила, сообщив, что у него было несколько дюжин белых перчаток.
— Зачем это, на балы что ли ездить?
— Нет, —  отвечала бабушка. —
Для порядка. Он в белых перчатках проверял чистоту всех паровозных механизмов и даже медные поручни, по которым поднимаются в кабину паровоза. Если на перчатках оставались грязь или сажа, все начинали чистить заново.
— Измывался, значит, над рабочим классом, — резюмировал я.
— Глупый ты, — вздыхала бабушка. — Порядок при всякой власти нужен. Без порядка — гибель народу.
Часто она открывала свой старинный сундук, на котором я, за неимением другой кровати в доме, спал. Сундук был добротный, деревянный, окованный фигурным железом. Из сундука пахло каким-то странным запахом не то духов, не то высохших цветов. Этот запах как-то непонятно на меня действовал: мне становилось грустно.
Хранилось в этом сундуке много интереснейших вещей, принадлежащих бабушке. Подвенечная фата, легкое демисезонное пальто из английской шерсти, высокие шнурованные ботинки, летний зонтик, китайский веер, церковные свечи, ладан в мешочке, заколки для волос, письма. А самое главное — завернутые в тюль большие, твердые фотографии с фирменными знаками канувших в небытие мастеров.
Я подолгу разглядывал эти фотографии, они чуть потемнели, но выглядели отлично, все на них было четко и ясно. Лица, лица, лица. Дамы в шляпках и вуалетках, офицеры, священники, солдаты с георгиевскими крестами.
— Это все наша родня, — поясняла бабушка.
— Твоя родня, — говорил я.
— Раз моя, значит, и твоя, нашего семейства родня, рода нашего, — добавляла она.
— Сколько же получал твой отец, чтобы такое семейство прокормить? — спрашивал я бабушку,  уже  будучи студентом.
— Не шиковали, — отвечала бабушка, — жили скромно, но достойно, а как батюшка наш царя в Таганрог доставил, то, конечно, зажили лучше.
Из истории  я  уже знал, что Таганрог, в котором в 1825г. неожиданно и таинственно умер Александр I, стал местом обязательного поклонения всех последующих российских императоров как дань памяти старшему родственнику и победителю Наполеона.
Вот так и довелось моему старинному родичу, паровозному машинисту, везти царя в Таганрог. Получилась от этого события немалая для него выгода: значительное денежное вознаграждение, освобождение от налогов, а что самое важное — разрешение детям мещанина учиться в военных и прочих учебных заведениях империи бесплатно.
Однажды я любопытным взглядом заметил на дне бабушкиного сундука какой-то неровный, плоский предмет, завернутый в кусочек черного сукна.
— А это что? — спросил я. — Ты раньше не показывала.
Бабушка развернула сверток, и я увидел пожелтевший от времени осколок зеркала.
— Вот, видишь ли, — начала бабушка, — грех на мне, нельзя битых зеркал хранить, а я все храню в память о брате моем, самом любимом. Ты и фотографию его много раз видел.
Я вспомнил ладную фигуру бравого подпоручика в парадном мундире при сабле. На фотографии он небрежно стоял, опершись локтем о какую- то этажерку с летящим бронзовым Амуром.
; Он у нас в семье, — продолжала бабушка, — самый младшенький, умный, добрый и красивый был. Перед первой мировой войной из училища в офицеры вышел.
Приехал подпоручик погостить домой, щегольнуть эполетами, невест посмотреть. Да вроде, как бабушка рассказывала, и любовь у него наметилась. А тут, как снег на голову, война, все мечты, все надежды прочь. Выпил подпоручик, может быть, лишку и выпалил в сердцах из револьвера в зеркало, что висело в его комнате.
Через год погиб он смертью храбрых, где-то в Карпатах, а бабушка в  память о нем  сохранила  тайком  кусочек  того  зеркала.
Не знаю, зачем, действительно, хранила моя бабушка этот амулет. Может, вправду, как память о любимом брате, а может, видела в этом осколке свою прежнюю жизнь, молодость, счастье, которые, увы, безвозвратны. Кто знает,  у старых людей свои причуды.
                Глеб Дейниченко