Холерная колонна. Глава I

Выехать из Вены отец хотел до жары, около одиннадцати, поэтому все приготовления слуги закончили еще с вечера. Лакеи переносили сундуки вниз; покои вокруг Евгении, сидевшей перед зеркалом и терпеливо ждавшей, пока Клара заплетет ей волосы, постепенно пустели. Из открытого окна не долетало никакого поветрия, хотя солнце еще даже не поднялось над дворцом.

– Сегодня будет очень душно, – зашедшая Марта схватила с бюро костяной веер и сразу стала обмахиваться. – Вам записка, ваше высочество.

Не поворачивая головы, Евгения протянула руку, и Марта вложила ей в ладонь плотный конвертик. Развернув его, она только бросила в бумагу взгляд и отложила ее. Ференц вчера говорил, что придет, и причин ему не верить у Евгении не было никогда.

– Передай ему, чтобы зашел сюда, – служанка заколола последнюю шпильку, и Евгения встала с кресла, придерживая прическу.

Марта не стала излишне беспокоиться. В самом деле, в ее крыле почти не осталось слуг – оба штата Евгения освободила, кроме нескольких горничных. Клару Евгения повелительно отпустила. Никто не должен был их застать, если только они не задержатся, но за часами Евгения следила пристально. Меньше всего она хотела волновать отца.

– Как долго вы пробудете в Буде? – Ференц захлопнул дверь и оперся на нее спиной. На нем был форменный плотный фрак поверх жилета и рубашки, однако он весь дрожал, будто мерз.

– Я не знаю, – ответила ему Евгения, сжимая оставленный Мартой веер. – Отец говорит, что мы уедем, когда он назначит новых наместников во все министерства. Еще налоги, еще гарнизон.

– Больше месяца, – медленно произнес Ференц и глубоко вздохнул. – Подойди сюда.

Евгения подчинилась его просьбе и оказалась в знакомых крепких объятиях. Ференц прижал ее к себе так сильно, что оторвал от пола, но, кажется, этого не заметил. Уткнувшись лбом в его плечо, Евгения услышала, как колотится его сердце, и немного отстранилась, чтобы заглянуть Ференцу в лицо. Он побледнел, на висках высыпал мелкий пот, лишь глаза были ясные и тревожные.

– Обещай мне, что не будешь рваться в местные богоспасаемые заведения, – серьезно сказал Ференц, касаясь ее подбородка пальцами. – Разберутся без тебя, там сейчас слишком опасно.

– Я еду вместо кайзерин, – Евгения попробовала отступить, но Ференц не пустил. – Это моя обязанность. Обещаю, что буду брать больше охраны, и...

Он не дал договорить – закрыл ее рот жадным, торопливым поцелуем, гладя по открытой вырезом на платье спине. Евгению бросило в жар, особенно невыносимый в безвоздушной гостиной, и, чтобы удержаться на носках туфель, она вцепилась в жесткий воротник фрака Ференца. Они привыкли видеться почти каждый вечер, разговаривать, касаться друг друга, как невовремя этот месяц с лишним! Через пять минут она уже должна сидеть в карете. Отец, несомненно, пошлет за ней, заметив опоздание.

– Мне пора, – прошептала Евгения, стоило Ференцу на мгновение прерваться.

– Пожалуйста, осторожнее, – дыхание у него чуть сбилось, но говорил он четко. – Никакой госпиталь не оправдает твою смерть.

Поморщившись, Евгения поправила рукав платья, выскользнувший из застежки, и, посмотрев на Ференца в последний раз, шагнула в кулуар.

* * *
Как раз перед тем, как кучер стегнул лошадей, в карету села Марта. Она была чем-то очень разозлена и резко отбросила шляпку на сиденье.

– С ними ехать – глаз не сомкнуть, – объяснила она Евгении, имея в виду младших фрейлин. – Обсуждают жениха Терез. Завидуют, наверное, но разве что не лают.

– Луиза с ними? – удивленно подняла брови Евгения, раскрывая книгу. – Она такого тоже не любит.

– Сказала, пока потерпит, – Марта подвинулась ближе к окну и отдернула занавеску. – Могу я спросить, о чем вы с герром Генмюнце говорили?

– О моих поездках к больным, – Евгения призналась охотно, потому что Марта всегда держала язык за зубами. – Он настаивал, чтобы в Буде я от них воздержалась.

– Я думаю, герр Генмюнце прав, – мягко улыбнулась Марта, но Евгения возразила ей:

– Ничуть, если говорить о пользе, а не о предосторожностях. Ты знаешь, кто вел восстание в Буде?

Марта покачала головой. Иного Евгения и не ждала: в газетах не писали о таких подробностях. Она сама услышала об этом от Ференца – его отец заседал в сенате. Ее собственный отец, кайзер Людвиг V, отчего-то не желал, чтобы о руководителе восстания знали за пределами кабинета.

– Альбрехт Второй, он же Альбрехт Фальшивый, – Марта нахмурилась, и Евгения поспешила объяснить: – Мой дядя умер от холеры восемь лет назад.

– Тогда я еще жила в Пруссии, – успокоилась Марта, но вдруг встрепенулась снова. – Это в его память построена Холерная колонна?

– В память остальных умерших тоже, – добавила Евгения и выглянула в окно. Верхушка колонны с позолоченным фонарем еще виднелась над крышами домов. – Я не о том вела речь. Моя тетушка, как многие говорили, была очень скупа на благодеяния, и, когда дядя скончался, народ не дал ей занять престол. Нужна ли мне такая слава? Совсем нет, помогать бедным – первая задача принцессы и тем более кайзерин. Его величество понимает это, раз поручил мне объездить госпитали Пешта.

Кивнув ее мысли, Марта задумалась, перебирая гранатовую нить на шее.

Улицы Вены, даже окраинные, были пусты от затопившего их тепла и пыли кайзерского кортежа. Спрятались и торговки, которых Евгения видела не раз, прогуливаясь в паланкине, и цветочницы, и дети. Вскоре за стеклом появились ограды садов и деревья, их сменили зеленые овощные поля и серые – хлебные. У Евгении начали смыкаться веки, когда Марта заговорила:

– Я бы сопровождала вас в госпитали, если бы вы позволили, ваше высочество.

– Буду рада, – кивнула Евгения, возвращаясь к чтению. – Но ты поторопилась, впереди целая неделя до Буды.

Марта рассмеялась и тоже вынула из своего ридикюля карманную книгу.

* * *
Евгения дольше обычного собиралась к выезду, несколько раз брала и оставляла плащ, проверяла прическу и кошелек. Марта скучающе полулежала в кресле и, кажется, слушала шум грозы. Погода испортилась в Буде на третий день их пребывания и так и не выправилась: дождь или лил, или ходил тяжелыми вязкими тучами в сухом воздухе. Настроение Евгении от этого оставляло желать лучшего. Дворец, в котором они остановились, был мрачный, необжитый и очень сырой. Оставив в Вене все теплые платья и понадеявшись, что май уже достаточно прогрел Венгрию, Евгения ошиблась и постоянно мерзла, ночью укрываясь двумя одеялами. Сегодня они должны были навестить местный бедлам, последнюю оставшуюся больницу в Пеште. Представлять, что там творится, Евгении упорно не хотелось.

– Если вы не поспешите, вы не успеете к ужину, ваше высочество, – осторожно намекнула Марта. – Да и стража уже промокла.

Согласившись с ней, Евгения натянула перчатки и вышла к приготовленной ей карете у парадной лестницы. В провалах брусчатки булькали широкие лужи, дул ветер, и она поскорее нырнула в экипаж. Из-за усилившегося ливня Евгения даже не различила, как кучер окрикнул и стегнул лошадей, но карета поехала.

Марта удобно устроилась, завернувшись в подбитый мехом плащ, на шкуре, брошенной на сиденье. Теперь она была взволнована, постукивала каблучком по полу кареты.

– Ваше высочество, разрешите не идти с вами к пациентам? – Евгения сначала не обратила внимания на ее тихий голос. – Я очень боюсь душевнобольных.

– Раз так, то посидишь тут, – откликнулась она. – Да и, думаю, врач не пустит тебя.

Удовлетворившись таким объяснением, Марта откинулась на подушки.

Ехали они очень запутанной и длинной дорогой, несколько раз переезжали реку, так что Евгения в конце концов запуталась, в Буде они или покинули его черту. Карета вздрагивала, подпрыгивая на кочках, и в сердцах она чуть не поклялась себе посоветовать отцу выделить казенных денег на мощение улиц. Ясно, почему местная знать вся съезжалась на ужины верхом. Мерзкий город – бедный, грязный, везде нищие и евреи, норовящие ухватить за юбку, ни одной красивой церкви, дома приземистые, и вечно дождь и ветер с болот, пахнущий лягушками. Что венгры хотят получить с такой столицей?

Выходя из остановившейся кареты, Евгения не чувствовала кончиков пальцев. У ворот сумасшедшего дома ее ждала фигура с ключами, оказавшаяся одним из санитаров. Это был высокий крепкий малый с каменным, ноздреватым лицом, и от него Евгения не добилась ни словечка. Зато главный врач оказался очень словоохотлив и болтал на ломаном немецком так, будто вовсе не замечал своих огрехов.

– Наш дьивный, – должно быть, он хотел сказать – "дорогой", – намьестник деньег нам не дает. Живьем на пожертвованья. Вы, прьинцесса, кого увьидеть хотьите? – при этом с его лица не сходило выражение величайшего счастья.

– Сначала, герр, представьтесь, – Евгении немного неловко было признаться ему, что остальную половину сказанного им она не разобрала.

– Лазар Биро, всьегда к вашим усльугам, – он кокетливо подкрутил жидкий ус, и губы Евгении начали сами расползаться в усмешке.

– Герр Биро, покажите самых тихих. На счете я распишусь после.

Поклонившись раза четыре и опять пробормотав что-то малопонятное на смеси немецкого и венгерского, Биро за локоть повлек ее в темный коридор.

Уже в первом зале Евгения пожалела, что забыла крепко надушить платок. Смрад был ужаснее, чем в венской больнице, и она закашлялась, прижав ко рту край капюшона. Железные кровати стояли рядам, и только от двери до двери оставалась узкая тропа.

– Тьут, – Биро махнул рукой налево, в сторону наружной стены с узким окном, – мьелахольики. Наитьишайшие. Справа помьешанные. Вон та дьевица сьебя Помпьядур считает.

В девушке, лежавшей на тюфяке в одной тонкой сорочке, не было бы ничего необычного, если бы не потертая бархатка на шее и каким-то чудом сохранившийся шелковый чулок – на одной, правой ноге. Она тихонько напевала себе под нос, бряцая в такт цепочками на кандалах, которыми ее руки приковали к изголовью кровати. Дела до того, что она в доме для сумасшедших, девушке не было никакого.

– Ньу, дальше у нас сльястолюбцы, – последнее слово Биро выговорил с особенным старанием. – Нье бойтесь их, всье до едьиного скопцы.

Вторая просторная комната аж с двумя окнами-бойницами по обе стороны от дверей была разгорожена решетками от пола и до потолка. В клетке с окнами было около двадцати мужчин – и черноволосых, и седых, а в клетке в глубине зала сидели женщины. Все они, стоило Евгении выйти на свет, бросились на решетку, как бешеные – да они и были бешеными! Сорочки, аккуратные на пациентах из первого зала, на них были изорваны и грязны. Боясь сделать шаг вперед, Евгения прижалась к плечу Биро, и тот вытащил ее в коридор между этим залом и следующим.

– Сьечас начнут дрьяться, – с детским восторгом сообщил он ей, оправляя свой жилет. – Я могу бьезнадежных показать. Грьомкие в той части.

– Показывайте, герр Биро, – Евгения согласилась на это только потому, что идти обратно через ревущих и беснующихся сластолюбцев было страшно. Придется это сделать когда-нибудь, но она хоть успокоиться успеет. – Они у вас в клетках?

– В кльетках, – с гордостью повторил Биро. – Мы вьедь тоже их нье любим, прьинцесса, – кьидаются.

Забавного в его словах было мало, но Евгении все равно очень хотелось смеяться от говорка врача. Да и весь он был какой-то чудной – одетый по моде, но неловко, излишне пестро, худой и косолапый. Косолапость, впрочем, не мешала ему быстро ковылять по залитому водой наклонному полу.

По выходе из коридора они вступили в полукруглую галерею, уставленную клетками вдоль внутренней стены. Окон во внешней стене было больше, чем в залах, но света, чтобы разглядеть обитателей клеток, все равно не хватало. В одной из клеток выла женщина.

– Оньи почти всье идьиоты, – пояснял тем временем Биро, ведя ее вдоль галереи. – Ньекоторых даже льедяные ванны не бьерут.

Притворяющегося собакой старика Евгения уже видела в Вене. Остальные вели себя, как младенцы – бессмысленно разглядывали стены, пускали пузыри из слюны, кувыркались, грызли себя... Все, однако же, были одеты в сорочки, похуже или получше. Самым гадким оставался запах немытых тел, нечистот и гниющей еды, и Евгения поражалась Биро, даже не закрывавшему нос ладонью.

Он уже провожал ее обратно ко входу в галерею, когда ее глаза остановились на клетке, где не было никакого движения. Задержавшись и прищурившись, Евгения различила в дальнем углу мужчину непонятного возраста – почти все его лицо скрывали отросшие волосы и борода. В отличие от остальных, не следивших за своим телом, он сидел, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Взгляд у него показался ей странным, но потом она поняла, что странный он исключительно для бедлама, поскольку осмысленный. На Биро затворник смотрел с ужасом, ее не замечая совсем.

Евгения повернулась обратно к Биро, недоуменно наблюдавшему за тем, как она изучала пациента.

– Чем он болен?

– Прьидурок, – дал нелестную оценку Биро. – Когда его прьивезли, крьичал, что он прьинц Иоганн. Вы прьинца, навьерно, знали?

Она кивнула. Ее троюродный брат умер вместе с кайзером Альбрехтом – от холеры. С чего бы ему оказываться в Пеште?

– А тьеперь почти всье врьемя молчит, – Биро затрещал, с подозрением глядя на еще больше сжавшегося мужчину. – Жаль, что с ума сьошел, ему тьолько двьядцать два. Мьог бы рабьотать.

– Хорошо, пойдемте, – Евгения потянула его, потому что сумасшедший юноша начал дрожать, и она почему-то подумала, что с ним случится припадок.

Биро отвел ее в свой кабинет, вполне прогретый разведенным в камине огнем, и выложил ворох счетов на разные суммы. Никого не обижая, Евгения подписала тот, что был на усредненную, и, отложив перо, обратилась к Биро еще раз:

– Этот принц у вас не буйный?

– Ньет, он совсьем нье буйный, – Биро ворошил в камине дрова. – Нье крьчит почти. Крьичит только в льедяной воде. А там оньи всье крьичат.

Окончательно смутив этим Евгению, он вывел ее на крыльцо, передав там санитару. Дождь перестал, уныло капало с углов каретной крыши, но экипаж все равно показался Евгении раем – он пропах духами и шелком. Марта спала, приклонив голову к подушке, и проснулась от толчка тронувшейся кареты.

– Простите, ваше высочество, но перед ужином примите ванну, – она даже задохнулась, зевнув и поймав запах от плаща. – И... что-то неудачно прошло?

– С чего ты решила? – Евгения устало потерла лоб.

– Вы очень задумчивая, – просто проговорила Марта.

– Нет, ничего такого.

Путь обратно был еще унылее, так что Евгения почти сразу задремала, слушая цокот копыт.

* * *
Ужины в Пеште были сущим мучением. Приходилось пить наравне со всеми, а венгры, даже княгини, опрокидывали за основное блюдо до трех бокалов вина. Отлучаться раньше отец Евгении запретил – посчитают дурным тоном. Колокол башенных часов уже бил полночь, когда она нетвердой походкой вошла в покои и почти упала на кушетку.

– Опять перебрали? – Марта подсела, чтобы распутать Евгении прическу. – Не пейте, а делайте вид, что пьете.

– Я делаю, все равно очень крепкое, – прошептала Евгения, зашипев – шпилька впилась ей в больной затылок. – Хочу в Вену, Марта.

– И я хочу, – она свистяще выдохнула. – Что вы завтра делаете, ваше высочество?

– Поеду опять в эту больницу и заберу одного юношу для приюта, – Евгения тяжело приподнялась.

Приют для сумасшедших по ее приказу в Вене начали строить этой весной. Посмотрев на стариков, впавших в детство, она подумала: почему богатые могут держать своего идиота в тепле и неге, пока простые люди прозябают в башне для безумных? Отец выделял ей достаточно средств для того, чтобы содержать одну хорошую больницу, и Евгения нашла архитектора и врачей. Венских пациентов забрать не составит труда, а с этим придется поторопиться. Бросать его на Биро с ледяными ваннами, которые она считала изуверством, Евгения и не думала.

– Сумасшедшего? Чтобы он пока жил во дворце? – переспросила Марта, бледнея. – Что же вы придумали!

– Не дрожи заранее, – Евгения встала и прошла в спальню, остановившись на пороге. – Он почти нормален. Служанок ему я найду, а тебя не принуждаю. Позови Клару, я очень хочу спать.

Марта посмотрела с укоризной, но постучала в гардеробную камеристке, и на ночь они более не разговаривали.