Холерная колонна. Глава II

После обеда Евгения вызвала к себе данного ей секретаря, молодого венгра по имени Костадин, прежде ей ни разу не понадобившегося. Поданную ему записку он принял со взглядом, исполненным такого любопытства, что Евгения решила уточнить:

– Это его величеству. Постарайтесь, чтобы она попала к нему на стол как можно быстрее.

– Будет исполнено, ваше высочество, – на неожиданно хорошем немецком ответил Костадин и вдруг смущенно добавил: – К вам три письма за неделю пришло.

– Надо было принести сразу же, – Евгения удивленно приподняла брови. – Право, странный вы народец.

Костадин еще раз поклонился и вышел. Евгения успела заметить, как он поджал губы, и хмыкнула. Точно странный народец – гордые, как древние франки, ума же ни на грош. Невольно вспомнился и ее вчерашний знакомец, врач Лазар Биро. Что ж, если повезет, придется с ним повстречаться еще раз... Хотя в том, что ей будет очень приятно видеть его чересчур подвижное и радужное лицо, Евгения сомневалась.

Одно из писем, лежавших на принесенном Костадином подносе, принадлежало, конечно, перу Ференца. Его Евгения отложила, намереваясь прочитать позже, и взялась за другие два. Совсем маленькое было написано майордомом, фрау Аннелизе, и не содержало ничего, кроме списка покупок и лиц с выплаченным жалованием. А вот взяв в руки последнее, Евгения поначалу рассердилась. Пакет был закрыт печатью кронпринца Фердинанда, ее дяди, который остался в Вене наместничать. Она хотела позвать Костадина, чтобы выругать его и отправить с пакетом к адресату, то есть сразу к отцу, но заметила надпись вдоль края конверта: "Ее императорскому высочеству Евгении Каролине лично". Чтобы не гадать, чем она могла так понадобиться дяде, Евгения вскрыла письмо и начала читать.

Ну, разумеется. Дядя тревожил ее в который раз только для того, чтобы не вести с отцом тягостную переписку. Письмо, состоявшее из трех строчек, ласково просило ее передать несколько бумаг из пакета отцу. Пересматривать их Евгения не стала: в конце концов, кроме письма в пакете для нее не лежало ничего иного. Вложив туда же письмо, она отодвинула пакет и распечатала письмо Ференца.

Оно почему-то тоже было непривычно коротким. Похоже, Ференц писал его в перерыве между заседаниями в палате – гербовая бумага и бледноватые чернила походили на казначейский чек, как на близнеца своего. По-деловому и спешно Ференц сообщил, что здоров, что отец его говорит о проблемах в министерстве, и это будет полезно знать его величеству. Дойдя до этого предложения, Евгения решила обязательно подчеркнуть в постскриптуме ответа, что для осведомлений подобного рода у кайзера имеется канцелярия. Дальше шли сплошные вопросы. Как прием? как ее самочувствие? как идут дела у легатов? и – Евгения прочитала его с усмешкой, – как венгерские богадельни? Ответ на него Евгения намеревалась дать, показать и устроить уже в Вене.

– Письменный прибор, ваше высочество? – заглянувший Костадин держал в руках стопку чистой бумаги.

– И печати, – коротко бросила Евгения и закрыла крышку пюпитра, за которым допивала кофе. – Подождете письма.

Закончив отвечать Ференцу, она запечатала конверт, вынула из шкатулки десять талеров и вместе с конвертом вручила их Костадину.

– Заплатите курьеру.

– Они настоящие? – бесцеремонно уточнил Костадин, взвешивая горсть талеров на ладони.

– Вполне, – Евгения, в первый раз встретившая такую наглость, вскипела тут же. – Можете попробовать на зуб.

– Не буду, если позволите, – Костадин с оскорбленным видом отступил на два шага к двери. – Я сын градоначальника Пешта и вижу фальшивые талеры чаще, чем настоящие. Наш монетный двор чеканить их права не имеет, а венские талеры часто наполовину оловянные.

– С таким докладом стоит идти к его величеству, а не ко мне, – оборвала его Евгения. – Я монеты не чеканю.

Шумно вздохнув, Костадин удалился, сбежав по лестнице так быстро и так громко стуча каблуками, что Евгения рассмеялась. Чудной юноша, по нему и не поймешь, что чиновничье племя. Вместо того, чтобы работать, бегает у нее подносчиком бумаги. Наверное, его отец надеется, что Костадин приглянется принцессе и выедет в Вену, только Костадин заполучить ее симпатии даже не пытается.

Задумавшись, Евгения стояла возле открытой двери. Так ее и нашел герр Ланг, отцовский адъютант, сейчас переодевшийся в штатскую форму. Штаб готовился к очередному выезду.

– Его величество велел позвать вас, – совсем другим тоном, нежели Костадин, обратился он к Евгении.

– Подождите секунду, – очнулась она, – я только возьму бумаги.

Схватив с пюпитра пакет с письмом дяди, Евгения поспешила вслед герру Лангу. Объясняться с отцом, как видно, придется в спешке – он бы прислал секретаря, а не адъютанта, если бы занимался делами в резиденции. Евгения еще раз вспомнила то, что изложила в записке. Доводы казались ей убедительными, а просьбы – вежливыми, но отец мог посчитать по-другому. Вряд ли он, как и Евгения, не понимал, как опасно иметь на содержании рядом с собой сумасшедшего.

Отец действительно был одет для визита – в маршальский мундир с роскошными золотыми эполетами. Когда Евгения зашла, он слушал доклад герра гофмаршала, но не казался хмурым. Увидев Евгению, он лишь дал ей знак подождать немного у дверей. Вскоре они с гофмаршалом поменялись местами, и первым делом Евгения положила на стол перед отцом пакет.

– Добрый день, Эжени, – сказал отец и, посмотрев на печать на пакете, свел вместе брови. – Это твое?

– Мое и ваше, папа, – лаконично проговорила Евгения и села на стул перед столом. – Дядя попросил передать вам.

Отец кашлянул и убрал пакет в ящик, закрыв тот на ключ. Евгения подавила желание кашлянуть тоже.

– И еще по делам, – поспешила начать она, видя, что он собирается завести речь о записке. – Герр Генмюнце пишет, что талер упал к франку и лире.

– Посмотрим, что говорит об этом Фердинанд, – отец пожал плечами.

– И мой секретарь мне пожаловался, – на губах Евгении начала расползаться улыбка, – что немало талеров, отчеканенных в Вене и ввезенных в Пешт, наполовину сплавлены с оловом. Вы давно были на монетном дворе?

– Давненько, – он тоже улыбнулся и подкрутил ус. – Эжени, у меня мало времени.

– Простите, – Евгения сложила руки на коленях. – Вы по поводу записки.

– Именно, – отец встал из кресла и зашагал по кабинету, перед этим открыв окно. Евгения ему немного позавидовала: протоплена нежилая часть дворца была почему-то на порядок лучше, и ветер, залетевший в кабинет, не заставил ее сразу заледенеть. – Я так понимаю, расходы на прислугу и стражу ты хочешь взять на свой бюджет?

– Да, – Евгения повернулась к нему лицом, чтобы удобнее было говорить. – У меня достаточно излишнего содержания.

Отец засмеялся.

– Излишнее содержание, подумать только, – он подошел к шкафу и, открыв одну из дверец, зашелестел чем-то. – Помни, что у меня всегда есть кое-что, отлично съедающее лишние деньги, – Евгения поняла, что он имеет в виду армию. – С этим ничего, но поясни мне: неужели ты правда решила держать подле себя идиота?

Евгения помолчала, дождавшись полной тишины (отец вынул что-то из шкафа и теперь держал это в руках). Вопрос был с хитринкой, отец умел такие задавать. Поразмыслив, как лучше обойти все опасные углы, Евгения медленно кивнула.

– Во-первых, приют будет достроен к февралю, – напомнила она, – во-вторых, ежели за время нашего здесь пребывания он покажет себя опасным, я оставлю его в Пеште. В-третьих, я несколько раз спрашивала у медика, каков он в поведении. Уверена, что ни на кого он не кинется.

– Чем он болен? – отец нахмурился скорее для виду. Евгения уже по его тону поняла, что он поддается.

– Воображает себя принцем, – она не уточнила, что Иоганном, просто потому, что не считала это важным. – Идиот, но не буйный.

– Поступай с ним, как хочешь, – покачал головой отец, – но бери на свою совесть.

– Благодарю, – Евгения встала и сделала реверанс. Отец усмехнулся непонятно чему и, взяв ее за локоть, протянул чек.

– Завези в госпиталь, какой посчитаешь нужным. Если все плохи – оставь себе.

– Как я плохо думаю о венграх – вы думаете еще хуже, – Евгения коротко обняла отца и забрала чек. – Отдам градоначальнику на облагораживание купален. Вода хороша, почти как в Виши, вы пробовали?

– Некогда, милая, – отец уже цеплял к портупее саблю, лежавшую на софе.

Евгения сочувственно цокнула языком и, выйдя в забитую штабными чинами приемную, направилась в свои покои.

* * *
Со всеми заботами о том, чтобы к ее возвращению были готовы новые покои, ванна, а также две служанки и цирюльник, Евгения села в карету лишь к шести часам вечера. Марта, несмотря на то, что пациенту была приготовлена отдельная карета со стражей, отказалась сопровождать ее даже немного резко. В глубине души понимая ее – никогда не стоит думать, что ты знаешь нрав сумасшедшего, – Евгения доехала до бедлама с удовольствием куда большим, чем вчера. Распогодилось и несколько потеплело; воздух больше не был густым, душным и влажным, хотя и деревья, и камни домов и мостовой оставались постоянно мокрыми от росы. Лужи натуральным образом испарились, и Евгения поразилась, обнаружив, что до дверей больницы проложена дорожка из цветной гальки – вчера всю ее залило дождевой водой.

Герр Биро встретил ее, словно старую знакомую. Едва не подпрыгивая от радости и предложив Евгении кофе (он как раз собирался ужинать), Биро внимательно выслушал ее и сразу сел переписывать засаленную карточку на приличный лист. Карточка была написана на венгерском, но он довольно сносно перевел ее – Евгения разобрала имя, возраст и дату записи в бедлам. По всему получалось, что из двадцати двух лет молодой человек по имени Рихард жил здесь почти восемь.

– Разве дети могут сходить с ума? – она, высчитав это, подняла на Биро глаза.

Он почему-то бестолково засуетился, поправил на носу очки, заморгал, постучал пальцами по столу, но пробормотал:

– Рьязумеется.

– Очень жаль, – Евгения сложила лист вчетверо и отдала одному из гвардейцев, сопровождавших ее.

Не теряя времени, они вшестером отправились к клетям. Евгения снова с содроганием ждала сластолюбцев, но и представить не могла, что гвардейцы – суровые молодые мужчины с палашами – шарахнутся от них, как от змей. Биро вновь не обратил на бесящихся никакого внимания. Сколько нужно было увидеть, чтобы так внутренне успокоиться?

В галерею с клетками проникал сквозь окошки розовый свет вечернего солнца, и Евгения, в этот раз прижимавшая к носу платок, даже выдохнула от облегчения. В сопровождении знакомой по лицам стражи и при солнечном свете она перестала бояться этого жуткого, но тихого места. Тишина усугублялась еще и тем, что больше половины клеток стояли пустыми. Очевидно, умалишенных отвели на ванны или иные процедуры, думать о которых Евгении всегда было немного тошно. Однако Рихард был на месте, а кроме этого ей ничего не было нужно.

– Саньитаров звать не надьобно? – любезно предложил Биро, доставая из кармана своего сюртучка пронумерованную связку ключей. – Тьут, прьинцесса, от кльетки и кандалов.

– Кандалов? – ошеломленно переспросила Евгения, оборачиваясь на клетку и приглядываясь сквозь частые прутья. Только теперь, не в сумраке, ища с целью, она заметила на тощих запястьях и лодыжках идиота, "прьидурка", как его назвал Биро, парно сваренные браслеты с крепкими цепочками, идущими к стене. – Это еще зачем?

– Убьиваются о стьенки кльетки, – с толикой обиды то ли на Евгению, что не поняла, то ли на пациентов, что убиваются, пояснил Биро.

Прикрыв на мгновение веки, Евгения протянула связку гвардейскому сержанту, а сама отошла в сторону, наблюдая, как остальные гвардейцы под его началом раскрывают переднюю решетку и с опаской тянутся к кандалам. Рихард, до этого сидевший так же, как вчера, в углу, вдруг попытался просочиться, не иначе, в крепкую каменную стену за своей спиной.

– Да быстрее же, он вас не тронет! – прикрикнула Евгения на гвардейцев, застывших истуканами.

Он их правда не тронул. Всего лишь закричал, нет, заверещал так громко и таким мерзким голосом, что гвардейцы, успевшие ловко освободить ему правую руку, отшатнулись и прикрыли уши ладонями. Евгения сделала то же самое, забыв даже про то, что платок стоит держать на месте. По нюху ударил давешний запах нечистот, она задохнулась, мучительно выбирая между носом и ушами, но тут все разрешилось само собой. Крик Рихарда прекратился: он сорвал горло, поспособствовали и два возникших санитара. Биро потолковал с ними по-венгерски, и они хладнокровно открыли кандалы, сняли их с Рихарда и небрежно отшвырнули его на каменный пол. Он остался лежать, не шевелясь, как будто был грудой костей, подражающей форме человека только из-за держащей их сорочки.

– Очень хорошо, герр Биро, – холодно и значительно протянула Евгения.

– Он нье в обморьоке, он прьидуривается, – запальчиво воскликнул Биро. – Он всьегда так дьелает, если его достают длья ванны.

– Немного чести такому лечению, – не обращая на него внимания, Евгения кивнула гвардейцу, который держал сверток с одеждой. – Оденьте его, пока он в ступоре. Хоть какая польза.

– Прьинцесса, саньитары сдьелают это льучше...

– И искалечат его еще и телесно! – Евгения повысила голос, борясь с желанием орать. – Помолчите уж, герр Биро!

Она отвела взгляд, часто задышала, пытаясь успокоиться. Лучше всего вышло, когда она вспомнила, что хоть одного избавляет от такого отношения в Пеште. А в Вене найдет еще сто сорок девять несчастных идиотов. Там ничем не лучше, одно название – столичный бедлам, а порядки те же.

– Готово, ваше высочество, – одернул ее сержант. Евгения оглядела получившееся чучело с макушки до пят. Несмотря на полнокровный возраст, Рихард был даже ниже ее; заросли волос не позволяли увидеть ничего, кроме нездорово мерцающих глаз. Вещи, сшитые на юношу его возраста, висели на нем, как на манекене ребенка. С этим оставалось только примириться.

– Благодарю за прием, герр Биро, – с насмешкой бросила Евгения и указала гвардейцам на выход из галереи.

Еще и в карете она была беспокойна и возбуждена. Бросать человека на камни с силой! Так девочки и мальчики не поступают с куколками и оловянными солдатами. Кем же эти лекари считают безумцев? Не больше чем мясом, получается.

В таких мыслях и опаске за гвардейцев, едущих с Рихардом в другой карете, Евгения и не заметила возвращения ко дворцу. Больше всего ей хотелось поужинать и пожаловаться Марте.

* * *
Пройдя во дворец вперед гвардейцев с Рихардом, Евгения нашла прямо у своих покоев служанок, прибывших по ее выписке из главного пештского госпиталя. Это были две замечательные, полнотелые и сильные венгерки с простодушными лицами сестер милосердия. Евгении почему-то даже показалось, что ей прислали девиц, имевших ранее дело с контуженными – одну из них она определенно видела в военной части госпиталя, где находилась и пострадавшие от недавнего бунта гарнизонные солдаты.

– Ванна готова? – спросила именно ее Евгения, стягивая перчатки.

– Конечно, ваше высочество, – она ответила, но в поклоне присели обе. – Прикажете после звать цирюльника?

– Верно. И возьмите двух гвардейцев в стражу, – посчитала нужным напомнить Евгения.

Служанки еще раз поклонились и парой, как ученицы пансиона, пошли в дальнюю часть крыла, куда Евгения и определила Рихарда. Сделала она это не столько из отвращения к его безумию, сколько из сомнения. Привыкнув сидеть в клетке, в темноте, среди себе подобных, он наверняка почувствует себя неуютно в обществе совершенно чужих ему лиц. Вопрос был только в одном: мог ли Рихард вообще ощущать перемену пространства и отношения к себе? Евгения хотела бы знать точно, но идиоты, по мнению ученых мужей, не поддавались систематике; каждый сходил с ума по-разному, подчиняясь внутренним сомнениям, страхам и порокам. Рихард, они бы сказали, был излишне горделивым ребенком. Какому еще придет в голову, что он единственный наследный принц?

Размышляя в таком духе, Евгения неспешно поднялась в свою гостиную. Из фрейлин в ней сидела Марта, придвинувшая к окну раму и вышивавшая очередную салфетку. Остальные дамы, вероятно, отлучились на вечернюю прогулку в саду. Сад при будском дворце полюбился и Евгении тоже – очень уж пышные, налившиеся соком цветы в нем росли, – но она слишком устала.

Марта поспешила встать, увидев ее. Евгения только отмахнулась, отложила так и не надетый плащ на стул у дверей и устроилась на своем месте во главе маленького стола. Он еще пустовал, первое блюдо не успели разлить по тарелкам, но к ней сейчас же подошел слуга с чашей воды и полотенцем. По-немецки он за три недели, что расторопно управлялся со столом, не сказал ни слова, Евгения вообще не слышала, чтобы он говорил. Это ее каждый раз немного удивляло. Вымыв руки и отдав слуге полотенце, она жестом отослала его за приготовленным.

– Забрали, ваше высочество? – с некоторой опаской подняла глаза Марта.

– Да, – просто ответила Евгения. – Не хочешь посмотреть на него?

Марта решительно замотала головой. Щеки ее немного побелели. Она до того боялась, что одно присутствие идиота во дворце причиняло ей неудобство. Луизе, своей второй наперснице, Евгения про авантюру и не говорила. Может, даже зря: Луиза была настолько любопытна, что как-то раз в Вене не побоялась погладить привезенного с Суматры тигра. Но сейчас Луиза была в саду, а предложить при всех вернувшихся фрейлинах только одной милость сопровождать принцессу – это бросить беднягу на растерзание завистницам.

Поданный суп Евгения ела молча. На здешних поваров она доселе не жаловалась, особенно хорошо им удавалось жарить дичь, но что-то мешало ей насладиться ужином сполна. Впрочем, задав себе вопрос, в чем дело, Евгения нашла ответ. Ложка Марты так и лежала возле полной тарелки, а она сама, еще более бледная, делала вид, что увлечена плавающими в бульоне овощами. Евгения тронула ее за руку.

– Послушай, он тебя не укусит. Я поселила его в западном крыле с прислугой и стражей, от которой никто не сбежит. Ешь спокойно, на твое мученичество смотреть неприятно.

Услышав про стражу, Марта облегченно выдохнула и все же принялась за суп. Евгения последовала было за ней, но тут двери распахнулись, и внутрь гостиной вошел сержант. Первое, что заметила Евгения – его руку, которую он держал у груди. Между большим и указательным пальцем кожа была безжалостно прокушена, и из ранки сочились кровь и сукровица.

– Прислуга просит вас, ваше высочество, – сердито отрапортовал он и добавил: – Простите, что отрываю от трапезы, но вашего опекаемого ни служанки, ни я понять не смогли.

Евгения подскочила из кресла, задев бокал и со звоном опрокинув его на столовые приборы. Покраснев от неловкости, она вышла из-за стола и последовала за гвардейцем, без лишних слов поведшим ее в ванную комнату покоев Рихарда.

Комната эта была красивой, украшенной рокайльной лепниной и зеркалами. Ныне в ней царил полнейший разгром; на полу лежали осколки разбитых бутылочек с притирками и маслами, лужицы которых слились и издавали невыносимо сильный цветочный аромат; два отброшенных белых полотенца мокли на бортике ванны, наполненной водой; немного парило, обе служанки со сбившимися чепцами суетились, разбирая беспорядок. Виновника Евгения обнаружила не сразу. Рихард забился в угол между изразцовой печью и стеной, в крохотную щель, куда мог бы влезть лишь человек его изможденной конституции. Он был бос, но пока одет – не хватало сюртука. Рывком подняв голову, когда она застучала каблуками по плитке пола, он оглядел ее с непреходящим затравленным выражением.

– Что случилось, поясните толком, – отступив от него, Евгения обратилась к белокурой служанке – вторая оказалась рыжей. – Как твое имя?

– Элла, госпожа, – она наскоро поправила чепец. – Не хочет наш идиот мыться. Сначала просто брыкался, как в ванную ввели, а там меня ударил, вырвался и к двери. Я кликнула герра сержанта. Герр сержант его, Цирилла видела, скрутил накрепко, но он изловчился и укусил до крови... Нервная сила ужасная, государыня. Попробовали лаской – не идет к нам...

Прервав Эллу жестом, Евгения обошла лужу с осколками и присела перед Рихардом. Сердце ее колотилось хуже мышиного. Вырвут, если что, но как страшно говорить с безумцем! Несколько секунд она просто смотрела ему в лицо. Он казался взбудораженным, весь дрожал, левую щеку ему перекосил тик. Евгения случайно заметила, как изранены кандалами его запястья, и спасительная идея вспыхнула у нее в мозгу.

– Она не холодная, – четко и громко произнесла она, все не отводя взора. – Вас больше не будут так мучить.

Рихард зашевелился. Вместе с тупым отторжением его черты исказило недоверие. Обрадовавшись и такой перемене, Евгения плавно поднялась и поманила его рукой, приглашая если не выйти, то выглянуть из печного закута. Он остался сидеть в своей норе, но вытянул шею, не отпуская ее ни на миг, как дуэлянт своего соперника.

– Посмотрите сами, над ней парок, – так же безоговорочно продолжила Евгения, зачерпывая воды в горсть. Она сама не стала бы купаться в настолько теплой ванне, но для Рихарда это годилось лучше всего. – Попробуйте. Если я вас обманываю, не слушайте меня.

Она не узнавала у Биро, говорит ли он еще. Рихард за время ее пребывания в ванной комнате не издал ни звука. Человеческую же речь – даже на немецком, а Евгения попросила бы служанок перевести, не видя отклика – он понимал и принимал. Осторожно, озираясь часто на Эллу с Цириллой и сержанта, Рихард выбрался из закута и по стене, не поворачиваясь к ним спиной, скорее приполз, чем пришел к ванне. По примеру Евгении, не вынимавшей кисть из воды, он опустил свою ладонь – серую от грязи, пыли и крови, необстриженную ладонь в ванну. Она молчала – не хотела спугнуть.

В выразительности черт Рихарда было что-то болезненное. Предыдущие чувства стерлись с него начисто, уступая место удовлетворению и расслабленности. Он опустил руку по локоть, не обращая внимания на намокший рукав рубашки, а через мгновение явно решился лечь в ванну целиком.

– Погодите, – Евгения настолько осмелела, что взяла его за плечо. – В одежде мыться не годится. Сначала вас разденут...

Рихард не дослушал ее. С поразительной прытью – ни Евгения, ни служанки, подобравшиеся ближе, не успели даже притронуться к его вещам – он сорвал с себя рубашку, расстегнул пуговицы на штанах, и те свалились с него сами. Евгения заморгала, ее щеки запылали: до этого она никогда не лицезрела обнаженного живого юношу. Рихард был просто чудовищно костляв и сгорблен, но почти безволос. Невольно Евгения скользнула от ребер вниз, к паху, тут же зажмурилась и отвернулась.

– Отмойте его до розового, – наигранно строго приказала она служанкам, спеша к двери. – Герр сержант, сходите к врачу, перебинтуйте рану.

– А, да, – гвардеец словно очнулся и вышел вслед за нею в кулуар. Слава господу, их путь не был совместен, иначе бы Евгения заживо от смущения сгорела. Ей пришлось постоять у открытого окна, чтобы освежиться и вернуться к ужину.

При полном собрании дам она жалела о том, что не может пересказать все Марте.

* * *
– Взять на приют умалишенного! – очень быстро прострекотала Луиза. – Смело, ваше высочество!

– И очень хлопотно, – довольная Евгения откинулась на спинку кресла, помешивая чай ложечкой.

Остаток вечера проходил мирно и весело. Фрейлины читали, играли в карты, рассматривали миракли, собранные со всего дворца, но недавно ушли, и Евгения осталась с Мартой, уже позевывающей, и Луизой. Последняя с видимым восторгом услышала о Рихарде и засыпала Евгению вопросами. На все она ответила охотно и к тому же рассказала историю с ванной, которую Марта не одобрила – ее губы явно покривились. Луиза же жизнерадостно понадеялась, что после стольких лет лечения Рихард исправился, и очень хотела его увидеть. Евгения даже постеснялась сказать ей, что, если она будет так восторгаться и шуметь, от Рихарда и след остынет.

Как раз после того, как Евгения отпустила обеих фрейлин спать, в дверь ее спальни постучали из коридора. Заинтригованная, кто зануждался в ней в такое позднее время, Евгения набросила пеньюар и приоткрыла створку. На пороге стояла недовольная и смущенная Элла.

– Ваше высочество, вы не спите? – шепотом спросила она, комкая передник.

– Как видишь, нет, – Евгения усмехнулась. – Что на этот раз?

– Можете посмотреть и посудить, – насупилась Элла, – надо ли что с ним делать.

Похоже, ни один служивый не умел объяснять толком. Вздохнув, Евгения вышла в коридор и знакомой дорогой была приведена к покоям Рихарда, только теперь мимо ванной Элла пошла дальше. Тут тоже потушили все огни, горел лишь один, последний рогатый канделябр, который Элла и взяла с собой, прежде чем пустить Евгению в спальню.

Канделябр она брала зря: пылающий камин довольно ярко освещал небольшое помещение, обставленное до смешного просто – убрали даже трюмо с зеркалом. Определенный уют, однако, все же был: плотные темные занавеси на окнах, балдахин с вышивкой над кроватью с множеством подушек... Но Рихарда в постели не было. Он свернулся клубком на большой вычесанной овечьей шкуре, брошенной перед камином, и закрылся сдернутым с кровати одеялом до самого подбородка.

Невольно Евгения повнимательнее пригляделась к его лицу; цирюльник состриг лишние волосы, начисто сбрил усы и бороду, и без всего этого Рихард выглядел совершенным мальчиком. Острый прямой нос, скулы, подбородок – от долгого полуголодного существования все это светилось через кожу, не давая понять, страшен он или по-своему симпатичен. Пальцы, вцепившиеся в край одеяла, чистые и с аккуратными ногтями, также были очень худы. Услышав ее и Эллу, Рихард, конечно, раскрыл глаза и уставился с раздражением, но без злобы.

– Ты уже пробовала уложить его в постель? – обратилась Евгения к служанке.

– Два раза, – ворчливо буркнула та. – Все равно. Только выйду, переползает на шкуру.

– Значит, не трогай его, – миролюбиво посоветовала Евгения. – Около камина, под одеялом и не на голом паркете не замерзнет. Не тревожь его по таким пустякам.

Элла неопределенно дернула плечом и, смерив своего подопечного грустным взглядом, покинула спальню. Евгения прикрыла за ней дверь.

– Я не кормила его ужином, – отставив канделябр, Элла сложила руки на животе. – Дала только стакан теплого молока.

– Разумно, – Евгения кивнула. – И что он?

– Выпил до капли, – с материнской гордостью сказала Элла. – Подобных ему всегда лучше кормить, как детей – поменьше и попроще, без мяса.

– Послушай, – Евгения уже уходила, но все же взяла Эллу за запястье. – Если проснется завтра рано, до девяти – сопроводи его ко мне на завтрак. Не хочу, чтобы он привыкал к вам двоим.

Элла коротко поклонилась. Это у нее, видимо, значило согласие. А Евгения, невольно представляя утро, вернулась к себе, чтобы лечь спать.