Хочу быть капитаном, хочу в СССР

    Мутное марево. Сон. Вот я, двадцатипятилетний капитан, туго перетянутый скрипящей кожей портупеей, в ладно сидящей на теле молодого атлета форме (на тот период израильской, сомалийской или ливийской), бегло говорящий на иврите и нескольких семитских языках, лениво достаю из кобуры Глок 17, и на спор с мужем прекрасной дамы, кладу 17 пуль в десятку и только две в девятку. И её восхищенный взгляд и белое лицо мужа, умудрившегося с двадцати пяти метров три раза не попасть в мишень и проспорившего мне шесть бутылок Наполеона бренди, которые мы вечером вливаем в пять лужёных глоток. И я при этом готов к любовным подвигам с его женой, а он даже встать не может и роняет карты...
     Я открываю глаза: передо мной свежая подмосковная зелень деревьев, птичий перезвон, туго обтянутая джинсами широкая попа жены, колдующей тяпкой между гряд, назойливое жужжание майского жука и тыканье ледяной мокрой банки Туборга в щёку. Банкой тыкает внук, единственный родной человечек, понимающий что надо деду в жаркое воскресное утро. Я благодарен ему. Нетвёрдой рукой открываю пиво и успеваю сделать жадный ломящий зубы и обжигающий горло глоток, пока жена сообразила, выпрямилась и обернулась на звук предательски чпокнувшей банки. Всё, глоток сделан! Я свободен! Машину вечером поведёт она, злясь и превращая моё мужское достоинство в порошок для мытья туалетов. Но мне будет всё равно, потому что к вечеру я прикончу всё пиво из холодильника, разбавлю им кровь и мне будет не больно от сосущей и грызущей меня женщины.
     А я успеваю глотнуть и второй и третий раз, и занюхать ароматной головкой внука, пока она, откинув тяпку, угрожающе движется ко мне. Ну и пожалуйста, дело сделано... Злитесь сколько хотите, мне уже всё равно.
     В пятницу я вернулся с похорон Луки. Отмечали на службе, народу было много, хотя мало кто его знал лично. Но Лука был легендарной личностью и никто не хотел пропустить такое "мероприятие", как его похороны. А ведь почти никому и не было известно, что он так долго жил. Страна не любит живых героев.
     И вот трескучий залп и моего лучшего друга, генерала Егора Лукашина опустили в могилу и закидали мокрой землёй. Жена, дочь и три внучки, маленький рыдающий отряд - вот всё, что осталось от лёгенды СВР и дважды героя России.
     А ведь это он спас меня тогда, в восемьдесят пятом. Он перекинул меня через две страны (Тунис и Египет) и "приземлил" в Земле обетованной, спасая от разъярённого полковника Саллаха. Саллах был другом Каддафи и его министром. Награда, которую за меня назначили могла бы сделать любого богатым и не только на Ближнем Востоке. Но я отвертелся. Ушёл вниз. Стал капралом израильской армии, что немыслимо для арабского офицера. Поэтому и спасся. Искали среди офицеров, а я вот он - чего изволите... Потом закинулся в Сомали и стал под "песняров" взращивать ручных сомалийских пиратов. Но это уже другая история...
     Сквозь правильные, монотонно долбящие слова жены, доносящиеся откуда-то извне, мне вспомнилось, что я уже двадцать лет как полковник. Что пятьдесят шесть. Что этот отставной год прожит дома, в тихом семейном омуте. Что слушает меня и понимает только семилетний внук, а остальные привыкли и приспособились жить и думать без меня. И от моего решения и слова ничего не зависит. Что я никогда не был для семьи "каменной стеной". Для родины был, а для близких мне людей не был. Угрозой для мира был, а здесь я стал грозой холодильника... Мелким жалким пенсионером-пакостником.
     И так мне захотелось опять стать двадцатипятилетним капитаном!.. Опять хочу чтобы нас уважали, слушали и боялись. Опять делать гадости пройдохам-американцам, идти в бой с нечистью и вытаскивать друзей... Весело развратничать чужих жён и быть грозой Персидского залива... Жить полной опасностей и приключений прекрасной жизнью. Какой может позволить себе жить только молоденький вечнозелёный капитан...