Похождения козерога

 
 
 
 
Марк ГАВРИЛОВ
 
 
 
 
 
 
 
ПОХОЖДЕНИЯ 
КОЗЕРОГА
 
 
 
 
 
 
 
 
 
   Гаврилов М.И.
Г  12    Похождения  козерога. –  М.:  Издательство
«Спутник +», 2016. – 356 с.
 
ISBN 978-5-9973-3691-2
 
Словари  и  энциклопедии  на  все  лады  расхваливают  и  охаи-
вают характеры тех, кто родился под знаком зодиака Козерог. Ес-
ли им верить, то портрет мой, в «козероговском» ракурсе, может
получиться,  прямо  скажем,  неприглядным. И  скареден,  и  подав-
ляет окружающих, и непомерно тщеславен, и, вообще, по натуре –
диктатор. Но эти записки не столько о себе, любимом, а главным
образом о тех, кто повстречался мне на жизненном пути, длиною
в 80 лет. А каков получился я – судить не мне.
 
 
УДК 821.161.1-3
ББК  84(2=411.2)6-4
 
 
Отпечатано с готового оригинал-макета.
 
 
ISBN 978-5-9973-3691-2   © Гаврилов М.И., 2016 
3
 
Как заманчиво и страшно начинать рассказ о себе, о своей
жизни среди других людей. Но рано или поздно, к этому нужно
приступить. Приступаю.
В новогоднюю ночь пограничник Иван Гаврилов нес на руках
с заставы через заснеженное поле нас двоих – жену Аню и меня
- сына. Впрочем, явился я на свет белый позже, в 6 часов утра
1-го  января 1936  года.  И  был  младенец,  надо  полагать,  под
хмельком, ибо молодая мамаша на новогоднем балу на погран-
заставе пригубила шампанского.
Теперь, видимо, нужно пояснить, как сложилась эта, не со-
всем  обычная  для того  времени,  пара. Он:  Ванька-сорванец,  в
недавнем  прошлом  гроза  московской  Марьиной  Рощи,  а  ныне
большевик-пограничник,   русопет.  Она –  Хана,  единственная
дочь-красавица из большого патриархального еврейского семей-
ства,  обитающего  в  приграничном  местечке  белорусского  го-
родка Койданово. Хана, ставшая Анной, выйдя за русского Ива-
на.
 
Гроза Марьиной рощи 
в роли Ленского 
 
Иван  с  детства  слыл  отчаянным,  безрассудным  огольцом.
Ещё в сопливом возрасте, на спор,  полез на высоченное дерево,
сорвался,  весь  ободрался,  и  самое  главное,  сучком  распорол
кончик носа напополам. В таком виде он убоялся появиться на
глаза родителей, уверен был – выпорют. А насилия над собой он
не терпел. Однажды его, совсем кроху, за какую-то провинность
поставили  в  угол,  так  он  сбежал  из  дома.  Еле  нашли  на  краю
Москвы. 
Видно, от наследственности никуда не денешься: я, его сын,
тоже в детстве от обиды на мать (назвала вруном, когда я гово-
рил правду)  сбежал из дома.  Затем  такой же побег (я шлёпнул
его  за  воровские штучки)  совершил  мой  младший  братишка –
Валерка.
Итак,  Ванька  с  разорванным  носом  спрятался  у  любимой
бабки-татарки. Та  была  ворожея и  знахарка. Обвязала несчаст-
ный  нос  какими-то  травками,  а  на шею  повесила  ожерелье  из 
4
 
головок  чеснока,  и  велела  не  снимать,  пока  рана  не  затянется.
Ваня  носил  это  ожерелье  долго-долго,  видно,  понравился  ему
сей  лекарский  талисман,  а  родителям бабка  запретила  его  сни-
мать. Травма не изуродовала симпатичного лица, но отметинка
на  носу  осталась  на  всю  жизнь,  если  приглядеться,  то  можно
ехидно сказать, что  Иван стал чуточку смахивать на муравьеда. 
Роста он был небольшого, но весь подобранный, прямо-таки
изящный. Не было той драки в округе, в которой не участвовал
Ванька Гаврилов. Но – сила есть, ума не надо – это не про него,
умён был не по летам. Вообще, природа не поскупилась, талан-
тами его не обделила. Был он непревзойдённый боец «на кулач-
ках»,  отменно  рисовал,  обладал  прекрасным  голосом  и  абсо-
лютным  слухом,  пел  замечательно.  Подростком  устроился  в
московский  рыбный  порт  грузчиком.  Я,  по  наивности,  как-то
обронил при отце фразу о нашем пролетарском происхождении,
мол, «мои предки не стеснялись ходить в драных, рабочих робах
и стоптанных башмаках». На что мой батя, усмехнувшись, отре-
агировал совершенно неожиданно:
- Я был грузчиком, а не оборванцем. В рабочей одежде, хоть
и вполне приличной, мы на людях не появлялись. После погруз-
ки-выгрузки  принимали  душ. На  улицу  выходили  в  костюмах-
тройках,  некоторые,  и  я  в  их  числе,  ещё  и  с  тросточками. Мы
очень модничали тогда, ведь  зарабатывали грузчики весьма ос-
новательно. Нас считали рабочей аристократией.
Буйный,  заводной  характер  давал  себя  знать.  Особенно
Иван любил показывать свою недюжинную силу и делать, бла-
годаря  ей,  что-нибудь  на  спор.  Так,  однажды,  взвалил  себе  на
плечи мешок  с  сахаром (6 пудов),  а поверх него пригласил  за-
лезть  спорщика-оппонента,  и  с  таким  вот  грузом  отмерил  сто
шагов.
Очередной  спор  определил  его  собственную   судьбу. Фла-
нировали  они  как-то  всей  бригадой  после  смены  по  Москве.
Проходили  мимо  Консерватории.  И  тут  один  из  коллег-
грузчиков возьми и брякни:
- Ванька, вон объявление висит: завтра начинается приём в
Консерваторию. Слабо туда поступить? 
А надо сказать, что Ваня уже слыл в своей среде артистом,
он  вместе  с  коллективом  самодеятельности  объездил  всё Под-
5
 
московье,  бывал  даже  и  в  других  губерниях. Пользовался,  как
певец, большим успехом, особенно у женской части аудитории. 
Иван завёлся:
- Спорим, поступлю!
Ударили  по  рукам.  На  дюжину  пива.  И  вот,  он  со  своим
дружком,  самодеятельным  композитором  отправился  завоёвы-
вать   Консерваторию.  Вообще,  отец,  на  моей  памяти,  был  не
словоохотлив  и  не  любил  рассказывать  о  прошлых  своих  по-
хождениях. Но этот эпизод вспоминал не раз, и не без удоволь-
ствия, хотя и со свойственной ему самоиронией.
-  Пришли  мы  с  моим  приятелем  Витькой  в  Консервато-
рию,  там полно  народу и  в  зале, и  в  коридорах. Экзаменуют
по  вокалу.  Вызывают  по  одному  на  сцену  и  под  аккомпане-
мент  фортепьяно  претенденты  поют  арии  классического  ре-
пертуара. Там же,  за длинным столом сидят члены приёмной
комиссии, посерёдке клюёт носом старичок-профессор, пред-
седатель  этой  комиссии.  Видно,  осточертели  ему  эти  горло-
паны.  В  сон  его  клонит.  Всё  происходит  довольно  быстро,
иному и пары фраз не дают спеть: «Спасибо. Будьте здоровы.
Вам  сообщат». Наконец, вызывают меня. «Что будете петь?»
Отвечаю: «Махараджу». А это песенка того самого приятеля-
композитора  Витьки,  она  давала  необычайную  возможность
показать и диапазон голоса, и умение им владеть. В комиссии
немножко удивились, но разрешили петь, и даже  аккомпани-
ровать - автору песенки. 
Стал я исполнять этого «Махараджу», а там такие высокие
ноты  получаются,  что  дух  захватывает.  Гляжу,  старичок-
профессор проснулся и во все глаза на меня глядит. Я закончил,
а он: «Погодите, молодой человек! А «Махараджа» ваш ничего
себе. Только позвольте вас ещё послушать…». Вылез из-за сто-
ла, турнул моего дружка-композитора из-за фортепьяно, сел сам 
и, давай,  меня гонять по гаммам. Чую:  загоняет в такие верха,
какие мне брать и не приходилось. Раз я дал «петуха». Он снова
погнал  вверх.  Ещё «петух»…Такого  позора  у меня  никогда  не
приключалось.  А  старичок-профессор,  мне  на  удивление,  рад-
радёшенек, ручки потирает - «Благодарю вас, молодой человек»,
- говорит, вроде удовлетворился тем, что до провала довёл. Так
мы и покинули экзамен.   
6
 
 Я  признал  поражение:  мол,  провалил  вредный  профессор.
Зато  пиво, за счёт проигравшего, весело распили всей бригадой.
Потом я отправился в длинную гастрольную поездку. И, можно
сказать,  полностью
компенсировал  не-
удачу  в  Консервато-
рии успехом у  зрите-
лей  глубинки.  Вер-
нулся  поздней  осе-
нью,  а  сёстры  суют
мне  телеграмму -  из
Консерватории: «В
случае  непосещения
занятий  будете  от-
числены».  Приняли
меня  на  вокальное
отделение,  оказыва-
ется.  А  профессор,  я
к  нему  на  курс  и  по-
пал,  говорил  что  ему
стало  любопытно,
насколько  далеко
простирается  мой
весьма  высокий  го-
лос. 
 
Иван  Гаврилов -
студент  Москов-
ской  Консервато-
рии.
 
И всё складывалось у студента Консерватории Вани Гаври-
лова просто  замечательно. На первой же практике  стажировал-
ся,  всего-навсего,  в  Большом  театре –  пел  партию  Ленского  в
опере Чайковского «Евгений Онегин». 
Когда  чествовали  вернувшегося  на  родину Максима  Горь-
кого, в театре Железнодорожного транспорта (ныне им.Гоголя),
студент Гаврилов солировал в хоре. Великий пролетарский пи-
7
 
сатель пришёл за кулисы и, в умилении, окропил слезами радо-
сти плечо  солиста Вани. «Долго мы не  стирали  ту  рубашку  со
слезами «буревестника революции», - с усмешкой говорил отец.
Но  артистическая  карьера  его  не  сложилась. В  ту  пору  по
высшим  учебным  заведениям  бродили  вербовщики-агитаторы,
призывавшие парней служить в рядах славной Красной Армии.
Не  знаю, какие неурядицы выпали на долю успешного мо-
лодого  человека:  то  ли  забурился  по  пьянке (а  он  раненько
начал прикладываться к «злодейке с наклейкой»), то ли малопо-
рядочная история с какой-нибудь девицей вышла (до прекрасно-
го пола он был  тоже охоч). Но учёбу  в Консерватории он  вне-
запно  прервал  и  пошёл  служить  в  погранвойска -  на  заставе
польско-советской  границы,  где очень  скоро  выбился на долж-
ность  оперативного  работника,  ибо  ловок  был,  силён,  а  уж   и
хитрованец – необычайный. Приведу один эпизод из его погра-
ничных приключений. 
Начальнику заставы, другу и собутыльнику моего будущего
отца, подбросили анонимку. В ней говорилось, что Иван Гаври-
лов  завербован  и  служит  польской  контрразведке -  дефензиве.
Скорее всего, кому-то очень мешал он, и  его, по обыкновению
тех лет, анонимный стукач решил  скомпрометировать и убрать
со своей дороги.
- Ваня,- призвал его начальник заставы,- а ведь мне придёт-
ся отправить эту бумажонку гэпэушникам, иначе меня самого за
недоносительство под это «самое не могу» прихватят.
- Сутки  дашь?-  спросил Иван,- И  я  приведу  к  тебе  такого
свидетеля,  который  этот  поклёп  отметёт,  и  все  подозрения,  и
опасения, и надобность отправления в ГПУ отпадут.
Друг и собутыльник дал ему сутки.
В  тот  же  день  оперуполномоченный  погранзаставы  Иван
Гаврилов  перешёл  границу  и  вскоре  стоял  в  кабинете  самого
начальника местной дефензивы. 
- Пан  начальник,  думаю,  меня  знает…  Терять  мне  нечего,
поэтому  стрелять  буду  без  предупреждения.  Делайте  то,  что
скажу.
Он  взял  под  руку  польского  офицера,  сунув  ему  в  карман
шинели  руку  с  наганом  с  взведённым  курком.  Так,  в  полуоб-
нимку, они прошли все посты – кто ж посмеет остановить само-
8
 
го господина начальника страшной дефензивы! Ведь эта органи-
зация, кроме контрразведки, выполняла  еще роль политической
полиции.  А  к  вечеру  ошарашенный  и  несколько  растерянный
пан  свидетельствовал  перед  начальником  советской  погранза-
ставы,  что Иван  Гаврилов  никогда  не  сотрудничал  с  польской
разведкой,  а  наоборот –  доставлял  им  одни  неприятности,  по-
стоянно выявляя их агентуру. Подмётное письмо - дело рук его
агента.
Иван был очищен от навета, пан начальник вернулся за кор-
дон,  но  уже…  в  качестве  завербованного  советским  оператив-
ником. Надо ли уточнять, чьим агентом он стал?
Вот каков был мой будущий папаша, когда он повстречался
с моей будущей мамашей.
А она на тот момент носила имя Ханы, и была принята бу-
фетчицей  погранзаставы. Я  отметил,  что  они  стали  необычной
для того, советского времени парой – но это слишком мягко ска-
зано. 
Представьте  захолустный  белорусский  городок Койданово,
получивший своё название от того, что здесь, по легенде, много
веков  назад  было  остановлено  нашествие  татаро-монгольских
полчищ, их войско разбито, а предводитель, хан Койдан – убит,
и тут же похоронен. По сему, якобы, крепость Крутогорье и бы-
ла переименована в Койданово. По другой версии, более реали-
стичной, городок получил название от того, что славился кузне-
цами – а по-белорусски койдан – это кузнец. Во всяком случае,
ко дню моего появления на  свет божий большевики круто раз-
решили  затянувшийся  историко-архивный  спор,  присвоив 700-
летнему городку новое имя: Дзержинск. Железный Феликс, ви-
дите ли, родился сравнительно недалеко от этих мест. Но нравы
в  переименованном  городке,  надо  полагать,  остались  патриар-
хальными. И для всех здешних обитателей, будь-то лояльных к
советской  власти  белорусов,  или  втихомолку  недолюбливаю-
щих её евреев, женитьба русского Ивана на еврейке Хане стала
вызовом. Даже  если отбросить в сторону этнические и полити-
ческие  соображения  и  предрассудки,  то  разве  можно  расцени-
вать этот брак нормальным явлением? Ведь Ваня, при всех его
достоинствах  и  недостатках,  по  мнению  койданово-
дзержинского  общества,  срубил  дерево  не  по  себе:  уважаемый 
9
 
коммунист-большевик-гой   взял  в  жены  аидеше-деву,  хоть  и
красавицу, но… мужнюю жену, да ещё и с ребёнком!
Сказать, что мой папаня по молодости не пропускал ни од-
ной юбки – язык не поворачивается. Но то, что он был большим
поклонником красивых женщин, это довелось наблюдать и мне,
в пору моего детства. Страсти в нашем семействе порою кипели
нешуточные. Однажды, из ревности, моя маманя проломила пи-
столетом  голову  своему  наблудившему  муженьку,  моему  па-
пане. «Зажило,  как на  собаке»,-  говаривала она потом мне, ни-
чуть не раскаиваясь в содеянном. Ещё, наверное, не раз придёт-
ся говорить о взрывоопасном характере моей любимой мамочки.
Но вернемся в далёкий от нас 1935 год.
 
Хана Гурвич.
 
Итак,  на  заста-
ву пришла работать
буфетчицей  мест-
ная  жительница  по
имени  Хана.  Сразу
же  вокруг  вызыва-
юще  красивой  мо-
лодой  женщины
зароились мужички.
Военный  люд  неза-
тейлив,  мол,  раз
молодайка  улыба-
ется  в  ответ  на  не-
затейливые  шуточ-
ки, и вообще весьма
приветлива  и  от-
зывчива,  то  почему
бы  не  попробовать
уволочь  её  в  тём-
ный уголок?! 
 «Подкатываться»  к  смазливой  евреечке  служивые  стали  с
первой минуты  её появления на погранзаставе. Тем  более   что
откуда-то «сорока  на  хвосте  принесла»,  что муж  поколачивает 
10
 
молодую  супругу, и  ей,  вообще, несладко живётся  в  семействе
еврея-богача. Но после того как некоторые особенно настырные
ухажёры  получили  весьма  увесистые  оплеухи  от,  казалось  бы,
вполне  доступной  буфетчицы,  пыл  у  сладкоежек  поубавился.
Тут-то  и  вступил  в  борьбу  за  сердце  молодой  красавицы  наш
Иван,  то  бишь,  мой  будущий  отец.  По  своему  обыкновению,
опять же на спор заявил: 
- Она будет моей! 
На что поспорили? Мама, помнится, всегда утверждала:
- Эти гэстрики заложились на ящик шампанского!
Папа неизменно поправлял:
- Не на ящик, а на два, но не шампанского, а пива.
Кто из них был правее – бог весть. А что такое «гэстрики»
(в  устах  мамы  нечто шкодливое,  мелкотравчатое,  заслуживаю-
щее презрения), то значение словечка этого я нигде не откопал.
В  отличие  от  своих  сослуживцев,  побывавших  в  роли  не-
удачливых  ухажёров  гордой  недотроги,  он  не  стал  ловить  её  в
тёмном месте, не делал попыток,  заигрывая, ущипнуть или по-
тискать,  а  просто  напросто…  арестовал  молодую  красавицу  и
посадил  в  избе,  приставив  вооружённую  охрану. Бойцу,  чтобы
арестованная слышала, громко приказал:
- При попытке к бегству – стрелять.
А шёпотом прибавил:
- Хоть волос с неё упадёт, я тебе башку оторву!
В мгновение  ока  убийственная новость  облетела местечко:
Иван, пограничный оперативник, взял мужнюю Ханну в полю-
бовницы. А тем временем похититель чужой жены прямым хо-
дом явился в дом её мужа.
- Выбирай,- предложил он ошарашенному и перепуганному
насмерть  мужу,  положив  для  убедительности  на  стол  свой  ре-
вольвер, - или развод, или в расход?
Надо сказать, Иван тоже  знал, что Хане было несладко в
этой  зажиточной  семье.  На  неё,  по  сути  дела,  сразу  из-под
венца взвалили все домашние заботы. Она стала и поварихой,
и прачкой, и уборщицей, и  водоносом – по  воду ведь прихо-
дилось  ходить  на  колодец,  с  коромыслом. Она  ухаживала  за
скотиной, работала  в  саду и огороде. Одним  словом, превра-
тилась  в  рабыню,  которой,  к  тому  же,  помыкали  все  много-
11
 
численные родственники мужа. Ни дать, ни взять – современ-
ная  Золушка,  но  не  с  тем  ангельски  покорным  характером,
коим прославилась сказочная героиня, а с нравом свободолю-
бивым,  независимым,  непокорным. Она  всегда  сильно  выде-
лялась из  среды обычных  еврейских девушек, но до поры до
времени  эти  её  весьма  самобытные  черты  не  очень  проявля-
лись,  хотя  уже  в  детстве  были  моменты,  когда  она  пугала
окружающих  оригинальностью  своих  поступков. Но  об  этом
рассказ позже. А пока лишь замечу, что одно правило она со-
хранила  неизменным  на  всю  жизнь:  вставала  с  петухами  и
ложилась далеко за полночь.
Муж, к удовольствию Ивана, оказался прагматиком: из двух
бед он выбрал меньшую - развод.
Командир,  как  положено  по  уставу  Красной  Армии,  на
письменном прошении своего подчиненного разрешить  завести
семью,  якобы,  наложил  такую  резолюцию: «Дуракам  закон  не
писан». Да ещё пожурил другана:
-  Что же  это  ты, Ваня, жидовочку  в жёнки  берёшь?  Разве
русачек да белорусок тебе мало?
Между прочим, слова «жид», «жидовка» в тех местах не но-
сили  оскорбительного  оттенка,  сказывалась  близость  Польши,
где этими словами и называли евреев.
А Иван, вроде бы, ответил, как отрезал:
- Раз дело в национальности, то это просто поправить. 
Мама мне что-то туманно растолковывала, будто чекистам в
Белоруссии (а  отец  был  оперативником,  стало  быть,  чекистом)
запрещалось жениться  на местных  еврейках. Не  думаю,  чтобы
такое  в  середине 30-х  годов  могло  идти  от  официальной  пар-
тийно-государственной  установки.  Однако  если  взглянуть  на
списки  репрессированных  в  те  времена,  то  в  глазах  зарябит  от
иудейских  фамилий.  Вот  и  раздумывай:  то  ли  евреи,  вырвав-
шись  при  советской  власти  за  черту  оседлости,  сумели  ухва-
титься во всех сферах  за рычаги управления хозяйством, и при
провалах им доставался первый кнут; то ли это отрыжка  заста-
релого славянского антисемитизма. 
Во  всяком  случае, Иван  своё  слово  сдержал:  еврейке Хане
Берковне,  в  одночасье  был  выправлен  новый  паспорт,  где  она
именовалась русской гражданкой СССР.   
12
 
Как это могло произойти при живых родителях евреях: отце
- Берке (отчество я запамятовал) и матери – Двойре Калмановне
Гурвич?  Этого  уже  никто  не  поведает.  А  посему  внесём  сей
нонсенс в разряд удивительных и непонятных гримас прошлого! 
Итак,  Койданово-Дзержинск  гудел  в  пересудах «Бедная
девочка!» «Этот  бандит  и  раввина  заставит  креститься!»  На
заставе  тоже  были  ошарашены.  А «арестованная»  сидела  с
распущенными  волосами  на  полу  в  избе,  отказываясь  от  пи-
щи. Иван,  не мешкая,  предложил  на  выбор:  отправляться  по
этапу  в  качестве  несчастной  Ханы,  признанной  нежелатель-
ным  элементом  в  приграничной  полосе,  либо  с  новым  пас-
портом, в качестве счастливой Анны, шагать с Иваном Гаври-
ловым в ЗАГС. 
Я  глубоко  убеждён,  что  все  эти  драматические  события
протекали  всё  же  под  знаком  вспыхнувшей  большой,  можно
сказать,  обоюдоострой любви. Иначе, чем объяснить разгар по-
следующих  страстей  и  приступов  жгучей  ревности,  которая
временами охватывала мою маму? Да и у отца случались прояв-
ления ревности, он, при  его природной  сдержанности и  скрыт-
ности, думаю, до конца дней своих продолжал любить свою Ха-
ну-Аню. 
Пришла,  наконец,  пора  подбить  итоги. Нелюбимый  муж  с
перепугу  дал  согласие  на  развод,  а  бракоразводная  процедура
тогда была  минутным делом. Арестантка, сидевшая под воору-
жённой охраной в избе на полу в слезах и с распущенными во-
лосами, вдруг чудесным образом превратилась хоть и со следа-
ми грусти, но радостную невесту. Начальник и политрук заста-
вы  дружно,  причём,  официально  признали  и   одобрили  союз
двух  влюблённых.  В  довершение  всего,  бывший  муж  решил
держаться подальше от пугающего его Ивана, и куда-то умотал
из  городка. Надо  ли  говорить,  что  новоявленный жених  был  в
блаженном состоянии?!
Но  пересуды,  пересуды…  Людская  молва  никак  не  могла
успокоиться по поводу, на взгляд обывателя, явного мезальянса.
И  тут мне придётся рассказать,  какой же была моя мать  в дет-
стве и девичестве.   
13
 
Хана Гурвич – пионерка и хулиганка
 
Она ведь была не только вызывающе красива, но обладала
не по летам мудрой головёнкой, да и характерец был, дай тебе
боже!   Такой  самостоятельный,  самодостаточный,  такой  не
признающий  догматических  норм,  опутывающих  провинци-
альное общество, что это просто вызывало испуг у слабонерв-
ных. Она с малых лет бросала вызов заскорузлой местечковой
морали. 
Надо думать, Гурвичи,  вообще,  выделялись из  среды дзер-
жинско-койдановских  обывателей,  им  постоянно  перемывали
косточки. Задавал тон глава семьи Берка. Когда его призвали в
царскую армию, он попал в музвзвод, то ли трубачом, то ли ба-
рабанщиком.  Какой-то  фельдфебель  сделал  ему  замечание  за
какую-то провинность. А попросту говоря, дал вполне традици-
онную  зуботычину. Но,  видно,  не  учел,  что  сей жид-музыкант
обладал неукротимым норовом и литыми кулаками, готовыми к
отпору. До армии мой дед  работал на мельнице и таскал играю-
чи многопудовые мешки с мукой. Вот и врезал он обидчику так,
что сломал ему челюсть. За такой проступок (увечье нанесённое
командиру при исполнении служебных обязанностей)  полагал-
ся трибунал, каковой, по законам военного времени – шла Пер-
вая Мировая война – мог подвести Берла Гурвича под расстрел.
Но койдановский здоровяк, к тому же, был неглупым и ловким
мужчиной. Он ухитрился дезертировать, и, более того, удрать в
Америку!
Вернулся оттуда аж через несколько лет, после Февральской
буржуазной революции в России. Свалился, как снег на голову в
родную  избу,  в щеголеватой  тройке,  в шляпе,  в  перчатках  и  с
тросточкой. Жена его Дора, придя в себя от радостного изумле-
ния, на всякий случай поинтересовалась:
- А где твой багаж, Берка?
- В  багажном  отделении, -  весело  ответил  несостоявшийся
американец. Позже выяснилось, что, кроме тройки, шляпы, пер-
чаток и тросточки, Берл Гурвич в благословенных Соединённых
Штатах Америки ничего, существенного, не нажил. 
О  его  пятерых  сыновьях  пока можно  только  заметить,  что
все они были мощными парнями, с которыми мало кто отважи-
14
 
вался связываться. Двое из них, те, что среднего возраста, вроде
бы, стали даже чемпионами Белоруссии: один по штанге, другой
по классической борьбе. Но драчунами братьев никто не назы-
вал,  они,  скорее,  были  довольно  добродушными  здоровяками-
увальнями.  Вот  только  один  штришок,  характеризующий  их
нрав. Они как-то заметили, что к их  сестрёнке  Хане повадился
приставать  какой-то уж очень настырный ухажёр. Знаете таких
рукастых воздыхателей: то невзначай погладит плечико девуш-
ки, то на ушко ей всяческие скабрёзности начнёт нашёптывать, а
то  и  ущипнёт. Она  никак  не  могла  от  него  отвязаться.  Братья
взялись  поучить  нахала  хорошим  манерам.  Подловили  у
танцплощадки, и принялись… перекидывать этого малого через
изгородку.  Один  бросает,  другой  ловит  и  отправляет  обратно.
Ухажёр орёт благим матом, а Гурвичи приговаривают: «Не тас-
кайся за Ханой, ты ей не нравишься». Таким вот образом отбили
у  бедняги  желание  приставать  к  девчонкам  вообще,  напрочь.
Мне  кажется,  что  свой  крутой  и  независимый  характер  юная
Хана унаследовала от папаши. Но кой чему научилась, глядя на
подобные подвиги лихих своих братьев.
Во всяком случае, следующий эпизод из школьной её жизни
рисует  образ  не  пай-девочки,  привычной  для  патриархальной
еврейской  семьи,  а,  прямо  скажем,  скорее,  оторвы-шкодницы.
Был у них  в  классе парень, переросток,  закоренелый  второгод-
ник.  Балбес  балбесом,  но  невероятно  прожорливый.  Завтрака,
которым  снабжали  его для школы родители,  ему,  явно, не хва-
тало, Так он приноровился отнимать завтраки у одноклассников.
С мальчишками связываться было не с руки, он взял за правило
обчищать  девчонок.  Как  назло,  у  Ханы  с  подружкой,  по  его
мнению,  бутерброды  получались  самыми  вкусными. Их-то  об-
жора и облюбовал. 
Братьев  Хана  не  захотела  призывать  на  помощь,  решила
обойтись собственными силами. В одно прекрасное утро граби-
тель, по  обыкновению,  отнял  у наших девчонок бутерброды, и
принялся их уписывать. Правда, на этот раз вкус поживы пока-
зался балбесу странноватым.
- С чем это у вас бутерброды? – недовольно спросил он.
- Ешь, ешь! – давясь от хохота, закричали подружки. – Они
с нашим говном! 
15
 
Несчастного  парня  выворачивало  наизнанку.  Завтраки  от-
нимать  он  зарёкся,  более  того,
родители  вынуждены  были  пе-
ревести  его  в  другое  учебное
заведение,  ибо  не  только  одно-
классники,  но  и  ребята  из  дру-
гих  классов  этой  школы,  как
только  он  появлялся,  начинали
дразнить «говноедом»  или
ехидно  спрашивали:  вкусно  ли
он  позавтракал  бутербродами
Ханы  Гурвич?  А  иные  издева-
тельски  предлагали: «Сейчас
иду  в  уборную,  тебе  оттуда 
принести чего-нибудь вкуснень-
кого?!». Дети  ведь бывают  злы-
ми и мстительными, особенно к
тем, кто их когда-то обидел. 
 
Пионерка и хулиганка.
 
Когда в Койданово окончательно пришла революция, а это
случилось в 1920 году, многие жители отнеслись к представите-
лям  советской  власти,  если  не  враждебно,  то  насторожённо. А
наша Хана сразу же вступила в пионеры, повязала красный гал-
стук, и гордо дефилировала со своей закадычной подружкой по
улицам родного местечка. Это вызывало брюзжание стариков и
обывательские  пересуды: «Как  это  у  Берла  и Двойры  выросла
такая большевичка?!». Но никто её пальцем не тронул – побаи-
вались братьев. 
Об «окаянных» (по Бунину)  днях, установления Советской
власти в этом беларусско-польско-еврейском местечке, мне как-
то,  в  пору  моего  студенчества,  поведал  двоюродный  дед Яков
Коган.  Это  был  замечательный  человек.  Он  женился  на  Сару-
бейле,  родной  сестре  моей  бабушки  Двойры  Калмановны.  Об
этом семействе Коганов обещаю отдельный рассказ, там что ни
фигура, то оригинальнейший тип. А пока скажу только о главе:
во всю свою московскую бытность (а это, начиная с 30-х годов) 
16
 
он выписывал газету «Правда». Поутру, раскрывая её, он приго-
варивал: «Посмотрим,  посмотрим,  что  же  там  пишут  сегодня
эти большевики…».
Мне он сказал так:
- Что ты знаешь об революции? У нас в Койданово её дела-
ли мы, втроём:  твой дед Берка, босяк Шмуль и я. Берка  таскал
мешки на мельнице, а  захотел стать её хозяином, чтобы мешки
для  него  таскали  другие. Шмуль  был  оборванцем,  ночевал  на
вокзале,  и  поэтому  мечтал  быть  владельцем  железнодорожной
станции, чтобы оттуда его не выгоняли. А я просто желал нра-
виться  девушкам. Мы  взяли  в  руки  красный  флаг,  ходили  по
главной улице, размахивали флагом, и кричали: «Да здравствует
революция! Долой буржуев!». И вот результат: мельник удрал в
Польшу, и Берка стал  таскать мешки с мукой на  государствен-
ной мельнице, Шмуль продолжал ночевать на вокзале, которым
теперь командовал комиссар, откуда его по-прежнему  гнали. А
девушки  на  меня  таки  стали  обращать  внимание.  Показывали
своими пальчиками в мою сторону и со смехом кричали: «Гля-
дите  люди,  вот  идёт  Яшка-мишугене  с  красным  флажком».  А
мишугене – это сумасшедший или попросту – дурак…
Как  там  было  на  самом  деле – Бог  весть! Однако,  так  или
иначе, но власть рабочих и крестьян пустила корни в этом при-
граничном  городке, объявленном на  короткое время Койданов-
ским национальным районом БССР. В 1932 году ему дали имя –
Дзержинск,  в  честь  Железного  Феликса,  родившегося  в  не-
скольких десятках километров отсюда.
Так бы и росла, и развивалась красивая, смышлёная девоч-
ка, и – не известно, на какие высоты вывела бы её судьба, рас-
крывшая  перед  ней  все  дороги,  если  бы  не жуткая  беда,  обру-
шившаяся на неё. А как иначе назвать то, что ей пришлось пе-
режить,  и  о  чём  с  горечью  поведала  она  мне  на  склоне  своих
лет? Одним словом, случилось невероятное: её изнасиловали, и
этим насильником был один из её братьев.
Надо  сказать,  что  в  ту  пору 16-летняя  Хана  считалась  за-
видной невестой, хотя за ней не числилось солидного придано-
го.  Уж  очень  она  была  хороша!  И  родители,  чтобы  прикрыть
грех,  не  стали  противиться  чуть  ли  не  первым  сватам,  заслан-
ным зажиточным семейством. Но, богатство счастья не принес-
17
 
ло. Как  я  уже  говорил,  на юную жену  свалились  все  заботы  о
многочисленных  домочадцах  и  о  большом  хозяйстве.  А  муж,
как бы дополняя безрадостное рабское положение бесприданни-
цы,  частенько поколачивал Хану,  вымещая на  ней  злобу  за  то,
что она до замужества не сумела сохранить девичью честь. 
Вот  почему  демонстративный  и  фиктивный  по  своей  сути
«арест»,  которому  подверг  Иван  Гаврилов,  явился  для  неё
неожиданным  высвобождением  и  от  домашней  каторги,  и  от
нелюбимого супруга с его родичами. К тому же, что уж тут го-
ворить, отчаянно смелой и свободолюбивой молодой женщине,
пришёлся по сердцу этот Иван. Он был дерзким, но обходитель-
ным, внушал окружающим – кому страх, а кому уважение. И ко
всему,  был  авторитетным,  обаятельным,  красивым,  наконец, -
как тут не влюбиться?! Одним словом, Иван и Хана очень даже
подошли друг другу. Так  что  я,  считайте,  родился  от  любви, и
всю жизнь ощущал на  себе мощную материнскую любовь. Ду-
маю, и суровый мой папаша питал слабость к своему первенцу.
Ко всей этой истории следует добавить и то, что Иван до-
гадался соблюсти обычаи – пришёл к родителям Ханы просить
её руки. Всё чин по чину, если не учитывать, опять же напом-
ню, что в это время босоногая, с распущенными волосами  воз-
любленная  сидит под охраной часового  на полу  в избе. Если
закрыть  глаза  на  то,  как  собирает  чемоданы  перепуганный  на
смерть бывший супруг. Если не учитывать 5-летнего сына Ха-
ны,  который  находится  у  бабушки,  и  неизвестно,  как  воспри-
мет нового мужа любимой мамочки. Если, наконец, не прини-
мать  во  внимание  всемогущую  людскую  молву,  способную
отравить самое счастливое существование… Через всё  это ре-
шительно переступил Иван. Не убоялся он и могучих братьев
Гурвичей,  готовых  постоять  за  свою  сестрёнку-кровиночку.
Впрочем, думается, им тоже пришёлся по нраву этот отважный
русский,  буквально  вырвавший  их  сестричку  из  домашнего
рабства  зажиточной, но не очень-то уважаемой в местечке се-
мейки. 
Но главное слово оставалось за отцом с матерью. Наверное,
Берл почувствовал в Иване близкую по духу натуру. Он, сам –
лихой человек, в поисках счастья, пропутешествовавший в Аме-
рику,  легко принял  в  свой  внутренний мир мужчину,  которого 
18
 
не остановили никакие условности для завоевания любимой. Он
ясно  ощутил,  что  этот  Иван  способен  и  защитить,  и  сделать
счастливой его дочь. И дал добро, к    нему присоединилась во
всём послушная жена.
Так, мне кажется, это было. А подлинных мотивов, каковые
управляли действиями участников описанной жизненной колли-
зии, сейчас уже никто не вспомнит и не поймёт. Придётся при-
нять мою версию. 
Интересно,  что  новое  замужество  Ханы (однако,  будем
звать её по паспорту – Анной) могло очень скоро оборваться. И
по  совершенно  невероятному  стечению  обстоятельств.  Дело  в
том,  что  на  конкурсе  армейской  самодеятельности,  проходив-
шем  в Минске,  Ивана  Гаврилова  заприметил  один  профессор.
Везло  же  ему  на  профессоров!  Он  поспособствовал  тому,  что
талантливого певца пригласили выступить в спектакле Белорус-
ского театра оперы и балета. Дебют оказался более чем успеш-
ным. У отца был очень высокий красивый тенор, а если учесть,
что и сам он был хорош собой, то от поклонниц отбоя не было.
И вот, когда встал вопрос: войдёт ли Гаврилов в молодую опер-
ную труппу Белорусского театра оперы и балета, категорически
против этого выступила Анна. Она сказала: «Или театр, или я».
Разумеется, не без  основания, почуяла,  что  театральный  успех,
плюс поклонницы рано или поздно отнимут у неё любимого Ва-
нечку.
Во  второй  раз  отказался  от  сцены Иван. Видно,  на  роду  у
него было написано: артистом не быть! 
А предположение моей будущей мамы о том, что, стоит за-
зеваться,  и  театральные фанатки  уведут  у  неё мужа,  увы,  под-
тверждалось. Её благоверный уж очень легко откликался на ма-
нящие призывы любительниц оперных теноров. Во всяком слу-
чае, мне, уже в юношеском возрасте стало известно, что в Мин-
ске живёт моя кровная сестра – плод похождений Ивана Гаври-
лова в перерывах между репетициями и выступлениями в Мин-
ском  оперном  театре. Попади  он  в  труппу,  боюсь,  у меня  род-
ных  сестёр и братьев, по отцу, накопилось бы несметное коли-
чество. 
19
 
Памир - крыша мира
 
Видимо, в  те  годы пограничники подолгу не  засиживались
на одном месте. Так мои родители, через некоторое время после
моего  появления  на  свет,  отправились  в  дальнюю  дорогу. Мы
летели  с  самой Западной  границы,  где  за  кордоном,  в Польше,
было  полно  белоэмигрантов,  на  самую Южную –  в  Таджики-
стан, на Памир - крышу мира, где в горах бесчинствовали банды
басмачей.
   
 
Хоккеистки -  жёны  погра-
ничников. Мама -  пятая.  Сзади,
вероятно, я.
 
Анна -конькобежка.
 
Как  рассказывала  мама,  среди
тех,  кого  отбирали  служить  в  вы-
сокогорных местах, с разреженным
воздухом,  жгучим  солнцем,  не-
хваткой воды, было 16 семей с ма-
ленькими  детьми.  После  медо-
смотра  отобрали  только  четыре,  в 
20
 
том числе и  нашу. Каждый из нас троих, стало быть, отличался
отменным здоровьем. 
Мама прекрасно бегала на коньках, даже играла в хоккей с
мячом, отец отлично стрелял. И она, и он участвовали в конных
соревнованиях, и даже  завоевывали призы,  которые долго  хра-
нились дома. А у отца была именная сабля, с гравировкой под-
писи - то ли Буденного, то ли Ворошилова. Во время скачек он
получил единственное ранение, хотя в перестрелках с басмача-
ми участвовал неоднократно. Лошадь встала на дыбы перед ба-
рьером, и металлическим выступом седла ему разрубило лёгкое.
Однако  до  финиша  он  всё-таки  добрался.  Да, «зажило,  как  на
собаке», -  так  любила  приговаривать  мама.  Вообще-то  погра-
ничника  Ивана Гаврилова можно смело назвать везунчиком. Ни
одна пуля не нашла его, ни один кинжал не достал. Был случай,
когда  он  мог  погибнуть. Под  лошадью  на  горной  узкой  тропе
выскользнул камень. Несчастное животное начало скользить по
склону, увлекая за собой седока.
На  какое-то  время  он  задержал
это  опасное  скольжение,  стис-
нув  лошадь  ногами,  и  ухватив-
шись  за  выступ  скалы.  Тут  по-
доспели  спешившиеся  всадни-
ки-сослуживцы  с  верёвками.
Опутали животное,  и  вытащили
на тропу. 
Памир  светится  в  дымке
прошлого  несколькими  эпизо-
дами. 
 
«Ранение»  получено,  ви-
дать, в «боях с басмачами». 
 
Первый. Если меня спраши-
вают: «Когда  ты  приобщился  к
алкоголю?»,-  отвечаю  честно,  с
гордостью,  вызывая  недоверчивый  смех,-  Первый  раз  тяпнул-
хряпнул,  ещё  не  научившись  толком  говорить».  А  дело  было
так… Естественно, со слов мамы…   
21
 
Тут я должен заметить, что мои собственные воспоминания
простираются,  начиная,  примерно,  с 4-5-летнего  возраста.
Утверждать, подобно некоторым нынешним мемуаристам, буд-
то я слышал материнский голос, находясь в её утробе, или «как
сейчас вижу склонившегося надо мной, лежащим в колыбельке,
папу», -  не  стану.  Такой «памятливостью»  природа  меня  ода-
рить, по-видимому, не удосужилась. 
…дело  было  так. Мама  куда-то  ушла,  оставив на  короткое
время меня одного. А на Памире, как известно, резко континен-
тальный климат: зимой – мороз, летом – удушающая жара. Была
летняя пора. Солнце нещадно пекло. В комнате атмосфера, как в
хорошо протопленной печке. Мне, маленькому мальчику, очень
хотелось  пить. Наткнулся  на  бутылочку,  вытащил  пробочку,  и
отхлебнул. А то был одеколон! Алкаши им заканчивают возлия-
ния, а я – начал с этого напитка. Как только ухитрился не сжечь
гортань! Может быть, то была какая-то туалетная вода?
Вернулась мама. Говорит, ничего подозрительного не  за-
метила. Взяла сынишку, и отправилась с ним в столовую. Там
спустила его на пол. Малыш повёл себя странновато: покачи-
ваясь,  пошёл  бродить  по  залу,  подошёл  к  буфету,  зачем-то
ухватился  за  ящик  со  спичками,  перевернул  его,  коробочки
рассыпались.
- Да он никак  пьяный! – изумлённо воскликнула буфетчи-
ца.  Принюхалась  к мальчику  и, уже увереннее,  заключила:  -
Факт, пьяный. От него перегаром несёт.
Второй  эпизод. Он мог  закончиться  для моей мамы  реаль-
ным  тюремным  сроком  по  печально  знаменитой 58-й  статье
Уголовного  кодекса СССР. На Памире  она  работала  библиоте-
карем. А время было то самое, репрессивное – 30-е годы. Закры-
вали  нелояльные  с  точки  зрения  властей  газеты  и  журналы,
упраздняли сотни общественных организаций, союзов и разных 
благотворительных  фондов.  Многих  руководителей  посадили,
часть расстреляли.  Я как-то готовил статью о гибели в 1938 го-
ду ВОИЗ (Всесоюзного общества изобретателей) и упразднении
журнала «Изобретатель».  Долго  копался  в  госархиве.  Каких
только  нелепостей  не  приписали  главе Всесоюзного Общества
Изобретателей Артёму Халатову! Навесили на него кучу немыс-
лимых преступлений, и пустили в расход «агента мирового им-
22
 
периализма».  А  журнал  просто  прихлопнули,  как  надоевшую
муху, разогнав редакцию и расстреляв её главного редактора.
Вот на каком идеологическом фоне, жена коммуниста, офи-
цера погранслужбы, библиотекарь  заставы Анна Гаврилова по-
лучила  из  центра  директивную  бумагу:   список  литературы,
подлежащей  уничтожению.  Для  неё,  влюблённой  с  детства  в
книги, это было равнозначно смертному приговору, вынесенно-
му близким, друзьям и родным, приговор, который необходимо
привести  в  исполнение  своими  собственными  руками.  То,  что
она сделала, могло быть квалифицировано совершенно чётко, в
рамках  обвинительного  приговора:  Анна  Гаврилова,  в  сговоре
со своими подругами, изготовила ложный акт, подтверждающий
уничтожение  литературы   по  списку,  определённому  надлежа-
щими  органами. На  самом  деле  книги,  вредные  в  идеологиче-
ском плане, уничтожены не были. 
К  счастью,  среди подруг, подписавших  опасный  документ,
или просто знавших о нём, стукачей не оказалось, ибо в против-
ном случае, судьба нашего семейства получила со-о-о-всем дру-
гое развитие. Напомню, что же подлежало изъятию из духовно-
го мира советского человека: книги Бунина, Куприна, отдельные
романы  Достоевского,  некоторые  народные  сказки,  а  так  же -
братьев Гримм, Гофмана и даже Андерсена. Список был убий-
ственно длинным.
Есть подозрение, почти уверенность в том, что своё сколь
безумно  храброе,  столь  и  безрассудное  деяние  по  сокрытию
«подрывной литературы», Анна утаила от коммуниста Гаври-
лова. Надеялась,  наверное,  что  в  случае,  если  всё  вскроется,
любимый Ванечка не пострадает. Тогда ведь вездесущее «са-
рафанное радио» доносило: мол, вот жену «Всесоюзного ста-
росты» М.И.Калинина - Екатерину Лорберг посадили на дли-
тельный  срок  за  антисоветскую  деятельность,  а  сам Михаил
Иванович Калинин ничуть не пострадал, остался на своём ме-
сте.  Говорят,  валялся  в  ногах  у  вождя  всех  народов,  но  тот,
будто бы, сказал, мол, я не могу суду указывать, кого сажать,
а кого выпускать…
А  ещё  был  эпизод,  не  криминальный,  безалкогольный,  не
политический, но который мама любила пересказывать при лю-
бом удобном случае. Я записал его так, как он отложился после 
23
 
многочисленных маминых изложений. Мне даже кажется, будто
эта  картинка  запечатлелась  в  моей  памяти  непосредственно  с
места события. 
Жарко. Вокруг меня столпились полуодетые, полураздетые
и  вовсе  голые  тётеньки. Они  бесцеремонно  и  восторженно  ку-
дахчут над головой светловолосого дитяти в рубашонке:
-Что  за чудо ребенок!.. Какие локоны! Мне бы такие!.. Ну,
просто ангелочек!.. Русалочка... Херувимчик...
Это  Памир,
1939  год,  баня  на
горной  заставе.
Здесь  поочерёдно:
помывочный  день
для  мужчин,  помы-
вочный -  для  жен-
щин.  Сегодня  жен-
ский  день.  Папа  на
границе  гоняется  за
басмачами,  а  мама
привела  трехлетне-
го  ребенка  в  баню,
так  поступали  с
мальчиками  в  те
времена все мамы. 
 
Ну,  чем  не
девчонка?!
   
Понять  раскудавшихся  тётенек  было можно -  есть моё  па-
мирское  фото -  действительно,  симпатичная  мордаха,  сильно
смахивающая  на  девчачью.  Когда  же  из  этого  бабьего  базара
прозвучал вопрос:  «Девочка, а как тебя зовут?» - я не выдержал.
Заорав:
-  Я -  мальчик  Марик! -  задрал  рубашонку,  обнажив  свое
скромное  мужское  достоинство.  Видимо,  уже  в  том  возрасте
догадывался, чем отличаются мальчики от девочек. 
А потом мы покинули Таджикистан, и оказались в Москве,
в квартире моих  трёх  тёток,  сестер отца. По  старшинству:  тётя 
24
 
Оля,  тётя  Соня  и  самая  младшая,  тётя Женя.  А  кроме  них,  в
коммунальной  квартире  на  Сущёвском  валу  жили  мужья  двух
старших  тёток и древняя бабка Вера. Тут, наверное, наступила
пора  рассказать  то  немногое,  что  я  знаю  о  семействе Гаврило-
вых.   
 
Волжане мы, но не из бурлаков               
 
Малышня, надо думать, во все эпохи, если появлялась хоть
малейшая  возможность,  придумывала  себе  красивую,  героиче-
скую, либо романтическую, а то и трагическую родословную. В
советские  времена  эта  тяга  к  творческому  переосмыслению
прошлого  собственного  семейства  очень  усилилась. Ведь  было
просто опасно признаваться, что в роду есть дворяне или поме-
щики, священнослужители или – хуже некуда – белоэмигранты.
Вот  и  сочиняла  ребятня,  якобы  своих,  дедов-прадедов  из  бед-
няцкой  рабоче-крестьянской  среды,  либо  из  революционеров,
которые  преследовались  проклятым  царским  режимом.  Чем  я
хуже? У меня тоже хватило фантазии напридумывать себе геро-
ических  предков  по  отцовской  линии:  прапрадеда,  волжского
бурлака  и  деда-революционера,  посаженного  Временным  пра-
вительством в тюрьму.
Самое интересное, что эти мои детские фантазии опирались
на реальные биографические факты, правда, несколько видоиз-
менённые и частично приукрашенные. 
Мой прапрадед Гаврилов был, действительно, волжанин, но
не из бурлаков, прославленных Репиным и Горьким, и причис-
ленных  мной  в  свою  родословную,  а  из  мастеровых,  проще  и
точнее говоря, из сапожников. Но вот судьбу свою он закрутил
до того лихо и отчаянно, что впору считать сию историю семей-
ной легендой! 
Влюбился в красавицу-татарку, да и умыкнул её из татар-
ского улуса. Была погоня, но влюблённую парочку не догна-
ли. Как  и  в  нынешние  времена, молодые  отправились  на  по-
иски  счастья  в Москву. А поймали бы,  считай, не получился
бы  род  Гавриловых,  поди,  оборвался  бы  кровавой  татарской
местью.  Впрочем,  может  быть,  изловив  беглецов,  их  всего 
25
 
лишь поженили, но, наверное, по мусульманским канонам. Да
только тогда род Гавриловых укоренился бы на берегах Вол-
ги. 
В Москве  Гавриловы  осели.  Через  какое-то  время  обзаве-
лись собственной сапожной мастерской. А уж при втором поко-
лении выбились в зажиточные люди. Говорят, перед революци-
ей всем заправляла жена деда Дмитрия. Сам-то он крепко попи-
вал, и любил вместе с мастерами из собственных сапожных ма-
стерских  пображничать,  как  только  ускользал  от  строгого,
надзирающего взора супруги. Но она отлавливала муженька, и,
вроде бы, всыпала ему, под первое число. Ни дать, ни взять, ва-
риант горьковской Вассы Железновой.
Прабабку Веру я застал в живых в доме по Сущёвскому ва-
лу, где жили Гавриловы. Подозреваю, что это доходное жилище
принадлежало  нашему  семейству.  Конечно,  она  уже  ничем  не
напоминала  властную  хозяйку  нескольких  мастерских  и  гроз-
ную супругу, но это была мощная 90-летняя старуха. 
Когда она совсем сдала, ослабела, то, лежа на высокой кро-
вати, изредка звала меня к себе: 
- Поди ко мне, внучек, я ведь помираю…
А я махал ручонками:
- Помирай, помирай, бабка! Не хочу я к тебе. 
Прапрабабка Лиза, та самая легендарная татарка, не дотяну-
ла до моего рождения всего-то несколько годков, умерла в воз-
расте 103 лет. 
По рассказам, у нее были черные густые волосы до пят, ко-
торые она сама расчёсывала и  заплетала. В весьма преклонном
возрасте она легко брала и несла к столу двухвёдерный самовар.
Чаю выпивала – зараз не меньше дюжины стаканов. 
Долго, и в детстве, и в юности, я гордился своим револю-
ционным  дедом  Дмитрием,  ведь  при  Временном  правитель-
стве  его  засадили  в  тюрьму,  и  только  пришедшие  к  власти
большевики  выпустили  моего  героического  деда.  Как  гласи-
ло, доступное мне в ту пору, семейное предание, он подвергся
репрессиям. Временное правительство издало указ о конфис-
кации и переплавке для военных нужд церковных колоколов.
Не  всех,  разумеется,  а  по  списку.  В  злополучный «список»
попала  и  колокольня  храма,  где  Дмитрий  Гаврилов  являлся 
26
 
старостой  церковного  прихода.  Но  он,  вместе  с  батюшкой,
прознал  о  судьбе,  уготованной  их  колоколам,  и  ничтоже
сумняшеся, мол, «всё одно – пропадать добру», загнал их ка-
кому-то  барыге.  Должно  быть,  хорошо  отметили  два  этих
служителя
«за  упокой
церковного
звона». Вот
именно  за
пропитые
колокола  и
угодил  мой
«револю-
ционный»
дед в тюря-
гу,  что  не
лишает  его
моей  к
нему  люб-
ви  и  почи-
тания  за
широту
души.
 
Пра-
прабабка
Лиза  с  Ва-
нечкой -
моим  бу-
дущим  па-
пашей.
 
Тётки
мои,  три
сестры  отца  ничем  особенным  не  выделялись.  Но  с  двумя:
старшей – Ольгой и младшей - Женей связана необычная  исто-
рия. 
27
 
   
 
Женя Гаврилова (третья слева).
 
Женя – тонкая, изящная девушка, каким-то образом, попала
в балет Большого театра. 
О достижениях её на прославленной сцене мне не известно.
Сохранилась лишь фотокарточка, где она заснята в группе бале-
рин. Стало быть, скорее всего, Женя не пошла дальше кордеба-
лета.  Зато  личная  судьба  этой милой,  душевной  и  очень моло-
денькой моей тётушки, в её драматических подробностях, отло-
жилась  в  детской  памяти. Как  сейчас  вижу  её  в  садике  нашей
дачи в посёлке «42-й километр» по Рязанской железной дороге.
Она сильно кашляла. Как потом стало известно, у неё был ско-
ротечный туберкулёз. Незадолго до этого мы с мамой вернулись
из  эвакуации.  Помог  сесть  в  поезд  Чкалов-Москва,  который
штурмовали  огромные  толпы  беженцев,  случайный  знакомый,
майор Илларион Барсуков. После госпиталя, куда он, раненный,
попал с фронта, его отправили в Чкаловскую область, в санато-
рий,  долечиваться. Теперь  он  возвращался  в  действующую  ар-
мию, через Москву, где должен был получить направление. Ес-
ли бы не этот энергичный военный, не известно, как и когда мы
выбрались из эвакуации. 
28
 
 
Илларион Барсуков.
 
В  Москве  майор  доставил
нас на квартиру семьи Гаврило-
вых. А  так  как  ему  негде  было
остановиться, то мои тётки при-
гласили переночевать у них. Так
пару-тройку  ночей  Илларион
Барсуков провёл на полу, в доме
на  Сущёвском  валу.  В  те  далё-
кие годы, да ещё в военное вре-
мя,  приходилось  спать,  где  по-
падя. Никого не удивляло, когда
гостю  стелили  постель  где-
нибудь  в  чулане,  на  кухне,  в
коридоре и прочих не спальных
местах. Бравому фронтовику достался пол в самой квартире. Но
он был счастлив не по этому, а совершенно по другому поводу: 
Барсуков  с  первого  взгляда –  влюбился  в  младшую  из  сестёр
Гавриловых - Женю.
      Тут необходимо прояснить семейное положение майора. Его
жена, с двумя детьми, оказалась на оккупированной фашистами
территории,  но  отношения  супругов,  ещё  до  войны,  были  на
грани  разрыва. Так  что  оставалось  лишь  закрепить  это  офици-
ально. А посему Ларион считал себя свободным от семейных уз. 
Судя по всему, Женя тоже не осталась равнодушной к очень
милому, симпатичному, с открытой улыбкой человеку.
Всё было при нём: офицер, фронтовик, обходительный уха-
жёр. А она: вся такая воздушная, с очень хорошенькой мордаш-
кой, прекрасной фигуркой, балерина, одним словом, – хоть сей-
час под венец!
- После победы, Женя, жди меня! – сказал майор Барсуков
перед отъездом на фронт. – Я обязательно приеду!
Но сразу после Великой Победы над фашистской Германи-
ей  он  в  Москву  не  попал.  Пришлось  участвовать  в  разгроме
Японии. А потом вернулся на родную Украину, там ведь ждали
дети,  и  надо  же  было  окончательно  разобраться  с  нелюбимой 
29
 
женой. Впрочем, любил он её в ту пору или нет – мне не ведомо.
Знаю  другое.  Дома  на  Лариона  свалилась  оглушительная,  ну,
просто чудовищная правда жизни. Его благоверная, видимо, не
выдержала  одиночества  и  бытовых  тягот  оккупации –  ведь  на
руках  у  неё  было  двое  малолеток.  Одним  словом,  сошлась  с
германским  воякой,  стала,  как  тогда  говорили  с  презрением,
«немецкой подстилкой». Более  того,  она  ещё и  родила дитя  от
фашистского благодетеля. Много позже я познакомился с  этим
плодом  оккупационной  любви:  такой  типичный  белобрысень-
кий немчик. Очень милый мальчик, хлопающий белесыми рес-
ницами, и с испугом и недоумением взирающий на мир. 
Украинские  чиновницы,  учитывая  все  обстоятельства,  не-
медленно развели фронтовика Барсукова  с «немецкой подстил-
кой». А ведь тогда обычные бракоразводные процессы шли до-
вольно длительно, ибо государству было необходимо всеми си-
лами  поддерживать  в  целости  и  сохранности  институт  распа-
давшихся во время войны семей.
В Москву Ларион попал только в самом конце победного –
и над Германией, и над Японией - 1945 года. В квартиру Гаври-
ловых явился, с букетом, редких в зимнюю пору, цветов, прямо
в предновогоднюю ночь. 
Своего  возлюбленного  невеста  встретила…  в  гробу. Женя
Гаврилова умерла от неизлечимого тогда туберкулёза буквально
за день до наступления Нового 1946 года.
История  эта  завершилась  не  менее  удивительно.  Убитого
горем  Ларика,  как  могла,  успокаивала  и  обихаживала  старшая
сестра  Гавриловых  Ольга.  И  как-то  так,  сосем  незаметно,  они
стали мужем и женой. Дети Барсукова, присуждённые  ему при
разводе,  в  том  числе  и  белобрысый  кроха-немчик,  влились  во
вновь  образованную  семью.  У  четы  Барсуковых  потом  ещё  и
совместный ребёнок появился, так что, бездетная до этого тётка
моя Ольга стала в одночасье многодетной мамашей. И заботли-
вой, и любвеобильной.
С Илларионом,  или  дядей Лариком,  мне  потом,  много  лет
спустя довелось побывать в Калининграде (Кёнигсберге),  где в
страшных мучениях погибал мой больной отец. Но об этом ну-
жен отдельный рассказ. А пока мы перенесёмся в предвоенный
городок Подмосковья Высоковск. 
30
 
Высоковские лакомства 
 
Каким  образом  оперативник  с  погранзаставы  на  Памире
Иван  Дмитриевич  Гаврилов  стал  прокурором  Высоковского
района Московской области – мне неведомо. Думаю, в 30-е годы
кадры специалистов во всех отраслях народного хозяйства кова-
лись не только в вузах. Существовала грандиозная сеть всевоз-
можных  ведомственных  курсов повышения  квалификации. Вот
и мой отец, видимо, прошёл через эту краткосрочную юридиче-
скую  «академию». Помнится  лишь  только,  что  у него на  всех
прокурорских должностях было одно звание: младший советник
юстиции, что не мешало ему продвигаться по службе. Он даже
был назначен прокурором  города Калининграда (Кёнигсберга).
Но пока ехал из Москвы к месту новой службы, с незапланиро-
ванной  остановкой  в Минске  у  своей,  как  говорила  моя  мама
«полюбовницы  с  нагулённой  дочкой»,  должность  прокурора
города…  упразднили.  И  назначили  его  прокурором  одного  из 
районов Калининграда – Московского. Самое  обидное  во  всей
этой истории для Ивана Гаврилова заключалось в том, что лик-
видировал высокий пост, предназначавшийся ему, прокурор об-
ласти,  его  давний  закадычный приятель. «Вынужденное  сокра-
щение  штатного  расписания,  за  неприбытием  к  исполнению
обязанностей»,-  такая  вот  витиеватая формулировка  была  объ-
явлена опоздавшему на службу служителю закона.
Ну, а пока мы находимся в Высоковске. Интересно получа-
ется: отца назначили туда городским прокурором в 1940-м году,
то есть, в тот самый момент (как я выяснил только сейчас, с по-
мощью  Википедии  и  энциклопедии),   когда  рабочий  посёлок
Высоковский был преобразован  в  город районного подчинения
Высоковск. Вот там-то моё сознание четырёхлетнего пацана уже
стало удерживать в памяти некоторые события… В душном ки-
нозале мы смотрим с мамой фильм, и в тот момент, когда баба-
Яга улетает с диким завыванием в печную трубу, я в диком ужа-
се, и тоже с завыванием, вылетаю из кинотеатра.
Мне  всегда  казалось,  что  сей  конфуз  случился  со мной  на
фильме «Кощей  Бессмертный».  Проверил:  видно,  подвела  па-
мять, этот фильм замечательный режиссёр-сказочник Александр
Роу снял в 1944 году. А «моё событиё» происходило в 1940 го-
31
 
ду. Кадр и сейчас стоит перед глазами, но из какой он картины –
не  говорит, подлец. А  впрочем, быть может,  это произошло во
время просмотра всё-таки именно «Кощея», но в другом месте и
уже во время войны? Или это была какая-то другая картина?
Всё-таки, как полезно заглядывать в словари почаще, в том
числе и в кинословарь. Глянул ещё раз, что там пишут о Роу, и
ахнул  от  смущения  и  удовольствия:  не «Кощея»  я  смотрел,  а
«Василису  Прекрасную»,  того  же  кинорежиссёра.  И  Бабу-Ягу
там  играет  Георгий
Милляр.  Он-то  и  пере-
пугал меня своим неза-
бываемым  хриплым
воем.  А  картина  эта
вышла  на  экраны,  ак-
курат,  весной 1940  го-
да.
Однако,  чем  меня
успокоили  после  пани-
ческого  бегства  из  ки-
нозала,  уж  это  я  точно
запомнил. Мама ублажала перепуганного  сыночка мороженым.
Нынешняя детвора вряд ли поймёт, если я скажу, что это было
ни с чем несравнимое блаженство. Продавщица вынимала лож-
кой из бидона, утопленного в котёл с битым льдом, покоивше-
гося  в  ярко разрисованной бело-синей  коляске,  аппетитное мо-
роженое, и накладывала его в специальное приспособление, по-
хожее  на  поршень. Из  этого «поршня»  выдавливалась  круглая
порция мороженого, обжатая с обеих сторон вафлями. Облизы-
вай, откусывай – в своё удовольствие! У меня до сих пор слюн-
ки текут. 
Другое прекрасное воспоминание отправляет на бескрайнее
колхозное поле. По нему ползем мы, мелкие расхитители социа-
листической собственности. Мы - это стайка малышни, возглав-
ляемая  прокурорским  сынком,  то  есть, мной,  выкапываем  тур-
непс. Вкуснейший, доложу вам, овощ! А ползком, чтобы сторож
не  застукал.  Вообще-то  воровские  наклонности  укоренились  в
моём характере с детства, и надолго, и глубоко. Спустя годы, я,
уже школьником, в другом подмосковном городе – Раменское – 
32
 
возглавлял «бандитский налёт» местной шпаны из малолеток на
железнодорожные пакгаузы. Но об этом – позже.
А ещё одна картинка, постоянно всплывающая  из этого да-
лёкого прошлого, связана с маминым братом, дядей Борей, при-
ехавшим на побывку в Высоковск. Высокий, статный, красивый,
в военной форме, он ходил по городу в сопровождении ребяти-
шек.  Тогда  ведь  девчонки  и  мальчишки,  страсть  как,  любили
военных!  Дядя  служил  в  танковых  частях,  где-то  на  западной
границе. Надо полагать, у нас он появился весной или даже ле-
том 1941 года. 
Мама  рассказывала,  что после  своей побывки  у нас,  за не-
сколько  дней  до 22  июня  он  прислал  весточку  со  словами:
«Ждите важных событий». Они грянули, а от дяди Бори больше
никто,  никогда  никаких  вестей
уже  не  получал.  Так  он  до  сей
поры  и  не  числится -  ни  среди
живых,  ни  среди  мёртвых,  ни
даже  среди  пропавших  без  ве-
сти. 
 
Борис Гурвич.
 
Но  самый  выразительный
эпизод  из  высоковской  жизни
связан,  как  ни  странно,  с  зер-
кальным  шкафом.  Это  сейчас
подобный шкаф не представляет
ничего  особенного.  Более  того,
на  фоне  шикарных  мебельных
гарнитуров,  разнообразнейших
стенок  с  вмонтированными  в
них телевизорами и компьютерами, чеховский «глубокоуважае-
мый  шкаф»   представляет  собой,  в  лучшем  случае,  музейный
раритет  или  явный  анахронизм  в  интерьере  современной  квар-
тиры.  А  тогда,  в  начале  сороковых  годов  прошлого  века,  зер-
кальный, трёхстворчатый шкаф, который везли по Высоковску в
дом, где жил прокурор Гаврилов, собрал на улицах толпы зевак.
К  этому «событию  года»  следует  дать  пояснение:  наша,  так 
33
 
называемая,  квартира  состояла  из  двух  комнатушек  в  комму-
налке, но всего с одним соседом. По тем временам это считалось
прекрасным жильём. Став, к тому же, обладателями упомянуто-
го шкафа, мы попали, по всем параметрам общественного мне-
ния, в разряд высокопоставленных особ, или попросту – нас  за
глаза заклеймили сов. буржуями.
Кто-то  нынче может  снисходительно  посмеяться  над  рото-
зеями  в  захолустье,  позавидовавшими  прокурору,  приобретше-
му - эка невидаль! – какой-то шкаф. В связи с этим мне вспоми-
нается рассказ моей тёщи Екатерины Александровны Мангуби-
Черкес. Она 14-летней  девчонкой  работала  в 20-х  годах маши-
нисткой-курьером в секретариате Кремля. И вот, чтобы показать
мне,  молодому  нигилисту,  насколько  далеки  от  стяжательства
были  тогдашние «высокопоставленные»  люди,  рассказывала,
как  они,  кремлёвские  служащие,  ходили  на  концерты  в  свой
клуб на Моховой улице, и  там им выдавали к чаю мармеладки
из моркови -  бесплатно. Вот, мол,  и  все  кремлёвские  привиле-
гии!
Я же  вот  что  думал  по  этому  поводу: «Остальная  Россия-
матушка в то время голодала. А халявные морковные конфетки
впоследствии  чудесным  образом  обернулись  в  персональные
ЗИМы, госдачи, заказы в сотой секции ГУМа, и т. д.». Вот и тот
самый  зеркальный  шкаф  в  Высоковском,  как  и  те  жалкие,  но
бесплатные  конфетки,  стал  символом  расслоения.  На  тех,  кто
его  мог  приобрести  или  уже  имел  это  трёхстворчатое  чудо,  и
тех, кто о нём мог только безнадёжно мечтать.
 
Война. Эвакуация
 
Начала войны, Великой Отечественной войны, я не помню.
Зато хорошо укоренилась в памяти эвакуация. Здесь мне хочется
сказать,  что  вопреки,  вроде  бы,  устоявшемуся  мнению,  будто
партийно-советские  руководители  на  местах  в  первую  очередь
отправляли в тыл свои семьи, у нас, в Высоковске, было не так.
Во  всяком  случае,  наша  семья –  семья  районного  прокурора,
тронулась  в путь,  когда фашисты  уже  обстреливали  город. Се-
мьи других ответственных работников тоже, наверное, покидали
свои гнёзда под артиллерийскую канонаду. Мама с моим брати-
34
 
ком  Валеркой,  ещё  грудняшкой,  села  в  кабину  грузовика,  а  я,
вместе  с  другими мамашками  и малышками,  забрался  в  кузов,
где и расселись на досках, укрепленных концами в борта. Нахо-
дился там, правда, и один мрачный дядька, очень тощий, скула-
стый, в сером дождевике (хорошо мне запомнившийся). Это был
какой-то горкомхозовский служащий, видно, не годный к строе-
вой службе. Через какое-то время он вдруг постучал по фанер-
ной крыше кабины. Машина затормозила.  Тощий дядька соско-
чил на землю и со злостью сказал моей маме что-то вроде «Кон-
чилась  ваша  власть.  Немцы  наведут  порядок!».  Высадил  её  с
ребёнком  из  кабины,  а  сам  туда  забрался,  и  стал  командовать
шофёру, куда следует нам ехать. Но он что-то, видимо, перепу-
тал,  и  вместо  желанных  ему  немцев,  вывел  машину  на  наш
КПП. Мама  изложила  офицеру,  что произошло  в пути. Дядьку
отвели в сторонку и, скорее всего, расстреляли. Мы этого не ви-
дели, но ведь по тогдашним законам военного времени предате-
лей  без  разбирательства  пускали  в  расход.  Наверное,  бывало,
что  расстреливали  и  не  виновных. Но  тот  тощий –  был  явный
враг. 
Итак, мы отправились вглубь страны, а наши отцы остались
в городе. Остались и остались – почему, зачем, этого нам знать
было не положено до поры до времени. 
Долго  ли,  скоро  ли,  как  говорится  в  сказках,  наконец,  мы
оказались  в  конце  пути  в  деревне  Чкаловской (ранее  и  ныне
Оренбургской) области, названия которой я не запомнил. Перед
глазами  и  сейчас  маячит   бревенчатая  стена  с  толстым  слоем
снега-изморози.  Можно  представить,  как  холодно  было  в  той
избе,  отведённой  эвакуированным,  или «выковыренным»,  как
нас, бедолаг, именовали местные жители.
Выплывает  из  прошлого  белобородый,  с  очень  худым,  из-
мождённым лицом, старый-престарый еврей что-то долго разъ-
ясняющий маме. Она в то время ходила копать картофель из-под
сугробов.  Помнится,  пекла  лепёшки  из  мороженой  картошки.
Стояли жуткие морозы. Мы  страдали  от  холода,  и  очень  хоте-
лось есть.
Годовалый Валерка-братик и я заболели одновременно кру-
позным  двусторонним  воспалением  лёгких.  Название  этой  бо-
лезни врезалось в память навсегда, ибо от неё братишка мой по-
35
 
гиб.  Мама  позже  неустанно  повторяла,  рассказывая  об  этом:
«Нужен  был  красный  стрептоцид,  а  его  негде  было  достать.
Этот стрептоцид мог спасти моего мальчика». 
Похоронили Валерку на погосте посёлка Берды, под Чкало-
вом, потому что в той деревни, где мы жили, кладбища не было,
ближайшее располагалось в Бердах.
Как  представлю,  что  пришлось  пережить  моей  маме  в  те
времена, то не могу никак надивиться её самообладанию и воле
к жизни. В  самом  начале  войны  она,  по  сути,  потеряла  своего
старшего  сына, который был при вторжении фашистов  в Бело-
руссию то ли у бабушки, то ли в пионерлагере. Скорее всего, он
погиб - на родине или, будучи угнанным в какой-то концентра-
ционый  лагерь.  Затем  буквально  у  неё  на  руках  скончался
младший  сынок. В  довершение  бед  ей  вручили  похоронку: «С
прискорбием извещаем, что Ваш муж, Гаврилов Иван Дмитрие-
вич,  погиб  смертью  храбрых». Не  уверен,  что  в  точности  вос-
произвёл  траурный  документ,  но  смысл  той  страшной  бумаги,
безусловно, передан мной правильно.
Весной 1942 года, после разгрома немцев под Москвой, мы
вернулись  из  эвакуации.  Приехали  в  столицу,  в  дом  Гаврило-
вых. Мама моя рассказывала, что от болезни, осложнённой ис-
тощением,  я  был  настолько  слаб,  что  весь  длинный  и  долгий
путь из эвакуации проделал в беспамятстве или полузабытьи. И,
разумеется,  без помощи  случайного попутчика – майора Илла-
риона Барсукова, о котором я уже говорил, ещё неизвестно, чем
окончилось бы это возвращение. Не исключено, что мама могла
потерять и меня. 
В  Москве  нам  стало  известно,  чем  занимался  мой  отец,
Иван Дмитриевич Гаврилов, оставшись на территории, оккупи-
рованной гитлеровскими войсками, и при каких обстоятельствах
он «погиб смертью храбрых».
Всё объяснилось просто: руководители района и города Вы-
соковск, в  том числе и папаша, отправив  семьи на восток,  воз-
главили партизанский отряд. Гаврилова, как бывшего погранич-
ника,  чекиста,  оперативника  назначили  командиром  разведки,
где он ощутил себя, как рыба в воде. И вёл себя со свойственной
ему дерзостью и находчивостью, применяя, когда это понадоби-
лось свою недюжинную силу.   
36
 
Бургомистром Высоковска немцы поставили бывшего заве-
дующего  горкомхозом, который, то ли с перепугу, то ли из ла-
кейской услужливости, стал указывать фашистам на тех, у кого
мужья  или  сыновья  были  в Красной Армии. Когда же  он  при-
нялся выдавать  тех, кто  втайне от немцев помогал партизанам,
командир  отряда  поручил  Ивану  Гаврилову «ликвидировать
подлого предателя». На что тот возразил, что это не решит про-
блемы. Найдут фашисты другого наймита, и новый бургомистр
может оказаться зловреднее предшественника. Пусть, мол, этот
иуда останется на своей должности, но надо, что бы «заклады-
вать»  людей,  связанных  с  партизанским  отрядом,  он  перестал.
«Как его «перевоспитать», я знаю», — заверил Иван Гаврилов. 
Он встретил этого немецкого прихвостня неподалеку от го-
родской  комендатуры.  Со  стороны  можно  было  подумать,  что
беседуют  два  закадычных  приятеля.  Картинка,  напоминающая
историю похищения начальника польской дефензивы. Гаврилов
вновь выступал в своём излюбленном репертуаре. 
- Больше ты никогда и никого не выдашь, иначе всему тво-
ему  многочисленному  семейству  плохо  придется, -  сказал  он
ему. - Обо всех намечаемых карательных операциях будешь со-
общать  нам  заранее.  А  это,  чтобы  хорошенько  запомнил  мой
наказ, - и выстрелил в него.
Помнится, я был уже взрослым, когда мама рассказала, что
отец, оказывается, отстрелил предателю мужское достоинство, и
при этом, будто бы, пояснил: «Размножаться таким, как ты, не-
зачем». Говорили, что даже на операционном столе, когда бур-
гомистра спасал немецкий хирург,  тот не признался, что  знает,
кто в него стрелял. Он ведь хорошо помнил по прошлой своей
деятельности: прокурор Гаврилов данное слово держит.
О том, что творил он, возглавлявший разведку партизанско-
го отряда, в  тылу врага, я мог только догадываться. Он был не
только отчаянно храбрым, но и весьма изобретательным в  сво-
их, порой невероятно дерзких, вылазках. Мой отец так насолил
оккупационным  властям  и  тем,  кто  им  пособничал,  что  с  ним
было  решено  покончить  весьма  оригинальным  способом:  во
всех населенных пунктах района появились листовки: «Населе-
ние  может  сохранять  спокойствие.  Бандит-партизан  Иван  Гав-
рилов пойман и повешен!». 
37
 
    
Иван  Гаврилов
- партизан.
 
Гитлеровцы
поступили  так,  как
рекомендовал  их
главный  пропаган-
дист:  чтобы  в  ложь
поверили,  она
должна  быть  боль-
шой.  Что  ж,  автор
этой рекомендации – Геббельс - в случае с моим отцом оказался
прав: в фашистскую  брехню поверили даже в Москве. 
Она-то  и  послужила  основанием  для  написания  официаль-
ной  похоронки.  Но  сведения  о  смерти «бандита-партизана»
Ивана Гаврилова, к счастью, оказались, как иронизировал Марк
Твен, несколько преувеличены. 
Весной 1942 г. наша семья воссоединилась в Москве.
 Интересная подробность: отец явился с «партизанским по-
дарком».  Дело  в  том,  что  в  отряде  всех  наделяли  куревом,  а
Ивану Гаврилову, как некурящему, выдавали взамен табака кро-
хотные   сдобочки  с  изюмом,  похожие  на  бочонки  лото. Нако-
пился их целый мешочек, каковой он и вручил мне.
 Мой папаша был человеком немногословным, а мне, как и
любому мальчишке, подавай рассказы о героическом прошлом.
Он же к «героике» относился почему-то с иронией.
- Как было в партизанах? — переспрашивал он меня. – Хо-
лодно было. А в землянке, где, как в песне, «вьется в теплой пе-
чурке огонь», очень сильно донимали блохи и прочая живность.    
Никак  не  хотел  он  удовлетворить  мальчишескую  жажду
услышать  рассказы  о  прошедшей  войне.  Но  однажды  сдался:
«Ладно, так и быть, слушай про героический эпизод». 
Вот он, героический эпизод партизанских будней, в изложе-
нии моего отца:
«Нам стало известно, что немцы повезут через лес медика-
менты и спирт для полевого госпиталя. Особенно нас интересо-
38
 
вал  спирт. В  промерзшем  зимнем  лесу  это  и  для медицинских
целей, и для согрева всего организма великая ценность.
Устроили  мы,  как  положено,  засаду.  Едут. Впереди  легко-
вушка  с  офицерами.  Позади  большой  грузовик  с  солдатами.
Вышел я на лесную дорогу, пострелял по легковушке, офицеры
успокоились. А мои орлы из разведки закидали грузовик грана-
тами.
Взяли медикаменты. Отыскали бочку со спиртом. Взвалил я
ее на плечо — и ходу. А сзади еще машины с немецкой солдат-
нёй, но наши их попридержали. Однако вскоре все-таки немчура
вновь  пустилась  вдогонку.  Они-то  налегке,  а  мы  с  грузом.  Я
впереди, как Чапай, но не на лихом коне, а пешком и по сугро-
бам да с бочкой на горбу, а ребята отход прикрывают огнем. Ну,
немчики вглубь не сунулись, побоялись. Отстали. Однако кило-
метров шесть,  если  не  боле,  пришлось мне  переть  этот  чертов
бочонок. Он, правда, не такой уж тяжелый был, но, однако, пуда
четыре по бездорожью — тоже не соскучишься».
Тут я хочу напомнить: отец был могучим мужиком, работа в
юности  грузчиком  в  московском  рыбном  порту  накачала  его
мускулы на всю жизнь. Между прочим, в 1941  г., когда разыг-
рывались  описываемые  события,  он  был  в  расцвете  сил — 33
года, возраст Христа.
А закончил свой партизанский героический эпизод отец так:
«Ну, и ругались в отряде, когда выяснили, что в бочке не спирт,
а бензин! Один я смеялся. От обиды. Над самим собой, дураком,
смеялся». 
Попутно отмечу - отец никогда в жизни не  сквернословил,
что передалось и детям, и внукам. Чем ругаться, лучше смеять-
ся. 
А вот ещё одна картина, относящаяся к партизанской поре,
по  его  собственному  признанию,  врезалась  в  память  навсегда.
Не раз он возвращался к ней, она занимала особое место во всей
его богатой событиями жизни.
Немцы, разгромленные под  столицей,  стремительно удира-
ли от ударов Красной армии. Колонны их войск настигала авиа-
ция, бомбила и расстреливала разбегавшихся по обочинам дорог
солдат и офицеров. Проходил налет, и в кюветах, на придорож-
ных полях оставались трупы и разбитая техника.   
39
 
Новый налет — и поверх этого слоя мертвецов и железного
лома ложились вновь убитые и остовы машин. И все это проис-
ходило в чудовищный, небывалый мороз, когда немцы застыва-
ли  в  тех  позах,  в  которых  застала  их  смерть.  Такой  страшный
слоеный пирог предстал перед  глазами вышедших из леса пар-
тизан. 
«Мне пришлось пройти  отрезок  этой  дороги  смерти  два-
жды,  утром  и  на  закате, —  вспоминал  отец. — И  я  заметил
одного мертвеца, лежавшего на развороченной бронемашине.
Мороз его ударил в тот момент, когда правая рука была под-
нята вверх. Так он и  застыл, и остался указывать на что-то в
небе.  Возвращался  я  при  свете  заходившего  солнца,  а  мерт-
вый  немец  все  продолжал  тыкать  пальцем  в  небо.  Длинная
тень  от  него  пересекала  дорогу. Меня  этот  немец  с  тех  пор
преследует…»
А ведь подобные «скульптуры» русские морозы громоздили
вдоль  дорог  и  в 1812  г.,  когда  из  России  бежали  французы.
Кстати,  с  напоминанием  о «великой  наполеоновской  армии»
мне довелось столкнуться на Севере, куда я уехал, окончив ин-
ститут. Под столицей Коми Сыктывкаром, побывал в деревуш-
ке… Париж. Это всё, что осталось от множества пленных фран-
цузов, выселенных в этот край после разгрома войск Наполеона.
Говорят, до моего появления в том местечке жила древняя, чуть
ли не столетняя француженка. Откуда она там появилась, никто
не  знал, может  родственница  какого-то  пленного  переселилась
из французского Парижа в Париж Сыктывкарский?
Как  утверждают  историки,  не  состоявшиеся  завоеватели
мира быстро ассимилировались в чужой стране, переженившись
на симпатичных комячках. Между прочим, у незнакомых с ними
бытует превратное мнение об облике коми-девушек. Они рису-
ются этакими раскосыми, скуластыми страхолюдинками. Ниче-
го подобного. Глаза у них большие, округлые, а некоторая ску-
ластость  придаёт  облику  пикантность.  Очень  много  красивых
женщин. Мне, например, посчастливилось работать на местном
телевидении в Ухте с самой настоящей красавицей Луизой Пав-
ловной, у которой были намешаны кровь коми, французская и,
кажется, немецкая. Она была женой известного писателя Алек-
сандра Рекемчука. 
40
 
Так  вот,  в  те  далёкие  времена  пошла  поросль  от  смеси
угро-финской  и  романской  народностей. Достигших  призыв-
ного возраста юношей, франко-коми кровей, отправляли слу-
жить  в  доблестную французскую  армию. И,  опять же  утвер-
ждают историки, не было ни  одного  случая,  чтобы, по  окон-
чании срока службы, молодые люди не вернулись на родину -
в Зырянский край.
Пленных немцев я видел только в кинохронике, тех самых,
которые понуро плелись гигантской колонной в Москве по ули-
це Горького. Зато с итальянцами, попавшими к нам в плен, по-
общался. Они строили у нас, в Раменском, дом, и по-моему, не
слишком  себя  утруждали.  Беспрерывно  устраивали  перекуры,
хороводились вокруг коллеги с губной гармошкой, и горланили
что-то на своём языке. Пели красиво. 
Люди  наши  относились  к  ним  с  явной  симпатией, жалели
их, подкармливали. А ведь, ясное дело, в Советском Союзе едва
ли нашлась семья, которая так или иначе не пострадала от ужа-
сов военного нашествия гитлеровских войск и их сателлитов. Но
почему-то зверства фашистов не увязывались с пленными из той
же армии  захватчиков. К ним относились с обычным человече-
ским  состраданием,  как  на  Руси  издавна  принято «выказывать
жаль»  к  сирым,  убогим  и  заключённым.  Западные  зрители  до
сих  пор  недоумевают,  глядя  кинохронику:  отчего  это  русские
молча стоят по обочинам улицы Горького, без ненависти глядя
на проходящих мимо поверженных фашистов. Почему никто не
кидается  на  изуверов  с  кулаками,  никто  не  бросит  в  них  ка-
мень…
Один  итальянец  затеял  со  мной  куплю-продажу.  Изъясня-
лись  в  основном  жестами,  подкреплёнными  несколькими  рас-
хожими русскими  словами, произносимыми пленным  солдатом
с жутким  акцентом. Наконец, до меня дошло,  чего  он  хочет:  у
него  были  иностранные  марки  в  небольшом  альбомчике,  и  за
них он просил – о, ужас! -  несколько буханок хлеба. Подтвер-
дил количество буханок, растопырив пальцы обеих рук. Разуме-
ется,  такой  грабительский,  на мой  взгляд,  обмен  не  состоялся.
Возможно, его коллекция марок, действительно, стоила дорого.
Но где ж я достал бы в то голодное время столько хлеба?!
   
41
 
Раменское
 
Воевал отец недолго,  всего-то несколько месяцев. Потом
вернулся к своей прежней профессии. Но назначили его не на
прежнее  место  в  маленький  городок  Высоковск,  а,  видно,  с
повышением -  прокурором  Раменского  района Подмосковья.
Это  был  крупный железнодорожный  узел. Там  дислоцирова-
лась,  на  отдыхе,  дивизия  генерала  Гурьева,  прославившаяся
потом в Сталинградской битве. Помнится, на каком-то празд-
ничном застолье у нас в доме присутствовали – комдив гене-
рал Гурьев и полковник Лещинин, комбриг или комполка. За
те м же столом, помимо хозяев, присутствовал, находящийся
в  краткосрочном  отпуске перед  отправкой на фронт, мой дя-
дя, мамин младший брат Семён. У него был хороший голос, и
мама  попросила  его  спеть.  Полковник  мягко  сделал  замеча-
ние:  мол,  не  мешало  бы  товарищу  лейтенанту  спросить  раз-
решения  петь  у  старшего  по  званию –  у  товарища  генерала.
Мама, улыбаясь, отчеканила: 
- Дорогие гости, здесь старший по званию – хозяйка дома! Я
тут генерал!
Подобным крутым образом маман частенько ставила на ме-
сто  не  в  меру  важничавших  начальников,  зазнавшихся  чинуш,
просто нахалов и мало воспитанных людей. Правда, к их числу
наши нынешние именитые гости не относились. Что и доказали
при  прощании:  они,   между  прочим,  выходцы  из  деревни,  га-
лантно  целовали  ручки  прекрасной  Анны  Борисовны,  извиня-
лись, «если что не  так  сказали». А с  семьёй Гурьевых (жена и,
кажется, две дочки) мы подружились на долгие годы. Во всяком
случае, мамочки  пытались меня  охмурить  и женить  на  гурьев-
ской дочке. Пришлось даже отшучиваться: «Я очень люблю гу-
рьевскую кашу. Но зачем брать её в жёны?!»
Когда  дивизия  генерала  Гурьева  уходила  из  Раменского
района на фронт (её перебросили  в Сталинград,  где она и про-
славилась), солдаты оставили по себе память. На верхушке вы-
соченной  сосны  прикрепили  большой  плакат  с  надписью,  вид-
ной и читаемой, пожалуй, со всех концов города:
«Смерть  фашистским  оккупантам!  Слава  раменским
бл…дям!» 
42
 
Извиняюсь за ненормативную лексику, но не смею править
сей исторический документ! А если учесть, что авторы его: са-
модеятельные поэты и художники, да и те, кто сумел забраться
на такую вершину и укрепить там скабрёзный плакат, вероятнее
всего, геройски погибли в сталинградской чудовищной битве, то
свидетельство их здорового мужского юмора дорогого стоит.
Своеобразное  прославление  раменских  девушек  провисело
изрядное время. Смельчаков, отважившихся снять плакат, долго
не находилось – внизу, у подножья сосны красовалось лаконич-
ное  предупреждение: «Заминировано».  Я  думаю,  местное
начальство - оно ведь  тоже состояло из мужиков - по достоин-
ству оценившее юмор гурьевских воинов, не торопилось убрать
его с глаз долой. Даже я, ещё не школьник, но уже ранний гра-
мотей (читал с пяти лет), прочёл ту надпись, хотя вряд ли понял
её подлинный смысл. 
Раменское  запомнилось  не  только  описанными  эпизодами.
Необходимо сказать, что подмосковный городок  был в те воен-
ные годы средоточием  воров, хулиганов  и бандитов. Мирным
да  безоблачным  наше  существование  там  тогда  можно  было
назвать с большой натяжкой. Помнится, когда я однажды вышел
ясным днем из школы, мимо промчался мой папаша с револьве-
ром в руке. Вероятно, гнался за каким-то преступником. Теперь-
то я понимаю, что не прокурорское это дело – гоняться с оружи-
ем  за  жульём.  Но  видно,  сказывались  навыки  пограничника-
оперативника и партизанского разведчика. 
Однако, он и об этих военно-тыловых, порой весьма боевых
случаях,  рассказывать не  любил. Хотя мне известно доподлин-
но,  как  он  с  нарядом  милиционеров  ловил  одну  бандитскую
шайку.  Те  занимались  грабежами,  разъезжая  по  Подмосковью
на автобусе. Представьте, останавливается автобус посередь ка-
кого-нибудь  поселка  или  деревни,  вооружённые  бандюги  вы-
скакивают из него, и грабят магазины, ларьки, аптеки, банки, да
прохожих,  заодно. А потом отбывают  в неизвестном направле-
нии. Пару раз удалось обстрелять удаляющийся автобус, но, су-
дя по всему, он был бронированный. Во всяком случае, разбой-
ники  на  колёсах  не  пострадали. Предполагаю,  отец  разработал
операцию  по  ликвидации  бандитов,  опираясь  на  свой  опыт
борьбы  с  басмачами.  В  ходе  преследования  автобус  загнали  в 
43
 
искусственно созданный тупик – он упёрся в разобранный мост.
И  тут,  под  прикрытием  огня,  который  открыли  милиционеры,
прокурор  Гаврилов  кинулся  под  автобус,  и  стал  через  днище,
как  он  и  предполагал,  не  защищённое,  стрелять  из  автомата  в
тех,  кто  был  внутри. И  налётчики  сдались. С  бандой  было  по-
кончено.  Кстати,  выяснилось,  отчего  разбойничий  транспорт
был неуязвим – хитрецы обложили его изнутри мешками с пес-
ком.
Говорят, мой  отец  вызывал  уважение  даже  у  отпетых  уго-
ловников. О нём, будто бы, устоялось такое воровское мнение:
«Этот  больше  положенного  не  даст».  И  будто  бы  суд  всегда
назначал сроки, которые запрашивал в обвинительном заключе-
нии прокурор Гаврилов. Были случаи, когда с его подачи выно-
сились и оправдательные приговоры. Один такой, оправданный,
решил  отблагодарить «справедливого  прокурора». Он  явился  к
нам домой с «благодарностью». Отец был на работе. Мама бук-
вально  спустила  этого  благодетеля  с  лестницы.  Я  в  то  время
возвращался  из  школы,  и  видел,  как  скатился  вниз  незваный
гость.  И  как  билась  о  ступеньки  голова  гуся,  свисающая  из
авоськи, набитой дефицитными в ту голодную пору продуктами. 
Уважение  и  доверительность,  каковыми  пользовался  у  за-
взятых  преступников  прокурор  Гаврилов,  возможно,  вызывала
татуировка на  кисти  его правой руки. Ни на допросе, ни в су-
дебном  заседании руки в карманах держать – не принято, а уж
перчатки надевать – совсем не к лицу советскому юристу! Чем
только ни пытался  отец  свести  злополучную отметину юноше-
ской  глупости –  и  какими-то  таинственными мазями  от  знаха-
рок, и сырым мясом, увы, татуировка только чуточку побледне-
ла.  И  по-прежнему  уголовная  братва  благостно  урчала: «Наш
человек, хоть и завязавший… не скурвился, лишку не даст…».
Моя мать, надо признать, играла большую роль в укрепле-
нии авторитета прокурора Гаврилова. Яркая красивая женщина,
она притягивала людей. Наш дом, конечно, не считался велико-
светским  салоном,  о  таких понятиях  в  советские  времена  даже
не было слышно. Однако у нас собирались интересные и значи-
тельные личности - из раменской элиты и приезжие. В праздни-
ки  мама  устраивала широкое  застолье.  Накануне  Нового  года,
помнится,  лепили  пельмени.  Раскатывали  тесто,  тонко-тонко. 
44
 
Затем стеклянным стаканчиком выдавливали кружочки, в кото-
рые   раскладывали  фарш.  И  принимались  быстро  лепить.  Тут
блистал мой отец. Трудно поверить, но пока мы с мамой делали
по две-три штучки, он успевал слепить десяток пельменей. При-
чём,  они  у  него  получались маленькими,  но  пузатенькими.  За-
тем сотни  этих пельмешек вывешивали в специальной объёми-
стой сумке в форточку за окно, на мороз. За новогодним столом
они  пользовались  огромным  успехом.  Секрет  необычайной
вкусноты их, разумеется,  заключался не в сумасшедшей скоро-
сти,  с  какой  лепил  пельмени  отец (хотя  и  это  способствовало
изготовлению продукта), а в том, как мама приготовляла тесто,
и – особенно – фарш. Она вообще была волшебной кулинаркой.
Помнится, как в старости, будучи больной и прикованной к по-
стели,  руководила  она из дальней  комнаты мной,  затеявшим,  с
её подачи, варить борщ. Это было грандиозное действо в кухон-
ном  театре  одного  актёра,  абсолютно не  знающего роль и дей-
ствующего по подсказке суфлёра. Мама спрашивала, что проис-
ходит в кастрюле: что умягчилось, что всплыло, и тотчас отда-
вала приказание то-то положить, влить, вбросить. При этом по-
стоянно интересовалась цветом того, что постепенно превраща-
лось  в  борщ.  Мы  потом  несколько  дней   наслаждались  тем
«настоящим» борщом, и жена моя Ариша так и не поверила, что
его сварил я.
- Как можно по подсказкам из дальней комнаты, не глядя в
кастрюлю,  не  пробуя,  приготовить  такое  блюдо? –  вопрошала
она. – Не разыгрывай меня.
За нашим праздничным столом в Раменском  бывал первый
секретарь  райкома  партии Павел Георгиевич Бурыличев. Боль-
шой, шумный мужчина. Он, сделал неожиданную карьеру. Слу-
чилась беда: по какому-то недосмотру или из-за аварии Москва
оказалась  без  картошки.  А  она  являлась  основным  продуктом
питания в послевоенный период. И тогда Бурыличев, под свою
личную  ответственность,  велел  снять  в  электричках  скамейки
для  сиденья, и,  загрузив  вагоны  картошкой,  которая  скопилась
на раменских складах, отправил состав в столицу. О находчивом
и  смелом  руководителе  доложили  Сталину.  Тот  велел  выдви-
нуть секретаря Раменского райкома партии на пост председате-
ля Мособлисполкома. Бурыличев,  явно обогреваемый  симпати-
45
 
ей вождя,  заметно набирал политический вес в глазах кремлёв-
ского  руководства.  Ему  доверили  вести  партийно-
правительственное  торжественное  заседание,  посвящённое 30-
летию Великой Октябрьской революции, проходившее в Колон-
ном зале Дома Союзов. 
Накануне  его  назначения  председателем  правительства
РСФСР (указ уже был подписан Сталиным) случилась автоката-
строфа  и  Бурыличев  погиб.  Ходили  упорные  слухи,  что  его,
слишком быстро идущего по карьерной лестнице, убрали с по-
мощью шофёра-смертника. Говорят, что тот даже попрощался с
друзьями перед роковой поездкой. 
Жили  мы  в  Раменском  сначала  на  окраине,  неподалеку  от
станции Фабричная. Как-то размещались в двухкомнатной квар-
тире: мама, отец, я и мамины родители. 
 
Дора  Гурвич  с  вну-
ком.
 
Они  казались  мне
глубокими  стариками,
хотя,  по  нынешним  поня-
тиям,  были  просто  пожи-
лыми  людьми,  ведь  им
едва  по  шестидесяти  лет
стукнуло.  Бабушка  люби-
ла  отвечать  по  телефону,
держа  трубку  на  почти-
тельном  расстоянии  от
уха,  интеллигентно  отста-
вив  мизинчик.  Она  выго-
варивала  слова,  будто
диктовала,   с  жутким  ме-
стечковым акцентом:
-  Квартира  прокурора  товарища  Гаврилова.  Вас  слушает
Дора Калмановна.
Древний, по моему сопливому мнению, дед Берл работал на
продуктовой базе снабженцем, была такая специальность. В его
обязанность  входили  разъезды  по  крестьянским  хозяйствам 
46
 
района  и  скупка  у  них  продуктов.  Запомнил  его  несколько
мрачноватым,  неразговорчивым  человеком,  но  вдруг  расцвета-
ющим  доброй улыбкой на сильно морщинистом лице. Как бы я
изумился тогда, если бы узнал о давнем, дореволюционном по-
беге деда в Америку. Ничего романтического, а тем более, геро-
ического  в нём не проглядывало. Не могу  сказать,  какими  гла-
зами  я  стал  на  него  глядеть,  если  бы мне  рассказали  о  другом
вояже  Берла  Гурвича,  совершённого  им  в  первые  недели  вой-
ны… 
 
Берл Гурвич.
 
Минск ведь оказался в
числе  первых  советских
городов,  которые  подверг-
лись  бомбардировке 
немецкой авиации. А Кой-
даново, где жили Гурвичи,
ещё  ближе  к  границе.  Не
знаю,  как  произошло,  что
мой дед оказался в неожи-
данной для себя роли. Ему
пришлось выводить из-под
обстрела  и  наступающих
немцев целое  стадо  коров.
В  пути  к  нему  присоеди-
нялись  беженки  с  детьми,
старики –  в  основном
евреи, видно уже до них дошли слухи о карательных операциях
в  Польше,  других  местах  против  сынов  и  дочерей  израилева
племени. 
Как  это  стало  возможным,  чтобы  толпа  беженцев  и  стадо
коров во главе с моим дедом преодолели почти тысячу километ-
ров  из  Белоруссии  в  Подмосковье,  даже  представить  не  могу.
Ведь животным был необходим корм, стало быть, приходилось
делать длительные привалы. Благо, кругом расстилались поля с
недоспевшей пшеницей, рожью и другими  зерновыми  злаками,
которые не  успели  сжечь,  уничтожить,  чтобы ничего не доста-
47
 
лось  наступающему  врагу. Людям  тоже  нужна  кормёжка,  ноч-
лег.  Очевидно,  они  укрывались  от  дождя  и  непогоды  в  хатах
встречных сёл, а то и в шалашах, сооружённых из ветвей и хво-
роста  на  скорую  руку.  От  голода  спасало  молоко,  на  него  же
выменивали  у  крестьян  хлеб  и  другой  провиант. Доили  коров,
очевидно, мамашки-беженки. Готовили на кострах.
Сейчас  это  можно  назвать  подвигом,  а  тогда,  в 1941  году
этот  грандиозный поход воспринимался всеми, как нормальное
поведение  людей,  сплотившихся  перед  надвигающимся  наше-
ствием фашистов, и доверивших свою жизнь воле и разуму бы-
валого  человека,  каким  был  мой  дед. Он  удивился,  если  б  его
назвали героем. Не любил подобных высокопарных выражений.
И  вот  человек,  проделавший  такой,  полный  опасностей,
путь,  погиб  по  нелепой  случайности.  Зимой,  в  метель  возвра-
щался с работы домой вместе со знакомым товарищем. Остано-
вились  на  шоссе,  чтобы  пропустить  попутный  грузовик.  Дед
отступил  в  сугроб,  и,  как  только  автомашина  проехала,  вновь
шагнул на дорогу. Тут его ударил прицеп, который он не заме-
тили из-за мятущегося снега. Товарищ уцелел, а дед Берл скон-
чался на месте. Похоронили его в подмосковной Малаховке, на
еврейском  кладбище.  Спустя  сорок  лет  там  же  нашла  вечный
покой его дочь, моя мать Анна.
 
«Прокурорчик» превращается в Марёку
 
Папашина  правоохранительная  деятельность  отражалась  и
на  моём  житье-бытье,  а  вернее  будет  назвать  его  житьём-
битьём. В школе (с 1943 года пошёл в 1-й класс) меня никто по
поводу того, что я сын прокурора,  не трогал. Зато на улице до-
ставалось. Дело в  том, что прокурор Гаврилов  сажал  в  тюрьму
отцов  и  старших  братьев  моих  сверстников,  а  они  меня,  его
сынка, естественно, люто ненавидели. И стремились на всю ка-
тушку использовать возможность отомстить за «родную крови-
ночку», выместить на мне свои обиды. А проще говоря, измор-
довать «прокурорчика» - так меня прозвали. Пробовали сводить
со  мной  счёты «тет  на  тет»  или «тык  на  тык»,  одним  словом,
один на  один. Но  такие  поединки  оканчивались  для моих про-
тивников,  как правило,  плачевно. Сказывалось  то, что от при-
48
 
роды я был крепеньким пареньком, весь в своих родителей по-
шёл, к тому же после эвакуации уже достаточно отъелся, а про-
тивостояли  мне  вечно  голодные,  истощавшие  мальчишки.
Впрочем,  они  быстро  переменили  тактику:  стали  лупить  меня
скопом. Однажды я заявился домой, держа в руках оба оторван-
ных рукава зимнего пальто на вате. Мама пытала:
- Кто эти шалопаи? Я им уши оборву!
Но  я  молчал,  как
партизан на допросе. В
годы  моего  детства,
пришедшиеся  на  Вели-
кую  Отечественную
войну,  предательство
считалось  самым  по-
стыдным  и  жестоко
наказуемым  проступ-
ком: и в мире взрослых,
и в среде ребят.
 
Я,  ещё «прокурор-
чик»», с братиком Ва-
лериком.
 
Не  припомню  точ-
но, каким именно обра-
зом я подружился с од-
ним  пацаном,  который,
наконец, и защитил ме-
ня  от  постоянного  кол-
лективного  избиения.
Это  был  ярый  поборник  неписаного,  но  строго  соблюдаемого
правила, гласящего – «Двое в драку, третий в сраку» (извините,
опять  трудно  обойтись  без  грубоватого,  но  очень  точного  сло-
вечка).  Этот  пацан  и  встал  на  пути  тех,  кто  скопом  лупцевал
«прокурорчика».  А  прологом  тому  послужило,  по-видимому,
вот какое происшествие. 
Но начну слегка издалека. Примерно, через год, после того,
как мы обосновались в Раменском, около станции Фабричная, в 
49
 
стареньком  обветшалом  доме,  нам  выделили  двухкомнатную
квартиру  в  новом,  первом  в  городе  пятиэтажном  кирпичном
здании.  Когда  мы  туда  въехали,  оно  ещё  достраивалось. Одно
крыло уже обживалось, а в другом вовсю шли отделочные рабо-
ты. Обе  части  домины  соединяла,  на  уровне  крыши,  довольно
длинная арка. Уж не знаю, по какой прихоти её соорудили, то ли
из-за украшательского зуда архитектора, то ли потрафили  нуж-
дам военного ведомства – для расположения там зениток и при-
боров для обнаружения летящих целей. Нам же, мальчишкам та
арка  пришлась  очень  по  душе -  для  демонстрации  ловкости  и
бесстрашия. Преодолеть,  на  высоте  крыши  пятиэтажного  дома
(а это почти двадцати метров от земли), по узкой каменной тро-
пинке, полтора-два  десятка шагов, согласитесь, такое требует и
мужества,  и  твёрдости  характера,  и  даже  наплевательского  от-
ношения к собственной жизни. Всё  это, думаю, ценилось ребя-
тами во все времена. 
Когда я героически прошёл эту дорожку (врать не стану, не
помню – ползком или на своих двоих), тот самый пацан провоз-
гласил:
- Теперь, отныне и навеки Марёка мой товарищ и друг. Ко-
ли на него кто скопом потянет, тот будет иметь дело со мной!
Любили тогда пацаны красиво выражаться. 
Иметь дело  с парнем, у которого и отец, и  старшие братья
угодили в  тюрьму  за воровство и разбой, ежу понятно, никому
не было  охоты. Так  «Прокурорчик» был,  вычеркнут из  лекси-
кона уличной ребятни,  а ко мне на всю раменскую жизнь при-
клеилась  кличка «Марёка», напоминающая «маруха», «хавира»
и прочие словечки блатного жаргона. 
Но  как  же  его-то  звали,  дай  Бог  память!  Витюха-Колян-
Вован-Митяй?…
Некрасивый,  сутулый,  с  непомерно  длинными  руками,  се-
рым  лицом  и  бесцветными,  всклоченными  волосами,  он  был
прирождённым заводилой. Во главе с ним мы были непобедимы
в схватках «улица на улицу», «район на район».
Один  эпизод  той  драчливой  эпохи  запомнился  на  всю
жизнь. Но я о нём, до сей поры, никому не рассказывал и не
писал. Пришло  время  извлечь  его  из  прошлого,  чтобы  пока-
яться.   
50
 
Я стоял в длинной унылой очереди за хлебом, почти в са-
мом  хвосте,  вылезающем  далеко  за  порог  магазина.  Тут  на
улицу  вышел  вихрастенький  мальчишка. «Залининский», -
отметил  я  про  себя  с  удивлением  и  неудовольствием. «Зали-
нинские» – это те, что жили по другую  от нас сторону желез-
нодорожной линии. Они были лютыми нашими врагами. «По-
чему?» – спросите вы. Да потому, что жили по ту сторону же-
лезной дороги. «Разве это повод для вражды?» – не угомонит-
ся  иной  дотошливый  читатель.  Ответ  будет  повторен:  они
жили  за  линией!  Надо  понять  то  время,  диктующее  нравы,
кажущиеся теперь кому-то дикими. Шла война и мальчишки,
те, что не рискнули бежать на фронт, как бы разряжали  своё
воинственное  настроение  на   разборках  местного  значения.
«Врагов» отыскивали легко и, можно сказать, незатейливо: по
определению «наш –  не  наш». Наш  дом –  не  наш  дом,  наша
улица, не наша улица, и т.д., и т. п.…
Как  занесло  залининского паренька на нашу  территорию –
не  знаю. Может,  там,  у  них  хлеб  кончился,  или  слишком  оче-
редь  длинна?!  Но  теперь  мимо  меня  с  полбуханкой  хлеба  в
авоське нахально шагал недруг. Как мы сцепились, кто первым
начал  выяснять  отношения –  Бог  весть.  Возможно,  я  невинно
спросил:
- Ты чего здесь у нас шастаешь, залининская шваль?
А он, вероятнее всего, так же невинно ответил:
- Не твоё дело, жид пархатый!
Надо  признать,  мама  наградила  меня  вполне  узнаваемо-
семитской физиономией. И мне не раз из-за этого приходилось
пускать в ход свои скорые на расправу кулаки.
Итак, мы  сцепились. И  я ему крепко наподдавал – паренёк
оказался  хоть  и  не  робкого  десятка,  но физически  хлипким. А
очередь равнодушно глядела, как валтузят друг друга мальчиш-
ки, никто не вмешался, ибо, наверняка, побаивались, что остер-
венелые драчуны могут поцарапать их или покусать. Нет,  я не
торжествовал победу. Я в растерянности  глядел на  своего про-
тивника. Он плакал. Плакал не от боли. Плакал не от обиды, что
его побили. Он плакал от того, что в пылу драки уронил в гряз-
ную лужу драгоценные полбуханки хлеба. Как он теперь прине-
сёт его домой?! 
51
 
Так и встаёт передо мной этот мальчишка, размазывающий
по лицу  слёзы, обтирающий грязь с хлеба, отоваренного по кар-
точкам. Что его ждёт дома – жутко представить!
Не смогу простить себе ту «победу» 70-летней давности.
Но,  разумеется,  не  из  одних  драк  состояла  наша  ребячья
жизнь, были и другие утехи и развлечения. Зимой, например, мы
цеплялись крючьями за проезжающие грузовики, и катились по
обледенелой дороге, стирая подошвы валенок или сверкая, при-
мотанными верёвками к ногам «снегурками». Ну и доставалось
нам от родителей за это лихачество! Однако, самым захватыва-
ющим событием являлся набег на железнодорожный пакгауз, о
чём я обещал рассказать.
Постепенно  в  нашей  пацанской  иерархии  сложилось  так,
что возглавили ребячью ватагу Витюха-Колян и я, Марёка. Соб-
ственно  говоря,  ничего  привлекательного  в  этом  пакгаузе  не
было.  Унылые  ряды  контейнеров,  груды  ящиков…  Конечно,
здесь можно было шикарно поиграть в прятки: укромных месте-
чек – навалом. Но  это игра для малышни,  а мы  уже  серьёзные
парни,  способные  на  нечто  другое,  с  нашей  точки  зрения,  до-
стойное уважения. 
Я уже отмечал свои воровские наклонности, толкавшие меня
вместе  с другими высоковскими ребятами  таскать  турнепс  с кол-
хозного поля. Но то была самодеятельность, замешенная на жажде
приключений. Да и возраст мелких воришек был «от горшка – два
вершка». Здесь, в Раменском всё было иным: и возраст «налётчи-
ков»,  и  состав «банды»,  и  мотивы  наших  далеко  не  безобидных
налетов  на железнодорожный  пакгауз. Итак, мои  преступные  за-
датки, попавшие в благотворную среду, получили дальнейшее раз-
витие. Наш пацанский союз состоял в основном из младших брать-
ев и детей взрослых воров и налётчиков, которыми был полон го-
родок Раменское. Помимо того, что это был крупный железнодо-
рожный узел, притягивающий  криминалитет,  в нём  ещё  распола-
гался  громадный  рынок-барахолка –  раздолье  для  ворья  всех ма-
стей.  Но  младшая  поросль  от  всех  этих  щипачей,  карманников,
форточников и прочих бомбил и медвежатников, на рынок совать-
ся не смела. И профессионального мастерства ещё не хватало, да
там всё было расписано на «зоны обслуживания». Сунется чужак –
могут и замочить. 
52
 
Вот почему будущие уголовники оттачивали своё умение
безнаказанно  переступать  порог  закона -  на  железнодорож-
ном пакгаузе, который охранялся из рук вон плохо. Во всяком
случае, нам сторожа не попадались. Каким-то образом, стано-
вилось  известно,  что  в  это  заветное  хранилище  железнодо-
рожных  грузов  именно  сегодня  прибывают  ящики  со
жмыхом. Их-то мы и «шарашили». Поясняю для непосвящён-
ных: после отжима масла из различных зерен всё, что остаёт-
ся,  брикетируют  и  высушивают,  вот  и  получается  тот  самый
продукт,  за  коим  мы  охотились.  Причём,  сперва  нас  вполне
устраивал кукурузный жмых. Ну, сегодня, вряд ли малолетки
станут  грызть  эти  желтовато-коричневатые  сухари,  которые
нам  казались  очень  вкусными.  Но  позже  мы  наткнулись  на
серые плитки,  в  которых  виднелись  всеми  любимые  семечки
– то был подсолнечный жмых. Поверьте, мы испытывали, как
теперь  выражаются  в  рекламе  каких-нибудь «сникерсов»,
подлинное райское наслаждение, то есть, такой нам представ-
лялась  пища небожителей.
Самое  удивительное,  что  банда  наша,  возглавляемая Ви-
тюхой-Коляном (сыном  и  братом  матёрых  уголовников),  и
Марёкой (сыном  прокурора),  ни  разу  не  попалась  на  своём
недолгом  воровском  промысле. Может  быть  от  того,  что  всё
делалось «грамотно»:  засылались  разведчики-слухачи,  на
стрёме  стояли  самые  ушлые,  которые  чуть  что  свистели –
«атас», и мы давали дёру?
Что же это получается,  граждане-товарищи-господа? Полу-
чается, что детство моё прошло в драках и  воровстве? Память,
коварная дама, подсовывает из своих  закромов сплошь отрица-
тельные  примеры,  сплошной  компромат.  Однако,  стоит  в  ней
покопаться, и всплывут, никуда не денутся, более симпатичные,
совсем не криминальные картинки.
Первое,  что  неохотно  выдала  память,  почему-то  затормо-
женная  на  положительные  примеры  из  моего  прошлого,–  это
замечательное катание на собственном велосипеде. 
53
 
Фронтовой подарок
 дяди Семёна
 
Младший брат моей мамы, тот самый, который пел у нас в
доме,  не  испросив  разрешения  у  генерала  Гурьева,  утверждал
после войны, будто я спас ему жизнь. Случилось это, по его рас-
сказу, так. 
Семён Гурвич.
 
Когда его артиллерий-
ский  дивизион  двигался
уже по территории Герма-
нии,  в  одном  разбитом
домишке  он  обнаружил
роскошный  аккордеон.
Забрал  его,  решив  пода-
рить  любимому  племян-
нику, то есть, мне. Аккор-
деон  стоял  неподалеку  от
дяди Семёна,  когда  в  рас-
положение  артиллерий-
ской  батареи,  которой  он
командовал, влетел снаряд
(а может, то была мина), и
разнес  музыкальный  ин-
струмент  в  клочья.  Не  причинив  увечий  хозяину.  Так  излагал
дядя  то  невероятное  событие,  поглаживая  меня  по  голове,  и
приговаривая:
- Спаситель ты мой! 
Взамен  утраченного  аккордеона  дядя  Семён  привёз  мне
трофейный велосипед. Надо оказаться в том победном 1945 го-
ду,  что  бы  понять,  какое  значение  имел  тогда  для  мальчишки
такой подарок. Ни  в нашем доме, ни на нашей  улице  в Рамен-
ском  ни  у  кого  не  было  велосипеда.  Я  в  глазах  пацанов  стал
несусветным богачом. 
Это был мощный внедорожник,  тяжеленная машина, с ши-
рокими  шинами  для  езды  по  плохим  дорогам.  Практически  у 
54
 
всех ребят, если взобраться на седло, ноги не доставали до педа-
лей, поэтому приходилось кататься, скособочившись и просунув
ногу  в  раму.  Тяжело? Неудобно? Ага.  Видели  бы  вы  очередь,
которую  образовывали  желающие  прокатиться  на «марёкином
велике»! Для его хозяина не делали исключения, мне тоже при-
ходилось  вставать  в  очередь.  Таковы  были  железные  законы
улицы. Обладатель чего-либо и не позволяющий никому больше
попользоваться  заветным  этим «чем-либо»,  объявлялся «жадо-
бой», «жилой»,  с ним прекращали общаться,  его презирали, не
принимали  в  игры.  Разумеется,  мне  и  в  голову  не  приходило
стать «жадобой».
Можно  только  удивляться,  как  уцелел  велосипед  в  руках
моих сверстников - раменских неумех. Пацаны падали вместе с
ним беспрерывно и где попадя, но продолжали по очереди осва-
ивать навыки  велоезды. Даже  в  той  смешной и нелепой позе –
нога сквозь раму – каждый чувствовал себя великим гонщиком
или хотя бы мечтал им стать. Немецкая машина выдержала все
наши  издевательства,  и  служила  мне  до  конца  школьных  лет.
Именно на ней я участвовал в памятном мне велопробеге в Ка-
лининграде (Кёнигсберге). 
Он  проходил  по  бетонированному  шоссе  Кёнигсберг-
Берлин «Берлин-штрассе»,  естественно,  в  пределах  Калинин-
градской  области.  Первое  место,  насколько  помню,  занял  вы-
пускник школы № 21 Алексей Леонов,  будущий  космонавт. Я
там  пришёл,  увы,…  предпоследним.  Чего  же  вы  хотите:  в  те
времена, а это был 1952 год, велосипеды перестали быть редко-
стью.  Мой  тяжеленный  внедорожник  выглядел  среди  других
машин допотопным чудовищем. Почему же я пришел к финишу
не последним, кто оказался позади меня? Последним посчитали
мальчишку, сошедшего с дистанции.
Эти  соревнования  натолкнули  на  сюжет  первого  в  жизни
рассказа, который мы написали в соавторстве с моим одноклас-
сником Борей Колесниковым. «Финиш» называлось  сие произ-
ведение. Оно было опубликовано в областной газете «Калинин-
градский комсомолец», и  заняло второе место на  ею объявлен-
ном конкурсе. Так что моя журналистская  судьба начиналась  с
финиша! С лёгкой руки дяди Семёна, привёзшего мне с фронта
немецкий  внедорожник. И  раз  уж  я  заговорил  о  нём  вновь,  то 
55
 
чувствую себя обязанным рассказать о Семёне Борисовиче ещё
одну историю. Дело в том, что на войну, точнее, на передовую,
он  попал  после  окончания  артиллерийского  училища  в  звании
старшего лейтенанта. А  закончил  её в  звании…  старшего  лей-
тенанта. Так не бывает, скажет любой, кто знает, с какой быст-
ротой росли в званиях фронтовики. Что же он натворил, почему
застрял на том, с чем пришёл на фронт? А вот что.
Накануне  крупного  наступления  советских  войск  капитан
Семён Гурвич получил  приказ:  занять  со  своей  батареей  скрыт-
ную позицию и ждать специального сигнала для открытия огня.
Заняли.  Стали  скрытными.  И  что  же  вдруг  открывается  глазам
командира  батареи  в  утренних  сумерках?  По  открытому  полю,
миновав немецкие позиции, возвращается наша дивизионная раз-
ведка. А фашисты, видно, их застукали, и накрывают огнём. Раз-
ведчики  залегли,  но жизни  их,  считай,  кончаются –  вот-вот ми-
номётчики ударят по ним прицельно. И тогда капитан Гурвич не
выдержал – ведь он знал всех этих ребят, не впервой они совер-
шали  рейды  в  тыл  противника  через  батарею –  по  его  приказу
артиллеристы дали  залп и подавили фашистские огневые  точки.
В  результате  этой «самодеятельности»  артподготовка  перед
наступлением   началась  раньше  обозначенного  командованием
времени. Всего-то  на  несколько минут! Однако  капитан Гурвич
стал  рядовым.  Изначальное  звание  старлея  вернулось  к  нему
лишь к концу войны. Зато все 19 разведчиков были спасены.
Вы  не  замечали,  что  подарки,  сделанные  от  души,  порою
порождают  всяческие  истории,  окрашенные  доброй  улыбкой?
Не всегда напрямую, иногда – опосредовано. Трофейный внедо-
рожник  дяди  Семёна,  как  я  уже  говорил,  натолкнул  на  сюжет
первого  рассказа,  написанного  мной  вместе  с  одноклассником
Борей Колесниковым. 
Это наше первое печатное произведение мы нахально вкле-
или  в  тетради  в  качестве  заданного  домашнего  сочинения  на
тему «В жизни всегда есть место подвигу».
И получили, к своему  удивлению, по четвёрке! Попробова-
ли «качать  права»,  мол,  нам  за  рассказ  вручили  премию  в  об-
ластной  газете,  а  тут…  Чудесная  наша  учительница  русского
языка и литературы Елена Сергеевна (если память не изменяет)
пояснила:   
56
 
-  Балл  снят  за  то,  что  сочинение
написано не от руки. 
Заслуженный  щелчок  по  носу,
увы, пользы молодым литераторам не
принес,  скромностью  мы  тогда  не
страдали.
Вторая  история,  связанная  опять
же  с  тем  рассказом,  произошла  со-
всем  неожиданно.  Я  был  в  редакции
«Калининградского  комсомольца»,
как вдруг  зав литотделом хватает ме-
ня за рукав:
-  Слушай,  звонит  какой-то  по-
жарный начальник по вашу с Борисом
душу. Разыскивает авторов «Финиша».
Я взял трубку. Командирским голосом мне было доложено:
- С вами говорит начальник областного управления пожар-
ной  безопасности  генерал (такой-то)…  Это  вы  написали  про
мальчика, который тушил возгорание на скотном дворе?
Отпираться не было смысла, хотя начало разговора не сули-
ло,  по  моим  ощущениям,  ничего  хорошего.  Да,  мы  написали,
как  во  время школьных  соревнований по  велокроссу  лидер  го-
нок,  намного  оторвавшийся  от  основной  массы,  вдруг  увидел,
что около дороги  горит  скотный двор. Он, не  задумываясь,  со-
шёл с дистанции, и бросился помогать колхозникам тушить по-
жар. Как же  иначе мог  поступить  советский школьник,  комсо-
молец?! Но свою верную победу он упустил. А когда мальчиш-
ка, по завершении борьбы с огнём, вышел со скотного двора, то
увидел  рядом  со  своим,  лежащим  на  земле  внедорожником –
велосипеды всех участников соревнования. Такой вот советско-
комсомольский финиш велопробега.
Чем же был  взбудоражен  главный пожарник Калининград-
ской области, прочитав наш рассказ?
- Вы хорошо описали благородный и патриотичный посту-
пок мальчика и его товарищей, отважно участвовавших в туше-
нии возгорания на скотном дворе. Вам будет особая за это бла-
годарность.  Нами  заготовлен  приказ  о  награждении  главного
героя  и  поощрении  остальных  участников  пожаротушения. Но 
57
 
вы не указали номер школы, где все они учатся. Не указан и ад-
рес  скотного  двора,  на  котором  произошло  возгорание. Но  это
уже наша  забота: выявить,  где оно  случилось, кто виноват, по-
чему нас об этом не поставили в известность, даже если и спра-
вились с огнём своими силами.
- Так ведь это рассказ, - забормотал я растерянно, - литера-
турный вымысел, так сказать… Игра воображения... Фантазия… 
- Вы что же, всё это выдумали?! – изумился генерал. – У нас
за ложную тревогу, знаете, что полагается?       
Взаимопонимания мы не достигли. Выдуманные нами лите-
ратурные  герои (и их  авторы) остались без вознаграждения ка-
лининградских пожарников.
Ну,  а  если  бы  немецкий  снаряд-мина  не  уничтожил  пер-
воначальный подарок дяди Семёна? Я стал бы не велосипеди-
стом, а музыкантом? Вряд ли. Хотя и были упорные мамины
происки  в  этом  направлении –  она  мечтала,  чтобы  сыночек
играл на музыкальных инструментах. Помнится, отвела меня
к старенькой, седенькой  преподавательнице на уроки форте-
пиано. Пару  раз  та,  брезгливо морщась,  заставляла меня,  чу-
мазея, мыть  руки. А  я, почуяв,  что принесёт мне  освобожде-
ние  от музыкальной  каторги,  вновь  и  вновь  являлся  на  урок
грязнее  трубочиста. Время было  голодное, и несчастная пре-
подавательница терпела, сколько могла, дабы не потерять за-
работок. Но, наконец,  её интеллигентная натура не выдержа-
ла, и она выгнала меня.
На том мои муки не кончились. Кто-то из друзей нашей се-
мьи, видимо, учитывая мамины музыкальные планы-мечтания в
отношении  сынка,  на  день  моего  рождения  поднёс  скрипочку.
Как обрадовалась мама: «Как раз то, что нужно. Специально для
мальчика, на три четверти». Но рано она радовалась. Когда мы
уже собрались было идти на занятия к скрипичному преподава-
телю,  нам  сообщили,  что  тот  умер.  Вот  уж  поистине,  в  духе
чёрного  юмора:  узнал,  кто  набивается  к  нему  в  ученики  и  от
ужаса скончался!
Последней  маминой  музыкальной  попыткой  стало  при-
глашение к нам в дом молодого пианиста. Это произошло уже
не в Раменском,  а в Калининграде, куда мы переехали, и  где
приобрели пианино. Но сей музыкант был  замечен в ухажёр-
58
 
стве за мамой, и папаша спровадил его, к её огорчению и мо-
ей радости.
А ещё детские воспоминания уводят в село Раменского рай-
она, то ли Марфино, то ли Марьино, то ли и вовсе Софьино. Де-
ло  в  том,  что  в  послевоенные  годы  районных  руководителей
обязали шефствовать над колхозами и совхозами. Вот и проку-
рору Гаврилову выпало общественно-государственно-партийное
поручение. В  чём  оно  заключалось  в  деловом  выражении –  не
знаю. Запомнилось богатое по тем голодным временам застолье,
каковое устроил глава (то ли колхоза, то ли совхоза) в честь до-
рогого  гостя-шефа  с  женой  и  сыном.  Не  помню  тосты.  Зато
помню, как в разгар пиршества присутствующие дружно  зашу-
мели: «Просим Ивана Дмитриевича  спеть!» И  отец  запел  свою
любимую:
- Степь, да степь кругом,
Путь далёк лежит.
А во той степи
Замерзал ямщик.
А пел он, как я уже говорил,  замечательно. У него был  го-
лос,  напоминающий  Ивана  Козловского,  в  нем  слышался  ме-
талл.  Репертуар  весьма широкий,  обычный  для  тенора. Любил
он брать высокие  звенящие ноты, что явно нравилось слушате-
лям,  а  сам  певец  не  скрывал  любования  голосом  и  его  удиви-
тельными возможностями.
С  этой  деревней  связан  у меня и печальный  эпизод. Я  вы-
шел во двор дома, где нас принимали, и приблизился к кудряво-
му  пёсику  с  весёлой мордочкой,  который,  как мне  показалось,
был настроен игриво и  хотел познакомиться  со мной поближе.
Но этому дружескому порыву мешала цепь, на которую он был
посажен. 
Я  подошёл  на  достаточно  близкое  расстояние,  и  в  тот  же
момент весёлый песик бросился на меня! Надо думать, целился
он в горло, но в последнее мгновение я отшатнулся, и это спасло
меня, маленького дурочка - зубы рванули за плечо. Так я и воз-
ник на пороге избы:  зажав  рваный  укус  рукой, из-под  которой
обильно текла кровь. Весь в слезах – не от боли, а от сознания
предстоящей экзекуции – я сообщил хнычущим голосом маме:
- Я не виноват. Я её не трогал. Она сама куснула. 
59
 
Взрослые  засуетились. Меня перевязали и  тут же  отправи-
лись в город к врачам. Я отделался десятью болезненными уко-
лами  за науку:  к  собакам на цепи приближаться нельзя,  обяза-
тельно покусают – у них служба такая. А вот для весёлого пёси-
ка инцидент окончился куда печальнее – его пристрелили. Гово-
рили, что он бросился на меня, потому что был заражён бешен-
ством.
Другой  случай,  произошедший  в  том  селе,  можно  смело
назвать  трагикомическим. В деревне имелся пруд. Помнится, в
нём  отец  с  местными  рыбаками  вылавливал  бреднем  карасей.
Кто не знает, бредень – это сеть, растянутая на кольях, которую
волокут бродом по мелководью, буквально сгребая ею рыбу да-
же со дна. А караси любят прятаться в придонную тину и взвесь.
Улов  всегда  был  отменный,  а  караси,  зажаренные  в  сметане –
просто объеденье!
В  том  же  пруду  купалась  местная  детвора.  Увязался  за
ними и я. У них была в моде такая игра – брызгалка, с силой
зачёрпывая воду, посылать её в кого-нибудь. Но много не за-
черпнёшь. И мне пришла в голову замечательная идея: я снял
под  водой  трусики,  и  стал  брызгаться,  размахивая  ими,  как
пращёй. Но недолго продолжалось торжество моей изобрета-
тельской мысли. Мокрые, а посему скользкие трусики неожи-
данно выскользнули из моей руки, да и улетели неведомо ку-
да.  Сельские  ребятишки  поначалу  просто  завидовали  такой
предприимчивости  городского  мальчишки,  обретшего  столь
эффективное и грозное оружие для водной баталии. А когда я
внезапно  стал «безоружным»,  долго  надо  мной  потешались,
представляя, как придётся мне  голышом плестись в избу, где
нас приютили.
Уже посинелого от долгого пребывания в воде меня оттуда
извлекла мама, обернув любимого  сыночка полотенцем. Трусы
стали чьим-то сувениром, а уровень мелкого того пруда, повы-
сился от моих обильных слёз и соплей.
 
60
 
ПРОКУРОРША
Мою  маму  в  Раменском  и
уважали,  и  побаивались. Мужчи-
ны  при  общении  с  этой молодой,
вызывающе  красивой  женщиной
заметно  балдели.  А  представи-
тельницы  прекрасного  пола  ста-
новились  подругами,  почитатель-
ницами или  тайными  завистница-
ми. 
 
Анна Борисовна Гаврилова.
 
О том, что сказала, что сдела-
ла «прокурорша», тут же станови-
лось  известным,  обсуждалось  во
всем  городе.  Анна  Борисовна
Гаврилова  резко  выделялась  из
среды  жён   ответработников,  к
ней шли  за советом, у неё искали
поддержки.  Она  дружила  с  мате-
рью  всесильного  секретаря ЦК КПСС  Георгия Максимилиано-
вича Маленкова (считавшегося преемником Сталина) Анастаси-
ей Георгиевной. Ездила к ней, по-моему, в Кратово, где та жила
то ли на даче, то ли в каком-то доме отдыха для членов прави-
тельства и их  семей. В  те времена  такие приятельские отноше-
ния с  сильными мира  сего лучше всего поднимали авторитет в
глазах  окружающих.  Ведь  все  понимали:  прокурорша  могла
«замолвить  словечко»  там,  где  надо,  и  куда  простому  люду не
дотянуться. Впрочем,  и  нынче,  да  и  всегда  доступность  к  вла-
деющим «рычагами власти» ценилась весьма высоко. 
 Но  все же  не  только  из-за  подобных  связей  преклонялись
перед Анной Борисовной жители Раменского. Вряд ли они зна-
ли, что она занимала призовые места на среднеазиатских сорев-
нованиях по стрельбе и конной выездке, что она, будучи на Па-
мире, довольно прилично играла в русский хоккей. И то, как она
силой воли и духа выжила в холод и голод эвакуации, и сберег-
ла своего старшего сына, потеряв младшего. Зато из уст в уста 
61
 
переходила  такая,  приключившаяся  с  ней  криминальная  исто-
рия. 
Мама  регулярно  ездила  в  Москву –  к  собственным  род-
ственникам, и к родным мужа. Возвращалась, обычно, поздней
ночью. Я уже  говорил о  том, что Раменское буквально кишело
уголовниками. Но ее это не пугало и не останавливало. В пустой
электричке далеко за полночь к одинокой пассажирке стал при-
глядываться  какой-то  малый.  Кепарь,  чубчик,  фикса,  прохоря,
руки в наколках – всё чин-чинарём, полный набор внешних при-
знаков уголовника.
Вышли  вместе  на  конечной  остановке –  в  Раменском.  В
электричке малый браться за дело не стал, ибо знал, видимо, что
там ходит из вагона в вагон милицейский патруль. «Опытный»,
- решила мама, и стала ждать развития событий. Малый догнал
её и вынул нож:
- Жить хочешь? Давай деньги и бирюльки!
Мама  сунула  руку  в  карман,  оттопырила  его,  наставив
скрытое в кармане дуло:
- Нож брось. Стреляю без предупреждения.
Грабитель  бросил  нож. Мама  привела  его  в  отделение ми-
лиции при  станции, и  сказала несколько удивлённому  этим  яв-
лением дежурному:
- Берите голубчика.
А  затем  вынула  из  кармана  руку  с  взведённым  пальцем,
изображавшим  наган,  и  со  смешком  бросила  бандиту-
неудачнику:
- Пу, дурашлёп!
Надо ли говорить, что на следующий день весь город гудел?
«Слыхали:  прокурорша  повязала  вооружённого  бандита?» «Он
на неё автомат наставил… А она, раз-два, и обезоружила!» Слу-
хи множились.
Особенно  возрос  её  авторитет,  когда  в  Раменское  прибыл
эшелон  с  эвакуированными,  возвращающимися  туда,  где  они
раньше  жили. Женщины,  дети  и  старики –  по  большей  части
оборванные  и  все  поголовно  с  голодным  блеском  глаз. Мама
организовала сбор средств и еды для этих несчастных, она ведь
хорошо запомнила, как её с отощавшим и больным сыном спа-
сал от голода и хворей майор Барсуков на обратном пути домой. 
62
 
Прибавляло ей популярности и то обстоятельство, что у нас
бывали в доме и угощались многие гастролёры, выступавшие во
Дворце  культуры  ткацкой фабрики «Красное  знамя». Я  запом-
нил  двух:  солиста  Большого  театра  Пасечника  и  чтеца-
пародиста Владимира Хенкина. Чуть визгливый голос последне-
го, читавшего рассказы Михаила Зощенко, мне слышится до сих
пор.
И ещё эпизод, особенно поразивший моё детское воображе-
ние. 
В Раменском районе расположен ипподром. Мама частень-
ко  бывала  там,  с  отцом  или  одна.  Она  ведь  была  отчаянной
наездницей,  страстно любила лошадей и в бытность в Средней
Азии с большим удовольствием участвовала в конных соревно-
ваниях  и  на  бегах.  Как-то  на  Раменский  ипподром  наведался
Семён Михайлович Будённый. Мама познакомилась с «первым
конником»  Страны  Советов,  горячо  обсуждала  с  ним  лошади-
ные проблемы. 
Но меня  поразил  не  сам факт  явления фанатам  ипподром-
ных  игрищ  Семёна  Будённого,  а  то,  что  заслуженный  кавале-
рист, кумир молодёжи,  герой Гражданской войны, командовав-
ший  легендарной 1-й Конной  армией,  кормил  понравившегося
ему жеребца… печеньем. Это когда и хлеба-то вдоволь не всем
гражданам хватало.
 
Семейство Коганов
 
Именно  к  ним,  Коганам,  постоянно  ездила  в Москву  моя
мама. Глава семьи, почтенный дядя Яков (сколько помню себя,
его так называли все, хотя,  вообще-то, мне он приходился дво-
юродным дедом), тот самый, что с родным моим дедом Берлом
и босяком Шмулем делали революцию в Койданове, был женат
на Сарубейле, сестре моей бабушки Двойры. 
В памяти отложилось имя Сарубейля, хотя все звали её тё-
тей Соней,  я,  в  том  числе. Вдруг  стало  любопытно:  что  это  за
имечко такое, экзотическое. Сунулся в энциклопедию еврейских
женских имён. Батюшки-светы! По-видимому, у неё было двой-
ное, составное имя: Сара-Бейла.   
63
 
 
Сарубейля  и её дочь Галя.
 
И как это родители угадывают будущность ребёнка! Ну, по-
ложим, Бейла–это на идиш красивая, угадать было не трудно –
девочка  родилась  именно  красивой. Но Сара –  это  властитель-
ница,  а  почём  было  знать  папаше  и  мамаше,  что  вырастёт  их
дитё царственно властной женщиной?! 
Однако, и с именем второй дочери тоже угадали – Двора –
это  пчела,  а  дорогая,  Дора  Калмановна  была  хозяйственна,
именно как пчёлка. И, наконец, Хана, любимая мама, это опять
же – приятная, красивая. Кто ж с этим поспорит!   
Коганы  жили  в Москве  на  Переяславке –  в  конце  Боль-
шой Переяславской улицы, одном из самых бандитских угол-
ков  столицы. Так  об  этом местечке  толковали  во  время  вой-
ны. И ничего, патриархальная еврейская семья вполне уютно
уживалась  рядом  с  воровскими  притонами. Дядя Яков  читал
большевистскую  газету «Правда»,  тётя  Соня,  не  очень-то
прячась,  приторговывала  сахарином.  В  те  времена,  когда
большинству  советских  граждан  зачастую  приходилось  пить
чай «вприглядку»,  сахарин  являлся  достойным  и  доступным 
64
 
по  цене  суррогатом  сладостей.  Трудно  представить  сейчас,
что  тогдашние   ребятишки,  получая  только  на Новый  год, 1
мая  и 7  ноября  в  так  называемых  праздничных  подарках  по
несколько карамелек, были вне себя от радости.
 
 
Семейство Коганов: Галя,  отец Яков, Арон, Циля, Рая,
Лёва. И сестра матери Сарубейли - Дора Гурвич.
 
Раиса Яковлевна.
 
Было бы заблуждением думать,
что  сахариновый шахер-махер  был
вынужденным  промыслом,  позво-
лявшим  большому  семейству  Ко-
ганов оставаться в тяжёлую годину
наплаву. «А что вы хотите? - сказа-
ла бы тётя Соня, - Да, две старшие
дочери, чтоб у них  всё было хоро-
шо, выбились в люди, стали врача-
ми.  Да,  старший  сын,  дай  бог  ему
здоровья,  добил-таки  учёбу,  и  ра-
ботает адвокатом. Но материнское сердце, разве не болит, видя, 
65
 
как они живут на свои, кровно заработанные копейки? А млад-
шим, что – не надо кусок хлеба с маслом?». Итак, приглядимся к
ним поближе. 
Старшая дочь, Раиса Яковлевна – самая правильная, самая
советская  натура  в  этом,  ну,  скажем,  не  совсем  праведном,  по
меркам Страны Советов, семействе. Она была прекрасным вра-
чом, и дослужилась,  кажется, до  главврача  клиники,  в  которой
прослужила всю трудовую жизнь. 
Долгие  годы  после  выхода  на  пенсию  её  навещали  сослу-
живцы, бывшие подчинённые. Это дорогого стоит. А вот личная
жизнь её, можно считать, не очень удалась. Первый муж, горячо
любимый ею, красавец, аккордеонист, душа общества, любимец
всех Коганов, рано умер. Дочь, Ирочка, получилась фигуристой
красивой  девушкой.  Одно  время  родственники  со  всех  сторон
усиленно пытались нас поженить. Но мне, тогдашнему студенту
ВГИКа она казалась недалёкой мещанкой, «тряпичницей». Да, и
она, по-моему, не испытывала ко мне нежных чувств. Пожалуй,
единственное, что у нас и было общего –  это день рождения –
мы родились 1 января.  Я в 1936, Ира в 1938 году. Так что мы -
козероги. 
Казалось бы, хоть  с дочкой Раисе Яковлевне повезло:  вид-
ная  девочка,  школу  закончила  медалисткой,  поклонников –
длинный хвост. Ан, и тут облом: любимая Ирочка умотала в Со-
единённые Штаты Америки. Правда, устроилась там более чем
прекрасно. Удачно  вышла  вторично  замуж,  каким-то невероят-
ным  путём  попала,  ни  хухры-мухры,  в  служащие  Госдепарта-
мента США. Помню, как она приехала к матери на побывку, вся
такая  заграничная из себя,  расфуфыренная, штатовская, одним
словом. 
- Марик,- кричала она через стол, за которым, помимо меня,
сидели и пировали в честь приезда Ирочки близкие родственни-
ки,- Марик, у тебя есть хоть один доллар в кармане? А у меня их
три тысячи на карманные расходы… Марик, тебя могут выгнать
из твоей газетки в два счёта и в любой момент. А меня, служа-
щую Госдепартамента, не могут уволить по-жиз-нен-но! До са-
мой  пенсии!  Понял  Марик!  Наш  Рони  самый  замечательный
президент,  я  его  называю  Рони,  и  ничего  не  боюсь.  А  ты  мо-
66
 
жешь  своего Михал Сергеича назвать Горби? Да  тебя  тут же  с
треском вышибут с работы и из партии. 
Почему-то  хорошо  запомнились  её  слова,  а  мои  горячие
возражения затерялись в глубинах памяти… 
Много позже, когда я однажды позвонил тёте Рае, она мне
сообщила, что у неё гостит Ирочка. К тому времени заокеанская
моя  двоюродная  сестричка  потеряла  и  американского  мужа,  и
единственного сына, и наконец-то, вышла на ту самую пенсию,
на которую её имели право отправить взамен увольнения.
- Ты хочешь с ней поговорить?- спросила Раиса Яковлевна.
 
Ира.
 
Не  успел   я
ответить,  как
услышал  гром-
кий,  испуган-
ный шёпот Иры:
-  Ну,  мама,
зачем мне с ним
говорить? 
  Мать  всё-таки
всучила  ей  те-
лефонную  труб-
ку,  и  мы  обме-
нялись  ничего
не  значащими,
ни  к  чему  не
обязывающими
фразами.  Поду-
мав,  я  вспом-
нил,  как  эта
служащая  Гос-
департамента,
когда  отноше-
ния  между
нашими  страна-
ми покрылись инеем, канули в прошлое и Рони, и Горби, упорно 
67
 
избегала  общения  со мной,  даже не  давая  своего  электронного
адреса и не желая потолковать по скайпу. Ах ты, верноподдан-
ная американка! Даже на пенсии она не хотела, чтобы её заподо-
зрили в связи с российским журналистом.
Теперь черёд средней дочери Коганов. 
Красивая  женщина.  Когда  они  вдвоём -  Анна  Гаврилова,
моя мать, и Галя Коган, моя  тётя, шикарно  одетые,  в  обалден-
ных шляпках, в перчатках по локоть, шли по Москве, «вся улица
на них заглядывалась». 
 
Галя и Анна.
 
Она  была
зубным  врачом.
По  разговорам,
отличным  зуб-
ником.  Но  при
моих  постоян-
ных  проблемах  с
зубами,  я  даже  и
не  помыслил  за-
браться  в  её  зу-
боврачебное
кресло.  Так  и
повыдёргивали
мои  зубья,  рав-
нодушные  к
улыбкам  и  оска-
лу  моего  рта,
чужие  стомато-
логи. 
Вот ведь, как
интересно,  стоит
она  перед  глаза-
ми,  эта  Галина
Яковлевна,  тётя
Галя, а  сказать о ней что-то выдающееся не могу, не помню.
Так что, плавно перейду к старшему сыну Коганов, Арону. О 
68
 
нём,  впрочем,  тоже  особенно  не  очень-то  много  могу  сооб-
щить. Знал я только, что он хорошо был устроен в жизни. По-
лучил высшее юридическое образование. И почему это евреи
всё больше по медицинской или юридической части пристра-
иваются?! Во время войны каким-то образом избежал призы-
ва,  хотя  на  здоровье,  кажется,  не  мог  пожаловаться.  Его
младший брат Лёва тогда ещё приставал к нему, как правило,
при посторонних: 
Лёва Коган.
 
-  Арончик,  пойди  на
фронт, убей хотя бы одно-
го  немца.  Война  сразу
кончится.
-  Молчи,  дурак,-  ши-
пел Арон.
Видимо,  адвокатом  он
был  хорошим,  во  всяком
случае,  сумел  купить
большую  кооперативную
квартиру  в  центре  города.
Однако,  когда  сыны  изра-
илевы  потянулись  на  Зем-
лю  обетованную,  Арон
покинул СССР.
Самое поразительное,
что  эта,  типично  еврей-
ская,  семья  совершенно  органично  вписалась  в  криминоген-
ный  район.  Более  того,  младшая  дочь,  Циля,  была  и  вовсе
своей на все сто среди уркаганов, она даже имела в этой среде
кликуху – «Цилька Лаковые Сапожки». Я  об  этом  с  изумле-
нием узнал, когда она, уже  замужняя матрона,  взяла меня на
вечерок,  где  собрались на бывшей «малине» бывшие уголов-
нички. 
Ну, и публика там собралась! Карманник, домушник, щи-
пач, фарцовщик, катала… Запомнился  лысоватый,  совершен-
но  квадратный  человек  с  выпученными  зенками,  кандидат
каких-то наук, доцент столичного технического вуза. 
69
 
Циля мне пошептала: «В большом порядке был человек. Он
- медвежатник, сейфы, как консервные банки потрошил. И кли-
куха у него была подходявая – Шпрот».
Собравшиеся попили водочки, закусывая селедкой, картош-
кой,  сваренной  в мундире,  черняшкой. Попели  блатные  песни.
Покопались  в  былом  и  прошлом. «А  помнишь,  как  Васька
надрался в лоскуты!» «Не забыл, как мороженым облопались до
ангины!» Любопытно и странно: о криминальных своих похож-
дениях и подвигах практически никто даже не упоминал. Одна-
жды только кто-то, захмелевший, произнёс с мечтательной тос-
кой – «А  помнишь,  как  наш  катала  обштопал  залётного   ката-
лу?» И тут же его урезонили: «Ну, зачем об этом?». 
 
Циля.
 
Между  прочим,
Циля  была  един-
ственной  женщиной
на  этом  сборище  во-
ров  и  громил,  пере-
ковавшихся  с  годами
в  законопослушных
советских  граждан.
Относились  к  ней  с
«суровой  мужской
нежностью».  Как  и  в
прошлом.  А  собира-
лись  они  один  раз  в
год, в какую-то доро-
гую им  всем дату, не
для  воспоминаний  об
воровских  приключе-
ниях,  а  чтобы  уви-
деться  с  друзьями
такой  непутёвой,  но
такой  замечательной
поры -  юности.
Встретиться. Поболтать. О нынешнем житье-бытье, о семейных 
70
 
заботах, неурядицах на работе, о «сволочуге начальнике», о де-
тях, которые «достали своими запросами»…
А ещё Циля повела меня на свадьбу. Еврейскую. Это нечто!
Вообразите себе ГУМ, когда туда во времена всеобщего де-
фицита «выбросили»  копчёную  колбасу. Плохо представляете?
А  подземный  переход  на  станцию метро «Охотный  ряд»  в  час
пик? Опять  не  ощущаете  себя  сдавленным  со  всех  сторон  так,
что глаза у вас вот-вот выскочат из орбит? Нет. Не жили тогда.
Не доводилось. Ну, что с вами поделаешь! Тогда милости прошу
в малогабаритную московскую  квартиру,  куда  непонятным  об-
разом набилось не меньше ста человек. Старающихся перекри-
чать друг друга. Отчаянно размахивающих руками. Вот, подыс-
кал  подходящее  сравнение:  так  выглядел  революционный
Смольный накануне Октябрьского переворота. Опять не угадал?
Тогда скажу проще: теснее было только сельдям в бочке.
В  этой невообразимой  толчее,  суматохе и  всеобщей нераз-
берихе моя проводница Циля ухитрилась добраться до жениха и
невесты. Они  стояли  в  центре  толпы,  пунцовые  от  волнения  и
неимоверной жары и духоты. С перепуганными физиономиями.
По-моему, плохо понимая, что вокруг происходит. А рядом суе-
тился  старичок  в  талесе  и  тюбетейке. Он  отчаянно  взывал  до-
вольно зычным голосом:
- Дайте же, наконец, что-нибудь на голову молодых! В этом
доме найдётся какая-нибудь трапка?!
Окружающие  совали  ему носовые платки,  видимо полагая,
что  он  собирается  обтереть  вспотевших жениха  и  невесту. Но
старичок –  это  был  раввин –  сердито  отвергал  такие подноше-
ния.  Наконец,  принесли  трапку –  кусок  материи,  похожий  на
детскую простынку. Четверо  рослых  дружка жениха,  слушаясь
указаний раввина, ухватились  за  концы  этого импровизирован-
ного полога, и растянули его над головами молодых. Получился
балдахин. Старичок тотчас успокоился и стал неожиданно мощ-
ным,  перекрывающим  многоголосый  гвалт,  дискантом  читать
полагающийся молебен.
Можно  было  бы,  наверное,  сравнить  сие  действо  с  перво-
майской  демонстрацией  в  сумасшедшем  доме.  У  всех  присут-
ствовавших были  совершенно  счастливые лица,  свидетельство-
71
 
вавшие,  что  еврейская  свадьба идёт по  всем многовековым  ка-
нонам.   
О Циле можно было бы прибавить, что вышла замуж она по
любви за парня из криминальной среды. Кончил тот свою непу-
тёвую жизнь плохо: его, по слухам, арестовали за какие-то дела,
в  отделении милиции  допрашивали «с  пристрастием»,  а  потом
выбросили  на  улицу.  Его,  мёртвого,  обнаружили  случайные
прохожие. В морге мастера своего дела загримировали ссадины
и кровоподтёки. В гробу покойный выглядел вполне достойно. 
Цилины дети разнились по характеру. Старший сын – Вить-
ка пошёл, пожалуй, в бабку, в нём прорезалась торговая жилка.
Он выбился в директора магазина. А младший – Аркашка уна-
следовал  папашин  залихватский  характер,  вырос  хулиганом  и
шалопаем.
Я подозреваю, что моя мама регулярно наведывалась к Ко-
ганам не только из-за родственной привязанности. В Москве, в
конце концов, жил старший её брат Аркадий с женой и сыном,
каковых она не очень-то баловала визитами. Тут, в этих поезд-
ках из Раменского в столицу, наверное, укрываются таинствен-
ные взаимоотношения с тётей Соней (уж буду называть её так,
как привык в юности) на почве бытового предпринимательства.
Не  исключены  торговые  операции  с  сахарином,  а может  быть,
они  занимались и  более  серьёзными  делишками. На  эту мысль
наводит эпизод, приключившийся в Минске, ещё до окончания
войны. 
Чего нас  занесло  туда – маму,  тётю Соню и меня,  восьми-
летнего мальчишку – не могу  сказать. Да  только помню:  было
жарко, меня на улицу не пускали, я томился в чьём-то доме. А
взрослые  сидели  за  столом и  что-то  обсуждали. Как  вдруг под
окном послышались  голоса, мама  с  тётей выглянули наружу, и
почему-то засуетились – это я хорошо запомнил. Затем произо-
шло нечто, удивившее меня, а посему тоже отложившееся в па-
мяти. Мама сказала:
- Маричек,  сыночек,  иди  погуляй  на  улицу,  поиграй  в  пе-
сочнице.
А тётя добавила:
- Вот тебе монетки, можешь поиграть ими. Только не поте-
ряй. 
72
 
Надели  курточку –  это  в  жару-то -  и  ссыпали  в  карманы
большие пятачки. Они были тусклого жёлтого цвета. Меня вы-
проводили  через  черный  ход на  задний двор,  где  я и принялся
играть  в «расшибалочку»  этими  крупными монетками. Тогда  я
не  отметил,  что  они  сильно  отличались  от  обычных  пятаков.
Позже меня отвели домой. Монетки забрали.
Несколько  лет  спустя,  когда  я  припомнил  этот малопонят-
ный эпизод, мама рассмеялась:
- «Пятачки»,  глупенький,  были  золотыми монетами. В  тот
день к нам наведалась милиция. Для проверки документов. То-
гда  их  часто  проверяли.  Вот  и  отправили  тебя  с «монетками»
подальше от посторонних любопытных глаз…
Думаю, и в Москве тётя Соня с мамой продолжали тайные
«игры» с теми жёлтыми кружочками. Знал ли об этом мой отец,
прокурор  Гаврилов?  Вряд  ли. Правда,  ему  пришлось  однажды
поучаствовать в криминальной истории, приключившейся в се-
мействе  Коганов.  Влипла-таки  со  своими  дружбанами  Циля-
Цилька-Лаковые Сапожки. То  ли  её,  стоявшую  на  стрёме, «за-
мели мусора», то ли взяли на реализации ворованного барахла.
Родня побежала на поклон к прокурору Гаврилову. Кстати, как
ни странно, вся многочисленная мамина родня очень его уважа-
ла.  За  выдержанный  нрав,  немногословность,  за  верность  дан-
ному  слову.  Уж  какие-такие  связи  в  столичных  правоохрани-
тельных органах он использовал – бог весть. Но в результате его
хлопот Цилька-шалава выскочила из КПЗ, как ни в чём не вино-
ватая.  Хотя,  подозреваю,  грозил  девушке  реальный  тюремный
срок.
Чтобы закончить повествование об этом семействе, приведу
забавную подробность: старших сестёр – Раю и Галю – я вели-
чал тётками и на «вы», так же, как и их мать – тётю Соню, хотя,
строго  говоря,  она  приходилась  мне  двоюродной  бабушкой. А
младшая  поросль  Коганов  у  меня  обходилась  именами:  Арон,
Циля, Лёва, и обращался к ним  на «ты». Интересно, что самый
молодой из них, рождённый Сарубейлей в возрасте, как судачи-
ли потихоньку за её спиной, «когда уже неприлично рожать де-
тей»,  был моложе меня,  его  племянника,  на  два  года. У «дяди
Лёвки»  было  не  всё  в  порядке  с мозгами,  на  работу  его  брали
только чернорабочим, курьером, а самым лучшим местом, куда 
73
 
он  устроился –  это  печатником  в  типографию.  Зато  парень  он
был  добрейший  и  бесхитростный,  из  тех,  кого  обманывать –
просто грех.
 
Калининград-Кёнигсберг
 
Осенью 1947 года мы переехали в столицу бывшей Восточ-
ной Пруссии Кёнигсберг, получивший имя «Всесоюзного старо-
сты» Михаила Ивановича Калинина через месяц после его смер-
ти – в июле 1946 года. Любопытно, что два города, названные в
его честь ещё в тридцатые годы – Калинин и Калининград Под-
московный,  обрели  другие  имена.  Первый  стал  опять,  как
встарь, Тверью, другой почтили памятью о более политкоррект-
ном  лице –  Сергее  Павловиче  Королёве.  Хочется  догадаться,
доколе продержится последний город имени «Всесоюзного ста-
росты»? Между прочим,  такую кликуху,  ему дал Лев Троцкий,
правда, она  звучала как «Всероссийский староста». Потом Рос-
сия превратилась в СССР, и глава законодательного органа стал
рангом выше.
Отец  уехал  на  место  нового  жительства  раньше  нас –  его
жены и детей. Надо было подобрать жилище. При переселении
на Памир, в Высоковск, Раменское, ничего выбирать не прихо-
дилось. По приезде  новосёлам вручали ключи от комнаты или
квартиры, и, милости просим, обустраивайтесь! Иначе обстояло
в  Калининграде-Кёнигсберге.  Когда  мой  папаша  туда  завербо-
вался (это так называлось), в городе оставалось не очень много
прежних  хозяев –  немцев. Вроде  бы,  десятки  тысяч. А  всего  в
столице Пруссии (1939 г.)проживало 370 тысяч. Представляете,
какой  это  был  город-сад,  если  по  территории  он  равнялся  Ле-
нинграду, в котором  тогда же числилось два  с половиной мил-
лиона жителей! Не смотря на значительные разрушения, в горо-
де имелось немало уцелевших жилищ.
     Вновь  прибывшему  прокурору  было  предложено  не-
сколько вариантов - не квартир, а домов. И всё на одной улице,
носившей  вполне  советское  название –  Волочаевская (в  честь
местечка на Дальнем Востоке,  где произошло  одно из  главных
сражений Гражданской войны). 
 
74
 
      И останутся, как в сказках,
      Как манящие огни
      Штурмовые ночи Спасска,
      Волочаевские дни. 
     Отец  выбрал  особняк,  утопающий  в  деревьях. Когда  он
прибыл наутро с вещами, возле особняка маячил вооружённый
военный постовой. Оказалось, какой-то шустрый полковник об-
любовал приглянувшееся папаше жилище, и осмотрительно  за-
щитил  его  от  чьего-либо  вторжения.  Пришлось  отцу  доволь-
ствоваться соседним домом. Тот был менее внушителен, деревья
пореже и пониже, а на чердаке даже обнаружилась, раздроблен-
ная   залётным  осколком,  балка  перекрытия.  Но  особняк  был
двухэтажный,  пятикомнатный,  с  обширным,  тоже  пятикомнат-
ным,  подвалом  с  бетонными  полами.  Низкорослые  деревья,  в
отличие  от  высоких  голубых  елей  и  пирамидальных  тополей
соседа,  были  обильно  плодоносящими  яблонями,  грушами  и
вишнями. 
Мы прибыли в Калининград, можно сказать, впятером: ма-
ма, я, младший братик Валерка, домработница Мотя и ещё один
ребёнок, от бремени которого мама готовилась разрешиться по-
ближе к Новому Году. Ещё один Гаврилов родился в конце фев-
раля 1943  года,  и  получил  имя  по  наследству  от  погибшего  в
эвакуации Валерика. А Мотя появилась у нас в Раменском, пе-
ред  самым  отъездом,  её  привели  родители,  которым  в  их  де-
ревне кто-то сказал, что «прокурорша» ищет помощницу по хо-
зяйству,  в  ожидании  прибавления  семейства.  Они  сидели  в
нашей квартире, напряжённые, смущённые, и всё твердили пун-
цовой от возбуждения дочке:
 - Ты уж, тово… слушайся Анну Борисовну… Ты уж, не ба-
луй… Делай, чего скажут…
Одним  словом,  давали  совершенно  не  нужные  и  бесполез-
ные  советы  деревенской  застенчивой 16-летней  девушке,  кото-
рая впервые попала в город, и пугалась буквально всего. Для неё
ведь  было  многое  внове:  и  кухня,  и  сантехника,  и  телефон…
Мотя  лупала  глазами,  согласно  кивала  головой  на  каждую  ре-
плику  своих «стариков»,  и  отчаянно  заливалась  краской. Надо
сказать, что девушка была, ну, будто  со  старинной открытки –
кровь с молоком. 
75
 
 Мама сказала родителям:
- Не беспокойтесь. Будет у нас как дочь.
Осваивались  мы  на  новом  месте  довольно  энергично. Ме-
бель отец начал покупать ещё до нашего приезда. Это было не
трудно – на рынке немцы продавали её очень дёшево, стремясь
при этом выменять на хлеб и другие продукты. Думаю, они жи-
ли  впроголодь.  А  картины,  напоминающие  блокадный  Ленин-
град, когда на тачке или саночках везут труп близкого человека,
для  Калининграда  были  не  редкость.  Зима 1947-48  годов  там
выдалась не по- балтийски суровой, доходило до минус 33 гра-
дусов.  Такая  погода,  отягощённая шквальными  морскими  вет-
рами, и для здоровяков была не в радость. А ослабленным недо-
еданием и различными хворями немцам, не привыкшим к таким
жутким  морозам,  она  оказалась  просто  смертельной.  Вот  они,
бывало,  и  падали  замертво  посередь  улицы. То,  что  сотворили
воины  вермахта  в  России,  и  что  стало  злым  уделом  блокадни-
ков, теперь обрушилось по воле стихии на их детей, жён, мате-
рей,  стариков  здесь,  в Восточной Пруссии. Несчастные  немцы
меж собой с ужасом поговаривали, что это, мол, некий мистиче-
ский Сам-Иван привёз сибирские морозы на их землю.
Усадьба наша располагалась рядом с немецким кладбищем,
простиравшимся прямо  за  забором. Я, как и всякий мальчишка
был необузданно любопытен, а по сему, можно сказать,  дневал
и  ночевал  на  кладбище,  где  всё  было  в  диковинку. Словно  по
линейке  расчерченные  улочки-аллейки  с  рядами  одинаковых
ухоженных могил в каменном обрамлении и с обязательной ке-
рамической очень красивой раскрытой библией. Их потом с ве-
сёлым гиканьем разбивали наши ребятишки, ура-патриоты. Так
они запоздало мстили (по собственному выражению) «гитлеров-
скому  отродью».  То,  что  покойнички  старого  немецкого  клад-
бища, надо думать, и не слыхивали о бесноватом фюрере – вряд
ли  понималось  или  принималось  малолетними  советскими
мстителями.  Но  об  этих  и  других  проявлениях  залихватского,
бездумного варварства соплеменников в бывшей столице Прус-
сии надо говорить отдельно.
Сразу у входных ворот кладбища находилась небольшая ча-
совенка. Я нередко видел, как туда свозили на тележках, а зимой
на саночках трупы немцев. На гробы, вероятнее всего, не хвата-
76
 
ло  досок,  поэтому  умерших  от  голода  и  болезней  немцев  их
близкие или специальные похоронщики обматывали смоляными
канатами, бухтами которых был полон морской порт Калинин-
града.  Складывали  эти  кули  с  мертвяками,  как  обычно  грузят
мешки с мукой, - навалом, штабелями. Наверное, и хоронили их
в  братские  могилы.  Выполнить  привычный  ритуал  похорон  у
оставшихся в городе жителей не было ни сил, ни средств.
Однажды мама хватилась Валерика, моего младшего брати-
ка: в доме нет, в подвале тоже нет, во дворе не видно. На улицу
ускользнуть малец не смог бы, калитка на запоре, он его не ото-
мкнёт. Прикинули и решили, что малец пошёл путешествовать
на  кладбище,  проникнув  туда  через  дырку  в  сетке  забора. Там
мы его и обнаружили. В часовенке. Он сидел на корточках пе-
ред мёртвым немцем-стариком, дёргая смоляной канат, коим тот
был обмотан.
- Зачем дедушку завязали верёвочкой?!- хныкал Валерик.
Дом, в котором мы поселились, был, не в пример  городским
квартирам,  большим  и  удобным. На  первом  этаже  три  комнаты:
спальня родителей, затем, можно сказать, детская, где размещались
домработница Мотя и появившаяся на  свет 16 декабря  сестричка
Верочка, наконец, большая гостиная, где постоянно к нашему не-
малому семейству присоединялись  за столом различные гости. В
основном,  сослуживцы  и  приятели  отца.  К  гостиной  примыкала
длинная  вся  застеклённая  терраса  с  огромным  окном,  поднимав-
шимся и опускавшимся на скрытых в раме тросиках. Причём, всё
на пружинных  отвесах и  достаточно было  тронуть  раму,  как  она
самоходом  уезжала  в  верхний  проём. Чтобы  опустить  окно  вниз
достаточно было лёгкого усилия. Как приятно бывало сидеть около
раскрытого этого проёма, особенно весной, любуясь и вдыхая аро-
мат цветущих деревьев и кустов!
Перед комнатами, через коридорчик располагались кухня и
туалет. А на втором этаже, в двух комнатках, обитали мы с бра-
тишкой Валеркой. Там же, впервые в жизни,  к нашим услугам,
имелась  настоящая  ванная  с  душем  и  вторым,  совмещённым
туалетом. Отапливался  дом централизованно…  из подвала,  где
стояла печь с котлом. Истопником назначили, к величайшей мо-
ей гордости, меня. Один раз в сутки я загружал печь ведром уг-
ля,  поджигал  его,  затем  закручивал  дверку  специальным  засо-
77
 
вом. Уголь, по сути, не горел, а тлел, и тепло держалось до сле-
дующего  утра.  В  особо  морозные  дни  приходилось  удваивать
норму. Для разжигания я сооружал небольшой костерок внутри
печки,  которую  почему-то  взрослые  называли  котлом. Ну,  ви-
димо  потому,  что  печь  входила  составной  частью  в  агрегат  с
водяным котлом. Затем мне пришла в голову счастливая мысль
ускорить  разжигание  топлива –  в  основном брикетов из  уголь-
ной крошки – и я прыснул в печь бензином. Бросил в зёв горя-
щую спичку, оттуда, ясное дело, изрядно полыхнуло. К счастью,
горе-истопник-рационализатор  отделался  легко:  лишился  бро-
вей и ресниц, каковые довольно быстро отрасли. 
Но подвальная котельная давала тепло только в зимнее вре-
мя,  в  прохладные  дни  весной  или  осенью  приходилось  задей-
ствовать  изразцовые  голландки,  украшавшие  все  комнаты –
внизу и наверху. Они тоже топились по той же схеме, что и под-
вальная  печь  с  водяным  котлом.  А  в  ванной  была  отдельная
печка особой конструкции, позволявшей держать воду горячей,
сколько  потребуется  времени. Сами  понимаете,  банный  день  в
нашем большом семействе тянулся довольно долго, но  горячей
воды хватало на всех – плещись в своё удовольствие.
 
Клады, тайные подземелья 
 
Сколько помню себя в этом разрушенном городе, разговоры
и взрослых, и ребятишек, нет-нет, да и сворачивали на захваты-
вающую  тему:  о  скрытых  подземных  ходах,   затопленных  на
побережье заводах, о богатствах, погребённых под развалинами
Кёнигсберга. Собственно  говоря,  вся  бывшая  столица Пруссии
представляла  собой  гигантскую развалину. Причем, дома  с вы-
битыми огнём окнами тянулись целыми кварталами. 
Жутко было идти в вечерних сумерках вдоль этих мёртвых
жилищ. И, честное слово, ещё больший ужас охватывал почему-
то, когда глаз выхватывал в темноте одно-два светящихся окна.
Кто  не  убоялся  жить  в  разбитом  доме?  Да,  наверняка,  какие-
нибудь лихие разбойники! Такая мысль мелькала в голове маль-
чишки, к тому времени уже начитавшегося вдоволь приключен-
ческой и фантастической литературы.   
78
 
Мои  книжные фантазии  ежедневно  обогащались  городски-
ми слухами и сплетнями. Там-то нашли в развалке склад шикар-
ной  одежды,  в  другом месте  обнаружили целый подвал,  загру-
женный  дорогой  посудой  и  домашней  утварью.  Воображение
будоражили постоянные сообщения «сарафанного радио» о дра-
гоценных  находках.  Но  и  о  том,  что  в  развалинах  кое-кто  из
кладоискателей  находил  притаившуюся  смерть,  становилось
известно почти каждый день. Помнится, в близлежащем киноте-
атре, под который приспособили бывшую немецкую конюшню,
во время сеанса раздался зычный окрик контролёра:
- Семенцовы есть? На  выход! Там ваш мальчик, вроде как,
на мине подорвался…
Так  что  по  большей  части  горожане  не  особенно  лезли  на
рожон, и не очень-то искали счастья в развалинах. Побаивались.
Хотя отчаянные головы, разумеется, находились. Я к ним не от-
носился. Однако, по некоторым развалкам полазить довелось, не
столько из жажды приключений и наживы, сколько в силу неис-
требимой  мальчишеской  любознательности.  Простой  пример
приведу.  Ну,  как  тут  устоишь  от  желания  вживую  убедиться,
что  есть  посреди  города,  на  островке,  возле  взорванной  кирхи
без  окон,  дверей  и  крыши могила  знаменитого философа Кан-
та?! Откуда я, малолетка, мог знать о таком учёном, про которо-
го  в школе мы  ещё «не проходили», да и  вряд  ли  стали  когда-
нибудь «проходить»?  Тут  мне  помогла  особенность юного  ха-
рактера – я был чрезвычайно общительным малым, просто при-
липал к интересным людям, а они почему-то не отказывали мне
в общении. 
По нашей Волочаевской улице каждое утро ездила лошадь с
тележкой, а управлял ею почтенный немец-старичок с бородкой.
Это был уличный уборщик-мусорщик, необычно для такой про-
фессии аккуратно и чистенько одетый.  Что-то он меня спросил,
я  что-то  ответил,  удивившись  его  хорошему  знанию  русского
языка  и  правильному  произношению,  почти  без  акцента.  Пар-
нишка  я был  сообразительный и поэтому  сразу понял, что  ста-
ричок  не мог  научиться  русскому,  находясь  у  нас  в  плену. По
возрасту не подходил он для прохождения  какой-то  воинской
повинности  во  время  Великой Отечественной.  Я  тут же  начал
было,  по  своему  обыкновению,  сочинять  ему  биографию,  объ-
79
 
ясняющую знание нашего языка. Но старичок прервал моё твор-
ческое  воображение. Видно,  ему  наскучило  в  одиночку  ездить
по улице и молча собирать бумажки и окурки. Он, думаю, как и
я, жаждал общения, а любопытствующий русский паренёк , ли-
шённый  довольно  привычной  высокомерной  неприязни  к
немцам со стороны новых хозяев города, ему, наверное, пригля-
нулся. Старичок  пригласил  меня  на  козлы,  и  стали  мы  вместе
кататься вдоль по нашей Волочаевской. 
Возчик  этот  оказался  профессором  Кёнигсбергского  уни-
верситета, славистом – вот откуда у него такое хорошее знание
нашего языка. Он с большим удовольствием рассказывал мне о
своём родном  городе и  его достопримечательностях. От него  я
много узнал. В  том числе и о  заброшенной могиле Иммануила
Канта.  Собственно,  совсем  в  недавние  времена  она  была  ухо-
женной и  к  ней, наверное, приносили цветы,  в  том  числе,  сту-
денты  и  преподаватели  Кёнигсбергского  университета.  Они,
чтили  память  великого  философа,  который  был  выпускником,
преподавателем  и  даже  кратковременным  ректором  этого  ста-
рейшего  европейского  вуза,  который  накануне  падения Кёниг-
сберга отметил 400 лет со дня основания. Между прочим, в 2005
году он стал называться Балтийским Федеральным Университе-
том имени Иммануила Канта. Почему именно его избрали на эту
почётную «должность»,  надо  спросить  инициаторов  этого  дей-
ства -  студентов и преподавателей ВУЗа, поддержанных мино-
брнауки  и  постановлением  правительства,  возглавляемого  то-
гдашним премьером Михаилом Фрадковым. Среди воспитанни-
ков  и  педагогов  этого  учебного  заведения  были   и  другие,  не
менее значимые в истории человечества фигуры. Например, фи-
зиолог  Гельмгольц,  математик  Якоби,  и  даже  сам  великий  и
ужасный Эрнст Теодор Амадей  Гофман! Поистине,  таинствен-
ная ситуация, прямо в духе гофмановских фантасмагорий. 
В конце 40-х, когда я побывал на могиле Канта, она име-
ла, мягко говоря, непрезентабельный вид. Впечатление такое,
будто  здесь  веселились  на  пикниках. Могила  кощунственно
утопала  в  конфетных обёртках,   стаканчиках из-под мороже-
ного, окурках и прочем мусоре. Но не это особенно удручало,
а надписи. Ими изрисовали стену разрушенного собора, к ко-
торой  притулилась  высокая  каменная  плита,  в  виде  гроба, 
80
 
накрывавшая  последнее  пристанище  учёного.  Там  отмети-
лись, разумеется, обычные мазилы-хулиганы, привыкшие по-
хабно выражаться устно и письменно, где попало. Но попада-
лись и некие философские, критические, даже назидательные
надписи. Мне  запомнилась  такая  фраза: «Теперь  ты  познал,
что  мир  материален?»  Видно  оставил  сию  надпись  студент,
которого достало обязательное изучение диалектического ма-
териализма, и у которого застряло в мозгу, что Кант метафи-
зик, а, следовательно, враг материализма. На фото, сделанном
в 1951 году, хорошо читается эта надпись.
 
Перед  смертью
Кант  сказал,  что  ему
«не дадут лежать в мо-
гиле спокойно».
 
Думаю,  что  надписи
менялись,  стирались  вре-
менем,  непогодой  и
людьми,  наслаивались
друг  на  друга. «Моя
надпись»,  вроде  была
нанесена  обломком  кир-
пича,  коих  там  были  ку-
чи,  над  самим  надгроби-
ем.
Вдруг  однажды,  чи-
тая «Кубик»  Валентина
Катаева,  наткнулся  на
знакомые слова, которые,
как  пишет  автор,  вывела
на  чудом  уцелевшей  мо-
гиле Канта чья-то недрогнувшая рука: «Ну что, Кант, теперь ты
видишь, что мир материален?» 
Закралось сомнение, что такой  знаменитый писатель побы-
вал в Калининграде  незамеченным местной прессой  гостем. А
уж  я,  неравнодушный  ко  всему,  что  касалось  литературы,
наверняка  знал  бы  о  таком  визите,  и  конечно  же,  попытался 
81
 
пробиться к «самому Валентину Катаеву». Откуда же он узнал о
надписи? Эта загадка разрешилась вот как - вспомнил один раз-
говор.
Некоторое  время (1964-1966)  я  работал  корреспондентом
московской  областной  милицейской  многотиражки «На  стра-
же». И еженедельно ездил в командировку по области. Однажды
на железнодорожной станции увидел в окне отъезжающей элек-
трички  своего  давнего  приятеля,  знакомого  ещё  по  учёбе  во
ВГИК, Юру Куранова.
- Куда едешь?
Он назвал местечко на берегу Московского моря. 
- Я к тебе приеду! – крикнул я ему в след.
Командировочные  заботы (сбор  материала  для  газетных
публикаций),  как  всегда,  заняли  один или два дня. И  было  это
неподалеку  от места,  где  остановился мой  вгиковский  дружок,
так что доставил меня  туда милиционер на мотоцикле  с коляс-
кой. Самого Куранова не было. Меня встретила его подруга (так
она представилась). Надо  сказать, радушно принимала, как мо-
жет это делать любящая женщина по отношению к друзьям сво-
его  возлюбленного.  Но,  разумеется,  до  той  поры,  пока  ей  не
начало казаться, что у неё отнимают предмет страсти или пыта-
ются занять время, ей принадлежащее по праву любви. Так про-
изошло и в той ситуации. Мы с Юрой пили водку и вспоминали
вгиковские времена, подруга терпеливо улыбалась, и даже обес-
печивала  нас  закуской.  А  нам  было  что  вспомянуть.  Куранов
занимался  вместе  со  мной  на  сценарном  факультете,  в  одной
мастерской. К середине второго курса обучения будущий сцена-
рист заскучал. Мол, чему здесь учат? Ремеслу? А зачем оно без
знания жизни? О чём писать-то?
Между прочим, его метания начались раньше, он уже успел
бросить  на  полдороге  исторический  факультет МГУ.  Выясни-
лось,  что на  этот раз  его,  вгиковца,  подбивают  в поход,  то  ли
геологи, то ли картографы, кажется, куда-то в Тянь-Шань. Уго-
варивал и меня составить ему компанию. Потом я потерял его из
виду. Но в конце 50-х, начале 60-х в печати стали появляться его
великолепные мини-рассказы  о  природе. В  литературу  пришёл
оригинальный  тонкий  лирик,  мастер  миниатюрных  эссе.  Его
«крестным отцом» был Константин Паустовский.   
82
 
 
Юрий Куранов.
 
На  берег  Москов-
ского  моря  он  приехал
работать  над  теми  са-
мыми  своими миниатю-
рами  и,  заодно  что  ли,
провести время вдали от
людских  глаз  с  дамой
сердца.  А  тут  вдруг  я,
нежданно-негаданно
свалился  на  голову  лю-
бовников. 
Мы  с Юрой  насла-
ждались общением, раз-
гуливая  по  полям,  па-
раллельно   занимаясь
обильными  возлияния-
ми. В  первый  вечер  по-
друга, молча, постелила
мне на полу, и ушла ку-
да-то.  Во  второй  она
унесла  подушку,  якобы
ей  понадобившуюся.  В
третий –  лишила  меня
одеяла.  Одним  словом,  выживала  бессердечного  разлучника.
Кончилось  дело  тем,  что  я,  оказавшись  перед  перспективой
спать  на  голом  полу,  оставил  Юре  записочку,  мол,  не  могу
больше, не имею права мешать его работе и любви, и уехал.
Именно в ту пьяную встречу я и рассказал Куранову о мо-
гиле Канта  и  надписи  на  стене  разбитого  немецкого  собора. А
он (по  его  позднему  собственному  признанию)  пересказал  эту
изустную  новеллку  Валентину  Катаеву,  который  опекал  моло-
дого  прозаика.  Кто  из  них  подправил  первоначальный  текст –
осталось не известным. 
Кроме  старичка  профессора  славистики  появился  у  меня
ещё  один  путеводитель  по  Калининграду-Кёнигсбергу.  Вернее 
83
 
сказать, путеводительница, причём, в прямом смысле слова. Это
была немка, уборщица в отцовском учреждении – прокуратуре.
Худощавая фрау  в  годах –  надо  учитывать  только,  что  в моём
сопливом возрасте все, старше лет 25, взрослые казались пожи-
лыми. Ей почему-то нравилось водить меня с приятелем по раз-
битому городу, поясняя, где, что здесь было до боёв. Один такой
поход мне запомнился. Немка привела нас в Королевский замок
– мы его тогда называли замок Вильгельма. Он был основатель-
но разрушен. Но одна башня уцелела, хотя  внутрь попали  сна-
ряды, и подниматься по выщербленной, заваленной битым кир-
пичом  и  извёсткой  лестнице  было  небезопасно.  Однако  наша
провожатая  повела  не  в  эту  башню,  а  в  главный  дворец Коро-
левского замка, который хоть и без окон, без дверей, без крыши,
но тоже в какой-то степени уцелел. На втором этаже фрау вдруг
остановилась и сказала, что выше, мол, ничего интересного нет.
Там,  дескать,  имеется  большой  зал,  где  проходили  приёмы  и
танцевали. Обмолвилась, что она здесь была, «когда замок посе-
тил рейхсминистр народного просвещения Геббельс». 
Зал,  заваленный  кусками  стен,  отбитыми  во  время  обстре-
лов  и  бомбардировок,  действительно,  не  представлял  ничего
особенного,  но  я,  неисправимый фантаст,  тут же  поделился  со
своим товарищем своей догадкой:
- Она боится сюда подниматься, потому что в этот зал пус-
кали только самых доверенных лиц. Другим - воспрещалось.
Мой шёпот, кажется, достиг ушей немки, и она, как мне по-
казалось, деланно равнодушным тоном заверила:
- Это не есть правда. Я просто устала и не хотел поднимать
туда свой ноги. 
Но не только тайны прошлого прусской земли завораживали и
притягивали моё юное воображение. Не надо забывать, что я был
советским  мальчиком,  которого  не  миновало  увлечение  книгой
Аркадия Гайдара «Тимур и его команда». Мне захотелось органи-
зовать в Калининграде тимуровское движение со всеми его роман-
тическими атрибутами. С уличными ребятами мы облюбовали на
Волочаевской   маленький  пустой  домик  на  никем  не  занятом
участке. Прибрались,  вымыли  полы,  повесили  красный флаг  над
крышей. Назвали  свой штаб «Форпост №1». Почему «форпост»?
Где-то я вычитал, что это означает «вперёд, передовой».   
84
 
В своём отряде мы завели строгую дисциплину: все повяза-
ли  пионерские  галстуки,  каковые школьники  давным-давно  не
носили. При встрече друг с другом в обязательном порядке са-
лютовали по-пионерски, поднятием руки. 
Дело было в летние каникулы, когда мы были предоставле-
ны  самим  себе. По  утрам  собирались  около штаба,  поднимали
флаг  и  проводили  линейку.  С  распорядком  было  всё  в  ажуре,
хуже обстояло с тимуровской деятельностью. 
У Гайдара тимуровцы оберегали семьи тех, чьи отцы ушли
на фронт, помогали немощным и больным дачникам. У нас, на
Волочаевской  улице  таковых  мы  не  обнаружили,  ведь  здесь
только совсем недавно поселились руководители района, семьи
разных начальников, директоров и заведующих, а так же офице-
ров Московской дивизии. 
Население нашего микрорайона, таким образом, состояло из
молодых,  здоровых  людей,  завербованных  сюда  для  освоения
бывшей Восточной Пруссии. Никто не нуждался в нашей, гово-
ря нынешним языком, волонтёрской помощи. Ни колоть дрова,
ни  вскапывать  огород, ни присматривать  за малыми  детьми не
было необходимости. Да и дров-то не было, печи топили углём
и  торфобрикетами. Мало  того, проникнуть на  территорию  уса-
деб  особняков  было  бы  проблематично,  ибо  прежние  хозяева
надёжно  огородили  свои  владения  сеткой-рабицей,  протянув
поверху  колючую  проволоку,  ворота  с  калитками  снабдили
мощными запорами. 
Пришлось  охранять  богато  плодоносящие  сады,  кои  име-
лись при каждом особняке. Правда, на них никто не покушался,
у всех  здесь было вдосталь собственных яблок, груш, слив, ви-
шен. А местного Квакина, увы, не существовало. 
Форпост  №1  просуществовал  недолго.  Я  чувствовал,  что
мои тимуровцы маются от безделия: ни помогать, ни оберегать,
ни защищать мы не могли - некому. Однажды зашёл в наш штаб
и был поражён увиденным: на столе стояла бутылка водки, ко-
торую мои  пионеры  собирались  распить… Я  бросил  красивую
фразу,  насчёт  того,  что,  мол,  капитану  нет  места  на  тонущем
корабле, и хлопнул дверью. К  великому  сожалению,  следовало
признать: благое начинание под моим бездарным руководством
умерло от безделия. 
85
 
Помнится, ко мне чуть позже приставали какие-то тётки из
наробраза,  пытаясь  подтолкнуть  к  возрождению  тимуровского
движения, чуть до слёз не довели. Причём, заметили:
- А Тимур никогда не плакал!..
Но я упёрся: мёртворождённое незачем оживлять.   
 
Меня повесили на мече кайзера 
 
В трамвае, проходящем через площадь Королевского замка,
я услышал такую беседу двух старушек.
- Это что это за надпись на памятнике немецкому императо-
ру?
- А  там написали фамилию  того  солдатика, которого пове-
сили диверсанты…Читай – Гаврилов его фамилия…
Дряхлый трамвайчик долго тащился по разбитому городу, и
мне пришлось выслушать  такую историю. Дескать, в  замке об-
наружили  потайной  ход.  Чтобы  оттуда  незаметно  не  вылезали
какие-нибудь плохие люди, поставили часового. А плохие люди
– диверсанты из Литвы – всё же повылазили из того подземелья.
Скрутили  и  долго мучили,  пытали  нашего  солдатика  по фами-
лии Гаврилов. Потом подвесили его на мече, который держал на
вытянутой руке памятник немецкому императору-кайзеру Виль-
гельму Первому, стоящий перед башней Королевского замка.
Мне  была  известна  эта  легенда,  вернее,  городской  слух.
Возникла ли эта история на сугубо фактическом материале, или
была чьей-то выдумкой – не знаю. Но в основе этого мифа, как
это  довольно  часто  происходит  в  жизни,  лежала  правдивый
факт: от старого замка, действительно, змеились подземные хо-
ды, вроде бы, достигавшие  Прибалтики и Польши. Прорыли их
во  времена  завоевательских  походов  рыцарей  Тевтонского  ор-
дена. Вот через эти древние потайные норы, будто бы, проникли
в Калининград «зелёные братья», боровшиеся с советскими «ок-
купантами-большевиками» за свободу их родины – Литвы. Они-
то,  согласно  народной  молве,  и  покуражились  над  солдатом-
постовым, а затем убили его.
Говорили в городе о том, что в таинственное подземелье за-
пустили  сыскную  собаку  на  длинной  привязи.  Та  беззвучно  и
бесследно  пропала,  лишь  обрывок  обрезанной  кем-то  веревки 
86
 
вытащили  наружу.  Тогда  в  страшный  лаз  пошёл  целый  взвод
солдат  с  пулемётом. Связь  с  ними  поддерживали  по  полевому
телефону. Последнее сообщение гласило: «Сзади появились ка-
кие-то  огни».  Взвод
поисковиков канул в
безвестность,  от  не-
го  остался,  как  и  от
собаки-ищейки,  об-
резанный  телефон-
ный  провод.  Вход  в
подземелье,  на  вся-
кий  случай,  замуро-
вали.
     Слушая  старушек
в  трамвае,  соболез-
новавших  несчаст-
ному  солдату,  пове-
шенному  на  мече
кайзера  Вильгельма
Первого,  мне  захо-
телось, как той лягу-
ке-путешественнице
из  сказки  Гаршина,
сообщить  о  своём
авторстве,  и  закри-
чать  во  всеуслыша-
ние:
- Это я-а-а!
Дело в том, что на ноге бронзового истукана, высившегося
перед Королевским замком, именно моей  рукой было выведе-
но: «Здесь  был Марк  ГАВРИЛОВ».  Фамилия  была  написана
крупно, остальное – мелковато и не читаемо для старушечьих
глаз  из  трамвая. Можете  поверить,  залезть  на  памятник  было
делом нелёгким, и стало обидно, что меня перепутали с каким-
то мифическим солдатом, якобы, замученным и убитым не ме-
нее фантастичными  литовскими  диверсантами,  вылезшими  из
средневековых  катакомб.  Тем  более,  что  если  солдат  суще-
ствовал  на  самом  деле,  и  действительно,  подвергся  столь 
87
 
ужасной казни, то уж фамилии наши, наверняка, не совпадали,
а  к  моей  шкодливой  надписи  он,  разумеется,  не  мог  иметь,
ровным счётом, никакого отношения.
Однако  хорошо  придуманные  легенды –  продукт,  не  под-
верженный тлению от старости. В этом я убедился, слушая, что
излагает мой  закадычный дружок  Володя Балязин, работая ги-
дом,  гостям Калининграда  во  время  экскурсии  по  городу. Эти
познавательные прогулки происходили во второй половине 50-х
годов прошлого века, то есть, во времена хрущёвскоё оттепели.
Иначе было не понятно, каким образом уцелел на свободе чело-
век,  позволявший  себе  столь  вольное  и  политически  ехидное
изложение исторических фактов. Судите сами. 
Вообще-то Балязин был обладателем, ну, просто шикарного
имени – Вольдемар. Но до  определённой поры  обходился про-
стонародным Володей. У него, при довольно массивной фигуре,
был  тонюсенький  пискля-
вый  голос  с  выразительным
повизгиванием.  Наверное,
дискант  или  даже  контрте-
нор.  И  вот  что  он  излагал
своим слушателям. 
 
Володя Балязин.
 
-  Перед  вами  бывшая
площадь  кайзера  Вильгель-
ма  Первого.  Вы  видите  пу-
стой постамент, где высился
памятник  этому  германско-
му  императору. Он  был  из-
ваян в полный рост с мечом
в руке. Говорят, на этом ме-
че  какие-то  диверсанты  по-
весили  нашего  постового
солдата  по  фамилии  Гаврилов.  Бронзовую  фигуру  Вильгельма
вместе с надписью о казнённом  здесь воине сняли для отливки
другого памятника, для нас и для  всего мира более  значимого.
Мы его сегодня увидим позже. Замечу, что на изготовление та-
88
 
кого выдающегося вождя не хватило кайзера, пришлось пустить
в переплав  ещё одну статую – Бисмарку, который также стоял
на этой площади. На освободившемся от германского канцлера
постаменте теперь поселился бюст генералиссимуса Александра
Васильевича Суворова,  отец  которого  был  военным  комендан-
том  завоёванного русскими войсками Кёнигсберга. Так что  его
сын полноправно занял это место.
Затем ёрник Балязин продолжал экскурсию.
- Мы  находимся  перед  старинным  собором,  основательно
разрушенным во время штурма Кёнигсберга советскими воина-
ми-атеистами. У стены его похоронен великий немецкий фило-
соф Иммануил Кант. Он был метафизиком, поэтому более про-
свещённые посетители – жители Калининграда напомнили Кан-
ту  о  том,  что мир материален,  о  чём  свидетельствуют надписи
на надгробии, и следы их пребывания. Могила Канта преврати-
лась, как видите, в отхожее место.
Особенно  звенящим  становился балязинский  голос на цен-
тральной площади города.
- У этой площади было несколько названий. Они менялись,
словно  фамилии  любвеобильной  дамы,  каждый  раз  при  новом
замужестве переписывающей фамилию в паспорте – «по мужу».
Сначала, неофициально  это была Площадь Трёх маршалов, по-
тому  что  здесь  вывесили  портреты  этих  маршалов.  Потом –
Вокзальная,  так  как  здесь  был  недействующий  вокзал,  недей-
ствующей  железной  дороги.  Ещё  потом –  названия  утерялись,
потому, как они были на бумаге, а народ их попросту не знал. И,
наконец, наша площадь получила имя вождя всех народов това-
рища  Сталина.  Его  фигуру,  отлитую  из  фигур  кайзера   Виль-
гельма Первого и канцлера Отто Бисмарка, поставили в центре
этой площади, давшей начало центральной магистрали города –
Сталинградскому проспекту.
Хороший  следователь  с  Лубянки  легко  подсчитал  бы,  на
сколько лет  лагерей наговорил  гид Владимир Балязин. Но  вре-
мена, на его счастье, изменились, можно было и немного поиро-
низировать  над  считавшимися  ранее  священными понятиями и
именами. Сам он впоследствии стал крупным историком, кали-
нинградским  краеведом,  даже  защитил  кандидатскую  по  опре-
делённому периоду расцвета Тевтонского ордена на территории 
89
 
Пруссии  и  сопредельных  государств.  Работая  в  Калининград-
ском краеведческом музее, он участвовал в поисках знаменитой
янтарной  комнаты. Помню,  тогда  многие  были  убеждены,  что
она спрятана в Кёнигсберге. 
Володя однажды, будучи вместе со мной в командировке от
редакции газеты «Калининградский комсомолец», рассказал та-
кую невероятную историю. В музее остался от прежнего состава
научных  сотрудников  профессор-архивист-музейщик.  Он  про-
никся доверием к Балязину. По  слухам он мог  знать,  где нахо-
дятся  ящики  с  частями  янтарной  комнаты.  Более  того,  некото-
рые считали, что он участвовал, как специалист, в захоронении
ценного  клада. Во  всяком  случае,  его допрашивали члены осо-
бой  розыскной  команды,  следователи,  кагэбэшники. Но –  без-
успешно.  А  вот  мой  дружок  вплотную  подобрался  к  заветной
тайне. Профессор как-то сказал ему, что время уходит, он стар и
в любой момент может унести в могилу секрет янтарной комна-
ты, пусть Володя готовится, завтра пойдём туда, где она спрята-
на в надёжном месте.
На  следующее  утро  профессор  не  вышел  на  работу. Через
несколько дней обеспокоенные  сослуживцы наведались  к нему
домой, и – о, ужас! –  обнаружили  там два  трупа. Профессор и
его жена отравились газом.
Не исключаю, что Балязин придумал всю эту коллизию, ибо
уже тогда был склонен к сочинительству. Правда и то, что под-
линная история давала и даёт такие залихватские сюжеты, кото-
рые прямо просятся на страницы авантюрных романов. Строгий
учёный Владимир Балязин  в  какие-то моменты  уступал фанта-
зёру  Вольдемару  Балязину.  Думаю,  многие  с  удовольствием
прочли его книгу «Дорогой богов», посвящённую жизни и при-
ключениям «авантюриста  века» Морица Августа  Беньовского.
Этот человек умудрился послужить и повоевать в армиях самых
разных стран, от Польши до Америки. Но особо он отличился в
России, где дважды оказывался в плену, был выслан на Камчат-
ку,  организовал  там  бунт,  захватил  галиот  и,  совершив  почти
кругосветку,  причалил  к  острову Мадагаскар,  где  был  провоз-
глашён  королём.  Это,  наверное,  единственный  каторжник,  су-
мевший  стать «милостью  божьей  его  величеством».  Однако,
справедливости  ради,  смею  заверить,  что  в  своих  книгах (а  их 
90
 
свыше 50)  и Владимир,  и Вольдемар Николаевич  придержива-
лись  исторических  фактов.  Самым  строгим  образом.  Истфаки
Калининградского  пединститута  и МГУ,  редакция «Советской
энциклопедии», Академия  педнаук,  где  он  учился,  преподавал,
служил, состоял, тому порукой. Даже действие авантюрного ро-
мана основан на опубликованных мемуарах самого Морица Ав-
густа Беньовского. Хотя, сколько там правды, в этом историче-
ском  документе,  написанного  человеком,  имевшим  с  десяток
имён  и  фамилий,  даже  его  современникам  было  не  под  силу
разобраться. Он, например, утверждал, что принимал участие в
известнейших  сражениях…  в  детском  возрасте,  но  уже  в  офи-
церском звании. 
Если  в  научных  и  литературных  трудах  Балязина  встреча-
ются,  скажем  так,  преувеличения,  то  их  можно  отнести  на  со-
весть тех публикаторов, каковых он цитирует. А в случае с ян-
тарной комнатой, что ж, ему, наверное, очень хотелось пролить
свет  на  тайну  века,  а  потому  показалось,  будто  немецкий  учё-
ный муж что-то о ней знал и готов был поделиться…
 
А копать надо было в собственном дворе
 
Разговоры калининградцев той поры (конец 40-х) постоянно
крутился вокруг кладов. Их отыскивали в подвалах и на черда-
ках развалок. Тем, кто сомневался в их существовании, показы-
вали найденные всяческие ценные предметы: серебряные вилки
и  ножи,  разные  броши  и  медальоны. Ну,  конечно,  определить
происхождение  тех  драгоценностей  было  трудно,  может  быть,
их  просто  покупали  у  жителей  Кёнигсберга.  На  моих  глазах
наша  соседка  по  улице  выменяла  у  немки  большую  золотую
брошь с каменьями всего за две буханки хлеба. Мне показалось,
что от этой сделки получила удовольствие не только новая вла-
делица броши, но и голодного вида немка.
Я тоже стал обладателем некоторых ценностей. Лазал, лазал
по  облюбованной  башне Королевского  замка,  да  и «надыбал»,
как выражались шпанистые пацаны, почти два десятка тяжёлых
серебряных монет. Они были рассыпаны в пыли и осколках би-
того кирпича. Хорошо ещё, что не наткнулся юный следопыт на
притаившуюся  мину  или  неразорвавшийся  снаряд,  каковыми 
91
 
были  весьма  богаты  развалины.  А  ещё  в  какой-то  брошенной
хозяевами квартире я нашел пакет марок, негашеных, хоть сей-
час наклеивай на конверты, пиши адрес, и отправляй по почте.
Однако  вряд  ли  советское  почтовое  ведомство  пропустило  бы
письма  с  марками,  на  которых  изображён  германский  фюрер
Адольф  Гитлер.  Даже  сейчас  они,  эти  марки,  нашлёпанные  в
годы  его  правления  миллионами,  не  имеют  никакой  цены.
Правда, в конверте нашлось немного и стоящих марок, которые
вошли в мою коллекцию. Я её потом, в студенческие бедняцкие
годы продал сыну писателя Михаила Голодного – Цезарю, жур-
налисту. Журналист  Голодный  голодному  студенту  Гаврилову
не  посочувствовал -  очень  мало  заплатил.  Эдвард  Радзинский,
его сосед по писательскому дому, говорил в интервью Дмитрию
Быкову,  что  это  сочетание  имени  и  фамилии  считалось  забав-
ным  символом  новой  советской  элиты:  Голодный  Цезарь.  Но 
никто не смеялся. 
Скоро выяснилось, что  за кладами не обязательно лезть на
рожон, копаясь во взрывоопасных строениях. Искать сокровища
можно было, что называется, у себя под носом. На краю нашего
сада,  под  разлапистым  деревом,  на  котором  я  устроил  что-то
вроде  сторожевой  вышки  или  смотрового  поста,  земля  показа-
лась подозрительной. Похоже,  здесь копали. «Клад прятали!» -
мелькнуло в голове. Стал ковыряться, и извлёк жестяную банку
внушительных размеров. А  в ней,  в промасленной  тряпице пи-
столет «Вальтер». Уж в чём в чём, а в оружии калининградские
мальчишки,  и  я  в  том  числе,  разбирались  прилично. По  рукам
ходили  кинжалы,  кортики,  пистолеты,  добытые  в  развалинах.
Попадались даже винтовки, автоматы и пулемёты. Сам я, прав-
да,  таких  счастливчиков  не  видел,  но  пацаны  клялись: «Вот
только  вчера  с Митяем  стреляли  из  его «шмайсера» (наиболее
популярный  немецкий  пистолет-автомат).  Он  надыбал «шмай-
сера» в развалке, там их полным полно!».
Но  мне  достался «Вальтер»,  и  тоже  в  рабочем  состоянии.
Хватило  ума  не  хвастать  опасной  находкой.  Предчувствовал,
что от неё можно ожидать каких-то неприятностей. Однако, по-
нятное дело, удержаться от соблазна опробовать настоящее, ог-
нестрельное оружие было невероятно тяжело. Очистил от масла,
зарядил (в  банке  лежали  две  обоймы  и  патроны  россыпью),  и 
92
 
отправился –  куда? –  конечно  же,  на  уже  привычное  для  игр
кладбище.  Обустроил  среди  могил  самодельное  стрельбище,  с
порожними  бутылками  вместо  мишеней.  Хотя  сперва  только
целился  в  них,  боясь  звуком  выстрела  привлечь  чьё-то  внима-
ние. Потом набрался храбрости и один или два разика пальнул-
таки.
Следующее опробование моего «Вальтера» едва не окончи-
лось  трагедией. Мне  нравилась  соседская  девочка Милька. Ве-
сёлая, миловидная, и, как я считал, глупенькая. Но чрезвычайно
любопытная,  отчаянно  смелая. Она  частенько  бывала  в  нашем
доме. Не удержался я, проговорился, что есть у меня настоящий
пистолет.
- Так я и поверила…- поддразнила меня Милька. – Врёшь.
-  Честное  пионерское! –  тогда  для  меня  это  была  весомая
клятва.
- Покажи.
Я достал из тайника своё сокровище. Милька засмеялась:
- Это, наверное, игрушечный…
Я стал сердито объяснять, что это «Вальтер», самый что ни
на  есть боевой пистолет, и  в  качестве доказательства принялся
заряжать его на глазах девочки.
- Вот сюда вкладываем обойму с патронами. Затем передёр-
гиваем ствол – патрон дослан в патронник.
Надо сказать, что терминологию и действия по обращению
с  огнестрельным  оружием  я  усвоил  от  отца,  который  к  тому
времени уже брал меня на охоту, да и свой прокурорский наган,
не таясь, разбирал и чистил при мне. Иван Гаврилов считал, что
мальчишка, живущий на  такой  специфической  территории, как
бывшая Пруссия, обязан понимать толк во всём, что стреляет и
взрывается.  Ведь  в  любой  момент  здесь  может  подвернуться
опасная игрушка, которую следует опознать и суметь с ней об-
ращаться. Думаю, такой воспитательный манёвр папаши уберёг
меня от всяческих бед. Но вот в случае с той девчонкой Миль-
кой…
Дослав патрон  в патронник,  я удовлетворённо  сказал  стоя-
щей передо мной подруге:
- Теперь можно стрелять, - и непроизвольно нажал на курок.
Милька схватилась за голову, выпучила глаза и заорала: 
93
 
- Ты отстрелил мне ухо!
К счастью, она ошиблась, пуля просвистела мимо уха, слег-
ка оглушив её, и попала в стену. Происходило это днём в моей
комнате  на  втором  этаже  нашего  особняка.  Снизу  примчались
домработница Мотя и тётя Тася, последняя была как бы прижи-
валкой в нашем семействе. «Что тут у вас случилось?» Я соврал
им, мол, это стул упал. Наивная Мотя, видать, поверила, а ушлая
тётя  Тася,  потянув  носом  и,  наверное,  учуяв  запах  пороховой
гари, решила, что лучше не уличать хозяйского сынка в нахаль-
ной брехне. Стул, так стул, ей какое дело, ведь ничего страшно-
го не произошло.
«Вальтер»  был  надёжно  спрятан,  пулю  из  стены  я  извлёк, 
небольшую пробоинку заклеил кусочком обоев. 
Но ещё один раз вынужден был пустить в ход своё оружие.
Как-то поздним вечером, когда Мотя, братишка Валерка и сест-
рёнка Верочка уже спали, послышался шум во дворе. Родители
были в гостях, но вряд ли это они – зачем им бродить около до-
ма? Глянул в окно: кто-то  крадучись ходит  там  в  темноте. По-
том  вдруг  постучали  во  входную  дверь. Она  у  нас  находилась
внизу, в конце короткой лестницы. Я спросил:
- Кто там?
Молчание.  Затем  снова  настойчивый  стук.  И  тогда  меня
обуял не страх, а страстное желание напугать тех, кто ломится к
нам, и даже голоса не подаёт. Быстро сбегал за своим «Вальте-
ром».
- Уходите! – крикнул я и передёрнул затвор. – Стрелять бу-
ду.
Снова молчание. Снова стук.
Тогда  я  выстрелил  в  дверь. Показалось,  что  там  охнули,  и
вновь наступила  тишина. Больше никто не  стучался. Ни Мотя,
ни  братик  с  сестрёнкой  не  проснулись,  всё-таки  они  были  во
внутренних  комнатах.  стены  заглушили  выстрел. Когда  верну-
лись из гостей родители, боевой страж дома крепко спал. 
Наутро –  я  вставал  очень  рано –  осмотрел  входную  дверь.
Там, вместо небольшого узкого стекла, бывшего при немцах, и
потом разбитого, была фанерка. Между прочим, ставил фанерку
я,  уже  тогда  слывший  в  семье  рукодельником.  Теперь  в  этой
вставочке зияла аккуратненькая дырочка от пули. Следов крови 
94
 
во  дворе   я  не  обнаружил,  и  честно  признаюсь,  это  меня  не-
сколько разочаровало. А дырявую фанерку втихаря заменил.
Второй клад, обнаруженный во дворе нашего дома, стал со-
бытием общесемейным. Помнится, пришла немка, вся в чёрном.
О чём-то переговорила  с мамой. Уходя, она долго  стояла у ка-
литки и что-то шептала. Думаю, проклинала тех, кто отнял у неё
домашний очаг,  возможно, погубил родных. Во всяком  случае,
её  проклятие  обрушилось  на  дом  Гавриловых,  и  много  горя
хлебнули мы, сначала на прусской  земле, а  затем на просторах
родного отечества.
Чёрная немка, видимо, дала координаты клада. 
Поздним вечером к нам  заявились две пары – мужья  с же-
нами. Как они дознались до тайны нашего дома, не знаю. Муж-
чины  вооружились  лопатами  и  принялись  копать  за  большим
каменным  сараем. Яма  получилась  довольно  глубокая,  и  нако-
нец,  лопаты  упёрлись  в  крышку  ящика. Отодрали  крышку: по-
суда - её было много, несколько сервизов – столовых, чайных –
всё фарфоровое. Потом откопали второй такой же ящик, отсто-
ящий  от первого  чуть  ли не на метр  в  стороне. Там  была  хру-
стальная посуда. Постепенно выгрузили всё, перенесли в дом и
принялись делить.
На том бы и закончилась эпопея с кладом, если бы не любо-
знательный мальчишка, сующий повсюду свой нос. Пока взрос-
лые  занимались  дележом  упрятанного  прежними  хозяевами
добра, меня  заинтересовал вопрос: а почему  это ящики  с посу-
дой  закопали  не  рядом,  а  на  расстоянии  друг  от  друга? Начал
ковырять землю между ними, и…влетел в дом:
- А там ещё один ящик закопан!
В третьем ящике (он был закопан глубже) находилось самое
ценное –  столовое  серебро. Нам достался  большой  заварочный
чайник и суповница, естественно, серебряные, хорошей пробы, а
так же дюжинами вилки, ложки, ножи, лопаточки. Вообще-то в
доме, где мы поселились, по нашим сведениям, жили семьи са-
пожника  и  портного. Вряд  ли  у  них  имелось  такое  количество
посуды,  а  тем  более,  серебра.  Если  сюда  добавить  множество
хрусталя – бокалы, фужеры, графины, то напрашивается вывод,
что клад был образован из того, что потоком шло в германские
семьи с восточного фронта, из оккупированных стран, в основ-
95
 
ном из СССР. Так что, не исключено, что мы экспроприировали
уже когда-то экспроприированное. Это не попытка найти оправ-
дание нашим поступкам, просто игра воображения. Прибавлю к
этому:  клад  не  послужил  добру,  он,  словно  чёрная метка,  обо-
значил приближение грядущей катастрофы.
К слову сказать: моя находка не вызвала восторга у родите-
лей. Они,  в  отличие  от  своего несообразительного  сына, пони-
мали: найдись третий ящик позже, не понадобилось делиться. 
А ещё одним «кладом под носом» оказались, как ни удиви-
тельно, пустые бутылки. Ими была заполнена почти до потолка
одна  из  комнат  нашего  обширного  подвала.  Известно,  немцы
любили попить пивечко и винцо. 
Что делать с этой грудой посуды? Выбрасывать такие заме-
чательные бутылки с закрывающимися защёлкой пробками, ко-
нечно, было жалко. Употребить в нашем хозяйстве – невозмож-
но, ведь их сотни. Едва мама узнала, что на ближайшем пункте
приёма стеклотары за одну такую  бутылочку дают пятёрку, тут
же приняла решение:
- Всем мыть бутылки!
Ещё бы: при папашиной зарплате в полторы тысячи рублей,
за  мытьё  посуды  маячило  выручить  немалую  прибавку  в  наш
бюджет.  Всё  семейство,  как  говорится,  засучило  рукава,  даже
малец Валерка помогал. Бутылок намыли 500 штук, сдали на две
с половиной тысячи рублей. Отец поехал в соседнюю Литву, где
цены на всё были баснословно низкие, и вернулся оттуда на гру-
зовике, в кузове которого стояла корова. Так у нас прописалась
очень  симпатичная  наша  кормилица  по  прозвищу Милка. Она
давала  по 18  литров  в  сутки.  Доила  её  только  мама,  для  чего
ежедневно вставала на так называемую утреннюю дойку в 4 ча-
са утра. Деревенскую девушку Мотю корова почему-то не при-
знавала, и не подпускала к своему вымени. Вообще нашей дом-
работнице  доставалась  самая  черновая  работа. Посуду  дочиста
мыла мама,  стирала  наиболее  тонкие  вещи  и  бельё –  опять же
мама. А уж утюжить и крахмалить Моте просто не доверялось
никогда. Надо было видеть наш большой пятикомнатный дом с
накидками,  скатертями,  вышитыми  салфетками,  занавесками,
гардинами, и бесконечными подушечками в кружевных одеяни-
ях – всё это было создано Анной Борисовной Гавриловой и ре-
96
 
гулярно  проходило  через  её  руки.  Так  что «прокурорше»,  воз-
главлявшей семейство доставалось.
 
Охота и рыбалка с приключениями
 
Отец  в  Калининграде  стал  страстным  охотником.  Думаю,
это удовольствие было доступно лишь верхнему эшелону кали-
нинградской  власти,  в  который  прокурор  Гаврилов  входил.
Обычно  он  уезжал на  выходные  дни. Особенно похвастать  до-
бычей  не мог,  что  вызывало  у моей мамы  некоторые  подозре-
ния. То, что они имели основание, обнаружилось весьма смехо-
творно.  Мама  чистила  очередную  убиенную  утку,  как  вдруг
саркастически спросила:
- Ваня, а что теперь у нас дикие утки летают прямо с ценни-
ками в клюве?- она держала в руке клочок бумаги с обозначен-
ной ценой, действительно, извлечённый из клюва птицы.
Кажется,  отец  наплёл  какую-то  маловероятную  историю  о
егере,  который  любит  подшутить  над  высокопоставленными
охотниками. Вот и ему сунул в добычу бумажонку с обозначен-
ной ценой, мол, не подстрелена утка, а куплена в магазине. За-
чем  егерю  понадобилось  подобным  образом  подшутить  над
прокурором,  осталось  непонятным  даже  мне,  подростку. А  уж
маму провести и подавно не удалось. Результатом её допросов и
расследования  стало  решение,  которое,  наверное,  осложнило
жизнь моему папаше, но несказанно обрадовало меня.
- Вот что, дорогой муженёк, отныне на охоту будешь ездить
с нашим старшим сыном, - сказала, как отрубила, мама. -  При
нём,  уверена,  никаких  странностей  и  непонятных  розыгрышей
не случится.
Первый выезд ознаменовался, прямо-таки неожиданным для
всех  нас,  необыкновенным  приключением.  Головная  машина
затормозила, не доезжая до леса. Две другие тоже встали. Охот-
ники, стараясь не шуметь, не выходили, а вылезали на дорогу, и
ползли по земле вперёд. А на опушке, на фоне багрового заката
картинно стояла, словно нарисованная, косуля. К ней-то, стара-
ясь приблизиться  на ружейный выстрел, позли охотники.
Вскоре  стрелки  открыли  такую  канонаду,  что  впору  было
подумать,  что  началась  война.  Косуля,  почему-то  не  испугав-
97
 
шись только что ревущих автомашин, не отреагировавшая на не
таких уж бесшумно ползущих людей, замертво пала. Охотники,
радуясь и гомоня как дети, бросились к добыче. Сгрудились над
ней, и вдруг смолкли. Молча подняли косулю, молча принесли
её к стоянке, молча запихнули в багажник. И только тогда я за-
метил, что на шее косули болтается обрывок верёвки. Охотнич-
ки, оказывается, подстрелили пасшуюся на привязи, домашнюю
козу.  Кто  хозяева  несчастного  животного  выяснять  не  стали,
втихую освежевали рогатую, наделали из неё шашлыков и съе-
ли.
Ещё  затемно,  до  рассвета,  егерь  на  лодке  развёз  нас  по
скрадням – так назывались укромные местечки в камышах и вы-
сокой осоке, где охотники затаивались в ожидании тяги, то есть,
утреннего пролета уток с ночлега на места кормежки. Как отец
охотился, сколько уток настрелял, я не запомнил. Зато по окон-
чании утиного лёта, когда мы, собрав добычу, уже ясным днём
вернулись на базу, там нас ожидал настоящий спектакль. 
Среди  охотников  выделялся  генерал  из Московской  диви-
зии,  расположенной  в  нашем  Московском  же  районе.  Весьма
солидный дядечка,  весь  в коже: кожаный комбинезон, кожаная
куртка, высокие кожаные сапоги – выше колен, чуть не до пупа,
да ещё и кожаная шляпа. Ружьё у него было какое-то особенное,
с  серебряной  гравировкой  на  ложе.  А  уж  как  он  обрисовывал
свои  охотничьи  подвиги –  заслушаешься!  Я  бы  сейчас  сказал,
что  от  него  изрядно  несло фанаберией,  а  тогда  сидел,  разинув
рот.  И  вот  этот  бравый  генерал  вдруг  предстаёт  перед  всеми
нами  смущённый,  растерянный,  а  за  ним  идёт  через  кусты  не-
знакомый человек с генеральским приметным ружьём и связкой
уток.
Все в недоумении воззрились на эту пару. А незнакомец (он
оказался егерем с соседнего кордона) вопрошает:
- И что же прикажете делать с вашим горе-охотничком? За-
брался  в мои  угодья,  и  на моём  озерке  перестрелял моих  под-
садных уток. Ему бы сообразить, почему они после его выстрела
не улетают. Нет, добил-таки всю привязанную птицу. 
Егерь  говорил,  что  хотел  разбить  ружьё  об  дерево,  но  уж
больно хорошее оружие – жалко стало. Ну, разумеется, генерал,
да и все остальные наши охотники принялись успокаивать рас-
98
 
серженного хозяина убитой подсадной птицы. Мол, готовы воз-
местить, чем можно, потерю. Денег он не  стал брать,  а от  сна-
ряженных  патронов,  пороха,  дроби,  гильз   не  отказался. Этого
добра ему отвалили, что называется, немерено. А потом усадили
его за обильный стол и от души напоили и накормили. Однако,
даже  будучи  пьяным,  егерь  горемычно  ворчал,  что  подсадная
утка у него особенная, выученная, она ему, как родная…
Охотничьи угодья – это великолепной красоты необъятные
плёсы,  залитые  чистейшей  водой,  на  метр-полтора  глубиной.
Какая же там божественная рыбалка с так называемым подсве-
том! Вот её-то я запомнил всю в деталях. Представьте: глубокая
ночь, наша  лодка бесшумно  скользит по  зеркалу неподвижных
вод – это отец толкается на корме шестом – а я на носу просве-
чиваю глубины автомобильной фарой. Для её питания  в лодке
стоит  аккумулятор.  Что  за  прелесть  эти  картинки  уснувшей
природы,  освещённые  сквозь  прозрачнейшую  воду  до жёлтого
песчаного дна! Всё прекрасно видно, всё  замерло у нас на  гла-
зах: луч света выхватывает из темноты всякую немыслимо зелё-
ную  травинку,  ослепительно  жёлтые  с  розовым  кувшинки,  за-
мерших аспидно-чёрных жучков-плавунцов, мальков, висящих в
водной толще блистающим серебристым облаком. Наконец, по-
казалось  главное чудо – длинное серое тело с блёстками, паря-
щее над золотистым дном, едва пошевеливающее плавниками –
щука. Она дремлет, не подозревая, что безжалостная рука чело-
века сейчас оборвёт её мирное существование. 
Отец  откладывает шест,  берёт  острогу  и  с  силой  пронзает
рыбину,  пригвождая  её  ко  дну.  Такой  добычей  мы  в  ту  ночь
набили целый мешок, прибавив к щукам трех толстеньких золо-
тистых карасей. Рыбалка шла удачно, однако природа пригото-
вила  нам  сюрприз.  В  какой-то  момент  я,  вперёдсмотрящий,
прошептал:
- Пап, осторожней – впереди бревно.
Оно было обомшелое,  зеленоватое,  и  со странными, кону-
сообразными концами. Отец рыкнул и бросил мне:
- Держись!
Я непроизвольно схватился за борт, не понимая, что проис-
ходит.  И  только  отметил  боковым  зрением,  как  резко  воткну-
лась острога в это, обросшее мхом бревно. В тот же миг лодку 
99
 
чуть не перевернуло. Это «бревно» рвануло под днище нашего
судёнышка.  Отец  с  неимоверным  трудом  удержал  острогу.  А
громадная рыбина, сумела освободиться от трезубца и уйти. Мы
с  изумлением  и  огорчением  рассматривали  сломанный  зубец
остроги.
- Такую страшилу острогой не возьмёшь, - сказал отец, - та-
кую только из ружья можно добыть.
На  будущий  год  он  таки  застрелил  щуку-монстра.  Из  её
хребта вырезали обломок нашей остроги. 
Но вернёмся к рыбалке. По её окончании, мне доверили пе-
ребирать рыбу и нанизывать каждую под жабры на бечеву – это
для того, чтобы опустить вязанки щук и карасей в озерную воду.
Так рыба не испортится, ибо ещё живая. Занятие, ни весть, какое
интересное, но  требующее  внимания. А  я  это упустил из  виду.
Потянулся за очередной рыбой, как вдруг в воздух взвился щу-
рёнок и намертво вцепился острыми зубками в руку. Отец охот-
ничьим ножом  разжимал  челюсти  этого  хищника. Мелкий  был
гадёныш,  а  ранка  не  заживала  долго,  и  шрамик  в  виде  серпа
остался на всю жизнь. 
 
Зоопарк 
 
Раз уж разговор пошёл о природе и живности, невозможно
обойти вниманием Калининградский зоопарк. В одних источни-
ках говорится, что после штурма Кёнигсберга, там уцелело все-
го четыре зверя – лань, осёл, барсук и бегемот; в других – толь-
ко три – лама, и опять же - барсук и бегемот. Приводится сохра-
нившийся в архивах администрации дневник  зоотехника (воен-
нослужащего) Полонского, который спасал израненного бегемо-
та по имени Ганс. В него, как утверждают публикации «попало
7 шальных пуль». А кроме того он 13 суток был без пищи и во-
ды. Зоотехник лечил погибающего бегемота вливанием водки -
целыми вёдрами - и очистительными клизмами. Ганс оклемался,
во всяком случае, когда я его увидел в 1948 году, он был вполне
жив, с виду здоров, и очень симпатичен. Правда, звали его мы,
юные биологи из кружка при зоопарке, не Гансом, а Герингом за
неимоверную  толщину.  Все  любили  этого  добродушного,  бла-
100
 
гожелательного  зверя. А  вот  на  счёт «шальных  пуль»,  угодив-
ших в Ганса-Геринга, придётся кое-что уточнить.
 
Бегемот
Ганс со своим
спасителем-
зоотехником
Владимиром
Петровичем
Полонским.
 
Много  поз-
же,  когда  я ра-
ботал  в  газете
«Вечерняя  Москва»,  зам.  главного  редактора  Юра  Алфимов,
штурмовавший Кёнигсберг, узнав, что я занимался в кружке юных
биологов при Калининградском зоопарке, весело сказал:
- Как же, как же, помню толстого как Геринг бегемота. Я в
эту тушу тоже разрядил свой пистолет. 
И  очень  удивился,  когда  я  рассказал,  что  бедный  бегемот
скончался от внутренних болезней, вызванных многочисленны-
ми  ранениями. Из  умершего Ганса-Геринга,  спасённого нашим
солдатом-зоотехником, Мари Павловна, главный ветеринар зоо-
парка,  извлекла  около  двух  килограммов  пуль.  Тех  самых
«шальных», всаженных в него нашими воинами, такими же ве-
сельчаками, как Юра Алфимов.
На  главной магистрали  города, между сгоревшим оперным
театром и областной библиотекой, высился памятник. Был он в
долгополом  старинном  плаще-накидке,  похожем  на  шинель,  и
смахивал на германского генерала. Вот наши солдатики и стре-
ляли в ненавистного вражеского вояку, хоть и бронзового. Надо
же было разрядить накопившуюся ненависть к тем, кто столько
бед  принёс  на  родную  землю!  Да  невдомёк  им  было,  что
надпись Schiller на постаменте  означала,  что  сей «генерал», не
кто  иной,  как  великий  поэт Шиллер,  весьма  почитаемый  и  в
России. В Калининграде по его адресу сочинили присказку: «А
кто  сейчас  не  пьёт? Все  пьют,  только Шиллер  не  пьёт. У  него
дырка в горле, потому всё выливается».   
101
 
Потом  родилась  новая  присказка: «А  кто  сейчас  не  пьёт?
Все пьют, даже Шиллер, ему горло залатали и он тоже пьёт».
Но  вернёмся  в  зоопарк.  Там  я  стал  председателем  кружка
юных биологов. Мы вели дневники наблюдений, помогали служи-
телям кормить зверей, убирать вольеры. Надо сказать, что Кёниг-
сбергский зоопарк считался одним из крупнейших в Европе. Там,
по рассказам, был ресторан с экзотической кухней, функциониро-
вал, якобы, так называемый живой тир. За очень большие деньги
можно было занять место на стрельбище, на которое внезапно вы-
пускали зайцев, лис, других зверей – каких закажет любитель по-
добной «охоты». Разумеется,  тигров, львов,  слонов и прочих жи-
рафов под выстрелы богатых бездельников не подставляли. Впро-
чем, по-моему, «живой тир» - это одна из легенд, коих во множе-
стве ходило по бывшей Восточной Пруссии.
Самую большую заботу мы проявляли в отношении тигрён-
ка  по  кличке  Чандр,  прибывшего  в  Калининград,  кажется,  из
Рижского зоопарка. Что там случилось с мамашей-тигрицей, не
помню,  то  ли  она  скончалась при  родах,  то  ли  отказалась  кор-
мить потомство – такое бывает тоже. Но застряло в памяти, что
тигрёнка там выпаивали коровьим молоком. В результате – ра-
хит. Когда он к нам прибыл, то нормально ходить не мог, непо-
движные,  как  бы  сросшиеся  задние  лапы  малыш  таскал  за  со-
бой. Наш ветеринар Мари Павловна ужасно ругалась: «Дикари!
Разве можно тигра коровьим молоком поить?!» И вот мы пооче-
редно принялись, по  её  рекомендации,  заниматься  с  тигрёнком
своеобразной  физзарядкой.  Бросали  ему  в  клетку  канат  с  тол-
стым узлом, он привычно, как и всякая кошка, вцеплялся когтя-
ми  в  эту «добычу»,  а  мы  тащили  канат  к  себе.  Тигр  упирался
всеми  лапами,  в  том  числе,  и  рахитичными.  Так  мы  помогали
ему преодолевать последствия рахита ежедневно, в течение двух
лет, что я бывал в зоопарке. И зверь наш стал буквально на гла-
зах поправляться. Уже не таскал за собой лапы, омертвелые ко-
нечности понемногу оживали,  он даже принялся, хотя сначала и
слабо,  опираться  на  них. Потом  всё  увереннее,  попытка  за  по-
пыткой, пробовал приподняться сразу на все четыре конечности.
Когда  я,  спустя  несколько  лет,  вернувшись  в Калининград
на  время  академического  отпуска,  полученного  в  институте,
пришёл  в  родной  зоопарк,  первым  делом  отправился  к  тигру. 
102
 
День был выходной, народу полно. Мой тигр, по обыкновению
кошачьих зверей, в полдень отсыпался, не обращая внимания на
публику.  Я  перешагнул  через  изгородку  под  удивлённо-
испуганный шум  толпы,  и  приник  к мохнатому  уху  тигра,  вы-
ставленному между прутьев клетки. Прошептал ласково: 
- Чандрик, спой песенку,- это у нас такой ритуал выработал-
ся,  в  конце физкультурных  занятий  просить  тигрёнка  спеть. И
он почти безотказно, словно в знак благодарности, мурлыкал.
Но,  честно  говоря,  в  этот  миг  был  я  настороже,  готовый
мгновенно отпрянуть от клетки на безопасное расстояние. Зверь
есть зверь, от него всякое можно ожидать. Разумеется, риск был,
вроде  бы,  минимальный:  тигр  лежал  ко  мне  спиной,  и  явно
разомлел во сне. Но дальше произошло такое…
Чандр неторопливо повернул ко мне свою прекрасную мор-
ду, прижмурился, как мне подумалось, от удовольствия, и очень
громко замурлыкал, словно домашний сытый и довольный кот.
Толпа восхищенно ахнула, и засыпала клетку печеньем, конфе-
тами и пирожками. Повторять афишку, висящую на сетке воль-
еры, «Кормить зверей строго запрещается», было бессмысленно.
Заметьте,  если на обочине дороги появляется  табличка «По  га-
зонам не ходить», тотчас же на этих газонах протаптывают тро-
пинки. Скажу больше: в зоне Чернобыльской АЭС после взрыва
вдоль шоссе стоял буквально частокол предупреждений: «Опас-
но!» со знаком атома, что означало, - с шоссе не съезжать, в лес
не входить, на поле не выходить! Но съезжали, входили и выхо-
дили. Табличка ведь не милиционер, не сторож с берданкой, не
постовой с «калашом». 
К  счастью,  Чандр  был  хорошо  воспитанным  тигром,  да  и
просто постоянно сытым, чтобы подбирать с пола надкусанные
пирожки не самого аппетитного вида. Но в  знак благодарности
он  стал  прогуливаться  по  вольере,  демонстрируя  всю мощную
грацию  молодого  тела.  Только  мне,  наверное,  было  заметным
едва уловимое вихляние менее крепких и недостаточно пружи-
нистых  задних лап. И  всё же наши физкультурные  занятия по-
ставили на ноги зверя, теперь он был готов занять своё законное
царское место в джунглях!
Со  зверьём  зоопарковским  связаны  забавные,  поучитель-
ные,  трагикомичные  и  даже  трагичные  истории. Одним  из  са-
103
 
мых популярных зверей там считался лев Гром. Некоторое вре-
мя он жил в холостяцком одиночестве. У него была единствен-
ная, несвойственная львам причуда и отрада. Он обожал музы-
ку.  Его  клетка  располагалась  невдалеке  от  Дома  пионеров,  на
котором была установлена знаменитая радио-тарелка, включён-
ная и вещающая для всех вольных и невольных слушателей весь
день.  И  вот,  как  только  начинали  по  этой  тарелке  передавать
музыкальные произведения, Гром вставал на задние лапы, засо-
вывая ухо между прутьев клетки, обращённых к Дому пионеров.
Но стоило  зазвучать последним известиям, как лев принимался
недовольно реветь, пугая всю живность в округе.
Однажды жизненный уклад   его резко изменился. В сосед-
ней вольере поселили молодую львицу. Гром её не мог видеть,
но сразу учуял присутствие львицы, и с этого момента улёгся у
стенки, разделяющей  его  с  таинственной, но, очевидно, желан-
ной незнакомкой. Можно подумать, что наш жених объявил го-
лодовку,  во  всяком  случае,  он  ничего  не  ел,  только  пил  воду.
Руководство  зоопарка  обеспокоилось и  решило  рискнуть. При-
готовили на всякий случай брандспойт, всякие крючья… и впу-
стили львицу в жилище Грома через проём меж вольерами, под-
няв специальную заслонку. Ничего опасного не произошло. Ко-
гда  Гром  стал  излишне  активно  обнюхивать  даму,  та  отвесила
ему крепкую оплеуху. 
Стало ясно: семейная пара состоялась. Причём, верховодила
в  ней  львица.  Её  по  достоинству  назвали,  под  стать  супругу,
Молнией. Бывало, Гром устроится в тенёчке отдохнуть, а игри-
вой Молнии приспичило повозиться – так она его начинает ла-
пами валтузить до  тех пор, пока он, недовольно ворча, не под-
нимется. А то ещё – прыгнет к нему на спину и давай теребить
за гриву, да уши покусывать. Приходится царю зверей вставать
и катать её на спине по клетке.
Гром,  будучи  ещё  холостяком,  как-то  ненароком  создал  в
зоопарке  всеобщую  грандиозную  панику. Случилось  это  в  вы-
ходной день, когда народу было очень много. И вот по  аллеям
помчались  вдруг  перепуганные  люди,  неся  на  закорках  или
прижимая к груди своих зарёванных детишек. Гремел многого-
лосый ор:
- Лев на свободе! Лев вырвался наружу! 
104
 
Некоторые  перетрусившие  ловкачи  залезли  на  деревья,
кто-то бился в истерике. Нашлись и такие хитрецы, что улег-
лись на  садовых  скамейках, прикрывшись чем попало –  сум-
ками,  портфелями,  авоськами -  видимо  памятуя  народную
мудрость,  гласившую,  будто  хищники  мёртвых  и  даже  при-
творившихся мёртвыми, не трогают. В общем, ужас, кошмар,
светопреставление!
Виновником  этого  невероятного  панического  бегства  и
смятения среди посетителей – был красавец Гром. Служитель,
прибиравший  у  него  в  клетке,  плохо  закрыл  замок. Наш  иг-
рун, при скоплении зевак, ударил лапой по дверце, она и рас-
пахнулась. Грянул  оглушительный  рёв  толпы, шарахнувшей-
ся от раскрытой клетки, откуда, как всем показалось, изгото-
вился выпрыгнуть огромный зверь с лохматой гривой и зуба-
стой пастью.
А страшный хищник, царь зверей, страх и ужас  для людей,
испугавшись криков, забился в нишу под лежанкой, и, надо ду-
мать,  зажмурился.  Парадоксальность  ситуации  заключалась  в
том,  что Гром  родился  и  вырос  в  зоопарке,  в  неволе. Поэтому
для него мир за порогом клетки и неведом, и пугающе вражде-
бен, и он просто не мог добровольно покинуть место своего за-
точения. Да тут ещё эти так оглушительно орущие люди. Вот уж
поистине, «волки от испуга скушали друг друга», и кто перепу-
гался больше, не знаю.
Единственный  ощутимо  пострадавший  от  этого  происше-
ствия –  это  служитель, ненадёжно  закрывший  замок на клетке:
он получил взбучку, его лишили премии.
Кроме  льва-меломана,  мурлыкающего  тигра,  у  меня  был
ещё один любимый, музыкально одарённый зверёк – выдра. От-
чего-то захотелось приручить это симпатичное животное. Я чи-
тал, да и руководитель нашего биологического кружка, зам. ди-
ректора  зоопарка по научной  части Лев Алексеевич Вершинин
говорил,  что  дикая  взрослая  выдра ни приручению, ни  дресси-
ровке  не  поддаётся. Парень  я  был,  понятное  дело,  настырный,
упрямый. Раз все вокруг твердят – это не-воз-мож-но, то это-то,
уж конечно, как раз по мне, просто свербит – «надобно доказать
обратное».   
105
 
Много  дней  я  провёл  в  вольере  выдры. Кормил  её  рыбой,
ласково  разговаривал.  Но  эта  маленькая  плутовка  не  поддава-
лась на мои уловки хоть сколько-нибудь сблизиться с ней. Чуть
что –  запугивающе фыркала и пряталась  от меня. Вольера,  где
она  обитала,  представляла  собой,  укрытый  поверх  сеткой  не-
большой  прудик  с  двумя  гнездовьями  на  островках,  соединён-
ных  узким  мостиком.  По  нему-то  изящная  хищница  любила
прогуливаться, словно цирковой канатоходец. На этом мостке я
решил поставить свой эксперимент. Надо сказать, что мной уже
было  замечено,  что  выдра  постепенно  привыкла  к  моему  при-
сутствию. Она теперь всё реже угрожающе фыркала. Мне пока-
залось,  что  она  не  только  перестала меня  бояться,  но  и  пугает
внезапными  выпадами  лишь  по  привычке,  что  ли.  Во  всяком
случае, я с удовольствием отмечал всё более любопытствующие
взгляды выдры, которые она бросала в мою сторону, особенно,
когда  я  приходил  с  ведром  рыбы. Она  явно  смирилась  с моим
присутствием, и благоволила рукам, дающим пищу.
Дождавшись,  когда моя  подопечная  насытится  и  примется
прогуливаться своим обычным маршрутом, я нахально положил
руку на её пути. Это был изрядный риск, выдра, с её острейши-
ми зубами, могла запросто отхватить и пальцы, да и всю кисть.
Выдра  замедлила  ход. Я  замер, не  соображая  в  ту минуту,  что
произойдёт,  если  зверёк  нападёт  на  меня…   Выдра  приблизи-
лась,  в  последний  момент  как-то  негромко  фукнула,  уткнула
влажный нос в мою руку, и… лизнула её. 
Счастливее меня в тот день, наверное, немного было людей.
Я ведь не только доказал, что невозможное возможно, но и при-
обрёл необычайно нежного ласкового друга. Встречая меня, она
тонко  посвистывала. Мне  даже  казалось,  что  у  неё  получалась
некая  лирическая мелодия. Позже  администрация  зоопарка  от-
правила  меня  в Москву  на  Всесоюзный  слёт  юных  натурали-
стов, и я написал в «Пионерскую правду» о том, как сумел при-
ручить  считавшуюся  не  приручаемой  взрослую  дикую  выдру.
Это была первая в моей жизни заметка, опубликованная в боль-
шой прессе.
К сожалению, когда я уезжал из Калининграда на полгода, о
чём  расскажу  позже,  а  служительница,  знавшая  особенности
питания  выдр,  заболела, мою  любимицу  стал  кормить  человек, 
106
 
не ведавший об особенностях её питания. А выдра поедает рыбу
в воде с головы. Конечно, можно кормить её и с руки, но обяза-
тельно подавая опять же –  головой  вперёд. Работник, не пони-
мавший  природы  зверька,  совал  голодной  выдре  рыбу  недопу-
стимым  образом –  хвостом  вперёд.  В  результате:  желудочное
заболевание,  что-то  вроде  заворота  кишок,  и  моя  подопечная,
гордость  моя,  красавица,  умевшая  насвистывать  мелодию,  по-
гибла.
Посетители  зоопарка,  в  большинстве  своём,  убеждены  в
том, что с «этими зверюгами ничего не сделается». Вот и суют в
клетки любые предметы, чтобы  звери не спали, а играли им на
забаву, не учитывая, что обитатели полей, лесов, болот и водоё-
мов, как правило, ведут ночной образ жизни, а днём отсыпаются
или просто вялы. Пытаются закармливать практически всех – и
хищников, и  травоядных  тем,  что под  рукой: печенье, фрукты,
конфеты, пирожки. Служители, как могут, оберегают животных
от доброхотов, объясняя, что им не всё полезно, что у них осо-
бый рацион. Бесполезно! Обезьянник пришлось остеклить, и это
норма для всех зоосадов.
Звери от бездумной доброты человеческой  страдают, боле-
ют. Но случается, что и люди попадают в нелепые и даже траги-
комичные  ситуации из-за  своей  самоуверенности. Я  таких  сце-
нок  насмотрелся,  работая  некоторое  время  после  окончания
школы  экскурсоводом  зоопарка.  Вот,  скажем,  заходит  в  поме-
щение,  где  находятся  крупные  хищные  кошки,  очень молодой,
очень  бравый морской  лейтенант,  одетый  в  новенькую форму.
Видно  только  окончил  училище  и  зашёл  поглядеть  на  зверей
перед отправкой  к месту  службы. В руках у него опять же но-
венький  кожаный  чемодан. Лейтенанта,  разумеется,  не  устраи-
вает,  что  львица  беспробудно  спит  и  не  приветствует  его,  не
прогуливается по клетке. Он шумит, размахивает пустым чемо-
даном в непосредственной близости от этой, хорошо известной
своими проказами,  львицей Молнией.
- Вы  бы,  товарищ   лейтенант, поостереглись, -  говорю  я, -
пожалейте свой чемодан…
- Знаешь, какая реакция у морского офицера? Будь здоров! –
гордо  бросает  лейтенант,  продолжая  дразнить  безучастную,
вроде бы, хитрющую нашу Молнию. 
107
 
Затем,  как  я  и  предрекал,  происходит  неуловимый  резкий
взмах просунутой сквозь прутья шаловливой лапы, и… обеску-
раженный лейтенант, почти плача, разглядывает свой новенький
кожаный чемодан, угол которого, как бритвой, отхвачен когти-
стой лапой львицы. А та продолжает почивать.
Другая  сценка. У  самого входа в  зоопарк расположен камен-
ный стакан, глубоко врытый в землю. Посетители, облокачиваются
на  его  края,  и  с  удовольствием  подолгу  любуются  играми  трёх
медвежат, живущих на дне «стакана». Самая игривая и обаятель-
ная – юная медведица Машка. Прямо-таки, шишкинская  картина
«Утро  в  сосновом  лесу»,  даже  коряга  имеется. Правда,  взрослой
медведицы,  как  на  картине,  не  хватает.  Над  этой  идиллической
троицей склонилась модно одетая дамочка. У неё в руках сумочка
на длинном ремне, такие носили, да и сейчас носят, перекинув ре-
мень через плечо. Дамочка опустила свою сумочку над медвежьим
логовом, и раскачивает ею, подразнивая зверушек.
- Мадам, -  обращаюсь  к  ней, -  вы  рискуете  сумкой.  Эта
маленькая плутовка Машка очень высоко прыгает.
И, разумеется, нарываюсь на высокомерную отповедь:
- Молодой  человек,  я  что –  не  вижу,  какие  они  неуклю-
жие да косолапые!...
Затем  происходит  то,  о  чём  я  пытался  предупредить  са-
монадеянную  посетительницу:  Машка  взвилась  в  воздух  и
выхватила  лапой  заветную  сумочку.  Как  же  ахала  и  охала
несчастная дамочка, глядя на то, что творит со своей добычей
паршивка медведица.
-  Боже  мой,  сделайте  что-нибудь!  Отнимите  у  неё!  Там
все мои документы! Там месячная зарплата!
А Машка деловито раскрыла сумочку, и принялась выни-
мать все бумажки и разрывать их, под стоны и крики хозяйки,
на  меленькие  кусочки.  Пока  бегали  за  лестницей  и  служи-
тельницей,  легко  общавшейся  с медвежатами, Машка  успела
превратить  содержимое  сумочки в лохмотья, не без удоволь-
ствия закусила губной помадой, и наконец, скрылась за обла-
ком пудры, которую она расфукала.
Как  уж  бедная  гражданка  восстанавливала  документы  и
зарплату – не  знаю. Из  зоопарка она ушла  зарёванная, держа в
руках изодранную сумочку, набитую бумажной кашей. 
108
 
Довелось  мне  быть  свидетелем  и  по-настоящему  трагиче-
ского происшествия. Зоопарк в тот будний день был почти без-
люден. Покой,  тишина, нарушаемая  безобразными  гортанными
кликами  павлина.  Вот  уж  поиздевалась  природа  над  птицей.
Распустит, бывало, свой великолепный радужный хвост, восхи-
щая всех присутствующих, и вдруг, вслед за этим,  издаст гром-
кий рёв, похожий на ослиный.
Неожиданно, со стороны открытых вольер  с медвежьими
гротами,  послышался  неясный  шум.  Там,  кажется,  чему-то
радовались  редкие  посетители.  Неужели  мишки  устроили
«концерт»  с  косолапыми  плясками,  прижиманием  лап  к  гру-
ди? Это случается нечасто, поэтому я поспешил на топтыгин-
ское представление. Однако оно оказалось далеко не весёлым
развлечением.  Группа  моряков,  явно  в  подпитом  состоянии,
подбадривала  своего  товарища,  отправившегося  в  весьма
опасное путешествие. Вольеры, где обитали медведи – бурые,
белые  и  гималайские –  это  большие  каменные  площадки  с
гротами, окружённые рвами. У белых медведей рвы  заполне-
ны водой, и  звери в ней купаются, а у остальных – сухо. Так
вот, наш морячок, как потом рассказали сотоварищи, был не-
доволен,  что  звери  ленивы  и  не  обращают  на  него  никакого
внимания. Развоевавшийся храбрец полез по парапету, разде-
лявшему  вольеры  бурых  и  гималайских  медведей,  истошно
призывая их - то ли на борьбу, то ли на веселье. Звери с обеих
сторон с любопытством уставились на наглеца. А один из ги-
малайских спустился в ров и стал подпрыгивать, пытаясь до-
стать  морячка.  Я  подошёл  к  месту  события  почти  в  тот  мо-
мент, когда раздался всеобщий вопль ужаса: медведь всё-таки
достал лапой ногу моряка, и стащил его в ров.
Сбежались  служители. Тот,  что  занимался  кормлением и
уборкой  в  медвежьих  вольерах,  вошёл  внутрь  и  попытался
метлой  отвлечь  гималайского  медведя  от  его  жертвы.  Но
зверь, рыча, вошёл в раж, он  рвал беднягу, уже еле подающе-
го  голос. Наш  ветврач,  сердобольная Мари Павловна  билась
от бессилия в истерике. Тогда в ров спустился Николай Ива-
нович (если  память  на  имя  не  подводит),  зам.директора  зоо-
парка по хозяйственной части. Когда-то он работал в цирке и
управлял сорока медведями. Невысокого роста мощный такой 
109
 
дядечка – форменный квадрат, увитый мускулами. Этот чело-
век  знал,  каким  образом   укрощать  зверей. Специальной  де-
ревянной ложкой на длинном черенке он сильно ударил мед-
ведя по носу. Зверь взвыл, бросил жертву и схватился за нос.
Николай Иванович,  вместе  со  служителем  загнали  обоих  ги-
малайских мишек  в  грот,  и  перекрыли  его железной  дверью.
А  затем уже подоспела пожарная машина  с выдвижной лест-
ницей и несчастного моряка достали из рва. Он ещё был жив,
но  медведь  так  его  разорвал,  что  никаких  надежд  на  выздо-
ровление,  конечно,  не  осталось,  безумный  вояж  окончился
его гибелью.
Комиссия,  разбиравшая  эту  трагедию,  выяснила,  что  гима-
лайский медведь-убийца, прибывший в Калининград из какого-
то дальневосточного то ли заповедника, то ли питомника, то ли
зоопарка, оказывается, познал вкус человеческого мяса, так как
уже нападал на людей, и  тоже со  смертельным исходом. Пере-
давая  этого  зверя  в  Калининградский  зоопарк,  сей  кровавый
эпизод прежние хозяева попросту скрыли, чтобы не нести мате-
риальных  потерь.  Теперь  калининградцам  пришлось  понести
потери - опасного медведя усыпили.
Раз уж речь пошла о служителях зоопарка, надо бы сказать
ещё  о  некоторых.  Возглавлял  коллектив  директор  Минаков,
полный тёзка моего отца – Иван Дмитриевич. Он был такой же
атлет-тяжеловес, как и его  заместитель по хозяйственной части
Николай Иванович, но отличался от  того ещё и  громадным ро-
стом. Запомнился он таким эпизодом.
В  Калининграде  гастролировал  цирк-шапито.  Гвоздём
программы  считалось  выступление  силового  акробата Григо-
рия  Новака,  первого  советского  чемпиона  мира  по  тяжёлой
атлетике, поставившего много рекордов, долгое время не пре-
одолённых. Интересно,  что  в  цирковые  артисты  прославлен-
ный  тяжеловес  угодил  в  ходе  борьбы  с  космополитизмом,
развернувшейся  в  нашей  стране  с 1952  года  в  связи  с  делом
«врачей-убийц». Из-за того, что дальний родственник Новака 
оказался  за  границей (дядя жил  во Франции),  отца Григория
исключили  из  партии,  самого  атлета  дисквалифицировали.  К
тому  же  лишили  полагающихся  выплат  за  мировые  рекорды.
Формальным  поводом  послужило  обвинение…   в  мошенниче-
110
 
стве. Дескать, Григорий Новак мог бы взять вес на 3-5 кг боль-
ше прежнего достижения, однако из стяжательских побуждений
прибавлял на  соревнованиях  всего  лишь  зачётные 0,5  кг, и по-
лучал за каждый очередной рекорд 25.000 руб. А на эту сумму в
те  годы  можно  было  купить  автомобили - «Победу»  плюс
«Москвич».
Так  вот,  знаменитый  этот  человек  прогуливался  по  Кали-
нинграду в сопровождении городского руководства. Представь-
те:  впереди  маленький  и  плотный  Григорий  Новак,  позади –
свита.  Вдруг  навстречу  гигант Минаков.  Атлет-циркач  сделал
стойку при  виде  такого  великорослого  гражданина. Доброхоты
из городских начальников заторопились представить встречного
верзилу:
-  А  это,  Григорий  Ирмович,  знакомьтесь,  Минаков  Иван
Дмитриевич, директор нашего зоопарка.
Новак ойкнул, будто от испуга, и полез на фонарный столб.
Минаков юмор оценил, они подружились.
О  заместителе  директора  зоопарка  по  научной  части  Льве
Алексеевиче Вершинине,  я уже упоминал. Этот  замечательный
человек достоин того, чтобы продолжить рассказ о нём. Начать
с  того,  что  он  мастер  спорта  по  лёгкой  атлетике,  лыжам  и
стрельбе.  Всех  этих  отличий  он  добился  будучи  студентом
Пушно-мехового института. 
Я его увидел впервые на стадионе, где проходили соревно-
вания калининградской молодёжи и школьников по всем видам
лёгкой  атлетики. После  того,  как мне  удалось  трижды  свалить
планку в секторе прыжков в высоту, я остался огорчённым пры-
гуном-неудачником,  но  весьма  заинтересованным  зрителем.
Наконец,  планку  установили  на  рекордную  для  нашей  области
высоту (по-моему,  на 1 метр 65  см.). И  тут  из  толпы  зевак  на
сектор вышел высокий худощавый мужчина в спортивной фор-
ме,  и  с  короткого  разбега  легко  преодолел  рекордную  высоту.
Все обомлели, а человек  затерялся в толпе аплодирующих  зри-
телей. Это и был Лев Алексеевич Вершинин, с которым мне до-
велось познакомиться лично, когда я записался в кружок юных
биологов при Калининградском зоопарке.
 
111
 
Лев Алексеевич Вершинин.
 
Мы с ним очень сблизились. Ре-
бят  он  частенько  собирал  у  себя  на
квартире.  Мы  там  просматривали
альбомы  и  книги,  посвящённые жи-
вотному  миру.  Однажды,  когда  мы
остались  у  него  наедине, Лев Алек-
сеевич,  вдруг  разоткровенничался  и
стал  рассказывать,  как  учился  в  ин-
ституте,  как  проходил  практику  у
Петра Александровича Мантейфеля,
которого  глава  Академии  наук
СССР  Н.И.Вавилов  называл «рус-
ским Бремом».   
-  Мантейфель  любил  русскую
борьбу,  и  обладал  неимоверной  си-
лищей, -  рассказывал Вершинин, -  а  потому  предлагал  студен-
там: «Давайте, поборемся. Кто меня одолеет, получит зачёт без
сдачи  экзамена».  За  всю  историю  его  заведывания  кафедрой
только один студент-татарин сумел одолеть профессора.
Много ещё чего  занимательного поведал мне Лев Алексее-
вич, но одна история поразила и запомнилась особенно. Во вре-
мя Великой Отечественной Вершинина,  студента-добровольца,
неожиданно отозвали с фронта. В Москве ему и еще нескольким
фронтовикам  пояснили  суть  особо  важного  государственного
задания: к нам, в глубоко тыловую область высадился, по сути,
диверсионный отряд, по сведениям НКВД, американцев. У них
задача:  выловить  баргузинского  соболя,  чтобы  развести  его  в
неволи, и тем самым лишить Страну Советов монополии на бу-
дущих пушных аукционах. Задача собранных  здесь бойцов, яв-
ляющихся  спортсменами-лыжниками  и  одновременно  стрелка-
ми в категории перворазрядников и мастеров спорта, воспрепят-
ствовать этому вражескому замыслу любыми доступными сред-
ствами.
Выбросили  секретный  парашютный  десант  в  прибайкаль-
ской  тайге,  где  обитает  баргузинский  соболь,  соблазнивший
американские спецслужбы, и лыжники-стрелки группами разъе-
112
 
хались  в  разные  стороны.  Прочёсывали  тайгу  тщательно,  но,
увы, даже на  след диверсантов не напали. Так и  свернули  сек-
ретную операцию, не добившись желаемого результата. Верну-
лись в Москву. Вершинин через некоторое время забеспокоился:
что-то  затянулось  его  оформление  по  месту  прежней  службы.
Наконец, вручают направление, но совсем в другую часть, даже
армия другая. Что за чудеса? Оказывается, как потом узнал Лев
Алексеевич, ни его части, ни полка, ни дивизии, ни 2-й Ударной
армии, в которой он воевал, уже нет, ибо командующий, генерал
Власов стал предателем, и возглавил у гитлеровцев так называ-
емую  Русскую  освободительную  армию (РОА),  выступающую
против Красной Армии.
Так что «власовцу» Вершинину крупно повезло, что в раз-
гар событий, связанных с предательством  генерала Власова, он
находился в  тайге по  спецзаданию НКВД. Проверку он, конеч-
но, прошёл, чем объясняется задержка с выпиской направления
на фронт, но не пострадал.
Что же касается «соболиного вояжа» американцев, то в пе-
чать просочились сведения о том, что они всё же изловили бар-
гузинского зверька в нужном количестве, и нашей монополии в
этом  деле  приходит  конец. На  первом  послевоенном междуна-
родном  пушном  аукционе,  проходившем  в  Ленинграде,  стало
известно: да, у американцев есть несколько особей баргузинско-
го соболя – НО – самцов!
Даже особого  скандала не получилось. Зато цена на  совет-
ских  баргузинских  соболей,  прибайкальского  происхождения,
возросла преотлично высоко!
 
Школьные взлёты и падения
 
Родители  определили  меня  учиться  в  самую  близкую  к
нашему дому школу №5. Старинное здание с непривычным для
советского  школяра  просторным  спортзалом,  залитым  солнеч-
ным светом, льющимся через огромные, по обеим стенам, окна.
Вечерами –  электричество.  Именно  в  этом  зале  я  шагнул  на
первую ступеньку коварно притягательной лестницы, ведущей к
возвышению над соучениками. Возвышение, каковое подводило
меня в самые неподходящие моменты. Желторотый, но самона-
113
 
деянный юнец, я не подозревал, что гордыня наказуема, а посе-
му  стремился  стать  во  всём  первым. Что ж,  быть  самым  силь-
ным и  ловким –  это  ли не мечта  любого подростка?!  Меня  за
уши невозможно было оторвать от запойного чтения брошюр и
книг  по  физическому  совершенствованию,  которые  вовлекли
меня в мир довольно изнурительных и порою даже болезненных
систем развития мускулатуры и закалки организма. Доходило до
того, что, долбя кулаком в стенку, я, «чучело гороховое», как в
сердцах звала мама,  разбивал костяшки в кровь. Сие «упражне-
ние» должно было «избавить от страха перед болью». Но, увы,
не избавляло. Зарядку - легкоатлетическую и силовую - делал во
дворе нашего дома. Мы ведь приехали осенью, и вскоре насту-
пили холода, каковые, при высокой балтийской влажности, бы-
ли весьма ощутимы. Но и грянувшие, непривычные для Восточ-
ной Пруссии суровые морозы не прогнали меня со двора. Более
того,  я  там  обливался  ледяной  водой,  которую  набирал  из  ко-
лодца с качалкой, обустроенного прямо под окнами. Одним сло-
вом, готовый псих ненормальный!
Спрашивается: куда смотрели родители, как они допускали
столь  варварские  занятия? Всё дело  в  том, что  я вставал очень
рано, раньше всех, часов в шесть утра. Даже мама, наша ранняя
пташка, ещё спала после ночной дойки Милки. Так что, до поры
до  времени  избранный мною  спартанский  образ жизни  остава-
лась тайной.
Для силовых упражнений, за неимением гантелей, приволок
для  упражнений  ось  с  колёсами  от  вагонетки,  довольно  тяжё-
лую. А между  двумя  тополями,  росшими  у  крыльца,  приладил
лом – получился примитивный турник.
Не удивительно, что на уроках физкультуры я скоро вышел,
что называется, в первые ряды. А когда подтянулся на турнике
немыслимое  для  моих  одноклассников  количество  раз,  да  ещё
отжался от пола, побивая все мыслимые рекорды, авторитет мой
стал расти. Может кому-то, выше и ниже изложенное, покажет-
ся чистым бахвальством, старческим хвастовством, мол, вот ка-
ким был подростком, не чета нынешним  тинэйджерам, натира-
ющим  мозоли  от  сидения  за  компьютером.  Но  что  же  делать,
если оказалось, а может, показалось, что я бегаю быстрее всех,
прыгаю  выше  всех  сверстников  в школе? Во  всяком  случае,  я 
114
 
уверовал в свою исключительность, то есть, рановато подцепил
очень опасную звёздную болезнь. 
Дурное  дело  нехитрое,  вернее,  наши  недостатки  являются
продолжением  наших  достоинств.  У  меня  появились  такие  же
оголтелые последователи по закаливанию организма. Можете не
поверить,  но  я  возглавил,  а  вернее,  считал  себя  главой   почти
всех  сборных  команд  школы:  от  шахматной  до  футбольной.
Быть «первым  парнем  на  селе»  или  в школе – мне  показалось
мало. Я отправился в секцию бокса при городском Доме офице-
ров. Меня  встретил  тренер  секции,  бывший  чемпион  РСФСР,
средневес. Это был коротко постриженный крепыш. Размахивая
руками  в  боксёрских  перчатках,  он  с  явным  недружелюбием
спросил меня:
- Хочешь заниматься боксом? 
- Очень! – воскликнул я.
      
 
  Я  с  патлами  и
Борис  Колесни-
ков.
 
И  тут  же  от
его  мощного
удара  улетел  в
угол,  на  груду
матов.  Чемпион
трижды  спраши-
вал  о  желании
приобщиться  к
боксу,  и,  получая  в  ответ  упрямое «да»,  трижды  отправлял  на
маты. Видно, чем-то я ему не понравился. В заключение экзеку-
ции он отчеканил: 
- Патлы убрать. На занятия не опаздывать.
В парикмахерской, по моей просьбе, от роскошной шевелю-
ры  оставили  шпанистскую  чёлку,  из  зеркала  на  меня  глядело
жалкое подобие коротко стриженого крепыша, который руково-
дил секцией бокса.   
115
 
На  занятия  я  прибежал  загодя. Чемпион  поставил  меня  на
ринг  с  так называемым  спарринг партнёром, и  определил фор-
мулу нашего тренировочного боя коротко:
- Отрабатывать корпус. По морде не бить.
Хорошо ему было заказать «отрабатывать корпус», а я, как
мы  сблизились  с  соперником,  света  белого  не  взвидел:  только
его перчатки мелькали перед глазами. Он-то «отрабатывал» мой
корпус,  а  я  просвета  не  мог  найти  среди  этого  мелькания  его
кулаков, чтобы нанести хотя бы один удар. Мало того, он пару
раз ощутимо врезал мне «по морде», не соблюдая предупрежде-
ния  мэтра. Позже  мне  разъяснили,  что  я  сам  виноват,  опуская
голову  ниже  пояса,  и  таким  образом,  подставляясь  под  удары,
направленные в корпус. Но во время спарринг-боя мне это было
невдомёк, и я разъярился. «Ах ты так? – подумалось мне. – То-
гда погоди же!» 
Каким-то образом исхитрившись, я в образовавшийся на се-
кунду просвет вложил всю силу и ненависть в удар по незащи-
щённому подбородку противника. Тот рухнул.
- Нокдаун, - удивлённо  констатировал наш  тренер, и обра-
тив ко мне разъярённую физиономию, наградил всеми непечат-
ными эпитетами, каковые я вполне  заслужил. А  заключил речь
так:
 - В морду бить можешь в уличной драке, а здесь ведут бой
по правилам.
Мне эти правила не пришлись по душе. Тем более, я узнал,
что в спарринг со мной чемпион поставил, наверное, из вредно-
сти,  боксёра-разрядника.  Тот  и  обращался  со  мной  так,  будто
перед ним тренировочный мешок с песком. Уверовав, что в этой
секции  я  так  и  останусь  партнёром  для  отработки  ударов,  я
«сделал ручкой» и навсегда распрощался с боксом. 
В школе, естественно о моём позорном дебюте на ринге ни-
кто не узнал. Ну, не мог я подмочить свою репутацию! Тем бо-
лее, что она складывалась не только за счёт спортивных подви-
гов. Следует отметить, что я прилично учился, а мои сочинения
учительница  русского  языка  и  литературы  зачитывала  во  всех
классах,  как пример  творческого  отношения  к  её предмету. Но
самым главным в моей школьной биографии, увы, окончательно
убедившим  в  собственной исключительности, было  то, что ме-
116
 
ня, ученика 6-го класса, назначили главным редактором школь-
ной  стенной  газеты. И  сопливому  младшекласснику,  которому
надлежало носить портфель за старшими, подчинялись, без пяти
минут  выпускники,  составлявшие  редакционную  команду. Они
беспрекословно, по  указаниям малолетнего  главреда,  оформля-
ли листы с  текстами  заметок, большинство которых сочинял я,
рисовали  иллюстрации  и  смешные  карикатуры.  Как  тут  не  за-
кружиться юной голове?! 
На  фоне  таких  незаурядных  достижений  для  кого-то  про-
звучит  странным,  может  быть,  неправдоподобным  сообщение:
Марка Гаврилова из школы,  где  он  числился на первых  ролях,
исключали ТРИЖДЫ! 
Первый  раз,  не  удивляйтесь,  за  элементарное  хулиганство.
Надо  сказать,  что  я  никогда  не  был  пай-мальчиком.  Взрослые
постоянно натыкались на мой щетинистый характер, удивлялись
моим поступкам, порой не  вписывающимся в общепризнанные
нормы.  А  моя  мама  была «званым  гостем»  нашего  классного
руководителя, исторички, милейшей Таисии Алексеевны,  а  так
же  директора школы. Например,  её  вызвали  по  весьма  неожи-
данному поводу:
- Скажите,  пожалуйста, Анна  Борисовна,  у  вас, жены  рай-
онного прокурора,  что – нет  средств  для приобретения  зимней
одежды  вашему  сыну? Почему  он  ходит  по  морозу  в  лыжном
костюме!
Мама  была  ошарашена. Ей  было невдомёк,  какой  спартан-
ский образ жизни ведёт её старший сын. Она отлично помнила,
как по утрам отправляла в школу Марка, после сытного завтра-
ка, одетого в тёплое зимнее пальто. Откуда ж ей было знать, что
он, выйдя во двор, прятал пальто в будку своего любимого пса
Индуса,  а  на  занятия  отправлялся,  как  правило,  в  спортивной
форме, так как каждый день были или уроки  физкультуры, или
тренировки. Возвращаясь с уроков, вытаскивал пальто из будки,
и, чин-чинарём, являлся домой при полном параде. 
Мамин  визит  в школу,  где  её  просветили  по  поводу  моих
походов по морозцу налегке, слегка приоткрыл плотную завесу
таинственности  над  занятиями  закаливанием  организма.  Впро-
чем,  дальше  расследование  не  пошло.  Да  тут  ещё  вмешалась
медицина: при регулярном обследовании, коему подвергали со-
117
 
ветских  школьников,  у  меня  обнаружили  расширение  сердца.
Последовало категорическое запрещение на физические нагруз-
ки сверх какого-то смехотворного минимума, а так же освобож-
дение  от  занятий физкультурой. Последнее  вызвало  лютую  за-
висть одноклассников. Только это не означало, будто мне зави-
довали из-за  того, что вот,  ему можно не посещать урок, кото-
рый другим в  тягость. Ничего подобного! Занятия по физкуль-
туре у нас любили, физкультурник вёл их изобретательно: мы, в
основном,  соревновались  в  быстроте,  выносливости,  реакции,
играли  в  нашем  просторном  спортзале  в  волейбол,  баскетбол,
теннис,  и  даже  в мини-футбол.  Завидовали мне  из-за  того,  что
«вот, мол, ему дали поблажку, а мне нет».
Знали бы  врачи,  что после  вынесения их приговора по по-
воду расширившегося сердца я ещё настырнее принялся закали-
ваться,  укреплять  и  развивать  свой  мышечный  и  мускульный
аппараты. Именно тогда и приволок  во двор вагонеточную ось с
колёсами  для  упражнений  тяжёлой  атлетикой. Опять же,  разу-
меется, всё это делалось в тайне от родителей. Да им в то время
было не до меня. Но об этом поговорим позже…
Запреты на физкультуру и чрезмерные физические нагрузки
действовали  год.  Затем  был  повторный,  контрольный  медо-
смотр,  в  заключение  которого  эскулапы удовлетворённо  заяви-
ли:
- Вот что значит вовремя дать правильный диагноз и назна-
чить необходимые ограничения. Даже следов расширения серд-
ца не осталось!
Но мы  отвлеклись  от  темы.  За  какое же  хулиганство меня
попёрли из школы? Наверное, спортивные, литературные  побе-
ды не давали мне ощущения полноты жизни. Во мне жил неис-
требимый шкодник и весельчак-шалопай. Это ведь неописуемое
наслаждение  наблюдать,  давясь  смехом,  как  соученики  и  учи-
тель пытаются  что-либо  написать  на  доске,  которую  ты  загодя
натёр свечкой. Мел скользит по навощённой поверхности, и не
пишет. В классе ржачка, урок сорван. А как вам понравится та-
кая моя придумка?
Перед  входом  в школьный  спортзал  находился  крохотный
тамбур. Достаточно вывернуть там лампочку, и становится тем-
но, как в закупоренной бочке. А теперь на крюк, которым запи-
118
 
рается вверху входная дверь, вешаем нечто. Школьники, прохо-
дя  на  занятия,  стукаются  головами  об  это  нечто,  и  начинают
орать, чтобы «дали здесь свет!». Приходит электрик, вворачива-
ет на место лампочку, включает её, становится светло, и тут же
раздаётся  оглушительный  визг  девчонок –  с  крюка  свисает  от-
вратительная дохлая ворона.
И  эти,  и  другие  шкоды  оставались  безнаказанными.  Если
кто-то и догадывался, чьих это рук дело, то помалкивал – стука-
чество было не в чести даже у преподавателей.
Но ведь было что-то, что послужило поводом к исключению
меня из школы? Как говорится, что было, то и послужило. 
У нас появился англичанин, то есть, преподаватель англий-
ского  языка,  которого  я  невзлюбил  с  первого же  урока.  Всё  в
нём  раздражало:  и  полувоенный  строгий  костюм,  и  до  блеска
начищенные  сапоги,  и  манера  отрывисто,  командным  тоном
разговаривать  с нами,  учениками,  будто перед ним  солдаты  на
плацу. Вызывало неприязнь его  заикание и нервическое подёр-
гивание щекой, когда он злился. Правда скоро нам стало извест-
но,  что  англичанин  бывший  фронтовик,  и  что  подёргивание  и
заикание – результат контузии. Меня это, однако, не смягчило, и
моя неприязнь не убавилась. Чего уж тут копаться в психологи-
ческих  истоках  этой  нелюбви. Англичанин мне  был  неприятен
лишь тем, что его предмет оказался мне не по силам. Надо было
зубрить слова, а всякая нудная зубрёжка была не по мне. По той
же  причине  я  недолюбливал,  скажем,  и  учительницу-химичку,
очень  бледную,  худую  даму  с  впалой  грудью  и  тишайшим  до
шёпота голосом. Не давался мне её предмет, ведь там надлежало
учить формулы,  а неприятие  его  отражалось на преподавателе.
Я прозвал её Марией Кюри-Складовской, и выше трояка за ды-
рявые по химии знания никогда не получал. Только на выпуск-
ных экзаменах (куда деваться!) поднатужился, и не без помощи
шпаргалок, отхватил, к вящему изумлению Кюри-Складовской,
пятёрку. В аттестат, правда, зачли четвёрку.
Если химичка вызывала снисходительную жалость, то   бра-
вый   заика-англичанин  даже  клички  не  удостоился. Я  пытался
изводить его: натирал доску воском, прятал тряпку для стирания
писанины на доске, насыпал пудру в классный журнал, подкла-
дывал кнопки на его стул – ничто не выводило  непробиваемого 
119
 
преподавателя из себя. А ежели он и  злился, в тайне от нас, то
это было заметно лишь по усилившемуся заиканию. Тогда я сам
однажды вышел из себя и запустил в англичанина, когда он шёл
к своему столу и был ко мне спиной, бумажного голубя. Голубь
уткнулся  в  него.  Англичанин  развернулся,  строевым  шагом
направился прямо ко мне, взял за шиворот, от чего с рубахи от-
летели пуговицы, и – вы не поверите – держа меня над полом,
пронёс до двери и вышвырнул из класса.
Я был в бешенстве. Такого позора переживать мне не при-
ходилось.  Выскочил  на  улицу,  не  зная,  что  предпринять,  чем
отплатить  проклятому  англичанину,  такому  же  ненавистному,
как  его  неподдающийся  предмет.  Словно  в  утешение  ко  мне
подкатился кудрявый весёлый пёсик. 
Молнией мелькнула идея отмщения. Я схватил в охапку пё-
сика,  побежал  обратно,  открыл  дверь  в  класс,  и  вбросил  туда
собачку. Каков был взрыв восторга, раздавшийся в классе – мо-
жете  представить!  Мне  потом  рассказали,  что  бедный  пёс,
оглушённый громом человеческих криков, прижался в угол. Ан-
гличанин, что-то ласково бормоча, пытался извлечь перепуган-
ную собачку из укрытия, но та  затравленно огрызалась, и даже
исхитрилась укусить учителя  за палец. Наконец, ученики наки-
нули на неё куртку, и выдворили на улицу.
Конца эпопеи я не видел, ибо, не смотря на всю свою шкодли-
вую  храбрость, трусливо удрал домой. Думаю, преподаватель ан-
глийского  языка давно догадывался, кто  строит  ему  всякие пако-
сти,  но  из-за  природной  и  офицерской  воспитанности  терпел  и
ждал,  когда угомонится проказливый  ученик. Собачий  эпизод он
не оставил без последствий. На педсовете встал вопрос о моём ис-
ключении  из  школы  за  хулиганский  проступок.  Из  уважения  к
прокурору Ивану Дмитриевичу Гаврилову на заседание пригласи-
ли – нет, не самого прокурора, а его жену – Анну Борисовну Гав-
рилову. Впрочем,  чего  уж  тут  подменять  истину  красивыми  ого-
ворками: не из уважения только пригласили, а потому как админи-
страция  школы  просто-напросто  убоялась  вполне  возможной 
негативной  реакции  товарища  районного  прокурора  на  исключе-
ние его сына из их учебного заведения. 
Времена – то всё-таки были сталинские, могли усмотреть в
исключении  из школы   сына  одного  из  руководителей  района 
120
 
попытку подрыва авторитета советской власти. Могу сослаться
на то, что произошло в моей Раменской школе, где (вот уж сов-
падение!)  новый  учитель  английского  языка  сходу  наставил
троек и двоек неспособным к языкам балбесам, каковые числи-
лись  в  лучших  учениках. Среди  них  оказались:   сын  какого-то
чинуши из райисполкома,  я – сын районного прокурора и сын
секретаря  райкома  партии.  Раменского  англичанина  выгнали  с
работы «за  антипедагогическую  и  антисоветскую  деятель-
ность». Где была  гарантия, что наш, калининградский англича-
нин не повторит судьбу раменского коллеги?!
На педсовете меня заочно подвергли резкой критике, а мама
заверила высокое собрание, что примет надлежащие меры к сы-
ну-шалопаю, допустившему хулиганство. Это в переводе с педа-
гогического языка, понятного в той аудитории, означало «выпо-
рю сукиного сына, как сидорову козу». На том и разошлись. А
мама дома устало спросила:
- Тебе что – делать нечего?
Разумеется, она меня и пальцем не тронула. В нашей семье 
никогда, ни за что детей не били.
Так  завершилась первая попытка исключить меня  из шко-
лы.
 
Какие они разные, эти учителя
 
Понятное  дело,  что  помимо  химички  и  англичанина  у  нас
были и другие учителя. Обойти их  вниманием было бы жесто-
кой  несправедливостью,  каковыми  отличаются  неблагодарные
школяры, а мне таковым не хотелось бы прослыть. Ведь учите-
лей можно смело назвать гранильщиками и полировщиками ха-
рактеров своих учеников. Надо мной они потрудились немало, и
если не всё доброе пошло впрок,  то не их  то вина,  а моя беда.
Некоторые из них удержались в памяти.
Математик  Фарбер.  Небольшого  росточка,  толстенький,  в
массивных  очках,  вполне  симпатичный  дядечка.  Звали  его Са-
муил с чем-то, и  за  глаза у школьников обозначался  этим име-
нем. Он обладал двумя особенностями. Придёт в класс, и с ходу
пишет на доске условия мудрёной задачки, формулу уравнения
или теоремы. И громогласно заявляет: 
121
 
- Есть желающие получить пятёрку за четверть?
Желающих –  хоть  отбавляй.  Чтобы  перечислить  справив-
шихся  с  задачкой,  уравнением,  теоремой  хватило  бы  пальцев
одной  руки. Так  отличался  заумный  парень  по фамилии Пету-
хов, он потом поступил в Московский Физтех. Однажды и я ре-
шил какую-то мудрёную задачку, и попал в любимчики Самуи-
ла. 
Другой  особенностью  математика  являлась  поразительная
его  способность обнаруживать на контрольных  тех, кто списы-
вал  у  соседа  нужное  решение.  Выявлял  их  совершенно  недо-
ступным нашему пониманию методом: отойдёт к окну, вроде бы
задумается, отвернувшись от класса, и вдруг:
- Рудяк, перестань сдирать у товарища.
Все в изумлении – как это он видит, стоя к нам спиной?! У
того, кто попался на списывании – столбняк. Много позже был
раскрыт  этот  феномен «затылочного  зрения». Хитрый  матема-
тик не случайно отходил к окну – он обозревал класс, отражав-
шийся в оконном стекле.
А ещё мы подозревали Са-
муила  в  донжуанских  похож-
дениях.  Были  убеждены,  что
его  пассией  стала  историчка
Таисия Алексеевна, наша клас-
сная  руководительница.  Высо-
кая, статная,  с пышной копной
волос  соломенного  цвета  и
очень  белой  кожей.  Просто 
царственная  особа!  Про  таких
принято  говорить «дебелая».
Мальчишки, откровенно любо-
вались  её  роскошными  форма-
ми. Девчонки  завистливо фыр-
кали:
- И чего в ней нашли? Тол-
стая тётка, и больше ничего!
Когда  дознались,  что  она
ходит в баню, расположенную в конце Волочаевской улицы, той
самой,  где  был  мой  дом,  то  туда  однажды  направилась  целая 
122
 
компания  одноклассников. Не  исключено,  что  в  роли наводчи-
ка-«Сусанина» выступил  я. Баня была одноэтажная, окна  зама-
заны белой краской, но с этакими «промоинами», вероятно, сде-
ланными  любителями  понаблюдать  за  раздетыми  представи-
тельницами прекрасного пола. 
На  улице  стояла  кромешная  темень,  изнутри,  из  банного
помещения, нас не было видно. Зато сцена своеобразного театра
«Обнажённые  женщины»  просматривалась  преотлично.  Нако-
нец, появилась наша Таисия Алексеевна, демонстрируя во всей
красе своё великолепное тело. Мы чинно выстроились у глазка,
через  который  лучше  всего  была  видна моющаяся  дама наших
сердец, и поочередно наслаждались обозрением, ранее скрытых
от нас, таинств красавицы. Скажу по совести: после того порно-
вечера  большинство участников банного похода стали смущён-
но поглядывать на свою классную руководительницу. Наверное,
мысленно  они  невольно  начинали  раздевать  её,  и  терялись  от
стыда,  каковой  охватывает  неискушённого  девственника  при
взгляде  на  обнажённую  женщину.  Разумеется,  выявились  и
юные  циники,  откровенно  и  во  всеуслышание  обсуждавшие
женские  прелести  Таисии  Алексеевны.  Надеюсь,  что  эта,  уже
просто  похабная, болтовня не достигла её ушей.
Как же  мы  все  были  ошарашены,  когда  по школе  пронес-
лась невероятный слух:
-  А  Самуила-то,  когда  он  был  у  Таиски-крыски,  застукал
муж.
Да, да, к ней, не имевшей до сей поры никакого прозвища -
достойного не придумали, а недостойное с красавицей не вяза-
лось-  теперь прилепилась  кличка «Таиска-крыска». Этаким ма-
нером  отомстили  той,  которую  боготворили. «Боже  мой,-  кри-
чало  в  нас  оскорблённое  чувство, -  этот Самуил  залез  к  ней  в
постель,  а  когда муж  внезапно  вернулся  домой,  любовник  вы-
прыгнул в окно!». 
Очень мы жалели, что квартира Таиски-крыски расположе-
на на первом этаже, и Самуил не сломал себе шею. Любовь зла.
Однако  бравый  математик  не  только  ничуть  не  пострадал,  его
как-то даже и не очень-то осуждали. Те, кто пользуется успехом
у женщин,  даже  по  непроверенным  слухам,  заслуживает  в  об-
щественном мнении, разве что, понимание, а то и зависть.   
123
 
Классным  руководителем
нашего  класса  стал физик, пол-
ный  тёзка  моего  отца,  Иван
Дмитриевич  Голубев.  Здоро-
венный  мужик,  наверное,  под
метр  девяносто  ростом,  добро-
душный,  улыбчивый,  с  ладоня-
ми,  как  лопаты,  такие  обычно
приходятся  по  душе  ребятам.
Любимцем у нас он не стал, но
к  нему  тянулись,  особенно
мальчишки.  Свой  предмет  он
знал, думаю, прескверно, и пре-
подавал его формально, беспре-
станно  заглядывая  в  учебник.
Излагал, а точнее, зачитывал по
книжке  законы  и  положения
физической  науки.  Спрашивал
не слишком придирчиво.  С гордостью сообщил нам, что он сле-
сарь высшего, 7-го разряда, а это – равняется должности масте-
ра, и неоднократно повторял сие к случаю и без повода. 
Физике  он  нас  не  обучил.  Благодаря  его  начётническому
преподаванию  и  собственному  разгильдяйству  я  сумел  блиста-
тельно  провалить  экзамен  по  физике  при  поступлении  в Мос-
ковский Пушно-меховой институт. Зато Голубев, засеревшись с
нами  в  физическом  кабинете,  научил  великому  умению  пить
спирт, не запивая водой.
Русский  язык  и  литературу  вела  пожилая  дама  в  седень-
ких букольках, так, наверное, выглядели педагоги гимназий в
царское  время.  Очень  интеллигентная  мадам,  обращавшаяся
даже  к  соплюшкам из младших  классов  на «Вы». Она обла-
дала  шикарными,  на  наш  взгляд,  фамилией,  именем  и  отче-
ством – Ватковская Римма Вениаминовна. Она была старень-
кая,  головка у неё  заметно подрагивала. А слабеющее  зрение
заставило при проверке наших  тетрадок и дневников пользо-
ваться мощной лупой. Мы её любили за то, что она прививала
уважение,  понимание  и  интерес  к  русской  литературе.  Слу-
124
 
шали, затаив дыхание. Но почему-то она очень скоро покину-
ла нашу школу.
Вспомнить  её  мне  довелось  спустя  несколько  лет  после
окончания школы,  когда  я  работал  некоторое  время  в  газете
«Калининградский комсомолец». Вёл там, помимо всего про-
чего,  поэтический  раздел:  самоуверенно  отбирал  стихи  для
публикации,  выступал  с  критическими  обзорами  почты.  И
вот,  разбирая  ворох  очередных «поэтических»  посланий,
натыкаюсь  на  такое.  Пишет,  мол,  вам  старая   учительница
русского языка и литературы. Мы с моей сестрой предлагаем
Вам вместо самодельных, не очень-то складных стишков, ко-
торые  помещаете  в  газете,  печатать  стихи  русских  замеча-
тельных  поэтов:  Тютчева, Фета, Майкова…  Они  сейчас,  де-
скать, малоизвестны, но достойны внимания и любви подрас-
тающего  поколения.  Развеселило  меня  это  странное  предло-
жение, написал я старой учительнице, что означенных поэтов
можно  почитать  в  библиотеке,  а  газета  печатает  исключи-
тельно  оригинальные,  ещё  не  опубликованные  произведения
современников.  Такие  элементарные  вещи  должен,  по  идее,
знать  педагог,  преподававший  литературу.  И  не  удержался,
прибавил ехидно, что учительнице русского языка негоже до-
пускать  грамматические ошибки, указав на парочку описок в
её письме. Взял конверт, чтобы вписать адрес, да и споткнул-
ся на подписи автора письма – Ватковская Р.В. Боже ты мой,
в  редакцию  обращалась  та  самая  Римма  Вениаминовна,  мой
любимый педагог. И я ей чуть не послал высокомерно поуча-
ющий, да, просто получился бы хамский ответ. Теперь-то он
мне виделся в истинном свете. Послание своё я порвал, и по-
просил  ответить  заслуженной  учительнице  заведующего  от-
делом  культуры  и  быта  Толю  Дарьялова.  Он  был  мастак  на
всяческие отписки.
Между  прочим,  позже,  встретившись  с  одноклассниками,
узнал,  что  Римма  Вениаминовна  ушла  из  школы,  ибо  начала
неудержимо  терять  зрение.  Оказавшись  на  пенсии,  она  и  вовсе
ослепла,  так  что  письмо  с  ошибками,  вероятнее  всего,  написала
сестра,  тоже  пожилой  человек. Думаю,  она  допустила  описки  не
из-за  безграмотности,  а  в  силу  старческого  ослабленного  внима-
ния.   
125
 
 
Я, Коно-
валова и Бо-
ря  Колесни-
ков.
 
Помнит-
ся,  Ватков-
скую  у  нас
заменила  Ко-
новалова Е.С., у которой мы с моим другом Борей Колесниковым
пользовались  особым  расположением,  ибо  сохранилась  фотогра-
фия, где мы запечатлены втроём. Говорили, будто она фронтович-
ка. Может быть и  так. Во  всяком  случае, манеры и ухватки  этой
училки были жёсткие. При улыбке обнажался ряд серебряных зу-
бов, что делало её похожей на какую-то Соньку Золотую Ручку.
Запомнилась она вот каким инцидентом. Задала нам «русач-
ка» (так её, кажется, прозвали) домашнее сочинение на вольную
тему. А тут, как раз, «Калининградский комсомолец» опублико-
вал, посланный на конкурс наш с Борей Колесниковым рассказ
«Финиш». И, ничтоже сумняшеся, каждый вклеил газетную вы-
резку  с  рассказом  в  свою  тетрадку  для  сочинений. Мол,  знай
наших! Вот, сочинение, которое напечатано в областной газете!
И  получили –  о  позор! –  по  четвёрке.  Русачка  пояснила
негодующим авторам:
- Оценка снижена на балл за то, что сочинение написано не
от руки, а использован печатный материал. 
Первого своего директора школы №5 не запомнил, кажется,
это  была  женщина.  Хотя  бывал  в  директорском  кабинете  ча-
стенько. То вместе с физкультурником утрясал состав спортив-
ной  команды –  баскетбольной, шахматной,  легкоатлетической,
готовясь  к  очередной  общегородской  спартакиаде школьников,
то получал нагоняй за свои выходки, то брал у директора интер-
вью-наставление  в  стенную  газету,  то  изворачивался,  пытаясь
отмазаться  от  вопиющего  происшествия –  классный  журнал
вдруг оказался намертво приклеен к учительскому столу…
Кажется,  директором  была женщина. Дородная  и  смешли-
вая. Её сменил мужчина, тоже дородный. Звался он Безгребель-
126
 
ный Александр Николаевич. Если напутал с отчеством, то – не-
важно, этот директор школы как бы обходился без него. Все ве-
личали  нового  руководители  с  некоторой  нежностью -  Саша,
Сашка, Сашулечка. Он одновременно руководил школой и пре-
подавал математику.
К тому времени семья наша распалась, отец, уволенный из
прокуратуры,  покинул  дом, жену  и  детей. Мы  были «уплотне-
ны» -  второй  этаж  оккупировал  вновь  назначенный  прокурор
района.  Но  это  продол-
жалось  буквально  не-
сколько  дней.  Затем  он
получил  на  той  же  Во-
лочаевской  улице  от-
дельный особняк, и съе-
хал.  И  вот,  считайте,
мне  крупно  повезло:  в
наш  дом,  заняв  второй
этаж,  явился  Александр
Николаевич  Безгребель-
ный,  новоиспечённый
директор  школы  №5.
Вполне  молодой  муж-
чина,  с  крупной  голо-
вой,  украшенной   вен-
чиком  золотистых
кудрей,  надо  признать,
он  производил  прекрас-
ное впечатление, и всем
нравился.  Очень  общи-
тельный, шумный,  поклонник  прекрасного  пола,  любитель  го-
рячительных напитков. Порой у нашей калитки расфуфыренные
девицы кричали:
- Саша, ты дома?! Выгляни в окошко!
Он высовывался в окно и беседовал с гостьями. Бывали они
у него дома или нет – не помню. Но что могу утверждать с уве-
ренностью:  закладывал  за  воротник  Александр  Николаевич
весьма изрядно. Когда он, вероятнее всего, с тяжкими усилиями
поднимался  наутро  с  большого  перепоя,  то  я  с  наслаждением 
127
 
исполнял роль вестника  его «нерабочего  состояния». Врывался
в класс и радостно орал:
- Математики не будет! Сашка заболел! 
Именно  этот весельчак, пьяница, балагур и бабник дважды
исключал  меня  из  школы.  В  кинобоевиках  принято  говорить,
разоряя конкурента или убивая кого-то, «Ничего личного, это –
только бизнес». А директор школы Безгребельный, в моём слу-
чае, мог с полным основанием заявить: «Ничего личного, это –
только  служба ».  Сперва  он  лишил  меня  права  заниматься  во
вверенном ему учебном  заведении  за самовольный длительный
прогул без уважительной причины. Причём, тому же наказанию
подвергся мой друг и одноклассник Боря Колесников, с той же
формулировкой. Но,  коли  речь  зашла  о Колесникове,  тут,  оче-
видно, не обойтись без отдельной главы. Замечу только, что по-
следующее  исключение  из  школы  связано  с  большой  полити-
кой. Меня ведь заклеймили, ни много, ни мало,  в распростране-
нии  антисоветских  слухов! А  это,  конечно,  тоже  достойно  от-
дельного разговора, но позже…
 
Мой друг и соавтор Боря Колесников 
 
В 1952  году,  в  начале  первой  четверти 10-го  класса  к  нам
ввели новичка.
-  Знакомьтесь:  Колесников  Борис.  Приехал  из  Винницы.
Гаврилов, у тебя рядом пустует место, пусть новичок туда и ся-
дет.
Так и повязали нас на всю жизнь.
С первых же шагов Боря стал меня несказанно удивлять. На
большой переменке он  завлёк меня в туалет и, не скрываясь от
посторонних взглядов, вытащил пачку папирос.
- Угощайся.
- Я не курю.
- Научим, - заверил меня Борис…
Курить  с  ним  я  не  стал. Ещё  в  детстве,  в Раменском,  под-
давшись  общему увлечению  куревом,  я  взял  в  рот дымящуюся
папиросу. Вкус не понравился, но, может быть, и втянулся в эту
пагубную страсть, если б не жестокая выходка одного сорванца.
За  какие-то  грехи  он  сунул  сзади  за  ворот моей  рубахи  раску-
128
 
ренную  самокрутку.  Тлеющая  махра  рассыпалась  по  спине.  Я
прилично обжёгся, получив на долгие годы естественное отвра-
щение к табаку. А приобщил меня к курению Володька Бурыли-
чев, сын секретаря Раменского райкома партии, затем председа-
теля  Мособлисполкома.  Мне  к  моменту  совращения  табаком
стукнул 21  год. Дважды  пытался  бросить. Первый  раз  продер-
жался полгода, второй – год. Через 40 лет выкурил последнюю
сигарету. Когда  знакомые допытывались: «Каким  образом уда-
лось  бросить?  Зашивался?  Кодировался?  Бабка  заговорила?»,
отвечал: «Перестал получать удовольствие». И это была чистая
правда.
…Домой, после уроков, шли  вместе. Выяснилось, что он  с
матерью и отчимом поселился на Волочаевской улице, аккурат
наискосок от нашего дома. Зашёл разговор о поэзии. В ту пору
я, в тайне от всех, писал стихи и был увлечён творчеством Вла-
димира Маяковского,  просто  бредил  его  рублеными  строками,
сногсшибательными рифмами. Узнав об этом, Борис вдруг стал
читать: «Слушайте,  товарищи  потомки,  агитатора,  горлана-
главаря…». Мне уже посчастливилось слушать в  записи по ра-
дио чтение собственных стихов самого глашатая революции, и,
поразительно, голос Бориса буквально совпадал по интонациям
с поэтом. Даже был таким же громогласным. На нынешнем те-
лешоу «Точь в точь» он, несомненно, добился бы успеха. А то-
гда,  за неимением широкой  аудитории, покорил  единственного
слушателя - меня. 
Через  какое-то  время  я  осмелился,  и  робко  прочитал  свои
вирши. Он брезгливо поморщился и изрёк:
- Чушь. Не  этим  надо  заниматься. «Калининградский  ком-
сомолец» объявил конкурс на лучший рассказ. Мы его напишем.
Вдвоём, как Ильф и Петров.
Колесников был не по  годам категоричен, обладал  громад-
ным  самомнением  и  безаппеляционностью  суждений. Не  гово-
рил,  а  вещал,  произносил  вердикт,  словно  зачитывал  приговор
суда. Многие  его  высказывания  становились  присказками. Вот
так, наверное, возникали народные пословицы и поговорки. 
Скажем, он заходил в речку, где купалась городская ребят-
ня. Зашёл по пояс и замер.
- Боря, ты чего не купаешься? Чего ждёшь? 
129
 
- Жду снижения разности температур – тела и воды.
В Виннице он повадился тайком пробираться в театр. Взял
однажды  с  собой  младшего  брата,  детсадовского  возраста.  По
привычке  спрятались,  чтобы  не  засекли  контролёры,  в  самом
последнем ряду зрительного зала. Шёл балет. В разгар спектак-
ля на весь зал послышался громкий шёпот малого Колесникова:
- Боря, а почему они молчат? – имея в виду артистов балета.
Старший ответил тоже громким шёпотом:
- Молчи, дурак. Мы сидим далеко, и нам не слышно.
Зал грохнул.   
Как-то  русачка,  разбирая  в  классе наши домашние  сочине-
ния, держа в руках тетрадку Колесникова, спросила, едва удер-
живая смех:
- Колесников,  ты,  что  за  слово  такое  выдумал, «ласипед»?
Погляди, - она сунула ему под нос тетрадку, - Что оно обознача-
ет?
- Что написано, то и обозначает, - сердито, но уверенно об-
резал учительницу Борис.
- Напиши, пожалуйста, слово на доске, чтобы его все виде-
ли.
И Колесников,  слегка помешкав,  вывел на  классной доске:
«веломашина».  Да,  врасплох  этого  человека  невозможно  было
застать. И смех, и грех!
Как я уже говорил, мой друг жил наискосок от нашего дома,
тоже  в  особняке,  его  семья  занимала  первый  этаж. Мама, Софья
Давыдовна  заведовала  аптекой.  По  тем  временам,  значительная
фигура,  с  ней  почтительно  раскланивались  и  руководители Мос-
ковского района, где мы обитали. Отчим (отец жил в Виннице, они
с матерью разошлись) Леонид Михалыч был рослым мужчиной в
морской робе, с выглядывающей из распахнутой рубахи тельняш-
кой. Он  служил,  если  чего-то не путаю,  зав. продскладом  в мор-
ском  порту. Мужик  грубоватый,  но  к  нам  относился  снисходи-
тельно,  уважая нашу  торчащую  напоказ интеллектуальность. Мы
при нём всё время перебрасывались, для пущей важности, фраза-
ми,  свидетельствующими,  как  легко  ориентируемся  в  произведе-
ниях классиков мировой литературы. 
- А как ты, Боря, считаешь, шолоховский Мелехов стал впо-
следствии большевиком? 
130
 
-  А  не  кажется  ли  тебе, Марк,  что  советский Маяковский
куда ярче и образнее, чем французский Аполлинер?
Я, конечно, сегодня утрирую эти наши тогдашние высказы-
вания,  ибо  не  помню  их  содержания. Могу  лишь  утверждать,
что  они  крутились  вокруг  самых  знаменитых  литературных
имён, и вряд ли все они были знакомы зав. прод. складом. Ска-
жу уверенно, что впечатление на него наши высокоинтеллекту-
альные  переговоры  оказывали,  безусловно.  И  он  старался  не
мешать нам. 
А  мы  тем  временем  придумывали  рассказ  для  конкурса,
объявленного  газетой «Калининградский  комсомолец».  Очень
быстро придумали сюжет, и принялись записывать сам рассказ.
Собственно говоря, записывал Борис, а я диктовал. Дело в том,
что  у  него  была  пишущая машинка,  в  те  годы –  большая  рос-
кошь.  Боря  довольно  бегло  отстукивал  на  ней  текст. Под мою
диктовку.  Затем  правили  отпечатанное  ручкой,  и  мой  соавтор
вновь садился за машинку. Но сюжет обговаривали заранее. По
окончании  каждого  такого  вечернего  писательского  труда, мы
заслуженно «отдыхали». Сложился определённый ритуал, в ко-
тором значился ужин с выпивкой. Дело в том, что дома у Колес-
никовых мать-аптекарша хранила для всяческих нужд бутыль со
спиртом. Он  ведь  считался  всегда «жидкой  валютой»,  которой
удобно  было  расплачиваться  со  строителями,  ремонтниками  и
прочими нужными людьми. 
Выученные к тому моменту нашим классным воспитателем
физиком-слесарем  Голубевым  пить  спирт,  и  даже  без  запивки,
мы с Борей приобщились к НЗ Софьи Давыдовны. 
- А если обнаружат «утечку»? – пугливо поинтересовался я,
когда в бутыли заметно понизился уровень жидкости.
- А мы восполним «утечку», - весело успокоил меня хозяин,
и  влил  в бутыль,  вместо потреблённого нами  спирта, обычную
воду. 
Такую операцию мы повторили несколько раз. И вдруг…
Леонид Михалыч привёл домой из порта мощного мужика в
рабочей робе, тот помогал в погрузке какого-то товара, и теперь
горел желанием получить заслуженную выпивку. Хозяин налил
от души. Причём, грузчик величественным жестом отвёл в сто-
рону графин с водой: 
131
 
- Обижаешь, хозяин, такой напиток грех разбавлять! 
Хватил. Зажмурился. Разлепил веки и уставился недоуме-
вающе на завскладом:
- Ты чего, хозяин, издеваешься? Я водичку из-под крана и
дома могу попить.
Едва ушёл обескураженный гость, отчим ворвался в ком-
нату, где мы притаились, не ожидая ничего хорошего от слу-
чившегося. Было ведь ясно без выяснений, отчего вдруг спирт
оказался безобразно разбавленным.
- Ворюга! Убью! – заревел разъярённый отчим, и бросил-
ся на пасынка. Он был заметно под градусом.  Видимо, они с
грузчиком начали «принимать на грудь» ещё в порту, а домой
прибыли победно  завершить пьянку. И  вдруг –  такой облом!
Впрочем,  думаю,  у  него  к  тому моменту  накопилось  немало
обид  на  Бориса,  которые  теперь  он мог  на  законном  основа-
нии  выместить  на  его шкуре. Инцидент  грозился  обернуться
трагедией, ибо в руке отчима сверкнул нож.
Борис  заверещал  и  кинулся  прятаться  от  пьяного,  свире-
пого,  здоровенного  мужика,  да  ещё  и  вооружённого. А  куда
можно  спрятаться  в  крохотной  комнатульке,  заставленной
мебелью? Спрятаться можно в такой ситуации только за меня.
Произошедшее следом за этим похоже на кинобоевик. Каким-
то невероятным образом мне удалось повалить этого бугая на
кровать.  Более  того,  оседлав  его,  и  пытаясь  отнять  нож,  я  с
идиотской  храбростью  схватил  за  лезвие.  Тот  дёрнул  нож,
порезал мне ладонь. На пикейном покрывале кровати расплы-
лось  кровавое  пятно. До  сих  пор  эта  картина  перед  глазами:
Леонид Михалыч  лежит мордой  в  покрывало,  перед  носом  у
него  две  руки –  его  с  ножом  и  моя,  зажавшая  лезвие  этого
ножа. И – кровь.
- Вы  что, -  дрожащим шёпотом  промолвил  я, -  хотите  в
тюрьму сесть?!
- Отпусти, - сказал он, - ничего больше не будет. 
Отчим  явно  протрезвел.  Мы  с  ним  немного  попрепира-
лись, и он, оставив нож  в моей руке, ушёл. 
- Ты спас меня от смерти! – высокопарно произнёс Борис.
– Отныне мы кровные друзья. 
132
 
Между прочим, как немного погодя выяснилось, отчим и не
собирался убивать пасынка. Страшную угрозу «Убью» он выпа-
лил  в  сердцах,  так матери  зачастую  напутствуют  своих  неслу-
хов: «Во время не придёшь домой – убью!». Нож у него оказал-
ся  не  в  качестве  орудия  для  возмездия.  Дело  в  том,  что  этот
охотничий  тесак Борис  спёр  у  отчима,  хвастал  им  перед  одно-
классниками,  а  потом  перестал  возвращать  на  законное  место.
Ворвавшись в нашу комнату, отчим увидел на столе нож, како-
вой  он  считал  потерянным,  схватил  его,  а  мы,  взволнованные
надвигающимся  скандалом,  того и не  заметили. Не помня  себя
от  гнева и  за  украденный нож, и  за  разбавленные  остатки  рас-
хищенного спирта, он стал махать оружием перед перепуганным
преступником.
Самое интересное, что, очухавшись и остыв, Леонид Миха-
лыч, в  знак примирения и признания моего  героического пове-
дения  при  защите  друга,  пожал мне  руку  и  подарил  злополуч-
ный охотничий нож. Простил и Борю, ибо отходчивый был му-
жик. Софья Давыдовна поначалу закаялась держать дома спирт
для  расплаты  с  нужными  людьми.  Потом  снова  появилась  за-
ветная бутыль…
Писательские  наши  потуги  увенчались  рассказом,  кото-
рый занял на конкурсе молодёжной областной газеты второе
место.  Первое  почему-то  никому  не  присудили.  Нежданно-
негаданно  на  нас,  подростков,  свалилась  куча   денег.  Как
только  получили  премию,  плюс  гонорар,  мы  отправились  в
Москву. То была идея Колесникова, мол, именно там, вдале-
ке от посторонних глаз, нам удастся славно покутить. Вкус и
тяга к кутежам у нас уже прекрасно развились под влиянием
упражнений  со  спиртом  в  кабинете  физика-слесаря  Ивана
Дмитриевича Голубева и с бутылью спирта из аптеки матери
Бориса -  Софьи  Давыдовны.  Правда,  до  зимних  каникул
оставалось  ещё  несколько  дней,  но   нам,  высокомерно  счи-
тавшим себя «писателями», коим «закон не писан», нетерпе-
лось поскорее окунуться в такую заманчивую взрослую сто-
личную жизнь. 
По  дороге из Калининграда  в Москву  я  предложил  оста-
новиться  хотя  бы  сутки  в Минске,  где жили  в  то  время мои 
133
 
дядья  по материнской  линии.  Борис  не  возражал,  тем  более,
что  я,  не  жалея  красок,  расписывал,  какие  они   интересные
люди и как любят своего племянника.  В доме любимого, са-
мого  симпатичного  мне,  разбитного  и  компанейского  дяди
Арона нас встретила моя бабушка Дора Калмановна. И повела
странный разговор:
-  Вы  хотите  остановиться?  Но  у  нас  так  мало  места…
Просто не знаю, куда вас деть, пока Арончик с Роней придут
с работы.
Никакой родственной радости, на которую я рассчитывал,
и  о  каковой  прожужжал  уши  друга,  тут  не  наблюдалось. Ба-
бушка Дора Калмановна явно не собиралась накрывать госте-
приимный  стол.  Приезд  обожаемого  ею,  в  недалёком  про-
шлом, внука, отчего-то расстроил старушку. 
Помявшись, и перебросившись ничего не значащими фра-
зами,  мы  отправились  на  вокзал. Ждать  Арона  с  его  женой
Роней было бессмысленно. Раз нет места, и не надо. 
Мне было невероятно стыдно. Ехать к  другим своим дя-
дьям  расхотелось –  неизвестно,  какой  приём  ожидает  там…
Решили переждать до утреннего московского поезда на жёст-
ких  вокзальных  скамьях.  Расположились,  задремали.  Как
вдруг над нами раздался голос дяди Арона: 
- Нет, вы полюбуйтесь на этого молодого человека вместе
с  его  другом!  Думаете,  они  бездомные,  думаете,  в  нашем
Минске  им  негде  голову положить, и  потому  они  ночуют  на
вокзале? Так я вам  скажу,  граждане-товарищи, у  этого моло-
дого человека целых три дядя в нашем Минске, и каждый бу-
дет  рад  племяннику  вместе  с  его  другом.  Так  что же  делает
наш дорогой племянник? Он едет ко мне, когда меня нет до-
ма, а есть моя мать, его бабушка Дора Калмановна, дай ей бог
здоровья.  Но  эта  достойная  женщина,  к  моему  сожалению,
немножко не в себе, и она ему говорит, что в нашем доме не
найдётся места для родного племянника и его друга. И  тогда
что делает этот умник? Враги такое не придумают! Он вместе
со своим другом идёт ночевать на вокзал… 
134
 
 
Арон Гурвич  с
подопечными  по
тренерской  рабо-
те.
 
    Если  бы  я
запомнил  и  вос-
произвёл  здесь
весь  цветастый
монолог  дяди
Арона,  это  заняла
бы  намного  боль-
ше  места.  Коротко
этот  человек  не
умел выражаться. 
А  бабушка
Дора  Калмановна,
смущённо  разводя
ручками,  говорила,
когда  мы  вновь
переступили  порог
дома:
- Простите ме-
ня… И что на меня
нашло,  сама  не
пойму…  Я  ж  совсем  и  не  узнала  тебя,  Маричек.  Ты  совсем
взрослый вырос, на тебя, наверное, девочки заглядываются… А
товарищ твой тоже аид? Да? Вполне симпатичный молодой че-
ловек…   
В общем, всё обошлось в лучшем виде.
В Москве мы куролесили, но, убей бог, не могу вспомнить,
в чём это выражалось.
Вернулись в Калининград по окончании зимних каникул. И
тут нам объявили: «Вы исключены из школы». Обе мамы кину-
лись на выручку к директору Безгребельному. Былой авторитет
моей маман, считайте, к тому времени уже был сильно подпор-
чен– ведь теперь она числилась всего лишь бывшей женой быв-
135
 
шего прокурора района. Вероятнее всего, на ход событий  ока-
зала влияние мать Колесникова – не  забывайте, она  заведовала
аптекой, через неё можно было достать дефицитные лекарства!
А посему, ходатайство весьма уважаемой Софьи Давыдовны за
шалопая сына Бориса и за такого же охламона, его друга Марка
Гаврилова увенчалось успехом. Нас оставили в школе «до пер-
вого  серьезного  нарушения  дисциплины  и  внутреннего  распо-
рядка».
Так  Борис  в  какой-то  мере  отплатил  за  спасение   от  той,
якобы, ножевой атаки отчима. Однако впереди ждали нелёгкие
испытания,  которые  обрушились  на  наши  легкомысленные  го-
ловы, да и на  всю Страну Советов,  в  связи  с небывало  горест-
ным событием – смертью Иосифа Виссарионовича Сталина. 
Но прежде, чем рассказывать об этом, хочу вспомнить одну
встречу,  где  ярко проявился предприимчивый  нрав Бориса Ко-
лесникова.  Наш  город  осчастливили  визитом  прославленные
композиторы  Константин  Листов («В  землянке», «Ходили  мы
походами», «Севастопольский  вальс»)  и  Сигизмунд  Кац («Си-
рень цветёт», «Шумел сурово Брянский лес»). 
 
К.Листов  и
С.Кац  в  Кали-
нинграде.
 
Чего  им  по-
надобилось  в
самом  западном
городе  страны –
не  знаю.  Оче-
видно,  занесло
по  программе
Союза  Компо-
зиторов, «сеять
разумное,  веч-
ное»  во  всех
уголках  нашего
необъятного
государства. 
136
 
Боря загорелся: «Надо показать мои стихи этим композито-
рам». Он  ведь  накатал  десятки  стихотворений,  которые  считал
«песнями  пока  без  музыки».  Кстати,  он  написал  их  за  свою
творческую жизнь  ровным  счётом 99 штук,  и  все  остались  без
мелодий. 
Когда  ему  чего-либо  хотелось  добиться,  он шёл  напролом.
Вскоре  мы  сидели  в  номере  калининградской  гостиницы
«Москва», расположенной напротив моего любимого  зоопарка.
Чего я потащился с Борисом к этим московским композиторам?
У меня ведь не было текстов для создания песен… 
Сигизмунд  Кац  неторопливо  листал  пачку  отпечатанных
бориных стихов, вглядывался,  морщился.
- Что – плохо напечатано? – спросил Борис.
- Напечатано  прекрасно, -  ответил  композитор, -  написано
плохо.
Всё  песенное  творчество  Колесникова  было  отвергнуто  и
Кацом,  и  Листовым.  Потом  нам  рассказывали,  как  Сигизмунд
Абрамович,  выступая  на  вечере  встречи  с  музыкальной  обще-
ственностью  города, после  тостов на фуршете,  сел  за  рояль, и,
проигрывая  длинный  аккорд,…  свалился  со  стула.  Не  желая
признаться, что несколько перебрал горячительного, Кац глубо-
комысленно изрёк:
- У вашего рояля клавиатура коротковата.
Услышав об этом инциденте, Боря сердито заметил:
- Пить не умеет, а – туда же – берётся оценивать стихи!
Получив  отлуп  у  выдающихся  советских  композиторов,
наш  поэт-песенник  не  разочаровался  в  своих  текстах.  Его
упёртости,  вообще,  мог  бы  позавидовать  любой  творец.  Ка-
ким-то образом он  заполучил адрес патриарха отечественной
лёгкой  музыки Исаака Дунаевского. Написал  ему,  предлагая
создать  песни  на  свои  стихи.  Как  ни  удивительно,  патриарх
ответил, и не двух-трёхстрочной вежливой отпиской,  а пись-
мом на стандартном линованном листе нотной бумаги, навер-
ное, в полтора раза больше обычной писчей странички. Вели-
кий  композитор  подробно  объяснял  нежданному  адресату,
свою  позицию.  Он  писал,  что,  мол,  некоторые  ваши  тексты
ничуть  не  хуже  тех,  с  коими мне  обычно  приходиться  рабо-
тать. Но  их  авторы  профессионалы,  которые  на  этом  зараба-
137
 
тывают, кормят свои семьи. Почему же при общем, приемле-
мом  качестве их и  ваших произведений,  я  вдруг отдам пред-
почтение не профессионалам, а вам – любителю? Вот если бы
уровень  ваших  текстов  оказался  гораздо  выше,  чем  привыч-
ная продукция, тогда – другое дело…
Колесников,  однако,  не  оставил  в  покое  Дунаевского,  и
вновь послал ему пачку стихов. Удивительно, что у достаточно
занятого  человека  достало  времени  на  повторный,  объёмный,
ответ настырному адресату. Более того, в пространном послании
он  снова  проявил  такт  и  уважение  к  авторскому  самолюбию
подростка, скрупулёзно разбирая Борино творчество, и обосно-
вывая осторожный  отказ заниматься созданием песен на стихи
Б.Колесникова. 
Эти  два  письма  он  впоследствии,  узнав  об  открытии  квар-
тиры-музея  Исаака  Осиповича  Дунаевского,  пытался  сначала
продать  администрации  оба письма мэтра. Однако получил от-
каз в денежной сделке. Поняв, что на письмах не обогатишься,
Борис просто отдал их в экспозицию.
 
Врачи-убийцы могли спасти Сталина!?
 
В Калининграде не было того жуткого столпотворения, ко-
гда  масса  людей,  рвущихся  к  Колонному  залу  Дома  Союзов,
чтобы  проститься  с  вождём,  учителем,  отцом  родным  товари-
щем  Сталиным,  сдвигала  заслоны  из  тяжёлых  грузовиков.  Не
было растерянных милиционеров на вздыбленных лошадях. Не
было  раздавленных  обезумевшими  в  тот  чёрный  день  толпами
советских  граждан. Но  было  в Калининграде  другое,  не  менее
грандиозное проявление всенародной любви к умершему Иоси-
фу Виссарионовичу. 
На главную площадь города стихийно начали стекаться ка-
лининградцы, пока не заполнили её до краёв. Простой советский
человек привык встречать и радость, и беду коллективно. Неда-
ром у нас живуча поговорка «На миру и смерть красна». Не ис-
ключаю, что кого-то в те дни охватывали совсем другие чувства,
кто-то даже радовался кончине того, кого они считали кровавым
диктатором. Но  это  станет  явным много  позже. Перед  глазами
же и сейчас всплывает картина всенародного горя.   
138
 
То было жуткое зрелище: громадное скопление людей, без-
молвно стоящих на площади, в ожидании неизвестно чего. Три-
буна у подножья величественного бронзового памятника вождю
была пуста. 
 
 
 
Памятник И.В.Сталину в Калининграде.
 
Вероятнее всего, в обкоме и горкоме партии, в обл- и горис-
полкомах,  в  соответствии  с  партийной  дисциплиной,  не  могли
сообразить, да просто не смели решиться, в такой непредвиден-
ной  ситуации,  на  какие-либо шаги. Ждали  по  привычке  указа-
ний из центра. А указаний не поступало. Кремль, скорее всего,
хранил  молчание,  ибо  впервые  оставшись  без  направляющей
руки Сталина, обезглавленный ЦК КПСС находился в не мень-
шем  смятении,  чем  местная  партийно-советская  номенклатура. 
139
 
Там не могли оправиться от потрясения при виде новой, гранди-
озной «Ходынки», развернувшейся на пол-Москвы. 
В  гробовом  молчании,  стояли  жители  Калининграда  на
площади несколько  часов. Наконец, на  трибуну  взошли пону-
рые  обкомовцы  и  облисполкомовцы.  Начался  траурный  ми-
тинг. Поднимавшиеся из толпы к микрофону едва сдерживали
слёзы,  говоря  о  покинувшем  нас  товарище  Сталине.  А  иные
безудержно  рыдали. То  был  редкий  случай,  когда  из  динами-
ков звучали слова искренние, сказанные от всего сердца. Ясно,
что  обычных,  как  правило,  хорошо  подготовленных,  отредак-
тированных и отрепетированных речей на этот раз просто и не
могло быть.
Школьные занятия в те траурные дни, по-моему, отменили.
Сойдясь, наконец, в классе, мы, выпускники, принялись горячо
обсуждать последние трагичные события. Ни для кого из нас не
было вопроса, что случилось, всем было ясно – страна осироте-
ла.  Ведь  в  нашем  классе  не  учились  дети  репрессированных,
дети «врагов народа», поэтому  здесь не оказалось инакомысля-
щих. Мы были не только законопослушными, но ещё и патрио-
тичными, насквозь советскими юнцами. У нас не вызывали со-
мнения решения партии и правительства, даже если они призы-
вали к беспощадной борьбе с так называемыми антисоветскими
настроениями. Мы были убеждены в том, что призваны строить
светлое будущее человечества, против которого яростно высту-
пает враждебное буржуазное окружение. Хотя не надо считать,
будто  все мы  являли  собой массу  безмозглых молодых  людей,
не умеющих и не способных увидеть и понять, что происходит
вокруг. Только  воспринимали иные  события  с позиций  офици-
альной пропаганды. Ничего не поделаешь, дети – продукт и до-
машнего,  и  государственного  воспитания…Мы,  например,  с
одобрением  восприняли известие  о  том,  что директора  киноте-
атра «Победа», в который мы бегали из школы, посадили за ан-
тисоветскую  пропаганду.  Он  слушал  радиопередачи «Голоса
Америки», и пересказывал их  содержание  сослуживцам, друзь-
ям,  знакомым. Сошлись мои  одноклассники на  том,  что и  слу-
шать  антисоветчину незачем,  а уж  заниматься распространени-
ем вражьих слухов и сплетен, подавно, глупо и преступно. Од-
ним словом, поделом ему! 
140
 
Надо, однако, признаться, что меня  так и подмывало оспо-
рить высказывания о том, что зарубежные радиостанции только
врут.  Но  я  осознавал  опасность  такого  спора.  Ведь  именно  за
подобные рассуждения и погорел несчастный директор киноте-
атра «Победа». Дело  в  том, что отец  в первый  год пребывания
нашей семьи в Калининграде по большому блату приобрёл лам-
повый  приёмник «Минск».  Однажды  мне  довелось  стать
невзначай невольным свидетелем того, что папаня мой слушает
радиостанцию «Голос Америки». Нет, меня не прельщали лавры
Павлика Морозова, о подвиге которого нам долдонили, чуть ли
не с детсада. У меня и поползновений к  доносительству не воз-
никало. Наоборот,  я был благодарен  отцу  за  то, что он открыл
иной,  неведомый мир,  где  говорят  и  рассуждают  не  по  нашим
трафаретам.  Впрочем,  можете  считать,  родитель  дал,  по  тем
временам, очень дурной пример: сын приобщился потихоньку к
слушанию вражеских голосов. Из любознательности я нащупал
в  эфире,  кроме «Голоса Америки»,  радиостанции «Свобода»  и
«Би-Би-Си». 
В  потоке  брехни  проскальзывали  в  тех  передачах  и  кое-
какие факты, которые сильно смахивали на правду, но были не
известны  советским  людям. Не  говорю  о  развёрнутых  сообще-
ниях «голосов»  о массовых  репрессиях 30-х  годов. Тут  до  сих
пор  есть разночтения, не утихают  споры о подлинности и мас-
штабах  этих «сталинских  репрессий». И мне  эта  реабилитация
«врагов  народа»  не  казалась  убедительной.  Но  наряду  с  этим,
голоса  вещали  о  разбившихся  наших  самолётах,  дорожно-
транспортных происшествиях, как нынче говорят – резонансно-
го уровня, о других авариях и событиях, которые замалчивались
в СССР. Это, в основном, и удерживало меня у радиоприёмника.
Ну, как же, мне становилось известным то, о чём близкие, да что
там,  все  вокруг даже не догадывались! Гордость  распирала, но
благоразумие, к счастью, не покидало мою заносчивую, падкую
на дешёвое хвастовство натуру. Ни с кем не делился услышан-
ным по «голосам».
Однако,  эта  политосторожность  сочеталась  в моей  непутё-
вой  башке  с  неистребимым  стремлением  во  всём  быть  ориги-
нальным,  не  похожим  на  сверстников.  Беспрерывно  влезал  в
споры,  с  пеной  у  рта  отстаивая  свою,  нередко  сомнительную, 
141
 
мысль. Лишь бы она не была избитой, стандартной, лишь бы от
неё  попахивало  новизной. «Мальчик  наоборот» -  это,  в  значи-
тельной  степени, про меня. Скажем, в Калининграде  считалось
модным, в подражание морякам, носить клёши. Я же щеголял в
зауженных штанах. Достигло наших берегов поветрие  залезать
в узкие брюки-дудочки, я же, бросая вызов общественному вку-
су,  влез  в  вытащенные  из  домашних  закромов  заброшенные
клёши,  шириной  в  Балтийское  море.  Или  взять  причёску.  Во
время  войны и по окончании  её мальчики  стриглись  коротко –
«бокс», «полубокс». Не-е,  так не по мне, отращу-ка шевелюру,
как у Чернышевского или Добролюбова. Когда кто-то из учите-
лей попытался сделать замечание по поводу «неопрятно лохма-
той» головы, последовал дерзкий вопрос:
- А у Карла Маркса тоже неопрятно  лохматая голова?
На бедного учителя напал столбняк.
Нахала Гаврилова  оставили  в покое: носи,  что  взбредёт на
ум,  причёсывайся,  как  вздумается. Благо,  выпускные  экзамены
не  за  горами, и школа, наконец, избавится от беспрестанно  со-
здающего конфликтные ситуации, оригинала.
В  тот  злополучный день нас мучил  единственный неразре-
шимый  вопрос:  как  могло  произойти,  что  Сталина  не  смогли
спасти?  Ведь  лечили  лучшие  врачи  страны.  Но  не  уберегли…
Как же так?
Нелишним будет напомнить,  в  какое  это происходило  вре-
мя. За два с лишним месяца до смерти вождя в газете «Правда»
было помещено  сообщение  о  разоблачении  группы  врачей,  ко-
торая по заданию иностранных разведок занималась умерщвле-
нием видных деятелей партии, правительства и Советского гос-
ударства.  Рассказывалось  о  том,  что  ставя  неправильные  диа-
гнозы, они прописывали своим высокопоставленным пациентам
такое  лечение,  которое приводило  к  летальному исходу. На их
совести были кончины члена Политбюро ЦК ВКП(б) А.Жданова
и  первого  секретаря  московского  обкома  партии  А.Щербаков.
Направляла и  субсидировала  вражеские действия медиков  сио-
нистская  организация  США  «Джойнт»,  прикрывавшая  свою
изуверскую сущность мнимой благотворительностью. 
Большинство «врачей-убийц»  были  еврейского  происхож-
дения.  Газеты  и журналы  запестрели  статьями  и фельетонами, 
142
 
«показывающими  истинное  лицо  этих  вредителей».  Был  опуб-
ликован очерк известной журналистки Ольги Чечёткиной «Поч-
та Лидии Тимашук», в которой рассказывалось о мужественной
женщине-враче,  не  побоявшейся  противостоять  кремлёвским
профессорам-вредителям и способствовавшей выведению их на
чистую  воду.  Тимашук  наградили «за  помощь  правительству»
орденом Ленина. Страну захлестнула волна всенародного гнева,
обрушившаяся  на  всех  врачей-евреев.  В  кабинетах  клиник,
больниц патриотично настроенные пациенты  отказывались  вы-
полнять предписания врачей, чьи фамилии вызывали у них по-
дозрение.  Доходило  и  до  рукоприкладства.  То  был  массовый
психоз, благословляемый сверху.
Правда в смерти Сталина медиков еврейского происхожде-
ния и прочих национальностей не обвиняли. 
Тем не менее, с эскулапами заодно были подвергнуты гоне-
ниям многие просто  евреи,  без  различия  должностей,  званий и
занимаемого ими места в обществе. Не хватало  тогда в Стране
Советов лишь черносотенных антисемитских погромов.
Вот, на каком фоне шло у нас в классе бурное обсуждение
вопроса вопросов: почему медицина не уберегла товарища Ста-
лина? Опять же мне, в который раз – в недобрый час - вдруг за-
хотелось  высказать догадку, не похожую на уже прозвучавшие
предположения  о  причине  всенародной  трагедии.  Догадка  моя
буквально оглушила ребят, ибо выглядела  диким диссонансом в
общем споре.
- Ясное  дело, -  заявил  я, -  врачи-убийцы  враги. Но  это же
кремлёвские  врачи,  академики,  медики  высочайшего  класса.
Если бы их не арестовали, кто знает, может быть, они бы спасли
Иосифа Виссарионовича…
В  классе  повисла  тяжёлая  тишина.  Спорить  и  обсуждать
что-либо всем расхотелось. Я почувствовал, что на этот раз пе-
реусердствовал  в желании  выделиться  оригинальным  суждени-
ем.  Через  некоторое  время  заметил,  что  одноклассники  сторо-
нятся меня, а учителя делают вид, будто такого ученика – Марка
Гаврилова не существует, даже на мою поднятую для ответа ру-
ку  не  реагируют. Вокруг  образовался  вакуум,  только Колесни-
ков оставался верен дружбе. Наконец, мои мытарства и тревож-
ное  ожидание  чего-то  угрожающего  закончились  в  райкоме 
143
 
комсомола. Туда вызвали, кроме виновника происшествия,  сек-
ретаря  школьного  комитета  ВЛКСМ,  председателя  учкома  и
классного воспитателя, незабвенного Ивана Дмитриевича Голу-
бева. 
На  повестке  дня  вопрос: «Как  мог  советский  школьник,
комсомолец Гаврилов усомниться в правильности решения пар-
тии и правительства относительно разоблачённой и осуждённой
группы  вражеских  агентов  врачей-убийц?»  В  райкоме  стреми-
лись выяснить: «откуда у тебя такие суждения, уж не наслушал-
ся ли ты вражьих радиоголосов?» В этом расследовании принял
активное участие наш физик-слесарь 7-го разряда, специалист и
наставник  по  потреблению  чистого  спирта  без  запивки
И.Д.Голубев. 
Он тоном следователя, выявляющего преступника, заявил:
- Замечено: на утренних уроках Гаврилов клюёт носом, его
клонит в сон. Пусть честно, как подобает настоящему мужчине,
комсомольцу,  признается,  чем  он  занимается  по  ночам,  вместо
сна! 
Голубев явно намекал на то, что в бессонные ночи Гаврилов
слушал «Голос Америки»,  откуда и почерпнул  сведения, поро-
чащие наших чекистов и решения партии.
Сейчас я бы ответил ему, чем занимаются по ночам настоя-
щие мужчины. Но во-первых, я ещё не был настоящим мужчи-
ной, во-вторых, буквально трясся с перепуга, в третьих, не мог
сказать  правду,  отчего  прихожу  на  занятия  не  выспавшимся.
Ведь надо было здесь, в канцелярской обстановке, чужим людям
изложить  трагедию  нашего  семейства.  Рассказать  о  том,  что
отец бросил нас, а отчима мама выгнала. Что так получилось: я,
как  старший  сын,  стал  вроде  бы  главой  семьи,  тем  более,  что
уже неплохо зарабатывал на гонорарах за статейки в «Калинин-
градском  комсомольце»,  и  до  копейки  приносил  деньги  в  дом.
Что мама откровенно делилась со мной заботами и печалями, а
заодно  излагала  свою  бурную,  полную  сложнейших  ситуаций
биографию. Эти  её монологи регулярно  затягивались далеко  за
полночь. Вот  и  клонило меня  в  утренние  часы   в  сон. Ну,  как
можно было обо всём этом рассказывать на судилище в райкоме
комсомола?! Вместо объяснений пробормотал  я нечто невразу-
мительное. 
144
 
Затем прозвучал  прямой вопрос секретаря РК ВЛКСМ:
- Отвечай, Гаврилов, ты говорил, что если бы не арестовали
врачей-вредителей, то товарищ Сталин был бы жив? 
Всё  сжалось  у  меня  внутри,  я  испытал животный  ужас. И
глядя глаза в глаза, бледный, трясущийся от страха комсомолец
Гаврилов выдавил:
- Нет. Не говорил.
Это  была  полуправда,  ибо  по  смыслу  из  моего  заявления
одноклассникам как раз и следовал такой вывод. В общем, ответ
мой можно назвать сознательной ложью труса. Изобличать сви-
детельскими показаниями, чего я отчаянно боялся, почему-то не
стали.  Хотя,  чего  проще –  весь  класс  слышал  те  крамольные
слова. 
Удивило и другое: меня отпустили, не приняв никакого ре-
шения, мол, «иди на  все  четыре  стороны, пока что». Исключе-
ние из школы тоже как бы повисло в воздухе. В кабинете у ди-
ректора прогремел над моей повинной  головой  голос «Сашки»
Безгребельного: «Гнать  таких  надо  из  советской  школы»,  но
грозного  приказа  по  этому  поводу  не  вывесили  на  доску  для
всеобщего обозрения. 
Меня  продолжали  игнорировать,  как  прокажённого.  Один
Колесников  защищал  друга,  как  говорится,  на  всех  перекрёст-
ках. 
Вдруг всё разрешилось  самым чудесным образом: в прессе
появилось правительственное  сообщение  о  том,  что  арестован-
ные врачи вовсе не убийцы, и они  полностью реабилитированы.
Выходило, гражданка Лидия Тимашук возвела на них напрасли-
ну. Орден Ленина у неё отобрали. Антисемиты поутихли. 
Весенним днём в бане ко мне подошёл тот самый секретарь
райкома, который вёл дознание по поводу «антисоветского вы-
сказывания комсомольца Гаврилова». Он спросил меня с видом
заговорщика:
- Гаврилов, скажи, ты уже тогда знал правду?
Гаврилов загадочно и торжествующе улыбнулся:
- Стало быть, знал! 
Но как же всё-таки сакраментальная фраза, брошенная мной
в  том  памятном  споре,  дошла  до  райкома  комсомола? Может,
кто-то  из  одноклассников «настучал»?  Да,  ничего  подобного! 
145
 
Уверен, многие из них делились с родителями, что происходит в
школе. Наверняка  рассказали  и  о  моей  речи,  выглядевшей  как
бы  защитой  врачей-убийц,  заклеймённых партией и правитель-
ством, всем обществом. Мол, вот дурак, нашёл кого защищать!
Вряд ли в семьях обсуждалось – прав Гаврилов или нет. Скорее
всего, мудрые родители, зная обстановку в Советском Союзе, и
то,  какие  беды  принесёт  подобное  обсуждение,  советовали  де-
тям помалкивать,  забыть  глупое,  безответственное   высказыва-
ние. Только в одном семействе отец, военный особист, насторо-
жился, как говорится по должности. Он сказал сыну, что это не-
здоровые настроения, что их надо в корне пресекать, что он, как
коммунист,  просто  обязан  сообщить  в  комсомольские  органы,
какие гнилые идеи распространяет член ВЛКСМ. Сын, это был
мой хороший товарищ, умолял отца не делать этого, но тот по-
ступил  так, как диктовала партийная дисциплина. Мне об  этом
со слезами рассказал сам мой товарищ: 
- Зачем я, дубина, выложил отцу? Думал, он удивиться, ну,
осудит, ну  скажет - «делать  вам нечего,  лучше б  к  выпускным
готовились». А он в райком позвонил, он ведь не мог поступить
иначе.
Можно представить: именно таким выглядел механизм воз-
никновения многих невольных, неосознанных доносов, по кото-
рым не в меру  словоохотливых  советских  граждан преследова-
ли,  сажали,  ссылали.  Я  тоже,  кажется,  нечаянно  согрешил  на
этом поприще. Могу покаяться.
 На  съёмках  фильма «Встреча  на  Эльбе»  познакомился  с
симпатичным,  умненьким  мальчиком. Обменивались  впечатле-
ниями, суждениями на разные темы. Во время сцены с проходом
наших танков по улицам немецкого города он заметил:
- Американские танки куда лучше.
- Больно ты знаешь, - не поверил я.
-  Не  я,  а  мой  отец.  Он  танкист  и  принимал  американские
танки. Их нам присылали по ленд-лизу. Говорит, в них удобнее. 
Мне стало обидно за наши танки. В ближайший выходной,
когда у нас дома, за обеденным столом собрались гости – друзья
и знакомые родителей, стал выяснять: действительно ли амери-
канские танки лучше отечественных. Был на том, званом обеде
офицер,  забулдыга,  трепач  и  бабник,  со  странным  прозвищем 
146
 
Шмен-де-фер. Теперь  только  узнал,  что  это  название  популяр-
ной карточной игры. А у того офицера непонятное словцо было
присказкой ругателя, вроде, чёрт возьми. Но сей вертопрах, вро-
де бы, имел во время войны какое-то отношение к контрразвед-
ке. Может,  заливал для пущей важности. Так он на моём «тан-
ковом вопросе» буквально «сделал стойку»:
- Это откуда такой специалист выискался?
По душевной простоте я и сказал, что это отец моего знако-
мого мальчика, танкист по воинской специальности. 
- А  ты  не  выдумал  мальчика? –  весело  спросил Шмен-де-
фер.
- Чего ещё – выдумал! – возмутился я. 
И назвал имя и даже фамилию своего нового приятеля, ибо
тот,  знакомясь,  представился,  как  в  старину,  по  всей  форме.
Больше мы с тем мальчиком не виделись. А Шмен-де-фер как-
то, при очередном визите в наш дом, произнёс загадочную фра-
зу, которой я не придал никакого значения:
- А папаня у того мальчика оказался с гнильцой.   
Повзрослев и поумнев, сообразил, что, совершенно того не
желая, я, скорее всего, сыграл позорную роль «стукача». Не ис-
ключено,  что  по  моей  милости  тот  невоздержанный  на  язык
танкист отправился в «места не столь отдалённые».
Прояснились позже обстоятельства моего «дела».
Несколько лет спустя, работая во время академического от-
пуска  в  редакции «Калининградского  комсомольца»,  я  подру-
жился с инструктором обкома комсомола, большим оригиналом,
ходившим в сильные морозы без шапки. При том, что был лы-
сым. Он-то и приоткрыл тайну, мучившую меня: почему же то-
гда не исключили из комсомола и школы? Оказывается, райком
обратился в горком с запросом: «Можно ли исключить из рядов
ВЛКСМ комсомольца  за то, что он осудил арест врачей-убийц,
которые,  по  его  мысли,  могли  бы  вылечить  товарища  Стали-
на?». 
Такой,  пугающе  странный  запрос  поскакал  вверх  по  длин-
ной комсомольской лестнице: из райкома в  горком, из  горкома
на ступеньку выше, в обком, затем - в республиканский ЦК, от-
туда –  в  Центральный  Комитет  ВЛКСМ.  Причём,  чинуши,
наверное,  вздрагивали и  старались поскорее избавиться  от не-
147
 
обычного  вопроса. Потом,  по  ступенькам  вниз  загремел  ответ-
рекомендация: «С  выводами  относительно  ТАКОГО  комсо-
мольца  ПОВРЕМЕНИТЬ».  Вот  почему  меня  оставили  в  рядах
ленинского  комсомола,  да  и  из школы  тоже  не  посмели  выпе-
реть. «Указивки»  сверху  так  и  не  дождались. А  потом  вся  ре-
прессивная  машина,  угрожавшая  комсомольцу-школьнику  Гав-
рилову, тормознула, прозвучала команда «Полный назад!».
Вот и мы вернёмся в начало калининградского бытия. 
 
Искореняем прусский дух
 
С  моими  хулиганскими  наклонностями  мне  была  прямая
дорога  в ряды  тех,  кто увлеченно  колотил фарфоровые библии
на  могилах  немецкого  кладбища,  выбивал  чудом  уцелевшие
стёкла в окнах покинутых людьми домов. Нет, Бог миловал, я не
принимал участия в этом, можно сказать, продолжении штурма
и  разрушения  столицы  Восточной  Пруссии.  Что  уж  тут  гово-
рить,  варварское  отношение  к  покорённому  городу,  по  сути,
поддерживала  официальная  пропаганда,  твердящая  в  печати  и
по  радио  об  искоренении  прусского  духа. Юные  граждане Ка-
лининграда  эти призывы  воспринимала по-своему. Они  как бы
унаследовали  характер  и  настрой  отцов  и  старших  братьев,
бравших  штурмом  Кёнигсберг.  Те,  чтобы  отвести  душу  после
четырёх  лет  кровавых  боёв,  наглядевшись  на  преступления
немецких  захватчиков,  теперь,  походя,  разряжали  пистолеты  в
безобидного  бегемота,  расстреливали  памятник  канцлеру
Бисмарку, заодно шмаляли и в бронзового Шиллера, ошибочно
приняв поэта за германского генерала. А ребятня боролась с не-
видимым,  неосязаемым  прусским  духом  доступными  ей  сред-
ствами. 
Самыми простыми и праведными считались погромные по-
ходы  по  квартирам,  брошенным  убегавшими  от  наступления
страшных  Иванов  жителей  города.  С  весёлой  удалью  ломали
вполне  добротную  мебель,  разбивали  посуду,  вспарывали  по-
душки, рвали одеяла. Мстили, одним словом.
Однажды наткнулся на такую сцену: малышня где-то раздо-
была хрустальные фужеры на высоких ножках. И что? Потащи-
ли  домой?  Начали  играть  ими?  Ничего  подобного.  Построили 
148
 
фужеры в сверкающий ряд, и устроили прицельное  битьё кам-
нями, соревнуясь, кто точнее. Мы, подростки, уже понимающие,
что превращать хрусталь в мишень глупо, пробовали объяснить
этим воителям, что фужеры лучше отнести домой. А они нам с
важностью разъяснили:
- Кто же будет пить из этой посуды, если ею пользовались
фашисты?!
Парочку  фужеров  мне  удалось  спасти,  они  несколько  лет
украшали наше застолье.
  Но были и более изощрённые методы мщения немцам, под
немеркнущим  лозунгом «За  Родину!  За  Сталина!».  Помнится,
меня  зазывали  в набег на школу,  где учились  только немецкие
ребята,  чтобы «разобраться  там  с фрицами». Не пошёл. Участ-
ники того похода со смехом рассказывали, мол, фрицы так стру-
сили, что не оказывали никакого  сопротивления,  только плака-
ли. Понятное дело, дети покорённой Германии и не могли дать
должный отпор нашим драчунам, они вели себя подобно роди-
телям, покорившимся участи  завоёванного народа. Тому свиде-
тельством тот факт, что в Калининграде не было зафиксировано
ни  одного  преступления,  совершённого  гражданами  бывшего
Кёнигсберга.
Набеги  наших  оболтусов  на  немецкую  школу  стали  регу-
лярными, думаю, подобное происходило повсеместно, по всему
городу. Но её учащиеся  с разбитыми носами сопротивления не
оказывали, не жаловались их родители, не били тревогу препо-
даватели и руководители немецкой школы. Наверное, все они не
напрасно предполагали: ни понимания, ни сочувствия у нынеш-
них властей не встретят. Наоборот, им могут напомнить о пре-
ступлениях, совершенных их братьями и отцами – гитлеровски-
ми оккупантами - на территории СССР. Дескать, чего же вы хо-
тите, долг платежом красен!
Искоренение неуловимого, но  стойкого прусского духа пе-
рекинулось  из  сферы  культуры  и  образования,  с  кладбищ  и
школ, на городское хозяйство и другие сферы. Под эгиду прус-
сачества  подпадали  совершенно  неожиданные  вещи.  Ну,  чем,
скажите, не потрафили калининградской администрации много-
численные пруды, разбросанные по всей городской территории?
Пруды  эти живописно  украшали  город,  не  давали  бесчинство-
149
 
вать  пылевым  бурям,  характерным  для  Прибалтики,  смягчали
климат. Они были сообщающимися и проточными. Однако кое-
где  механизмы,  перекачивающие  при  необходимости  опреде-
лённые объёмы воды, разрушили артналёты и бомбардировки, а
технической  документации  обнаружить  в  захваченных  город-
ских  архивах,  вроде  бы,  не  удалось.  Если  бы  горело  желание
разобраться в возникшей проблеме, поискали бы документацию
в других местах (может быть, её вывезли в Германию) или при-
влекли  к делу опытных  специалистов по прудовому хозяйству,
мелиорации.  Увы,  очевидно,  не  было  такого  желания.  Когда,
лишённые проточной  свежей  воды, пруды  стали  зарастать ряс-
кой и цвести, их попросту принялись, один за другим, засыпать
землёй. На их месте появились клумбы, которые сначала засея-
ли травкой и даже кое-где высадили цветы, но потом забросили,
по причине нехватки рук.
По той же причине в Калининграде покончили с  зелёными
заборами  из  кустарников,  которые  тянулись  на  десятки  кило-
метров вдоль улиц. Эта прусская традиция требовала содержать
целый штат зеленщиков, ведь такие заборы надо было поливать,
удобрять, подстригать, бороться с их болезнями и вредителями.
Ликвидировали эту красу и гордость Кёнигсберга, и, вместо ку-
старников,  понаставили  металлических  столбиков  с  железной
сеткой. Не знаю, какой краской их окрашивали, но  перед высо-
кой  влажностью  она  спасовала,  и  заборы  перекрашивали  еже-
годно.
Затем взялись выправлять ошибки и недочёты прежних ар-
хитекторов и градостроителей. Немецкая штукатурка, коей было
покрыто  большинство  зданий  Кёнигсберга,  выглядела  внуши-
тельно  и  надёжно,  хотя  придавала  городу  в  пасмурный  день
мрачноватый серый вид. Зато под солнечными лучами эта шту-
катурка, замешенная на основе морского крупнозернистого пес-
ка,  сверкала,  будто  усыпанная  драгоценными  камушками,  пус-
кала  весёлые  зайчики. Однако  ясно было, что на  такую штука-
турку,  почти  в  два  пальца  толщиной,  уходит  слишком  много
материала. Поправили немцев, строители и ремонтники получи-
ли  команду   штукатурить  реставрированные  и  вновь  возводи-
мые  здания  нашенской  обычной штукатуркой  под  покраску. В
результате дома  с прежним песочным покрытием не  требовали 
150
 
никакого  ремонта,  даже  разрушенные  войной  празднично  бли-
стали под солнцем кварцевыми вкраплениями. А наша привыч-
ная отечественная штукатурка, всё под тем же воздействием ат-
мосферных  осадков,  к  весне  безбожно  облезала,  крошилась  и
нуждалась в починке и покраске.
Те  же  проблемы  возникли  после «штопальных»  действий
дорожных рабочих. Они латали  выбоины, образованные на по-
лотне минами и снарядами. Разумеется, лёгким  асфальтом. Так
каждый  год  приходилось  обновлять  упорно  трескающиеся  за-
платки. Основное же полотно в реставрации не нуждалось, оно
было положено немцами на века. 
В администрации Калининграда обратили внимания на один
дорожный  парадокс.  В  середине  главной  магистрали  города –
тогда  он  звался  Сталинградским  проспектом,  ныне  проспект
Мира – дорога вдруг извивается объездным полукольцом. Чего
тут понадобилось объезжать немецким устроителям дорог – Бог
его знает! Этот странный отрезок расположен между Централь-
ным парком, зелёным языком дотянувшимся сюда, и Зоопарком.
До  этого  заколдованного  места широкая  и  прямая,  как  стрела,
автострада,  позволяет  с  обеих  сторон  держать  хорошую  ско-
рость, и вдруг - игривая загогулина. Стоп, машина! Вернее, тор-
мози шофёр! 
В  истории  нам  знаком  такой  дорожный  нонсенс:  царь-
батюшка,  гласит легенда, положил на  карту линейку,  соединив
ею  Санкт-Петербург  и  Москву,  и  прочертил  линию  будущей
железной дороги между ними. Один царский палец чуть высту-
пил  за  линейку,  карандаш  зафиксировал  этот  изгиб.  Так  и  по-
строили ж.д. по высочайшему чертежу с некоторой округлостью
возле Бологого.
Власть калининградская не стала думать и гадать, что заста-
вило  немцев  сделать  подобный  кругляш,  а  решила  по-
большевистки  круто:  спрямить  магистраль,  чтобы  транспорту
впредь не приходилось притормаживать на подъезде к Зоосаду.
В  Главном  архитектурно-строительном  управлении  облиспол-
кома  задумались  заодно  и  над  исправлением  и  другой  нелепо-
сти. Всё там же, над злополучной загогулиной высился дом, по-
хожий на утюг, портящий своей архитектурой общий вид. Надо
бы и его перестроить. 
151
 
В  это  время  Калининград  посетила  делегация  немцев  из
ГДР. В ходе  знакомства  гостям рассказали и о  градостроитель-
ных планах, в том числе и о ликвидации «загогулины». Один из
них разволновался, даже схватился за голову:
- Бог мой, это ни в коем случае нельзя делать!
Он объяснил: Центральная магистраль существовала давно,
а  так  как  в  Кёнигсберге  постоянно  дуют  мощные  ветры,  то  в
прошлом  случалось,  что  конные  экипажи  вихрем  забрасывало
на  крыши  домов.  Вот  и  придумали  мудрые  предки  построить
извив  дороги,  чтобы  этот  островок  с  деревьями  противостоял
ветрам. Для того же был возведен тупорылый дом, который стал
служить  своеобразным  ветрорезом.  Если  советские  товарищи
спрямят  проспект,  то  получат  готовую  аэродинамическую  тру-
бу,  со  всеми  вытекающими  последствиями,  вплоть  до  взлётов
автомобилей на крыши домов, стоящих по обочинам.
Не  удержались  наши  специалисты  по  возведению  дамб  от
изложения  планов  починки  разрушенных  бомбежками  при
штурме Кёнигсберга дамб, оберегающих город от морской сти-
хии. Мол, мы изучили критическую высоту приливов за долгое
время, и пришли к выводу, что прежние дамбостроители возво-
дили эти защитные сооружения неоправданно высокими, и тра-
тили слишком много материала. 
Немцы вновь заволновались, ибо среди них были специали-
сты и по  этой проблеме. Они пояснили, что  в  старинных лето-
писях  имеется  указание  на  прилив  моря  необычайной  высоты.
Ориентируясь на этот источник и строилась дамбовая стена. 
-  Рисковать  в  таком  деле  опасно.  Экономия  может  обер-
нуться большой бедой, - заключили гости.
Принимающая  сторона  не  стала  хорохориться  и  защищать
честь  мундира.  Рекомендации  немецких  друзей  были  приняты  к
исполнению, словно указания поступили из нашего центра. А че-
рез пару лет волнение Балтийского моря привело к гибели десят-
ков наших судов. Ветры были шквальные. Дамба, на восстановле-
ние которой по совету  гостей из ГДР не пожалели средств, удер-
жала напор волн, приблизившихся к высоте, взятой ими несколько
веков назад. Автомашины  на крыши не взлетели.
Попутно  хочу  отметить,  кривую,  даже  злобную  ухмылку
судьбы,  каковая  досталась моему школьному  товарищу  по фа-
152
 
милии  Красотченко.  Ему  пришла  повестка –  призыв  в  армию.
Топать во солдаты не хотелось. Умные люди посоветовали:  за-
вербуйся в рыбаки. Дело в том, что рыболовецкие сейнеры ухо-
дили  рыбачить  далеко,  иногда  к  берегам  Африки,  и  надолго,
вплоть до полугода, и пока не кончался контракт, никто не мог
призвать матроса  в  армию. Этим правом пользовались многие.
Завербовался и Красотченко. В разгулявшийся на Балтике чудо-
вищный  шторм  его  судно  с  экипажем  тоже  затонуло.  Бедный
парень погиб.
А прусский  дух продолжали  выветривать из Калининграда
и  калининградцев,  причём,  коснулось  это  и  школьников.  Нам
вдалбливали на уроках истории, что мы находимся в том месте,
где издавна жили (до сих пор удержалось в памяти сия форму-
лировка)  славянские  племена  литовских  пруссов.  Так  что,  гей
славяне,  радуйтесь  и  гордитесь,  что  советские  воины  вернули
Родине исконно русские земли!
Разбитый  город  очень  медленно  избавлялся  от  развалин.
Кирпичи, в том числе и битые, грузили на самоходные баржи и
отправляли, по слухам, на восстановительные работы  в Ленин-
град. Но  наш  город  оставался  гигантским  кладбищем мёртвых
домов, жалобно взирающих на мир пустыми окнами – так смот-
рят  слепые.  Десяткам  километров  руин,  казалось,  не  будет  ни
конца,  ни  края. Ходить  по  этим  безжизненным  улицам  даже  в
сумерки было жутковато. Кто-то, обладая чёрным юмором, пу-
стил анекдот.
«В  трамвай  с  трудом  забирается  старичок,  и  не  сдержав-
шись  от  натуги,  громко  портит  воздух.  Возмущённая  кондук-
торша зовёт милиционера. Тот говорит:
- Нарушаем порядок, гражданин? Платите штраф – три руб-
ля.
Старичок платит, но интересуется:
- А скажи сынок, куда пойдёт мой штраф?
Милиционер хлопает его по плечу:
- Можешь  гордиться,  папаша,  твоя  трёшка  пойдёт  на  вос-
становление города Калининграда!
Старичок  обводит  глазами  нескончаемые  развалины,  и
вздыхает:
- Да, сынок, много ещё придётся пердеть!»   
153
 
Усиленно  сносили монументы  в честь  военных и  глав  гер-
манского  государства. Долго  не  решались  замахнуться  на  при-
знанный  оплот  пруссачества –  Королевский  замок  или  Замок
Вильгельма,  как  мы  его  называли.  Обсуждали  его  судьбу  на
страницах «Калининградской правды», играя в показушную де-
мократию, чуть ли не референдум проводили. Но жители города
понимали, что Замок обречён, никакие доводы краеведов, исто-
риков, писателей, радеющих за сохранение памятников архитек-
туры, и просто старины, на наших партократов не действовали.
Смертный  приговор  был  вынесен,  Королевский  замок  Виль-
гельма уничтожили. 
Судя  по  последним  известиям  из  Калининграда,  об  этом
утраченном замке заговорили, наконец, как о ценном историче-
ском архитектурном памятнике. Возможно, ему уготована судь-
ба взорванного в недобрые времена и восстановленного в наши
дни,  московского  храма Христа  Спасителя.  Добавлю  осторож-
ное «вроде,  как  бы»,  ибо  в  таком  скользком  деле  очень  легко
попасть мимо истины. 
Однако,  увековечиванием  постепенно  исчезающего  разби-
того центра  бывшей Восточной Пруссии неожиданно занялись
советские кинематографисты.
Кенигсберг, переименованный  в Калининград, был  взбудо-
ражен: сюда в 1949 году приехал со съемочной группой Григо-
рий Александров, поставивший "Веселые ребята", "Цирк", "Вол-
га-Волга". Фанаты  подкарауливали  у  гостиницы  Владлена  Да-
выдова,  Бориса  Андреева  и,  самую  яркую  звезду  советского
экрана, Любовь Орлову. На призыв  записываться для  съёмок  в
массовке собрались толпы страждущих прославиться в кино. 
 Моя  мама,  всегда  пылавшая  влюбленностью  в  кинемато-
граф, страстная поклонница красавчика Гарри Пиля, взяла меня,
13-летнего  подростка  за  руку,  и  отвела  к  помрежам,  набирав-
шим массовку. На меня   не  обратили  никакого  внимания,  зато
на  неё,  красивую  женщину,  на  которую  оглядывались  все
встречные  мужчины  киногруппы,  тут  же  буквально  вцепилась
ассистент Александрова:
- Вам просто необходимо сняться у нас в одной, важной для
режиссёра  сцене.  Там  группа  немок  удирает  на  теплоходе  от
наступающих русских воинов. Вы станете украшением сцены… 
154
 
     -  Нет,-  твердо  обрезала  мама. -  Я  не  стану  украшением.  Я
сниматься  не  могу  и  не  хочу.  А  моего  мальчика,  пожалуйста,
запишите.
     Киношники с кислыми физиономиями записали меня в число
будущих претендентов на героев экрана. Ах,  знала бы в ту ми-
нуту моя мама, какую роль ей уготовили помрежи, куда её зама-
нивали! Она бы устроила им сцену похлеще, чем бегство каких-
то немок! 
Мне же  выпало  счастье  участвовать  в  эпизоде,  где     идёт
уборка  развалин,  в  каковые  превратился  город  после  штурма,
бомбежек,  артналетов.  Я  подавал  мусор  двум "немцам",  а  они
выбрасывали его с балкона.
Когда  фильм "Встреча  на  Эльбе"  вышел  на  калининград-
ские  экраны,  мой шестой  класс,  в  полном  составе,  отправился
смотреть, "как там играет наш Гаврилов". Едва появилась в кад-
ре развалина с двумя немцами на балконе, я шипящим шепотом
оповестил одноклассников:
- Вот здесь!
А после сеанса объяснил, что находился во время съемки в
глубине комнаты, и оттуда подавал ведро с битой штукатуркой.
Всех  не  покидала  надежда  разглядеть  меня "в  глубине  комна-
ты", и мои товарищи добросовестно отсидели все сеансы кино-
фильма. Но не разглядели. 
Так бесславно началась моя кинематографическая карьера.
Мама, после отъезда съёмочной группы Григория Алексан-
дрова, возмущенно делилась со знакомыми: ей, как она выясни-
ла, предлагали участвовать в эпизоде, где при наступлении рус-
ских войск уплывают на теплоходе так называемые ночные ба-
бочки. Одним  словом, жена  советского  прокурора,  мать  троих
детей должна была появиться на экране в роли немецкой шлю-
хи. 
Пару лет спустя я ещё раз продемонстрировал свои способ-
ности перед кинообъективом. Но не в роли абстрактного героя,
а  как  представитель  Калининградского  КЮБЗа (кружка  юных
биологов зоопарка). На этот раз меня снимал ленинградский ки-
нодокументалист. Везло же на Григориев: первый "мой режис-
сер"  был  Григорий  Александров,  второй -  Григорий  Донец.
Справедливости  ради,  уточню:  он  кинооператор-режиссер, 
155
 
весьма известный в своем деле, снимал до войны, был фронто-
вым кинооператором. 
Его  заинтересовал Калининградский  зоосад. Зверья там, по
сравнению  с  Кёнигсбергским,  было  несравненно  меньше.  Зато
деревьев и  кустарников,  самого  экзотического  вида,  свыше пя-
тисот  видов,  их  не  коснулась  пила  землеустроителей.  Так  что,
кинокартинка получалась живописная.   
 
 
Кадр из журнала «Наш край».
 
Григорий  Донец  отснял  для  киножурнала "Наш  край"  сю-
жетец о зоопарке, где нашлось место для краткой информации о
нашем кружке юных биологов, председателем которого как раз
я и являлся. 
Моя физиономия на экране занимала скромное место в ряду
более выразительных морд - льва, верблюда, гималайского мед-
ведя.  Я,  безусловно,  проигрывал  в  соревновании  с  шикарным 
156
 
веером павлина, красным задом павиана и ужимками професси-
ональных клоунов - шимпанзе. 
Ровно через десять лет я вновь "повстречался" с ленинград-
ским мастером-документалистом. Использовал уникальные кад-
ры  высадки  геолого-разведывательного  отряда,  состоявшего  из
заключенных,  возглавлял  который  бакинский  нефтяник  Косо-
лапкин,  тоже  зэк,  на  берег  речушки  Чибью,  где  впоследствии
вырос  город нефтяников Ухта. Эти кадры отснятые  тем  самым
Григорием  Донцом,  вошли,  как  кинодокумент,  в  мой  фильм
"Землепроходцы".
Не могу не отметить поистине издевательскую ухмылку ис-
тории: недавно узнал, что вся эпопея с походом и работой гео-
логической  экспедиции  на  ухтинской  земле 1929  года  отсняты
Донцом  по  личному  распоряжению  начальника  Ухтпечлага,
Я.М. Мороза... в 1936 году. Методом "восстановленного факта".
Мороз - это псевдоним Якова Моисеевича Иосема, попавшего в
Ухтпечлаг  из  ОГПУ (Объединённое  Государственное  Полити-
ческое Управление)  за превышение полномочий (бессудно рас-
стреливал  арестованных  в  Баку).  Формально  оставаясь  заклю-
чённым,  он  стал,  по  собственному  определению,  Хозяином
Ухтпечлага,  то  есть,  его  официальным начальником. Через  два
года был реабилитирован, ему вернули звание старшего майора
госбезопасности. Спустя десятилетие вновь посадили и расстре-
ляли, как пособника врагов народа. В 1958 г. – реабилитирован
посмертно. 
Хочется рассказать об одной детали, выкопанной из Интер-
нета,  относящейся  к  биографии  заслуженного  буровика  Косо-
лапкина.  В 1949  году  ему,  в  знак  особого  уважения,  местные
власти предложили выбрать в Ухте улицу, которую назовут его
именем.  Он  долго  ходил  по  небольшому  городку  и,  наконец,
остановился:      
 - Тут.      
А вокруг – чисто поле, два барака, да вдалеке от них видне-
ется сарай. 
- Иван Ильич, здесь же нет никакой улицы…
- Нет, так будет, - ответил он.
И, действительно, на том месте выросла, существующая по-
ныне, улица Ивана Косолапкина.       
157
 
А  моя  кинематографическая  судьба,  после  робкого  кали-
нинградского  дебюта,  развивалась  впоследствии  бурно. Я  сни-
мался во множестве фильмов. Однако, всему своё время.
 
По отцовским стопам
 
Помимо  неистребимого  желания  закаливать  и  совершен-
ствовать организм у меня была ещё одна страсть – чтение. Едва
научился разбирать буквы, как, в возрасте пяти лет, принялся за
литературу.  Превратился  в   пожирателя  книг.  Даже  ночью,
укрывшись  с  головой  одеялом,  при  свете фонарика  продолжал
увлекательнейшее  путешествие  по  страницам  романов  и  пове-
стей. Помнится,  ещё  в школу не пошёл,  а уже одолел  толстен-
ный  том «Порт-Артура». При  этом  обожал  пересказывать  про-
читанное сверстникам. Вокруг меня вечно кучковалась ребятня,
слушая  в  моей  интерпретации  повести  о  похождениях  Ната
Пинкертона, приключениях Тарзана. Знали бы они, как нахаль-
но  перевирал  я  подлинные  сюжеты,  выдумывая  собственные
повороты  в  судьбах  книжных  героев. Мне  нравилось  сочинять
небылицы, а слушателям было невдомёк, что им вешают лапшу
на уши. Думаю, я ощущал себя ничем не меньше, чем властите-
лем дум,  только догадываясь, что  это означает. Увлечение чте-
нием было настолько сильным, что когда отец взял меня с собой
в Москву, на время  командировки, то я все дни проторчал в Ле-
нинской библиотеке.  С  самого открытия и до  закрытия. Отлу-
чаясь  на  обед  в  расположенную  неподалеку  столовую Истори-
ческого музея. Там работала моя родная тётя Маня, меня там все
любили  и  кормили,  сами  понимаете,  по  принципу – «лишь  бы
мальчик  не  похудел».  В  библиотеке  привлекала  приключенче-
ская,  авантюрная  и  криминальная  литература,  там же  получил
пристрастие к фантастике.
Интересно было бы взглянуть на мой  тогдашний читатель-
ский абонемент. Сейчас кажется, что именно в Ленинке я позна-
комился с творчеством Берроуза, Беляева, Буссинара, последний
покорил романами «Приключения в стране львов», «…в стране
тигров», «…в стране бизонов». Как горели глаза моих слушате-
лей,  собиравшихся  у  барака,  где жила  тётя Маня,  приютившая
нас с папой на время командировки, когда я излагал им повесть 
158
 
Берроуза  о  человеке-обезьяне  Тарзане  и  его  похождениях!
Правда,  слушания  те  случались не  часто –  в  выходные и  сани-
тарные дни Ленинской библиотеки. Рассказ поэтому получился
многосерийным, на несколько вечеров. И надо же случиться та-
кому: через какое-то время на советские экраны вышел трофей-
ный фильм «Тарзан». Но к тому моменту мы с отцом вернулись
в Калининград. На  моё  счастье  я  вовремя  расстался  с  москов-
ской аудиторией, иначе, обнаружив уж слишком серьёзные рас-
хождения  изустного  повествования  с  первоисточником,  мне
могли бы и бока намять.
Между  прочим,  у  нас  говорили,  что  трофейные  фильмы  в
основном  достались  при  захвате  Кёнигсбергского  кино-фото-
архива со складом, который снабжал лентами сеть кинопроката.
Калиниградские  мальчишки,  зная  об  этом,  заносчиво  считали,
что первыми  в СССР  увидели и «Тарзана», и «Знак  Зеро», и –
самое главное – «Девушку моей мечты», где знаменитая Марика
Рёкк купалась «совершенно  голенькая». Правда, картина имела
ограничение «Дети  до 16  лет  не  допускаются»,  но мальчишки,
как известно, большие проныры, и проникали в кинотеатры са-
мыми  немыслимыми  способами. Могу  засвидетельствовать:  на
фильм с этой «клубничкой», как и многие пацаны, ходил неод-
нократно,  и  видел  купающуюся  в  бочке  немецкую  кинодиву.
Купалась она, вероятнее всего, без одежды, но  зрителям доста-
валось лицезреть только голову, да плечи актрисы, торчащие из
примитивной  купальни.  Расходились  зрители,  недовольно  вор-
ча,  мол, «Надо  же,  цензура  обрезала  всё  самое  интересное!»
Упорно роились слухи, будто фильм первоначально шёл аж не-
сколько часов, и там «всё было». Находились субъекты, бьющие
себя в грудь, клянясь, что видели тот необрезанный подлинник.
Долгожительству слухов способствовало и то, что в разных ме-
стах показывали разные по длительности и даже по содержанию
варианты «Девушки».  Видно,  между  обладателями  цензорских
ножниц  не  было  единого  взгляда  на  то,  что  дозволено  глядеть
советскому зрителю, а что – не положено.
Как-то совершенно незаметно обнаружилось, что у меня до-
вольно приятный тенор. Гены сказались, в папашу пошёл. Спел
на   каком-то  вечере  школьной  самодеятельности,  и  пошло-
поехало - стал участником каждого концерта. А таких  хватало. 
159
 
Сейчас,  по-моему,  художественно  одарённых  детей  в  учебных
учреждениях не  очень-то  выявляют. В 40-50-х  годах прошлого
века в любой школе действовали кружки художественной само-
деятельности,  куда  буквально  заманивали юных  певцов, музы-
кантов,  танцоров,  художников,  фотографов.  Всякие  мало-
мальски  способные к  творчеству мальчишки и девчонки втяги-
вались в этот прекрасный мир. 
Певческий  мой  репертуар  напоминал  сборную  солянку,  я
исполнял всё, что попадало на глаза, а, вернее, в уши, и что са-
мому пришлось по душе. Пел романсы, известные эстрадные и
киношные песни. В основном использовал творчество знамени-
тых певцов: Сергея Лемешева и Леонида Утёсова, Георга Отса и
Марка Бернеса, даже Клавдии Шульженко. Должен признаться,
что  самым  бесстыдным  образом  подражал  им,  чем  заслужил,
как  это ни удивительно, невероятную популярность  среди  слу-
шателей. Более того, на одно моё выступление в Окружном До-
ме офицеров вдруг заявилась компания местной шпаны.
У  нас, школьников,  так  сказать,  чистой  публики,  никак  не
складывались  нормальные  отношения  с  хулиганьём.  Время  от
времени  они  ловили  наших  ребят,  и  как  бы  вымещали  на  них
злобу  за  собственную  неудачную  судьбу. Колошматили,  рвали
тетради  и  учебники,  отнимали  домашние  завтраки.  Причём,
действовали  скопом,  как  свора  взбесившихся  псов. Довелось  и
мне пройти их «мясорубку». Не знаю, что их больше раздража-
ло: то ли то, что я сын прокурора, то ли то, что не боюсь их и
выказываю своё открытое презрение. Не исключаю, что они бы-
ли  наслышаны  о  моих  спортивных  достижениях  может  быть
прознали и  то,  что  я  редактор школьной   стенной  газеты… Во
всяком случае, как мне показалось, им было важно унизить ме-
ня:
- Проси пощады, падла! – сказал их вожак.
Пощады просить я не стал. Разыгралась сцена, будто взятая
из  гайдаровского «Тимура  и  его  команды»,  где  противостоят
друг другу Тимур и его антипод Квакин. 
Вожак сказал: 
- Ты у нас, значит, гордый? Тогда учти, сколько раз встречу,
столько  раз  будешь  бит.  Нещадно.  Пока  не  попросишь  поща-
ды… 
160
 
В его поведении просматривалось что-то литературное, не-
естественное для обычного уличного хулигана. Вряд ли он  чи-
тал Гайдара, но, может,  смотрел  одноименный фильм? Во  вся-
ком случае, культурные запросы в нём теплились, Что подтвер-
дили дальнейшие события. Вскоре  он встретил меня возле шко-
лы.  В руке держал массивный кастет. 
- Будешь просить пощады, падла? – грозно спросил он, по-
игрывая кастетом.
-  Не  дождёшься! –  ответил  я,  и  продемонстрировал  соб-
ственное  оружие. То была  толстая  гайка,  в  кулак  величиной,  в
которую  я  продел  длинную  бечёвку.  Крутя  над  головой  само-
дельной пращёй, двинулся на вожака. Он понял, что на этот раз
проиграл, и ретировался.
Но просто так сдаваться хулиганы не хотели, они собрались
в кучу и подошли к школе, намереваясь пройти на вечер отдыха.
Такие мероприятия у нас проводились регулярно. Концерт, тан-
цы, розыгрыши лотереи. Присутствие на подобном вечере в от-
крытую  курящих,  матерящихся   подростков  было,  по  мнению
администрации, весьма нежелательно. Мы, так сказать, активи-
сты,  решили  дать  отпор  хулиганью.  На  подступах  к  зданию
школы соорудили что-то вроде баррикады, и залегли за ней. Мы
знали, что противостоящие нам пацаны вооружены дубинками и
кастетами, поэтому, запаслись «оружием пролетариата» - собра-
ли  горками камни. Когда  эта шпана приблизилась, мы пустили
камни в ход. Наши «враги» на вечер отдыха не прошли. А мо-
жет, и не надо было их отделять от  себя, отдалять от нормаль-
ной юношеской жизни? Но, что было, то было.
Меня уже во всю втянуло в водоворот концертных выступ-
лений. И вот,  стою на  сцене Окружного Дома офицеров, пою,
как  вдруг  вижу  в  зрительном  зале  вожака  с дружками. В пере-
рыве он пробрался за кулисы и подошёл ко мне:
- Ты здоровски поёшь, Гаврила! – сказал он. – Давай лапу –
мир!
А  когда  я  привёз  из  Москвы,  исполняемую  знаменитым
Владимиром Канделаки, не известную ещё в наших краях, гру-
зинскую песенку «Старик и смерть», к нам в школу на концерт
набилась вся шпана во главе с их вожаком. Их можно понять, до
сих пор, как заговорю о ней, так и хочется вновь запеть. До чего 
161
 
ж выразительная, до чего ж жизнеутверждающая песня! Судите
сами:
Где в горах орлы да ветер
(на-ни-на, на-ни-на)
Жил Вано, старик столетний
(на-ни-на, на-ни-на)
Смерть пришла ночной порою
(на-ни-на, на-ни-на)
Говорит: «Пойдём со мною!»
(де-ли-во-де-ла)
 
Старику куда ж деваться:
(на-ни-на, на-ни-на)
Жалко с жизнью расставаться
(на-ни-на, на-ни-на)
«Подожди, кацо, немного!
(на-ни-на, на-ни-на)
Надо ж выпить на дорогу!»
(де-ли-во-де-ла)
 
Сели рядом генацвале
(на-ни-на, на-ни-на)
За бочонком цинандали
(на-ни-на, на-ни-на)
Ночь плывёт, светлеют дали
(на-ни-на, на-ни-на)
А старик всё пьёт да хвалит
(де-ли-во-де-ла)
 
Смерть хмелеет, еле дышит
(на-ни-на, на-ни-на)
Ничего уже не слышит
(на-ни-на, на-ни-на)
И к утру, страдая тяжко,
(на-ни-на, на-ни-на)
Уползла в кусты, бедняжка
(де-ли-во-де-ла)
 
162
 
С той поры, вы мне поверьте,
(на-ни-на, на-ни-на)
Смерть сама боится смерти
(на-ни-на, на-ни-на)
А на горных, на дорогах
(на-ни-на, на-ни-на)
Стариков столетних много
(де-ли-во-де-ла) 
Ученики нашей школы на «ура»  встретили  эту «на-ни-на».
А уж районная шпана аплодировала, отбивая ладоши, орала до
посинения –  так им нравилась песенка. Уж не помню,  сколько
раз заставили исполнить на бис. Пацаны-хулиганы превратились
в горячих поклонников, они сопровождали меня на всех концер-
тах, даже в Центральном Доме офицеров, находившемся далеко
от нашего Московского района.
Аккомпанировала Рая Немёнова, учившаяся в параллельном
классе – я в «Б», она в «А». Бренчала на расстроенных пианино,
подсказывала  слова,  которые  я,  как  это  ни  удивительно,  умуд-
рялся  забывать  даже  после  десятка  выступлений.  В  общем-то,
несмотря  на  многочисленные  вокальные  огрехи,  вся  слава  до-
ставалась певцу,  а не  аккомпаниатору. Пел  я позже и  в других
городах, куда меня  забрасывала судьба, но всё на самодеятель-
ном уровне. А Рая Немёнова окончила музыкальное училище, и
вскоре  неожиданно  прогремела  на  Всесоюзном  радио,  в  про-
грамме «С  добрым  утром»,  песенкой  Яна  Френкеля  на  слова
Михаила Танича «Текстильный городок». Она стала популярной
эстрадной актрисой,  выступала с ансамблями Романа Романова,
Олега Лундстрема, много гастролировала. 
Не  скажу, что меня не  грела мечта  стать профессиональ-
ным  певцом. Неудача  отца  на  этом  поприще  не  обескуражи-
вала,  тем  более  что  не  сцена  отвернулась  от  него,  а  он  сам,
под  давлением жизненных  обстоятельств,  покинул  её. Успех
у  зрителей  на  первых  шагах  окрылял,  внушал  уверенность,
что  я-то  со  сценой  полажу.  Причем,  не  с  эстрадной (каков
нахал был!),а с оперной.
Попытка продолжить «путь наверх» имелась, хотя и робкая.
Две девушки, сестрёнки Коркины, страстные поклонницы моего
сладкого  тенора  ещё  со школьных  времён,  переехав  в Москву, 
163
 
отыскали  своего  кумира.  Я  тогда  уже  учился  на  втором  курсе
сценарного  факультета  института  кинематографии.  Девчонки
устроили  встречу  с  профессором  Московской  консерватории.
Она благосклонно выслушала моё пение, и сказала:
- У вас приятный голос. Но – небольшой, оперного пения он
не выдержит. А на эстраде возможен успех.
Становиться эстрадным артистом не хотелось. Как ребён-
ка  манит  запретный  плод  или  недоступная  игрушка  на  вит-
рине магазина, так меня тянуло в оперу. Вердикт профессора
Консерватория, конечно, в значительной степени охладил го-
рячие  мечтания  об  оперной  сцене.  Но,  учитывая  мой  упря-
мый,  просто  ослиный,  характер, можно  было  ожидать,  что  я
попрусь напролом  к  заветной цели. Однако перспектива ока-
заться эстрадником, то есть, угодить в среду артистов второго
сорта (так я считал) лишила меня решимости и силы духа, что
бы  бросить  на  полпути  кино,  и  кинуться  в  эстрадную  неиз-
вестность.
Окончательную  точку на  своей певческой  карьере поста-
вил  всё  в  том  же  ВГИКе.  Во  время  подготовки  очередного
выпуска «Устного  журнала»  мне,  редактору  этого  журнала,
неожиданно предложили:
-  Гаврилов,  у  тебя  приличный  голос,  а  тут  родилась  за-
бавная  идея  дуэта. Девчонку  ты  слышал – Люся Гурченко,  с
актёрского.
- Не-е-е, -  заартачился  я, -  с  этой  харьковской «Лолитой
Торрес» пусть поёт Андроник.
Дело в том, что Гурченко уже выступала на сцене ВГИКа,
беззастенчиво  подражая  внешности  и  манере  исполнения
знаменитой аргентинской актрисе. Андроник – это мой одно-
курсник Боря Андроникашвили, красавец, по которому сохла
Люся, ставший позже, на последнем курсе, её мужем. Вскоре
Гурченко  прославилась  в  фильме  Эльдара  Рязанова «Карна-
вальная  ночь»,  а мне  все,  кому  не  лень,  ехидно  напоминали,
что  мог  бы  прославиться  пением  с  будущей  звездой  кино-
экрана. Именно тогда я и «завязал» со сценическим вокалом,
и пел только во время застолий. 
164
 
Развал семьи Гавриловых
 
Ровно в середине прошлого века пришёл конец миру и бла-
гополучию в нашем семействе. Трещины в этом здании,  со сто-
роны выглядевшим монолитным, появились давно, и мне были
заметны. Папаня, пусть простит покойный, был изрядным лове-
ласом. Мама это связывала с его постоянными пьянками, хотя и
сама  способствовала  отцовскому  пристрастию  к  выпивке.  Как
она мне  говорила позже, во время ночных бдений, «думала хо-
рошим  столом,  где  можно  выпить  и  закусить  с  друзьями,  от-
влечь его от желания «сходить на левака». Наивная, она не по-
нимала, что устройством домашних пиршеств только разогрева-
ла стремление гульнуть на стороне и с бабами.
Загуливал  отец  по-чёрному. Однажды,  в  Раменском,  после
пьянки с какой-то «шмарой» (так их называла мама) он уснул на
берегу озера, где его и обнаружил наряд милиции. Взяв под ко-
зырёк перед товарищем прокурором района, слуги правопорядка
бережно  доставили  его  доотдыхать  домой,  где  ему  крепко  до-
сталось от жены. А вот потерянную фирменную прокурорскую
фуражку милиционерам  пришлось  искать  почти  сутки. Нашли,
сердешные!
Ревность  мамы  не  знала  пределов  и  была  стопроцентно
оправданна, она довела до того, что любимая Аня любимому
Ване проломила голову пистолетом, о чём я уже писал. При-
менялись и другие суровые меры, но всё без толку. Самое ин-
тересное  заключалось  в  том,  что  и  любящий  Ваня  отчаянно
ревновал любимую Аню. Поклонников и воздыхателей у Ан-
ны  Борисовны  имелось,  хоть  отбавляй. Любые  знаки  внима-
ния могли дать повод к ревности. Я хорошо помню вот какую
историю.
Наша корова Милка отелилась. По каким-то соображениям
у  неё  отняли  теленка. Она  взбунтовалась,  заревела,  выскочила
из сарая во двор и стала по нему носиться в поисках своего ре-
бенка. Успокоить её, укротить никто не решался – корова была в
бешенстве.  Говоря  ласковые  слова,  к  ней  приблизилась  моя
мать,  полагая,  что  свою  хозяйку  животное  послушается.  Но
Милка, с налитыми кровью глазами, кинулась на неё и отброси-
ла рогами в кусты. Прибывший отец, вместе с мужиками из со-
165
 
седних  домов,  еле  утихомирил  ревущую  корову  только  после
того, как ей вернули телёнка. 
А вот у мамы врачи обнаружили какие-то внутренние забо-
левания, вызванные травмой и нервным срывом. Ей рекомендо-
вали ехать на юг то ли для грязелечения, то ли для водолечения.
Так отец, видимо, не доверяя верности жены, ибо всех мерил на
свой аршин, отправил с ней своего помощника, Сокова, в каче-
стве соглядатая. Это был унылый скучный некрасивый тип, ко-
торого  можно  было  поместить  в  бабье  царство,  и  на  него  там
вряд ли кто позарился.
В  следующий  раз  мама  поехала  на  курорт  в  одиночестве.
Так, видимо, считал отец. На самом деле, мама, уставшая от за-
гулов  мужа  и  одиночества,  на  которое  он  её  обрёк,  регулярно
исчезая из дома на сутки и более, оказалась на юге с ухажёром.
Им был собутыльник отца Василий Стефанович Курганов, мор-
ской офицер, высокий, статный красавец с глазами с поволокой.
Дружок Шмен-де-фера.
Однажды вечером Курганов находился у нас. Отец, вероят-
нее  всего,  каким-то  образом  дознался  о  тайной  связи  жены  и
этого морячка. Всё-таки, прокурорские ухватки у него не ослаб-
ли. Увидев любовника здесь, в семейном очаге, он разъярился, и
выхватил  пистолет,  очевидно,  заранее  приготовленный  для
мщения.  Василий  Стефанович  заверещал,  словно  заяц,  и  бро-
сился наутёк. И в этот момент я кинулся на отца, чтобы остано-
вить смертоубийство. Жизнь маминого любовника меня не вол-
новала,  я  хотел  уберечь  отца  от  преступления,  за  которое  ему
пришлось бы тяжело отвечать. 
Тогда  случилось  невероятное:  отец,  боготворимый  мною
отец, впервые в жизни ударил меня, да так, что в месте удара, на
груди выступила кровь,. На какое-то мгновение я всё же задер-
жал его и Курганов успел удрать.
Отец  молча  собрал  вещи  в  чемодан  и  навсегда  ушёл  из
дома. Всё осталось маме с тремя детьми. У нас воцарился Ва-
силий Стефанович Курганов. Мать расписалась с ним. Пыта-
лась склонить меня к тому, чтобы дети звали его папой, но не
очень настаивала. Обработка, инициированная отчимом, про-
валилась,  он  стался  для  меня, Валерки  и Верочки  дядей  Ва-
сей.   
166
 
Что же в нём нашла мама?.. За красивой оболочкой обнару-
жилась  мелкотравчатая  натура  стяжателя,  любителя  пожить  за
чужой  счёт,  циника  и  нечистоплотного  человека. Видно  было,
как он старался обаять собеседника, влезть в доверие, стать цен-
тром  внимания  собравшихся,  скажем,  за  столом.  Рассказывал
всяческие истории о действиях морской разведки во время вой-
ны,  где  он  выглядел  героем.  Да,  флотский  офицер  Курганов,
действительно,  служил  в  разведке,  но  случайно  мне  стало  из-
вестно, что был он в ней… интендантом. Иными словами, снаб-
жал  разведчиков  обмундированием  и  продовольствием.  Поис-
тине, героическая должность!
Когда мы собирались съезжать из своего дома на Волочаев-
ской  улице  в  квартиру по другому  адресу, дядя Вася принялся
откручивать шпингалеты из оконных рам. Спросил его, зачем он
это  делает.  Он  искренне  удивился  моей  несообразительности:
«Они же  бронзовые, им цены нет!» Такого  скобарства мне  ви-
деть  не  доводилось,  я  уж  не  говорю  о  том,  что  это же  не  соб-
ственный дом был, он ведь принадлежал государству… 
Место  жительства  мы  намеревались  сменить,  подозреваю,
из-за  денег.  При  обмене  нашей  шикарной,  по  тем  временам,
трёхкомнатной квартиры в особняке на малогабаритную «двуш-
ку»  в  трёхэтажном  городском  доме, мы,  видимо,  договорились
на изрядные «отступные». 
Проявлялись  неуёмная  жадность  дяди  Васи  и  стремление
ловчить,  объегоривать  окружающих,  во  многом.  Особенно  за-
помнился такой эпизод. Они с мамой засобирались на юг. А та-
ких  средств,  чтобы  отдохнуть,  ни  в  чём  не  отказывая,  не  име-
лось. Тогда они обратились ко мне с просьбой дать взаймы. От-
куда  деньги  у  меня? По  традиционному  еврейскому  обычаю  в
день рождения мои многочисленные родственники вручали «для
Марика» конверты с деньгами. На сберкнижку мама эти подно-
шения  не  клала,  она  покупала  облигации «золотого»  трёхпро-
центного  займа,  которые  в любой момент можно было превра-
тить в живые деньги. Но можно было при определённом везении
выиграть  на  розыгрышах  этой  государственной  беспроигрыш-
ной лотереи. У меня таких облигаций скопилось на тысячу две-
сти рублей, большие деньги, после денежной реформы 1947 го-
да. 
167
 
Они провели меня,  как  наивного Буратино  объегорили  кот
Базилио и лиса Алиса. Правда, те вчистую обобрали деревянно-
го  мальчишку,  а  со  мной  поступили,  на  первый  взгляд,  благо-
родно: кот Базилио – дядя Вася – вручил мне кожаный реглан,
который «стоит в два раза дороже», по его уверениям. Реглан я,
юноша  небольшого  росточка,  одел  однажды,  утонул  в  нём,  и
вызвал у товарищей по школе бурное веселье – как же,  «задава-
ка Гаврила» явился в таком смешном виде. Но смех вышел не-
долгим. Дядя Вася вскоре был изгнан из дома, и реглан свой за-
брал, благородно объяснив, что, мол, он мне велик. Вместо де-
нег за облигации, которые они прогуляли на юге, и взамен отня-
того реглана, Курганов вручил пухлую пачку каких-то бумажек,
уверяя,  что  это  документы  на  его  трофейный  мотоцикл «Хар-
лей» с коляской. Правда, он сейчас находится в Таллинне на от-
ветственном  хранении  у  хороших  людей.  Правда,  эту  замеча-
тельную машину надо немножко починить. Но за тысячу двести
«Харлей» ни вжисть не купишь.
В  Таллинн  я  не  поехал.  Разбирающиеся  в  подобных  авто-
мотоделах  спецы, пролистав бумажки, разъяснили, что мне до-
станется лишь  куча ломаных деталей, ибо хвалёный «Харлей»,
судя по документам, вдребезги разбит.
Дядя Вася пытался завоевать мою симпатию, и по сему, из-
лагал всяческие случаи, которые, по его мнению, должны были
рассмешить подростка. Вот такой случай:
- На флоте  у  нас  был  замечательный матрос. Он  умел  вы-
пукивать мелодии. Даже интернационал выпукивал. Его посла-
ли на конкурс самодеятельности. Но он так переволновался, что,
выступая, от перенапряжения обосрался. Прямо на сцене.
Остальные,  рассказанные  им  случаи,  были  такими  же
«ужасно смешными», и не менее отвратительными. Впрочем, на
всём, что исходило от этого человека, лежала тень его мерзкой
личности.  Самый  яркий  штрих  биографии  морского  офицера
Курганова  привёл  дружок Шмен-де-фер.  В  блокадном  Ленин-
граде дядя Вася, флотский начпрод, в буквальном смысле этого
слова, «покупал  любовь»  голодных  женщин  за  буханку  хлеба,
банку  тушёнки. Сам он в  этом не  видел ничего дурного, более
того,  считал,  что  помогает  голодающим. «Ведь  они  несли  еду
своим детям!» - сердобольно замечал он. Не думаю, что Шмен-
168
 
де-фер как-то исказил эту картину скотских удовольствий свое-
го товарища.   
В новое жильё мы, однако, переселялись уже без Курганова.
Было  заметно, что между мамой и им возникли серьёзные про-
блемы. Кто знает, что они не поделили…
Скандал за скандалом сотрясали наше семейство. Дошло до
того,  что  одним  прекрасным  вечером  бравый  офицер  Василий
Стефанович Курганов выхватил пистолет и закричал, что сейчас
всех перестреляет и сам  застрелится. Он был в истерике. Мама
тоже была сама не своя. Ревели перепуганные малыши Валерка
и  Верочка.  Не  находя  ничего  более  подходящего  для  защиты
всех нас, я схватил молоток. Но пустить его в ход не пришлось.
Отчим вдруг бросился из дома, на ходу проорав маме:
- Моя смерть будет на твоей совести!
Дверь захлопнулась. Потом раздался приглушённый хлопок
выстрела. Мама кинулась было наружу, но я преградил ей путь:
- Мама, он лжец и трус. Он никогда не застрелится.
Через некоторое время задёргалась ручка входной двери. 
- Пустите  меня, -  плачущим  голосом  канючил «самоубий-
ца», - дайте перевязать рану. Ваше счастье, что рука дрогнула, и
я промахнулся…
Мама дёргалась, но я был непреклонен, и громко заявил:
- У меня в руке молоток. Если вы попытаетесь войти, кля-
нусь, проломлю вам голову.
Он ещё поныл, поугрожал, да и был таков. Для того чтобы
мама успокоилась, повёл её во двор. Осмотрели его всё при све-
те  наружного  освещения  и  ручного  фонаря.  Как  и  ожидалось,
следов крови не было. Лжец и трус остался верен своей натуре.
Дядя Вася  исчез  из  нашей жизни. С  того момента  у мамы
началась  борьба  за  благополучие  семьи  из  трёх  детей. Правда,
время  от  времени Курганов  возникал  на  горизонте. Но  все  его
явления,  насколько  помню,  были  связаны  с  осложнениями  в
жизни  нашей  семьи.  Возможно,  мама  могла  бы  сказать  что-то
доброе в его адрес. Я - нет.
Но до этого поворота в нашей судьбе произошли некоторые
события. 
169
 
Тётя Маня, дядя Аркадий и сын их Лёва
 
Сразу после ухода отца и воцарения Василия Стефановича
Курганова в нашем доме меня почему-то отправили в Москву, к
тёте Мане. 
Надо  сказать,  что  эта  моя  тётка  редкостный  человек.  Не
помню, чтобы о ней отзывались плохо. Ещё во время войны она
поселилась  с  сыном Лёвой в бараке для  строителей на Соколе.
Это  жильё,  вероятнее  всего,  досталось  ей  благодаря  хлопотам
моих родителей. В те годы даже такая убогая времянка, с общей
кухней и «удобствами» на несколько «очков» в коридоре – до-
рогого  стоила.  Туда  же  вернулся  с  фронта  её  муж  Аркадий,
старший брат моей мамы. 
Так вот, в этой обители тётя Маня ухитрялась принимать на
постой  даже  моего  педагога-математика,  любимого  Самуила
Фарбера. Ему понадобилось что-то решить в московских канце-
ляриях, а в гостиницу попасть тогда было невозможно, разве что
по  брони  от  высокого  начальства,  по  блату  или  за  немалую
взятку. Ничего  такого  у Самуила  не  наблюдалось,  вот  и  дал  я
ему  адресок  тёти Мани,  зная,  что  её  добрая  душа  не  оставит
приезжего  человека «от  племянника»  на  улице.  И  не  ошибся,
хотя, с точки зрения нормального человека, мою услугу дорого-
му учителю можно назвать скрытой взяткой, а по отношению к
тётке – проявлением беспардонного нахальства. 
Постилали гостю, естественно, на раскладушке. А взрослый
сын устраивался в сарае или… на письменном столе – каморка
ведь  была  всего  лишь 13-метровой! В  каких же  высокопарных
выражениях,  обычно  сдержанный  Самуил,  описывал,  по  воз-
вращении  в  Калининград,  моих  родственников,  приютивших
его!  Особенно  выделяя,  по  его  выражению, «эту  вселенскую
еврейскую мать – Мари Борисовну». Я разделял его восторги. 
Теперь наступила моя очередь попользоваться  гостеприим-
ством московских Гурвичей – тёти Мани, дяди Аркадия и сына
их Лёвы. 
Не  в  пример  остальным  братьям  и  сестре (моей мамы) –
весьма и умеренно говорливых, дядя Аркадий отличался мол-
чаливостью, слова из него не вытянешь! Но с чувством юмо-
ра. Правда,  ни  одна  его шутка  в  памяти  не  удержалась,  зато 
170
 
помню, как я пытался разговорить его на тему фронтовых ге-
роических будней. Он всё увиливал, пока, наконец, не сдался,
и на вопрос:
- Дядя Аркадий, скажи хоть - ты рядовым был или команди-
ром…
Ответил:
- Нет.  Рядовым  не  был. Сразу  командиром  поставили. Ко-
мандиром  полевой кухни. Командир-кашевар.
-  Ну.  А  в  боях-то  приходилось  участвовать?  Ведь  у  тебя
контузия, мне тётя Маня говорила…
- В боях не участвовал. Моё оружие – поварёшка. 
- А как же контузия?
Вновь он попытался увильнуть от ответа,. Но я упорно до-
нимал дядю, и его прорвало, когда я брякнул:
- Может, тебя контузило на секретном задании? И поэтому
у тебя рот на замке?
- Ага. Секретное  задание. Секретную  кашу  варил. А фриц
засёк секретную кашу и шмальнул по ней. Прямым попаданием
в секретный котёл. Меня секретной кашей и контузило.
М-да,  понятное  дело,  таким «героическим  ранением»  дяде
Аркадию не хотелось гордиться…
И так, зимой 1950 года поселился я в каморке тёти Мани,
дяди Аркадия  и  сына  их Лёвки. На  громоздком  письменном
столе  занимался,  выполняя  школьные  задания,  и  на  нём  же
спал.
Учиться меня определили в 144-ю школу, расположенную
на  Новопесчаной  улице,  в  районе  станции  метро «Сокол».
Подчеркну: школа  мужская,  а  в Калининграде  моя №5  была
смешанной. Приняли  меня  неприветливо,  даже  сурово,  один
дылда-переросток накостылял мне, и пригрозил, что ежели не
буду  выполнять  его  приказы,  то  я  об  этом  пожалею.  За  его
спиной были ещё мальчишки, с угрожающим видом погляды-
вавшие на новичка. Ожидать  его, неизвестно  каких приказов
не пришлось. 
Дома Лёва поинтересовался:   
-Это  кто же  тебе  навесил  такой  замечательный  фингал? Я
всё по правде рассказал. Не мог утаить правду от старшего бра-
та, он был авторитетом - ему уже стукнуло 18 лет. 
171
 
 
Лёва Гурвич.
 
На  следующий день Лёв-
ка пришёл в школу. На боль-
шой  перемене  поманил  паль-
цем  дылду-переростка.  Тот
подошёл  вразвалочку.  Лёва
подождал,  когда  вокруг  со-
бралась толпа, и сказал, пока-
зывая  на меня,  но  обращаясь
к моему обидчику:
-  Этого  пацана  видишь?
Это  мой  брат.  Тронешь  ещё
его  хоть  пальцем,  без  пальца
и  останешься.  Да,  просто
обидишь –  будешь  иметь  де-
ло со мной или с зареченски-
ми. 
Ко мне резко изменилось
отношение.  Никто  не  зади-
рал,  не  дразнил «деревней»,
не  требовал  выполнять «приказы». С  таинственными «заречен-
скими» никто не  хотел иметь  дело. Позже мне  разъяснили:   за
речкой  от  Сокола  располагалась  слобода,  где  жили «заречен-
ские» - жулики, отпетые хулиганы и бандиты. Лёвку отчего-то
там  сильно уважали. Мало  того, у него была  в  той  слободе  за-
зноба,  белокурая  красавица  Галя,  на  которой  он  впоследствии
женился. На свадьбе гуляла вся зареченская шпана, и… я. А по-
ка тень брата опустилась на меня защитным пологом.
Видный  был парень Лёва. Он осуществил  свою мальчише-
скую мечту, поступил  в Рижскую мореходку. Однако, меньше,
чем через год у него обнаружилась язва желудка. Из мореходки
его  отчисли.  Доктора  прописали  или  бабки  нашептали,  но  он
стал избавляться от боли  в желудке  вот каким  средством: при-
нимал 25 граммов чистого спирта натощак, запивая подсолнеч-
ным маслом. Уверял - помогает. Язву не излечил,  боли возвра-
щались, и приём  спирта пришлось  участить,  затем и дозы  уве-
172
 
личить. Так Лёва постепенно превратился в пропойцу. Несколь-
ко  лет  спустя  я  встретил  его  на  улице  в Москве. Передо мной
стоял  беззубый  старик  с  трясущейся  плешивой  головой,  с  по-
тухшим  взором.  Куда  делся  красавец  Лёвушка  со  смолисто-
чёрными  кудрями  и  сверкающими  глазами?  Всё  сожрал  алко-
голь. Лёва попросил у меня «трёшку взаймы» - типичная прось-
ба  алкаша. А  было  ему  немногим  больше  сорока… Вскоре  он
умер.
Но  вернёмся  в  Москву 1950  года.  Наша  школа  №144  на
улице  Новопесчаная  граничила  с  лётным  училищем,  во  дворе
которого мы часто видели во время переменок мужчину, отды-
хающего на переносном алюминиевом стульчике. Он всегда был
мрачен  и  не  обращал  внимания  на  резвящихся  курсантов.  Это
был Герой Советского Союза  знаменитый  лётчик Алексей Ма-
ресьев, он преподавал в этом училище. Мы восторженно гляде-
ли на него. Сейчас мало кто помнит его, а тогда, в послевоенное
время общенародная любовь, известность Маресьева были тако-
вы, что это можно сравнить, разве что, с известностью первого
космонавта  Юрия  Гагарина.  Наверное,  стоит  напомнить,  что
сделало лётчика Маресьева столь популярным. Он был сбит, но,
сумел  посадить  самолёт  на  территории,  захваченной  фашиста-
ми. Несколько дней он, израненный, полз к людям, питаясь ко-
рой деревьев, ягодами и семенами шишек. Его спасли крестьяне,
потом переправили к партизанам, а те – на самолёте - в тыловой
госпиталь.  Но  у  него  были  обморожены  ноги  и  гангрена.  Его
считали  обречённым. По  дороге  в  морг  каталку  с  умирающим
лётчиком  остановил  хирург-профессор,  откинул простыню, по-
смотрел,  и  скомандовал: «А  ну,  давайте-ка,  в  операционную!»
Маресьеву ампу-
тировали  обе  ступни  ног.  Но  этот  мужественный  волевой
человек  сумел,  благодаря  упорным,  изнурительным  трениров-
кам,  доказать  свою  боеспособность.  Он  вернулся  в  действую-
щую армию. Летал на двух протезах! За отвагу в бою, в котором
он  сумел  сбить два фашистских  самолёта и  спасти двух лётчи-
ков-однополчан,  был  удостоен  высокого  звания  Герой  Совет-
ского Союза. Всё это описано в повести Бориса Полевого «По-
весть о настоящем человеке», опубликованной в 1946 году. Она
была экранизирована, героя играл Павел Кадочников. В театрах 
173
 
шли  пьеса  и  опера  по  книге. Правда, фамилия  изменена,  всего
на одну букву: не Маресьев, а Мересьев. 
Интересно, что  теперь в Москве нет школы №144, исчезло
из списков учебное заведение, в котором я учился полгода. Мо-
жет  его  и  закрыли  в  связи  с моим  пребыванием  в  нём? Шучу,
школа эта, в здании из красного кирпича, красуется на прежнем
месте - на Новопесчаной улице, да только чиновники наробраза
присвоили  ей  иной  номер.  Теперь  её  титул  таков: «школа
№1384,  с  углубленным  изучением  математики  имени
А.А.Леманского». В Интернете указано про  этого человека:  ге-
неральный  конструктор  НПО «Алмаз»,  заведующий  кафедрой
«Радиолокация,  радиоуправление  и  информатика»  факультета
МФТИ, доктор технических наук, профессор,  руководитель ра-
бот  по  созданию  системы С-400.  Вполне  достойный  товарищ.
Учились мы, судя по датам, в одном классе, но Сашу Леманско-
го, пусть меня простит покойный, не помню.    
Собственно  говоря,  из  всего  класса,  из  всей школы  запом-
нил только Борю Студеникина, с которым подружился. Мы хо-
дили  с ним на стадион «Динамо»  записываться в секцию воль-
ной  борьбы.  Его  взяли,  а  меня  турнули,  как  не  способного  к
этому виду спорта. 
Боря  Студени-
кин с сестрой.
 
Ещё  тогда,  в
юном  возрасте,  мы,
семиклассники,  по-
клялись  стать  геоло-
гами,  вместе  посту-
пать  в  Геологоразве-
дочный  институт. Он
и  поступил  туда  и
закончил.  Был  рас-
пределён  в  Среднюю
Азию.  Именно  такой
«адрес» он назвал мне при встрече в Москве, спустя годы. Меня
поразил его вид. Вместо пышущего здоровьем кудрявого уваль-
ня с  широкими плечами, румянцем во всю щёку, весело прищу-
174
 
ренными глазами, передо мной стоял бледный, как бы увядший
раньше срока человек с тусклым взглядом, опущенными плеча-
ми.  На  голове  реденькая  шевелюра,  сквозь  которую  жалобно
просвечивал  розовый  череп. На  мои  расспросы  он  отвечал  не-
вразумительно,  и было непонятно, чем же Студеникин занима-
ется в этой таинственной «Средней Азии». 
Потом  я  узнал,  что  друг  мой  попал  на  урановые  рудники,
где  работали,  главным  образом,  заключенные  и,  так  называе-
мые,  расконвоированные,  то  есть,  освобождённые  из  лагеря  с
поражением в правах, и не имеющие возможности поселиться в
крупных  городах.  Такие  лишенцы,  как  правило,  оставались  в
местах их бывшего заключения. Молодой геолог (в этом он мне
признался сам, уже неизлечимо больной) полез в шахту, где до-
бывали урановую руду, в другие места, чтобы «всё посмотреть
своими глазами». Знал ведь и об опасности облучения, и о том,
что может стать очень худо… Но в 50-х мало кто придавал зна-
чение  предупреждениям  учёных-атомщиков.  Техника  безопас-
ности в этом деле была в зародыше. Русское «авось обойдётся»
вовсю   царствовало.  Для  Студеникина  не  обошлось.  Он  рано
ушёл из жизни.
А  вот  в  юности,  на  поприще  вольной  борьбы  ему, 14-
летнему крепышу, весьма повезло. Он считался, как  говорится,
подающим надежду спортсменом, в отличие от меня. Успешнее
было моё участие в школьном кружке художественной самодея-
тельности. Ставили актуальную, прямо-таки злободневную пье-
су о дискриминации негров в американской школе. Можно сей-
час сколько угодно смеяться над этим, но нам казалось, что мы
занялись  чрезвычайно  важным  делом,  защищая  права  угнетён-
ных. Между прочим, пьеса Валентины Любимовой,  с  символи-
ческим  названием «Снежок»,  получила  Сталинскую  премию.
«Снежок» - это прозвище негритянского мальчика, героя пьесы.
Мне досталась роль белого Джона Блейка, положительного аме-
риканца.  Но  возникла  проблема.  Среди  персонажей  несколько
девочек.  Где  их  взять  в  мужской школе?  Нам  бы   воспользо-
ваться опытом  китайского  театра,  где в  старину женские роли
исполняли  исключительно  мужчины.  Однако,  никто  из  нас  не
догадался,  да,  наверное,  никто  и  не  знал  о  таком  парадоксаль-
ном опыте.   
175
 
Наша  школа  имела  дружеские  связи  с  женской  школой,
расположенной в том же районе. Вот это очень мудрое решение
чиновников народного образования: ребята проводили совмест-
ные  вечера  отдыха,  танцевали,  играли  в фанты,  одним  словом,
приучались  не  пугаться  представительниц  противоположного
пола. Руководители наших разнополых учебных  заведений сго-
ворились и отобрали, каждые у себя, для постановки участников
и участниц художественной самодеятельности. Спектакль имел
шумный успех в аудиториях обеих школ.
Контакты с девочками продолжились и вне школьных стен.
Мы  собирались  на  квартире  любительницы  запретного  джаза,
танцевали под музыку, записанную «на рёбрах», то есть, на цел-
лулоидных пластинках, вырезанных из рентгеновских снимков.
Нас грело веяние всего запретного: запретные танцы, запретные
пластинки,  запретные  записи. Надо сделать скидку на переход-
ный возраст – нам ведь было по 13-14 лет, когда возникает по-
требность делать всё вопреки правилам и установкам взрослого
мира. Этаким манером удовлетворялась юношеская жажда сво-
боды,  независимости  от  тесных  пут  официальной  пропаганды.
Напомню: я-то уже вкусил недозволенный плод, слушая радио-
станции «Свобода», «Голос  Америки»,  Би-би-си».  Теперь  вза-
хлёб,  на  зло «правильным»  наставлениям  педагогов-
воспитателей  отплясывал  под «тлетворные,  развращающие мо-
лодое  поколение  строителей  коммунизма,  буржуазные  ритмы
«буги-вуги».
Тогда же  воспылала первая  влюблённость. Помню  об  этой
девочке  только,  что  она  была  выше меня  чуть  ли  не  на  целую
голову. Мы гуляли с ней от метро «Сокол» до Красной площа-
ди, и  глубокомысленно молчали. Видать, чувства переполняли,
а высказать их было неловко, не хватало достойных выражений.
Держались  мы  на  почтительном  расстоянии,  даже  за  руки  не
брались. Думаю,  учитывая,  что  девочки  гораздо  раньше  взрос-
леют,  моя  сверстница,  оказавшись  в  обществе  такого  робкого
ухажёра, только вздыхала, мечтая втайне об объятиях и поцелу-
ях. Увы и ах, этого нормального человеческого счастья в обще-
нии со мной она не получила. Лишь стоптанные туфли напоми-
нали о дальних променадах и  той целомудренной «влюблённо-
сти». 
176
 
Запомнилась  ещё  одна  девочка,  вернее,  не  она,  а  её  мама.
Девочка Алла, по фамилии Масленикова, играла в нашем спек-
такле «Снежок» роль моей подружки, и мне однажды надлежало
известить её о дне и часе репетиции, для чего записал номер до-
машнего телефона.  Звоню. Девичий голос отвечает:
- Слушаю!
Я принимаюсь информировать её о репетиции. Она внима-
тельно меня слушает, и вдруг со смешком говорит:
- Молодой человек, вы, наверное, хотели всё это сказать мо-
ей дочери Алле. А это её мама. Не смущайтесь, наши голоса по-
хожи, нас часто путают.
Это была Леокадия Масленникова, солистка Большого теат-
ра СССР.
Надо  сказать,  что  жизнь  моя  как  бы  разделилась  на  две,
трудно  совместимые  части.  Первая -  школьная  с  театром,  за-
претными танчиками и влюблёнными воздыханиями, и вторая -
барачная, в соседстве с пьянством, кухонными сварами. Первую
я, приблизительно,  описал, вторая в тумане. 
У  барака,  где ютились  тётя Маня,  дядя Аркадий  и  сын  их
Лёва, была длинная  завалинка – такой короб метровой высоты,
засыпанный опилками. Он утеплял дом-барак. На нём проходи-
ли долгие посиделки ребятишек, когда ещё раньше, находясь в
Москве с командированным отцом, я им рассказывал о захваты-
вающих  приключениях  книжных  героев.  То  ли  им  было  лень
самим  читать,  то  ли нравилось,  как  я излагаю мною прочитан-
ное. Думаю, тут было и то, и другое. Книжный мир, к которому
я  сумел  приобщиться  в  библиотеке  имени Ленина,  не  был  до-
ступен обычным посетителям обычных районных библиотек. А
живое  изложение  криминальных  и  фантастических  сюжетов
пользовалось  в  те  годы  большим  успехом.  По  радио  читали
произведения  для  детей–  Аркадия  Гайдара,  Алексея  Толстого, 
Жюль  Верна,  Марка  Твена,  Экзюпери.  Пользовался  успехом
радиотеатр Розы Иоффе. Мальчишкам и девчонкам были знако-
мы и любимые голоса замечательных артистов Бабановой, Спе-
рантовой, Гердта, Плятта… Ни в какое сравнение с этими гени-
ями  я,  разумеется, и не помышлял  входить, просто шёл прото-
ренной  дорогой  изустного  рассказа,  можно  сказать,  примазы-
вался к  славе выдающихся исполнителей. А моим  слушателям, 
177
 
видно,  нравилось  такое  дворовое  изложение  незнакомых  им
книг. 
Но  эти  посиделки,  в  новый мой  приезд,  стали  короче,  ибо
школьные задания на дом изрядно обгрызали досуг. Да и ауди-
тория сменилась. Старые знакомцы исчезли. Может быть, роди-
тели их съехали, а, может, случилось рядовое выселение. Тогда
людей  запросто  выселяли  со  служебного  места  жительства  в
связи с тем, что ответственный квартиросъёмщик уволен из ор-
ганизации,  которой  принадлежит  строение.  Выселяли  и  по  ре-
шению суда. Да и по другому поводу.
В  тётиманином  бараке  стал  свидетелем  такого  выселения
«по  другому  поводу».  Явился  ясным  днём  комендант,  очень
важный гражданин, с брезгливым выражением лица. Он смахи-
вал на восточного владыку, которого огорчили нерадивые под-
данные.  Явился  с  рабочими,  чтобы  выселить,  и  вынести  вещи
молодой женщины с ребёнком, занимавшей одну их комнатёнок
во  вверенном  ему  бараке.  Зарёванная  жилица  никак  не  могла
понять,  за какую провинность её с дитём выбрасывают на ули-
цу. Комендант спокойно сказал:
- Чего ж тут понимать-то? Бывший ответственный съёмщик,
твой папаша, оказался врагом народа. Его посадили. Нет  съём-
щика – нет квартиры. И ты – дочь врага народа – ещё недоволь-
на?
-  Товарищ  Сталин  говорил:  дети  за  родителей  не  отвеча-
ют! – вся в слезах воскликнула молодая женщина.
-  Лично  мне  товарищ  Сталин  этого  не  говорил, -  обрезал
комендант, показывая, что разговор окончен.
Дочь «врага  народа»  была  выселена  из  барака,  и,  кроме
молчаливого  сочувствия от бывших  соседей, ничего взамен ве-
домственного жилья  не  получила. Как  она  дальше  мыкалась –
бог весть.
Вот  почему  нетрудно  догадаться,  куда  пропали  прежние
слушатели моих устных пересказов книг. Но на их место соби-
рались новые поклонники приключений, путешествий и фанта-
стики.
Пока  я жил у  тёти Мани,  гости,  столь частые  в  этом доме,
временно прекратили свои визиты. Приходила изредка мать тё-
ти Мани, которая жила в противоположном конце улицы Усие-
178
 
вича,  неподалеку  от  станции  метро «Аэропорт».  Интересная
старушка. Болезни  скрючили её  так, что при ходьбе она сгиба-
лась  чуть  ли  не  колесом  и  носом,  наверное,  могла  коснуться
своих колен и даже башмаков. Говорила  с  таким акцентом, ка-
ким обычно рассказывают еврейские анекдоты завзятые антисе-
миты,  так  и  казалось,  что  она  кого-то  передразнивает.  Я  тоже
ходил  по  маршруту Сокол-Аэропорт,  туда,  где жили  родители
тёти Мани.  За  козьим молоком. Уж  не  помню,  у  кого  была  та
дойная коза – у стариков или у их соседей.
А  в  бараке  произошло  ещё  одно  событие,  оживлённо  об-
суждаемое  на  общей  кухне,  на  завалинке  и  в  общественной
уборной, где без всяких перегородок, очень демократично «сед-
лали» знаменитые «очки» без сидений. Вроде бы «орлом» долго
не просидишь, а вот, подишь ты, успевали обсудить последние
новости: произошедшие в стране, за рубежом и в родном жили-
ще. А домашняя новость, взволновавшая всех, была такова. 
В бараке жила мать с взрослым сыном, очень талантливым
математиком. Он  блестяще  окончил школу,  институт,  рано  за-
щитил  кандидатскую  степень. Соседи по жилью  гордились  его
успехами, будто он был всем близким родственником. Работать
он распределился после вуза во Всесоюзный институт экспери-
ментальной медицины,  удобно  расположенный - буквально  ря-
дом  с  домом.  Как  вдруг,  ко  всеобщему  ужасу,  нежданно-
негаданно этот математический самородок сошёл с ума и угодил
в психушку. «Нельзя было так напрягаться, - соболезнуя его ма-
тери, судачили барачники, - вот до чего доходит, когда слишком
много знаешь, да чересчур мозгой шевелишь».
 
Возвращение неблудного сына
 
В том же 1950-м году я вернулся в Калининград. Меня уди-
вил  заросший  клевером  двор,  который  всегда  был  очищен  от
травы и посыпан жёлтеньким песочком. Да, в нашем привычном
житье-бытье  наступали  разительные  перемены.  При  отце  дом
был полной чашей. Во вместительном подвале хранились бочки
с  квашеной  капустой,  солёными  огурцами  и  помидорами.  От-
дельно от них стояли малые бочонки, с грибами. Они были со-
браны  отцом  и  им  же  засолены.  Для  него  грибной  промысел 
179
 
имел особое значение. До тех пор, пока хватало сил, он уходил в
лес,  всякий  раз  исключительно  за  одним  единственным  видом
грибов. За белыми. За подберёзовиками. За чернушками. За ры-
жиками. И так далее. Кстати, он не очень любил так называемые
благородные  грибы.  Зато  с  почтением  относился,  скажем,  к
трюфелям  и  шампиньонам.  Собирал  валуи,  до  которых  даже
завзятые грибники не снисходили. Возни с валуями хватало, их
надо, по рецептуре отца, вымачивать и отваривать в нескольких
водах, засаливать тоже не в один этап. Зато солёным валуям нет
конкурента. Такая хрустящая вкуснятина, ни на что не похожая,
лучшая закуска под добрый стопарь водки! 
В ящиках, аккуратно пересыпанные стружками и опилками,
дожидались своего часа яблоки и груши зимних сортов. По пол-
кам разместились банки с вареньем и джемами из вишни, мали-
ны,  чёрной  и  красной  смородины,  крыжовника.  В  подвале  же
находились  мешки  с  картошкой,  картонные  коробки  с  морко-
вью,  свёклой,  кабачками,  тыквами. На  чердаке  висели  головки
лука и чеснока,  заплетённые в косички,  сушёные  специи,  а  так
же копчёные окорока и колбасы.
Всё это было не покупное. Всё это было выращено и собра-
но в собственных саду и огороде. Можно представить, сколько
трудов было положено для создания такого изобилия продуктов.
Единственно, окорока мы не могли делать. Вскормленных у нас
в подворье свиней отвозили на мясокомбинат, а оттуда к нам –
окорока, а так же мясо и субпродукты. Происходило это в конце
лета. И у нас начиналась колбасная страда. С того же мясоком-
бината  нам  поставляли  кишки,  думаю,  бараньи. Мы  их  мыли,
сушили.  Готовили  фарш –  это  уже  мамины  дела –  набивали
фаршем кишки. На конечном этапе, тут же во дворе, с помощью
самодельной коптильни коптили толстые аппетитные колбасы. 
Корова наша, Милка, давала до 18 литров молока  высокой
жирности. Даже всё наше не малое семейство: мать, отец, трое
детей,  домработница Мотя,  приходящая  помощница  по  хозяй-
ству  тётя  Тося  и  многочисленные  гости  не  в  состоянии  были
потребить эту молочную речку. Мама готовила всяческие блюда
на  основе  молока,  кроме  того,  делала  домашний  сыр –  очень
вкусный. Круги  таких  сыров нашли  своё место на  чердаке,  ря-
дышком  с  копчёными  колбасами. Но  приходилось маме,  поти-
180
 
хоньку  от мужа,  приторговывать  излишками молока  среди  тех
соседей, кому можно было довериться в таком скользком деле. 
Дознались  бы  о  такой  коммерческой  деятельности  жены
прокурора  в  прокуратуре  области -  ещё  хлеще –  в  партийных
органах, и младшему советнику юстиции Гаврилову - каюк!
 
 
 
Наш  дом  был  гостеприимным  и  хлебосольным.  Снимок
сделан  во  дворе. В  центре  стоит   отец,  по  правую  руку  от
него  сидит  мама,  у  неё  в  ногах  братик  Валерик.  Может
быть, отмечают 40-летие И.Д.Гаврилова.
 
Надо  сказать,  что  среди  постоянных  гостей  нашего  дома
числились  директора  мясокомбината  и  ликёроводочного  заво-
дов,  работающих  на  территории  Московского  района,  где  мы
жили.  Очень  симпатичные  дядьки.  Директор  мясокомбината,
приезжая, выгружал из багажника машины ящик сосисок и мяс-
ных  деликатесов.  Директор  ликёроводочного –  ящик  водки. И
тот, и другой -  как  бы  в  качестве подарка. Оба  в  разное  время
угодили  в  тюрьму.  Директора  мясокомбината  посадили  за  то,
что открыл у себя не зарегистрированный нигде цех по выпуску
пирожков. Свидетельствую: пирожки эти с ливером были вкус-
181
 
нейшие и пользовались в Калининграде бешеным успехом. Ди-
ректор  ликероводочного  схлопотал  срок  за  крупную  недостачу
спирта,  обнаруженную  при  инвентаризации  ёмкостей  для  хра-
нения  этого  напитка. Сих  регулярных  гостей  нашего  дома,  ис-
кренних поклонников нашей мамы, собутыльников нашего отца
и,  вообще,  друзей  нашей  семьи  отправил  за  решётку -  кто? -
правильно,  прокурор  Гаврилов.  Дружеские  отношения  ничуть
не мешали  ему добросовестно  служить  строгим, но  справедли-
вым советским законам.
Правда,  вскоре  выяснилось,  что  подпольный  цех  на  мясо-
комбинате организовали два хитрованца -  главбух со своим  за-
местителем, в тайне от директора. Кто ходатайствовал об осво-
бождении  невинно  пострадавшего  по «вновь  открывшимся  об-
стоятельствам»? Опять правильно - прокурор Гаврилов. 
С  директором  ликёроводочного  тоже  произошла  неувязоч-
ка. При  плановой  чистке  цистерн,  удивлённые  ремонтники  до-
ложили новому начальнику, сменившему посаженного в тюрьму
руководителя  предприятия: «в  той  самой  ёмкости,  из  которой
были украдены десятки тонн спирта, на дне имеется секретный
крантик. И он, как бы, вроде, приоткрыт. Так что в него может
неучтёно просачиваться жидкость из основной цистерны. Куда?
Не  известно!».  Новый  начальник,  бывший  подчинённый  поса-
женного  директора  и  друг  его,  оказался  порядочным  и,  самое
главное,  сообразительным  человеком.  Он  распорядился  обко-
пать злополучную цистерну. Под ней обнаружили ещё один ре-
зервуар. Для чего он  там был обустроен немцами, поди, разбе-
рись! В эту секретную прорву и стёк якобы похищенный спирт,
весь до капельки там он и скопился, к радости безвинно заклю-
чённого. Кто ходатайствовал об его освобождении? Снова пра-
вильно - прокурор Гаврилов. 
Напрашивается  вопрос:  освобождённые  избегали  встреч  с
прокурором Гавриловым? Ничуть не бывало! Прежние посидел-
ки  возродились.  За  прекрасно  сервированным  столом  в  госте-
приимном доме на Волочаевской улице, то есть, в нашем доме.
Дружба с возлияниями и подношениями продолжилась. К сожа-
лению, не очень долго.
Развалилась  семья. Прокурора  уволили  с позором. Говори-
ли, будто в стенной газете в райкоме партии была помещена ка-
182
 
рикатура  на  Ивана  Дмитриевича  Гаврилова:  его  изобразили  в
виде кулака в окружении домашней скотины. Из партии его ис-
ключали «за моральное и бытовое разложение и перерождение
из  коммуниста  в  стяжателя,  заражённого  частнособственниче-
скими интересами». А с работы сняли за то, что, вопреки закон-
ной  процедуре,  затянул  рассмотрение  ряда  важных  дел,  подго-
товленных  следствием  к  судопроизводству,  что  было  удиви-
тельно  не  свойственно  его  стилю.  Впрочем,  знающие  люди,  и
мы в семье, знали истинную причину такой странной задержки
уголовных дел, буквально застрявших в столе или сейфе проку-
рора. Нужен был весомый повод для разжалования, ибо крепко
он кому-то мешал. Вот его сначала отстранили от работы, а за-
тем предъявили обвинение в волокитстве по рассмотрению  тех
дел, к которым у него просто-напросто не было длительное вре-
мя доступа. Это не мои предположения и домыслы, это мне по-
ведал  руководитель московской  комиссии,  присланной  из  про-
куратуры Союза, чтобы разобраться в деле прокурора Гаврило-
ва. 
- Бесполезно бороться за честь Ивана Дмитриевича, кому-то
он  здорово  дорожку  перешёл, -  с  горькой  усмешкой  сказал  он
мне. Не  поверить  ему  я  не  мог,  потому  что  знал –  он  давний
друг отца.
Сбылось  проклятье  той  немки,  которое  она  прошептала,
навсегда покидая усадьбу, где когда-то благоденствовала, и от-
куда  её  выжили  эти  пришлые  русские.  Развалилась  семья.  За-
хлопнулись гостеприимно раскрытые двери нашего дома. Мно-
гочисленные  друзья  и  знакомые  отвернулись  от  нас.  Отец  со-
шёлся  с  женщиной,  пользовавшейся  в  городе  дурной  славой.
Мельком, как мне кажется, я её видел, когда мы – папа, мама и я
были  у  кого-то  в  гостях –  яркая  блондинка,  не  лишённая  при-
влекательности. Спустя годы мы вновь встретились подле уми-
рающего  отца. Узнать  в  этой  раскрашённой  кукле,  с  характер-
ной для запойных алкашей одутловатостью, ту, прежнюю мило-
видную пассию моего бедного батьки было просто невозможно.
Отец, уйдя из дома, уволенный из прокуратуры, исключён-
ный  из  партии,  устроился юрисконсультом  в  рыбный  порт Ка-
лининграда. Эта  должность не  была штатной, и, поэтому мама
никак не могла добиться выплаты алиментов на троих детей. А 
183
 
отец,  судя  по  всему,  поступал  так,  чтобы  как  можно  больнее
насолить  бывшей  жене.  Пусть  почувствует,  каково  жить  без
мужа. Он и в пару себе избрал ту, что слыла в городе первейшей
«прости господи», шлюхой, на которой за грехи негде было пе-
чати  ставить.  И  такой  проступок  продиктован  желанием  ото-
мстить «любимой Ане» за измену. Свои многочисленные изме-
ны и загулы с другими женщинами он, видно, в расчёт не при-
нимал. Мужчине, мол, всё сходит с рук!
Оставшись  буквально  без  средств  к  существованию,  мама
начала распродавать вещи из домашнего обихода. Ушло пиани-
но,  пришлось  расстаться  с  мехами,  коврами…  А  потом  она
устроилась на работу в качестве продавщицы  газированной во-
ды. Надо сказать, что это весьма блатное место, и уж как излов-
чилась мама  попасть  на  него,  даже  догадываться  не  хочу. Лю-
бые шаги её оправданы в моих глазах, ведь надо было кормить,
помимо себя, троих детей. 
В нашем доме стал появляться некий пожилой дядечка, явно
семитского  происхождения,  Он  был  неофициальным  владель-
цем  нескольких  торговых  точек  с  газировкой.  Величали  его
«бригадиром». Он  снабжал  торговок  сиропом,  обеспечивал  за-
правку  газовых  баллонов. Мне  этот  неряшливый,  обсыпанный
перхотью «старый  хрыч»  не  нравился,  а  я  ему  отчего-то  при-
шёлся по нраву. И к младшеньким – Валерке и Верочке – он от-
носился с теплотой, приносил кулёчки конфет, печенье. Видно,
этот  неприкаянный,  какой-то  потерянный  еврей  остался  после
войны  одиноким,  и  невольно  тянулся  к  детям,  к  домашнему
теплу. Заметив, что я занимаюсь всяческим рукомеслом, неожи-
данно спросил:
-  А  не  сможешь  ли  спроектировать  палатку  для  газводы?
Что б лёгкая была и красивая… Я хорошо заплачу.
Разумеется,  я  вцепился  в  его  предложение. И  горячо  заве-
рил: что, пусть не беспокоится, я запросто спроектирую лёгкую,
удобную,  красивую  палатку! Как  выполнить  данное  обещание,
мне  было  абсолютно  неведомо. Что  такое  проектирование  зда-
ний, я даже приблизительно не представлял, не говоря уж о том,
что  чертить  толком не  умел,  а  рисовал на  уровне «каля-маля».
Жажда  заработать  деньги  для  помощи  маме  заставила  взять  в
руки карандаш и линейку, и приступить к неисполнимой  затее. 
184
 
Изобразил  нечто,  отдалённо  смахивающее  не  на  палатку,  а  на
кривобокое  сомбреро. «Бригадир»  долго  и  тупо  разглядывал
мой «проект», потом с явным огорчением заявил:
-  Такую  замечательную  палатку мы  вряд  ли  построим. Но
всякий заказной труд должен быть оплачен.
И отсчитал мне несколько мелких мятых купюр. Разочаро-
ванию моему не было предела, честно говоря, я рассчитывал на
большее вознаграждение. Палаткам «а ля архитектор Марк Гав-
рилов»  не  суждено  было  украсить  улицы  и  площади Калинин-
града. 
Торговая точка мамы расположилась на бойком месте - возле
входа  в  зоопарк. Так  что,  выручка получалась  хорошая. Но,  ду-
маю, если бы в этой торговле строго выдерживалась официальная
технология  приготовления  сиропа  и  его  соотношения  в  количе-
ственном отношении с водой, то «навар» оказался бы весьма жи-
деньким. Накормить на такие скромные доходы троих детей было
бы невозможно. Вот и приходилось участвовать во всяких «хит-
ростях».  Самое  главное:  приготовление  такого  сиропа,  который
при сокращении порции, положенной на стакан газировки, давал
нормальный  вкус.  Для  этого  в  сироп  наш  хитроумный «брига-
дир»  добавлял,  по-моему,  сахарин,  а  так  же  некую  спиртовую
жидкость  по  названию «композиция».  В  операцию  по  доставке
сей «композиции» включили моего малолетнего братца Валерку.
Его  использовали  по  такой  схеме: малыш  появлялся  на  проход-
ной спиртзавода, держа в руках авоську с бутербродами и бидон-
чиком с супом «для папки, который здесь работает». Мальчишку,
естественно, пропускали к «голодному родителю». Может быть,
бдительные стражи на проходной и досматривали ношу, но ниче-
го предосудительного не обнаруживали – в авоське, действитель-
но, были бутерброды и суп. А на заводе Валерку поджидал рабо-
тяга, который освобождал бидончик от супа, мыл его, и наполнял
уворованной «композицией». 
Идущего обратно мальчишку пропускали беспрепятственно,
не заглядывая в бидончик. Так к нам в дом попадали два литра
спирта в смеси с фруктовой эссенцией. Его-то и добавлял «бри-
гадир» в сироп, но я не уверен, что точно изложил технологию
приготовления фальсифицированного сиропа, может быть, и его
варили кустарным способом.   
185
 
«Композиция» запомнилась ещё и потому, что связями с во-
роватым  работягой  воспользовались мы  с Борисом Колеснико-
вым,  когда  эпопея  с  газировкой  закончилась.  Валерка  продол-
жил  ездить  с  авоськой  к «голодному папочке» и привозил нам
бидончик с убийственной выпивкой. Мы благоухали, после по-
требления этого экзотического напитка, то яблоками, то грушей,
то лимоном…
 
Мотя.
 
Семейство  наше  сократилось
ещё  на  одного  человека.  Очень
дорогого  всем  нам  человека –
ушла домработница Мотя, которая
была  словно  приёмная  дочь.  Она
пользовалась всеми правами члена
семьи. А работа по дому, уходу за
скотиной,  огородом,  садом  рас-
кладывалась на всех, с учётом фи-
зических  возможностей,  причём,
как  уже  говорилось,  большую
часть забот взваливала на свои плечи семижильная наша мама.
С Мотей произошло то, что иногда выпадало на долю моло-
деньких наивных домработниц. Когда я вернулся из Москвы от
тёти  Мани,  то  ещё  застал  Мотю.  Всегда  весёлая,  говорливая,
общительная,  она  за  время  моего  отсутствия  резко  перемени-
лась: стала мрачной,  замкнутой, молчаливой. Странной показа-
лась  появившаяся  у  неё  привычка  кутаться  в шаль. Это  в  лет-
нюю-то жару! На вопрос, зачем ей это понадобилось, она только
горько  усмехнулась. Исчезла  она  тихо,  без  прощаний  и  объяс-
нений. Добиться  от  мамы  правды –  что же  случилось,  почему
Мотя ушла от нас – я тогда не сумел, хотя откровенным беседам
с мамой не было конца и края. Загадку эту она раскрыла много
лет спустя. 
Правда оказалась простой и ужасной. Бедная девушка под-
верглась  насилию.  Некоторое  время  она  скрывала  это,  боясь
рассказать об этом моей маме. Ведь, как не крути, для неё Анна
Борисовна  была  и  наставницей,  и  хозяйкой. Да  что  там, Мотя 
186
 
считала, что в недалёком будущем Анна Борисовна, скорее все-
го,  станет  посажённой  матерью  на  свадьбе  с  наречённым  пар-
нем, который в тот момент дослуживал в армии. И вот всё рух-
нуло  в одночасье,  всё потеряно. Но не удержалась, поделилась
своим неутешным горем с тётей Тосей.  А та сразу же побежала
к маме, мол, Анна Борисовна, девка в отчаянии, чего бы с собой
не  сотворила…  Мама  стала  следить  за Мотей. И не напрасно,
девушка, пошла однажды на чердак, вешаться. Но мама успела 
вынуть её из петли. 
Так вот почему она куталась в платок, не смотря на жаркую
погоду, - скрывала полосу, оставшуюся на шее от удавки. Мотя
призналась  маме,  кто  был  насильником,  а  мама  открыла  эту
тайну мне, но это до сих пор настолько не укладывается у меня
в  голове,  что  не  могу  назвать  его  и  сейчас.  Тем  более,  что  из
всех  участников  драмы  в живых, может  быть,  осталась  только
Мотя. Связь с ней давным-давным потеряна, и я не уверен, что
она согласилась бы на раскрытие той тайны.
К  тому же,  а  вдруг  вся  эта  история  в  чём-то  плод  необуз-
данной  маминой  фантазии,  порождённой  желанием  отомстить
близкому человеку за собственные обиды? 
Пока  что,  речь  идёт  о  разнообразных  событиях  в  мире
взрослых, а ведь рядом росли, набирались впечатлений, уму ра-
зуму мои младшие – сестрёнка Верочка и братик Валерка. В ро-
ковой 1950  год,  когда  отец  ушёл  от  нас, Верочке  исполнилось
три  годика,  а Валерка 27 февраля  стал  семилетним. На первый
взгляд  это  были  чудесные,  очень милые  детишки. Веруся  и  на
второй,  и  на  третий  взгляд  оставалась  замечательным  во  всех
отношениях  ребятёнком. Красивая,  кудрявая,  очень  спокойная.
Правда, у неё случались какие-то, для меня просто непонятные,
припадки, когда она страшно закатывала глаза и трудно, с пере-
рывами дышала. Помню, как я мчался в аптеку за каким-то ле-
карством для неё, и всю дорогу бормотал:
- Она не может помереть! Этого не должно случиться! Это-
му не быть! Она обязательно выживет!
Честное слово, долго я был уверен в том, что сестричку не
лекарство, а мои заклинания спасли. И, кто его знает, может, это
не очень далеко от истины. Любопытная деталь: мама, неиспра-
вимая фантазёрка, как когда-то чуть не назвавшая меня Марле-
187
 
ном (Маркс-Ленин), дочку едва не наградила чудовищным име-
нем. Родилась девочка 16 декабря 1947 года. А это знаменатель-
ный  день  в  жизни  всего  советского  народа:  началась  долго-
жданная реформа. Были отменены карточки на продукты пита-
ния. Деньги старого образца подлежали замене, в соотношении
10:1,  то  есть  за 10  рублей  давали  один. Мама,  человек  востор-
женный, решила, в ознаменование исторического решения род-
ной  Коммунистической  партии  и  советского  правительства,
назвать  дочку  Реформой.  Представляете:  Реформа  Ивановна
Гаврилова! От  такой  особы  лошади  бы шарахались,  не  говоря
уж об ухажёрах. Слава тебе, господи, отец удержал её от имят-
ворчества,  и  сестрёнку  мою  назвали  Верой,  по-моему,  в  честь
матери  или  бабушки  отца.  К  сожалению,  уточнить  это  сейчас
уже  не  представляется  возможным.  Во  всяком  случае,  она  са-
мым лучшим образом отвечала по характеру своему имени: бы-
ла спокойным, ласковым ребёнком. 
Валерка  тоже  рос  обаятельным  кудряшом,  отличался  не-
обыкновенной добротой, что доказал, пытаясь развязать смоля-
ные  канаты,  коими  был  опутан  мёртвый  старик-немец  в  клад-
бищенской сторожке. Но у него, как впрочем, и у меня в детстве
и отрочестве, проявились воровские наклонности. Он, как гово-
рится, «денежку любил», ходил с постоянно опущенной головой
– в надежде найти кем-то обронённые монетки или купюры. И
частенько находил. Однако, не полагаясь на  удачу  в подобных
поисках,  братик потихоньку  залезал  в шкатулку,  стоявшую  от-
крыто на серванте. В ней хранились небольшие деньги на каж-
додневные  домашние  расходы. Так  как  брал  он мало,  эти «хи-
щения»  длительное  время не  были  заметны  родителям. Но Ва-
лерка запустил лапку и в мой кошелёк. То была недальновидная
ошибка начинающего воришки, ибо я был занудливым скрягой,
и  беспрестанно  пересчитывал  свои  скудные  средства.  Утечку
«капитала»  я  заметил,  а  затем и расхитителя  застукал на месте
преступления.
Не припомню, чтобы вороватого братишку строго наказали.
У  наших  родителей  не  принято  было  воздействовать  на  детей
битьём.  Самой  суровой  мерой  за  самый  возмутительный  про-
ступок была многочасовая (я не преувеличиваю) воспитательная
мамина  беседа,  каковая,  с  перерывами,  могла  продолжаться  и 
188
 
день,  и  два,  и  неделю,  в  зависимости  от  тяжести «преступле-
ния». После подобного наказания провинившееся дитя надолго
закаивалось совершать шалости или бесчинства. 
 
Верочка,  Ва-
лерик,  мама  и
я.
 
Милые  мои
ребятишки  за-
нимали  мало
места  в  моей
жизни.  Правда,
сказки  и  всяче-
ские «стррраш-
ные  истории»,
до  каких  падки
малыши,  я  им
регулярно  рас-
сказывал.  Но
делал  это,  ско-
рее  всего,  для  собственного  удовольствия,  потому  что  сомне-
вался в мыслительных способностях «мелкоты пузатой», их по-
нимания поэтической красоты изящной словесности. В том, что
такие  мои  мысли  были  глубоким  заблуждением,  убедил  меня
такой эпизод. 
Однажды, вернувшись домой из редакции газеты «Калинин-
градский  комсомолец»,  я  застал  весёленькую  сценку. Младшее
поколение  Гавриловых,  изображая:  Валерка –  паровозик,  Ве-
рочка – вагончик, топали друг за другом нога в ногу, и во весь
голос распевали:
- Это дворник дядя Федя,
Он сильней, чем два медведя.
Из своей кривой кишки
Поливает ка-муш-ки!
Я  удивился,  и  подумал: «Откуда  они  взяли  этот  дурацкий
стишок? Наверное, по радио услышали… И, надо же,  запомни-
ли!».   
189
 
Потом я засел за любимое занятие – читать газеты. Их при-
носили  с  утра,  но  тогда  на  них  не  хватало  времени,  поэтому  я
брался за них с толком, расстановкой в конце дня. Разворачиваю
«Литературную  газету».  Выписывал  её,  считая  себя  после,
опубликования в печати  единственного рассказа, писателем, не
имеющим  права  стоять  в  стороне  от  литературных  дел.  Читал
этот  орган  Союза  Советских  Писателей  от  корки  до  корки.  С
любопытством  начал  изучать  большую  обзорную  статью,  по-
свящённую стихам для детей. Автор, известный литературовед,
воздав должное признанным авторитетам в этой области: Саму-
илу Маршаку, Агнии Барто, Сергею Михалкову, обрушился на
стихоплётов, каковые, по его мнению, бессовестно эксплуатируя
детскую  тему,  завалили  книжный  рынок  бездарными  поделка-
ми,  не  имеющими  никакого  отношения  к  подлинной  поэзии.
Гневу его нет предела, когда он цитирует продукцию бездарей.
Как не понимают халтурщики, - возмущается он, - что их вирши
не  выдерживают  никакой  критики  по  образности  и  лёгкости,
которые  присущи  настоящей  детской  литературе,  тем  более
стихам. Разве запомнит хоть один ребёнок подобные уродливые
строки…
В этом месте глаза полезли на лоб, ибо примером безобраз-
ного, незапоминающегося стихоплётства являлось уже знакомое
мне четверостишье:
Это дворник дядя Федя, 
Он сильней, чем три медведя.
Из своей кривой кишки
Поливает камушки.
Вопреки  утверждению  автора  обзорно-разгромной  статьи,
оказалось, что  эти дурацкие вирши детишкам – восьмилетнему
Валерке и трёхлетней Верусе – пришлись по нраву. Более того,
они прекрасно запомнили «незапоминающийся» стишок.   
Отличились  младшенькие  ещё  в  одном  происшествии.  На
этот раз с героической окраской. Ненавидимый нами дядя Вася
время от времени появлялся на горизонте, и даже становился –
как бы здесь выразиться аккуратнее - приходящим жильцом, что
ли. Всё-таки, думаю, мама не смогла окончательно выбросить из
своего сердца этого подлого красавца. Самое поразительное: его
характер хапуги и жлоба ничуть не менялся.   
190
 
Однажды,  в  пору  отсутствия  мамы  и  меня,  дядя  Вася  за-
явился к нам, чтобы «по справедливости разделить имущество»,
как  он  это  понимал.  Валерка  с  Верочкой  вцепились  в  ковёр,
оставшийся  от  прошлой  обеспеченной  жизни,  который  Курга-
нов вознамерился уволочь, и уже положил в кузов грузовика. И
вот,  малолетки,  пыхтя  от  натуги,  сумели,  пока  бывший  отчим
шарил в доме, отволочь ковёр в ближайшие кусты. А тут и мы с
мамой нагрянули к обеду. Похититель имущества, к приобрете-
нию какового он не имел, ровным счётом, никакого отношения,
трусливо отступил и ретировался. Видать, побоялся, что сбегут-
ся соседи. 
Пару  слов  хочется  уделить моему 16-летию. Чего  тут  осо-
бенного, казалось бы? Ну, стукнуло тебе16 лет – пойди в мили-
цию  и  получи  паспорт.  Становление  гражданином  Советского
Союза тогда никаким торжественным ритуалом не сопровожда-
лось. Я же ухитрился скромный акт вручения паспорта превра-
тить в некое запоминающееся действо. Подвигнули меня на это
два обстоятельства. Во-первых, в стране ощутимо нарастала ан-
тисемитская  волна.  Во-вторых,  мне  стало  известно  письмо
нашего  выпускника,  золотого медалиста,  секретаря  комсомоль-
ской организации школы, в котором он с горечью писал о том,
что  его  не  приняли  в  столичный  престижный  вуз  только  из-за
того, что туда приём евреев ограничен. 
Во  мне,  под  давлением  этих  знаковых  событий,  взыграла
кровь моих предков с материнской стороны. В паспортный стол
я пришёл заранее обозлённым и ершистым. Паспортистка, ниче-
го не подозревая, спросила, заполняя документ:
- Национальность?
- Еврей! – рявкнул я.
Паспортистка  вздрогнула  от  моего  звериного  рыка,  и  по-
смотрела на меня несколько недоумённо:
- Позвольте,  молодой  человек,  в  вашей  метрике  написано,
что вы - русский…
Тогда  я  принялся  скандальным  тоном  доказывать,  дескать,
по Конституции СССР имею право назвать любую нацию, како-
вую считаю родной себе. Женщина призвала на помощь началь-
ника милиции. До  сих  пор  помню  его  редкостную фамилию –
Мозговой. Он явился, как всегда, улыбчивый, вальяжный. Я хо-
191
 
рошо знал его, он бывал в нашем доме неоднократно, и не один
литр водки выпил с моим отцом Иваном Дмитриевичем, отдавая
должное  великолепной  кулинарке –  моей  маме   Анне  Бори-
совне.
-  Не  дури, Марк, -  внушительно  сказал Мозговой, -  отец
русский, мать –  русская,  а  ты  вдруг –  еврей!? Да  если паспор-
тистка запишет такую чепуху в паспорт, её надо гнать с работы.
Ты  ведь  добрый  малый,  так  не  осложняй  ей жизнь. Да  и  себе
тоже…
Я  перестал  брыкаться.  Время  показало,  что  милицейский
начальник  с  такой «умственной»  фамилией  уберёг  строптивого
юнца  от  больших  сложностей  в  дальнейшей жизни. Официально
антисемитизма в Стране Советов, конечно же, никогда не было. Но
он жил, таился и в толще народной, и во властных структурах. И
нет-нет, да и  вылезал наружу, нанося удары по наивным  субъек-
там.  Это  происходило  на  бытовом  уровне,  и  на  кадровом,  когда
выполнялось негласное указание в такую-то организацию, в такое-
то учебное заведение или факультет набирать ограниченное опре-
делённым  процентом  количество  граждан  иудейского  происхож-
дения.  Притеснение  по «пятому  пункту»  не  афишировалось,  ни
боже мой,  не  приветствовалось. Но  существовало. Однажды мой
приятель, зазвавший меня работать в журнал его заместителем, при
заполнении  анкеты, посоветовал написать имя отчество моей ма-
тери инициалами. Я удивился, а он пояснил:
- Знаешь, Анна Борисовна – это как-то намекает… Ты меня
понимаешь?
Ответ  мой  не  укладывается  в  нормативную  лексику. Хотя
приятель  этот всегда в компании, особенно при подпитии,  гор-
деливо  заявлял: «У  меня  все  друзья  евреи». А  дурацкий  совет
свой он дал из самых добрых побуждений – мол, а вдруг, да ма-
ло  ли  что,  да  кабы  чего! Между  тем,  в журнале  том  работали
почти одни иудеи…
Ничего  экстраординарного  во  время  экзаменов  на  аттестат
зрелости не произошло. Разве что, я привёл в изумление химич-
ку «Кюри-Складовскую»,  ответив  на  отлично.  А  ещё,  можно
сказать, не удержался от очередной заносчивой выходки на уст-
ном  экзамене  по  литературе. Дело  в  том,  что  у меня  с  литера-
торшей были, можно сказать, идейные разногласия. Она требо-
192
 
вала от учеников знания наизусть стихов изучаемых поэтов. А у
Гаврилова всё на особинку.
-  Образованному  человеку  нужно  не  зубрить  стихи, -  во
всеуслышание втолковывал я учительнице русского языка и ли-
тературы, - а надо их понимать.
Разумеется,  такое однобокое отношение к поэзии и школь-
ным заданиям училка одобрить не могла. В последней четверти
выпускного 10-го класса она затеяла со мной интересную игру:
вызывала к доске, требовала прочесть наизусть заданное стихо-
творение, и, получив мой категорический отказ, ставила в жур-
нале  точку.  Таких «отметин»  вместо  отметок  накопилось,
наверное, больше десятка. В конце года, не сломав моё ослиное
упрямство,  преподавательница  превратила  точки  в  двойки,  и,
суммировав  с  другими,  как  правило,  отличными  оценками  за
сочинения, диктанты, вывела непривычную для меня общегодо-
вую постыдную «тройку». 
И вот, стою перед аттестационной комиссией, в которой, на
мою выпускную забубённую головушку, присутствуют предста-
вители райОНО, и молчу, злобно лупая глазами. А литераторша,
демонстрируя  непривзятость  к  сему  аттестуемому,  не  без  зата-
ённого ехидства, вещает:
- Ну, что Гаврилов, вы ответили по вопросам, относящимся
к творчеству Пушкина. Осталось прочитать наизусть  его стихо-
творение,  – здесь она делает качаловскую паузу, и, словно гвоз-
ди вбивая в меня, задиристо выпаливает: - Или вы по-прежнему
считаете,  что  помнить  классические  стихи  наизусть  не  обяза-
тельно для образованного человека?
Плохо же она знала своего любимого ученика, а то, что она
видела во мне неординарную личность, и гордилась мной – бы-
ло  заметно всем: ученикам, учителям… Недаром, как  говорили
ей вслед злые языки, она, задрав хвост, носилась с гавриловски-
ми сочинениями на вольную тему из класса в класс, и зачитыва-
ла их в назидание. 
Она и предположить не могла, что к выпускному  экзамену
«любимый ученик» подготовил сюрприз.
- Александр Сергеевич Пушкин. «Евгений Онегин».  Глава
первая, - отчеканил я и принялся читать, да ещё и с выражени-
ем:   
193
 
Мой дядя, самых строгих правил, 
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил, 
И лучше выдумать не мог…
Читал  несколько  минут.  Здоровенный  кусок  из  романа  в
стихах воспроизвёл, со сладострастием наблюдая за изумлённой
и  одновременно  радостно  воспринимающей  происходящее  и,
победно сияющей моей литераторшей. 
- Спасибо, достаточно, - прервал председатель комиссии. 
Чиновницы из райОНО легонько поаплодировали. 
Они, конечно, не догадывались, что я выучил наизусть всю
первую  главу «Онегина», но  сейчас  судорожно  ожидал  каверз-
ного  вопроса – «А  что  вы  можете  ещё  прочесть  из  Пушкина,
других поэтов?» Не из Пушкина, не из других поэтов  я  стихов
не  заучил. Мог  прочесть  стихи Бориса Колесникова,  собствен-
ные вирши или, на худой конец, слова песни, вроде, той грузин-
ской «На-ни-на, на-ни-на…» Но вряд ли это устроило бы высо-
кую комиссию. На моё счастье продолжения декламации не по-
требовали.
Мне поставили «пятёрку», но в аттестате вывели, по ариф-
метической справедливости, 3+5=8:2=4. Так ослиное упрямство
вознаградили  по  заслугам. Получилось  у  человека,  склонявше-
гося  к  гуманитарному  жизненному  пути,  забавное  сочетание
оценок знаний: по литературе и русскому языку – хорошист, по
алгебре  и  геометрии –  отличник.  Математик   Самуил  одолел
Литераторшу Коновалову.
Где продолжится наше с Борисом образование, вопросов не
было, разумеется, в Москве. Мы обязаны, нам вполне по силам
покорить  столицу  нашей  Родины! Вроде  бы,  по  всем  парамет-
рам, светило поступать в Литературный институт. Но Колесни-
ков со свойственной настырностью убеждал меня, что надо идти
во  Всесоюзный  Государственный  Институт  Кинематографии,
дескать, там есть сценарный факультет, который даст путёвку и
в литературу и в кино одновременно. Я же склонялся к тому, что
писателю,  по  примеру  обожаемого  мною  Максима  Горького,
необходимо  пройти «жизненные  университеты»…Первая  сту-
пенька  на  этом  пути:  охотоведческий  факультет  Московского 
194
 
пушно-мехового института, вторая - таёжная фактория или при-
родный заказник. Но я колебался.
Тут вмешалась рука  судьбы  в виде  внезапно появившегося
на нашем  горизонте однокашника. Он не помешал, не изменил
наших  планов,  наоборот,  укрепил  каждого  в  принятии  оконча-
тельного решения собственной судьбы.   
 
Володя Хмельницкий.
 
      Знакомство  с  ним  произо-
шло  осенью 1952  года  возле
нашей  школы  №5.  Вышел  я
после уроков во двор, а на бас-
кетбольной  площадке  незна-
комый  парень  кладёт  мяч  за
мячом  в  кольцо  с  довольно
приличного  расстояния.  Как
можно  пройти  мимо  такого
феномена?  Познакомились.
Володя Хмельницкий, живёт  с
отчимом-офицером, матерью и
сестрёнкой  Кланькой (так  он
её  тогда  звал)  в  военном  городке  Московской  дивизии.  Он
старше меня на год. От разговора об учёбе как-то подозрительно
уклонился.  Сказал  только,  что  ходит  в 10-й  класс  нашей  же
школы, но – вечерней. 
Мы быстро сошлись. Оказалось, Володя тоже пишет стихи,
что не удивило, ибо в те времена юное поколение сплошь состо-
яло  из  доморощенных  пушкиных,  маяковских,  есениных.  Тре-
угольник друзей  замкнулся. Нас многое объединяло: у каждого
вместо отца отчим, у каждого младшие братья, сёстры, каждый
книгочей,  каждый  стихоплёт…  В  довершение,  Володя  сходу,
познакомившись  с  Колесниковым,  приобщился  к  заветной  бу-
тыли спирта, которую опрометчиво хранила дома Софья Давы-
довна, мать Бориса. Эта воровская пьянка окончательно сблизи-
ла нас. 
Тогда-то  Хмельницкий  и  открыл  тайну  своего  обучения  в
вечерней школе. Окончив в Калининграде обычное учебное  за-
195
 
ведение, попытался поступить на отделение журналистики ЛГУ.
Мечта  стать  дипломированным журналистом  лопнула:  конкурс
был велик, Володе не хватило проходных баллов. Тогда он при-
нял соломоново решение: получить ещё один аттестат, и подать
документы сразу в два ВУЗа. Ему по-прежнему мечталось стать
журналистом,  но  теперь  он  вознамерился  держать  экзамен  на
факультет журналистики МГУ. Запасным вариантом, под мощ-
ным напором Колесникова, стал ВГИК. 
- На сценарный факультет не советую, - разливался соловь-
ём Борис, - там творческий конкурс, нужно подавать литератур-
ные произведения, в общем, лучше не соваться. Но есть хитрый
факультетик -  экономический, куда почти никакого конкурса. А
через него попадёшь в творческий мир. 
Решили,  что  в  случае  необходимости,  если  абитуриенту
Хмельницкому  выпадет  экзамен  в  оба  вуза  на  один  и  тот  же
день, мы придём ему на помощь.   
Итак, Колесников облюбовал  сценарный факультет ВГИ-
Ка. Я был полон решимости поступать в Пушно-меховой ин-
ститут. Хмельницкий стрелял из двустволки: в МГУ и ВГИК.
Собственно  говоря,  профессиональные  пристрастия  были
определены чётко: литература и искусство. Но Колесников и
Хмельницкий  решили  завоёвывать  эти  вершины  через  кино,
журналистику. Повторяю: мною  был  избран  кружной  путь  к
заветной цели. Сначала освою профессию биолога-охотоведа,
затем  распределюсь  служить  на  какой-нибудь  таёжный  кор-
дон, и только потом, а может, попутно, стану  заниматься пи-
сательским трудом. Меня осеняли тени Михаила Пришвина и
Сетон-Томпсона. На крайний  случай согласился бы нахально
встать  в  один  ряд  с  Виталием  Бианки  и  Евгением  Чаруши-
ным.
 
Москва нам не покорилась
 
Ничего  выдающегося  в  Балашихе,  где  находился  Пушно-
меховой институт, не произошло. Запали  в памяти двое. Один,
удивительно хриплый парень, о котором я много позже написал
рассказ,  сыгравший  судьбоносную  роль  в жизни  одного  моего
приятеля. Другой – азиат, своим ответом уморивший экзамена-
196
 
тора по физике. Парень плохо говорил по-русски, ещё хуже по-
нимал,  чего  от него  хотят. Ему достался  билет,  в  котором  зна-
чился  вопрос: «Как  образуется  пар?»  Что  такое  пар  бедный
нацмен  никак  не  мог  ни  усвоить,  ни  объяснить.  Экзаменатор,
жалеючи бестолкового абитуриента, задал наводящий вопрос:
- Вы чайники видели?
Тот ужасно обрадовался, что, наконец, услышал нечто  зна-
комое.
- Чайники видел. 
- Очень хорошо. Так что в чайнике образуется?
Тупое молчание. Потом еле внятное бормотание:
- Много чайники видел!
Азиат  прибыл  по  направлению  из  своей  республики,  то
есть,  его  следовало  принимать  в  столичный  вуз  по  разнарядке
свыше,  поэтому  получил  проходной  для  него «трояк».  А  я –
честь, хвала и благодарность нашему физику-слесарю седьмого
разряда  Ивану  Дмитриевичу  Голубеву,  а  так  же  собственному
разгильдяйству –  блистательно провалился, получив «неуд»  по
той же физике. Прибавлю: этого могло не случиться, если б не
пошёл на поводу у собственной необузданной гордыни. 
Перед поездкой в Москву меня напутствовал руководитель
нашего кружка юных биологов, зам директора по научной части
Калининградского зоопарка Лев Алексеевич Вершинин, сам вы-
пускник Московского пушно-мехового института. 
- Мало ли что, - сказал он мудро, - эти письма позволят тебе
не  споткнуться  в моей  альма-матер, - и  вручил рекомендатель-
ные письма  ректору, декану,  зав  кафедрой  охотоведения,  всего
пять штук. Эти письма, не желая быть «принятым по блату», я
оставил в своём дорожном чемоданчике, даже не заглянув в них.
Так, по моей болезненной  застенчивости не получили весточек
от  Вершинина  ни  руководство  института,  ни  его  наставник
П.А.Мантейфель.  Тени  Пришвина  и  Сетон-Томпсона  остались
неколебимы,  Бианки  и  Чарушину  не  пришлось  подвигаться,
чтобы уступить местечко наглому новичку-самозванцу.
Сегодня, уточняя тогдашнее название вуза, который показал
мне,  соискателю  студенческого  билета, «красный  свет»,  выяс-
нил,  что  в  случае  поступления,  московского  образования  я  не
получил бы. В 1953 году, когда я провалился на экзамене по фи-
197
 
зике,  в  том  самом Московском  пушно-меховом  состоялся  по-
следний набор. 
Напомню: власть находилась в руках Хрущева Никиты Сер-
геевича, большого реформатора. Он принялся энергично ломать
и  перестраивать  всё  устоявшееся  при Сталине,  плохое  и  хоро-
шее.  Можно  сказать,  мстил  за  своё  лакейское  положение  в
окружении  великого  диктатора. Не  мог  ему  простить,  что  вы-
нужден  был  пить  обрыдшее  ему,  сыну  русских  крестьян,  гру-
зинское вино, «эту кислятину», да ещё плясать в присядку  под
хлопанье в ладоши усатого хозяина.
Стали  реорганизовывать  всё  и  вся.  Коснулись  новации  и
Московского  пушно-мехового,  приём  в 1954  году  отменили,  а
студентов 2-3-го  курсов  перевели  на  отделение  охотоведения
Иркутского сельскохозяйственного института. Одно утешает: по
окончании  этого  учебного  заведения  в неофициальной  столице
Прибайкалья мне не  грозило протирать портки в кабинетах ка-
кого-нибудь московского НИИ или, чего хуже, министерства, из
Иркутска биологу-охотоведу открывалась прямая перспектива в
тайгу, на промыслы, фактории.
Надежды  кружка  юных  биологов  и  его  руководителя
Л.А.Вершинина я не оправдал.
Колесников, словно соревнуясь со мной, провалился на эк-
заменах во ВГИК. Двоек не отхватил, просто не добрал баллов
для восхождения на первую ступеньку лестницы, ведущей в мир
кинематографа. Сумел печально отличиться и в МГУ, где изоб-
ражал абитуриента Хмельницкого, когда тот в это время сдавал
экзамен во ВГИК. Написал за Володю сочинение, увы, на «тро-
як», чем предопределил непроходимость друга в студенты жур-
фака. Моя отличная оценка, за него же, то ли по истории, то ли
по  географии, не  выправила положения. Зато Хмельницкий  са-
мостоятельно,  без  нашей  помощи,  поступил  на  экономический
факультет Всесоюзного Государственного института  кинемато-
графии.
Всплыл из прошлого  такой  эпизод. Мы  втроём – Колесни-
ков, Хмельницкий и я – каким-то манером напросились в гости
к очень милым  абитуриенткам, обитавшим в общежитии МГУ,
то есть ВУЗа, в который они поступали. На улице стояла тропи-
ческая жара, а в комнате девушек было прохладно и как-то су-
198
 
меречно. Шёл обычный шуточный молодёжный трёп. Кто-то из
нас,  кажется,  это  был  я,  привязался  к  одной  из  хозяек,  отчего,
почему, да откуда  у неё такая необычная фамилия – Гринвальд-
Мухо?  Девушка  отшучивалась.  Как  вдруг  раздалось  мощное
жужжание – вокруг большого абажура, затянутого марлей, кру-
жила большая зеленая муха, которая известна, как помойная. 
-  Это  ваша  родственница  летает –  она  ведь  тоже  Зелёная
Мухо? – с ехидством спросил я. 
До чего ж ядовитым языком я обладал в юные  годы! Даже
сейчас  противно.  Ведь  к  той  милой  абитуриентке,  а  потом,
наверное,  студентке,  дипломированному  специалисту,  чьей-то
возлюбленной,  маме  и  т.д.,  могло  на  всю  жизнь  прилепиться
обидное сравнение.
Ещё одна случайная встреча произошла у меня уже в самом
МГУ, но не на Ленинских горах, а на Моховой, где тогда распо-
лагался  филфак,  и  где  я  изображал,  вернее,  подменял  Володю
Хмельницкого,  сдавая  за  него  какой-то  экзамен. Сам Володя  в
тот день был во ВГИКе, где на экзамене представлял самого се-
бя. Так вот, по длинному широкому университетскому коридору
вдруг пронёсся восторженный вздох:
- Лепешинская!
Прославленная балерина, народная артистка СССР, лауреат
нескольких Сталинских  премий,  пришла  поддержать  поступав-
шую  в МГУ  юную  родственницу.  Я  могу  ошибиться,  но,  по-
моему,  эта  юная  особа  была  дочерью  или  племянницей  мужа
Лепешинской – Леонида Фёдоровича  Райхман,  крупного  чеки-
ста.  С  этой  Шурочкой  Райхман  мне  довелось  познакомиться
много позже. Ольга Лепешинская, прелестная, изящная женщи-
на, миниатюрного росточка, обворожила всех, кто встречался ей
на пути в экзаменационную комиссию. Думаю, её протеже ока-
залось куда весомее, чем у моего друга Володи, представленно-
го триумвиратом: Гаврилов, Колесников, Хмельницкий.
Двое из троицы остались, если не у разбитого, то у наглядно
треснувшего корыта. О возвращении домой не могло быть и речи:
стыдно. Предприимчивый мозг Бориса быстро скумекал, где выход
из  тупика.  Поймал  за  хвост  пронесшийся  среди  абитуриентов-
неудачников  ободряющий  слух:  в Одесском  хлебо-булочном  или
хлебо-пекарном институте сейчас недобор. Быстренько в дорогу! 
199
 
Мы примчались на Киевский вокзал к самому отходу поез-
да. Билетов, разумеется, не достали. Летний период, курортное
направление, -  чего  ж  вы  хотите!  Это  нас,  авантюристов  по
натуре, не остановило. Когда по вагону пошла проверка проезд-
ных  документов,  хитренький  Боря  успел  юркнуть  в  туалет,  и
запереться там. Мне, конечно же, надо было повторить его ма-
нёвр, и  спрятаться в  таком же  туалете на другом конце вагона.
Не станут же контролёры дожидаться, когда пассажиры справят
свои нужды, в конце концов, проводники проверят. Но я-то па-
рень  гордый,  бегать  от  властей  не  привык. Стою,  как  истукан.
Подходят контролёры:
- Ваш документ на проезд, молодой человек…
Деваться некуда, говорю:
- А билеты у товарища. А он в туалете.
Настырные контролёры попались, да и чутьё у этих профес-
сионалов, что называется, натасканное.
- Что ж, - говорят дружелюбно, - подождём вашего товари-
ща.
Долго отсиживался в туалете Борис, но сколько ж можно, не
выдержал одиночества, вылез. А я – шасть на его место. Защёл-
ку  задвинул, мол,  теперь  твоя  очередь,  друг  любезный,  выкру-
чиваться.  Знаю  только,  что  начал  он  свою  версию  отсутствия
билета ссылкой на товарища – «У него наши билеты». Не про-
шло. Чего он плёл ещё – бог весть. Совесть меня заела, что бро-
сил в беде друга, вышел из своего укрытия, и мы вместе покая-
лись: едем  зайцами, но вынуждено, ибо в кассе Киевского вок-
зала не дали билетов. В Москве не смогли поступить в институт,
не хватило очков на конкурсе. Домой возвращаться стыдно. Те-
перь  надеемся  на  Одессу,  где  в  одном  институте  получился
недобор, а у нас сданы экзамены, и нас могут там принять. 
Не  смогу  определить,  что  сыграло  решающую  роль:  жа-
лостливый  наш  рассказ  или  доброта  контролёров. Может,  они
сами  имели  недорослей  с  подобными  проблемами.  Во  всяком
случае, штрафовать и  ссаживать  за безбилетный проезд они не
стали. Милостиво  разрешили  на  ближайшей  станции  приобре-
сти билеты. Более того пояснили:
- На Киевском вокзале, бывает, химичат с билетами. Хотят
«пойти навстречу» за определённую мзду. А на промежуточных 
200
 
станциях такое безобразие ещё не освоили. Возьмёте билеты до
Одессы-мамы беспрепятственно.
Добросердечные  контролёры  оказались правы. В Малояро-
славце за считанные минуты оформили и выдали проездные до-
кументы. А нестрогие добряки-контролёры и дожидаться нас не
стали. Ушли, доверив проверку проводникам. 
К овеянному легендами славному городу Одессе мы домча-
лись, после инцидента с билетами, без приключений.
 
Одесса нас тоже не приветила
 
Ни хлебо-булочного, ни хлебо-пекарного высшего учебного
заведения, как выяснилось по приезде, в Одессе отродясь не су-
ществовало. Очевидно,  дошедший до нас  слух  о недоборе шёл
из  Одесского  мукомольного  института.  Мы  туда  и  ринулись.
Однако  притормозила  одна  закавыка. На  каждого  приходилось
по палочке-выручалочке, то есть, по справке о сданных экзаме-
нах: у Колесникова – во ВГИК, у Гаврилова – в Пушно-меховой
институт. По существующим тогда правилам, при поступлении
в ВУЗ,  где  объявлен  дополнительный  приём  в  связи  с  недобо-
ром, могли учитываться оценки за сданные предметы в учебное
заведение, куда не хватило баллов для конкурсного зачисления.
У моего напарника в справке всё было чин-чинарём, а в моей в
справке сиял во всей красе «гусак» по физике, будь она неладна.
Ах, если бы «двойка» была выставлена за какой-нибудь другой
предмет!  Но,  на  беду,  тут,  в  мукомольном,  физика  значилась
профилирующим предметом. Могли дать от ворот поворот.
И что бы я тогда делал без вездесущего, всезнающего, все-
то умеющего Бориса Колесникова?! 
- Ты  не  печалься,  не  огорчайся, -  пропел  он,  и  взялся,  как
сам выразился, за исправление ситуации
Сперва  купил  на  Одесском  привозе,  одно  яйцо.  Торговка
верещала на весь рынок:
- Хлопчики, хто ж берёт по одному яйку? С мене люди сме-
яться будут. Возьмите хоть пяток…
Борис  был  неумолим,  и  долго  втолковывал  обалдевшей  от
его  напора  бабе  об  основах  мировой  торговли  и  незыблемых
правах  советского  покупателя.  Потрясённая  торговка  сдалась. 
201
 
Затем  в  столовке,  опять  же  благодаря  ораторскому  искусству
Колесникова, нам сварили яйцо вкрутую. Только после этого он
приступил к главному действу. С помощью ластика ликвидиро-
вал в моей пушно-меховой справке постыдную двойку, а путём
наложения предварительно очищенного от  скорлупы  ещё  горя-
чего  яйца,  перенёс  хорошую  оценку  на  место  исчезнувшего
неуда.  Впрочем,  этого  ему  показалось  мало,  и  он «улучшил»
кое-какие оценки в собственной справке.
Вышло  всё  просто  замечательно,  однако  внимательный
взгляд мог обнаружить - документ сфальсифицирован. Да толь-
ко всматриваться в него в мукомольном никто не стал, ибо неза-
долго до нашего прихода сюда недобор был ликвидирован. Бо-
лее шустрые ребятишки, набежавшие со всей страны в эту поис-
тине Одесскую Мекку для абитуриентов, были просто  зачисле-
ны по справкам, о сданных экзаменах в других вузах. 
Мы стояли в толпе таких же растерянных молодых ребят, и
с  трудом  соображали,  находясь  у  разбитого  корыта,  как  жить
дальше. Ни  родных,  ни  знакомых  в  славном  городе Одессе  не
имелось. В кармане – вошь на аркане. Как вдруг в предбаннике
института,  где  кучковалась  безутешная  молодёжь,  возник  бра-
вый майор. Командирским голосом он весело  отчеканил:
- Кто не может печь хлеб, идите к нам его есть!
Это был полномочный представитель артиллерийского учи-
лища. Мы  радостно  ухватились  за  эту  внезапно  появившуюся
спасительную соломинку. Условия в училище были райские: до
экзаменов и во время их там предоставляли бесплатное жильё и
–  главное – бесплатное питание! Конечно, мы не представляли
для  военного  учебного  заведения  особой  ценности,  да  и меди-
цинская комиссия вряд ли пропустила к получению офицерско-
го звания Колесникова с врождённым плоскостопием, и очкари-
ка  Гаврилова  с  изрядной  близорукостью. Но  Боря,  обладая  та-
ранным  характером,  шипящим  шепотом  убеждал  меня:  надо
рискнуть,  ночёвка  и  кормёжка,  хоть  на  время  обеспечены…
Убедил.
Весёлый майор, между тем, оказался не только тонким пси-
хологом,  но  и  наблюдательным  криминалистом,  каковыми  и
надлежит  быть  кадровикам.  Внимательно  изучив  наши  доку-
менты, он вынес неутешительный вердикт: 
202
 
- Ребятки, здесь на ширмачка не проходит. Нам нужны ар-
тиллеристы,  а  не  авантюристы,  подделывающие  справки, -
и, поглядев на меня с улыбкой, снисходительно добавил: - Очки,
юноша можете обратно надеть.
Я ведь носил очки постоянно с 14 лет. Но перед кабинетом
майора  снял  их. Да  только  не  учёл,  что  на моём  загорелом  до
черноты  лице  чётко  выделялись  светлые  круги,  предательски
выдававшие, где находились проклятые окуляры.
Потеряв надежду на артиллерийскую халяву, мы почувство-
вали  себя погибающими  голодной  смертью, даже ощутили, ха-
рактерные для летального исхода,  колики. Но нам не дали уме-
реть. Мы на минуточку забыли, что гостим в Одессе. В этом ве-
ликом городе к любому человеку, попавшему в беду, обязатель-
но придут на помощь. 
Помнится такая картинка: по длинной улице, тянущейся меж-
ду железнодорожным вокзалом и Пересыпью, выстроился караван
трамваев, медленно передвигающихся, да ещё с частыми останов-
ками,  а впереди  этого неожиданного  трамвайного парада идёт по
путям  хорошо  подвыпивший,  качающийся  гражданин.  Рядом  с
ним, поддерживая пьянчугу под локоток, чтоб не завалился, шагает
милиционер. Чтоб арестовать дебошира – даже ни-ни, об этом за-
будьте! На тротуарах толпятся сопровождающие процессию весе-
лящиеся одесситы. Всем интересно, чем  закончится этот театр. А
милиционер,  видно,  учитывая  общественное  внимание  к  нему  и
его  спутнику,  только поддерживает  пьяного  гражданина  и  угова-
ривает уступить трамваям дорогу. Он громогласно, дабы все слы-
шали,  старается объяснить  этому человеку, что  трамваи не могут
его объехать, что им уготовано судьбой двигаться исключительно
по  рельсам.  Пьяный  на  уговоры  не  поддаётся.  Трамваи  ползут.
Публика потешается. Это Одесса. Не оставляющая в беде. Умею-
щая смеяться над пустяками.
К  нам  помощь  пришла  в  виде  долговязого  прыщеватого
парня  в  шортах,  разрисованных  алыми  маками  и  в  узбекской
тюбетейке. Он без каких-либо церемоний  сорвал  с меня кепку,
напялил взамен свою тюбетейку, и восторженно возопил:
- Тильки гляньте громодяне: той головной убор ему так ли-
чит! Его кепарь мне и даром не нужон. Но от широты могу дать
отходняк в сумме трёшки. 
203
 
Моя  кепка из  толстой материи-букле  была  криком послед-
ней моды и  стоила,  конечно,  куда больше  трёх рублей. Его же
обшарпанную  тюбетейку  даже  кошка,  наверняка,  побрезговала
бы  использовать  в  качестве  туалета. Понимая,  что  свой  голов-
ной  убор  вернуть  не  удастся,  я  пробормотал  безнадёжным  то-
ном, мол, эта новомодная кепка приобретена в Москве задорого,
и надо бы прибавить деньжат. Это вызвало возмущение прыще-
ватого:
-  Га,  рятуйте!  Гляньте  сюды,  как  москали  обирают  нас,
одесситов!  Я  тоби  могу  прибавить  тильки – «Будь  здоров,  не
кашляй»!
На том и закончился летучий уличный торг. Если у вас вы-
зывает  недоумение  тот  факт,  что  летом,  под  палящим южным
солнцем я носил кепку, то могу пояснить сей феномен. Ещё на
подъезде к Одессе один наш дальновидный и сердобольный по-
путчик, конечно же, одессит,  посоветовал:
- Ежели  вы не любители варёных мозгов,  то  в жару обяза-
тельно оденьте что-нибудь на голову. Дураки посмеются, умные
позавидуют, одесситы поймут.
«На покушать» мы разбогатели аж на трояк, чего хватало
по тем временам на суточный, хотите «студенческий», хотите
«бомжевский»  столовский набор из завтрака, обеда, ужина на
двоих. Затем на сытый желудок, ввиду надвигающихся суме-
рек, встал другой щекотливый вопрос: где переночевать? По-
ступили, как бывало в прошлом: пошли на железнодорожный
вокзал. 
Но тут получился облом. Пришли уборщицы вкупе с мили-
цией, и, прозвучало похоронным звоном:
- Очистить вокзал!
Перебрались в привокзальный сквер. Улеглись на скамейки.
Вдруг  в  скверике  зашумела  весёлая  компания. Мы  не  успели
понять, чего им от нас понадобилось, но  заметили: наши чемо-
данчики, служившие вместо подушки для спанья, исчезли. Вы-
яснять их судьбу не понадобилось – из-за кустов раздался разо-
чарованный возглас:
- Тю, дак тож стюденты…
Обнаружив, что с нас можно получить, как с голого рубаш-
ку, ночные разбойники прониклись к нам радушием: 
204
 
-  Хлопцы,  туточки  не  ночуйте.  Заявятся  другие,  не  такие
добренькие, как мы. Ходите в ментовку, там тоже люди, авось,
посочувствуют.
 В  отделении милиции  при  вокзале,  на  удивление  понима-
ющие менты сразу пошли нам на встречу. Сержант проводил в
кутузку  и  объявил  двум  размалёванным  девицам,  кукующим
там:
- Ну, повезло  вам, шмары! Выметайтесь и  благодарите  ре-
бят.
Обрадованные  неожиданной  амнистией  проститутки  кину-
лись  нас  обцеловывать.  Сержант,  выпроводив  девиц,  пожелал
доброй ночи, и предупредил:
- Спите спокойно до шести утра. А там – ноги в руки, иначе
следующая смена оформит задержание.
Ранним  утром мы  умотали из милицейской  каталажки, по-
служившей нам ночлегом, и отправились на рынок, на знамени-
тый  одесский  Привоз,  продавать  запасные  рубашки. Молодые
организмы настоятельно  требовали чего-нибудь покушать, а на
бесплатную трапезу, даже у таких добрых людей, как одесситы,
рассчитывать не приходилось. Вообще-то, этот, грандиозный по
территории и многолюдию, базар считался продовольственным.
Но, поверьте, здесь, по утверждению весёлых одесситов, запро-
сто  можно  купить  и  продать  всё,  вплоть  до  атомной  бомбы.
Причём, у вас обязательно поинтересуются:
- Будете  брать  поштучно  или  кучкой? Рекомендуем  кучку,
каждая бомба обойдётся дешевше.
Насчёт купить на Привозе, то, пожалуйста, бери, чего душа
пожелает,  глаза разбегаются, фантазии у покупателей не хвата-
ет. Со всех сторон протягивают товар щедрые продавцы. А вот,
насчёт продать, извини-подвинься… Битый час проторчали мы
на  шумном,  цветастом  Привозе,  среди  гор  фруктов  и  холмов
овощей, дополненных нескончаемой вереницей ширпотреба. Да
всё бестолку. К рубашкам, зазывающе висящим на растопырен-
ных пальцах наших рук, воздетых к солнцу, никто не подошёл.
Стояли, будто прокажённые, отверженные рыночной публикой.
Наконец, нас осчастливил один добрый молодец:
- Пацаны, почём просите за ваши трапки?
- Почему тряпки? – обиделся я, - Это новые рубашки. 
205
 
- Раз новые, чего ж сами не носите? – спросил молодец безо
всякого  любопытства  в  голосе.  Видно  ему  просто  приспичило
поболтать с явно приезжими пацанами, авось, появится какой-то
интерес.
В диспут вступил Борис, большой дока по правдивому вра-
нью:
- Видишь ли, друг, мы – студенты. Стипендию ещё не выда-
ли, а отметить поступление в институт надо. Или, как ты счита-
ешь?
- Тогда совсем другое дело, - изрёк друг. – Ходи за мной.
Он  провёл  нас  сквозь  горланящую  толпу  покупателей  и
продавцов,  как  ледокол  прокладывает  путь  меж  пингвинов  и
акул. Остановился  в  двух шагах  от  сморщенного  старичка,  си-
дящего посреди базарного бедлама в кресле, и спокойно наблю-
дающего людскую суету. 
- Вот, - доложил добрый молодец старичку, - стюденты, хо-
чут толкануть своё шматьё на покушать.
Тщедушный  дедушка  окинул  нас  коротким  взглядом  и
словно предписал кому-то, невидимому стоимость наших руба-
шек:
- 80 рублей за штуку.
То  был  законодатель  цен  на Привозе,  старый  еврей,  кото-
рый разрешал все имущественные споры, через его оценку шли
основные потоки  ворованного  товара. Его приговор был,  как  в
советском  суде,  самом  справедливом  в мире,  окончательным  и
не подлежащим к опротестованию. Кстати, рубашки наши, если
б они, действительно, были новые, то в магазине стоили значи-
тельно дешевле. Но кто ж посмеет предложить цену меньшую,
чем та, что назначена самим законодателем цен Привоза?!
Нас  вернули  на  прежнее  место  и  вскоре  около  закрутился
покупатель,  пожилой  мужик,  деревенского  вида.  Он  смачно
проклинал тот день и час, когда попал на глаза «тому бандюку»,
который привёл его сюда, приговаривая:
- Оно  мене  надо? Шо  я  рубах  не  видал?  Та  у  мени  своих
хватае… Дак, нет, купляй, чьёго прикажуть…
Вероятнее  всего,  мужик  прибыл  на  базар  со  своей  сель-
хозпродукцией:  салом,  деревенскими  колбасами  или  сметаной,
сыром. Распродал, а тут подвернулся подручный того старичка-
206
 
«товароведа»,  и  попросил  селянина  поддержать  торговлю
стюдентов. Попробуй,  откажи  такому  ходатаю! Подневольный
покупатель приобрёл всего одну нашу рубашку, но для нас  та-
кой  гешефт  был настоящим  обогащением. 80  рублей!  За  рубль
можно было пообедать в столовой-забегаловке.
К сожалению, я тогда не вёл дневников, и не записал диало-
ги,  услышанные  на  Привозе.  Общение  продавца  и  покупателя
развивалось по классической схеме, приблизительно так:
- Женщина,  вам не  хватает до полного  счастья моей  куры.
Глядите, это не кура – принцесса!
- На  вашу принцессу жалко  смотреть:  такая  худышка. Она
что, соблюдала диету?
Замечательный юморист Аркадий Хайт, молодец,  не  поле-
нился взять с собой на Привоз блокнот и карандаш. В результа-
те  на  нескольких  страничках  сохранил  жизнь  изумительному
одесскому  говору,  десяткам  анекдотических  рыночных  перего-
воров и препирательств. Не могу не процитировать  хотя бы од-
но:
«- Мужчина, идите сюда! Попробуйте уже моё молоко.
- Если оно правда ваше, зачем мне пробовать? Что я, груд-
ной?
- Шо вы цепляетесь к словам? Ну не моё, моей коровы. За-
то молоко — что-то особенное. Вы попробуйте…
- Так… Я уже попробовал.
- Ну что?
- Теперь я хочу спросить: вы не хотите купить своей коро-
ве зонтик?         
- Чего вдруг? Почему зонтик?
- Потому что у неё в молоке очень много воды».
После  удачного  посещения Привоза  я  мог  ответить  на  во-
прос «Как  живёшь?»  словами  персонажа  из  той  же  записной
книжки Аркадия Хайта: «Живу, как моль. Один костюм проел.
Берусь  за второй». Только «костюм» надо  заменить на "рубаш-
ку". К слову пришлось, скажу про костюм: проесть его, то есть,
продать на проесть, я не смог бы из-за одного происшествия. 
Шагая  по  улице,  мы  углубились  с  Борисом  в  обсуждение
деталей дальнейшей  судьбы. Черезчур углубились. Вдруг я по-
чувствовал  странный  толчок  в  грудь. Поднял  голову  и  увидел 
207
 
перед  собой  двух  парней.  Тот,  что  был  напротив  меня,  одной
рукой  обнимал  арбуз,  в  другой -  держал,  воинственно  выстав-
ленный  вперёд,  нож. Я  невольно  скосил  глаза  на  грудь,  и –  о,
боже! – на моём новеньком, донельзя модном, в крупную клетку
белом  пиджаке  зиял  крупный  надрез. Парень  с  ножом  взрезал
мой пиджак, как свой арбуз. И что? Он испугался, принялся из-
виняться? 
- Ну, ты везунец! – восторженно  заорал парень, - Я ж тебя
мог запросто зарезать!
Мне крыть было нечем, сам, разиня, увлёкся судьбоносной
беседой,  и  напоролся  на  нож  человека,  который  тоже  не  обра-
щал внимания на окружающих,  занятый резанием и поеданием
прекрасного арбуза. 
Дыру я зашил. 
Рубашку проели быстро. Как быть дальше? На Привоз идти
не  хотелось,  ибо  не  было  уверенности,  что  там  найдётся  ещё
один запуганный идиот-крестьянин, который согласится купить
другую рубашку, якобы ни разу ненадёванную.
Колесников со свойственной ему безаппеляционностью ска-
зал:
- Идём в обком комсомола. Мы – лауреаты комсомольской
областной газеты. Они обязаны нас трудоустроить.
Разговор  в  Одесском  обкоме  ВЛКСМ  получился,  на  наше
счастье  доброжелательным,  коротким  и  продуктивным.  Про-
смотрев документы,  грамоты, публикации в «Калининградском
комсомольце», зав отделом пропаганды буквально возопил:
-Хлопцы! Да вас к нам прислали сами вожди мирового про-
летариата!  Вы  в  самый  раз  сгодитесь  быть   руководителями
клубов на периферии. Согласны?
А  куда  было  деваться?  За  несколько  минут  нас  оформили
зав клубами: меня в село Лиманское, Бориса в село Рыбальское.
Они оказались соседними. Я высадился из автобуса, а Колесни-
ков поехал дальше. Прогулявшись по улицам из конца в конец,
убедился,  что  население  Лиманского  перед  моим  посещением
снялось с обжитых мест и куда-то переместилось. Даже собак и
кошек не приметил. Впрочем, животины, видно, попрятались от
африканской  жарищи.  Но  куда  подевались  люди?  Вымерли?
Эмигрировали в Турцию? 
208
 
Загадку прояснил подслеповатый, глуховатый, столетний на
вид ветхий старикан, отбывающий за грехи молодости на посту
сторожа сельсовета. Тоже безлюдного.
- Где  людына? Та  на  том  бережку  лимана. Свадьбу  справ-
ляють. Уже втору недилю…
Больше  он «ничего  не  ведал,  ничего  не  видел,  ничего  не
слухал», зато выдал мне ключи от клуба, пояснив, что «там  за-
мок всё одно  сломатый». Тем не менее,  считалось, что  зав Ры-
бальским клубом приступил к своим, не понятно каким обязан-
ностям. Человек я был обязательный и, поэтому сочинил  такое
объявление: «Записывайтесь в шахматный кружок». Но оно по-
казалось несолидным, и я переписал: «Объявляется шахматный
турнир. Желающих просим записываться у зав клубом ».
Оставалось  только  ждать,  когда  появятся  желающие  сра-
зиться шахматисты. Спать, понятное дело, буду в клубе. Но как,
где  и  на  какие  шиши  харчеваться?  В  обкоме  нас  заверили:
«подъёмные получите на месте, там вас ждут не дождутся, цве-
тами,  хлебом  солью  встречать  будут!» М-да,  без  цветов  обой-
дёмся,  да  и  деньги  пока  без  надобности – магазин-то местный
закрыт. Вот хлеб-соль не помешали бы. Но, куда не кинь - всю-
ду клин. Клуб превратился в зал ожидания. Когда же закончится
свадебное пиршество?
Гордиев узел проблем разрубил Борис Колесников. Его яв-
ление было театральным. Единственным зрителем был я. Пред-
ставьте: сижу на ступеньке лестницы, ведущей в клуб. Ни дать,
ни взять, директорская ложа. Передо мной расстилается громад-
ная сцена – степь до самого горизонта. И под лучами беспощад-
но палящего  солнца по  этой  сцене  едва  заметно движется  кро-
хотная  фигурка,  скорее  похожая  на  мошку. А  за  этой  мошкой
поднимается стеной пыль. А так как стоит полное безветрие, то
ровненькая, в человеческий рост, стенка  из пыли даже и не ду-
мает оседать. По мере приближения фигурки угадываю родные
черты Бориса Яковлевича. Первый и последний спектакль теат-
ра мимики и жеста на натуре, организованный и поставленный
зав  клубом   села Лиманское,  окончен. Аплодисментов  не  про-
звучало, зато остался гигантской длины след в виде не опадаю-
щей пыли. 
Колесников изложил ситуацию: 
209
 
- Мои селяне, вместе с твоими гуляют на свадьбе по ту сто-
рону лимана. Посевная прошла, до жатвы далеко. А потому, гу-
лять  будут,  пока  самогонки  хватит. У  Лиманского  бухгалтера,
слава богу, обострение язвы. С такой цацкой на свадьбе делать
нечего. Я  и  прихватил  его  в  селе,  и  получил  свои  подъёмные.
Заодно и твои тоже. Пока разберутся – мы «тю-тю».
Он подгадал как раз к приходу в Рыбальское рейсового ав-
тобуса. Удивил и обрадовал шофёра сообщением, что в Лиман-
ском пассажиры не предвидятся, ехать туда незачем. Тот с удо-
вольствием поверил и развернулся в обратную дорогу, на Одес-
су. По прибытии к месту назначения Борис ещё раз удивил шо-
фёра,  заверив, что поездку оплатит лично председатель сельсо-
вета – Рыбальского либо Лиманского. Это сообщение водителю
автобуса понравилось меньше, чем предыдущее. Но связываться
с нами он не стал.
В тот же день Колесников умотал в Калининград, а я остал-
ся в Одессе. Его, в отличие от меня, не посещали угрызения со-
вести. Ему  никогда  не  было  стыдно. Я же  оказался  более  впе-
чатлительным. Мне  казалось  позорным  явиться  домой  с  клей-
мом провалившего экзамены в столичный вуз. Откуда мне было
знать, что подавляющее большинство одноклассников, подобно
Борису,  уже вернулись в родные пенаты, не убоявшись такого
клейма.
В  отсутствие  друга,  великого мастера  находить  выходы  из
самого безнадёжного тупика, у меня заработала собственная со-
образиловка. В  обком  комсомола  я не  дерзнул пойти,  справед-
ливо подозревая, что там будут разочарованы, услышав от меня
любую  версию  клубной  эпопеи,  завершившуюся побегом  с  ра-
бочего места. Вполне могут, к тому же, заинтересоваться опера-
цией получения «подъёмных» у страдающего  язвой бухгалтера.
Комсомол, верный помощник партии, в ту пору да и во все вре-
мена  отличался  необыкновенной  склонностью  проверять  и  пе-
репроверять  соответствие  рядовых  членов моральному  кодексу
строителя  коммунизма.  А  мои  действия  в  качестве  завклубом
села Рыбальское явно расходились с этим документом.
Зарождающаяся предприимчивость, каковую я, видать, под-
хватил,  как  заразную  прилипчивую  болезнь,  от  Колесникова,
привела меня всё же к комсомольским одесским вождям. Но не 
210
 
обкома,  а  горкома  ВЛКСМ,  что  было  разумно,  ведь  мне  была
нужна работа в городской черте. За её пределами одной попыт-
ки вполне хватило.
Горкомовские деятели приняли меня с не меньшим востор-
гом, чем ранее их обкомовские коллеги. Бегло глянув на грамо-
ты и публикации в комсомольской печати, уверенно резюмиро-
вали:
- Есть одно местечко, прямо для тебя приготовленное. Дер-
жи направление – будешь  воспитателем молодёжного общежи-
тия на строительстве Одесской ТЭЦ.
 
Воспитатель пожилой молодёжи
 
Общежитие  находилось  на  знаменитой  Пересыпи.  Вспом-
ните Леонида Утёсова:
Я вам не скажу за всю Одессу,
Вся Одесса очень велика,
Но и Молдаванка и Пересыпь
Обожают Костю-моряка.
В этом славном местечке меня встретил комендант общежи-
тия – совершенно неинтересный тип, запомнившийся лишь тем,
что от него каждый день несло перегаром, не похожим на пере-
гар  предыдущего  дня.  Любил  разнообразие.  Наше  знакомство
произошло утром, когда язык у него ещё не заплетался.
-  Обязанности  у  воспитателя  молодёжного  общежития  ка-
кие? – комендант стремился быть в эти, похмельные часы муд-
рым,  всезнающим   и  глубокомысленым,  сам  себя  спрашивал,
сам себе исчерпывающе отвечал, – Известно, какие обязанности
у воспитателя молодёжного общежития. Воспитатель молодёж-
ного  общежития  должон  воспитывать  население  молодёжного
общежития.
Видно было, как нелегко даётся формулирование ускольза-
ющей  мысли.  Эта  напряжённая  и,  видимо,  непривычная   ум-
ственная работа отняла у него немало сил. Думаю, очень скоро
восстановленных при  помощи порции добротной самогонки.   
Следующее  знакомство  несколько  насторожило:  то  была
моя  непосредственная  руководительница  и  вдохновительница
всей  будущей  воспитательной  деятельности:  начальник  отдела 
211
 
кадров и одновременно секретарь партийной организации стро-
ительства Одесской ТЭЦ. Это была личность. Ни дать, ни взять,
комиссар в юбке, по фамилии Крук, что в переводе с украинско-
го означает ворон. Так и потянуло запеть:
Чёрный ворон, чёрный ворон,
Что ты въёшься надо мной?
Ты добычи не дождёшься,
Чёрный ворон, я не твой!
С  первых  минут  знакомства  с  мадам  Крук  я  ощутил,  что
очутился в когтистых лапах опытного кадровика, беспощадной
к  врагам  порядка  партбабы.  Сразу  стало  ясно –  она  способна
поломать задуманный мною план. Или коренным образом изме-
нить. А план был таков. 
Первое: подзаработать немного на поприще воспитания мо-
лодёжи,  возводящей  важнейшую  для  города  тепло-электро-
централь. 
Второе:  дать  улечься  страстям  вокруг  неудачников-
абитуриентов, моих одноклассников, вернувшихся домой  в Ка-
лининград с позором. 
Третье: «сделать ноги» из благословенной Одессы. 
Исполнения  последнего,  третьего  пункта  мадам  Крук,  по
своей  сторожевой  при  кадрах  должности,  никак  допустить  не
могла.  Ведь  она  перечисляя  вдохновляющим  тоном  обязанно-
сти,  вменяемые  воспитателю  общежития,  особо  подчеркнула
необходимость «неукоснительно и даже беспощадно (это её лю-
бимое слово) бороться с текучестью кадров». Так, что же полу-
чалось: мне не удастся «утечь» из штата строителей? «Поживём
– увидим», - с лёгким сердцем заключил я, с удивлением отме-
тив, что Крук несколько раз повторила мою должность «воспи-
татель  общежития»,   опустив,  в  отличие  от  коменданта,  слово
«молодёжное». «С  чего  бы  это?» -  подумалось  мне,  дюже
вострому и чуткому на подобные разночтения.
Разгадка  такого несовпадения в названии должности выясни-
лась во время первого обхода жилых помещений строителей ТЭЦ.
В двух длинных бараках разместились, разделённые по половому
признаку, мужчины и женщины. Как я быстро сообразил, в нашу
задачу входило, в основном, выявление нарушителей этого незыб-
лемого признака. Для пущей важности нам – коменданту, воспита-
212
 
телю и партийному секретарю – был придан улыбчивый милицио-
нер. Так вот на протяжении всего рейда,  а он проходил близко к
полуночи, когда все дома, я не встретил в обоих бараках ни одного
жителя младше 40-50 лет. Видимо мадам Крук стыдилась называть
это пожилое, с  точки  зрения  её молодого возраста, население об-
щежитий – молодёжью.
Достижениями  на  поприще  наведения  порядка  мы  похва-
стать  не  могли.  Никаких  особенных,  тем  более  вопиющих
нарушений общежитейских правил нам долго не удавалось  об-
наружить. У мужиков разогнали несколько компаний картёжни-
ков и заядлых любителей домино. 
- Азартные игры и шум  в  вечерние  часы – недопустимы, -
скучным голосом провозглашала Крук.   
Кто ж  с  этим поспорит? Все делали  вид, что впервые  слы-
шат  об  ограничениях, и  одобрительно  кивали  головами,  свора-
чивая  неоконченные  баталии. Однако,  едва  карательная  экспе-
диция  ступала  за  порог,  картёжники  вновь  принимались  шур-
шать, а доминошники – гулко «забивать козла». 
Наконец,  в  женском  общежитии  мы  напали  на  искомую
«крамолу».
- Эт-то ещё, что такое?! – возопила Крук. Подозреваю, что в
тот  момент  душенька  её,  пропитанная  почтением  к  законам,
правилам  и  распорядку,  сильно  возрадовалась.  Так  радуется
солдат, поймавший блоху.
Мы увидели картину, которая, возможно, заинтересовала бы
художников, воспевавших пиршества. За круглым столом сидел
неказистый мужичонка, и с угрюмым видом поедал то, что по-
ставили перед ним. А перед ним поставили огромную, диамет-
ром чуть ли не в полметра, сковороду с дымящейся глазуньей со
шкварками.  За  этим  праздником  живота,  каковой  справлял
единственный  гость мужского  пола,  с  обожанием  следили   де-
белые бабы, не первой молодости, облепившие круглый стол.
Под их глухое, недовольное ворчание мужичонку вывели из
комнаты.  Угрюмость  тотчас  покинула  его.  Он  просиял,  и  ра-
достно благодарил, суя потную руку каждому:
- Ой, спасибочки! Ой, избавители вы мои!
Оказывается, мы  невольно  разрушили  давно  установившу-
юся идиллию. Жительницы той комнаты кормили до отвала му-
213
 
жичонку, который, несмотря на неказистый вид, слыл среди баб
отменным любовником. После обильной  трапезы  ему приходи-
лось «отрабатывать»  угощение.  Баб  много,  он  один.  Нелёгкая
служба!
Я откровенно смеялся вместе с молоденьким милиционером
над  такими редкостными любовными перипетиями. Остальным
членам  комиссии,  умудрённым  жизненным  опытом,  радость
мужичонки, избежавшего сексуальной расплаты, была понятнее.
В другом походе по баракам так называемого молодёжного
общежития участвовали только двое – комиссар Крук и ваш по-
корный слуга. Обход мы совершали глубокой ночью.
-  Незачем  будить  общественное  мнение, -  строгим  тоном
внушала мне Крук, - Есть указание партии, и оно касаемо только
нас  двоих:  меня –  партийного  руководителя  стройки,  и  тебя –
комсомольца, воспитателя.
Я помнил её наставления об обязанности воспитывать стро-
ителей Одесской ТЭЦ  в  духе марксизма-ленинизма и  верности
заветам Владимира Ильича, поэтому лишних вопросов не  зада-
вал. И ежу было ясно: нам доверено выполнение особого пору-
чения партии и правительства - снять со стен, изъять из красных
уголков и ленинской комнаты портреты Берия. Таинственность
нашей  роли  ликвидаторов  следов Лаврентия Павловича  объяс-
нялась просто: по радио только на следующее утро прозвучало
известие  о  том,  что  Л.П.Берия  разоблачён  как  злостный  враг
народа, подлый наймит английской разведки. Нам же надлежало
проявить бдительность, упреждающую проявление всенародно-
го гнева. Быть святее папы Римского – залог успеха настоящего
коммуниста,  подлинного  комсомольца. Коммунист Крук  и  под
её руководством комсомолец Гаврилов выдержали проверку на
благонадёжность  и  политическую  зрелость. Подозреваю,  прав-
да,  что никто,  кроме нас  самих,  это доблестное  достижение  не
заметил.  Ну,  кого  заинтересует:  куда  делся  портрет  одного  из
вождей.  Сняли –  стало  быть,  так  надо.  По  этому  принципу
большинство наших людей спокойно воспринимало переимено-
вания улиц, посёлков и городов, исчезновение памятников, Так
было  в прошлом,  так  есть и  сегодня. В  связи  с  этим  вспомнил
один анекдотический случай. 
214
 
В Выборг прибыла  группа шведских  туристов. Они  выска-
зали пожелание побывать на Петровской  горе,  где  высился па-
мятник  Петру  Первому.  Побывали.  Сфотографировались  на
фоне опустевшего пьедестала. Фото это, с ядовитой подписью о
том,  что «варвары-большевики  так «чтят»  своего  великого  им-
ператора -  уничтожили  его  памятник»,  появилось  в  шведской
газете. Сообщение с фото перепечатали многие европейские из-
дания. 
Могу добавить кое-что о зигзагах судьбы этого монумента.
Когда Выборг  в 1918  году  отошёл финнам,  они   сбросили  па-
мятник. В 1940 году, в результате советско-финской войны, го-
род  вошёл  в  СССР,  и  памятник  вернули  на  прежнее  место. А
через  год финны  в  составе  гитлеровских  войск  вновь  овладели
Выборгом, и опять бронзовый Пётр попал в немилость, да ещё и
пострадал  при  демонтаже –  отломилась  голова. Но  был  сохра-
нён музейщиками. По окончании Великой Отечественной войны
дождался очередной реставрации, и заново украсил гору своего
имени.
И вот памятник великому императору, с такой злополучной
биографией, исчез, испарился, похищен неизвестными. Причём
сообщение об этом поступило в Кремль и на Лубянку не компе-
тентных органов, а в виде злопыхательских публикаций по это-
му поводу в западной печати. Жители означенного города и во-
все не заметили отсутствия Петра. Москве всполошились, отря-
дили  в  Выборг  депутацию  искусствоведов-чекистов.  Никаких
следов не обнаружили, никто не смог сказать, как пропал мону-
мент. 
Прошло немного времени, и вот, еврей-старьёвщик, прини-
мающий  от  населения  всякий  хлам,  в  том  числе  металлолом,
привёз в милицию… голову бронзового Петра Первого.
- Сначала  они  сдали ноги, -  рассказывал  старьёвщик, -  я и
подумал, «раз есть ноги, наверное, будет и туловище». Так оно и
получилось: они по частям свезли в мою будку целого человека.
Не скажу, что я сразу узнал его. А сегодня сдали голову – ошиб-
ки не может быть, это же памятник самому императору Петру!
Оказалось, они – грузчик и его собутыльник крановщик, оба
из  морского порта, когда им не хватило на выпивон, сдёрнули
автокраном памятник, порезали его  автогеном на куски, и при-
215
 
нялись сдавать их в утиль. Великую пьянку обеспечил Пётр Ве-
ликий!
Памятник  уже  в  который  раз  отреставрировали.  А  у  под-
ножья поставили почётный караул. На всякий случай.
Отдалённо похожее на событие в Выборге, происходило и в
общежитиях строителей Одесской ТЭЦ. Никому, повторяю, и в
голову не пришло интересоваться таинственным исчезновением
портретов Берия.
Я, по  своему  обыкновению, пытался  организовать  кружки:
для  любителей шахмат,  литературы. Соблазнить   удалось мно-
гих, записавшихся в кружки оказалось множество. На занятия не
пришёл ни один человек. 
Подружился я с возчиком по фамилии Березовский. Звал он
меня Марксом, так ему больше нравилось. Мы подолгу ездили с
ним  по  мусорным  бакам  и  помойкам,  где  он  наполнял  и  опо-
ражнивал  телегу. И  всю  дорогу  он  рассказывал историю  своей
жизни,  достойную  стать  романом.  К  сожалению,  не  запомнил
его  многосерийного  изложения  событий.  Там  были  и  кровь,  и
любовь, и тюрьма, в которую он попал, взяв чужую вину на се-
бя. 
Кто это сказал, не помню, но теперь-то я усвоил урок о том,
что  каждый  человек  способен  написать  одну  книгу –  о  себе,  а
судьба любого человека – это уже книга, но только ещё не напи-
санная. Лень  и  убеждение, мол, «как-нибудь  потом,  на  досуге,
займусь этими записками», стирают из памяти – сначала детали,
а  потом  и  сами  события,  их  причудливую,  поэтическую  вязь.
Вот  и  осталась  от  повествования  о  яркой  и  трагичной  жизни
одесского возчика мусора лишь его звучная фамилия – Березов-
ский.
Приключилось у меня и лёгкое увлечение девушкой, прие-
хавшей из деревни завоёвывать Одессу. Кажется, это ей не уда-
лось, как и нам с Колесниковым, обломавшим  зубы на москов-
ском  пироге,  не  вкусивших  и  одесского  пирога. Где-то  затеря-
лась её фотография с такой расхожей надписью:
Если встретиться нам не придётся, 
Если так уж жестока судьба,
Пусть на память тебе остаётся
Неподвижная личность моя. 
216
 
Жестокая  судьба-злодейка  не  пощадила «неподвижную
личность»  деревенской  красавицы,  да  и  имя  её  затерялось.  А
жаль,  хотелось  бы  сейчас  взглянуть  на  ту,  что  сумела  тронуть
моё, далеко не любвеобильное, юное сердце.
Но,  разумеется,  ни  эта, мимолётная  симпатия,  ни  даже  за-
хватывающе  интересные  беседы  с  возчиком  Березовским  не
могли надолго удержать меня в солнечной Одессе. Как не стала,
наконец, непреодолимым магнитом служба в ЖКХ ТЭЦ.
Собственно говоря, работа воспитателя общежития была не
очень-то  для  меня  обременительна.  По  сути,  она  сводилась  к
надзору над великовозрастной молодёжью, в чём та, естествен-
но, не нуждалась. Нужно было следить, чтобы в общежитии не
пьянствовали, не бузотёрили, не прелюбодействовали. Но разве
мог  стать  полноценным  надзирателем 17-летний  юноша,  даже
такой  самоуверенный  и  самонадеянный,  как  я?  Тем  более,  что
почти все эти проступки, выходящие за рамки тогдашней обще-
ственной морали, мне не казались прегрешениями. Вот почему я
старался не мешать свободе нравов, установленной обитателями
обоих бараков. Справедливости ради, следует отметить, что ни
повального  пьянства,  ни  разврата,  ни  разгула  анархии  там  не
наблюдалось. Ведь на строительстве ТЭЦ вкалывали в поте ли-
ца, в основном, выходцы из окрестных деревень, где сберегли и
дедовские  порядки,  и  архаическое  целомудрие.  Эти  ценности
были бережно перенесены на городскую почву.
Однако, полуночные обходы во главе с  Крук проводились с
неукоснительной  регулярностью. Но  кроме мужичка,  сексуаль-
но отрабатывающего, как на барщине, приготовленную для него
шикарную глазунью, никакого криминала обходы не выявили.
Вменялось мне в обязанность проведение среди строителей
политбесед. В Красном  уголке  или Ленинской  комнате  я  зачи-
тывал  им,  и  комментировал  газетные  публикации.  Надо  при-
знать,  что  беседы  эти  пользовались  успехом,  особенно  у  жен-
щин. Бывшие деревенские жители, оторванные, как правило, от
цивилизации,  перебравшись  в  город,  активно  интересовались
политикой. Они признавались, что раньше работа в поле, на то-
ку, уход за домашними животными, занятие личным хозяйством
не  позволяли  выкраивать  часок-другой  на  слушание  радио  и
чтение  газет. Теперь  такая  возможность появилась. Но интерес 
217
 
их  носил  выборочный  характер.  Чем  заняты,  каких  побед  до-
стигли  хлеборобы Кубани или сталевары Магнитки, их волно-
вало куда меньше, чем жизнь и события в каком-нибудь Конго
или Зимбабве. Мне, не очень подготовленному по части между-
народных  событий, приходилось  отдуваться   за  весь  советский
агитпроп. Чего не знал, выдумывал, ибо не мог допустить, что-
бы  слушатели  усомнились  в  компетентности  своего  воспитате-
ля.
Но на эти политпосиделки уходило не так уж много време-
ни. Часы досуга повисли бы на мне  тяжкими веригами,  застав-
ляя думать, куда их употребить, если б не увлечение театром и
занятия в хоровом коллективе строителей. 
Театров в Одессе было несколько. Мне удалось побывать в
украинском,  русском,  а  так же  в  знаменитом Оперном,  здание
которого  признано  архитектурным шедевром. Одесситы  любят
рассказывать  одну  живучую,  хотя  и  малоправдоподобную  ле-
генду. Мне  её  поведал (сейчас  только  вспомнил  об  этом)  мой
любимый возчик Березовский.
Город  во  время  оккупации  был  занят  румынскими  войска-
ми. Германское командование, понимая, что Одессу из-за пора-
жений на южном фронте, вот-вот придётся оставить, решило её
взорвать,  и  поручило  минирование  румынам.  О  намечаемой
жуткой  операции  узнали  одесские  евреи,  подпольные  миллио-
неры, и, якобы, сумели откупиться, заплатив оккупантам астро-
номическую  сумму  за  отказ  от  плана  уничтожения  города.  В
легенде  особое место  уделялось Оперному  театру. Мол, фаши-
сты,  большие  любители  впечатляющих  пропагандистских  же-
стов,  решили  уничтожить  эту  архитектурную  красу  и  гордость
Одессы  руками  потомка  того  австрийского  архитектора,  что
возводил здание. Однако, получив задание по минированию те-
атра, сей австрияк не смог подвести к  гибели  творение предка,
и… застрелился прямо в зрительном зале. Хорошо ещё, что ле-
генда не утверждает, будто зал был полон зрителями, которые с
одобрением  встретили  демонстративное  самоубийство.  Мифо-
логическое  это  сказание  произвело  на  меня  гораздо  большее
впечатление,  чем  постановки,  которые  посчастливилось  посе-
тить.  Они  меня  не  потрясли,  тем  более,  что  я  находился  под
влиянием  модного  в  те  годы  радикализма,  провозглашающего 
218
 
близкую  гибель  театрального  искусства  под  напором  достиже-
ний мирового кинематографа. 
А вот занятия в хоре пришлись по душе. Ничем особенным
этот  певческий  коллектив  не  отличался  среди  десятков  других
хоров, которые плодились на одесской земле, словно грибы по-
сле тёплого дождя. Я бы назвал его типичным середнячком - без
выдающихся  голосов, без  заметных достижений. Да и каких-то
творческих  амбиций  у  этого (простите  за  невольный  калам-
бур)не  очень  стройного  хора  строителей не наблюдалось. Чего
нельзя было сказать о его руководителе.
Это был страстный  энтузиаст народной самодеятельности,
который воспринимал успехи и неудачи  своих подопечных  так
близко к сердцу, что всегда носил в кармашке валидол. Он лю-
бил разучивать с нами произведения на два-три голоса. Но, вот
беда: если высоких  сопрано хватало, и они исправно вели свою
партию, ибо деревенские бабы, как правило, были горластые, то
других  разновидностей  было маловато. А  уж  в мужской  части
хора, считай, полный караул! Басов, баритонов и, особенно, те-
норов – раз, два, и обчёлся. Да, к тому же, словно на зло, подо-
брался не очень-то голосистый народец. Получив задание вести,
скажем,  вторую  партию  мужички,  невольно  сбивались  на
первую партию. Пели в унисон с сопрано.
Разумеется, руководитель очень огорчался по этому поводу,
лез за валидолом, что положения не исправляло. Так нравящего-
ся  ему  многоголосия,  наподобие  грузинских  песнопений,  ну,
никак  не  выходило.  Своими  недостижимыми  мечтаниями  он
поделился  с  новичком,  то  есть,  со мной. Думаю,  такие  горест-
ные  откровения  обрушивались  на  каждого,  кто  вливался  в  его
хоровой коллектив. 
Как  вдруг  наш  хормейстер  ожил.  По  каким-то  признакам
уловил, что именно я, единственный из мужиков, смогу выдер-
живать свою партию точно по нотам. И к нему снизошла счаст-
ливая идея: с помощью Гаврилова, оказавшегося стойким певу-
ном, не сбивающимся на чужие партии, удерживать на рельсах
партитуры вторые и третьи голоса, да хоть подголоски! И при-
нялся  подкидывать  меня,  как  палочку-выручалочку,   то  на
укрепление басов и баритонов,  то ставил в ряды альтов, чтобы
помочь им удержаться в рамках музыкальной партии. Приходи-
219
 
лось «помогать»  даже  сопрано.  Как  только  уцелел  мой  тенор,
кстати, единственный в хоре!
Репертуар  у  нас  складывался  разнообразный.  Разучивали
русские и украинские народные песни, и на стихи Тараса Шев-
ченко. Мощно и впечатляюще звучало:
Реве та стогне Дніпр широкий,
Сердитий вітер завива,
До долу верби гне високі,
Горами хвилю підійма.
Мы  пели  и  для «внутреннего  потребления»,  то  есть,  перед
строителями Одесской ТЭЦ, выступали и на других площадках,
каковых в ту пору развелось множество. Выпадало мне счастье
вести сольные партии, быть соло и без хора. На областном кон-
курсе  коллективов одесской  самодеятельности даже  занял при-
зовое место среди вокалистов. Ну, чем не повторение биографии
моего отца в юности, но в виде  слабого подражания? Только в
консерваторию, в отличие от него, мне поступать не пришлось,
на сценах ГАБТ и Минского оперного театров выступать не до-
велось, на плечо моё никто из великих не ронял слёз умиления. 
Наконец, все прелести великого города перестали меня гип-
нотизировать,  потянуло  домой,  под  родную  крышу,  тем  более,
получил письмо от матери: «Возвращайся. Никто и не подумает
смеяться над тобой из-за того, что не сумел поступить в инсти-
тут. Почти все твои товарищи по выпускному классу уже здесь.
Их  никто  не  тычет  неудачным  поступлением.  Провалились  и
провалились. С  кем не бывает,  одному фунт изюму,  а другому
фантик  от  конфетки…». Это  длинное,  как  все мамины письма,
послание  окончательно  оформило  мысль  о  необходимости  от-
быть в Калининград.
Пошёл к кадровичке мадам Крук.
- Ещё чего! – возмутилась она и прочла мне нотацию на те-
му  комсомольского  энтузиазма  и  того  долга  перед  Родиной,
партией,  правительством,  всем  советским  народом  и  мировым
пролетариатом,  который, по её убеждению, числится за мной, и
должен быть оплачен сполна. Будучи дисциплинированным по-
мощником родной коммунистической партии, я никогда не мог
смирится  с мыслью,  что  за мной перед  всеми перечисленными
инстанциями существует неоплатный долго.   
220
 
Завершила она свой спич вопросом: 
- А кто в общежитии строителей Одесской ТЭЦ будет под-
держивать  на  должном  уровне   порядок  в  духе  марксистско-
ленинской морали? 
Тогда  я  принялся  рассказывать,  как  моей  маме  тяжело  в
одиночку  обеспечивать  семью  с малыми  детьми. Но железный
комиссар, мадам Крук  стойко держала  оборону, ни  в  какую не
вникая ни в моё положение, ни трудности моих родственников.
Ни в какую не отпускала меня на волю «по собственному жела-
нию». 
Истратив  последние  доводы,  увы,  стыдно  признаться,  ибо
это не украшает мужчину, я пустил слёзу. Понаблюдав этот во-
допад, Крук неожиданно по-бабьи жалостливо вздохнула и  вы-
молвила:
- К мамочке захотелось?... Давай заявление.
 
Подготовка к приступу
 
Я вернулся в Калининград.
Только оказавшись дома,  осознал, что смеяться над позор-
но  провалившимся  абитуриен-
том  Гавриловым,  при  любом
раскладе, было некому. Тем, кто
разделил  со  мной  участь  изгоя,
было  не  до  смеху.  Тем,  кому
посчастливилось  поступить  в
вуз,  вряд  ли  могло  доставить
удовольствие  веселиться  над
чужим  горем.  К  тому  же  они
находились  далеко  от  нашего
сообщества  неудачников.
Счастливчиков,  добившихся
высокого  звания  студента,  увы,
среди  одноклассников  оказа-
лось,  что  называется,  раз-два  и
обчёлся. 
Твёрдо помню одного – Пе-
тухова.  Странный  был  малый, 
221
 
про  таких  принято  говорить «вислоухий  губошлёп».  Рассеян-
ный,  молчун,  малообщительный,  сторонящийся  силовой  маль-
чишеской  возни. Но  он  был,  пожалуй,  единственным,  кто  мог
успешно  соревноваться  со  мной  в  решении  алгебраических  и
тригонометрических  задач,  коими  растравливал  воображение
школяров  блистательный  наш  математик  Самуил  Фарбер.  Так
вот, Петухов поступил в Физико-технический институт, о кото-
ром ходили легенды, будто бы с третьего курса там всех засек-
речивают. И если Пушно-меховой институт через год после то-
го,  как меня  там «прокатили»,  в  наказание  за  это,  что  ли,  рас-
формировали и сослали в Сибирь, влив в Иркутский сельскохо-
зяйственный.  То Физтех -  наоборот -  открылся,  как  самостоя-
тельное учебное заведение, накануне поступления туда Петухо-
ва,  словно  предчувствуя,  что   к  нему  устремился  талантливый
физик, выпускник и надежда калининградской школы №5. 
Кроме меня в «невозвращенцах» некоторое время числилась
Плясунова, кажется, Татьяна. Она с не меньшим успехом, чем я,
пела на школьных вечерах. Все
были  уверены,  что  ей  удастся
легко  взойти  на  московский
вокальный Олимп. В каком му-
зыкальном училище или даже в
консерватории она провалилась
– не  знаю,  запомнил  лишь,  как
её  горячо  жалели  бывшие  од-
ноклассники и даже учителя.
Мама,  торгуя  газировкой,
мороженым и пирожками возле
входа  в  Калининградский  зоо-
парк,  с  трудом  тянула  семей-
ный  воз  с  тремя  детьми.  Отец
увиливал от уплаты алиментов.
Мне  надо  было  впрягаться  в
этот  воз,  чтобы  облегчить  уси-
лия  мамы.  Пошёл  по  накатан-
ному  пути:  устроился  экскурсоводом  в  родной  зоопарк.  Соб-
ственно  говоря,  почти  все  события,  описанные  в  главке «Зоо-
222
 
парк» (первая часть мемуаров), произошли в пору экскурсовод-
ства. Не рассказал я лишь об одном эпизоде.
В зоопарке высилась пожарная каланча. Гонимый любопыт-
ством  и  неутолимой  жаждой  приключений,  я  забрался  на  эту
единственную в городе «высотку». Вот оттуда как раз и увидел,
что Кёнигсберг, а ныне Калининград, действительно, город-сад.
Всё утопало в зелени, вернее в пурпуре и золоте   поздней при-
балтийской осени. Потрясающе красивый пейзаж. Сюда бы Ле-
витана!
На  каланче  меня  приветливо  встретил  вперёдсмотрящий
пожарник, следящий за возникновением огня. При мне этой бе-
ды не случалось. Пожарник, казавшийся довольно угрюмым ти-
пом, оказался улыбчивым, ласковым, он даже угощал сладостя-
ми,  что  было  несколько  странным  и  неожиданным  со  стороны
мордатого  мужика.  Не  понравилась  мне  его  кривая  улыбка,  а
хитрые бегающие  глазки настораживали. В беседе он не жалел
похвальных  слов  по  поводу  моего «выдающегося»  ума,  и  уж
как-то слишком нажимал на то, что, дескать, давно не встречал
такого красивого мальчика. «К чему бы все эти восхваления?» –
мучился я.
Как  вдруг,  внезапно,  словно  сноп  яркого  света  ударил  в
темноту, и всё стало предельно ясно: ласковый дядечка, полуоб-
няв меня, раздвинул пальцами мои ноздри, и явно хотел поцело-
вать. Педофил! Эта мразь, их мерзкие ухватки мне были извест-
ны из книг. В тот же миг я буквально скатился с вышки вниз, и
больше не поднимался. А дядечка не поленился изловить меня в
зоопарке,  когда  я  был  один,  и  уверял,  что  я «неправильно  его
понял». Видно перепугался  разоблачения. Он мне  был  омерзи-
телен, и успокаивать его я не счёл нужным. Педик исчез с поля
моего зрения, и, вроде бы, уволился из пожарки.
. Но это приключение, естественно, не отвлекло от главной
задачи, ради которой я вернулся в Калининград. Надо было го-
товиться к поступлению в вуз. Вопрос только – в какой? Я уже
не был уверен, что Пушно-меховой институт – предел мечтаний.
Окончательно разрушил мои прежние планы Володя Хмельниц-
кий,  приехавший  из Москвы  на  зимние  каникулы. Он,  студент
экономического  факультета  ВГИКа,  настойчиво  втолковывал
мне: 
223
 
-  Институт  кинематографии,  самый  престижный  вуз –  это
раз. Это трамплин в «важнейшее из искусств», как учил мой ве-
ликий тёзка, Владимир Ильич Ленин - это два. А в-третьих, тебя
ждёт не дождётся зав кафедрой физкультуры Ростислав Беляев.
Я  ему  уши  прожужжал,  какой  Марк  Гаврилов  выдающийся
спортсмен, чемпион Калининградской области по конькам. Счи-
тай – тебя уже зачислили на экономический факультет. А дока-
зывать  свои  конькобежные  таланты  не придётся,  ведь  до  зимы
будет далеко. 
Не стал я рассказывать Володе о своём конькобежном опы-
те.  В  обычном  понимании  он  у  меня  напрочь  отсутствовал.
Правда, я овладел «коньковым ходом», каковым  гораздо позже
стали пользоваться лыжники. Вот как сложилось у меня овладе-
ние  таким  редкостным  спортивным  шагом.  На  Калининград  в
очередной раз обрушился жгучий мороз. Раскисшие от оттепели
улицы превратились в мгновение ока в замечательные катки. А
у  меня  были  коньки  с  ботинками,  кои  я  скоренько  напялил  с
большой  радостью. Вволю  накатался,  да  приустал. Упадок  сил
ощутил, находясь возле нашего кинотеатра, который находился
в  бывшем  сарае-конюшне.  Решил  в  нём  передохнуть,  а  заодно
посмотреть какой-то фильм. Сеанс окончился. Я вышел на ули-
цу. О, боже! Льда как не бывало, сплошные лужи. На Калинин-
град обрушился, как это часто бывает в Прибалтике, внезапный
тёплый циклон. Коньки с ботинками – единое целое, коньки не
отцепишь. Вот и пришлось мне ковылять на них почти полтора
километра  по мокрому  асфальту  до  своего  дома.  Так  я  освоил
«коньковый шаг», который вряд ли  когда-нибудь мог мне при-
годился. И уж, разумеется, не был нужен во ВГИКе.
Соваться на другие факультеты Володя не рекомендовал, мол,
там требуются  творческие работы, к тому же, бешеные конкурсы.
Да  и  кто  мешает  впоследствии,  оглядевшись  на  экономическом,
перебраться на любой факультет. Вот на курсе, где он занимается,
есть ребята решившие посвятить себя режиссуре. И сам он не со-
бирается отдавать свою молодую и последующую жизнь экономи-
ческим проблемам кинематографа. Перспектива стать директором
фильма его, как и некоторых других «экономистов»,  вовсе не пре-
льщала. Он оказался провидцем. Во всяком  случае,  его однокаш-
ники Константин Бромберг и Сергей Тарасов, да и сам Владимир 
224
 
Хмельницкий  стали-таки,  в  конце  концов,   кинорежиссёрами.
Бромберг  поставил  прогремевшие  картины «Приключения  Элек-
троника» и «Чародеи», Тарасов – «Стрелы Робин Гуда» с баллада-
ми Владимира Высоцкого, Хмельницкий – «Люди  и  дельфины»,
«Верный Руслан». 
А Колесников вовсе охладел к вхождению в литературу че-
рез киношный подкоп. Я остался на распутье. Лишившись мощ-
ного Бориного давления, решил прислониться к Хмельницкому.
Ведь вроде был самостоятельным парнишкой, а вот, поди ж ты,
поддался на уговоры нового друга. Стал готовиться к поступле-
нию. Узнав, что придётся сдавать историю, в каковой я мог «по-
плыть» из-за дат событий,  решил её основательно проштудиро-
вать.  Сделал  это  самым  варварским  способом.  Приобрёл  три
общие тетради в клеточку (по количеству учебных томов исто-
рии) и принялся конспектировать учебники. 
На  рассвете  я  выходил  на  зелёную  лужайку  перед  нашим
домом,  расстилал  ковровый  половичок,  и,  лёжа,  переписывал
всё  самое  главное  из  тех  книжек.  Каждое  утро.  Всю  весну  и
часть лета. Сизифов труд увенчался грандиозным конспектом в
тетрадях,  заполненных  записями  на  каждой  строчке,  с  обеих
сторон листа. 
 
Завоевание Москвы
 
Летом  1954 года я отбыл в Москву, поступать на экономи-
ческий  факультет  ВГИКа.  Перед  глазами  историческая  сцена:
утро, коридор и маленькая комната, где принимают и оформля-
ют документы, залиты яркими солнечными лучами, и до отказа
забиты  абитуриентами.  Эту  толпу  разрезает  высокий  видный
мужчина с жгуче черной кудрявой головой и усиками под Чарли
Чаплина. Его знают все, этот обаятельный красавец – глава при-
ёмной комиссии Ким Арташесович Тавризян. Он обращается ко
всем, кто  его услышит,  твёрдо  зная, что  сию весть разнесут не
только среди поступающих во ВГИК, но и по всей Москве. Тон
у него отеческий, он говорит с видимым или хорошо сыгранным
сожалением:
- Мои юные друзья! Обращаюсь к тем, кто подал документы
на  экономический  факультет.  Таких,  к  сожалению,  оказалось 
225
 
невероятно много. Образовался небывалый конкурс,  выше, чем
на другие факультеты, и почти такой же, как на актёрский,  где
традиционно высочайший конкурс. Шансов поступить к нам, на
экономический,  весьма мало. Но  выход  есть. Прислушайтесь  к
моему доброму совету. Пока не поздно, заберите свои докумен-
ты. Вы ещё успеете подать их в другое учебное заведение. 
Сей  убийственный  монолог  Тавризян  произнес  в  предпо-
следний  день  подачи  документов  в  вузы.  Наступила  тяжёлая
пауза.  Члены  приёмной  комиссии,  оформляющие  документы,
выжидающе  глядели на несчастных  соискателей  студенческого
счастья.  Не  знаю,  много  ли  среди  нас  было  тех,  кто  пытался
стать экономистами кино, но к столу, где сидела женщина, при-
нимавшая  документы  на  экономфак,  подошёл  в  гордом  одино-
честве только я.
- Вот молодец! – буквально просиял Тавризян, увидев, как я
забираю свои документы. – Нашёлся разумный юноша…
Но  в  следующее мгновение  настроение  у  него  чуточку  ис-
портилось.
- Ким Арташесович, а можно подать документы на сценар-
ный факультет? – обратился я к нему.
- Но туда нужно подавать творческие работы, литературные
произведения, - он был в полной растерянности.
- У меня есть несколько рассказов, - парировал я.
Тавризян развёл руками:
- Тогда рискните.
Получается,  я  дважды  не  воспользовался  организованным
для меня блатом, который, как известно, выше совнаркома. По-
ступая в Пушно-меховой институт, не отдал по назначению ре-
комендательные письма, которые открыли бы мне путь в охото-
веды –  это  раз.  Теперь  практически  отказался  от  помощи  все-
сильного зав кафедрой физвоспитания Ростислава Беляева – это
два. Он  так ждал и надеялся  заполучить в команду ВГИКа вы-
дающегося  спортсмена, чемпиона Калининградской области по
конькобежному  спорту!  А  я  к  нему  даже  не  обратился,  хотя
имел самые чёткие указания на этот счёт от Володи Хмельниц-
кого.
Но  друг  Володя  всё-таки  сыграл  решающую  роль  в  моём
поступлении во ВГИК, хотя и не на тот факультет, который уго-
226
 
товил  для меня. Дело  в  том,  что  в  экзамены на  сценарный фа-
культет  входили  творческие  дисциплины. Надо  было  написать
рецензию  на  показанный  фильм,  создать  за  четыре  часа (если
память мне не изменяет) литературный этюд, пройти собеседо-
вание. Так вот, этюд я написал, используя фамилию своего дру-
га: «Потомок Богдана Хмельницкого». В этой моей фантасмаго-
рии некий юноша, по фамилии Хмельницкий, знакомится в му-
зее  с  девушкой,  называя  себя  потомком  великого  Богдана
Хмельницкого,  у  которого,  якобы,  был  двоюродный  брат  по
прозвищу Убийвола, и от него, мол, он ведёт родословную. Па-
рень  накручивает  горы  брехни,  чтобы  покорить  девушку,  а  та,
будучи студенткой историко-архивного института, по случайно-
сти  занимается  биографическими  подробностями  именно  этого
знаменитого гетмана. Она  знает, что никакого Убийвола у Бог-
дана не было в родне. И вообще, ей нравится этот юноша совсем
не  потому,  что  он  чей-то  потомок,  а  потому,  что  весёлый,
находчивый, и что с ним не скучно.
На собеседовании один из членов приёмной комиссии сце-
нарного факультета, седовласый мэтр, похожий на Эйнштейна, с
весёлыми, но хитрыми глазами, задал вопрос: 
- Есть ли у вас любимый писатель? 
Я ответил: 
- Максим Горький. 
- А нелюбимый? - прищурился он. 
- Фёдор Панфёров.
- А  какие  произведения Панфёрова  вам  не  нравятся? –  не
отставал мэтр. 
- Произведения, которые мне не нравятся, я не читаю, - вы-
палил  я, и подумал, что очень лихо отбрил  этого приставучего
типа, ибо у членов комиссии ответ вызвал сдержанный смешок.
- Интересно, - пробормотал мэтр, - как могут не нравиться
книги, которые не читал?...
- Ну, чего пристали к человеку, Евгений Иосифович? – доб-
родушно  прервал  наш  диалог  крупный  старикан. -  У  него
вполне приличные оценки по творческим дисциплинам. Думаю,
товарищи, и мы не станем портить ему зачётку.
Это  был  Валентин  Константинович  Туркин,  можно  сказать,
зачинатель отечественной кинодраматургии, по его сценариям со-
227
 
зданы  фильмы «Закройщик  из  Торжка», «Коллежский  регистра-
тор», «Привидение, которое не возвращается». Он основал и воз-
главлял  в тот момент кафедру кинодраматургии, и заодно приём-
ную  комиссию.  А  приставучий  член  этой  комиссии  был  не  кто
иной,  как  Евгений  Иосифович  Габрилович,  патриарх  советского
кино. По его сценариям были сняты «Мечта», «Машенька», «Два
бойца». Другие фильмы живого классика – «Коммунист», «В огне
брода нет» - ещё ждали своего воплощения на экране. 
Пять экзаменов сдано. Остался шестой и последний – исто-
рия.  На  нём  всё  происходило,  словно  в  добротном  детективе,
когда  развязка,  всегда  неожиданная,  наступает  в  самом  конце
действия. По  закону жанра или по  закону подлости, я оказался
последним  из  отвечающих  абитуриентов.  За  окнами  тьма  кро-
мешная,  прорезаемая  уличными  фонарями. Время  позднее,  ка-
залось  бы,  экзаменатор  устал  смертельно  от  нас,  охламонов  и
недоучек – других ведь, по мнению педагогов, среди поступаю-
щих  в  вуз  не  бывает.  Ан  нет,  внезапно  он  вцепился  в  меня,
несчастного. Спросил, когда произошла какая-то битва, а я, же-
лая красиво завершить ответ, нахально брякнул:
- Всем известно, это произошло тогда-то!
Тогда  экзаменатор,  я  бы  назвал  его  экзекутором,  принялся
гонять меня по датам: когда родился, в каком году состоялись –
сражение,  коронация,  мирный  договор  и  т.д.  и  т.п.  Радужные
круги пошли у меня перед глазами, а вопросы сыпались, как го-
рох из стручьев, и на каждый я, уже полоумный, плохо сообра-
жающий называл очередную дату. 
- Ну, что ж, - вымолвил, наконец, мой мучитель, заглянув в
зачётку, и сказал нечто двусмысленное,- хорошие у вас оценки.
Придётся и мне поставить то, что вы заслужили…
Я вышел из аудитории, ни жив, ни мёртв. Чую – провалил-
ся. Через несколько шагов по пустынному коридору открыл за-
чётку.  А  её  нам  не  давали  смотреть  до  последнего  экзамена.
Момент истины настал. И  увидел: по  русскому и  литературе –
четвёрки, по  творческим дисциплинам – пятёрки, по истории –
отлично! Невольно  оглянулся. Из  аудитории,  где  я  только  что
обливался  холодным  потом,  выглядывал  мой  экзаменатор-
мучитель, У  него  была  сияющая физиономия,  такая,  будто  это
он сам получил высший балл. 
228
 
В итоге у меня получилось 28 баллов из 30. Таких «молод-
цов»  на  нашем  курсе  оказалось  пятеро. А  ещё  один – Аркаша
Локтев – был звёздным мальчиком, он выбил тридцатку.
Впоследствии педагог, принимавший у меня историю, при-
знался:
- Вы так лихо сыпали датами, что мне стало любопытно, ко-
гда же  споткнётесь  и  не  вспомните  какую-то  дату. Вы  не  спо-
ткнулись.
Пришлось рассказать ему о тех трёх общих тетрадях в кле-
точку, в которых я законспектировал всю историю, полагающу-
юся знать выпускнику средней школы. Но, разумеется, выручи-
ла  меня  ещё  и  прекрасная  память.  Ах,  если  б  она  сохранила
свою мощь, хотя бы на половину до этих мемуарных дней!
Правда,  она  сберегла  анекдотические  ситуации,  регулярно
возникавшие  в  экзаменационную  страду  во ВГИК. Так и  лезут
они сюда без спросу.
Семейная  пара - Сергей Аполлинариевич  Герасимов  и  его
жена  Тамара  Фёдоровна Макарова  в 1953  г.  набирала  в  свою
объединённую   мастерскую  будущих  режиссёров  и  актёров.
Напомню их фильмы: «Семеро смелых», «Комсомольск», «Мас-
карад». В «Молодой гвардии» режиссёр занял практически весь
свой  блистательный  курс. Нонна Мордюкова, Инна Макарова,
Сергей Бондарчук… Так и подмывает выложить всё, что я знаю
про человека, чьё имя ныне носит ВГИК. Но, боюсь, ничего но-
вого  о  нём  я  не  сообщу.  А  потом,  надо  выполнять  обещание
привести анекдотические случаи! Извольте. 
Сергей  Герасимов  вместе  Тамарой Макаровой  набирали  в
свою мастерскую будущих актеров. Абитуриентке предложи-
ли сыграть такой этюд:         
- Представьте, вы - воровка.    
Та в слёзы:      
- Я мечтала попасть именно к вам, великому мастеру! Прие-
хала из далёкой провинции, хотела играть наших замечательных
современниц или хотя бы Офелию и Джульетту. А вы заставля-
ете изображать такую мерзость!..
Она рыдала. Боясь, что девушка вот-вот  забьётся в истери-
ке, что не редко бывает на просмотрах, Сергей Аполлинариевич,
как мог, успокоил абитуриентку и выпроводил её из аудитории. 
229
 
-  И  вот  такие "чистюли"  рвутся  в  киноактрисы,-  с  неудо-
вольствием заметил он.
Как  вдруг  в  полуоткрытую  дверь  просунулась  голова  той
девушки из провинции. 
 - Мы не можем вас принять, - бросил Герасимов. - Артист
должен  уметь  войти  в  любой  задаваемый  образ,  даже  если  это
вор.    
- Я просто хочу вернуть вам ваши часы,- спокойно сказала
девушка, и протянула обескураженному мастеру его "Победу".
Её  приняли  в  мастерскую  Герасимова-Макаровой,  и  она
стала прекрасной киноактрисой. Но легенда тактично утаила её
имя. 
Желающих ступить на актёрскую стезю в тот год оказалось,
по свидетельству Зинаиды Кириенко, 536 человек на место! Её
приняли  в  герасимовскую  мастерскую.   Правда,  год  назад,  не
менее маститый кинорежиссёр, Юлий Райзман, набиравший то-
гда свою команду, не разглядел в ней будущую кинозвезду. Вы-
бор, как понимаете, большой, но и просчёты случаются судьбо-
носные.  Попади  Кириенко  не  к  Герасимову  с Макаровой,  а  к
Райзману – не исключено, что совсем другую актрису вылепили
бы  во ВГИКе. Во  всяком  случае,  не  она  сыграла  бы  в «Тихом
Доне» Наталью, жену Григория Мелехова 
Отсеянных и недовольных, понятное дело, хоть пруд пруди.
И по коридору институтскому бродят, и на близлежащие аллеи
молодых саженцев вдоль ВДНХ выходят. Кое-кто вновь придёт
к  этим непокорённым  стенам на будущий  год, другие поставят
жирный  крест  на  своём  кинематографическом  будущем. Один,
пролетевший  мимо  ВГИКа,   парнишка  запомнился  особо:  па-
мять цепко удерживает его фамилию - Майоров.
Провалился  он  на  этюде,  и  вроде  бы,  дело  с  концом.  Ему
было  сказано,  как  и  сотням  других, «Будьте  здоровы!»  Вдруг,
спустя некоторое время после его ухода, в аудиторию, где засе-
дала приёмная комиссия из корифеев советского кинематографа,
ворвалась разъярённая тётка с перекошенным лицом, и визгливо
закричала:
- Как вы могли не принять моего племяша?! Такой талант-
ливый  мальчик!  Засели  тут,  холодные  чинуши,  не  замечаете
настоящих гениев из народа! Только по блату принимаете! Вот 
230
 
и не будет у нас выдающихся киноактёров... Я, тётка Майорова,
не допущу жуткой несправедливости!..
Ещё много чего наорала взбалмошная скандалистка ошара-
шенным мастерам кино. Едва оправившись от  такого демарша,
председатель  комиссии,  он  же  руководитель  набираемой  ма-
стерской,  с кислой физиономией согласился «повторно посмот-
реть её племянника».
Тётка  моментально  успокоилась,  сняла  платочек,  и  перед
обескураженными  экзаменаторами  предстал  собственной  пер-
соной...  абитуриент  Майоров.  Глядите,  мол,  как  я  перевопло-
щаюсь!  Однако  ему  тут  же  сухо  пояснили,  что  притвориться
склочной женщиной и создать её образ - далеко не одно и то же.
В общем, опять указали на дверь.
Это не конец истории. 
На  следующий  день  в "Московском  комсомольце"  появи-
лась ехидная заметка, описывающая инцидент во ВГИКе. В ней
резонно спрашивалось: почему не приняли в институт Майорова
- из-за его бесталанности или просто обиделись на розыгрыш?
Вокруг  искусного  имитатора  взбалмошной  тётки  поднялся
такой ажиотаж! Сразу несколько театральных училищ объявили,
что  готовы  зачислить  одарённого юношу. И,  вроде,  в  какое-то
зачислили. А вот куда он делся впоследствии, не ведаю. Между
прочим,  легенда  утверждает,  что,  дескать,  Майоров  ранее  с
треском проваливался именно  в  тех училищах,  которые потом,
после  вгиковского  скандала,  гостеприимно  распахнули  перед
ним свои двери.
И ещё один, не столько анекдотичный, сколько назидатель-
ный эпизод лета 1954 года. 
Один настырный абитуриент, пытавшийся поступить в Ин-
ститут кинематографии, буквально поймал за пуговицу киноре-
жиссера Ромма,  поднимавшегося в здание.   
- Что  делать, Михаил Ильич,  если  я  с  первого  раза  не  по-
ступлю к вам?
Мэтр шагнул на следующую ступеньку и сказал:
- Снова поступать.
- А если опять пролечу?
- Снова поступать.    
- А опять? 
231
 
- Снова...   
Однообразный диалог продолжался не долго - до конца ко-
роткой лестницы, ведущей с улицы к входу во ВГИК. Выйдя на
площадку  перед  институтской  дверью,  Ромм,  на  очередной,
полный отчаяния вопрос "Что делать, если?" - глубокомысленно
ответил:
- Найти лестницу подлиней. 
Ныне мой родной институт носит имя Сергея Аполлинарие-
вича Герасимова. И автоматические блюстители точности и по-
рядка  на  тех  сайтах  и  платформах Интернета,  где  необходимо
при  авторизации  указывать  образование,  меня  аккуратно  по-
правляют:  ВГИК  им.  С.А.Герасимова.  Никому  нет  дела,  что  я
оканчивал  учебное  заведение,  не  имевшее  никакого  имени,  а
Сергей Аполлинариевич был в то время одним из преподавате-
лей,  наряду  с  другими  классиками  мирового  кинематографа,
готовившими  здесь  молодую  смену:  Александром  Довженко,
Михаилом Роммом, Юлием Райзманом. Безусловно, вклад Гера-
симова-педагога в российское кино огромен. Но я не могу удер-
жаться  от  крамольного  суждения:  зачем  присваивать  тому  или
иному учреждению имя не основателя, а того, кто более других
заслуживает этого почёта, с точки зрения власть имущих на сей
момент? А  ведь первыми преподавателями  киношколы,  вырос-
шей затем во ВГИК, были режиссёр Лев Кулешов, актёр Влади-
мир Гардин и кинооператор Эдуард Тиссэ. Любой из них досто-
ин  украсить фасад  института  кинематографии. Между  прочим,
Кулешов,  вместе  с  женой,  звездой  немого  кино  Александрой
Хохловой, ещё вел мастерскую в те годы, о которых веду речь.
Вот и получается: присвоение учебному заведению имени одно-
го из славной когорты «отцов-основателей» обернулось, откро-
венно  говоря, «нанесением  исторической  обиды»  остальным,
ничем не провинившимся корифеям. Так произошло, скажем, с
известной московской больницей. Построили её по завещанию и
на средства купца Козьмы Терентьевича Солдатёнкова, и назва-
ли  его  именем,  а  после 1917  года  новая  власть  переименовала
больницу.  Она  стала  носить  имя  С.П.Боткина,  замечательного
русского  врача,  который  не  мог  даже  знать  об  этом  лечебном
учреждении,  так  как,  к  сожалению,  за 20  лет  до  его  открытия
скончался. 
232
 
Вернёмся, однако, во ВГИК начала 50-х прошлого столетия.
Наверняка, во время экзаменов, собеседований на оператор-
ском и художественном факультетах тоже случались забавные и
поучительные истории с абитуриентами, но я их не знаю. А вот,
кое-что,  произошедшее  тем  жарким  летом  на  сценарном,  до-
стойно упоминания. 
Так,  прославился Юра Мишаткин,  подавший  на  творческий
конкурс воспоминания о Максиме Горьком. Что уж он там описы-
вал, какие такие встречи с великим пролетарским писателем отоб-
разил – осталось за рамками легенды. Парадокс заключался в том,
что когда  «воспоминателю» было всего два годика, Алексей Мак-
симович…  помер.  Во  ВГИКе  Мишаткин  проучился  недолго,  и,
если память не изменяет, ушёл со скандалом. Но, вроде бы, окон-
чил Литературный институт, и стал вполне успешным писателем-
детективщиком, заслужившим награды от МВД и КГБ. 
Мой  сокурсник  Аркаша  Локтев  отличился  не  только  пол-
ным набором проходных баллов. Мы с ним подружились, и он
дал мне  литературный  этюд, написанный им при поступлении.
После нескольких строк я, с удивлением, опознал начало недав-
но прочитанного рассказа Сергея Антонова, весьма популярного
тогда прозаика.
- Боже! – схватился за голову Аркаша, - Как же это?!
Сам  того  не  осознавая,  он  воспроизвёл  в  первой  половине
своего экзаменационного этюда антоновский рассказ, остальное 
было его собственным сочинением. Ему повезло: те, кто прове-
рял наши работы, не читали сего произведения молодого проза-
ика.  Но  Локтев,  никоим  образом,  не  виноват  в  этом  непроиз-
вольном плагиате. У Аркаши просто была фотографическая па-
мять. Прочитал – запомнил. 
На первом курсе мне довелось учиться с двумя, можно ска-
зать,  уголовниками  поневоле.  Димой  Фурмановым  и  Омаром
Гаджикасимовым. Заметные ребята: Дима - сын замечательного
пролетарского писателя-классика,  автора  бессмертного «Чапае-
ва»,  Омар –  уже  прославился  какими-то  песенками.  Они-то  и
попали в криминальную историю. 
В нашем общежитии проходила очередная инвентаризация -
тогда  почему-то  очень  любили  регулярно  пересчитывать  госи-
мущество. Как вдруг комендант и проверяющие всполошились: 
233
 
в  актовом  зале  не  обнаружили  рояль! Пропал  инструмент. Ис-
кать  в  комнатах  студентов -  бессмысленно,  ни  в  одну  такую
крохотульку, где почти впритык стоят  четыре кровати, рояль не
влезет. Кинулись к вахтёрам. Те спокойно докладывают:
- Несколько  дней  назад,  действительно,  приехал  грузовик,
туда  и  погрузили  музыкальный  инструмент  рояль. Всё  офици-
ально. И  увезли. Мы про  себя  решили,  раз  увозят  такую  боль-
шую и дорогую вещь,  значит,  так положено. При  этом присут-
ствовали  два  студента: Фурманов  и  Гаджикасимов,  вполне  по-
рядочные  мальчики,  не  пьяницы,  не  дебоширы.  Они  теперь  у
нас не обитают, говорили, вроде, поселились где-то в городе.
Взяли голубчиков за жабры. Те сразу признались: да, увезли
рояль  на  квартиру,  которую  сняли,  для  музыкального  творче-
ства.
- Чего ему пылиться в общежитии?!- горячился Омар. - Иг-
рать на нём не разрешают, стоит без дела, под замком. А кто до
него дорывается,  так лупит по  клавишам, что  только расстраи-
вает инструмент... 
 В общем, уголовного дела не получалось, да и не очень-то
стремились блюстители порядка упрятать за решётку студентов,
так любящих музыку.     Обоих исключили из института. Но, по-
видимому, мудрое руководство (директором был известный ки-
новед  Николай  Алексеевич  Лебедев)  позаботилось,  чтобы  эта
криминальная  история  не  бросила  тень  на  родной  вуз,  чтоб  не
судачили, мол, в киноинституте процветает воровство. 
Избавились от мнимых экспроприаторов под благовидными
предлогами. Гаджикасимова исключили как злостного прогуль-
щика,  хотя   за  пропуски  занятий,  поверьте мне,  половину  сту-
дентов можно было разогнать. А Фурманова и вовсе выгнали за
«аморалку». На суде, как-то походя, на Диму пало подозрение в
контрабанде. Дело в том, что выяснилась странная любовь сту-
дента кататься в поезде от Москвы до Владивостока и обратно.
Сгубила  его  неистребимая  склонность  фантазировать  и  драма-
тизировать события личной жизни. Он, чтобы хоть как-то отве-
сти  опасное  подозрение,  сказал  в  суде,  дескать,  ездил  по  зна-
комству, и по любви в служебном купе проводника поезда даль-
него  следования.  Наивно  полагая,  что  в  любовной  версии  ко-
паться не станут. Однако, стали.  Говорят, когда в зал заседаний 
234
 
вошла «любовница», сухие чинуши от юриспруденции не смог-
ли  удержаться  от  смеха.  Ею  оказалась…  обросший  щетиной
кавказец,  который  и  был  тем  проводником,  с  которым  катался
Фурманов от столицы до Тихого Океана. Обвинение  в контра-
банде  отпало,  но  подозрение  в  мужеложстве,  прозвучавшее  в
ходе  суда,  и  услышанное  присутствовавшим  там  представите-
лем комсомольской организации ВГИК, пришло в институт. За
такой  экзотический  антиобщественный  проступок,  не  доказан-
ный органами правопорядка, исключить из комсомола и инсти-
тута, было не с руки. Но и  терпеть подозреваемого «гомосека»
(что  есть  кошмарный  грех  для  советского  студента  и  комсо-
мольца)  было нестерпимо, поэтому Диму «ушли» по  собствен-
ному желанию. К тому же, стало ясно, что он никак не мог быть
сыном  прославленного  автора  прославленной  книги,  ибо  писа-
тель Фурманов умер за десять лет до рождения самозванца.               
Впоследствии  Омар  стал,  можно  сказать,  всесоюзно-
известным поэтом-песенником. Между прочим, по  документам
он - Онегин,  но,  видно,  стеснялся  столь  литературного  имени,
каким его наградила мать,  знаток и переводчик русской литера-
туры. Наверное,  для  национального  равновесия  в  семье,  млад-
шего сына она назвала Низами. 
Что  касается  Димы,  и  он  прославился,  и  тоже  по "музы-
кальной части" - прогремел  в фельетонных публикациях  за ор-
ганизацию "левых"  концертов,  в  которых  участвовали  извест-
ные  артисты.  Тогда  это  крепко  преследовалось.  За  обычный
«шефский» концерт, в котором приходилось участвовать добро-
вольно-принудительно,  исполнитель  получал  гроши. А  за «ле-
вака»  в 5-10  раз  больше,  ибо  никаких  отчислений  в  государ-
ственную казну не требовалось.
 
ВГИК. Сокурсники 
 
В 1954  году  нынешнее  здание  института  кинематографии
уже было построено, однако занятия проходили только в одном
его пролёте, то есть, в части 4-этажного дома, остальные ауди-
тории отделывались ещё год. А пока в основном ВГИК распола-
гался  в  административном  здании  киностудии  детских  и юно-
шеских фильмов имени М.Горького, которая находилась рядом. 
235
 
Просмотры фильмов по программам почти всех дисциплин про-
ходили в крохотных зальчиках, что было нормально для курсов
из 15-20 человек и даже для объединённых мастерских в 40 че-
ловек.
Правда,  в  этих «кинотеатрах»  можно  было  задохнуться  от
духоты  и  вековой  пыли,  набившейся  в  могучие  портьеры.  А
ведь там приходилось находиться не менее 2-3, а то и 4-х часов
в день. Те из студентов, которые, что называется, дорвались до
фильмов,  буквально  не  вылезали  из  просмотровых  залов.  Это,
разумеется, отражалось не лучшим образом на здоровье. Да раз-
ве на него кто-нибудь обращает внимание в юности?! Во всяком
случае,  под  конец  первого  года  обучения  один  студент  актёр-
ского  факультета  вынужден  был  покинуть  институт  из-за  по-
шатнувшегося  здоровья. Кинофанатизм,  удерживавший  его  по-
долгу в затхлых  зальчиках, обернулся ранней гипертонией. Все
изумились, ведь студент был мастером спорта по вольной борь-
бе, чемпионом СССР.
 
    Я -студент ВГИК.
Снимок сделан у вхо-
да  на  киностудию
им.Горького,  где
ютился институт.
 
После  того,  как
мне  вручили  студен-
ческий  билет,  про-
изошло  два  события:
малоинтересная  по-
ездка  всем  курсом  на
картошку  и  визит  во
ВГИК  Радж Капура  и
Наргис.  Но  прежде
всего,  стоит оглядеть-
ся:  среди  какой  пуб-
лики я оказался. 
На  курсе  собра-
лась  примечательная 
236
 
компания. Выделялся Игорь Раздорский, вроде, самый «старый»
среди нас. Во  всяком  случае,  таким он не  только  казался, но и
хотел казаться. Сын академика Раздорского (c его слов, я же та-
кого  академика нигде не обнаружил), он пришёл  во ВГИК,  от-
служив призывной срок в театре Советской Армии. У него был
исключительно ядовитый язык. К выходцам с окраин страны, в
том  числе  ко  мне,  он  относился  с  высокомерным  презрением.
Часто  я  схватывался  с  ним  в  словесных  потасовках.  И  терпел
поражения. Он был всезнающим и мудрым. Помнится, во время
военных сборов, когда я пытался бунтовать, не желая исполнять
унизительные  приказания  тупого  старшины,  Игорь  наставлял
меня:
 
  Раздорский и я.
 
- Отнесись к нашему нынешнему скотскому состоянию, как
к неизбежному, но временному  злу, и тебе станет легко выпол-
нять любой, самый  идиотский приказ.
Намного  старше меня  по  возрасту  был  и Коля Гонцов. Он
успел окончить Учительский институт и поработать педагогом в
сельской школе. С ним мы быстро сдружились на почве страст-
237
 
ного поклонения Максиму Горькому. Через два года, мы  отпра-
вились из Москвы в Казань, а оттуда «на перекладных» - в Аст-
рахань, повторяя маршрут Алёши Пешкова, описанный Горьким
в «Моих  университетах». Об  этом путешествии,  в  который мы
двинулись,  имея  один  символический  рубль,  зашитый  в  полу
пиджака, рассказ впереди. 
 
 
 
Наш курс. Вверху: Зоркий, Андроникашвили, Ким Сун За,
Астанина,  Габрилович.  Внизу:  Гаврилов,  Губин,  Пономарёв,
Матушкина, Печинкина, Махмудова.
 
Заметным  был  Боря Андроникашвили,  сын  звезды  грузин-
ского немого кино Киры Андроникашвили, снявшейся в главной
роли в фильме «Элисо». Он во вгиковские времена скрывал, что
его  родной  отец  известный  писатель  Борис  Пильняк,  расстре-
лянный в 1938 году, как японский шпион. В 1956 году Пильняк
был реабилитирован, но поступал-то  его  сын Андроникашвили
за два года до этого справедливого акта, так что, эта его скрыт-
ность была оправдана. Другой сын  знаменитости – Алёша Габ-
рилович – разумеется, не мог утаивать имя папаши – сценариста 
238
 
№1  Советского  Союза  Евгения  Габриловича.  Тем  более,  что 
тот, как я уже писал, входил в приёмную комиссию сценарного
факультета, а затем, какое-то время, вёл у нас занятия по кино-
драматургии.  Однако,  это  славное  родство  Алексей  особо  не
афишировал,  более  того,  заметно  тяготился  им,  как,  впрочем,
многие дети известных деятелей литературы и искусства. Каж-
дому из них хотелось  заявить о  собственном  таланте. В конеч-
ном  счёте,  младший  Габрилович  стал  кинорежиссёром  и  снял
несколько  очень  хороших  фильмов: «Дворы  нашего  детства»,
«Футбол нашего детства».
На  курсе  были  и  другие  родственники  известных  людей.
Друг Алёши Габриловича, Дима Оганян, являлся сыном солист-
ки  театра  Станиславского  и  Немировича-Данченко  Надежды
Кемарской, и, вроде бы, приёмным сыном артиста того же теат-
ра, знаменитого Владимира Канделаки, уже упомянутого в моих
записках. Это был божественно красивый мальчик, на которого
гроздьями  вешались  влюблённые  девчонки.  Он  сходу  попал  в
лирико-драматическую  историю.  Одна  студентка-актрисулька
подала  заявление  в  комитет  комсомола, мол, Оганян  вскружил
ей голову обещаниями жениться, она забеременела, а он теперь
жениться не хочет. В те времена подобные истории разбирались
не в суде, а в комсомольских органах.
-  Ты  должен  жениться  на  той,  кто  станет  матерью  твоего
ребёнка, - грозно потребовали в комитете ВЛКСМ.
- Не могу! – весело ответил Дима.
Оказывается,  ему  ещё 18 лет не исполнилось, и по  законо-
дательству он не имел права вступать в брак. А потом проясни-
лось, что никакого ребёнка актрисулька не ждала, просто очень
ей хотелось охомутать полюбившегося красавца, воспользовав-
шись его мимолётным увлечением.
Родным  братом  очень  известной  тогда  кинокритика  Неи
Зоркой  являлся Андрюша Зоркий, которого в подпитии  я драз-
нил «мой  сыночек»,  ибо  отчество  у  него  было Маркович.  Он
женился одним из первых из нас, ходил по коридорам института
в  обнимку  с  возлюбленной –  студенткой  художественного фа-
культета Эгле – и звучно целовался. 
- Показушник,- неодобрительно говорил я, - настоящую лю-
бовь напоказ не выставляют. 
239
 
Как в воду смотрел: их связь оказалась недолговечной.
Ещё один сокурсник, Виктор Лоренц из Риги, имел  за пле-
чами  такую биографию, каковой хватило бы на  троих. Он-то и
был самым «пожилым» среди нас – 26 лет! Его отец, Клавс Ло-
ренц был членом ЦК Социал-демократической партии Латвии и
в  тоже время – министром в буржуазном правительстве. После
освобождения  прибалтийских  стран  от  гитлеровских  войск
Клавс  был  сослан  на 10  лет. Сын  тоже  оказался  замаранным -
был призван в Латышский легион, затем, естественно,  попал в
советский  так называемый фильтрационный  лагерь. Но,  видно,
грехов не натворил, и был благополучно отпущен. Затем окон-
чил  юридический  факультет  Рижского  университета,  куда  по-
ступил, чтобы приобрести знания для реабилитации отца. 
Говорили,  будто  Рано Махмудова,  удивительно  круглоли-
цая  смуглянка  была  дочерью  какой-то  сановитой  женщины  из
правителей Таджикистана. У меня имелось подозрение, что де-
вушка  по  поводу  меня «неровно  дышит».  Когда  нам  задали
написать  этюд «мой  товарищ  по  курсу»,  она  выбрала  героем
Марка Гаврилова. Там наблюдательность будущей сценаристки
отмечена такой  запоминающейся деталью: «Он (то есть, я) лю-
бит поправлять очки указательным пальцем». Ничего более ори-
гинального она во мне не нашла. 
Конечно, любой студент ВГИКа был на особинку. По кори-
дору  нельзя  пройти,  чтобы  не  задеть  невзначай  гения,  звезду,
надежду  советского  или  мирового  кинематографа.  А  дух  ка-
кой…  Богема.  Жуир…  Ля  мур  тужур…  Но  случались  в  этой
массе и вкрапления. У нас это - Игнашка  Пономарёв, который
убедительно  прикидывался  этаким мужичком из народа, како-
вым первое  время притворялся и Вася Шукшин. Мол, мы  этих
вашинских  высоких  интеллигентских  материев  не  понимаем  и
не принимаем, нам подавай чего-нибудь попроще, попосконнее.
Недаром, они сошлись, и потом, в послеинститутскую пору мне,
бывало, звонил Пономарёв:
- Это Игнашка звонит. Мы тут с Васей бражничаем. Может,
прибьёшься к нашему берегу?
Разумеется,  сия  внезапная  заинтересованность  в моём при-
сутствии за столом Василия Шукшина означала лишь, что у со-
бутыльников не хватило средств для продолжения возлияний, и 
240
 
Игнат  обзванивал  всех,  у  кого можно  было  разжиться  деньжа-
тами.  Ни  разу  меня  они  не  заманили,  я  был  горд  и  не  хотел
набиваться в друзья уже достаточно известного Шукшина, с ко-
торым  был шапочно  знаком. Да  и  денег,  даже  на  собственную
пьянку, всегда не хватало.
Были  на  курсе  экзотические фигуры. Эффектная  раскраса-
вица румынка Георгиу, а вот имя  запамятовал. Немка Мариана
Таух, высокая, тощая и плоская, как стиральная доска. Она при-
была  из  ГДР  чуть  позже  начала  учебного  года. Мне  поручили
сводить её в институтскую столовую, может, просто я в тот мо-
мент  подвернулся  под  руку,  а,  может,  потому  что  я  секретарь
комсомольской организации курса. Выполняя это важное поли-
тическое поручение, я взял для нас сосиски с тушёной капустой,
считая их по популярной песне, которую пел Швейк устами Бо-
риса Тенина, любимым немецким блюдом. Увидев сосиски, гос-
тья несказанно обрадовалась и  тотчас полезла ложкой в  горчи-
цу. Тогда в столовках на столах стояли тарелки с горчицей – бе-
ри, сколько хочешь, бесплатно, причём, у нас была в тот момент
свеженькая, что называется, вырви глаз. Марианна набрала пол-
ную ложку острой горчицы, обильно сдобрила ею сосиску и, не
успел я и ахнуть, как отправила этот огненный продукт в рот. В
мгновение она широко его разинула,  градом покатились  слёзы,
девушка хватала воздух и не могла продохнуть. Прибежали по-
вара, вся обслуга столовки, принялись стучать немку по спине,
вливать в неё молоко, в общем, еле бедную откачали.
Очухавшись, Марианна на плохом русском с трудом объяс-
нила, что у них на родине горчица к сосискам полагается слад-
кая  и  её  иные  любители  едят  ложками.  Получилось  прямо  по
Николаю Лескову с его немцем «железная воля» Гуго Карлови-
чем. Словом, Таух на деле убедилась в глубинном смысле пого-
ворки «Что русскому хорошо, немцу  смерть».
Самая  тихая  студентка  звалась Ким Сун  За,  если  я  чего-то
не  напутал  в  написании  корейского  имени.  Махонькая,  чер-
нявенькая, с быстрыми чёрными бусинками глаз, она старалась
быть незаметной и неслышной. Всё время её носик-пуговка тор-
чал  в  узком,  в  полкниги,  но  чрезвычайно  толстом  русско-
корейско -японском словаре, благодаря чему кореянка довольно
сносно изъяснялась с нами. Однажды меня взяло любопытство: 
241
 
отчего  это Сун За,  глядя в  свой  словарь, хихикает  так, что, ка-
жется,  будто  кошка  чихает. Чего  там  вычитала? Когда  она  вы-
шла из аудитории, я подскочил к её столу. Словарь был раскрыт
на странице с русской матерщиной. 
А позже случайно нам стало известно, что эта застенчивая,
малозаметная, скромная девушка обладает высшим боевым зва-
нием своей страны - Герой КНДР. 
Двум  студентам  пришлось  сообщать  телеграфом:  мол,  не-
плохо  бы  приступить  к  занятиям  на  первом  курсе  сценарно-
редакторского  факультета  вместе  со  своими  товарищами.  Эту
миссию возложили на меня. В итоге к нашему стаду прибились
ещё два «барашка» - Андрей Губин и Боря Никитин. Они, ока-
зывается,  решили,  что  не  приняты  в  институт  и  вернулись  во-
свояси: Губин на Ставрополье, Никитин в Подмосковье. 
Со временем Андрей вырос в крупного писателя. Писал он
ярко, неожиданно, одни названия  его произведений чего  стоят:
рассказы «Бочка Франсуа Рабле», «Велосипед Джека Лондона»,
роман «Молоко Волчицы». 
И  Борис  грозился  стать  заметной  фигурой  в  литературе  и
кино. Ещё студентом он писал – наш мир подобен зрительному
залу, в котором внезапно осел потолок: кто возвышался над об-
щей  массой,  были  раздавлены.  Или  ещё:  я  лежу  на  косогоре,
слева доносятся ароматы травы и цветов, справа – зловонье от-
хожего места. Увы, возвращаясь домой в подмосковную Каши-
ру, радостный от того, что у него приняли к производству кино-
сценарий на «Мосфильме», он, по неизвестной причине вышел
на промежуточной станции, и попал под электричку. Так погиб
мой товарищ и друг, обещавший стать оригинальнейшим писа-
телем. 
Пару слов следует сказать о Регине Тарасовой. Она, кажет-
ся, была дочерью какого-то сановника, принадлежала к высшим
слоям общества, что ощущалось в её модном одеянии, в снисхо-
дительно-высокомерном  отношении  к  сокурсникам-
простолюдинам.  Она «блеснула»  домашним  этюдом,  каковой
все  мы  выполнили  по  заданию  нашего  руководителя,  а  затем
читали  вслух  в  аудитории.  Собственно,  её  этюд  представлял
нормальную литературную запись. Но сюжет – это нечто! Назы-
вался этюд «Пятно». Вот, что мы услышали: девушка собирает-
242
 
ся  на школьный  бал,  надевает  нарядное  платье,  и  неожиданно
ставит на него пятно. Ах, какой ужас! Испорчен вечер. Загубле-
на  девичья  жизнь.  Это  написано  всерьёз,  даже  с  некоторой
страстностью. 
Надо понять, в какое время мы тогда жили: к власти при-
шёл Никита Сергеевич Хрущёв, из Сибири, Средней Азии,  с
Заполярья,  Дальнего  Востока  в  центральные  районы  Совет-
ского Союза хлынули потоки освобождённых из лагерей, ре-
прессированных  при  Сталине  людей.  Пахнуло  демократией.
Развязались  языки. Одним  словом  в  страну  Советов  пришла
долгожданная  оттепель. В  дневниках,  которые  мы  завели  по
очередному  заданию  мастера  курса  Вадим  Семёнович Юна-
ковского,  у  нескольких  авторов  промелькнула  одна  и  та  же
деталь.  Роман  Семёна  Бабаевского «Кавалер  Золотой  Звез-
ды», восхваляющий колхозную действительность, становился
подставкой  для  утюга,  кастрюльки  с  супом,  об  него  гасили
окурки, он  даже  висел на  гвозде  в уборной во дворе  в каче-
стве бумаги для известной надобности. Так юная смена кино-
драматургов  прощалась  с  диктаторским  режимом,  который,
правда,  ещё не  был подвергнут  официальному  осуждению, и
Сталин по-прежнему лежал в мавзолее рядом с Лениным. 
И  вот,  на  фоне  глобальных  политических,  человеческих
переворотных событий, которые вторгались в наши произведе-
ния,  диктовали  драматические  сюжеты,  вдруг  нам  преподно-
сятся страсти по поводу пятнышка, испортившего бальное пла-
тье.  Вычурная  манерность  этой  работы  вызвала  иронические
реплики.
Как иначе можно было расценить это девичье рукоделие,
сопоставляя  его  с  другими  работами?  Андроникашвили,
например,  поразил  этюдом  о  трагическом  событии.  У  него,
описывается,  как  грузин,  упрятанный  в  тюрьму  по  ложному
доносу,  вернувшись  домой,  горит  желанием  отомстить  всем
обидчикам  за  перенесённые  издевательства,  пытки. Но... Его
доносчик  тоже  угодил  в  лагеря.  Разжалованный  следователь
доживает свой век в психушке. Дознаватель, когда стали воз-
вращаться те, кого он заставлял признавать себя виновными в
несовершённых  преступлениях,  покончил  с  собой.  Мстить
оказалось некому. Всех наказало провидение. 
243
 
Помню и остальных сокурсников. Может быть, они придут
в мои  записки  позже,  когда  того  настоятельно  потребуют  оче-
редные описываемые события.
 
ВГИК. Мастера-педагоги
 
Итак, первым мастером нашего курса, вводивший нас в мир
драматургии  кино, был Вадим Семёнович Юнаковский. Навер-
ное,  он  умело  прививал  нам  навыки  работы  над  сценариями,
учил  ремеслу,  которому,  по  мнению  и  мастеров-педагогов,  и
сценаристов высокого уровня, научить невозможно. О Юнаков-
ском  было  известно  лишь  одно:  учась  в  кинотехникуме (пред-
шественник  ВГИКа),  он  одновременно  там  же  подрабатывал
дворником. Не исключено, что эта легенда сочинена, как и ана-
логичная, в случае с писателем Андреем Платоновым, недобро-
желателями, каковых хватает у каждого более или менее замет-
ного деятеля литературы и искусства. А ведь Юнаковский был
одним из первых режиссёров и сценаристов советского кинема-
тографа немого периода.
Мне,  нужно  признаться,  удивительно «везло»  с моими ма-
стерами-педагогами. Я с поразительной лёгкостью, сам  того не
желая и не замечая, ухитрялся напрочь испортить установивши-
еся  хорошие  отношения  с  ними. В  моём  дневнике,  который  я,
подобно всем сокурсникам, вёл по заданию руководителя курса,
внимание Вадима Семёновича, уверен, привлекла такая  запись:
«Люди  с  редко  посаженными  зубами  обычно  злы». Прочтя  её,
он  резко  изменил  ко  мне  отношение,  благосклонное  до  этого.
Дело в том, что у Юнаковского как раз и были редко посажен-
ные  зубы. А  я  это  заметил  лишь  тогда,  когда  стал мучительно
анализировать, почему вдруг Вадим Семёнович стал ко мне ре-
зок и придирчив. 
Умудрился  я  отвратить  от  себя  и моего  благодетеля,  всту-
пившегося за меня на собеседовании, когда Евгений Иосифович
Габрилович  начал  чуть  ли  не  топить  абитуриента  Гаврилова.
Валентин Константинович Туркин, как уже было сказано, осно-
воположник  советской  кинодраматургии,  отчего-то  благоволил
ко мне, с вниманием выслушивал.   
244
 
На  первом  экзамене  по  теории  драматургии,  который  он
принимал,  мне  достался  билет  с  вопросом «мелодрама».  Под
тёплым, одобрительным взглядом мастера  я бодро оттараторил
по другим пунктам билета, а на последнем решил блеснуть ост-
роумием.
- Мелодрама – это слезливая драма, - заявил я.
Вместо  того,  чтобы  усмехнуться  или  бросить  какую-то
одобрительную реплику, на что  я, по правде  сказать, надеялся,
мэтр, налившись кровью, издал горловой звук, как при удушье,
вздыбился надо мной  всей  своей массивной фигурой, и  гневно
проорал:
- Во-о-о-н!
Вылетев в коридор, ничего не понимающий, я, как мог, об-
рисовал,  что  случилось  сокурсникам,  стараясь  понять  с  их  по-
мощью,  какая  муха  укусила  добродушнейшего  человека.  Чего
он  взбеленился? Мне,  остолопу,  разъяснили:  я  грубо  наступил
на больную мозоль мэтра Туркина. Всю свою творческую жизнь
он посвятил  теоретическому доказательству  того,  что мелодра-
ма есть равноправный с трагедией, драмой и комедией жанр. 
- Ты не мелодраму унизил, обозвав её слезливой драмой, ты
мастеру сказал, что жизнь он потратил на пустяки, - вот вывод,
каким меня «утешили» сверстники.
Другой,  не менее  серьёзный  инцидент,  опять же  по моему
разгильдяйскому недосмотру, произошёл  со  следующим масте-
ром-педагогом – Ильёй Вениаминовичем Вайсфельдом. Героем
для написания портрета  однокурсника  я избрал  соседа по  ком-
нате  во  вгиковском  общежитии. Он  вёл  довольно  тихий  образ
жизни, поэтому мне показалось интересным  запечатлеть на бу-
маге, как много шума производит тишайший человек. Когда он
шаркает  ногами,  кажется,  что  по  полу  тащат  мешок  с  трупом.
Ворочаясь  во  сне,  вызывает  звон  панцирной  сетки,  подобный
оглушительному  колокольному  бою. С  таким  грохотом  грызёт
сухари,  будто  у  него  во  рту  рушатся  государства,  континенты,
гибнет весь мир. Портрет-этюд назвал «Илья в звуках», потому
что имя моего соседа и сокурсника оканчивалась слогом «иль».
Пока  я  читал  этюд  вслух, Вайсфельд  прогуливался  по  аудито-
рии,  а ребята отчего-то  сильно потешались, хотя ничего  смеш-
245
 
ного  в  том,  что  я  читал,  на  мой  взгляд,  даже  близко  не  было.
Андрей Губин просто ржал, утирая слёзы.
- Вы кого имели ввиду, если не  секрет, - напряжённым  го-
лосом спросил Вайсфельд.
- Шамиля Патютина, моего соседа по комнате в общежитии,
-ответил я простодушно.
И только после занятий мне, дундуку, пояснили, что «этюд
твой  он  отнёс  на  свой  счёт.  Он  же  Илья…».  В  конце  второго
курса Вайсфельд представил в деканат список студентов, кото-
рые показали  себя «творчески несостоятельными  личностями».
Среди  тех,  кого  он  рекомендовал  отчислить  из  ВГИКа  за  без-
дарность, красовался и  я. Илья Вениаминович, к  тому же,  сни-
зошёл до личного объяснения со мной, и, в сердцах, назвал уди-
вительно бесталанными мои работы. 
Компанию «бесперспективных»  студентов,  намеченных  к
выкидыванию на улицу, совершенно для нас неожиданно, взяла
к себе в мастерскую кинодраматург Катерина Николаевна Вино-
градская, прославившаяся ещё в немом кино «Обломком импе-
рии», а затем – замечательной картиной «Член правительства» с
Верой Марецкой  в  главной роли. Мы  впятером или  вшестером
(пока вспомнил двоих – Андрей Зоркий и Виктор Лоренц) езди-
ли к Виноградской на  её дачу в Переделкино. На первом  заня-
тии-знакомстве я усиленно прятал ноги под себя, боясь, что хо-
зяйка  с  её  острой  наблюдательностью  заметит  мои  дырявые
носки, ведь башмаки с уличной грязью всем пришлось оставить
в  прихожей,  и  дырки  в  носках  теперь  сияли,  как  ордена.  Я  и
жался, ибо застенчив был до болезненности. 
Виноградская  жила  в  Переделкино  рядом  с  дачей  Алек-
сандра  Фадеева.  Они  дружили.  Тогда  много  слухов  ходило  о
том,  как,  да почему  он покончил  с  собой. Упорным было мне-
ние, будто автор «Молодой гвардии», член ЦК КПСС, председа-
тель  правления  Союза  Советских  писателей  застрелился  по
пьянке. Катерина Николаевна развеяла этот миф. Она рассказа-
ла, что в тот день Александр Александрович позвал к себе пере-
делкинского  сторожа,  выставил  пару  бутылок  портвейна,  и
предложил  тому  угощаться.  Раньше  они  с  этим  человеком  не-
редко занимались распитием спиртного, но на этот раз, очевид-
но, Фадеев, уже полгода не бравший в рот ни грамма спиртного, 
246
 
специально  пригласил  бывшего  собутыльника,  что  бы  тот  мог
позже  засвидетельствовать  его  трезвость.  Сторож  употребил
бутылку, отпил и из другой, на том и закончил возлияние, мол,
одному скучно этим заниматься. Те бутылки, найденные на сто-
ле самоубийцы, и дали пищу для досужих домыслов о том, что
Фадеев,  стрелялся  под  влиянием  алкоголизма,  находясь  в  пья-
ном  состоянии.  Думается,  что  нельзя  исключить  желание
партбоссов бросить тень на откровенную предсмертную записку
писателя,  где  он  обвиняет  их  в  развале  советской  литературы,
уничтожении  её  лучших  представителей.  Недаром  этот  доку-
мент был опубликован спустя десятки лет после выстрела писа-
теля в себя.
Именно  Виноградская  подтолкнула  к  написанию  не  выду-
манных  историй,  а  тех  подлинных  случаев  из  жизни,  которые
поразили меня в прошлом. И писать их надо со всеми подробно-
стями, деталями, которые не придумаешь,  сидя  за письменным
столом. Я пересказал ей историю одного парня с хриплым голо-
сом, с кем я познакомился при неудачном поступлении в Пуш-
но-меховой  институт. Она  посоветовала  записать  эту  историю.
Так появился рассказ «Хрипун».   
Любопытна такая подробность создания этого рассказа. Со-
бытие связано с голодным человеком, а я, пережив в эвакуации
в детском возрасте жесточайший голод, не мог представить, как
чувствует  себя,  как  говорит,  как поступает  взрослый  голодный
человек.  В  институте  пользовались  популярностью  лекции  по
русскому  изобразительному  искусству  преподавателя  Сергея
Сергеевича Третьякова. Мне  очень  нравилось,  как  он  вводит  в
подтекст тех или иных картин. Он говорил, примерно, так: что-
бы изобразить даже обыкновенный труп, художнику необходи-
мо почувствовать себя убитым. Парадоксальность его суждений
завораживала.  Невзначай  я  поделился  своей  проблемой –  де-
скать, как влезть в шкуру голодного человека. 
- А вы прочтите роман гениального Кнута Гамсуна «Голод».
Ни в нашей, ни в районной библиотеке не ищите. Он входил в
фашистское  правительство  Квислинга,  а  посему  в  Норвегии
книги Гамсуна сожжены, а у нас, наверное, изъяты. Попробуйте
спросить в Театральной библиотеке, там я нахожу порой давно
запрещённых у нас авторов. Видать, цензоры её забыли. 
247
 
Эта загадочно неприкасаемая библиотека, находившаяся на
Пушкинской улице, оказалась оазисом в книжно-библиотечном
мире. Тут я приобщился к творчеству Кнута Гамсуна. Не пере-
издававшиеся  Андрей  Платонов,  Владимир  Набоков,  Евгений
Замятин тоже были представлены. 
Любопытства  ради  спросил  Сергея  Сергеевича,  не  в  срод-
стве ли он с братьями Третьяковыми, один из которых подарил
Москве известную галерею русской живописи? 
- Ни коим образом, ни коим духом - отмахнулся он, усмех-
нувшись, - как говорится, даже не однофамилец.
Мне  показалось,  что  ему  весьма  недоел  этот  повторяемый
генеалогический  вопрос. Пользуясь явной симпатией к себе со
стороны Третьякова,  я  курсовую по  творчеству Огюста Родена
умудрился,  прямо  скажу,  беспардонным  образом,  по  нахалке,
изложить на двух с половиной страничках. Педагог недоумева-
ющее повертел мои листочки и поинтересовался на всякий слу-
чай:
- Это всё?
- Это всё, - ответил я.
Такая  явная  наглость  прошла мне  безнаказанно,  и  за  исто-
рию  изобразительного  искусства  я  получил «отлично»,  что  го-
ворило не  столько о моих действительных  знаниях,  сколько об
умении  нравиться  людям.  Это  своё,  не  такое  уж  уникальное,
свойство я нещадно эксплуатировал. 
Другой педагог – Ольга Игоревна Ильинская, блистательно
знавшая западную литературу и великолепно рассказывающая о
писателях и книгах, тоже страдала от интереса к своим фамилии
и отчеству . Ведь нахальным и любознательным студентам каза-
лось  самоочевидным, что она дочь Игоря Владимировича Иль-
инского.  Это  сейчас  всё  простенько:  сунулся  в  Интернет,  и
мгновенно выяснил в Википедии: есть ли у выдающегося деяте-
ля дети, и кто они. А тогда надо было копаться в энциклопедии,
справочниках,  а  эти  серьёзные  фолианты,  как  правило,  подоб-
ные  интимные  подробности  обходили  вниманием…  Поэтому,
легче было провести «допрос» того, на кого падало подозрение
в высоком родстве.
- Миленькие вы мои, - по-матерински жалостливо причи-
тала она, - ну, причём  тут Игорь Ильинский? Ни он, ни  я не 
248
 
виновны в совпадениях. Мы даже не  знакомы. В литературе
на подобных недоразумениях построено немало сцен, ситуа-
ций  и  целых  произведений, -  следом  начинался  фейерверк
примеров. 
Как  живую  вижу:  Ольга  Игоревна -  очень  миловидная,
женственная,  в  платье,  прекрасно  обтягивающем  её  строй-
ную,  изящную  фигуру,  стоит  с  папироской  в  руке  на  пло-
щадке  лестничной  клетки,  в  окружении  слушателей.  Было
такое  впечатление,  что  её,  завораживающе  интересная  лек-
ция никогда не кончалась. Она открыла многих писателей, о
которых  мы  и  не  слышали.  Киноведы,  занимавшиеся  у  неё
параллельно, много позже, когда об этом уже было не опас-
но  говорить,  рассказывали,  что  Ильинская  переводила  им
факультативно с листа произведения Ионеску, Беккета, Эме. 
Многие  проникались  к  ней  особым  доверием.  Когда  я
надумал бросить институт, то не замедлил поделиться с лю-
бимым педагогом и наставником.
- А зачем? – спросила она меня.
Я пустился в длинные разъяснения. Дескать, мне обрыд-
ло жить  и  крутиться  в  этом  столичном  богемном  обществе.
Я самому себе кажусь обитателем библейских Содома и Го-
морры.  Меня  тошнит  от  московского  бомонда  с  их  гипер-
трофированной  интеллигентской  бравадой.  И  ещё  много
красивостей наговорил, оправдывая своё бегство из ВГИКа и
стремление  попасть  в  глубинку,  туда,  где  бьётся  подлинная
жизнь,  где  рождаются и развиваются настоящие,  а не  выду-
манные драмы, комедии и трагедии.
- От себя не убежишь, - произнесла Ольга Игоревна, вы-
слушав мою исповедь. 
Честное слово, я изредка задумывался над этой, не поня-
той тогда фразой, и только спустя много лет осознал её глу-
бинный  и  очень  печальный  для  меня  смысл.  Всю  жизнь  я
пытался  убежать  от  себя,  от  своего  предназначения.  Ни  к
чему доброму, полезному это, увы, не приводило. Надо было
понять, что я есть такое, на что способен, а не ломать харак-
тер  через  колено,  не  стремиться  приспособить  себя  к  пред-
лагаемым, складывающимся или вынужденным  обстоятель-
ствам.   
249
 
Ольга  Игоревна  Ильинская  провидчески  предупреждала  о
грозящей  опасности. Но не была  услышана и понята мною  во-
время. 
Совсем  забыл  сказать  о  хладнокровной  реакции  руководи-
теля  курса  Ильи  Вениаминовича  Вайсфельда  на  возвращение
изгнанных им студентов. Он и глазом не моргнул. Сомневаюсь,
что  он  снизошёл  до  извинений  перед  кем-нибудь  из  тех,  кого
собственными  руками  выбросил  на  улицу.  Хоть  бы  публично
или кулуарно признал: мол, ошибочка вышла… А когда я про-
читал  на  занятиях  по мастерству  один  из  своих  свеженаписан-
ных рассказов, он сказал:
- Вы, Гаврилов, удивительно талантливо пишите. 
Преподавал  у нас и  киновед Николай Васильевич Крючеч-
ников. Он оставил след в памяти рассказом о самоубийстве Сер-
гея Есенина, свидетелем которого стал в гостинице «Англетер».
Если  верить  ему,  то  Есенин  не  хотел  распрощаться  с жизнью,
просто  ему  нравилось  пугать  окружающих  почитателей  и  дру-
зей, и он уже не однажды залезал в петлю, но с таким расчётом,
чтобы  его  из  неё  вовремя  вынули. Но  на  этот  раз «фокус»  не
удался. Те, кто должны были придти к нему в номер, припозда-
ли.  Так  он  и  стоял  в  нелепой  позе,  с  петлёй  на шее,  на  краю
умывальника. И поскользнулся. В последний момент схватился
за  трубу  парового  отопления.  Сколько  провисел  на  ней,  неиз-
вестно, но, вероятно, долго, так как, кожа на ладонях слезла от
горячего  металла  трубы.  Однако,  руки  не  выдержали,  сорвал-
ся…
Крючечников,  по  случайности,  остановился  в «Англетере»
во время командировки, и стал свидетелем событий, развернув-
шихся вокруг этого самоубийства. Всё может быть. 
Несколько лет спустя, в столице Ненецкого округа Нарьян-
Маре,  нам  с  женой  довелось  познакомиться  с  родным  братом
известного  советского  художника Анатолия  Яр-Кравченко. Он
не  был  непосредственным  свидетелем  громкого  самоубийства,
но, видимо, со слов брата, близко общавшегося с другом Есени-
на Николаем Клюевым, описал гибель поэта в злополучной гос-
тинице,  примерно,  так  же,  как  Крючечников.  Младший  Кра-
вченко (приставку  Яр  художник  присовокупил  к  фамилии  по
совету того же Клюева) оказался фанатом Есенина, собирателем 
250
 
историй о нём. Он поведал нам, будто Есенин, находясь в под-
питии, бегал в Париже по крыше дома, где они остановились с
Айседорой Дункан, и грозился броситься вниз. Так что попытки
покончить  с  собой  были  у  него,  по  уверению  Кравченко,  и
раньше. Вернее, это были публичные имитации самоубийства. С
крыши  его  снимала  пожарная  команда.  А  ещё  в  Париже  про-
изошёл такой выразительный инцидент. 
В апартаменты, где находились Есенин с Дункан, заявилась
незваная  почитательница  таланта  поэта,  эмигрантка  из  России.
Сергей в это время плавал в бассейне. Айседора сообщила, что
им нанесла визит графиня Бенкендорф.
-  Проси, -  разрешил  Есенин,  и  вышел  из  бассейна.  Когда
графиня приблизилась, поэт распахнул халат и принялся писать
на почтенную гостью, крича с хохотом:
-  Это  вам  за  вашего  предка!  За  то,  что  он  гнобил  нашего
Александра Сергеевича Пушкина!
Бедная женщина бросилась из залы, но Есенин преследовал
её, продолжая «мстить» за Пушкина.
Мне  почему-то  всегда  хотелось  верить,  что  такое,  прямо
скажем,  не  очень  джентльменское  действо,  произошло  в  дей-
ствительности,  и  великий  поэт  был  отмщён  столь  необычным
способом.
Вот ведь, как получается: вспоминаются не вгиковские лек-
ции,  не  наставления  по  овладению  ремеслом  драматурга,  а  ка-
кие-то привходящие моменты, необязательные историйки. Хотя
был  педагог,  поразивший  наше  воображение  одним,  именно
профессиональным  наблюдением.  Профессор  кафедры  опера-
торского мастерства ВГИК Ю.А.Желябужский был  замечатель-
ным  рассказчиком  и  балагуром. Он  как-то  обронил,  что жизнь
его  однажды  стала  горькой,  но  со  сладким  содержанием. Сту-
денты  удивленно  спросили:  мол, «как  это»? Юрий  Андреевич
пояснил:
- Это когда моя мать Мария Андреева стала женой великого
пролетарского писателя Максима Горького, а я, соответственно,
его пасынком.
Тут  надо  уточнить:  это  был  так  называемый  гражданский
брак, и мать – прима МХАТ Мария Андреева – не стала менять
свою  фамилию,  оставил  фамилию  и  отчество  отца Юрий  Ан-
251
 
дреевич Желябужский.  Сам  себя  он  называл  пионером,  ибо
одним  из  первых  снимал  В.И.Ленина,  делал  первую  совет-
скую  мультипликацию,  был  застрельщиком  использования
звука  в  кино  и  даже  изобрел  собственный  обтюратор Желя-
бужского. Он, поставивший  знаменитый фильм «Коллежский
регистратор», по повести А.Пушкина «Станционный  смотри-
тель»,  с  И.Москвиным (он  же  сорежиссер)  в  главной  роли,
рассказывал  нам,  своим  студентам  немало  интересного.  За-
помнилась  его  эмоциональная  реакция  на  первую  встречу  с
цветной  кинопленкой.  Это  случилось,  когда  уже  вполне  ма-
ститый  кинематографист  работал  над  научно-популярной
лентой «Живопись Репина».
- Едва я увидел, что из-под пальцев царя струится... зеле-
ная кровь, мне стало дурно.
Мэтр  в  тот  момент  от  неожиданности  просто  забыл,  что
красное  в  негативе  превращается  в  зеленое. Между  прочим,
именно от Желябужского я узнал, что репинская картина, ко-
торую  мы  привыкли  обозначать  как «Иван  Грозный  убивает
своего сына», на самом деле носит другое название — «Иван
Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года». Любопытно и
еще  одно  обстоятельство,  связанное  с  этим  полотном:  уже  в
наши  дни,  накануне  нового, 2009  г.,  на  телемарафоне «Имя
Россия» художник Илья Глазунов, считающий и выдвигавший 
первого  русского  царя  символом  нашего  государства,  обви-
нил  своего  тезку Илью  Репина  в  гнусном  поклепе  на Ивана
Грозного  той  картиной. Мол,  царь  никогда  не  убивал  сына.
Напраслину  на  него  возвели  враги  и  злопыхатели,  Репин  в
том числе.
К  сожалению,  общаться  с  этим  оригинальным  мастером
удалось  недолго,  и  года  не  прошло  от  первой  встречи,  как
Юрий Андреевич Желябужский умер.
Вспоминается  один  странный  человек.  Его  согбенную
фигуру можно было видеть в коридоре ВГИК, где располага-
лись сценарно-киноведческие  службы: деканат, кафедры, ка-
бинет кинодраматургии. Если бы распрямить его, то получил-
ся  бы  статный  мужчина,  выше  среднего  роста.  Но  не  было
среди нас счастливца, которому удалось увидеть, как он хоть
на  минуту  вывернулся  из  своего  скрюченного  состояния Он 
252
 
даже не ходил, а робко пробирался по обочине коридора, глу-
боко  опустив  голову и напряжённо  всматриваясь  в  расстила-
ющееся перед ним  пространство. 
Это был доцент кафедры киноведения, кажется, по фами-
лии Зотов. Странность походки объяснялась чудовищной по-
терей  зрения,  что  никак  не  компенсировали  очки  с  толстен-
ными  стёклами.  Он  был  не  только  невероятно  близорук,  но
видел окружающий мир как бы в узкую щель. Когда он разго-
варивал с кем-нибудь, то осторожно поворачивал голову, ста-
раясь поймать лицо собеседника в эту, доступную его глазам
щёлочку.  А  говорил  торопливым  шёпотком,  будто  сообщая
государственную тайну.
Вдруг,  ясным  днём  раздался  его  отчаянный  крик.  Что
случилось? Кто  заставил тишайшего доцента громко  заорать,
призывая на помощь? Оказывается, из коридора убирали ста-
рый  шкаф,  набитый  какими-то,  явно  никому  не  нужными
папками. Шкаф  всем  намозолил  глаза  и  давно  просился  на
свалку. Вот и пришли  за ним  рабочие. Но  взялись,  как  гово-
рится,  криворуко,  стеклянная  дверца  распахнулась,  и  часть
папок вывалилась на пол. Доцент, трусящий мимо, споткнул-
ся об эту груду, взял зачем-то одну из ветхих папок, раскрыл
её,  присмотрелся,  как  мог,  склонив  для  удобства  голову  на
бок, и вдруг издал истошный вопль:
- Остановитесь! Куда вы это несёте?
- Да на помойку, - сообщили работяги. 
- С ума что ли все посходили?! – орал наш доцент, - Это
же Эйзенштейн! 
На крик сбежались из кабинетов сотрудники нашего сце-
нарно-киноведческого факультета. Зотов не зря поднял пани-
ку: в ежедневно обозреваемом всеми, и в то же время, всеми
забытом шкафу хранились собственноручные конспекты лек-
ций великого режиссёра Сергея Эйзенштейна, с его пометка-
ми,  рисунками,  и  куча  других  ценных  архивных  бумаг,  со-
ставляющих историю ВГИК. Полуслепой доцент открыл глаза
на  совершавшееся  преступление:  исторические  бесценные
документы несли на свалку.
За  все  пять  лет,  проведенные  в  институте,  я  услышал
только  ещё  один  подобный  отчаянный  крик  во  вгиковском 
253
 
здании. Мы  компашкой шли  по  коридору,  что-то  громко  об-
суждая.  Внезапно  распахнулась  дверь  аудитории,  с  которой
мы  поравнялись,  из  неё  буквально  выпрыгнул,  словно  пилот
из гоночного болида, седовласый человек и заорал:
- Здесь создаётся искусство! А вам дела до этого нет? – и
заскочил обратно в аудиторию.
Нам,  пристыженным,  осталось  молча  продолжить  путь.
Что-либо обсуждать расхотелось. Человек, призвавший нас к
порядку, был Александр Довженко.
С  другим  классиком  советского  кинематографа,  Михаи-
лом Роммом,  нашему курсу довелось поближе познакомиться
во время совместных занятий со студентами-режиссёрами его
мастерской. Тогда никто из них не проявил себя каким-то об-
разом. Это потом стало ясно, что Ромм собрал и, можно ска-
зать,  огранил,  подобно  ювелиру  самоцветы  русского  кино:
Шукшин,  Тарковский, Митта…  С  нашего  же  курса  никто  в
классики не попал, на нашем курсе ВГИК, видно, решил сде-
лать передышку в кинодраматургии. 
Михаил Ильич  говорил  неожиданные  вещи. Например,  о
кинематографичности произведений Пушкина.
-  У  него  идёт  настоящая  раскадровка  действия.  Бери  и
снимай. Какая великолепная сцена в «Пиковой даме» - сцена
раздевания  графини. Что видит Германн? «Булавки сыпались
около неё», потом упало платье - это прямое указание опера-
тору: не надо показывать полуголую  старуху, дождь булавок
– и всё ясно.
Мастер задал своим ученикам и нам, сценаристам вот что.
В гоголевском  «Тарасе Бульбе» перед казнью Остап воскли-
цает: 
 – «Батька! Где ты? Слышишь ли ты?». «Слышу!» - разда-
ётся в ответ. А дальше написано: «…и весь миллион народа в
одно  время  вздрогнул».  Нам  предлагалось  найти  адекватное
кинематографическое  решение  этому «миллион  народа
вздрогнул».  Творческие  усилия  оказались  неудовлетвори-
тельными. У кого-то вороньё с деревьев разом взлетело, кто-
то написал, что порыв ветра взметнул в небо тучу пыли. Од-
ним  словом,  видимо,  никто  не  сумел  найти  впечатляющее
решение, иначе оно запомнилось бы.   
254
 
ВГИК. Гости
 
Первые  гости,  на  моей  памяти,  посетившие  крыло  нового
здания  ВГИКа,  были  Радж  Капур  и  ослепительно  красивая
Наргис –  герои  популярнейшего  в  Советском  Союзе  фильма
«Бродяга». Любой  мальчишка  тогда  напевал «Абарая-а-а-а». В
день визита, в рамках  Дней Индии в Москве, я не был в инсти-
туте,  но  зато  видел  ролик,  посвящённый  высоким  гостям.  Его
сняли  шустряки  с  операторского  факультета.  В  новый  корпус
тогда вела  со двора так называемая чёрная лестница, а в конце
шла параллельная лестница. Чтобы не ударить в грязь лицом, и
чтобы индийские кинематографисты увидели, в каких комфорт-
ных  условиях  идёт  учёба  для  студентов  и  преподавателей,  на
первом  этаже,  где  располагались  административные  службы,  и
состоялся официальный приём гостей, настелили шикарный ко-
вёр. Его позаимствовали на время у соседей – киностудии имени
Горького. Однако, возникла неожиданная проблема: гости захо-
тели  посетить  все  факультеты,  расположенные  на  разных  эта-
жах. А ковёр один…
И вот ролик. На зрителей, по толстому ковру шагают в кад-
ре ноги, узнаваемо индийских посетителей ВГИКа. Они прохо-
дят, а сзади видны руки, скатывающие шикарный ковёр, а затем
–  расстилающие  его  по  коридору  следующего  этажа.  И  вновь
шагают ноги индусов… Пока делегация поднималась по одной
лестнице,  предмет роскоши перетаскивали по параллельной, и
опять торопливо расстилали для прохода гостей. И так - по всем
четырём  этажам нового  здания. Намаялись,  зато показали ино-
странцам, как Советское государство, родная партия и не менее
родное  правительство  заботятся  о  подрастающем  поколении
кинематографистов,  кидая  им  под  ноги  персидские  ковры!
Правда, всего однажды показанный для всеобщего обозрения на
выпуске институтского устного журнала, этот сатирический ро-
лик куда-то исчез, очевидно, став жертвой цензорского рвения.
Капура и Наргис не только водили по коврам, их привели на
показ  курсовой  работы  актёров  по "Грозе"  Островского.  Роль
Катерины исполняла девушка подлинно  русской  красоты и не-
заурядного таланта. Её игра настолько впечатлила и взволновала
индийскую кинозвезду, что Наргис сняла с себя ожерелье, усы-
255
 
панное драгоценными камнями, и надела на смущённую и рас-
терявшуюся студентку. 
Пожалуй,  все  вгиковцы,  включая  преподавателей  и  админи-
страцию,  побывали  у  неё  в  общежитии,  чтобы  глянуть  на  такой
дорогостоящий подарок. Пусть меня не  заподозрят в преувеличе-
нии: во "всём ВГИКе" того времени - числилось 500 студентов.   
Говорят,  студентка  подумала:  а  вдруг  ограбят... Побоялась
не  столько   того,  что  лишится  драгоценного  ожерелья,  а  из-за
страха  быть  обвинённой  в  утере  государственного  достояния.
Ей какой-то злыдень, хохмы ради что ли, нашептал: такие, мол,
драгоценности необходимо зарегистрировать в Гохране, а лучше
сдать госорганам. С перепуга, что ли, она и сдала ожерелье гос-
ударству, то ли в Гохран, то ли в Оружейную палату. А вот ки-
нокарьера её не задалась.
Посетил ВГИК  тогдашний министр  культуры СССР Нико-
лай Михайлов. Но, можно сказать, - виртуально. Готовилось ин-
ститутское отчётно-выборное комсомольское собрание. К мини-
стру,  которому  стала  подчиняться  отечественная  кинематогра-
фия,  накопилось  немало  острых  вопросов.  Например:  почему
затягивается открытие вгиковской киностудии, где можно было
бы снимать курсовые и дипломные работы? Или: когда талант-
ливые короткометражки наших студентов увидит широкий зри-
тель, когда их пустят во всесоюзный кинопрокат? И т.д., вопро-
сов, проблем – воз. Вот почему Н.Михайлову отправили персо-
нальное приглашение на комсомольский форум.
Министр  на  собрание  не  пришёл,  и  своих  представителей
прислать  не  посчитал  нужным.  Тогда  его  сделали  гостем
насильно:  наши  художники,  во  главе  с Женей Шукаевым (он
потом  стал  знаменит  в  журнале «Крокодил»),  изобразили Ми-
хайлова в стенгазете в виде перепуганного медведя, удирающе-
го  от  студентов. Подпись  гласила: «И  куда же  ты, Михайло(в)
Потапыч, от комсомола драпаешь!». 
Лихое тогда собрание вышло. Студент из мастерской Миха-
ила Илича Ромма Саша Митта заявил, что нас, студентов, стре-
мятся  выращивать  ровненькими,  одинаковыми,  похожими  друг
на друга как ягодки, но обязательно красными ягодками. А что у
них  внутри – не  так  уж и  важно. Громили  лакировщиков, пра-
вящих бал в большом кинематографе. Не стесняясь в выражени-
256
 
ях, предъявляли счёт к тем, кто не давал хода молодёжи во вре-
мя практики на студиях страны, называя поимённо этих «души-
телей» и «непущателей». В актовом зале гремели аплодисменты,
взрывался  хохот,  а  некоторых  из  выступавших  сопровождали
шиканьем  и  даже  дружным  шипением,  выражая  неодобрение
высказанным  мыслям.  Так  подвергся  такому  своеобразному
остракизму студент, обвинивший собравшихся в слюнтяйстве и
детском  лепете.  Он  сказал,  что  видит  всеобщее  увлечение
«деньгой»,  а не идеями  коммунизма. Это был фронтовик,  ком-
мунист, который не получил одобрения зала. Провозгласил, как
бы призывая поддержать его:
- Коммунисты, встаньте! – но никто не встал, хотя в рядах
вгиковцев  были  члены  партии,  и  они,  конечно же,  пришли  на
отчётно-выборное комсомольское собрание.
На  дворе  была  оттепель,  политическая  оттепель,  освобо-
дившая  умы,  в  том  числе  молодые  умы  от  оков  тоталитарной
пропаганды  и  агитации. Мы  слышали,  что  в МГУ  организова-
лось  общество  независимого  изучения марксизма-ленинизма,  в
котором отрицалось доктринёрство и начётничество, царящие в
изучении  общественных  наук   в  вузах.  Волны  свободолюбия
накрыли нас.
Пока шло  это бурное  собрание, бригада  художников быст-
рыми штрихами  набрасывала юмористические  рисунки,  иллю-
стрирующие отдельные, наиболее яркие выступления. И тут же
прилепляли  эти  листы  в  дополнение  к  длиннющей,  чуть  не  на
весь коридор, стенной газете. В перерыве вгиковский комсомол
толпился и гоготал над шаржированным портретом Митты, уто-
пающего в гроздьях рябины с цветочками-личиками, в которых
можно  было  узнать  некоторых  популярных  студентов.  Доста-
лось и мне в этом изорепортаже: меня, как такового там не бы-
ло. Художники проиллюстрировали моё выступление, в котором
я  сетовал,  что нам  в институте не позволяют  взглянуть на мир
широко открытыми  глазами,  а  заставляют  смотреть на окружа-
ющую действительность  как бы в  замочную  скважину, ограни-
ченную  всяческими «табу».  Вот  и  была  нарисована  замочная
скважина, а в ней любопытствующий, выпученный глаз.
Прослышав  о  нашей «километровой»  стенгазете,  во ВГИК
приезжали и фотографировали  её  студенты из  разных  учебных 
257
 
заведений столицы. Главным редактором «Вгиковки» являлся в
ту пору Боря Медовой, со сценарного, фронтовик, очень душев-
ный человек. По его сценарию снят фильм «Карьера Димы Го-
рина», пользовавшийся успехом у зрителей. Я был заместителем
главреда. 
Фото  нашей  газеты  с  карикатурой  на  министра  культуры
обошло, как говорится, всю Москву. Другие представители пар-
тийно-советской верхушки тогдашнего общества ни вживую, ни
виртуально к нам не наведывались. Обходили стороной рассад-
ник крамолы и вольнодумия, каковым слыл наш институт. Зато
сюда заглядывала молодёжь, несущая с собой новое, ещё не об-
катанное  на  широкой  публике  и  не  признанное  официальной
критикой, искусств. 
Явился, почти в полном составе, только-только заявивший о
себе первыми постановками, театр Олега Ефремова, своё назва-
ние «Современник» он получил спустя два года. На сцене наше-
го актового зала они ощущали себя, как дома, это им было осо-
бенно  приятно,  ибо  собственный  дом  они  обрели  значительно
позже. 
В свои дипломные и первые самостоятельные фильмы вги-
ковцевы  приглашали  Владимира  Высоцкого,  песни  которого
уже имели гриф запрещённых на радио, телевидении, в кино. В
одной  картине  бард-изгой  даже  спел,  правда,  песню,  сочинён-
ную не им, к тому же чужим голосом, то есть, его озвучили, как
иностранца.
Кого мы  только не приглашали на  выпуски «Устного жур-
нала». Весь мир увлёкся «снежным человеком», с которым, вро-
де  бы,  чуть  ли  не  нос  к  носу  сталкивались  охотники,  геологи,
грибники. Пригласили и мы учёного для прояснения злободнев-
ного  вопроса.  На  трибуну  вышел  пузатенький  кандидат  есте-
ственных  наук,  в  очках  с  толстыми  стёклами  и  бюрократским
портфелем. Он сказал:
- Моя фамилия Урыссс-сссон, - такого заикания нам ещё не
доводилось слышать, - предметом рассс- сссмотрения, - заикал-
ся он исключительно на одной букве «с», - будет  ссс-снежный
человек.
Послышались  смешки. И  тут  чью-то  голову  из  обществен-
ной  редколлегии «Устного журнала»  осенила  мысль  проиллю-
258
 
стрировать, это учёное сообщение, показавшееся муторно скуч-
ным. Внезапно  за  спиной Урысона,  на  белом фоне  киноэкрана
появился студент режиссёрского факультета Паша Арсенов, го-
лый по пояс. А он был замечательно волосат. Ни дать, ни взять,
снежный человек.
В  зале  захлёбывались от смеха, а несчастный лектор никак
не мог  взять  в  толк,  что же  это  так  развеселило  публику  в  его
вполне  академическом  докладе. Что  бы  ему  оглянуться!  Тогда
он  увидел  бы «снежного  человека»,  существование  которого
наука,  вроде,  отрицала,  прогуливающегося  взад  и  вперёд  по
сцене, с прыжками и ужимками, свойственными, скорее, обезь-
яне. Думаю, кандидат наук Урысон, ни до того дня, ни после, не
имел такого потрясающего успеха. Его провожали громом апло-
дисментов, так и не усвоив из-за хохота, существует ли снежный
человек или нет. 
Во ВГИК заглядывали и зарубежные живые классики миро-
вого кино. Как-то приехал Шарль Спаак,  знаменитый француз-
ский кинодраматург – по его сценариям снято несколько выда-
ющихся  кинокартин.  Нам  он  был  известен  тогда  по  фильмам
«Большая игра» и «Великая иллюзия». А потом и по совместной
советско-французской картине «Нормандия-Неман».   
  Он предложил такую форму общения: вопрос – ответ. Ска-
зано –  сделано.  Вопросов  было  много…  Вот  поднялась  Дая
Смирнова,  недавно  перешедшая  с  актерского  на  сценарный
курс. Старшее поколение, может быть, помнит ее по фильмам о
солдате Иване Бровкине, там она играет Любашу, невесту героя,
роль  которого  исполнил  замечательно  курносый  ЛеонидХари-
тонов. Вострая была девица. 
Она поинтересовалась:
- Каков  творческий метод  господина Спаака? Одни пишут,
стоя за бюро, другие, опускают ноги в тазик с водой… А он?
Переводчица с улыбкой:
- Господин Спаак говорит, что любит писать лежа.
- Надо же,- удивленно заметила Дая, садясь,- я тоже люблю
писать лёжа.      
Сопровождающая  француза  девушка  пересказала  слова
Смирновой гостю, он что-то коротко и энергично ответил, и то-
гда, давясь от смеха, переводчица выпалила:      
259
 
- Шарль Спаак предлагает вам соавторство!
Еще  до  всесоюзной  премьеры  Григорий Александров  при-
вез  свою  новую  работу «Русский  сувенир»  во ВГИК.  Зритель-
ный зал был переполнен, сидели даже на полу в проходах – еще
бы, не каждый день классики лично выставляют на суд студен-
тов  свои  очередные шедевры. Фильм  окончен. Под жиденькие
аплодисменты  на  сцену,  перед  экраном,  вышли  члены  съемоч-
ной группы во главе с самим автором картины (он и режиссер, и
сценарист). 
Длительная  пауза.  Все  ожидают,  кто  же  отважится  начать
обсуждение.  Затянувшееся мучительное молчание прервал  сту-
дент 4-го  курса  сценарного  факультета  Гена Шпаликов.  Тогда
он  еще  не  прославился  фильмами «Я шагаю  по Москве», «За-
става Ильича». Заметно смущаясь, Гена, всё время оглядываясь
на Александрова, как бы извиняясь за резкие суждения, говорил
о  том, что  ему, при огромном уважении  к  классику  советского
кино,  было  стыдно  смотреть  эту  жалкую,  почти  пародийную
картину. Ее не спасли ни отличные актеры (там снимались Лю-
бовь Орлова, Владимир Кадочников, Эраст Гарин, молодой Ва-
лентин  Гафт),  ни  виртуозные  съемки  оператора  Григория  Ай-
зенберга.   
После этой погромной устной рецензии слово взял мэтр. Он
стал подробно и  занудливо перечислять те технические новше-
ства, которые внесены создателями фильма в мировую кинема-
тографию, и  которые,  к  его изумлению,  остались не  замечены,
не оценены по достоинству этой, как он раньше считал, профес-
сиональной аудиторией.
- Так  было  всегда,-  все  больше  заводясь,  выговаривал  нам
Григорий Васильевич,-  каждую мою  ленту  встречали  сперва  в
штыки,  а потом увешивали наградами. А  я привык,- наливаясь
кровью, гремел классик,- идти со своим творчеством  в студен-
ческую  аудиторию,  способную  оценить  свежесть,  новации…   
Надеялся  встретиться  с  юностью,  а  меня  встретили  молодые
старички! – прокричал он под конец.
Зал мертво безмолвствовал, мы почувствовали себя, как бы,
присутствующими то ли на похоронах, то ли на поминках.
Случалось у нас и более удивительное: почти буквально из
могилы встал живой человек. Эта фантасмагория, разыгравшая-
260
 
ся  наяву,  произошла  благодаря  гостям  из  страны Восходящего
Солнца.
Японские кинематографисты, во время дружеского визита в
Москву  высказали  пожелание:  мол,  на  родине  нас  не  поймут,
если мы не отдадим дань великому русскому мастеру, благодаря
гениальному  учебнику  которого «Основы  кинорежиссуры»  все
мы получили профессию,  на фильмах которого воспитывалась
наша  современная   кинематография.  Одним  словом,  просим  в
программу  пребывания  в  столице  СССР,  прекрасно  вами  со-
ставленную,  внести  ещё  один  пункт:  посещение  могилы  Льва
Кулешова.
- Хорошо, мы повезём вас к Кулешову, - согласились те, кто
принимал японскую делегацию.
И отвезли их во ВГИК к преподавателю, ведущему мастер-
скую  будущих  кинорежиссёров, Льву Владимировичу Кулешо-
ву,  живому  и  полному  творческих  сил. «Восставший  из  мерт-
вых» долго беседовал с восторженными и потрясёнными такой
неожиданной для них встречей дорогими гостями.
Скорее, боевой, а не творческой, получилась встреча со сту-
дентами  Литературного  института  имени М.Горького. Органи-
зовал её вездесущий  зав кафедрой физкультуры Беляев, тот са-
мый,  с  которым  договаривался мой  друг Хмельницкий  о  блат-
ном для меня поступлении на экономический факультет ВГИКа,
наплёв ему с три короба о спортивных победах Марка Гаврило-
ва,  якобы,  чемпиона  Калининградской  области.  Надо  отдать
должное  Беляеву,  он  блистательно  организовывал,  чуть  ли  не
ежемесячно  вечера  отдыха  с  физкультурно-спортивным  укло-
ном. Завершались они неизменно просмотром музыкальной ки-
нокартины «Серенада Солнечной долины». Я  её до  кадрика по
сию пору помню.
Спортивные поединки  с  литераторами –  личные и  команд-
ные –  в  тот  знаменательный  вечер,  если не ошибаюсь, оканчи-
вались  для  них,  в  основном плачевно. По  волейболу  у нас  вы-
ступала  очень  сильная  команда  во  главе  с  Толей Мукасеем,  с
операторского. Наши легко обыграли будущих писателей и по-
этов. Та же  участь ждала бы их  волейболисток,  каковых «при-
ложили» бы девушки, возглавляемые Светланой Дружининой с
актёрского, но команду литераторш, умеющих обращаться с мя-
261
 
чом,  гости  не  сумели  набрать. Кстати, Мукасея  и Дружинину,
уже  тогда  ходивших  в  обнимку,  прозвали «Два  капитана».  Те-
перь эту супружескую пару знает весь мир, благодаря телевизи-
онным «Тайнам  дворцовых  переворотов».  Они,  правда,  более
чем  за  полвека  совместной  творческой  и  супружеской  жизни
наснимали и поставили немало замечательных фильмов, а Свет-
лана успела сыграть во многих кинокартинах, например, герои-
ню фильма «Дело было в Пенькове».
С разгромным счётом продули гости и баскетбольный матч.
Не  смог  вытащить  их  и  Роберт  Рождественский. Он  бодро  но-
сился по площадке, вызывая, в общем-то, одобрительные смеш-
ки. Уж  очень  потешно  выглядел  один  из  лидеров молодой  со-
ветской поэзии: этакий квадрат мускулистого тела, с не самыми
прямыми ногами в мире, торчащими из цветастых, «семейных»
трусов. 
Зато  отыгрались  литераторы  на  показательных  боксёрских
поединках. Тут они взяли реванш – во всех встречах одержали
досрочные победы. Мы возлагали серьёзные надежды на Эдика
Кеосаяна, недавно зачисленного к нам сразу на второй курс ре-
жиссёрского, вместе с Элемом Климовым. У Эдика был 1-й раз-
ряд, и бой он повёл чрезвычайно агрессивно, не как показатель-
ный. Очевидно,  захотел, «поставить на место  этих писак», уже
побивших  нескольких  кинематографистов.  Поединок  чуть  не
окончился для него нокаутом. Потом мы узнали, что литераторы
пригласили  друзей  боксёров  с  мастерскими  званиями.  Очень
возмущался Кеосаян.
- Это же настоящий бандитизм! – кричал он.
Не  исключено,  что  его «Неуловимые  мстители»,  победо-
носно сражаясь с кинобандитами, как бы сводили  счёты с «бан-
дитами» вообще, а заодно и с теми, кого обманным путём при-
вели  на  спортивный  вечер  студенты Литературного  института,
обидевшими будущего постановщика фильма - Эдмонда Кеоса-
яна.
 
Познание жизни
 
Для меня,  да и  для некоторых моих  сокурсников изучение
жизни,  сама жизнь  представлялись  неким  непознанным  конти-
262
 
нентом, который нам предстоит открыть, и уже потом изучать. Ра-
зумеется, мы знали, каким образом собирали материал для написа-
ния своих произведений классики мировой литературы. Причём, у
каждого был свой идеал этого «хождения по людям». Мне, напри-
мер,  импонировал  путь  молодого  Максима  Горького.  А  кого-то
привлекала «башня из слоновой кости», которая предполагала от-
каз от злободневности, уход в чистое искусство. Такова амплитуда
настроений. Но  как-то  так получалось,  во  всяком  случае, у меня,
что повседневность казалась постной, обыденной, не заслуживаю-
щей  пера  сценариста,  и  не  годящейся  для  отображения  на  кино-
экране. Этюды, зарисовки – это всё для того, чтобы «набить руку»,
научиться  записывать  собственные чувства и наблюдения. А вот,
собственно  сценарий,  кинодраматургия –  это  нечто  другое,  каче-
ственно выше, глубже, значительнее того, что происходит сиюми-
нутно перед твоими глазами. 
Впрочем, это сейчас я могу разбирать задиристое и бестол-
ковое, а главное – юное своё прошлое. Тогда же я просто жил и
никак не мог додуматься, да и просто понять: об чём же имею я
право  заявить миру, что я такое  знаю, что станет художествен-
ным  открытием  для  окружающих… Временами  казалось –  до-
статочно придумать сюжет, а потом найти слова, образы, и по-
лучится  интересная  драма,  достойная  превратиться  в  кино-
фильм. Вот почему изучение жизни шло своим путём, а литера-
турное сочинительство – своим. 
Чтобы собрать материал для создания первого киноэтюда я
не  стал  далеко  ходить,  отправился  на  раскинувшуюся  рядом  с
институтом  ВДНХ –  Выставку  Достижений  народного  Хозяй-
ства. Там привлекла внимание автоматическая линия по разливу
молока – щёлкает, посверкивает сигнальными лампочками, лен-
та картонной бумаги сворачивается в форме тетраэдера, а внут-
ри пакета волшебным образом уже находится молочко. Во мне,
очевидно, проснулся ребёнок, захотелось понять, как эта линия
действует, кто додумался до технического волшебства. Дай мне
волю,  я бы  залез внутрь  этой линии, всё раскрутил бы, развер-
тел… 
На  стенде  возились  два  молодых  мужика.  Они  оказались
ленинградцами,  с  какого-то (сейчас  уже  не  вспомню) машино-
строительного  завода.  Быстро  нашел  с  ними  общий  язык,  я  по 
263
 
молодости чрезвычайно легко сходился с людьми. Может быть,
сказывался  весёлый  опыт  общения  с  рабочим  классом  в моло-
дёжном  общежитии  строительства  Одесской  ТЭЦ,  где  самому
юному работяге, как я уже писал, было не менее пятидесяти лет.
Мне крупно повезло: именно эти мужики на стенде своими ру-
ками изготовили и собрали чудо-линию по разливу молока. Они
толково рассказали, как создавали её, как она действует. Мне бы
остановить на этом сбор материала. Но, нет, подавай конфликт,
без  которого  не  может  существовать  подлинное  произведение
киноискусства!
- Неужели, - спрашиваю их, - у вас не было столкновений с
конструкторами, изобретателями этого агрегата? 
-  А  какие  могут  быть  столкновения  с  конструкторами? –
удивлены  мои собеседники. - Их дело дать чертежи, наше дело
– всё выполнить по чертежам. Если кой-чего, как говорится, «не
в  лист  легло»,  тут же  сойдёмся,  помаракуем,  найдём  выход. А
вот изобретателей у нас никто не видел. Тут такое дело, - и за-
мялись, явно чего-то не договаривая.
Потом разоткровенничались, мне кажется,  тайна, обладате-
лями которой они стали, тяготила их, они по извечному челове-
ческому  свойству  делиться  с  кем-нибудь  и  горем,  и  радостью,
обрадовались,  что  нашёлся  человек,  кому  можно  довериться.
Этим человеком оказался я. Вот тайна, каковую они хранили.
Изобретатели  чудесной линии по  разливу молока  в пакеты
необычной формы, разумеется, были, да только они не являлись
нашими соотечественниками, да и жили за границей СССР. Не-
которое  время  назад  к  ним,  на  завод,  в  конструкторское  бюро
поступил из очень  серьёзного ведомства объёмный пакет  с фо-
тографиями. На  них  во  всяческих  ракурсах  была  отснята  авто-
матическая линия по разливу молока. Вернее будет сказать, что
отснят  был  тогдашний  советский  министр  торговли  Анастас
Иванович Микоян…  на фоне  этой  самой  линии.  Задание  было
такое:  сделать подобную. Поистине,  задача  для  тульского Лев-
ши.  Поразительно,  что  талантливые  конструкторы  ленинград-
ского  завода  вкупе  с  виртуозами  рабочими  сумели  в  короткий
срок соорудить копию заграничного агрегата, который и у хозя-
ев  этой  технической  новации  ещё  не  пошёл  в  серийное  произ-
водство. Обвинений в элементарном промышленном шпионаже 
264
 
и воровстве чужого изобретения в родном Отечестве не боялись.
Во-первых, мы тогда ещё не подписали Парижскую конвенцию
о  промышленной  собственности,  что,  грубо  говоря,  позволяло
нам безнаказанно разбойничать в этой сфере. Во-вторых, кто-то
всё  же  перестраховался,  и  распорядился  сделать  какое-то «су-
щественное различие» с первоисточником, дескать, мы не воры,
просто  изобрели  по  совпадению  почти  такое  же. Пакеты,  схо-
дящие с ленинградской автоматической линии, получались один
в один с  зарубежными. Но различались по объёму: чужак - по-
лулитровый, наш, голубчик, - помещал 450 гр. молока. Не при-
дерёшься! Мол, идея, как всегда,  витала в воздухе,  а пришла  в
голову и материализовалась почти одновременно за рубежом и у
нас. Никто никогда не догадается, что возможно изготовить ра-
бочие чертежи машины по репортёрским фото пребывания око-
ло неё советского министра.
Анастас  Иванович  прослыл  за  рубежом  большим  любите-
лем  позировать  возле  новинок  машиностроения  для  пищевой
промышленности, которые демонстрировали ему наивные хозя-
ева различных фирм. Сколько же пачек фотоснимков поступило
к нашим конструкторам для изготовления двойников иностран-
ных изобретений?!
О  том,  что Микоян  благоволил  к  новаторам  технического
прогресса,  было  известно  в  среде  изобретателей. Многие  рва-
лись под его опеку, надеясь с помощью всесильного старейшего
члена Политбюро партии большевиков «пробить» придуманные
ими машины. Рассказывали, как  в начале Великой Отечествен-
ной войны к нему прорвался на приём технарь со своим замеча-
тельным предложением: делать конфеты из обычных древесных
опилок. В условиях, когда и плантации сахарной свёклы и саха-
ропроизводящие  предприятия  были  оккупированы  гитлеровца-
ми, такой продукт мог крепко помочь стране. Изобретатель для
пущей  убедительности  принёс  коробку,  изготовленных  им  по
собственной технологии этих самых конфет из опилок. Пока он
дотошно  излагал  сущность  новации,  способ  производства  ла-
комства, Микоян, в задумчивости, пробовал необычные конфет-
ки.
-  Ну,  что  ж, -  сказал  Анастас  Иванович, -  Вы  придумали
очень  полезный  и  нужный  продукт  для  советских  людей.  Ду-
265
 
маю,  товарищам  из  Политбюро  ЦК  ВКП(б)  понравятся  Ваши
конфетки, как они понравились мне.
И тут обнаружилось, что Микоян, сам того не замечая, съел
все принесённые конфеты. От изготовленной изобретателем ку-
старным образом небольшой партии конфет не осталось ни од-
ной – остальные ранее съели различные чиновники, через кото-
рых новатор пробивался к Микояну.
- На изготовление  у меня  ушёл почти  год, -  чуть не плача
сказал несчастный изобретатель. 
За  неимением «предмета  обсуждения»  изобретение  до  са-
мой высокой в стране инстанции не дошло. Советские люди так
и не попробовали замечательно вкусные конфеты из опилок.
Нынешние  киношники,  возможно,  вцепились  бы  в «жаре-
ную» историю с министром-промышленным шпионом. Но в 50-
х  годах прошлого  столетия  в Стране Советов подобный  сюжет
можно было изложить громким шёпотом разве что на кухне. И,
разумеется, не на коммунальной, где много посторонних ушей.
Я написал, после посещения  ВДНХ, беззубый сценарный этюд,
со  стандартным  научно-популярным  изложением  создания  на
машиностроительном  заводе Ленинграда автоматической моло-
коразливочной линии.
После 1-го курса нас разослали по разным городам на прак-
тику. В  чём  она  заключалась? Наблюдать жизнь  и  вести  днев-
ник. Моя группа попала в Липецк. Изучать предлагалось жизнь
рабочего  класса  на Липецком  тракторном  заводе. Нас  любезно
пригласили  на  заводскую  летучку.  Ничего  отличного  от  того,
что  я  раньше  видел  на  других  предприятиях,  будучи  внештат-
ным корреспондентом «Калининградского комсомольца», у ли-
пецких  тракторостроителей  не  произошло.  Начальники  цехов,
сидевшие  за длинным  столом в директорском кабинете, пооче-
рёдно  вставали  и  кратко  говорили  о  том,  что  сделано  для  вы-
полнения  производственного  плана,  и  о  том,  что  неплохо  бы
кое-что получить, чтобы его выполнить в срок или перевыпол-
нить.  Эта,  довольно  скучная  для  молодых  кинодраматургов
процедура тянулась довольно долго и была как бы единообраз-
ной, разве что сменялись номера цехов, цифры, названия выпус-
каемой продукции и потребных материалов. Наконец, директор
завода,  до  этого  вызывавший  начальников  цехов  сидя,  встал  и 
266
 
почтительно предоставил слово начальнику цеха №1. А тот, не
вставая, принялся, безо всякого вступления, перечислять, что не
додали в определённые сроки цеха-смежники. Мало того, ранее
речи  на  заводской  летучке  протоколировались  секретаршей,  а
теперь сам директор опустился в своё кресло и стал кропотливо
записывать  претензии  руководителя  загадочного  цеха.  Делали
записи  и  начальники  тех  цехов,  которые,  как  следовало  из  до-
клада выступавшего, срывали выполнение плана.
«Кто  это  такой?» -  недоумевали мы. И  нам  разъяснили  по
большому секрету: цех №1 напрямую подчиняется Средмашу и
Министерству  обороны. Он  выпускает  танки,  а  по  занимаемой
территория он в несколько раз больше остального производства,
которое,  в  общем-то,  является  как  бы  придатком  этого  броне-
танкового монстра. Вот почему директор завода тянется на вы-
тяжку перед начальником цеха, кстати, по званию, генерала.
Липецк  город пыльный,  в летнюю жару лучше не  высовы-
ваться из дома. Мы и отсиживались в душных номерах гостини-
цы. Потом решили окунуться в речку, но местные посоветовали
прогуляться на «Горячку». Это ещё что такое?
Представьте  себе  крутой  глинистый  обрыв, метров 7-8  вы-
сотой, из его толщи высовывается чёрная труба, диаметром где-
то  около  двух метров,  а  из  неё  падает  в мутный  пруд  горячий
ручеёк. В пруду над водой торчат головы людей. Тут и старики,
и старушки, и люди среднего возраста, и молодёжь, и даже ма-
лолетки.  Это «Горячка»,  по  твёрдому  убеждению  местного
населения, чудесный водоём, принимая ванны в котором, можно
избавиться  чуть  ли  не  от  любой  хвори.  Внимание  привлекали
русоголовые девушки, погружённые по  горло в целебной воде.
Они, говорят, вошли в пруд нагишом, и, естественно, будут вы-
ходить на берег в том же первозданном виде. Подле противопо-
ложного  берега  торчат  головы  курчавых  кавказцев,  они жадно
всматриваются в русых липецких русалок, явно дожидаясь, ко-
гда они, явятся перед ними во всей  своей обнажённой красоте,
подобно богине любви Афродите, рождённой из пены морской. 
Мы этого зрелища дожидаться не стали, тем более, что зна-
ющие  люди  подсказали:  никакой «обнажёнки»  увидеть  не
удастся,  ибо  премудрые  девицы  покидают  купель  в  глубокой
темноте, подгадывая свои купания к безлунным ночам. 
267
 
Другие умные люди разъяснили, что никакой целебности в
воде «Горячки» быть не может. Этот ручеёк вытекает по трубам
из  резервуаров  Новолипецкого  металлургического  комбината,
где проделывают всяческие манипуляции с металлом, закаливая,
охлаждая его водой.
Я решил изучать жизнь, используя уже проторенную тропу.
Пошёл  в  редакцию  областной  партийной  газеты «Ленинское
знамя», да и напросился в качестве корреспондента. Меня суну-
ли в отдел культуры и быта. Его зав, громоздкая дама в кудель-
ках с оглушительной фамилией Громыко, почему-то несказанно
обрадовалась появлению юного сотрудника. Причина её радости
раскрылась через пару дней, когда она, по собственному увере-
нию,  убедилась,  что  новичок  уверенно  держит  в  руке  перо,  и
разбирается в журналистике. 
- Теперь я могу спокойно уйти на две недели в отпуск, - ска-
зала она.
Ещё не простыл след отпускницы, а главный редактор газе-
ты направил  в наш  отдел  студентов факультета журналистики:
парня из ЛГУ и двух девушек из МГУ. Интересно, что вся трои-
ца  была на последнем курсе, и поездка в липецкую газету счи-
талась  у  них  преддипломной  практикой.  Каково  мне,  перво-
курснику, пришлось, чисто психологически управлять  этими,  в
общем-то  уже  взрослыми,  сложившимися  людьми!  С  парнем
проблем не возникло, он в первый же день умотал на какой-то
им же выбранный объект, очень быстро и качественно отписал-
ся, и вновь исчез. Девицы же доставили немало хлопот. Дня три
они  собирали  материал  для  статьи,  затем  родили  вдвоём  кро-
хотную заметульку. Написана она была безграмотно – и с точки
зрения русского языка, и с точки зрения требований к газетным
материалам. Чему их учили в МГУ? Я почеркал  заметку, пона-
ставил вопросов и отдал девицам. Довольно долго они, как сами
заявили, «перерабатывали статью». То, что девицы сотворили с
заметулькой, не поддавалось описанию. 
-  Что  вам  надо  от  газеты? –  возопил  я  в  отчаянии,  когда
увидел, что никакая правка их материал не спасёт.
Они,  чуть  не  плача,  пробормотали,  что  их  вполне  устроит
справка о полноценном и добросовестном прохождении практи-
ки,  и  хотя  бы  одна  опубликованная  в  газете  заметка.  Главный 
268
 
редактор,  выслушав  меня,  с  лёгким  сердцем  выдал  им  требуе-
мую  справку –  ведь  сии,  так  называемые,  журналистки  в  Ли-
пецк,  слава  Богу,  не  распределятся,  скорее  всего,  получив  ди-
плом, выскочат замуж. 
Пришлось (грешен) сварганить заметульку за их подписями.
Она была напечатана. Счастливые от такого поворота дел моск-
вички, к всеобщему редакционному удовольствию, улепетнули. 
А  я  принялся  мотаться  по  командировкам  в  глухие  углы
Липецкой  области. Однажды  прилепился  к  сельскому  киноме-
ханику, у которого график работы направлен на износ аппарату-
ры и человеческого организма. Прокрутил фильм в клубе - по-
езжай в соседнюю деревню, затем в следующую. Единственная
награда  в  такой  работёнке -  искренность  восприятия  экранных
страстей  деревенской  аудиторией,  её  наивная  вера  в  правди-
вость происходящего на экране. Случалось, поверьте, что в ки-
ношных  злодеев  из  зала швыряли  огрызками  яблок. О  лучшем
признании мастерам киноискусства и не мечталось.
В  городе Грязи наткнулся на прелестное название: Грязин-
ская  бубличная артель инвалидов имени А.С.Пушкина. Нароч-
но не придумаешь!
Чего  я  искал  в  окружающей  действительности,  теперь,  на
большом  временном  удалении  от юности,  мне  уже  непонятно.
Догадываюсь,  что  надеялся  увидеть  яркие  человеческие  харак-
теры,  острые  сюжетные  повороты.  Но  ни  того,  ни  другого,  с
точки  зрения  моего  юношеского   максимализма,  встречать  не
посчастливилось.  Всё  текло  в  обыденном  русле  привычных
будней. Приходилось, можно сказать,  судорожно всматриваться
в  людей  и  события,  происходящие  вокруг,  чтобы  углядеть  не-
что, достойное драматургии. При невероятной стеснительности,
я, надо признаться, обладал гипертрофированным самомнением.
Это  надо же  додуматься  в  дневнике,  который  вёл  урывками  в
разрозненных  блокнотах,  на  случайных  листках,  записать   та-
кую  чудовищно   высокомерную  мысль: «получается  хуже  До-
стоевского? Не берись за перо!».
 Выдумывать  парадоксы  нравилось,  говорить  афоризмами
считалось нормой общения, всё  это – вгиковский дух,  язык  ге-
ниев и властителей дум и чаяний народных. Не надо  забывать,
что моё поколение получало путёвку в жизнь, выходило на про-
269
 
фессиональный путь в кинематографе под высоким званием ше-
стидесятников. Совсем неважно при  этом,  кто  каких  высот  до-
стиг на избранном поприще. Как всегда: у кого-то грудь в кре-
стах, а чья-то голова в кустах.
А  сама  жизнь  плотно  окружала  нас,  просилась  быть  запе-
чатлённой на бумаге, на экране. Хотя призрачный и удивитель-
ный  мир  кино  манил,  затягивал,  и  какого  кино!  Мы  ведь  по
учебному курсу обязаны были смотреть всю мировую классику.
Удавалось познакомиться даже с фильмами, недоступными про-
стому зрителю. Так, считайте, «из-под полы» Михаил Ромм по-
казал нам на «Мосфильме» не только запрещённую в своё время
постановлением  партии,  осуждённую  самим Сталиным 2-ю  се-
рию «Ивана Грозного» в полном объёме, но и фрагменты неза-
конченной 3-й серии. Директор ВГИК Николай Лебедев сделал
студентам  невероятно  ценный  подарок,  вернее,  поделился  по-
дарком, преподнесённым ему Французской Синематекой, и при-
везённым им из Парижа. Это была лента Чарльза Спенсера Чап-
лина «Великий диктатор». И по  этому фильму прошлась  тяжё-
лая  рука  отца  всех  народов:  посмотрев  его,  когда  уже  гремела
Вторая Мировая война, но действовал договор о дружбе между
Гермпнией  и  СССР,  Иосиф  Виссарионович  решил,  что  такой
фильм  не  нужен  советскому  зрителю.  Можно  только  догады-
ваться, что Сталин-диктатор не мог допустить осмеяния другого
диктатора,  пародирующего  Гитлера.  Эта  картина  так  и  не  по-
явилась в советском прокате.
Жизнь стучалась ко мне в душу и в сердце, а в голову лезли
только ситуации, порождённые просмотренными фильмами, как
это  сейчас  модно  называть,  ремейки.  Поглядев  прекрасный
фильм, с Тото в главной роли, «Полицейские и воры», придумал
для  курсовой  вот  какой  сюжет. В  перерыве между  съёмками  у
киношного вора, исполняемого Тото,  подлинный воришка спёр
из  кармана  бумажник.  Артист  ловит  его  и  отчитывает:  мол,  я
ворую, потому что мне необходимо кормить семью, а ты – зачем
это делаешь? А  тот отвечает, что у него  тоже большая  семья –
братья, сёстры, которую родители не в силах прокормить.
Непридуманные  истории  были  куда  ярче,  но  я  был  слеп  и
глух к ним, Десятая муза всё заслонила, её законы формировали
вкус и подходы к явлениям жизни.   
270
 
На  зимние  каникулы  поехал  в  Кутаиси.  Туда  перебралась
мама с детьми – Верочкой и Валеркой. Бронхиальная астма, раз-
вившаяся после того, как её боднула наша корова Милка, гнала
маму по  стране  в поисках  климата,  где  бы  эта  коварная и  бес-
пощадная  болезнь  хоть  немного  отступила. Таким местом  ока-
зался  город  Кутаиси,  расположенный  на  высоте  в 300  метров
над уровнем моря и с жарким климатом. Мама устроилась рабо-
тать в столовой горного села Цагери, в 90 километрах от Кутаи-
си.  Уезжала  туда  на  неделю,  оставляя  детей  под  присмотром
подруги.
И  вот мы  едем  на «уазике»  по  серпантину  горной  дороги.
Слева – уходят в небо отвесные скалы, справа – обрыв в бездну,
по дну которой течёт речушка. Навстречу, грозно гудя, вылета-
ют из-за бесчисленных поворотов мощные самосвалы, водитель
едва успевает увернуться от очередной встречной машины, сдав
на пятачок-отстойник. Один самосвал всё-таки зацепил нас, вы-
рвав клок брезента и сломав дюралюминиевую стойку. Грузин-
водитель вылез наружу, поцокал языком.
- Эти бандиты из Ланджаури-ГЭС  маму родную  задавят и
даже  не  остановятся, -  в  сердцах  сказал  он,  кое-как  выправляя
обломанную стойку.
«Бандиты»  на  самосвалах,  естественно,  не  грузины,  они
пришлые, обслуживают строительство гидроэлектростанции на
высокогорной речке Ланджаури. Носятся по узким горным до-
рогам с сумасшедшей скоростью, не соблюдая никаких дорож-
ных  правил,  ни  гаишных,  ни  человеческих,  опирающихся  на
здравый  смысл.  Результаты  этих,  по-  настоящему  смертель-
ных, гонок мы увидели, когда вынужденно вышли из «уазика»
на  площадку  отстоя.  Под  обрывом  покоились  останки  разби-
тых машин. Наши попутчицы, грузинки, замотанные в платки,
ахали  и  возбуждённо  переговаривались  на  своём  гортанном
языке. Мама,  уже  немного  понимавшая  грузинский,  пояснила
мне, что они очень переживают  за матерей и детей погибших
шоферов.
Где-то в середине пути мы остановились в деревеньке Тви-
ши  передохнуть  и  перекусить.  Я  решил  сдобрить  трапезу  бу-
тылкой вина, благо, что марку «Твиши» пробовал на «пьяном»
базаре  в  Кутаиси,  и  по  достоинству  оценил  это  вкусное  полу-
271
 
сладкое вино. А тут выпала невероятная удача: выпить «Твиши»
в  деревне,  давшей  имя  этому  замечательному  напитку. Попро-
сил  продавщицу в винном погребке принести бутылку местного
вина. Она  принесла. В  этот момент  к нам присоединилась моя
мама. 
- Сынок, ты что там покупаешь?
Хозяин погребка (в Грузии не говорили директор, заведую-
щий, управляющий, только «хозяин») завопил, будто его ущип-
нули или ошпарили:
- Гамарджоба, генацвале! Ания, это твой швили? – и тут же,
без перехода обрушился на продавщицу. – Ты что, дурра глупая,
суёшь сыну дорогой Ании эту мочу?
Он вырвал у меня из рук купленное вино, пропал в повале и
вскоре появился. Сияющий, будто выиграл в лотерею «Победу»,
протянул мне пыльную, запаутиненную бутылку «Твиши»:
- Вот это пей, это настоящий «Твиши», дорогой. Это можно
и на свадьбе, и на похоронах, не стыдно будет.
Я постепенно привыкал к гиперболизму грузин. Обыденное,
а  то и просто ничего не  значащее   событие  они  умели превра-
щать  в  драму,  комедию,  трагедию,  будто  происходящие  на
сцене древнегреческого театра. Эта чисто национальная особен-
ность грузинского характера, видеть всё в преувеличенном виде,
пришлась по вкусу маме. Она с детства была склонна к сказоч-
ному, мифологическому  восприятию мира. Соответственно  из-
лагала  те или иные  события. Слушая её рассказы о прошлом и
настоящем, я держал в уме старый еврейский анекдот.
Еврей-сват пришёл к ребе:
- Слушайте, ребе. Я так перехваливал невест, что мне пере-
стали верить.
- Что ты хочешь от меня?
- Давайте, будем сватать вместе. Я буду говорить, какая она,
невеста,  а  вы  всё  немного  преувеличивайте.  К  вам  доверие,  а
грех на мне. Плату делим пополам.
Пошли. Сват говорит:
- Вы знаете, невеста такая симпатичная.
Ребе:
- Просто красавица.
Сват: 
272
 
- И такая рукодельница.
Ребе:
- Просто золотые ручки.
Сват чувствует, что опять получается перебор, и решил по-
править дело:
- Но знаете, у неё есть маленький недостаточек – на самом
темечке головки маленькая болечка…
- Маленькая болечка?! – подхватывает  ребе, - да  она  вся  в
струпьях!
Находясь на грузинской  земле, я постоянно ощущал волны
доброжелательности, исходящие от  любого, даже  случайно по-
встречавшегося  человека.  Пришлось  усвоить,  что  для  грузина
понятия «незнакомец, чужак» - это что-то враждебное, а любой
гость в доме сходу становится близким и родным. Мама в такой
атмосфере  буквально  растворилась,  совершенно  огрузинилась.
Так же от восторга перед чем-нибудь цокала языком, для выра-
жения ужаса или недоумения выпучивала свои красивые  глаза.
Чтобы собеседник проникся сознанием, как  ему сочувствуют и
доверяют, восклицала, с ясным кавказским акцентом:
- Нэт, что ты гаварышь?!
Это  напоминало  обычное  обращение  глубоко  русского  к
глубоко китайскому гражданину:
- Моя твоя понимает?
Наконец, мы добрались в сумерках до районного центра Цаге-
ри.  Ничего  об  этом  селении  не  могу  сказать,  за  несколько  дней
пребывания там я не вылезал из грузинских застолий. Начало по-
ложил  шеф-повар  столовой,  где  работала  моя  мама.  Грузный,
краснолицый, безусый  он походил на оживший гардероб. Его раз-
машистые, по-братски дружеские похлопывания грозили поломкой
костей. Он уверенно заявил, отбив мои плечи:
- Ти голодная, по глазам вижу. Соус будешь кушать? – уда-
рение в последнем слове он делал на последнем слоге. 
«Вот тебе и хвалёное грузинское хлебосольство, - подумал я
с  горьким  разочарованием, -  что  ж,  придётся,  вместо  мясного
блюда, обойтись одним соусом к нему».
- Буду, - буркнул я.
Через  некоторое  время  он  принёс  и  поставил  передо мной
тарелку, нагружённую – иначе не скажешь – нагружённую  ту-
273
 
шёной  картошкой  с  мясом. Когда  он  присел  напротив,  я  из-за
этого  мясного  террикона  видел  его  только  выше  подбородка.
Знай,  скептик  московский (так  называла  мама  недоверчивых
людей) и помни, что такое «соус» по-грузински! 
Цагерская столовая, скорее, напоминала ресторан. Довольно
обширное помещение было уставлено столиками на четверых с
белыми  скатертями. Некоторые  столики  были  сдвинуты  и  там,
на удивление, не очень шумно бражничали большие компании.
Мама  пояснила,  что  это  гуляют  сваны -  горцы,  народ,  по  пре-
имуществу,  тихий,  в  отличие  от  своих  собратьев,  живущих  в
долинных  частях  страны.  Грузины  ведь,  едва  пригубив  вина,
принимаются  за  свои  гортанные невероятно  громкие, но и кра-
сивые  песнопения.  Пьющих  сванов  довелось  немало  видеть,  а
поющих – нет.
Как-то мне было почтительно доложено, что со мной жела-
ют  познакомиться  сам  прокурор  района  и  сам  председатель
райисполкома. Скажу прямо, весть не обрадовала. Хоть и сооб-
щил  её в благословенной  столовой шеф-повар, накануне кляв-
шийся, что он уже мой закадычный друг. Мне это не только не
понравилось,  да,  что  там,  я  насторожился,  словно  преступник,
обнаруживший  за  собой  слежку.  Зачем  прокурор? Одним  сло-
вом: «Когда вещички собирать? Куда прикажите топать?». 
- Зачем ходить не надо! – заверил сияющий шеф-повар, - Он
сам к тебе будет!
Мне  уже  не  надо  было  пояснять,  что «он»  может  быть  и
женщина, и любое количество людей. А словосочетание «к тебе
будет» означает – придёт, приедет, приплывёт, прилетит к тебе.
Никаких  грехов,  заслуживающих  уголовного  наказания,  вроде
бы,  я  за  собой не помнил, однако  слегка  заволновался,  когда  к
моему  столику  приблизились  эти местные  властители. Оба  не-
высокого  росточка, моложавые,  неопределённого  возраста, мо-
жет,  им  лет  по35-40,  а может,  и  под  сто. У  горцев  определить
возраст  трудно. Прокурор жилистый  и  сухопарый,  с  усталыми
глазами, будто только сейчас закончил тяжёлую обвинительную
речь. Председатель  райисполкома  полноватый,  с мягкими  дви-
жениями массажиста. Оба приветливо улыбаются, оба  говорят,
как они счастливы познакомиться со «стюдентом из самой сто-
лицы нашей Родины, города Москвы». Через пару минут на сто-
274
 
лике  высился Эверест  закусок, фруктов,  вин,  и  пошло-поехало
красноречивое  и  многоречивое,  красивое  грузинское  застолье.
На их цветистые тосты я, уже кое-как приноровившись к манере
кавказского тамады, отвечал так же торжественно, вычурно и с
несусветным  преувеличением  достоинств  присутствующих  на
этом пиршестве. В какой-то миг заметил, что мои собутыльники
загадочно помаргивают. Им явно чего-то не хватало или что-то
хотелось  сказать,  но  не  позволяла  это  произнести  воспитан-
ность. Наконец, более решительный прокурор осторожно спро-
сил:
- А что, дарагой Марк Иванович, как в Москве относятся к
нашему вождю Иосифу Виссарионовичу Сталину?
Ещё не прошёл ХХ-й съезд партии, на котором развенчали
культ личности, Сталин ещё лежал в мавзолее на Красной пло-
щади рядом с Лениным. Но уже выпустили из лагерей полити-
ческих  заключённых,  расстреляли  Берия,  демонтировали  ре-
прессивный аппарат, и поползли слухи об ужасах прежнего ре-
жима, освящённого сталинским правопорядком. Видимо, слухи
эти доползли и сюда, в горную страну Сванетию.
-  Уважительно  относятся, -  сказал  я,  ничуть  не  покривив
душой, ибо ещё не представлял всей сложности периода, когда
во  главе первого  в мире  государства  рабочих и  крестьян  стоял
мудрый и всезнающий вождь и учитель. Чувствуете, как трафа-
ретно  заговорил  воспитанник  комсомола,  верный  помощник
партии? Не хочу брехать, Сталин для меня тогда не потерял сво-
его ореола.
Застолье  продолжилось  в  атмосфере  любви  и  понимания
друг  друга,  вскоре  мы  достигли  такого  блаженного  состояния,
когда тебя охватывает страстное желание обнять весь мир, рас-
целовать всё человечество.
Утром мама, с трудом добудившись, удовлетворённо сказа-
ла:
- Сыночек, как ты чудесно пел с ними! И откуда ты так хо-
рошо знаешь грузинские песни? Вы втроём гуляли по Цагери и
так замечательно пели, что никто не спал. Знаешь, сынок, у тебя
произношение не хуже, чем у меня.
Никак не мог  её  убедить,  что по-грузински  знаю  всего не-
сколько обиходных слов. Она лишь твердила:   
275
 
- Я  всегда  верила,  что  у  тебя  большие  способности  к  язы-
кам. Весь ты в этом в меня. 
На  самом  деле, мама,  в  отличие  от меня,  действительно,
была  настоящим  полиглотом. Она    говорила  по-русски,  по-
белорусски,  по-польски,  по-украински,  по-немецки,  по-
грузински,  и,  наконец,  на  родном  языке  идиш. Но,  надо  всё
же   отметить,  что  по  проскальзывавшим  признаниям  знако-
мых и друзей, с кем она общалась на их родном языке, владе-
ла она каждым из этих инструментов не совсем грамотно, пу-
тала слова, искажала их до неузнаваемости. Но это ничуть не
умаляло  достоинств  полиглота.  А  грузины,  непременно  вос-
торженно  цокали  языками  и  громко  выражали  одобрение  её
познаниям:
- Ания, ты совсем как грузинка!
Главным было то, что, хоть её не всегда понимали, зато она
прекрасно понимала всех. К ней постоянно обращались за сове-
том даже незнакомые люди, прослышавшие краем уха о мудро-
сти «этой русской калбатоно», то есть, уважаемой женщины.
Каникулы мои подходили к концу, а на Сванетию обруши-
лась снежная буря. Все жители Цагери, с которыми я успел по-
дружиться, привыкшие к таким сюрпризам погоды, успокаивали
меня,  мол,  такая  буря  долго  не  продержится. Обычно,  два-три
дня, ну, на худой конец, две-три недели, самое большее – до ап-
реля.  Ничего  себе,  подарочек:   остаться  в  горах  до  середины
весны!  Я  занервничал,  ведь  необходимо  иметь  какое-то  доку-
ментальное  подтверждение  того,  что  я  прогулял  занятия  в  ин-
ституте не по разгильдяйству. Добродушный председатель рай-
совета сказал:
- Нэт ничего простого! – и выдал мне официальную справ-
ку, заверенную его подписью и печатью.
Я долго хранил этот замечательный документ, и показывал
при  случае,  когда  хотелось поднять настроение. На  листочке  в
клеточку,  вырванном  из  ученической  тетрадки,  был,  такой
текст,  написанный  твёрдой  рукой  председателя: «Справка. Ви-
дана Гавриловой Марке Иванович она не мог выйти из Цагери
снег буря мешал дороги нет до 01.04.1955 г. когда снег растает».
Жаль,  справка  эта  за  давностью  утеряна,  иначе  вы  убедились,
что я сильно поправил её, ибо в первозданном виде она воспри-
276
 
нималась,  как  издевательство  над  языком,  документом  и  здра-
вым смыслом.
С  трудом  сдерживая  смех,  я  поблагодарил  своего  друга  и
собутыльника  за  столь  ценную  бумагу,  но  заметил,  что  такой
длительный срок, наверное, не надо было указывать, так как, по-
видимому, мы с мамой через день-два постараемся вырваться из
снежного плена. 
- Сколько тибе надо, столько укажешь,  - весело заверил ме-
ня председатель, - там цифирки легко поправляются.
Радужная перспектива куковать здесь до глубокой весны не
вдохновляла. Надо было как-то выбираться из объятий сванско-
го гостеприимства. Машины – ни в Кутаиси, ни сюда, в Цагери
– не ходили. Дороги занесло. Мама разведала, что горное шоссе
снизу пробивают бульдозеры, сбрасывая сугробы в ущелье. Уже
добрались до Орбели, а в это село есть короткий путь через пе-
ревал. В другое время года им пользуются, но сейчас храбрецов
нет. Сейчас,  когда  в  любой момент может  рвануть шквальный
ветер, он легко сметёт всё, что попадётся ему на пути. 
Грозная опасность нас не остановила. Мама, видать, вспом-
нила  крутые  переходы  в  скалах  Памира,  я  вообще  отличался
авантюрным  характером,  и  любил  лезть  на  рожон.  По  совету
горцев мы приобрели в местной лавке резиновые сапоги и бай-
ковые портянки.
-  Ти  с  ума  сошёл! –  кричал  на  маму  шеф-повар,  узнав  о
намерении  идти  через  перевал. -  Тебя  сдует,  как  цветочек,  ни
один косточек не соберёшь!
Ему  вторили  и  другие  здравомыслящие  цагерцы. Нашу  за-
тею считали безумием, ведь никто не отваживался идти  сейчас
через перевал.
- Не слушай их, сынок, - сказала мама, - кто-то ведь пробил
дорогу, так чем мы хуже их?! 
Ранним утром било яркое солнце, на небе – ни облачка, воз-
дух неподвижен. Мы двинулись в путь. Нас провожали, словно,
идущих на верную героическую гибель камикадзе. За околицей
начался ещё не очень крутой подъём в  гору. Больше никогда в
жизни не довелось видеть такого удивительного пейзажа. Узкая
тропа пролегала меж высоких – иногда выше головы и нигде не
ниже  пояса –  сугробов  слежавшегося  снега.  Вокруг,  теряясь  в 
277
 
дымке,  расстилалось  сверкающее  под  солнечными  лучами
снежное  полотно. Смелые  люди  пробили  эту  туннелеобразную
дорогу. Подниматься приходилось беспрерывно вверх, а воздух
здесь,  как  ни  как,  разряжённый,  дух  захватывает.   Через  не-
большие  промежутки  пути  прямо  в  стенах  сугробов  заботливо
обустроены удобные сидения. Отдыхаем, я смотрю на спутницу:
как  там  она  со  своей  астмой? Пока  держится молодцом. Нако-
нец,  выходим  на  плоскогорье  перевала.  Тропа  раздваивается –
это неприятная неожиданность. Никакого камня,  где, как в бы-
линах указывается, что с тобой станется, если пойдёшь направо,
налево, разумеется, нет. Но в стороне от  тропы чернеет домик.
Иду туда. Собачонка у порога не гавкает, а внимательно, и как
мне показалось, доброжелательно смотрит на меня. Протягиваю
руку, чтобы потрепать её за холку, и, таким образом  закрепить
добрососедские  отношения. Собачонка  тотчас  тяпает  за  палец.
Забыл  я,  поговорку: «не  страшись  собаки,  которая  лает,  стра-
шись той, что молчит и кусает».
Постучал. Дверь открыл грузин с сединой в курчавых воло-
сах. Я показал ему окровавленный палец. Он что-то крикнул, из
полумрака  на  солнечный  свет,  бьющий  сквозь  подслеповатое
окошко, выплыла, иначе не скажешь, грузинская красавица. Она
принесла бутыль с прозрачной жидкостью. Судя по резкому за-
паху,  это  была  чача. Я  подумал: «Неужели  они  решили  задоб-
рить  укушенного  русского  стаканом  виноградного  самогона?
Как это похоже на кавказские ухватки». Красавица взяла меня за
руку и облила её чачей. Затем оторвала от куска материи узкий
лоскут и завязала моё не такое уж смертельное ранение. И ушла,
даже  не  подняв  на  меня  свои  огромные  и  тяжелые,  лучистые
глаза, утопающие в длиннющих ресницах,  глядя куда-то в  сто-
рону.  Её муж,  слушал,  как  я  бормотал  все  известные мне  гру-
зинские  слова  вперемежку  с  русскими,  и молчал. Помогая же-
стами, я попытался объяснить, что нам хотелось бы знать, какая
дорога ведёт в Орбели. Удивительно, но, кажется, он понял, во
имя  чего  этот  странный  русский  очкарик  уродует  грузинский
язык и отчаянно жестикулирует. Вышел из дома и махнул в сто-
рону одной из троп, вымолвив  единственное, различимое слово
из произнесённой мною белеберды - Орбели. 
278
 
Собачонка-стерва,  облизывалась,  и  провожала  меня  взгля-
дом, полным обожания и благодарности. Видно, давненько в неё
не тыкали пальцем с такой вкусной кровью.
Пройти нам пришлось, всего ничего, несколько километров,
но в желанное село Орбели мы вошли в сумерках. Легко нашли
дом, где жили то ли  родственники, то ли кунаки маминого шеф-
повара. Это  были  старики. Возможно,  сухому  с  быстрыми жи-
листыми  руками  горцу исполнилось,  как  говорится,  в  обед  сто
лет. По-русски  они,  может  быть,  и  понимали,  но  не  говорили.
Мама по-грузински объяснила, откуда мы пришли, и  кто нас  к
ним  направил.  Сомневаюсь,  что  они  разобрались  во  всём,  что
излагала  им  мама,  несомненно  лишь  то,  что  название  Цагери
вызвало  у  них  восхищение,  смешанное  со  священным  ужасом.
Приготавливая горячие ножные ванны для дорогих гостей и от-
важных путешественников, они поматывали головами и цокали
языками.  Потом  нас  накормили  очень  вкусным  и  невероятно
солёным козьим сыром, который я имел неосторожность попро-
бовать. Хозяева показали, что сыр надо есть с гоми – это нечто
вроде  кукурузной  мамалыги,  совершенно  постное  блюдо  без
соли. В купе с сыром получалось просто замечательно. Я бы не
отказался от рюмки чачи, но её на стол не выставили.
Спать отправили на второй,  гостевой  этаж. Там было ощу-
тимо холодно, даже, можно сказать, морозно. Кровать высилась
чуть ли не под потолок. Я лёг, и перины опустились едва не до
пола. А  сверху накрыли  таким же пышным пуховиком. Спустя
несколько минут стало тепло, уютно, и я уснул. Утром обнару-
жил, что прекрасно выспался, находясь в своей теплой пещере и
дыша  холодным  горным  воздухом.  За  завтраком мне  поднесли
чарочку  чачи. Оказывается,  сваны  пьют  чачу  только  по  утрам,
для  аппетита  что  ли.  В  дом  стариков  в  тот  день  заглядывали
один за другим многие жители села, и с любопытством посмат-
ривали  на  нас. Мама шептала,  что  люди  специально  приходят
поглядеть  на  русских,  которые  прошли  через  перевал  в  это
опасное время схода лавин.
Я чувствовал себя героем.
Пришёл  подросток,  внучатый  племянник  наших  стариков,
прекрасно  владевший  русским  языком.  Он  понадобился  для
важного дела. Мне нужно было поспешить на  занятия в инсти-
279
 
тут. Надежды на  дорогу в Кутаиси испарились - её ещё не про-
били до Орбели. Поэтому было принято разумное решение: ма-
ма останется в селе дожидаться, когда можно будет воспользо-
ваться рейсовой машиной,  а меня проводит до  той же машины
внучатый племянник. Он-то знает, как пройти по завалам. 
Только  выйдя  за  околицу,  я  понял,  что  мой  героический
путь  домой  продолжается.  Горный  серпантин,  по  которому
обычно  передвигается  транспорт,  исчез.  Вместо  более-менее
гладкой  каменистой  дороги  перед  нами  предстали  бугристые
сугробы,  утыканные  глыбами  смёрзшегося  снега  и  обломками
скал.  Мой провожатый, быстрый на ногу юный сван, скакал по
этим буграм, подобно горному козлу. Скоро  я выдохся от этого
бега по сильно пересечённой местности, и здорово отстал от мо-
его Сусанина. Он сжалился, присел на камень, приглашая пере-
дохнуть. Мне было обидно, что спасовал перед мальчишкой, и я
сказал, стремясь отыграться, мол, и мы не лыком шиты:
- От Цагери до Орбели через перевал тоже нелёгкая прогул-
ка. А мы прошли. Вон жители вашего села сбежались поглядеть
на нас, не побоявшихся там пройти.
- Да, я  слышал, -весело подхватил мой проводник, - в селе
говорили: «Пойдём, посмотрим на  этих  русских  сумасшедших.
Так повезло, так повезло – ветер утих, лавина не сошла. Эти су-
масшедшие  русские  прыгнут  в  глубокий  колодец,  и  им  ничего
не будет».
Вот тебе и безумству храбрых поём мы песню! Честное сло-
во, я надеялся, что о нашем смелом переходе через опасный пе-
ревал будут рассказывать детям, внукам. Мол, учитесь мужеству
этих  русских!  Увы,  мои  надежды  оказались  обманчивыми.  В
памяти жителей Орбели мы останемся не героями, а ненормаль-
ными везунчиками, которым достался выигрышный лотерейный
билет.
 
Там, где бродил Алёша Пешков
 
Идея отправиться по местам, где Алёша Пешков, проходил
свои «Университеты»,  принадлежала  Коле  Гонцову.  Мы  со-
шлись  с  ним  на  обожании  великого  пролетарского  писателя.
Других, подобных фанатов, на курсе, вроде, не было. По замыс-
280
 
лу Николая наш маршрут пролегал от Казани до Астрахани. По
Волге  будущий  писатель Максим  Горький  плавал  на  пароходе
поварёнком,  разгружал  баржи,  трудился  в  пекарне.  Нам  пред-
стояло проделать этот путь, передвигаясь и зарабатывая, как это
делал наш кумир. 
Сперва мы  пришли получить  благословение  у  вдовы писа-
теля Екатерины Павловны Пешковой. Она жила в центре Моск-
вы на  улице Герцена. Дверь  открыла маленькая  сухонькая  ста-
рушка – это и была Екатерина Павловна.
Коля рассказал о нашей затее.
- Очень хорошее дело, - одобрила Пешкова, - в  запрошлый
год  ко  мне  уже  тоже  заглянул  молодой  человек,  собравшийся
пройти по местам, связанным с молодостью Алексея Максимо-
вича.  Денег  попросил  на  дорогу.  Я  дала.  Обещал  обязательно
рассказать  потом  про  своё  путешествие,  да  что-то  больше  не
появился…
Колина физиономия покрылась бурыми пятнами:
- Нам денег не надо, - выдавил он, - мы не за тем пришли.
- А зачем же?
-  Нам  ваше  благословение  дорого, -  дрогнувшим  голосом
произнёс Гонцов.
- А конечно, - равнодушно промолвила вдова великого про-
летарского писателя, - благословляю, коли вам это нужно.
Всю  обратную  дорогу  домой  Коля  не  мог  успокоиться  и
бухтел:
- Вот ведь гад ползучий! Бывают же паразиты! Ничего свя-
того нет! Своими руками задавил бы гада! Московский хлыщ!
- А вдруг он, как и ты, из деревни? – ехидно заметил я.
- Таких выродков среди деревенских не сыщешь! – жёстко
обрезал Коля.
С Казанского вокзала мы отправлялись налегке. В полу мое-
го  пиджака  был  зашит  символический  рубль.  На  дальнейшую
дорогу от Казани мы должны были, чтобы почувствовать себя в
шкуре Алёши Пешкова,  зарабатывать  своими  руками. Первую
работёнку, которая выпала на нашу долю, не назовёшь непыль-
ной. Нас взяли на срочную разгрузку кирпичей с баржи. Берёшь
на  грудь  несколько  кирпичей  и  по  вибрирующим  под  тобой
мосткам относишь на берег – ничего мудрёного. Однако, вскоре 
281
 
я стёр пальцы до крови. Бывалые грузчики, в начале отнёсшиеся
к  непрошенным  конкурентам,  сбивающим  цены,   ворчливо,
сжалились и дали мне брезентовые рукавицы.
Расплатились  с  нами щедро. Мы  сели  на  пароход.  Плыли
недолго, и сделали первую остановку - вышли на пристани села
Красновидово. Большое  село, расположенное на высоком бере-
гу, утопало в яблоневых садах. 
Николай достал меня своими беспрерывными славословия-
ми по поводу высокой деревенской нравственности, святого от-
ношения к чужой собственности.
- В городе, того гляди, кошелёк сопрут, - разглагольствовал
он, - а в деревне выронишь кошелёк утром, вечером, пожалуйте,
бери на том месте, где обронил. Лежит, никто не возьмёт чужое.
Я не выдержал, решил предложить довольно сомнительный, 
и даже провокационный эксперимент. 
- А  повесь-ка  свою  кепку  на  забор. Посмотрим  через  пару
часов, уцелеет ли она.
- Давай! – загорелся Николай. Сорвал с головы свою букли-
рованную кепку, и водрузил её на кол забора.
Первым  делом  мы  разыскали  дом,  в  котором  жил  Алёша
Пешков вместе с Хохлом, владельцем мелочной лавки. В книге
Максима Горького  говорилось  о  том,  что Хохол,  продававший
свои  товары  селянам  дешевле  местных  купцов,  вызвал  такую
ненависть, что ему подложили полено, начинённое порохом. От
этого  возник  пожар,  уничтоживший  его  торговлю.  К  нашему
удивлению и радости, дом этот стоял себе посреди Красновидо-
ва целёхонький. О том, что это именно тот самый дом, подтвер-
дил нам могучего  сложения  старикан  с  седой пышной  бороди-
щей, возлежавший в горнице. Деду было не меньше 90 лет. Он
немного прихворнул, но постепенно разговорился.
- Я его, этого Алёшку Пешкова хорошенько упомнил. Такой
длинный,  вихлястый,  по  улице  говяшки  гонял…  Да  только  в
книжке своей он всё наврал. Никто ни его, ни Хохла не поджи-
гал. Просто в загнёток по недосмотру уголья попали, да самопал
случился.  Вот  те  и  пожар.  На  него  всё  село  сбежалось,  те  же
купчишки, которые, вроде в конкурентах ходили. Еле отстояли.
А Хохол  со  своим Алексеем  голодранцами  были,  да  больно  к 
282
 
бутылке прикладывались. Не  уважали их  тут. Вот и прогорело
их торговое предприятие.
Много  ещё  чего  наговорил  старикан  про «поганство»,  как
он выразился, того юноши, превратившегося в великого проле-
тарского писателя, которого откровенно не любил. У Коли  аж-
ник желваки ходили и кулаки сжимались. На улице он с непри-
язнью выругался и сказал  тоном следователя по особо важным
делам:
- До  чего же  ядовитый  дедулька. Видать,  советская  власть
насолила  ему,  потому  и  стала  поперёк  горла.  Это  надо же,  не
забыл обид юности. Одной ногой в могиле, но  продолжает сво-
дить счёты с Алексеем Максимовичем. Знает, что возражений с
его стороны не предвидится.
Следующий дом, в который мы вошли, принадлежал Алек-
сею Ивановичу Салмину, уроженцу и, можно сказать, почётно-
му гражданину села Красновидово. До недавнего времени рабо-
тал  электромонтёром  в  Казани.  Вышел  на  пенсию  и  заскучал.
Чтобы  убить  время,  стал  писать  воспоминания  о  Гражданской
войне  на  волжских  берегах,  получилась  толстая  рукопись. По-
читал  в  литобъединении.  Товарищи  посоветовали  предложить
издательству.  Предложил.  Редакторы  и  рецензенты  на  полях
дали  множество  замечаний  и  отклонили  рукопись.  Салмин  на
все критические замечания ответил поправками. Рукопись полу-
чилась ещё толще. Снова вернули с новыми замечаниями на по-
лях. Упорный автор опять учёл редакторскую критику, ответив
на  неё  расширенными  поправками.  Каждый  вопрос  добавлял
страницу-другую  новых  воспоминаний.  Так  повторилось  не-
сколько раз. В результате получилась  книга,  которую издали –
«Буря на Волге» в трех томах.
Историю  книги,  в  которой  описаны  события  Гражданской
войны на Волге, в том числе и в Красновидово, Гонцов, как и я,
впервые  услышал  от  самого  автора. А  вот  сами  воспоминания
Коля,  с  присущей  ему  дотошностью  при  изучении  любой  про-
блемы, успел прочесть ещё в Москве, готовясь к походу по сле-
дам Алёши Пешкова. В Красновидово мы попали не  случайно,
адрес Салмина Николаю был известен. 
Путевой дневник Гонцова в этот день сильно пополнился. Я
же, со стыдом признаюсь, никаких записей не вёл. Такому пове-
283
 
дению  у  меня  имелось  красивое,  на  мой  взгляд,  объяснение  и
глубокомысленное умозаключение. Самое главное из увиденно-
го в мозгу, как в фильтре, застрянет. В нужный момент нужный
эпизод память доставит обладателю этого фильтра. Имелся впе-
чатляющий, убедительный  пример.  По свидетельству любимо-
го нами с Гонцовым писателя Константина Паустовского он ни-
как не мог понять, когда же сядет за письменный стол Аркадий
Гайдар,  с  которым  они  вместе жили  одно  время. Паустовский,
не  разгибаясь,  занимался  писательством  чуть  ли  не  от  зари  до
зари,  а  Гайдар  легкомысленно  прогуливался  по  саду. Паустов-
ский не выдержал: когда, мол, примешься, наконец,  за работу?
Гайдар отвечал, что у него уже готова повесть, осталось только
записать  её,  после  чего  сел  за  стол  и,  к  изумлению  друга,  до-
вольно быстро, словно под диктовку, записал повесть.
Как часто потом, всю мою непутёвую жизнь подводила та-
кая гайдаровская установка. Обидно было, когда в нужный мо-
мент  ни  нужный  эпизод,  ни  нужная  деталь  не  вынимались  из
фильтра моей памяти. Никто и ничто не диктовало. Вот уверен,
что  Алексей  Иванович  Салмин,  этот  самородок,  вроде  своего
тёзки, Алёши Пешкова,  только масштабом помельче, рассказы-
вал нам с Гонцовым немало интересного, достойного попасть в
мемуары,  а вот – что? – не запомнил.
Возле  забора,  где у нас произошёл  спор о природной чест-
ности деревенских жителей, настроение у Коли сильно ухудши-
лось – на колу его кепки не было. Огорчение, недоумение, кото-
рые  отразились  на  гонцовской  физиономии,  были  таковы,  что
мне  расхотелось  торжествовать  свою  победу  в  историческом
препирательстве, кто порядочнее – горожане или же селяне.
Ближе к вечеру подавленно молчавший Коля выдавил:
- Наверняка, кепку спёр заезжий горожанин.
Не оставил он поля боя противнику, дал залп в незащищён-
ное место, сражение не выиграл, но и не проиграл. 
В Красновидове мы немного подработали косцами. Ах, как
приятно любоваться ладными да умелыми движениями тех, кто
привык косить траву сызмальства! До чего ж динамичны, полны
энергии и гармонии их широкие взмахи косой. Каким красивым
веером  ложится  на  стерню   под  острым  лезвием  безжалостной
косы ещё живая, не умершая, ярко-зеленая трава…   
284
 
Вся  эта  поэзия  напрочь  пропадает,  когда  берёшься  за  косу
сам, ты,  городской неумеха. Лезвие оказывается тупым, древко
кривое,  трава  какая-то  тусклая,  к  тому  же,  она  не  желает  ло-
житься  красивым  ровным  веером,  а  разлетается,  куда  попадя.
Очень быстро,  только что  такая  лёгонькая  коса,  становится  тя-
желенной. Солёный пот застит глаза, лезет в рот, увлажняет ру-
баху, которая высохнув под жаркими лучами солнца, топорщит-
ся  коробом. Все  эти беды,  естественно,  обходили Николая,  ро-
дившегося и выросшего в  тульской деревне. Мне же,  заскоруз-
лому  горожанину,  приходилось  несладко. Но  и  я  из  упрямства
свой косцовый «урок» выполнил.
Поплыли дальше по Волге-матушке. На пароходе Николай
стакнулся с попом, в рясе, при окладистой бороде. Они подолгу
уединялись и о чём-то беседовали. Стемнело. Я присел на шез-
лонг на верхней палубе. Коля  с попом медленно прогуливаясь,
прошли мимо, вроде бы, не заметив меня в тени. Донёсся вкрад-
чивый ласковый говорок священнослужителя:
-  Люди  всякие  бывают.  Ты,  сын  мой,  излишне  доверчив.
Взять хотя  дружка твоего, он иудей, а жиды хитры и коварны…
Они прошли, и показалось, что поп не  случайно  завёл раз-
говор обо мне, он всё-таки разглядел меня в темноте. Но на что
я  ему  сдался?  С  чего  бы  это  он  вдруг  невзлюбил  совершенно
незнакомого парня? Зачем, зная, что может быть услышан, завёл
антисемитскую беседу? Странно, что Коля не оборвал его.
Высадились мы в Ульяновске. Была жаркая ночь. Я остался
ночевать на пристани, а Николая поп увёл к себе домой, он жил
где-то  в  городе. Наутро мой  друг  явился  чрезвычайно  возбуж-
дённый и чуть обескураженный.
- Ну, докладывай! – сердито сказал я. – Почём продал попу
мою жидовскую морду?
- Чёртов поп! – вырвалось у Гонцова. – Не ершись. Ты тут
вовсе не при  чём. Хотя, по  большому  счёту, мог помешать  за-
мыслам, которые выложил мне этот батюшка.
Оказывается,  почтенный  священнослужитель  пригласил
Николая к себе домой, чтобы изложить ему далеко идущие пла-
ны. Он очень стар и, уверен, что недолго протянет. У него в соб-
ственности  большая  городская  квартира,  обширный  участок
земли с загородным домом, имеются некоторые накопления. Но 
285
 
жена  не  подарила  ему  детей,  и  померла  недавно.  Остался  он
один, как перст. Он не ропщет, всё в руках божьих, но уж очень
приглянулся ему Николай, почуял он в нём живую и близкую по
духу душу. Дни, что отведены ему всевышним он хотел бы про-
вести,  чтоб рядом был родной человек.
- Представляешь, -  горячился  в  общем-то уравновешенный
обычно Коля, - всю ночь он,  словно бес  смущал и приманивал
меня  своими  богатствами. «Всё  тебе  достанется»,  говорил.  А
взамен  просил  пустячок:  чтобы  я  согласился  стать  его  сыном.
Официально оформленным сыном. 
От меня  он пытался  отваживать Колю, ибо, не без  основа-
ния, подозревал, что иудей примется отговаривать друга идти в
сыновья к священнослужителю. 
Николай  Гонцов  не  позарился  на  церковные  богатства,  от
звания поповича отказался.
-  Был Алёша Попович,  а Николаю Поповичу  не  бывать! –
смеясь, провозгласил  он.
Для чего же он попёрся в дом к попу? 
- А имел бы я счастье услышать, отвернись от него, такую
по-человечески  трагическую  историю  одиночества? –  спросил
Коля, и я не нашёлся, что ему ответить. 
Действительно, он стал, можно сказать, походя обладателем
большого  богатства:  исповеди  тоскующего  одиночки.  Поп  по-
долгу перед богом спасал души, а по складу характера оказался
скаредом  и  стяжателем,  попал  в  капкан  собственной  натуры.
Сам жил скудно, а приходские дела приносили доход, который
он накапливал, потому как иначе жить не умел. 
И вот весь он внезапно раскрылся перед случайным парнем,
потому  что  ему  показалось –  наконец-то,   повезло,  наконец-то
встретил  понимающего  его  человека,  родную  душу. Какую же
незаживающую рану нанёс ему Николай!
Всё-таки, до чего же безжалостна эта писательская профес-
сия. Старик  в Красновидове  на  всю жизнь  сберёг  обиду,  нане-
сённую,  как  ему  кажется, Максимом  Горьким.  Теперь  на  всю
оставшуюся  жизнь  запомнит  поп  обиду,  нанесённую  ему  мос-
ковским студентом. И обе эти моральные травмы связаны с пи-
сательством,  оба  разновеликих  автора  собирали  материал  для
будущих произведений. У Горького красновидовские впечатле-
286
 
ния  вошли  в «Мои  университеты»,  у  Гонцова  беседы  со  свя-
щеннослужителем -  в  скромную  повестушку «Огоньки  моей
земли», изданную после смерти автора.
Других  ярких  приключений  в  пути  до Астрахани  на  нашу
долю не выпало. На питание зарабатывали, в основном, подсоб-
ляя  грузчикам, участвуя в полевых работах, передвигались,  где
пёхом,  где на попутной  телеге. Редко подсаживали на  грузови-
ки. Николай не упускал случая проворчать, дескать, шоферня-то
городские  ребята,  у  них  и  привычки  городские –  не  брать  по-
путчиков, с которых вряд ли  сможешь дерануть деньгу. А наш
вид – сатиновые, выцветшие под солнцем шаровары и застиран-
ные рубахи – красноречиво говорили намётанному глазу о нуле-
вой платёжеспособности. В одном месте лютый  голод  заставил
меня,  несмотря  на  причитания «блюстителя  частной  и  колхоз-
ной  собственности»,  залезть  на  грядки  с  помидорами,  находя-
щимися за деревенской околицей. Грядок было много, а спелых
помидоров  я  не  обнаружил,  наверное,  предвидя  появление  го-
лодного воришки, их сняли. Но и чуть розовые показались вер-
хом вкуснятины. Поборник права и законности, только что бла-
живший: «Как не стыдно брать чужое! Ты ведь труда не прило-
жил, чтобы их вырастить!» - за милую душу уплетал уворован-
ные мной помидоры. 
На строительстве Куйбышевской ГЭС (теперь Жигулёвская)
нам довелось увидеть картину, походившую на бред сумасшед-
шего.  По  дамбе,  протянувшейся  на  несколько  километров,
нескончаемым караваном двигались самосвалы. В определённой
точке, видимо, для каждой машины предписанной заранее, борт
открывался  и  грунт  из  кузова  высыпался  в  тело  плотины.  На
наших  глазах  один  самосвал  сорвался  с  гребня  и  рухнул  вниз.
Он  пролетел  десятки  метров,  и,  разумеется,  несчастный  води-
тель погиб. Но  самое  страшное мы увидели дальше. Поток ма-
шин не  замедлил  своего  хода,  они продолжали двигаться, про-
должали опрокидывать  кузова  с  грунтом, будто ничего не  слу-
чилось.  Этот «конвейер  смерти»  постепенно  засыпал  свалив-
шуюся  машину,  наверное,  многокилометровую  гусеницу  было
невозможно  остановить,  может,  отсутствовала  радиосвязь  или
те, кто увидел аварийную ситуацию, не имел возможности о ней 
287
 
сообщить, куда следует. У нас остались догадки по поводу  кар-
тины того, как плотина превратилась в памятник шофёру.
В астраханской степи мы облюбовали для ночлега высокий
стог сена. И тут на меня обрушилась беда –  заболели  зубы. До
города далеко, на дворе вот-вот наступит ночь. Что делать? Ко-
ля, не  очень переживая (он и на  свои  боли не  обращал  внима-
ния), стараясь казаться сердобольным, посоветовал:
- А ты заговори боль.
- Это как? – не понял я.
- Говори, хоть вслух, хоть про себя: «У меня не болят зубы»
до тех пор, пока они не перестанут болеть. Знахарка у нас в де-
ревне так снимала любую боль.
Он  закопался  глубоко  в  стог,  а  я прилёг на  охапку  сена, и
как  последний  идиот,  принялся  бубнить: «У меня  не  болят  зу-
бы». С первыми жаркими лучами солнца я ощущал себя челове-
ком,  пропущенным   через молотилку,  ныли  затёкшие  суставы,
голова напоминала  бубен,  в  который  колотили  всю ночь. Но –
зубы, мои  бедные  больные  зубы перестали  болеть! Произошло
невероятное: с тех пор у меня никогда они не болели, разве что
иногда слегка ныли. В конечном счёте, на протяжении не очень
короткой своей жизни, я потерял почти все зубы, не испытывая
при этом проклинаемой всеми, знаковой боли. Выходит, загово-
рил их, словно бабка-знахарка  из деревни Гонцова.
Припомнилась мне такая детская забава, которой увлёкся в
Калининграде. Кто-то меня уверил, а, возможно, я где-то вычи-
тал, будто, если смотреть в спину идущему человеку и мыслен-
но приказать «Споткнись!», он обязательно выполнит команду.
Главное –  верить  в  силу  своего  внушения  на  расстоянии.  По-
пробовал. Отдал мысленный  приказ  человеку,  ничего  не  подо-
зревающему. Хотите верьте, хотите нет – человек споткнулся на
ровном  месте.  Понравилось.  Стал  проделывать  эти  фокусы  на
спор. Так втянулся, что принялся экспериментировать с велоси-
педистами.  Очередной   жертвой  оказался  здоровяк  с  подозри-
тельным  характером.  Он  стал  оглядываться,  стремясь  обнару-
жить  тех,  кто  каким-то  образом  свалил  его  с  велосипеда. Мои
сотоварищи, только что бившиеся об заклад, что у Гаврилы ни-
чего  не  получится,  предательски  показывая  на  меня,  радостно
заорали: 
288
 
- Дяденька, это он всё подстроил!
Здоровяк от души накостылял мне по шее, даже не подозре-
вая, что тем самым вбивал в моё хулиганское сознание уверен-
ность в том, будто я обладаю невероятной силой внушения. Вот
и выходит, что она-то и сработала в ночной астраханской степи.
После чудесного избавления от зубной боли ничто не меша-
ло  искать  заработок  на  обратную  дорогу.  В  Астрахани  нам
крупно повезло. Мы устроились грузчиками на базу каспийско-
го судоходства (название приблизительное). Только погрузочно-
разгрузочные наши обязанности были необычны и специфичны.
На вахтовом катере нас отправили в море. Там стояла на якорях
огромная баржа, из  трюмов  которой предстояло извлекать  лёд.
Работёнка немудрёная: тебя опускают через люк в эдакий ледя-
ной стакан, чтобы ты там отламывал куски льда, и складывал их
в корзину. Через определённое время приходил человек, подни-
мал груз наверх, перекладывал его в тележку, а пустую корзин-
ку возвращал. Дальше наш лёд развозили по рыболовецким сей-
нерам, чтобы у рыбаков до сдачи на базу не протух улов. 
Не  могу  описать  ощущения,  полученные  в  том  ледяном
мешке,  это  было  нечто  до  того  не  испытанное:  летний  воздух
почти горячий, а вокруг стены, от которых веет мертвящим мо-
розом. Ты голый по пояс, и тебе совсем не холодно, наоборот –
обливаешься потом. Я поймал себя в первый же день на том, что
глаза слипаются, и безумно клонит в сон. Один раз ноги подло-
мились, едва не рухнул в ледяную кашицу, покрывающую пол.
Без  посторонней  помощи  оттуда  не  выберешься,  а  в  этом
замкнутом пространстве, не знаю, почему, регулярно накатыва-
ло нестерпимое желание сходить по-маленькому. Как-то навер-
ху  замешкались,  долго  не  откликались  на  призыв  вынуть меня
отсюда для  естественной надобности, и  я,  грешным делом,  как
младенчик,  сходил  под  себя -  напрудонил  на  лёд. С  этого  мо-
мента грехопадения я перестал звать на помощь, справлял нуж-
ду, не отходя от рабочего места. Через несколько дней меня за-
стукали. Наш «разводящий», опускавший и поднимавший груз-
чиков и корзины, обратил  внимание, извините, на жёлтые под-
тёки на голубой стене. Вытащив меня из ледяного плена, он по-
махал перед моим носом внушающим уважение кулаком, и про-
говорил: 
289
 
- Твоё счастье, что я не стукач. Тебе ёще дополнительно по-
везло,  что  сегодня последний  день  твоей  временной  работы. А
то тебя бы так штрафанули, что вылетел бы отсюда без копейки
зарплаты.  Вот  и  получилось  бы,  что  поработал  полмесяца  за-
дарма. Гуляй!
На том и завершился наш поход по местам детства и юности
Алёши Пешкова, известного, как Максим Горький. 
Николай  Гонцов  исписал  в  пути  толстую  тетрадь.  Марк
Гаврилов сохранил несколько фраз на случайных листочках бу-
маги. Гонцов потом вставил те записи в свою книжку «Огоньки
моей  земли».  Гаврилов  отчитался  о  том  путешествии  только
сейчас скромной главкой в этих мемуарах.
 
Общежитие на Яузе
 
Что  может  быть  веселее  вгиковского  студенческого  об-
щежития? Правильно, студенческое общежитие другого вуза.
Сравнивать  его  с  общежитием  строителей Одесской ТЭЦ, не
приходится. Всё  разнится. Ничто  не  сходится. Ни  нравы,  ни
распорядок.  Прежде,  чем  я  попал  во  вгиковское  общежитие
на Яузе, меня  определили  на  постой  в  частный  дом  на  стан-
ции  Ярославской  железной  дороги  Мамонтовка.  Спать  при-
шлось  на  матрасе,  постеленном  на  пол.  Ранним  утром
проснулся от куриного квохтанья. Изба стояла на сваях (вид-
но,  это место  заливало  в паводок), и  сквозь широкие щели  в
полу можно было наблюдать,  как  деловито  копались  в песке
хозяйские куры. Идиллическая картина, пронизанная снопами
солнечных лучей.
Спартанский  образ жизни –  а  я  ходил  в  лёгком  лыжном
костюме и кедах - не прошли даром. Едва наступили холода,
мой организм не выдержал - я простудился и слёг. Вы бы ви-
дели  гору  обуви,  привезённую  мне  сокурсниками!  Тут  были
пижонские штиблеты для выхода в театр или консерваторию,
сандалии, шлёпанцы, стоптанные башмаки не по моей ноге…
Умилили модные длинноносые полуботинки с протёртыми до
дыр  подмётками,  которые  презентовал  Боря  Андроникашви-
ли.  Почему  он  их  хранил,  и  не  выбросил  на  помойку,  Бог
весть. Из этой груды я выудил то, что пришлось мне в пору: и 
290
 
по вкусу, и по ноге, и, главное – по погоде. Это были лыжные
ботинки на толстенной подошве – дар Алёши Габриловича. В
них я проходил долго, пока не сумел сменить на обычную де-
мисезонную  обувь. А  башмаки Габриловича  передал,  словно
эстафету, другому нищему студенту. Интересно было бы про-
следить  дальнейший  путь  этих  лыжных  ботинок –  ведь  им
сносу не было. Но это потребовало бы пера Ганса Христиана
Андерсена.
Какого-либо  торжества  по  поводу  открытия  только  что
построенного  пятиэтажного  кирпичного  общежития  студен-
тов ВГИК, по-моему, не организовывали. Заселяли по четыре
человека  в  комнату. Кровати, платяной шкаф, обеденный, он
же для занятий, стол, тумбочки, стулья – вот и вся меблиров-
ка. Поверьте,  для иногородних,  вроде меня, не имеющих  бо-
гатых родителей, это было верхом благоустройства. Конечно,
я  знавал  времена и получше, когда у меня, желторотого  соп-
ляка,  имелся  отдельный  кабинет. Но,  как  говорится,  к  хоро-
шему  быстро  привыкаешь,  и  так же  быстро  от  него  отвыка-
ешь.  В  комнате  №306  на  третьем  этаже  обитали:  мой  друг
Володя Хмельницкий,  его друг Саня Мейлахов (оба  с  эконо-
мического факультета), мой сокурсник Шамиль Патютин и я.
Когда  будущие  директора фильмов  окончили  институт  и  по-
кинули  нас,  на  их  место  пришли:  мой  сокурсник  и  дружок
Аркаша  Локтев,  москвич,  которому  надоело  ездить  каждый
день через всю Москву на занятия, и Эмиль Лотяну, с режис-
сёрского  факультета.  Он  потом  поставил  картины «Табор
уходит в небо», «Мой ласковый и нежный зверь».
Аркаша  прославился  тем,  что  заново  создавал  либретто
известных зарубежных оперетт.
В общежитии шла своя особая, не зависимая от институт-
ских  занятий, жизнь. Нет, конечно же, мы корпели над учеб-
никами и  учебными пособиями,  актёры  учили  роли,  входили
в  образы,  операторы  беспрерывно  щёлкали  затворами  фото-
аппаратов (кинокамер –  этой  роскоши –  ни  у  кого  не  было),
художники  рисовали,  сценаристы  писали  этюды,  режиссёры
создавали «своё видение мира». А между  тем хватало време-
ни на шумные застолья, на бесконечные споры об искусстве и
окружающем мире. 
291
 
 
Я в нашей комнате.
 
Вдруг  становилось  из-
вестным,  что  к  девчонкам
на 5-й  этаж  приходила  в
гости  Нонна  Мордюкова,
знаменитая  участием  в
фильме  Сергея  Герасимова
«Молодая  гвардия».  Гово-
рили,  что  славно  посидели,
«звёздной  болезнью»  Нон-
на  не  страдала,  была  про-
стецкой,  компанейской.
Девчонки  остались  в  вос-
торге от её визита.
Бывало  мы,  сценари-
сты,  собирались  в  комнате
своего коллеги Бондаренко.
Там встречались Игнат Пономарёв, Коля Гонцов, я и ещё кто-то.
Бутылка  водки,  нехитрая  закуска,  но –  главное –  ритуал,  ради
которого  и  происходило  сие  действо. На  пол  бросали широко-
полую шляпу Бондаренко и поочерёдно топтали её. Это называ-
лось «топтать интеллигентскую культуру». Чего уж она нам так
опостылела?  Не  знаю,  не  вспомню. Мы  были  сборищем  дере-
венских и провинциальных парней, люто ненавидевших столич-
ный, на наш взгляд, обожравшийся и высокомерный «бомонд».
Сынков и дочек во ВГИКе хватало, они позволяли себе загулы в
ресторанах, носили модную одежду, небрежно демонстрировали
дорогие  часы.  И  всем  своим  видом  подчёркивали  социальное
неравенство. Правда,  это  происходило,  в  основном,  на  первых
курсах.  Со  временем  таланты  брали  своё,  деревенские  и  про-
винциалы  выходили на первые  роли. Но болезненная  размежё-
ванность не исчезала, она как бы обретала новые формы. 
Наше  топтание  шляпы,  символизирующей  отвратную  сто-
личную интеллигенцию,  сейчас  вызвало бы  смех или недоуме-
ние.  Но  тогда  нам  важно  было  самоутвердиться  в  московских
пределах, стать равноправными участниками развития культуры 
292
 
и искусства. Кое у кого это желание выливалось иногда в эпизо-
ды экзотического свойства. 
Кто-нибудь  видел  Василия  Шукшина  в  роли  Гамлета,
принца датского? Мне довелось. Это случилось в "театре из че-
тырёх зрителей". Но об этом чуть позже.
Вася (извините, так его все  звали в пору студенчества) по-
стоянно,  особенно  в  пьющей  компании,  подчёркивал,  мол,  мы
от сохи, мы ваших кантов-аристотелей на этом самом... видели.
Нам чего попроще. Я вот, например, задыхаюсь в ваших камен-
ных мешках. Где тот  зеленый бугорок, на который можно при-
лечь? Сплошные  асфальтовые  поля... Между  прочим,  он  одна-
жды тоже заходил к Бондаренко «потоптать шляпу».
Рассказывали, что когда приехал с Алтая в Москву его дядя,
то ли директор совхоза-миллионера,  то ли председатель колхо-
за-миллионера, Вася,  хорошо  взяв  на  грудь,  произнёс  витиева-
тый  спич  за родимую  землю, по  которой  тоска-печаль  его  гло-
жет. Собравшиеся  за  богатым  столом,  организованным  торова-
тым дядей, притихли, когда высокий гость сказал:
- Так что же ты, племянничек здесь маешься. Давай, ко мне!
Хоть  комбайнёром,  хоть  бригадиром,  хоть  в  конторщики.  Все
только рады будут. И алтайские – родному человечку, и москов-
ские - одним нытиком-страдальцем здесь меньше станет.
Говорят, Василий  лишь  чуточку  смутился,  а  потом  сказал
(он  ведь  с малолетства  не  привык  в  карман  за  словом  лазать),
что, дескать, судьба у него такая, бить ноги о каменные пороги,
и вообще, художнику положено всю жизнь мучиться.
Ходил Вася в галифе и сапогах. А надо учесть, что многие
вгиковцы,  как  уже  сказано,  были из  интеллигентных и  обеспе-
ченных  семей.  Хватало  тут  и  детей  корифеев  литературы,  ис-
кусства, кино, культуры. Да и на курсе Шукшина тоже были от-
прыски именитых фамилий. Вася, прибывший из глубинки, хоть
и  бравировал  своей  посконностью,  надо  думать,  был  уязвлён
этой, плохо  закамуфлированной презрительностью вгиковского
великосветского общества.
И вот как-то, глубокой ночью, дверь нашей комнаты №306
в общежитии распахнулась. На пороге - Вася Шукшин. Слегка
покачивается с пятки на носок в своих "смазных сапогах". Мо-
жет, и подвыпивший. Но вообще-то, у него манера была такая - 
293
 
покачиваться,  беседуя  с  кем-нибудь. Мы  вчетвером  уже  в  по-
стелях.  Володя  Хмельницкий,  Саня  Мейлахов,  Шамиль
Патютин, и я. Ни дать, ни взять, настоящий театр одного актёра
для четырех  зрителей, возлежащих, подобно римским патрици-
ям. И уж очень красиво рисуется шукшинская фигура в дверном
проёме, подсвеченная тусклой коридорной лампочкой.
- ...так мы ведь не только частушки да похабные анекдоты
имеем  в  загашнике, -  будто  продолжает  разговор Шукшин, -
кой-чего  и  посущественней могём. Публика желает? Не  смеем
отказать! Я - Гамлет, принц датский!
И  он  исполнил  монолог  Гамлета.  Не  прочитал,  именно –
исполнил. Блистательно. Принца  он превратил  в  одного из по-
том  уже  знаменитых шукшинских  чудиков. Но мы,  ошарашен-
ные, тогда этого не могли знать.   
За  неимением  занавеса  датско-алтайский  Гамлет-Шукшин
просто захлопнул дверь. 
Свое 20-летие  я  отмечал  в  общежитии.  В  те  времена  ми-
лейших  старичков-вахтёров  умучивали  поклонницы  кинозвёзд.
Некоторые  из  них,  уже  получивших  всесоюзную  известность,
жили у нас. Пройти в дом на Яузе было не легче, чем на секрет-
ное предприятие. Когда на экраны вышел с огромным успехом
фильм «Человек  родился»,  с  красавцем  Володей  Гусевым  в
главной роли, наше общежитие,  где жил новый кумир, превра-
тилось,  в  буквальном  смысле  слова,  в  осаждённую  крепость.
Скажем,  чтобы  увидеть  сердцееда  Гусева,  отчаянные  фанатки
лезли по водосточной трубе к открытому окну. Правда, это было
после, ставшего знаменитым, «дня рождения Марка Гаврилова».
А  получилось  вот  что. Я  пригласил  на  своё  двадцатилетие
нескольких друзей. Но, чтобы дорогих гостей пропустили, пола-
галось подтвердить на вахте: «Да, это ко мне». Сидеть и ждать
их  прихода  в  новогодний  вечер  не  хотелось.  Наверху  гремела
музыка, был открыт буфет, набирал обороты танцевальный ма-
рафон, мелькали карнавальные маски… И я, пользуясь тем, что
ко мне очень хорошо относились охранники, попросил их:
- Отцы! Придут гости, скажут: «Мы на день рождения Мар-
ка Гаврилова». Вы их, пожалуйста, пропустите.
Просьбу подкрепил бутылкой «портвея», чтобы и вахта от-
метила мой юбилей. 
294
 
Друзья прибыли вовремя. Новый Год, а затем и мою «круг-
лую  дату»  отметили  обычным  русским  застольем .  На  правах
новорожденного  я  отплясывал  официально  запрещенный,  но
входивший  в  моду,  рок-н-ролл. Правда,  смутно  замечал,  что  в
актовом зале, в буфете и даже в коридоре почему-то толчётся уж
очень много  развесёлых,  явно невгиковских, молодых  людей и
девиц.  Абсолютно  мне  незнакомые,  они  громогласно  провоз-
глашали здравицу в честь юбиляра.
После  новогодних  праздников  разразился  скандал.  Меня
вызвали  на  ученый  совет  института,  разбираться  с «телегой»,
которую  накатал  комендант  общежития. Там  описывались  без-
образия,  учинённые  в  новогоднюю  ночь  пришлыми  людьми:
перебили  посуду,  оборвали шторы,  испачкали  стены  непотреб-
ными  надписями,  устроили  потасовку,  уронили  ёлку…  А  при
чем  тут  я? Да,  ведь  по  общежитию  тогда  гремело: «Мы  гости
Марка Гаврилова».
Вероятнее  всего,  кто-то  из  фанатов,  безнадежно  пытав-
шихся попасть в  заветное жилище кинозвезд, услышал фразу
«Мы на день рождения Марка Гаврилова», после которой че-
ловека,  её  произнесшего,  вахтеры  беспрепятственно  пропу-
стили. Этим паролем воспользовались. И «мои  гости» пошли
валом!
Напрасно я твердил, что настоящие мои гости: Володя Буры-
личев и Алик Черняховский – слушатели Военной Академии, За-
рик Хухим –  студент  института железнодорожного  транспорта –
интеллигентные  парни.  Они,  мол,  в  силу  воспитанности,  ничего
предосудительного совершить просто не могли. Меня не слушали.
Члены ученого совета, мэтры кинематографии - Сергей Герасимов,
Тамара Макарова, Михаил  Ромм,  Александр  Довженко,  с  замет-
ным удовольствием, слушали рассказ возмущенного коменданта о
том,  как  куролесила  молодежь.  Видно,  вспоминали  собственные
подвиги своей, далеко небезгрешной, юности.
- …а один «гость» изловчился, и, - кипел комендант, - изви-
няюсь,  не  постыдился  справить  малую  нужду  во  все  урны-
плевательницы буфета!
Перекрывая  невольный  смех  коллег, Михаил Ильич Ромм,
заметил:
- Вполне интеллигентно и воспитанно – не в угол, а в урну. 
295
 
Если б классик мирового кино, режиссёр Ромм знал, что он
угадал в пакостнике  рафинированного интеллигента! Ведь, судя
по всему, это озорство учинил чрезвычайно благовоспитанный,
статный  красавец Алик Черняховский,  сын  прославленного  ге-
нерала  армии,  героя Великой Отечественной  войны,  сам  в  бу-
дущем блестящий офицер, генерал-майор.
 
Академический отпуск
 
«Зубная  боль  в  сердце»,  заставившая Алёшу Пешкова  вы-
стрелить в  себя, видимо, хворь  заразная, как-то она  зацепила и
меня. После хождения от Казани до Астрахани,  я особенно  за-
тосковал. Перед  глазами  заманчиво маячил пример Юры Кура-
нова, бросившего ВГИК, и ушедшего бродить по горам Алтая с
экспедицией  геологов. Обрыдло  всё:  философские  споры,  бес-
конечные  просмотры  кинофильмов,  коридорный  променад  ге-
ниев (других студентов у нас не было). Душа рвалась на волю, в
пампасы… Стреляться не хотелось, да и не из  чего, «Вальтер»
был разобран мной и разбросан на могилах немецкого кладбища
в Калининграде. Оборвать опостылевшее бытие решил иначе. 
- Студент сценарно-редакторского факультета Всесоюзного
государственного  института  кинематографии  Марк  Гаврилов
желает прервать учёбу для прохождения действительной  служ-
бы  в  рядах  Советской  Армии, -  эту  фразу  я  отчеканил,  стоя
навытяжку перед военкомом Рижского военкомата Москвы.
Чего скромничать, в тот момент я казался себе самому мо-
лодцом, хоть куда. Добровольно, будучи комсомольским вожа-
ком,  имея  признание  мастеров  и  педагогов,  молодой  человек
решил  отведать  солдатского  хлеба,  послужить  Родине.  Только
на  окраине  сознания  тихонько  тикала,  не  давала  покоя  мысль,
высказанная  преподавателем  зарубежной  литературы,  мудрой
Ольгой Игоревной Ильинской: «От себя не убежишь!».
Конечно, я не надеялся, что военком бросится мне на шею
от счастья, что Армия заполучит такого солдата. Но и той реак-
ции, с которой была встречена моя патриотическая речь, я никак
не ожидал. Он сказал:
-  Опоздали,  студент  Марк  Гаврилов.  Буквально  сегодня
утром  ушла  команда  на Дальний Восток. Служить  в  танковых 
296
 
частях. Последняя  команда. Не повезло  вам. Набор  в ряды Со-
ветской Армии  у  нас  закончен. Приходите  на  будущий  год. И
без опоздания.
Ладно. Не мытьём,  так катаньем:  я взял академический от-
пуск «по семейным обстоятельствам», и укатил в родной Кали-
нинград. Там устроился в редакцию «Калининградского комсо-
мольца» литсотрудником в отдел культуры и быта, которым за-
ведовал Анатолий Дарьялов. Это был молодой человек,  старой
комсомольской  закалки. Уже прошёл 20-й съезд партии, разоб-
лачивший  культ Сталина, но  сам  вождь  всё  ещё делил  с Лени-
ным  смертное ложе в мавзолее на Красной площади в Москве.
Вот  и,  верный  заветам  Ленина-Сталина,  журналистский  функ-
ционер Дарьялов, на всякий случай, припрятал портрет Иосифа
Виссарионовича в редакционной подсобке при отделе культуры
и быта. 
Мне Дарьялов  был  не  симпатичен. Хохмы  ради  я  выволок
портрет  генералиссимуса  из  кладовки,  и  поставил  на  стул,  где
восседал зав отделом. Думал, что будет скандал. Ничего подоб-
ного, сталинист тихо убрал портрет обратно в потайную комна-
ту.
Статьи он писал, как говорится, кисло-сладкие. На его круг-
лой мордахе было прописано – «я серая немочь». Кроме почти
ритуального почитания  Сталина, им владела ещё одна страсть:
он  всеми  силами  стремился  найти «янтарную  комнату»,  кото-
рую, как и многие, считал упрятанной где-то на просторах быв-
шей Восточной Пруссии. Как он только шею не сломал, лазая по
многочисленным  катакомбам!  Как  не  подорвался  на  мине  или
фугасе,  каковыми  была  напичкана  земля  калининградская,  как
ситный батон изюмом!
Он составлял карты поиска, копался в каких-то архивах, мучил
расспросами  немногих,  оставшихся  после  депортации,  жителей
Кёнигсберга.  Но бодливой козе Бог рог не даёт. Таких любителей-
поисковиков, желающих разыскать знаменитую «янтарную комна-
ту», в те годы было громадное количество. Наверное, то была ма-
ния или  фобия, неизлечимая болезнь, охватившая тысячи людей.
В наши дни это увлечение найти под носом богатство проникло на
телеэкран.  Так  знакомые  с  калининградских  времён  психи  про-
должили искать то, что невозможно найти.   
297
 
Не столь давно они с самым серьёзным видом принялись за
поиски  так называемых миллионов купца Варгина. Кто он был
такой? Вкратце. Выходец из Серпухова, в 19 лет  стал  главным
поставщиком  императорской  армии,  сражавшейся  с  наполео-
новскими полчищами. Был несметно богат и невероятно непри-
тязателен  и  скромен  в  быту. Отмечен широким  меценатством,
подарил Москве здание Малого театра. Затем, в результате ого-
вора, подвергся опале, суду, тюремному заключению. Разорили
его  окончательно.  Но  вот  зародилась,  можно  сказать,  легенда,
будто  Варгин  Василий  Васильевич  куда-то  запрятал  золота  и
бриллиантов на многие миллионы рублей. Те, кто хоть поверх-
ностно изучил необыкновенную судьбу этого необыкновенного
человека, ясно видел – никаких богатств у него под конец жизни
не было, и не могло быть. Всё сожрали - зависть и безжалостная
алчность  тех,  кто  оговорил  этого  купца,  погубил  его  предпри-
нимательский талант. 
Тому,  кто  не  догадывается,  почему  я  вдруг  зацепился  за
Варгина, могу сказать: он является пра-пра-прадедом мой жены
Ариши по материнской линии. В своё время я подготовил и из-
дал  книгу  моей  тёщи  Екатерины  Александровны  Мангуби-
Черкес (урождённой  Кудреватовой) «Записки  старой  москвич-
ки»,  где  она  подробно  описывает  эпопею  своего  предка
В.В.Варгина.
Сомневаюсь, что телевизионщики хотя бы слышали об этой
книге и других честных публикациях о трагедии Василия Васи-
льевича.  Им  это  не  интересно,  им  это  не  с  руки.  Им  подавай
«жареные факты», чтобы была  завлекаловка. Вот и ищут они в
тёмной  комнате  чёрную  кошку,  которой  там  нет.  Им  бы  при-
помнить расхожую шутку: «А почему Джо неуловим?» «Да по-
тому, что его никто не ловит».
Нет, не нашли несуществующий клад Варгина. Не разыска-
ли и «янтарную комнату», хотя и её неутомимые телевизионщи-
ки  пытались  раскопать  в  лесах  Калининграда.  Им  бы  с  Толей
Дарьяловым стоило пообщаться, он бы поведал о своих злоклю-
чениях на этой тупиковой тропе.
В редакции «Калининградского комсомольца» я стал, как и
в липецкой газете, разъездным корреспондентом. Обшарил всю,
не такую уж маленькую область. Побывал в основных городах, 
298
 
разве что, не сподобился посетить Балтийск, бывший Пиллау –
морские  ворота  Восточной  Пруссии.  Если  для  въезда  в  Кали-
нинградскую  область  необходима  была  особая  отметка  в  пас-
порте –  двойка,  напоминающая  гуся,  то,  чтобы  попасть  в  Бал-
тийск  требовалось  ещё  и  специальное  разрешение.  Ведь  там
стоял второй Балтийский флот.
Когда первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущёв и пред-
седатель Совета Министров Николай Булганин собрались с ви-
зитом  в Великобританию,  они  отплыли  туда  на  крейсере «Ор-
джоникидзе»  именно  из  Балтийска.  Историческому  событию
предшествовало, не менее историческое для нашего края, собы-
тие. Накануне приезда высоких  гостей  в облисполкоме  зав от-
делом  дорог  и  дорожного  строительства  собрал  начальников,
отвечающих на местах за ремонт дорожного покрытия. И пове-
дал  дорожникам, мол, Хрущёв  с Булганиным  из Калининграда
отправятся в Балтийск на машинах, а ему, дескать, посчастливи-
лось узнать маршрут их передвижения по области. Под  страш-
ным секретом он прочертил на карте путь, по которому  станут
ехать руководители партии и правительства. И что вы думаете,
маршрут,  как  нарочно,  пролегал  по  самым  неухоженным шос-
сейным дорогам, добиться качественного ремонта которых это-
му  деятелю  облисполкома  годами  не  удавалось.  То  средств  не
хватает,  то  рабочих  рук  нет  в  достаточном  количестве,  то  до-
рожная техника поломалась. Мало ли отговорок у нас находит-
ся! 
В кратчайшие  сроки магистрали,  где предполагался проезд
именитой кавалькады, были приведены в блистательное состоя-
ние, наверное, они стали не хуже, чем при немцах.
Хрущёв  и  Булганин  из  Москвы  прилетели  прямо  в  Бал-
тийск,  оттуда на  крейсере «Орджоникидзе»  отплыли  к берегам
Туманного  Альбиона.  Ездить  по  дорогам  Калининграда  и  не
предполагалось. Обман раскрылся. Зав отделом, придумавшему
авантюру  с  правительственным  лжемаршрутом,  влепили  выго-
вор по партийной  линии  за  введение  в  заблуждение подчинён-
ных. А  за  то,  что  сумел  организовать  высококачественный  ре-
монт  дорожного  покрытия  в  таких  невероятных  объёмах  и  за
такие сжатые сроки, - наградили огромной премией, равной его
годовому окладу. 
299
 
Вернулся  во  ВГИК  задолго  до  окончания  академического
отпуска, но не на  свой  курс,  а на  курс младше.  За  какие-такие 
особые  заслуги меня избрали  секретарём  объединённой  комсо-
мольской организации сценарного, редакторского и экономиче-
ского факультетов, можно только догадываться. Уж больно пра-
вильный и горлопанистый был я в то время. До меня секретарём
был  теперешний  сокурсник  Володя  Трифонов,  симпатичный
парень, на перевыборном  собрании попросившийся  в отставку,
вместе  со своим другом и  замом Димой Ивановым,  тоже пред-
ставлявшим  яркую  индивидуальность .  Заместителем  у  меня
стал Володя Валуцкий, талантливый сценарист, автор очень хо-
роших  фильмов. Один «Начальник  Чукотки»  с  блистательным
дуэтом Алексей Грибов-Михаил Кононов чего стоит! А дальше
были  у  него  другие  заметные  фильмы,  в  том  числе «Зимняя
вишня».  Стоит  заметить,  что  во  ВГИК  он  поступал  вместе  со
мной в 1954 году, но не добрал «проходных баллов». Пришёл на
будущий год, и одолел все экзаменационные препоны. Впереди
его ждала известность. Но на пороге своей славы он крепко спо-
ткнулся. 
Это  случилось  на  вечеринке  по  поводу «Дня  рождения»
курса, на которую собрались у Наташи Вайсфельд, дочери руко-
водителя того курса, с какового я ушёл в академический отпуск.
Пока  готовился  праздничный  стол,  пустили  магнитофонную
ленту.  То  была  запись «капустника» (так  его  назвали  авторы),
пародирующего историко-революционный фильм. Дело, якобы,
происходило в Смольном, штабе Октябрьской революции. Роль
Ленина исполнял Володя Валуцкий, роль Сталина – Дима Ива-
нов, роль Надежды Константиновны Крупской - Дайя Смирно-
ва,  та  самая, которой Шарль Спаак предлагал «соавторство  лё-
жа». Роль ведущего взял на себя Володя Трифонов. 
Итак, у микрофона ведущий, идёт такой текст:
«Смольный. 1917 год. В комнате руководители восстания –
Сталин, Дзержинский, Крупская, представители революционно-
го пролетариата и трудового крестьянства. В комнату быстрыми
шагами входит Владимир Ильич, он подходит к представителю
нацменьшинств.
- Как настроены, дорогой товарищ?
Представитель нацменьшинств отвечает: 
300
 
- Тулды булды…
- Оччень хорошо! – потирает руки Ильич»
И  такими  хохмами  был  нашпигован  весь «капустник». По
свидетельству участников вечеринки, выслушали  запись  в пол-
ном молчании,  видно,  ощутили,  что несколько перебрали  в  са-
тирическом  запале. Никто  не  засмеялся.  Запись  по  обоюдному
согласию тотчас стёрли, как бы заметая следы, если не преступ-
ления,  то  глумления  над  святыми,  как  считалось,  для  комсо-
мольцев  и,  вообще,  советских  людей,  понятиями,  людьми,  со-
бытиями. Казалось  бы,  всё могло  быльём  порасти. Но  одна  из
сокурсниц, принимавшая участие в той злополучной вечеринке,
поделилась «этим  ужасом»  со  своим  мужем,  журналистом.  А
тот со смехом рассказал о пародии на историко-революционный
фильм  друзьям,  среди  которых  находился  работник  райкома
комсомола.  Примерно,  таким  путём  выползла  наружу  стёртая
магнитофонная  запись. Конечно, может  быть,  тут не  обошлось
без элементарного стукачества. Но в это не хочется верить. 
Говорят, будто нашего директора Грошева внезапно вызва-
ли  к  всесильному  первому  секретарю  Московского  комитета
партии,  который немного послушал  обалдевшего  от неожидан-
ного  внимания  к  делам  кинематографического  вуза  высокопо-
ставленного  функционера, и прервал вопросом:
- А как дела на 4-м курсе сценарного факультета? 
Немного  сбитый  с  толку  Грошев  забормотал,  мол,  именно
на  этом  курсе  собрались  очень  талантливые  ребята. У  некото-
рых  есть  перспективы  заключить  договор  на  производство
фильмов по своим сценариям.
-  А  вам  известно,  как  они  проводят  внеучебное  время? –
снова оборвал его секретарь горкома.
И  тут же пересказал известную нам историю вечеринки  со
слушанием «кошмарного  поклёпа»  на  нашу  революцию  и  его
вождей.
Институт  забурлил.  В  состав  преступления  вписали  и  то,
что на вечеринку, якобы, специально не были приглашены: Лю-
ков и Панов – единственные члены партии на курсе, Филиппов –
секретарь  комсомольской  организации  курса,  и  я –  секретарь
комсомольской организации факультета. Напрасно было что-то
доказывать. На самом деле всё было объяснимо. Люков и Панов 
301
 
в тот вечер отмечали в другом месте выпуск своего романа. Фи-
липпов отсутствовал по каким-то сугубо личным мотивам. А я,
простуженный,  лежал в общежитии с температурой под сорок.
Никто не хотел слушать нормальные эти объяснения. 
На  бурных  собраниях,  заседаниях,  конечно  слышны  были
голоса  разума.  Боря Андроникашвили,  помнится,  взывал  снис-
ходительно  отнестись  к  инциденту. «Ну,  пошутили  ребята  не-
удачно. Но за неудачную шутку голов не рубят!»
Ошибся Андроникашвили,  не  помогли  и  другие  студенты,
которые  пытались  отвести  нож,  занесённый  над  авторами «ка-
пустника». Увы,  им  таки «отрубили  головы». Трифонова, Ива-
нова,  Валуцкого,  Смирнову,  Вайсфельд  и  бывшего  секретаря
комитета комсомола ВГИКа Шорохова исключили из института
и  комсомола.  В  газете «Комсомольская  правда»  появился  раз-
громный  фельетон  Ильи Шатуновского  с  соавтором,  описыва-
ющий вгиковские драматические события.
Ребята получили «волчьи билеты». Но, к их чести, все про-
били путь  в  литературу и искусство. О Валуцком  уже  сказано.
Трифонов  и  Иванов  придумали  и  вели  на  Всесоюзном  радио
знаменитую передачу «С добрым утром». Да, и другие постра-
давшие  за неосторожную, недальновидную шутливость, выпра-
вились,  ускользнули  из-под  мощного  идеологического  катка,
раздавливающего инакомыслящих и просто  зазевавшихся. Кро-
хотную  долю  в  их  реабилитацию  внёс  и  я,  спустя  годы  писав-
ший в различные инстанции хвалебные, и, по сути, честные ха-
рактеристики  на  них.  А  за  Валуцкого  пришлось  заступаться  в
ЦК ВЛКСМ, правда, заочно, опять же в письменном виде. 
Ещё  два  события  обрушились  на  мою  голову  в  то  время,
оставив  след  разной  глубины  в  памяти  соплеменников,  совре-
менников и прочих людей. 
Международный  Фестиваль  молодёжи  и  студентов  в
Москве. Мимо нашего института целыми  обозами по Ярослав-
скому шоссе  везли цветочную рассаду,  каковая  затем  украсила
город. Показухи было достаточно. Скажем, дома вдоль того же
Ярославского шоссе, в основном деревянные избы, ярко выкра-
сили, как пряничные домики, а избу, стоящую на развилке двух
дорог, покрасили по диагонали – ту лишь часть, которая видна с
Ярославки. Когда там шествовала гигантская кавалькада машин 
302
 
с  делегатами  Фестиваля,  украшенная  флагами  всех  стран,  по-
сланцам  планеты  видна  была  окрашенная  половина  той  избы.
Но  те,  кто  стоял  в  кузовах  на  специальных  конструкциях  для
гимнастических  упражнений,  и  возвышался  над  окружающим
миром,  конечно же,  видели,  что  крыша  злополучной  хаты  вы-
крашена только наполовину.
Во  ВГИКе  собрались  киношники.  Для  них  организовали
просмотры фильмов,  снятых  выпускниками  вуза. Для  зрителей
предусмотрели синхронный перевод через наушники, аж на пя-
ти основных языках человечества.
Какой-то иностранный молодой человек шустро выманил у
меня вгиковский значок, а мне нацепил зачок с надписью, како-
вые  тогда продавались  за копейки в любом  газетном киоске. И
вот  на  улице  ко  мне  привязался  другой  иностранец,  и  что-то
долго  лопотал  по-английски. Я  развёл  руками,  ибо моё  знание
английского  ограничивалось  двуми-тремя  фразами.  Тогда  слу-
чайный  собеседник  сердито  ткнул  пальцем  в  подаренный  зна-
чок, который был приколот у меня на груди.
 – Canada! - мол, чего ты, канадец, открещиваешься от род-
ного языка? 
На значке, действительно, сияла надпись «Canada». Я выда-
вил «Литл спик энглиш», и ретировался.
Другое  событие  сулило  победное  вхождение  в  кинемато-
граф. Мне, верному ленинцу и комсомольскому вожаку поручи-
ли  написать  сценарий  для  курсовой  студенту-режиссёру Алек-
сею Салтыкову. Мы с ним отправились на благословение к его
мастеру,  Сергею  Аполлинариевичу  Герасимову,  домой,  в  вы-
сотку  на  Кутузовском  проспекте.  Поразила  настенная  полка
вдоль  длинного  коридора,  уставленная  матрёшками,  африкан-
скими  и  индийскими масками,  сомбреро,  лаптями,  разнообраз-
ными  ритуальными  причиндалами,  статуэтками  божков  и  т.д.
Всё  это  вперемежку,  эдакое  единение  всего  и  вся –  стилей,
форм, религий, языческих предметов, культовых штуковин. До-
машний  музей  подношений  великому  мастеру,  сделанных  во
всех  частях  света. Как  только не  резала  ему  глаз  такая  вопию-
щая эклектика!
Благословение было получено. Я написал сценарий на тему,
которую  можно  обозвать  криминально-дорожной.  Мы  ходили 
303
 
для консультаций в управление ГАИ. Генерал, при нашем появ-
лении, поднял собравшихся в его кабинете офицеров-гаишников
по стойке «смирно», и отрапортовал:
- Руководство ГАИ собрано для дачи консультаций.
Однако,  сценарий  был  отдан  Салтыковым  товарищам  по
режиссёрскому факультету, а те, видимо, раздраконили мою пи-
санину. Во всяком  случае, когда в  главный холл ВГИКа из ко-
ридора вышли Андрей Тарковский чуть ли не в обнимку с Алек-
сеем Салтыковым, я услышал, как Лёша цитировал:
- И какой русский не любит быстрой езды по плохим доро-
гам? – это он прочитал начало моего сценария.
И оба  стали давиться от хохота. Чем уж  так развеселил их
мой сценарий, до сих пор не могу вникнуть. Но написан он был,
уверен,  скверно,  и  никак  не  годился  для  создания  хорошего
фильма. Честно говоря, я и теперь не очень понимаю, как нужно
писать для документального кино. 
Салтыков  пытался  уговорить  меня  переделать  сценарий,
придать  ему  более  драматичный  вид. Я  не  представлял,  каким
образом можно выполнить такое пожелание. А в ушах стоял из-
девательский хохот Тарковского и Салтыкова. 
В  это  время  из  ЦК  ВЛКСМ  во  ВГИК  поступил  заказ  на
съёмку фильма о целине. Причём,  заказ персональный – номи-
нальным сценаристом был назван Марк Гаврилов. Конечно, как
драматурга меня никто, нигде не знал и не мог знать. В ЦК зна-
ли секретаря комсомольской организации сценарного факульте-
та  Марка  Гаврилова,  этого  было  вполне  достаточно,  чтобы
отрапортовать  наверх;  задание  создать фильм  о  подвиге  совет-
ской  молодёжи  на  целине  поручено  комсомольскому  вожаку.
Наш человек, не подведёт.
С Салтыковым мы расстались. 
В новую киногруппу вошли студенты с режиссёрского Ми-
хаил  Богин  и  Валентин  Максименков,  с  операторского Юрий
Ильенко  и  Александр  Княжинский.  В  газете «Комсомольская
правда» появилась заметочка под названием «Земля комсомоль-
ская», именно так была названа мною будущая картина. 
Разумеется,  вся  эта  затея  сейчас  выглядит  сплошной  аван-
тюрой, ибо, вместо того, чтобы выехать заранее на целину, изу-
чить  по  возможности,  материал,  потом  написать  хотя  бы  сце-
304
 
нарную  заявку,  как  основу  будущей  картины,  я  со  товарищи
бросился в бурную порожистую реку жизни, не ведая брода, да
и не умея плавать. Ребята буквально вывернули мне руки, заста-
вив набросать  вчерне  сценарную  разработку фильма. Набросал
умозрительную  схему  с  элементами  дикторского  текста,  где
напыщенно  и  выспренно  воспевал  подвиги  комсомольцев  на
поднятии целинных земель.
Всё это происходило в Кустанае – тогдашней столице цели-
ны. На моё счастье-несчастье здесь же проходили практику сце-
наристы младшего курса. Миша Богин уговорил меня прочитать
свой  сценарный  план  на  общем  сборе  этих  младодраматургов.
Больше никогда  в жизни не  пришлось мне  выслушивать  таких
хлёстких и яростных попрёков. В профессиональной непригод-
ности, серости, да чего там, меня в глаза назвали бездарностью.
Особенно зло говорил юный Паша Финн. Впоследствии он стал
заметным  сценаристом,  по  его  сценариям  поставлены  прекрас-
ные фильмы. Например,  он  создатель,  совместно  со Светланой
Дружининой,  великолепного  телесериала «Тайны  дворцовых
переворотов». Дружинина режиссёр-постановщик и, как  водит-
ся, соавтор сценария. Это не упрёк, это просто справка для ки-
номанов.
Что я предпринял после зубодробительного обсуждения мо-
его целинного опуса? Правильно. Активно поддержал традиции
русской  интеллигенции –  запил  по-чёрному.  Из  запоя  вывели
проблески  сознания,  что провал не  столько мой  личный, и  что
от меня, в какой-то степени, зависит – защитят ли курсовые че-
тыре человека; Богин, Максименков, Ильенко, Княжинский. 
Обком  комсомола  выделил  нам  грузовик.  Юра  Ильенко,
оказавшийся  замечательным  художником,  разрисовал  фургон
атрибутами  кинематографа –  киноаппарат,  киноэкран,  ленты
киноплёнки, Микки-Маусс,  а  поверх  всего шикарная  размаши-
стая надпись «Земля Комсомольская». И начали мы колесить по
целинным  землям,  снимая  по  принципу  едущего  на  верблюде
акына: чего вижу, то и пою. Кое-что снимали, опираясь на мой
жалкий сценарный план.
 А  ведь  позже  я  уже  понимал,  что  сюжетные  ходы,  яркие
эпизоды  освоения  просторов  Казахстана  буквально  валялись
под ногами, сами просились на бумагу и на киноплёнку. Напри-
305
 
мер,  меня  потрясла  история  девушки-комсомолки,  которая  по
дороге на  важное  совещание  в центр попала  в  снежную пургу.
Машина  не  смогла  идти,  всё  замело,  сугробы –  выше  крыши.
Два  парня –  водители  решили  повернуть  назад.  Но  девушка,
подчиняясь  сознанию  долга,  ушла  в  одиночку  в  центр.  И  за-
мёрзла, погибла в пути.
Другой  сюжет.  На  Соколовско-Сарбайском  горно-
обогатительном комбинате, в открытом руднике трудился шофёр,
здоровяк почти двухметрового роста. Он пришёл из степи, никаких
документов у него не было. Но нужда в рабочих руках  заставила
кадровиков  закрыть  глаза  на  отсутствие  паспорта  и  каких-либо
справок. Оформили «со слов, в связи с утерей документов». Тру-
дился он ударно, от зари до зари. А это надо представить себе: чу-
довищных размеров чаша открытого рудника, уходящая на десятки
метров  вглубь  земли,  опоясанная  серпантином  грунтовых  дорог.
По  этому  серпантину  мчатся МАЗы,  поднимая  тучи  пыли.  Если
учесть, что у могучих 25-тонных минских самосвалов нет обычных
рессорных амортизаторов, то станет понятным присказка – «от та-
кой езды всю душу вытрясет».
Самосвалы шли  под  погрузку  к  экскаватору,  бухавшему  в
кузов глыбы породы или руды. Бедные машины только вздраги-
вали от страшной тяжести, обрушивавшейся на них. И – в путь.
Их, вроде бы, даже не чинили, отслужит свой ресурс, и оттаски-
вают разбитый окончательно МАЗ на кладбище таких же поко-
рёженных  собратьев,  на  самом  дне  котлована. Когда  отслужил
свой срок самосвал того двухметрового здоровяка, он выехал на
обрыв  рудника,  как  раз  над  свалкой  ржавых  остовов машин,  и
пустил  его  с  крутого  обрыва  вниз,  под  откос.  А  сам  ушёл  в
степь, не оглядываясь. Больше на комбинате его не видели. Чем
не драма «Человек-машина»?
Между прочим, первый  секретарь  горкома ВЛКСМ Рудно-
го, с пышной шапкой рыжих кудрей, в очках с чудовищно тол-
стыми  стёклами –  такова  была  у  него  потеря  зрения –  открыл
небольшую  тайну.  По  его  словам,  от  отряда  комсомольцев-
добровольцев, подвиг которых нам надлежало воспевать, в Руд-
ном, включая горно-обогатительный комбинат, не осталось… ни
одного! Вернее, в наличие числился один-единственный, он сам.
Поначалу всё было красиво и празднично. Встреча с цветами и 
306
 
хлебом-солью, песни о целине и комсомоле. Палаточная роман-
тика! Но  затем надо было вкалывать,  а бодрые  энтузиасты, ра-
достно вопящие патриотические песни, к обыденному, тяжкому
и нудному труду не были готовы, им освоение целинных земель
представлялось эдаким сплошным праздником. Труд и быт уда-
рили по мордасам. Начались пьянки, драки из-за девушек, даже
поножовщина. А надо сказать, что на комбинате работали и жи-
ли  бок  о  бок  комсомольцы-добровольцы  и  бывшие  заключён-
ные. Именно заключённые пришли в администрацию комбината
и в  горком ВЛКСМ и потребовали «гнать в шею» разгильдяев,
пьянчуг, развратников, хулиганьё. Иначе «мы за себя не отвеча-
ем».  Нахлебавшимся  тюремной  и  лагерной  баланды  бывшим
зэкам совершенно не светило стать по определению ответчика-
ми за те безобразия и преступления, которыми отличились без-
башенные комсомолята. Быстренько город и комбинат очистили
от  так  называемых  целинников-добровольцев. Массовое  дезер-
тирство прошло без эксцессов. Убегавшие ни о чём не сожале-
ли, оставшиеся не помянули их добрым словом.
Я робко пытался направить съёмки по руслу, обозначенно-
му мной в своём бездарном сценарном плане. Меня не слушали.
Снимали  экспромтом,  на  их  взгляд,  наиболее  выразительные
кадры. Позже, естественно, обнаружилось, что сложить ленту из
разрозненных кадров невозможно. А тем временем мои коллеги,
главным образом, операторы придумывали необычные ракурсы.
Ильенко попросил привязать себя под днище МАЗа. Что уж там
могло получиться на плёнке, учитывая, что на бугристой, в кол-
добинах дороге его трясло, как отбойный молоток – не известно,
ибо всю картинку, чего и следовало ожидать, заволокло, подня-
тыми колёсами  густыми клубами ярко-оранжевой пыли. Из ки-
нолаборатории  студии  нам  потом  сообщили:  отснятое -  брак.
Зато  у  Юры  великолепно  вышла  панорама  котлована.  Он
умудрился закрепиться на конце стометровой стрелы шагающе-
го экскаватора. И тут тряска стала как бы художественным эле-
ментом, подчёркивающим  грандиозность котлована и работы в
нём происходящей. Игрушечные машинки, снующие по серпан-
тинному  пути,  крошечные  ковшовые  экскаваторы,  люди,  как
букашки, и шикарные букеты взрывов. Серые с чёрными отли-
вами - породы и оранжевые – руды. 
307
 
В Москве, отсмотрев киноматериал, понял: ничего путного
из этой кучи обрывков и отрывков у меня не выйдет. Не только
для апофеоза битвы за целину, но и нормального рассказа о пер-
вопроходцах целинного края не получится. А видовой фильм о
казахстанской  степи и  котловане Соколовско-Сорбайского  гор-
нообагатительного  комбината  нам  никто  не  заказывал. Я  с  тя-
жёлым  сердцем отказался участвовать  в доведении  картины до
кондиции, ибо не видел выхода из тупика. За дело, обречённое
на  провал  взялся  другой  студент-сценарист,  бывший,  между
прочим,  до ВГИКа  секретарём  обкома  комсомола. Ни  его про-
шлое,  ни  какой-то  опыт  по  производству  документальных
фильмов, имевшийся у него, не выручили. В ЦК ВЛКСМ «Земля
комсомольская» (название сохранилось до официального прова-
ла) получила резко отрицательную оценку. Я мог бы позлорад-
ствовать,  ибо  постоянно  предупреждал  участников  съёмочной
группы,  что  напрасно  они  увлекаются  съёмками  сплошного
негатива – кладбище проржавевшей техники, полуразвалившие-
ся глинобитные жилища аборигенов степи, пылевые бури и т.д.
- Да кто ж туда поедет в этот ужас, мрак, неприспособлен-
ную к жизни пустыню! – только и восклицали цековские деяте-
ли. – Мы ожидали увидеть поэму о целине и целинниках, а вы
сляпали какую-то панихидную ленту. 
Правда,  курсовые  по  этому  неудачному  фильму,  кажется,
ребятам  удалось  защитить.  Из  них  получились  классные  про-
фессионалы.  Миша  Богин  прославился  чудесным  короткомет-
ражным фильмом «Двое». Валя Максименков стал сценаристом.
Саша Княжинский был оператором у Тарковского и других вы-
дающихся мастеров. Юра Ильенко  отснял  с Сергеем Параджа-
новым, потрясшую киномир картину «Тени забытых предков», а
позже  поставил,  как  режиссёр,  очень  поэтичную  ленту «Белая
птица с чёрной отметиной», насобиравшую кучу призов.
 
Играем в солдатики
 
К  концу  обучения,  после  четвёртого  курса,  всё  мужское
население ВГИК заставляли вспомнить детство с играми в сол-
датики. Но в ту, счастливую пору мы управляли своим оловян-
ным  войском,  теперь  же  нас  самих  превращали  в  настоящих 
308
 
солдат,  отправляя  на  военные  сборы.  У  нас  были  две  непро-
фильные  кафедры:  любимая –  физвоспитания,  возглавляемая
обожаемым  Ростиславом  Беляевым,  и  малопочитаемая –  воен-
ная.  Однако,  последняя  давала  не  только  освобождение  от
службы в армии, но, после двух сборов – солдатских и сержант-
ских, присваивали звание лейтенанта запаса, что гарантировало
призыв под боевые знамёна только в случае объявления войны.
В  командиры нам  достался  угрюмый  старшина,  составлен-
ный  из  квадратов:  массивная  квадратная  фигура,  квадратная
башка,  квадратная  челюсть,  квадратные  ладони  с  квадратными
ногтями, окаймлённые въевшимся машинным маслом. Команды
его во время изнурительных занятий шагистикой на плацу отли-
чались убойной внушительностью: «Шагом. Бегом. Стоять. Ле-
жать. Ползти». Ползать приходилось по узкому лазу, оставлен-
ному между землёй и сеткой с колючей проволокой. Если его не
понимали или делали вид, что не понимают, дабы не исполнять
приказ  в  десятый  раз  отбарабанить  то  или  иное  солдатское
упражнение, он коротко бросал:
- До ружпарка – беее-гом!
Пробежишь  это  немалое  расстояние (хорошо  ещё,  коли
один-два раза), и забудешь о непонимании приказов старшины.
Вот  тогда-то  и  поучал  меня  философствующий  Игорь  Раздор-
ский  воспринимать  тяготы  солдатских  буден,  как  неизбежное,
но временное зло. И посему смириться с ним, и тогда будет сво-
боден твой разум, и не ощутишь себя угнетённым изгоем.
В  первый  же  вечер  старшина  преподал  урок  повиновения
приказам. Вывел наш взвод на  так называемую вечернюю про-
гулку. У низенькой оградки скомандовал:
- Взвод стой. Вольно. Разойдись. Оправиться.
Но  мы  уже  тихо  ненавидели  его  за  то,  как  он  измывался
весь день над нашими  свободолюбивыми душами и  телами, не
очень-то  подготовленными  к  нагрузкам  курса молодого  бойца.
Взвод  молча  стоял.  Не  расходился.  Не  оправлялся.  Это  был
бунт.
Старшина вдруг выдал сентенцию:
- Не хочется – расхочется, расхочется – захочется.
Потом скомандовал:
- Смирно. Бегом марш. 
309
 
Мы  бегали  в  сумерках  раз  десять,  а,  может,  больше,  вокруг
территории  военного  городка.  Вскоре  ощутили  себя  загнанными
скакунами,  в мыле. Да  тут  ещё  голодные  комары  со  всей  округи
набросились  на  свежатинку.  Наконец,  раздался  голос  старшины.
Он тоже, между прочим, бегал, но это не произвело на квадрат из
мускулов, жил и сухожилий никакого впечатления.
- Взвод стой. Вольно. Разойдись. Оправиться.
Мы бросились врассыпную в кустики, ибо казалось, вот-вот
наши мочевые пузыри лопнут. Воля к свободолюбию и вольно-
думству  была  старшиной  сломлена  раз  и  навсегда.  Служить  и
выполнять  команды  командиров  стало  легче  и,  главное,  не
обидно.
Во  взводе  были  студенты  сценарно-редакторского,  режис-
сёрского и  актёрского факультетов. Однокашников  с оператор-
ского  и  художественного  факультетов,  проходивших  сборы  в
первую смену, мы повстречали на подходе к военному городку.
Вид  у  них  был,  ни  дать,  ни  взять,  отдохнувших  курортников,
возвращающихся  с  южного  побережья  Чёрного  моря.  Загоре-
лые,  отъевшиеся на  обильных  в  те  времена  солдатских  харчах,
они вызывали зависть. Неужели и нас постигнет такая счастли-
вая участь? Вечерком зависти несколько поубавилось. Нас, вме-
сте с первой сменой вывели на речку купаться. И тут обнаружи-
лось, когда все разделись, что курортный загар покрывал у них
только лица и кисти рук, тело же осталось, как кипень, белым.
По-моему отцы-командиры стремились не  только подавить
свойственное студенчеству вольнодумство, но и старались изба-
вить нас от интеллигентских замашек. Окончательно уничтожил
иллюзии на этот счет наш высший начальник – старший лейте-
нант,  ладно  сложённый,  в  хорошо подогнанной форме,  сверка-
ющий  до  глянца  надраенными  сапогами.  На  поверке  он,  по
уставу, спросил: «есть вопросы, просьбы?».
- Вечером от поверки до отбоя не хватает времени даже зу-
бы почистить, - раздался чей-то голос.
- Десять  лет  в  армии,  ни  разу  не  чистил  зубы. Не  вывали-
лись, -  и  он  продемонстрировал  свою  великолепную  зубастую
челюсть.
- В дневных переходах, на жаре, ноги преют, нужно время,
чтобы их помыть, - подал голос ещё один чистюля. 
310
 
- Десять лет в армии, ни разу не мыл ноги. Не отвалились, -
заявил непробиваемый и невозмутимый старлей.
В общем-то он нам понравился: миниатюрный, ладненький,
упругий, как гуттаперчевый мальчик. После первой переклички
он сжато изложил нашу будущую диспозицию:
-  Курс  молодого  бойца  рассчитан  на  три  месяца.  У  нас -
что? У нас их нет. У нас - что? У нас есть месяц. Задача: трехме-
сячный курс молодого бойца пройти за месяц.
И  началась,  знакомая  всем  призывникам,  выматывающая
муштра,  только  в  три  раза  плотнее,  энергичнее,  насыщеннее.
Самым  тяжким  испытанием  оказался  безобидный,  на  первый
взгляд, марш-бросок на полигон, где проводились стрельбы. Ка-
залось бы, преодолеть несколько километров проселочной доро-
ги  для  здоровых  парней -  легкая  прогулка. Но  представьте:  на
небе  безоблачная  лазурь,  жара  под  тридцать,  а  мы  топаем
нахрапистым бегом-трусцой по самому солнцепеку. Видать, для
полноты  счастья  быть молодым  бойцом, нам приказали надеть
нижнее белье: рубахи из плотной  ткани и  такие же, извиняйте,
барышни,  кальсоны.  Прибавьте  ко  всему  этому  почти  полную
походную  выкладку -  винтовка,  подсумок  и  фляжка  на  поясе,
противогаз,  вещмешок  с  балластом  для  веса  за  спиной  и  ши-
нель-скатка  через  плечо.  Разве  что  плащ-палатки  не  заставили
брать с собой, ввиду их отсутствия в военном лагере.
Кто пониже, естественно, сзади, а там пылюга страшенная,
вместо  идущих  впереди  какие-то  тени  мелькают.  Хорошо  это
запомнилось  мне,  ибо  гренадерским  ростом  природа  не  награ-
дила, и тащился я в замыкающих рядах.
Старлей налегке скакал сбоку колонны, и монголоидная его
физиономия  выражала  готовность  к  тяжкому  ратному  труду  и
рукопашному бою - это почему-то мне удалось разглядеть. Ко-
гда пот окончательно залепил нам глаза, и ноги стали ватными,
готовый к подвигам старлей скомандовал:
- Взвод стой! Вольно! Разойдись! Привал!
Морды у нас были как бы в серых масках. Для трудов и бо-
ев мы явно не годились. Растянулись вповалку на пыльной тра-
ве, хватая ртами горячий воздух. И тут увидели такое, чего ни-
когда позже наблюдать, мне по крайней мере, не приходилось. 
311
 
Студент режиссерского факультета Вася Шукшин, покрях-
тывая,  потянул  с  себя  гимнастерку.  Он  уже  тогда  привлекал
особое внимание. Еще бы! Успел сыграть главную роль в филь-
ме "Два Федора", напечатал в центральной прессе великолепные
рассказы, и ко всему слыл во вгиковской среде, как и его герои,
чудиком. Все и воззрились на него, ибо он сделал значительное
лицо:  наверняка  чего-то  удумал   учудить!  А  Василий  скинул
гимнастерку, потом стащил нижнюю рубаху и принялся выкру-
чивать ее, как это делают прачки. Не поверите? На наших глазах
материализовалась присказка - "пот лил ручьем" - на  землю из
скрученной рубахи обильно закапал шукшинский пот!
Почему впоследствии мастер не использовал в своих кино-
картинах столь выразительный кадр? Да, потому, наверное, что
подозревал:  никто  не  поверит  в  его  реальность. Ведь Шукшин
провозгласил: прекрасное - есть правда! А правда, как я сегодня
подозреваю,  могла  заключаться  в  том,  что  Василий,  большой
любитель эффектных сцен, потихоньку от всех, предварительно,
ещё будучи в рубахе, облился водичкой из своей, подвешенной
к поясу фляжки.
Неимоверная радость охватила весь наш кинематографиче-
ский взвод, когда на вечерней поверке старлей объявил в обыч-
ном своём стиле:
- Что мы имеем на завтра? На завтра мы имеем смотр тех-
ники.
Солдат, хоть и укороченной краткосрочной службы, весьма
сообразителен. Смотр техники - это поход на танкодром. Танко-
дром рядышком, не придется пылить за горизонт на стрельбище.
В отставку нудную муштру! Долой изматывающее ползание под
колючей  проволокой  полосы  препятствий!  Виват  отцам-
командирам!
У ворот  танкодрома нас поджидал бравый, усатый, сверкаю-
щий  пуговицами  и  сапогами,  будто  сошедший  с  плаката "Совет-
ская армия всех сильней!", баскетбольного роста майор. Но - в оч-
ках. Печатным шагом приблизился к нему наш помкомвзода, вы-
пускник  сценарного факультета,  Боря Андроникашвили,  бывший
мой  сокурсник,  тоже  высокий  и  статный.  Между  прочим,  член
юношеской  сборной  Грузии.  Глаза  с  поволокой,  одним  словом,
"смерть бабам". Опять, между прочим, на тот момент - муж Люд-
312
 
милы  Гурченко,  уже  заблиставшей  в "Карнавальной  ночи",  а
затем,  впоследствии,  муж  Нонны  Мордюковой.  Может  быть,
кто-то  припомнит  кинокартину "Отарова  вдова"?  Так  вот  там
Боря  сыграл  молодого  красавца  князя. Я  почему  все  это  изла-
гаю?  Да  потому,  что  хочу,  чтобы  вы  представили  эту  велико-
лепную сцену встречи двух рослых, неотразимо прекрасных мо-
лодых людей в ладно подогнанной форме. Мы залюбовались.
-  Взвод  в  составе  студентов  актерского,  режиссерского  и
сценарного факультетов Всесоюзного Государственного инсти-
тута кинематографии на смотр военной  техники прибыл! - ши-
карно отчеканил помкомвзвода Андроникашвили.
Майор просиял:
-  А-а,  аллегра! -  радушно  приветствовал  он  нас,  полагая,
видимо, что именно этот термин относится к нашим легкомыс-
ленным, с его, военной точки зрения, профессиям. Не менее ра-
достно он приказал: - Ведра, концы, швабры в руки - и в бой! До
самого  обеда  мы,  как  чушки  чумазые, "осматривали"  танки  и
бронетранспортеры,  которые,  видать,  никто  и  никогда  не  чи-
стил, не мыл и не  смазывал  в  ожидании прибытия  этих  самых
"аллегро".
Помните,  в  одной  из  первых  люмьеровских  картин  нелов-
кий поливальщик обливает водой самого себя? В этой роли по-
литого поливальщика однажды оказался хохмач и балагур Борис
Андроникашвили.  Случилось  это,  когда  Боря  попал  в  ночное
дежурство на кухне. И вот, наконец, все котлы вымыты до блес-
ка, на пол можно ронять кашу, а потом ее, совершенно не брез-
гуя, есть - такую чистоту навели студенты-солдаты. Разделанная
туша  для  завтрашнего  обеда  варится,  до  готовности  далеко,
наступило  блаженное  время  ночного  передыха  и  солдатского
смачного трепа. Я не стану пересказывать скабрёзные анекдоты,
которые травили на кухне военного городка будущие выдающи-
еся мастера отечественного и мирового кинематографа. Они не
украсят их биографии. Запомнилось другое.   
Неожиданно  буквально  фонтанирующего  анекдотами  и
хохмами  из  киношного  бытия  Борю Андроникашвили  перебил
старослужащий повар:
- Вы,  пацаны,  вроде  как  киношники... Я  кой  чего  про  это
знаю. У меня свояк киномеханик. "Карнавальную ночь" видали? 
313
 
Он  на  съёмках  был.  Гурченку  запомнили?  Ох,  девка!  Съёмка
ночная  была,  так Михаил Жаров  прям-таки  всем  велел  отвер-
нуться и..., - далее повар изложил, что происходило в павильоне,
в самых выразительных выражениях.
Конечно же, мы  знали,  что Жаров  не  был  занят  в фильме
"Карнавальная  ночь".  Безусловно,  мы  понимали  нереальность
эротической фантазии  поварского  свояка. Но  всем  было  любо-
пытно - какова будет реакция Андроникашвили.  Стоически вы-
терпев рассказ старослужащего, он только и сказал, вымученно
улыбаясь:
- Киношники - они такие.
Забавно бы вышло, если б повар узнал, что перед ним сидит
законный муж Людмилы Гурченко,  только  что  получивший  от
неё радостную весточку о рождении их дочери.
Однажды, не дождавшись конца стрельб, наш старлей куда-
то заспешил, и напоследок поручил отвести взвод после занятий
в палаточный городок славному помкомвзвода, всё тому же Бо-
рису Андроникашвили. Отстрелявшись, мы построились по его
зычной команде. До чего ж преображается человек, получивший 
власть над  себе подобными! Прямо-таки  генеральским  голосом
Боря вопросил:
- Кто жаждет маршировать по солнцепеку, глотать пыль на
дальней дороге - шаг вперед!
Мы не шелохнулись.
- Кто рискнет прогуляться коротким путем в тени деревьев,
но с опасностью попасть под артобстрел - три шага вперед!
Строй одобрительно  заурчал и  сделал эти три шага. Все,
конечно же  знали - опасность не придуманная. Лес,  где про-
легала  короткая  тропа  домой,  служил  своеобразным  полиго-
ном  для  танковых  и  артиллерийских  стрельб.  Входить  туда
категорически  запрещалось: и вслух, и плакатами. Но кто же
в  юности  слушается  запретов  и  трусливо  сторонится  даже
смертельной опасности? В тот момент жара да пыль казались
страшнее артналета, который - то ли будет, то ли нет.
Попёрлись  на  авось  и  на  рожон.  Цепочка  солдатиков-
студиозов, среди которых были, как уже сказано, будущие клас-
сики советского и мирового кинематографа, втянулась под сень
корабельных  сосен.  В  бору  было  прохладно,  ароматно,  пели 
314
 
птицы.  Мы  двигались  ускоренным  темпом,  все  же  исподволь
охватывала опаска...
И вдруг среди этого ясного солнечного дня где-то отдален-
но  глухо  громыхнуло,  потом  с  нарастанием  загудело  и  уже
близко  оглушительно жахнуло. Затем, снова, будто кто-то вда-
леке  сильно  бабахнул  по  пустой  бочке,  и,  как  нам  показалось,
над  самыми нашими непутевыми  головами противно  заныло,  а
потом  опять  шандарахнуло  с  отвратительным  треском  совсем
рядом.
- Взвод! Бегом! - отчаянно заорал помкомвзвода.
Мгновенно сломав отлаженную цепочку, мы пустились через
колючие кусты наутек из-под внезапно начавшегося артналета. А
вокруг свиристели,  гудели невидимые нам металлические чушки,
которыми заменяли при стрельбах боевые снаряды. Нам казалось,
что они  срезают ветви и верхушки деревьев, крушат  стволы бук-
вально рядышком, и вот-вот угодят прямо в нас.
Животного  ужаса  натерпелись  за  несколько  минут  вдо-
сталь. Наконец - о, счастье! - выскочили на опушку. Сгруди-
лись,  как  стадо  перепуганных  баранов,  убежавших  от  волка.
Нам,  конечно,  крупно  повезло,  обошлось  без  потерь,  без  ра-
нений.  Ура!  Будущее  советского  кинематографа  уцелело!
Кое-кто  даже  судорожно  захихикал. Как  вдруг  забился  в  ис-
терике один парень, с актерского факультета. Подумали: при-
кидывается. Но, нет, всё по полной программе: с конвульсия-
ми, пеной изо рта. Еле отпоили его тут же найденной ключе-
вой водичкой.
Между прочим, малый не слыл трусом. Крепкого сложения,
мужественное  лицо,  как  говорят, "медальный  профиль". Жаль,
язык не поворачивается назвать его - он много потом снимался.
Особенно  хорош  был  в  образе  воина-богатыря,  которого "пуля
боится, и штык не берёт".
В военных лагерях приключилась и трагикомичная история.
К Эдику Абалову,  любителю  розыгрышей,  привязался,  на  соб-
ственную голову, студент МИИТа ( Московского института ин-
женеров  транспорта) -  будущие  инженеры-железнодо-рожники
тоже, в параллель с нами, краткосрочно осваивали курс молодо-
го бойца. 
315
 
- Вы, говорят, режиссёр. Сможете мне помочь? У меня, как
считают друзья, довольно приличный голос. Но считают так же,
что его нужно укреплять...   
Эдик сделал важное лицо, и милостиво разрешил спеть. Тот
спел.
- Прекрасный голос. Но, друзья правы, его надо укреплять,
даже закалять. Готов помочь, но предупреждаю: моя методоло-
гия не каждому по плечу. Она требует предельного напряжения
всех духовных и физических сил.
Железнодорожник  поклялся,  что  ни  перед  чем  не  остано-
вится, и готов пойти на любые жертвы. На первом задании ему
пришлось петь  гаммы,  вися на  турнике. А педагог  в  это  время
довольно  крепко  лупил  его  по  животу -  укреплял  диафрагму.
Потом парень, распевая во всё горло, бегал по кругу. Затем пре-
одолевал  полосу  препятствий,  исполняя  известные  арии.  Этот
урок  стоил  ему  и  пота,  и  крови. Представьте:  "Куда,  куда  вы
удалились...?" - отчаянно выпевает солдатик-Ленский, ползущий
на спине под низкой сеткой из колючей проволоки! Прямо-таки
в духе нынешней модернистской оперной постановки, где пуш-
кинские герои под музыку Чайковского стреляются из дробови-
ка через обеденный стол.
Прячась  за палатками,  студенты помирали  со  смеху. Нако-
нец, Эдик заверил смотрящего ему в рот восторженного, довер-
чивого  и  простодушного  ученика,  что  голос  значительно  укре-
пился. Теперь - самое главное - необходимо его закалить. И он
задал необычное, прямо таки, изуверское упражнение. Вечером 
парень  залез  в  сырую,  сохранившуюся,  наверное,  с  Великой
Отечественной полуразвалившуюся землянку,  и всю ночь тихо-
хонько  там  завывал,  считая,  что,  в  соответствии  с  абаловской
методикой, закаляет голос.
Утром миитовцы, его сокурсники, видно, сжалились, и рас-
сказали  осипшему  за  ночь  певцу,  что  весь  вгиковский  лагерь
буквально  потешается  над  его "занятиями"  с  педагогом-
самозванцем. Не  знаю,  стал  ли  вокалистом  тот  парень,  но "от-
благодарить"  Эдика  на  прощание  он  не  сумел, "режиссер-
педагог" искусно избежал роковой встречи.
Не  так  давно  я  вновь  столкнулся  с  вгиковским шутником,
но, так сказать, виртуально.   
316
 
В Интернете наткнулся на изумившее меня извещение (оно
и сейчас там висит) для скачивающих фильм "Иваново детство"
-  режиссеры-постановщики Андрей Тарковский  и Эдуард Аба-
лов. Брехня? Конечно. 
Но нет дыма без огня, подумалось мне, и я стал копать. Ока-
зывается,  действительно,  Абалов  имел  самое  непосредственное
отношение  к  экранизации  рассказа  Вл.Богомолова "Иван" -  ему
доверили снимать по этому произведению фильм. Но когда руко-
водители "Мосфильма" посмотрели материал, отснятый дебютан-
том, то ахнули, такое это было, мягко говоря, некачественное кино.
Режиссёра от работы отстранили,  все расходы  списали  в убытки.
Тут и  явился "ангел-спаситель" – молодой Андрей Тарковский, и
снял знаменитую кинокартину.
Интересно, как отнёсся бы к этой интернетовской хохме Эдик,
сам,  во  студенчестве,  великий  хохмач? Вообще-то,  их  было  двое
главных  весельчаков ВГИКа 50-х  годов: Эдуард Абалов  и Томаз
Мелиава, его сокурсник по режиссёрскому факультету (мастерская
С.Юткевича). Знали их не только в нашем институте.
Представьте: зал Большого театра, публика затихла в пред-
вкушении  увертюры. Внезапно  в  партере  поднимается  смугло-
лицый человек и, хорошо поставленным голосом, с небольшим
восточным акцентом, провозглашает:
-  Среди  нас,  на  спектакле  присутствует  чрезвычайный  и
полномочный представитель Тамбу-Ламбу, Томаз Мелиава! По-
приветствуем его!
То  были  времена  хрущёвской  оттепели,  когда  в Советский
Союз зачастили правители и представители со всех концов зем-
ли, многие из которых,  между прочим, были совершенно неиз-
вестны простому советскому люду. Я видел, как возле гостини-
цы «Метрополь»  толпа  приветствовала  вьетнамского  премьера
Фам Ван Донга. Богатырского  сложения детина рядом со мной
заорал:
- Хинди-руси, бхай-бхай!
Толпа  громогласно  поддержала  это  популярное  тогда  при-
ветствие «индийцы и русские братья!», решив, что оно порадует
любого заезжего азиата.
Все высокие гости в обязательном порядке посещали балет-
ные и оперные постановки Большого театра. Откуда было знать 
317
 
собравшимся в тот вечер, что "Тамбу-Ламбу" - это название ко-
роткометражки  их  вгиковского  студента-режиссёра  В.Бычкова
по  рассказу  Галины  Карпенко,  где  два  мальчишки  мечтают  о
несуществующей стране Тамбу-Ламбу?
Рядом с Эдиком Абаловым (а это был он) встает ещё более
смуглый и весьма солидный Томаз Мелиава, и чинно расклани-
вается. Не подозревающие подвоха зрители, стоя, бурно привет-
ствуют неведомого посланца неведомого государства. 
Чуть  позже  молодые  люди  в  одинаковых  костюмах,  при
галстуках, со скучающими взорами, долго, но безуспешно иска-
ли загорелых представителей Тамбу-Ламбу. Те смотались.
Самое любопытное, что  завзятые весельчаки Абалов и Ме-
лиава  по  окончании ВГИК  сняли  совершенно  не  смешную  ки-
нокомедию "У тихой пристани". А вот мрачноватый и неслово-
охотливый  Отар Иоселиани,  на  тех  же  военных  сборах  сторо-
нившийся  всех,  и молча  вырезавший  деревянные фигурки,  по-
ставил  замечательную  комедию "Жил  певчий  дрозд".  Правда,
чуточку печальную... 
Наше возвращение из военных лагерей в общежитие на Яу-
зе ранним утром переполошило жителей посёлка Моссовет. Мы
прихватили с собой взрывпакеты и петарды – умыкнули у род-
ной и доблестной армии. И вывалившись из электрички пустили
в  ход  эти  боеприпасы.  Разбуженные  аборигены,  должно  быть,
решили, что на нашу землю вновь пришла война. Поди, попря-
тались по подвалам, и  ещё  уцелевшим  бомбоубежищам. Хули-
ганство сие сошло нам с рук, осталось безнаказанным.
 
За стенами ВГИКа
 
Творческая жизнь продолжалась и за стенами ВГИК. Как-то
так получилось, что у нас  сбилась поэтическая  компашка, не  в
том смысле, что нас объединили романтические идеалы, а про-
сто  потянуло  друг  к  другу  начинающих  поэтов.  Разумеется,  в
компанию  вошёл  Боря Колесников,  в  то  время  студент МТЭИ
(Московского  транспортно-экономического  института), Володя
Хмельницкий,  его  друг,  оруженосец,  сокурсник  по  экономиче-
скому факультету Саня Мейлахов,  вывернувшийся  из  небытия
Володя Бурыличев, с которым мы не виделись с детства. Одно 
318
 
время нам составлял компанию и Эмиль Лотяну, с режиссёрско-
го факультета, тоже баловавшийся стихосложением.
Мы  ходили  на  московские  литобъединения.  Читали  там
свои вирши, но не это было для нас главным, генеральным по-
сылом. Нам втемяшилось в головы, будто мы призваны высмеи-
вать  те  беззубые, «сопливые»  стихи,  которые  несли  читателям
члены литературных объединений. Мещанство, обывательщина
были  нами  объявлены  врагами,  подлежащими  уничтожению.
После моего  скандального  выступления  в  литобъединении  при
«Московском  комсомольце»  дело  чуть  не  дошло  до  рукопаш-
ной. Объединение временно закрыли.
Следующей «жертвой» мы избрали  одно из  старейших  ли-
тературных объединений Москвы «Магистраль» при Централь-
ном Доме культуры железнодорожников, что на Комсомольской
площади, около  трёх вокзалов. В вестибюле нам преградил до-
рогу  парень  в  кожанке,  настроен  он  был  решительно,  по-
боевому.
-  Здесь  не  пройдут  ваши  номера,  какие  вы  выкинули  в
«Комсомольце», -  заявил  он  угрожающим  тоном  и  распахнул
кожанку. На груди поблескивал значок мастера спорта.
Я тут же вспомнил своего двоюродного брата, трудившего-
ся  в  гальваническом  цехе «Гознака».  Он  тайком  изготавливал
там именно такие значки, и недорого продавал их из-под полы.
Таким  образом,  буквально  наводнил Москву  липовыми  масте-
рами  спорта  СССР.  Между  прочим,  по  значку  нельзя  было
определить, по какому виду спорта он выдан, мастер – и всё тут.
Надо  было  полагать,  что  грозный  парень  в  кожанке  был
боксёром  или  борцом,  уж  больно  он  грудь  вперёд  выпячивал,
мол,  сейчас  я  тебя  нокаутирую,  туширую. Схватки  не  произо-
шло. Обе стороны повели себя подобно диппосланникам на пе-
реговорах. Моим временным противником был Игорь Шаферан,
ставший  крупным  поэтом-песенником.  А  мастером  спорта  он
был то ли по лыжам, то ли по лёгкой атлетике, то ли попользо-
вался услугами моего брата Лёвы. Во всяком случае, скандала в
«Магистрали»  не  случилось  и мы  тихо мирно  разошлись,  вдо-
воль  наслушавшись  стихов  самого  Шаферана,  тогда  студента
Литературного  института, Юнны Мориц, Володи Хмельницко-
го. 
319
 
С  Шафераном  мы  подружились.  Колесников  даже  стал,
можно  сказать,  его  тенью. Много  позже,  когда Игорь  уже  был
всесоюзно  знаменит,  они  вдвоём  явились  в Москве  ко мне  до-
мой. Когда пришла жена Ариша, она застала такую картину. За
столом с полупустыми бутылками и  стаканами, с миской  солё-
ных огурцов сидели: откровенно спящий и похрапывающий ка-
кой-то  ефрейтор,  сопровождающий  Колесникова,  грустный  и
слегка  подвыпивший  Шаферан,  клюющий  носом  Гаврилов  и
размахивающий  руками  Колесников.  Так  ему  лучше  было  ви-
тийствовать.
- Шаферан, ты гений, Шаферан! – восклицал Боря и прини-
мался за исполнение популярнейшей тогда шаферановской пес-
ни. - «Ромашки спрятались, увяли лютики…».
Автор не реагировал, а Боря начинал сызнова:
- Шаферан, ты сам не знаешь, что ты гений, Шаферан! «Ро-
машки спрятались, увяли лютики…».
Бедная Ариша признавалась, что, наверное, целый месяц не
могла  избавиться  от  навязчивой  той  мелодии,  поселившейся  у
неё в ушах и как бы въевшаяся в музыкальную память. Избави-
лась  от «ромашек»  с «лютиками»  только  побывав  на  концерте
выдающегося исполнителя в Московской консерватории.
Володя  Бурыличев  вынырнул  из  детского  прошлого,  как  по-
том  я  осознал,  не  случайно. Он  надумал  изменить  свою  судьбу.
Прекрасно  учившийся  в Военной Академии,  он  вдруг  возмечтал
стать писателем, поставить крест на маячивших в отдалённом бу-
дущем генеральских погонах, и поступать в Литературный инсти-
тут. Он показал мне свои литературные опыты. Увы, это были бес-
помощные строки типичного графомана. Но я ведь в те годы был
уверен,  что  писательство –  это  всего  лишь  профессия,  ремесло,
доступное,  практически,  любому  более  или  менее  способному  к
творчеству человеку. «И зайца можно при желании научить зажи-
гать спички», - вот и весь сказ. Академию свою он бросил. И уго-
ворил меня взяться за подготовку его к поступлению в Литинсти-
тут. Сдуру, поддавшись уговорам, стал готовить будущего писате-
ля. Это надо же, сам не набрался смелости даже попытаться посту-
пить в этот вуз, находившийся за пределами моих мечтаний. А пи-
жона,  с  бухты-барахты  возомнившего  себя  литератором,  взялся
обучать азам писательского дела! 
320
 
Честно  говоря,  ученик  мне  попался  хреновый.  Единствен-
ное,  чем  обладал  Бурыличев,  была  блистательная  память.  Он
однажды,  прочитав  четырёхстраничный  мой  рассказ,  тут  же
воспроизвёл  его,  сделав  не  более  пяти  ошибок-разночтений. С
собственным  сочинительством  обстояло  куда  хуже.  Выполняя
мои задания, он создавал такие бездарные этюды, что хоть стой,
хоть падай. Они скорее походили на самопародии.
Я уехал на практику. Когда вернулся, Володя уже сдал доку-
менты для поступления  в Литинститут. Помню  яркий  солнечный
день. Мы толпимся в вестибюле института. Выходит председатель
приёмной комиссии и громким голосом вопрошает:
- Кто тут автор «Хрипуна»?
Бурыличев пробивается к нему:
- Я автор «Хрипуна».
- Молодец, - говорит председатель, - вы приняты.
Но позвольте – буквально взрывается у меня в мозгу! - Это
ведь  я  написал  рассказ «Хрипун»!  Володя,  вытащив  меня  на
солнечную улицу, принимается объяснять мне, обескураженно-
му  таким поворотом  событий, что, мол,  времени было  в обрез,
он  не  успевал  написать  свои  рассказы  для  поступления,  и  ему
пришлось  использовать  мои,  всего-то  пять  штук.  Уж  извини.
Вот уж поистине, наглость ценнее силы.
За одно я благодарен этому простецкому приятелю-ворюге:
он свёл меня со своими друзьями, интереснейшими личностями.
Один Феликс Тенцер чего стоил. Крупный массивный молодой
человек, он, не торопясь, двигался по улице Горького в окруже-
нии  мелюзги,  смотрящей  ему  в  рот,  низко  наклонив  голову,
словно пытаясь разглядеть нечто у себя под ногами.
- Феликс, - подавал голос кто-то из мелких сопровождающих, -
ты не обратил внимание на девулю, что прошла навстречу?…
- Русая коса. Крашеная. Юбка клёш в клетку. Лакировки на
шпильках, - Тенцер  выдавал предельно  точный портрет мельк-
нувшей красотки, хотя, вроде бы, не поднимал на неё своих тя-
жёлых еврейских глаз. Как это ему удавалось – загадка.
Другой  дружок –  Зарик  Хухим.  Когда-то,  чтобы  подчерк-
нуть  невероятность,  фантастичность,  неправдоподобность
услышанного, я  ехидно замечал:
- Это вам Зарик рассказал?! 
321
 
Одну зариковскую,  байку я долгие годы со смехом переска-
зывал для того, чтобы показать, вот, мол, до чего заврался чело-
век, утверждая, будто такой-то бард пел, стоя  на моем обеден-
ном  столе.  И  только  на  днях,  читая  в ЖЖ  интервью,  которое
взял Марк  Цыбульский  у  проработавшего 40  лет  фотографом
киностудии  им.Горького Валерия Кузина,  понял,  что,  оказыва-
ется, был неправ. Оказывается, я смеялся, смеялись мои слуша-
тели не над диким полётом фантазии хохмача и поливальщика, а
над чистой правдой.
Думал ли я, что Хухим, станет легендой! Тогда, в 50-х  это
был "Зарик, которого знали все, Зарик, который знал всех". Ху-
денький,  маленький  живчик,  с  очень  резкими  движениями.  Я
был поражен, увидев его обнаженный торс: мускулы будто рас-
черчены для изучения анатомии. И уже не удивился, узнав, что
он - чемпион Москвы по боксу в весе "мухача".
Жил  он  в  центре,  в  Настасьинском  переулке,  в  здании,
которое потом захватила редакция газеты "Труд". В огромной
комнате коммуналки, вечно болталась московская богема. Но
у нас была своя компашка: Зарик, Вова Бурыличев, сын быв-
шего  председателя  Мособлисполкома,  Алик  Черняховский,
сын  генерала  армии,  героя  Великой  Отечественной  и  я,  из
тех, что "понаехали тут", зато студент престижнейшего ВГИ-
Ка. О  том,  как  умела  куролесить  святая  эта  четверка,  я  уже
поведал, рассказывая о наших похождениях в общаге на моём
дне рождения. 
Между  прочим,  зарикиному  отцу,  Давиду  Хухиму,  заму
наркома  иностранных  дел  Советской  России,  принадлежала  в
свое время вся эта многокомнатная квартира. Потом - "а теперь
у  этой  ножки  отпилю  ещё  немножко..." -  папочка  постепенно
терял и власть, и жилплощадь, пока его не выбросили на обочи-
ну  политической  жизни  и  не  сузили  жилое  пространство  до
единственной, но зато огромной, 40-метровой комнаты.
Зарик весело излагал, как его "предок" ездил в Англию для
каких-то правительственных переговоров.
-  А  там  был  его  родной  брат-эмигрант,  капиталист-
кровопивец. Мой папашка Давыд побывал на  его фабрике. По-
толковал по-свойски с рабочим классом, открыл глаза на Страну
Советов, и просветил их,  как  отстаивать  свои права. На  следу-
322
 
ющий  день  трудящиеся  английского  Хухима  объявили  заба-
стовку,  требуя  повышения  зарплаты.  Брат-засранец  побежал  в
свой МИД,  настучал  на "красного  комиссара-агитатора",  и Да-
выда,  хоть  он и  был  замом наркома,  в 24  часа  выперли из Ту-
манного Альбиона.
Рассказывал Зарик и о том, как на Лубянке, добиваясь пока-
заний об антисоветской деятельности отца, его, пацана, сажали
в ледяную ванну и жутко били - "... уроды, козлы вонючие, от-
били почки!". Где тут правда, а где буйный полет фантазии бу-
дущего  кинорежиссёра -  определить,  а  тем  более,  проверить,
было трудно.
Теперь о том концерте на моём столе. Помнится, Зарик вва-
лился ко мне (в дом на улице Горького, напротив Белорусского
вокзала, жильцами которого были в разное время Алексей Тол-
стой, Перец Маркиш и др.) летним солнечным днем. Компания
из нескольких человек. Врезалось в память явление ослепитель-
но красивой девушки и то, что эти, совершенно незнакомые мне
"чуваки  и  чувихи",  выжрали  единственную  бутылку  водки,
ожидавшую меня в холодильнике. Оставили, паразиты, без вы-
пивки. Пока я допытывался у Зарика, что  за красавицу он при-
вёл  и  как  бы  к  ней  подъехать,  какой-то  невысокий,  не  запом-
нившийся  мне,  парень  взгромоздился  на  круглый  обеденный
стол, забренчал на гитаре и запел блатные песни. Все ему с эн-
тузиазмом подпевали и  аплодировали. А  я – нет. Мне бутылку
было жалко. К тому же я пытался набиться в дружбаны к пора-
зившей меня девице.
Потом я уехал на Север. Мы долго не общались с Зариком.
Встретились во второй половине 60-х. Как водится, стали вспо-
минать юность,  всякие  выпуклые  события,  заслуживающие  от-
дельного разговора. Вот тогда-то он и сообщил:
- Помнишь, как мы  завалились к тебе кодлой на Горького?
А  парня,  который  солировал  на  твоем  столе,  припоминаешь?
Нет?  Так  это  же  был  Володя  Высоцкий,  тогда  еще  ничем  не
прославившийся...
 - Ну, да, - вторил я ему, - а та красотка была Брижит Бардо.
Жаль, отшила меня...
Так и оставался я абсолютно убеждён в том, что Зарик слег-
ка приукрашивал  свои  связи и  знакомства. И  только из упомя-
323
 
нутого интервью кинофотографа узнал, что у Зарика, в Настась-
инском переулке,  кучковались и порой ночевали многие позже
известные и даже выдающиеся личности, в том числе и Влади-
мир Высоцкий. Стал копать дальше. Глядь, уже "заклятый друг"
всенародного  барда –  кинодраматург  Эдуард  Володарский  в
другом  пространном  интервью  назвал  Зарика  не  только  при-
ближённым, но и просто собутыльником Высоцкого. И каждый
отмечал  его  залихватское  гостеприимство,  доброту,  человече-
ский  талант,  нереализованные  способности.  Однако  я  обнару-
жил досадную неточность - оба мемуариста говорили, что он не
снял ни одного фильма как режиссер-постановщик. Исправляю
их оплошность: Зарий Хухим поставил в 1991 г. фильм "Это я -
дурочка". И ликвидирую собственное многолетнее заблуждение:
Зарий Хухим, действительно, привел ко мне на обеденный стол
петь  блатные  песни  тогда  еще  просто  студента  театрального
училища МХАТ Володю Высоцкого. 
Зарик ввёл в мой обиход и другого своего  приятеля – Олега
Осетинского, он запомнился человеком, у которого почти не было
зубов и каковой, тем не менее, съел целую пачку пельменей. Сы-
рыми. Оставив меня без еды почти на неделю. Он считал себя ге-
нием и утверждал это при любом случае громогласно. Он написал
сценарий  про Антарктиду  в  соавторстве  с АндреемТарковским  и
Андроном Михалковым-Кончаловским. Отрывок был напечатан в
«Московском комсомольце». Вскоре Олег сообщил:
- Эти обормоты выкинули меня из соавторов, не поскупив-
шись заплатить отступные.
Впоследствии по его сценарию был создан вполне прилич-
ный фильм «Звезда пленительного счастья». Прочитал в Интер-
нете первую часть его мемуарной книги «Витька – дурак. Исто-
рия одного  сценария».  До чего ж хвастлив и не  самокритичен
автор. Андрона Кончаловского, у которого он жил, Олег терпел
только  потому,  что  тот  исправно  бегал  за  водкой  и  не  мешал
Осетинскому создавать очередной шедевральный киносценарий.
С Михаилом Ильичом Роммом  он был на «ты». Гениальное его
творение про Витьку было загублено другим гением – карликом
Ролланом  Быковым,  и  запрещено  к  производству  из-за  явной
антисоветчины.  Только  один  штрих  из  его  писанины:  на  сту-
пеньках Дома Кино к нему привязалась некрасивая итальянка с 
324
 
просьбой на плохом английском помочь попасть в мавзолей на
Красной  площади.  Олег  объяснил,  как  найти «главный  труп»
большевиков –  так  он  назвал  Ленина.  Потом,  на  просмотре  в
Доме  Кино  фестивального  фильма «Ночи  Кабирии»  он  понял,
что некрасивая итальянка, давшая ему зачем-то автограф на ка-
лендарике,  была  Джульетта Мазина.  Таких  закидонов  в  книге
Олега –  хоть  отбавляй.  Невольно  позавидуешь  кругу  его  зна-
комств, но одновременно ощутишь досаду: видел, знал, а ничего
интересного  из  знакомства  и  общения  со  звёздами  не  вынес.
Первым в СССР танцевал с Мариной Влади – сообщает Осетин-
ский. Пущай. Поверим. Но что дальше? А дальше – тишина. Про
Влади  тишина.  Зато  про  конгениальность  Олега  Осетинского
вновь километры текста.
Может мне стало обидно, что не нашлось у него хоть како-
го-то слова обо мне? Поверьте, нет. Чего уж тут приятного по-
пасть на страницы безудержного, безоглядного восхваления ав-
тором  себя-любимого. Да  и  не  мог  заслужить  я  его  внимания.
Известным не стал, за водкой ему не бегал, жизнь непризнанно-
го гения не портил.
Единственное, что нас сближает, вернее, что явилось совпа-
дением в наших биографиях, это то, что нас постигло возмездие
за вольнодумство в один и тот же злополучный 1953-й год. Ме-
ня (напоминаю)  тогда  мытарили  за  высказывание  в  том  духе,
что врачи-убийцы могли спасти Сталина. Осетинского в том же
году  за выпуск стенгазеты «Одесские новости» с пародиями на
учителей, стихами Ахматовой и рассказом Зощенко вышибли из
школы. Между прочим, он стал редактором стеннушки в школе-
десятилетке  будучи  учеником  седьмого  класса.  Я  редактором
газеты  своей школы-десятилетки,  как  уже  писал,  стал,  учась  в
шестом классе. 
Бурыличев слёзно умолял помочь ему с курсовой. «Что-то не
очень  идёт», -  хныкал  он.  Пришлось  написать  ему  курсовую –
сказку «Ничегошик», о мальчике, который был ничего себе во всех
отношениях. Володя был счастлив. А я, помнится, не без  злорад-
ства подумал: «Вот уеду из Москвы, исчезну с его горизонта, кто ж
ему курсовые будет писать?». И вдруг узнаю: он женился на сту-
дентке своего же Литинститута, Маше Сторожевой из Кудымкара.
Она уже признанный коми-пермяцкий драматург, её пьесы идут в 
325
 
местных  театрах.  Так  что,  беспокоиться  за  литературную  судьбу
Вовика  не  осталось  оснований.  Кстати,  мелькнуло –  поставлена
пьеса драматурга Бурыличева «Ничегошик». Любопытно, что там
осталось  от моей  сказки? Впрочем,  я  её  абсолютно  не  помню,  а
посему, опознание проводить бесполезно.
 
Ах, это знакомство в поезде!
 
Афоризм  собственного  изготовления: «Драматург  в  дипло-
ме не нуждается»- я выдал, когда обнаружилось, что защищать-
то мне   нечего. Об  этом мне  сообщил  руководитель моего  ди-
плома Иосиф Михайлович Маневич.
Собственно говоря, дипломный сценарий существовал. Назы-
вался  он  символично – «Неудача».  Это  надо  ж  так  угадать  соб-
ственную творческую судьбу в качестве сценариста!  Я впихнул в
свою кинодраму историю создания провального целинного фильма
«Земля комсомольская». Маневич прочитал сценарий, и воззрился
на дипломника с нескрываемым соболезнованием.
- Вы что, молодой человек, хотите защищать ЭТО, - он по-
стучал по рукописи, - во ВГИКе?
- А почему бы и нет? – нахально выпалил я.
- Да от вас перья на  защите полетят. Рожек-ножек не оста-
нется. Кто ж вам позволит кусать грудь, вскормившую вас, про-
стит издевательство над альма-матер?! 
Следует пояснить. В моем дипломном сценарии действова-
ли  некоторые,  узнаваемые  вгиковские  персонажи  с  их фанабе-
рией, высокомерием. Доставалось и педагогам, учивших ремес-
лу, но не гражданской позиции. С моей точки зрения я запечат-
лел дух  элиты,  верховенствующей  в нашем институте. «По ко-
ридору  не  пройдёшь,  чтобы  не  отдавить  ногу  встречному  ге-
нию!». По Маневичу же выходило: я написал, по меньшей мере,
поклёп, по большей– донос на взрастивший меня вуз. 
Он  по  косточкам  разобрал  мой  опус,  и  отметил,  что  при
определённых  коррективах  сценарий  можно  спасти. Поправки,
им предлагаемые, в корни меняли идеологию, взгляд на проис-
ходящие в сценарии события, образы обращались в свою проти-
воположность, становясь из сатирических героическими. Одним
словом, каких ещё советов можно было ожидать от автора сла-
326
 
щавого  лакировочного  фильма «Флаги  на  башнях»  по  книге
Макаренко!
До защиты оставалось несколько дней. И надо было начисто
переписывать свой труд. Даже согласившись на коренную пере-
делку,  я просто не успевал  её  выполнить  в  столь  сжатый  срок.
Вот тогда-то я и бросил афоризм о драматурге, который не нуж-
дается в дипломе. Тени великих драматургов, поди, весело ржа-
ли надо мной.
Между  прочим,  справедливости  ради  надо  сказать,  что
Иосиф Маневич был прекрасным педагогом, из его мастерской
вышли Эдуард Тополь, Валерий Приемыхов. В моей неудаче он
нисколечко не виноват, к ней меня подвели и самоуверенность,
и  полное  отсутствие  дальновидности. Я  тогда  просто  не  пони-
мал, что сценарное дело во многом опирается на тонкое искус-
ство  находить  компромиссы. А  когда  понял,  воспротивился,  и
остался на обочине кинематографа.
К тому же, в тот момент на наши головы обрушилось новое
постановление - отныне защищать  диплом полагалось на экране
или считать его защищённым, если он принят к производству на
киностудии. Таким образом, на нашем курсе  защитился  только
один Славка Филиппов, у которого дипломный сценарий, экра-
низацию по  сказам Бажова, приняли на Свердловской киносту-
дии.  Так  ведь  его  папаня  был  директором  той  студии.  Все
остальные мои  сокурсники, включая романистов Люкова и Па-
нова,  а  так же прославившуюся позже фильмом «Крылья» (ре-
жиссёр Лариса Шепитько) Наташу Рязанцеву, были, как и я, от-
числены  с  правом  защиты  диплома.  Я  этим  правом,  с  упрям-
ством,  достойным  лучшего  применения,  не  воспользовался,  а
другие поступили умнее.
Накануне  вторых  военных  студенческих  сборов,  где мне
должны были присвоить  звание лейтенанта  запаса, и,  тем са-
мым,  закрепить  отсрочку  от  службы  в  армии  на  всю  остав-
шуюся жизнь, на меня вдруг накатило страстное желание по-
ехать к маме, в Кутаиси. Думаю, это был некий толчок изнут-
ри  моего  существа,  означавший,  что  я  должен  немедленно
устремиться навстречу судьбе. Стипендию выдавали стабиль-
но 25  числа  каждого  месяца.  Но,  пользуясь  той  симпатией,
которую  выказывали  мне  женщины  нашей  бухгалтерии,  я 
327
 
ухитрился,  вопреки  строгим  правилам,  получить  степуху 24
мая.  На  следующее  утро,  знаменательного  дня, 25  мая 1960
года я отправился на Курский вокзал. Провожал меня Володя
Бурыличев.  Купили  большую  бутылку  портвея,  понемногу
отпили за добрый путь.
Плацкартный вагон поезда Москва-Цхалтубо шёл почти пу-
стой,  курортный  сезон  и  время  летних  отпусков  ещё  не  насту-
пили. Нет, в одиночестве моя натура, слегка подогретая глотком
вина, никак не желала пребывать. Тянуло  к общению. В  своём
вагоне  подходящей  компании  не  обнаружил.  Двинул  в  сосед-
ний.  Прихватив  у  проводницы  коробку  с  домино,  продолжил
поиск  собеседников  и  собутыльников,  держа  в  одной  руке  до-
мино,  в другой – початую бутылку. И  этот  вагон пустовал. Но
одно  купе  было  заполнено:  три  девушки  и  сильно  плешивый
паренёк с грустными, типично семитскими глазами.
- В домино играть будете? – призывно спросил я.
Одна чернявая девушка бойко ответила:
- Будем!
Плешивый  что-то  недовольно  пробурчал.  Ему  явно  не  по-
нравилось вторжение чужака в его «гарем». 
- А как насчёт винца?
Чернявая сверкнула на меня выразительными и такими кра-
сивыми глазами, что сердце ёкнуло.
- А у нас тоже есть, что выпить, -  заявила она, - Саша, до-
ставай!
Очень  неохотно  парень  извлёк  из-под  нижней  полки  поча-
тую бутылку коньяка. Убей меня, если он не спрятал эту выпив-
ку, едва увидел, что приближается незнакомец. 
Мы играли в домино. Пили вино и коньяк. Я, кажется, тра-
вил  анекдоты,  на  которые  был  большой  мастак. Перезнакоми-
лись. Две девицы сразу, как говорится, выпали в осадок, я даже
имён их не запомнил. Зато глаз не спускал с третьей, чернявой,
Иры. Она,  прямо  скажу,  была  убийственно,  наповал  обаятель-
ной. Запомнил и парня – Саша Гуральник. 
В  перерыве  между  партиями  домино  он  поманил  меня  за
собой. В тамбуре Гуральник напористо убеждал:
- Не трать силы и время на Ирку. Бесполезняк. Я тебя с Вер-
кой  познакомлю,  она  тоже  из  нашего НИИ,  в  соседнем  вагоне 
328
 
едет. Это верный номер. Безотказная девушка. К тому же краси-
вая, с такой фигурой, что обалдеешь. Богиня…
-  Слушай,  Саша  Гуральник, -  он  мне  не  нравился,  этот
скользкий  еврей,  пытающийся  торговать  не  принадлежавшим
ему «товаром», - не нужна мне твоя безотказная богиня.
Но  он  всё-таки  сбегал  в  соседний  вагон  и  привёл  за  руку
Верку,  действительно  красивую, фигуристую молодую женщи-
ну. Гуральник явно хотел отвадить меня от Иры, в которую был,
как выяснилось, безнадёжно и безответно влюблён. Не получи-
лось. Богиня Верка не стала громоотводом.
На  станции  Гагра  мы  расстались.  Я  дал  новым  знакомым
слово:
- Если мама напечёт хачапури, ждите меня в своём Доме от-
дыха, с чачей.
Все ушли в здание вокзала, а мы с Ирой стояли на перроне и
не  могли  оторваться  друг  от  друга. Потом  она  повернулась,  и
пошла. А я подумал: «Оглянется, она будет моей». Она огляну-
лась.
Мама заметила мою необычную нервозность.
-  По-моему,  сыночек,  тебе  не  терпится  поскорее  уехать?
Вижу,  на свидание с кем-то спешишь, - мама, как всегда, была
наблюдательна, догадлива и прозорлива.
Я всё ей по совести рассказал, у меня секретов от любимой
матери не было. Она напекла гору пышных грузинских лепёшек
с сыром – хачапури. Я сходил к знакомому грузину за чачей. И
отправился в обратный путь, с остановкой в Гаграх. Хочу заме-
тить,  что  таких  вкусных  хачапури,  как  у мамы, мне больше не
довелось едать – ни магазинных, ни с базара, ни в гостях у зна-
комых  грузин. Мама их делала  так. Тонко раскатывала  тесто и
посыпала  его  измельчённым  сыром.  Затем  складывала  блин
конвертиком и  снова  раскатывала  скалкой, посыпала  сыром. И
сию  операцию  проделывала  четырежды,  а  то  и шесть  раз. Вот
такую слоёную лепешку она зажаривала на сковороде в масле. У
меня  даже  сейчас  при  воспоминании  о  тех  маминых  хачапури
слюнки текут.
Правда,  сестрёнка моя, Верочка,  утверждает,  что  хачапури
мама готовила несколько иначе. Не раскрошенным сыром посы-
пала  она  блины  всякий  раз  перед  тем,  как  вновь  сложить  кон-
329
 
вертиком,  а  намазывала  их  сливочным  маслом.  В  остальном
процедура была похожа на мною рассказанную. 
Что делать, память вольна преподносить своему хозяину та-
кие картины, каковые ей захочется, излагать те или иные собы-
тия так, как они ей видятся.
Встретили меня в Доме отдыха Саша Гуральник  и девчон-
ки, только что вернувшиеся с танцев. Моя Ирочка подзадержа-
лась. 
 Да вот, и она поднимается по длинной лестнице с широки-
ми  ступеньками. Боже, как она поджарилась на  солнце,  смугла
как  арапчонок,  глаза  сверкают,  белозубая  улыбка –  до  чего же
хороша, чертовка! 
- Марк Гаврилов слово держит! – картинно расшаркиваюсь,
любил  я  в  те  годы  театральные жесты. -  Чачи –  хоть  залейся,
мама напекла хачапури. 
Сами понимаете, в  тот день  едва  сил хватило после  застолья
добраться до постели. А устроил меня на ночлег всё тот же Саша
Гуральник. В комнате, где он жил, меня определили на место мо-
лодого  человека,  который  каждую ночь  уходил  к жене,  отдыхав-
шей «дикарём», а потому снявшей угол где-то в посёлке.
Зато на следующий, благоуханный вечер, соблюдая осторож-
ность, лишь слегка отведав чачи, но вновь воздав должное мами-
ным кулинарным талантам, всей компанией отправились шляться
по  Гаграм,  вдыхая  ароматы  субтропической  природы,  цветущих
магнолий и акации. Гуральник, потерпев фиаско с подсовыванием
Верки, видно, не оставил надежду отвадить меня от Ирочки. Да и
девчонки, её подружки, кажется, задумали окрутить студента. Они
откровенно  сватали мне довольно  симпатичную их  сослуживицу,
тоненькую,  словно  былинка,  замечательно  белокожую,  к  таким,
как известно, загар не пристаёт. И вот, та, опьянев с непривычки от
глотка  чачи,  вдруг  стала,  смеясь  и  хныча,  жаловаться  на  безжа-
лостное южное солнце, которое опалило её.
- У меня  вся  грудь  лоскутками полезла, -  сообщила  она, и
для вящей убедительности продемонстрировала свою далеко не
выдающуюся, плоскую грудь. Действительно, вся облезшая, она
не  вызывала  эротических  эмоций.  Этим  девица  уничтожила
свои  и  без  того  минимальные  шансы  вызвать  интерес  с  моей
стороны.   
330
 
      
 
      
Гуральник, Вера, Дима, Ирочка и я.
Да что там говорить, Ирочка заслонила собой весь женский
мир, поклонником которого я всегда был. Мы бродили с ней по
тёмным гагринским аллеям, она легко вспрыгивала на широкую
дорожную ограду и грациозно бежала по ней. Я подхватывал её
на руки, и нёс, прижимая к себе это чудо природы, ставшее для 
331
 
меня  всего  за  несколько  часов  необычайно  дорогим  подарком
судьбы. Случайное знакомство в поезде Москва-Цхалтубо, про-
долженное  на  южном  побережье  Чёрного  моря,  оказалось  на
всю жизнь! А  безотказная,  по  определению Саши  Гуральника,
Вера сходу закрутила курортный нешуточный роман с пляжным
фотографом  абхазом   Димой.  Они  были  заметной  парой.  Мы
гуляли  вместе,  и  на  нас  оглядывались: мы  были  красивой  чет-
вёркой. 
Дима, улучив момент, спросил меня, с определённым намё-
ком: 
- Ну, как у вас с Ирой, всё в порядке? 
Я его понял, и ответил, улыбчиво жмурясь, подобно пресы-
щенному  любовью  коту.  Мне  почему-то  было  важно,  чтобы
местный сердцеед увидел во мне завзятого ловеласа. 
- Куда спешить? Да и условия не располагают. Оставлю это
удовольствие до Москвы. 
Но ловеласом в ту пору я не был. Да, мы страстно обнима-
лись  с  Ирочкой.  Жарко  целовались.  Но  большей  близости  не
возникло, я об этом и мечтать не смел. Трое суток продолжалось
наше курортное счастье. Затем я уехал в Москву.
 В ту пору прилетавших с юга встречали на площади Сверд-
лова, ныне Театральная площадь. Самолёты приземлялись, есте-
ственно, в аэропорту, оттуда пассажиров доставляли на автобу-
сах, с мягкими креслами и высокими спинками, сначала на Цен-
тральный  аэровокзал,  а  потом -  в  центр  столицы,  на  площадь
Свердлова.  Спустившись  из  автобуса  на  асфальт,  любимая
Ирочка кинулась мне на шею. А рядом уже стояла её мама, Ека-
терина Александровна,  высокая  статная дама  с лучистыми  гла-
зами, в которые я так и не научился открыто смотреть. Мне все-
гда почему-то, за что-то становилось неловко, будто я в чем-то
перед ней несказанно виноват.
 Мы познакомились,  она пригласила  домой,  в Люберцы. А
на площади Свердлова остался ещё один, встречающий Ирочку,
но он так и не подошёл к ней, очевидно, увидев меня, и то, как
она радостно бросилась меня целовать. Это был её бывший муж.
 Для полноты картины вынужден признаться, что и я был на
тот момент бывший муж. Женился по глупости, из юношеского 
332
 
романтизма. Володька Хмельницкий спровоцировал эту никому
не принёсшую радости женитьбу.
 - Тебе всё равно, сам говорил, на ком жениться, - внушал он
мне, - а она любит тебя. Сделай человека счастливым!
 Поэтическая натура, возвышенные идеалы, и в то же время
железная  хватка  напористого  агитатора-демагога –  таков  был
молодой Хмельницкий. Убедил. Я женился. Поселился у неё, в
том самом доме на площади Белорусского вокзала, где беззубый
Олег Осетинский  съел  пачку  сырых пельменей,  где  на  обеден-
ном столе пел свои песенки ещё малоизвестный бард Владимир
Высоцкий. 
Перед  входом  в  ЗАГС  доброжелательный  и  дальновидный
мой приятель прошептал: «Ещё не поздно, сматывайся». Не по-
слушал доброго совета. Исполнил его, спустя год.
 Ах,  как  нежна  была  прелестная  Ирочка,  которую  я  пере-
именовал, к её удовольствию, в Аришу. Без объяснений. А при-
чина была проста – бывшая жена тоже звалась Ириной. Не мог я
их  путать.  Каких  только  имён-кличек  я  ей  не  напридумывал!
Панда –  милый,  бамбуковый  медведь,  округленький  и  очень
симпатичный. Между прочим, редкий зверь, вымирающий. Вот
и  моя  Ариша  была  редкой,  штучной,  неповторимой –  чем  не
панда?! Звал я её и Аку-Аку. Это уже из арсенала Тура Хейер-
дала,  совершившего  удивительное  путешествие  на  плоту  из
бальсовых  брёвен  по  Тихому  океану,  разгадавшего  тайну  ка-
менных  истуканов  на  острове  Пасхи,  открывшего  миру  Аку-
Аку, духа-хранителя местного племени. Ариша смеялась, но на
клички эти отзывалась.
 Состоялась и знаменательная встреча Ариши с моей мамой.
Мама приехала из Кутаиси, и остановилась в Раменском, у по-
други. Там-то я их и познакомил. Слегка выпили, поболтали, и
моя  возлюбленная,  никого  не  стесняясь,  пустилась  в  пляс. Уж
очень она была хороша в те мгновения, ну, просто неотразима.
Потом вместе с мамой они пошли во двор, «сходить до ветру».
О чём уж переговорили там мои «курочки», не знаю, но верну-
лись  обе  довольные  друг  другом,  а мама,  улучив момент,  про-
шептала  мне  на  ухо: «Это  огурец  с  нашего  огорода».  Судьба
любимой женщины была, таким образом, решена. 
333
 
А  ещё  мы  успели  побродить  по Москве,  побывав  на  всех
заметных выставках. Даже Манеж посетили, где на Первой Все-
союзной  выставке  народного  творчества (надо  же,  как  хитро 
закамуфлировали   устроители  экспозицию модернизма,  вошед-
шую  в  это  собрание  произведений  разных  направлений!),
помнится,  у  дверей  выросла  изрядная  толпа,  недовольно  вор-
чавшая, хотя до открытия оставалось не меньше получаса. Всем
нетерпелось  увидеть  картины  ранее  запрещённых  художников
русского  андеграунда.  Перед  собравшимися  выступил  Илья
Эренбург:
-  Дорогие  сограждане!  Мы  эту  выставку  ждали  тридцать
лет, так подождём ещё тридцать минут!
Напряжённость разрядилась добродушным смехом. 
Самыми  впечатляющими  показались  работы  отца  абстрак-
ционизма  Василия  Кандинского.  Цветовые  пятна,  линии,  гео-
метрические  фигуры,  которые  налезают  друг  на  друга,  будто
рожают себе подобных, какие-то, вроде бы, случайные, небреж-
но уроненные на холст, брызги красок. Всё это ярко, броско, всё
это  будит  эмоции, фантазию. Впечатляли  и  другие  работы мо-
дернистов.
Потом я отправился на сборы в военный лагерь, пребывание
в котором уже описал. Вернулся, и очутился перед проблемой:
куда податься бедному бездипломнику  с  законченным  высшим
кинематографическим  образованием?  Путеводного  камня,
встречавшего былинных героев на распутье, не было, зато, как и
у них, передо мной открывались три дороги. Направо пойдёшь –
в ЦК ВЛКСМ попадёшь, меня туда приглашали инструктором в
отдел  культуры.  Ведал  бы  там  вопросами  киномолодёжи.  Эту
перспективу отверг, становиться чиновником  - было не для ме-
ня, захлопнул гостеприимную дверь без колебаний. Оставались
открытыми  две дороги: направо пойдёшь -  в  студию  телевиде-
ния Кабардино-Балкарии попадёшь, у Кавказского хребта. Пря-
мо  пойдёшь -  в  Ухтинской  студии  телевидения  окажешься,  у
Полярного  круга.  Запрос  из Нальчика  пришёл  ещё  до  знаком-
ства  с  Аришей,  и  я  дал  предварительное  согласие.  Ухтинское
предложение возникло позже. Когда же об альтернативе узнала 
334
 
моя  возлюбленная,  которую  я  спросил,  куда бы она хотела по-
ехать, то Ариша, не раздумывая,  заявила:
- Я нефтяник, заканчивала нефтяной институт, а Ухта – это
столица нефтяного края.
Пришлось пойти прямо. Так что за все треволнения, удачи и
беды,  выпавшие  впоследствии  на  мою  долю,  имею  законное
право предъявить счёт нефтянику Арише.
Так я завербовался на Север. Режиссером на только что от-
крывшуюся  Ухтинскую  студию  телевидения.  Охмурял  меня  в
Москве,  рисуя  широкие  горизонты  свободного  творчества  в
краю  непуганых  птиц,  директор  студии,  Давид  Львович  Бер-
лянд. Большой, упитанный, улыбчивый, с пышной  гривой при-
чёсанного  льва,  человек  с  весёлыми  глазами  радушного  ребе.
Смотрит  на  собеседника  внимательно,  словно  стремится  про-
никнуть в его потаённые мысли. Говорит, немного заторможено,
будто обдумывает каждое слово, чтобы не брякнуть лишнее. Я
понял  эти  особенности  взгляда  и  речи  Берлянда,  когда  узнал,
что он до недавнего времени заведовал культмассовым отделом
в Ухтпечлаге. 
 
Ухта. Мифы и явь
 
На вокзале, где скорый поезд Москва-Воркута стоял ров-
но 2 минуты, меня  встречал  главный  редактор  студии Алек-
сандр  Кириллович  Ляпкало,  показавшийся  мрачным,  нелю-
димым  типом,   с   лицом,  состоящим  из  одних  желваков,  и
пронзительным взглядом убийцы. Руководители УСТ Берлянд
и Ляпкало. Эта, абсолютно несовместимая пара изумляла ме-
ня: они регулярно отправлялись со студии обедать в столовку,
словно закадычные друзья. Берлянд - с трудом скрывал врож-
дённое интеллигентское презрение к "быдлу". Ляпкало был от
сохи и, как мог, прятал свой махровый  антисемитизм. Давид
Львович  не  забыл,  какую  должность  занимал  в  Ухтпечлаге.
Александр Кириллович помнил, что там же, за колючей огра-
дой,  тянул  срок  по  политической  статье.  Думаю,  именно  в
лагере  и  доведён  был  до  кондиции  его  от  природы  сухой  и
скаредный характер. Он говорил мне: 
335
 
- Сестрица  пишет– «Помоги,  братец». А  с  какого  ляда  я
обязан  ей помогать? Только потому, что родня? Я  её  сто лет
не видел. Живёт, чёрт знает, где. Протянула она руку помощи
в  трудную минуту? Держи  карман шире! А  теперь, «помоги,
братец»… Да, мне родней и ближе сосед по лестничной клет-
ке. Он, я знаю, придёт на помощь.
В  другую  минуту  откровения  Ляпкало  признался,  что  с
большим удовольствием удавил бы своего начальника, «этого
жи...ру». Да и тот не остался в должниках. Берлянд однажды,
не  удержавшись,  обронил: «Таких,  как  наш  главред,  я  бы  из
лагерей, вообще, не выпускал». А вот, поди ж ты, судьба бро-
сила их друг другу в объятия, и, вроде бы, вспыхнула между
ними «неугасимая  ведомственная  дружба".  Потом  подобные
парадоксы частенько попадались мне на ухтинской земле.
Для  полноты  сложного,  противоречивого  нрава  Алек-
сандра Кирилловича хочу добавить немаловажный эпизод его
биографии,  ставший  известным  мне  недавно  и  совершенно
случайно. Не  знакомая  мне  ухтинка  Вера  прочла  в  интерне-
товском  Живом  Журнале  мои  воспоминания  об  Ухтинской
студии телевидения, на которой и сама поработала. «Как мно-
го  знакомых  имён», -  умилилась  она,  перечисляя  их,  в  том
числе  помянула  и  Ляпкало,  прибавив,  что  он  на  склоне  лет,
узнав,  что  его  жена  в  молодости  служила  капо  в  немецком
концлагере, тотчас разошёлся с ней.
Открытием  студии  телевидения  ухтинцы  обязаны  дирек-
тору  Ухткомбината  Владимиру  Никифоровичу  Мишакову,
фактическому  хозяину  города  и  его  окрестностей.  Это  был
громадный  мужик  с  замашками  казачьего  атамана.  Вечно
возникающие  проблемы  нефтяного  края  он  привык  решать  с
размаху. Рассказывают, что когда он осматривал новостройку
в  поселке  нефтяников  Вой-Воже,  ему  пожаловались  новосё-
лы:  мол,  тесноваты  туалетные  комнатушки. Мишаков,  гарк-
нув, "Проверим!" - тут же сам влез в туалет. А вот выбраться
оттуда не  сумел,  застрял в дверях. Тотчас примчалась брига-
да,  высокое начальство  вызволили. Тесные  туалеты  в  домах-
новостройках , по приказу Мишакова, расширили. 
336
 
 
 
«К звёздам!».
 
Приезд мой в Ухту, разумеется, местной прессой отмечен не
был. Зато в День геолога городская газета «Ухта» вышла с моим
портретом и подписью «К  звёздам!», относящую Марка Гаври-
лова - то ли к геологам, то ли к космонавтам…   
337
 
Ухта,  её  история,  всё  пронизано  мифами  и  легендами,
причём, правда и вымысел так переплетены, что их не всегда
возможно  отделить  друг  от  друга.  Я  бы  даже  назвал  леген-
дарные  дополнения  к  действительным  событиям  не  вымыс-
лом, а домыслом. Ощущаете разницу? Официальная историо-
графия  Ухты  утверждает,  что   телевидение  в  город  пришло
обычным  плановым  путём.  Возвели  вышку,  построили  зда-
ния,  привезли  оборудование,  смонтировали,  пустили  в  экс-
плуатацию. Скучная  производственная  картина. Другое  дело
мифологическое изложение того же события. 
С  телевидением,  гласит  легенда,  получилось  так. Миша-
ков  на  ВДНХ  в Москве  увидел  отечественное  оборудование
телецентра  для  небольшого  города.  Каким-то   невероятным
образом умудрился приобрести его и привез в Ухту. Обратил-
ся к умельцам, коих в тех краях, хоть пруд пруди: "Чего надо,
чтобы  ухтинцы  телепередачи  глядели?". "Нужна  вышка".
"Нефтяная  подойдёт?". "Приспособим", -  ответили  умельцы.
Вскоре  на  самом  возвышенном  месте,  на  окраине  города -
Пионер-горе - вознеслась ажурная телевышка.
В Москву полетела депеша: построили  телецентр  со  сту-
дией  телевидения,  просим  принять  к  эксплуатации.  В  соот-
ветствующем  министерстве  оказался "рояль  в  кустах" -  ко-
мандированный  по  каким-то  делам  в  Москву,  инженер,  ка-
жется,  с  телецентра Комсомольска-на-Амуре, Юрий Перелы-
гин.  Ему-то  и  поручили  возглавить  комиссию. "Поезжай.
Осмотри. И закрой эту самодеятельность".
Перелыгин поехал, осмотрел и подписал акт госприёмки:
Ухтинский  телецентр,  после  несущественных  доделок,  готов
к эксплуатации! Ах, так, - рассвирепели в министерстве, - вот
и доделывай, и эксплуатируй... 
Так Перелыгин  стал  главным  инженером Ухтинского  са-
модельного  телецентра.  А  ухтинцы  кинулись  закупать  теле-
визоры, которые  спешно  завезли  в  город, и  вскоре преврати-
лись в счастливых телезрителей.
В том же 1960-м я приступил к обязанностям телережис-
сёра  общественно-политической  редакции Ухтинской  студии
телевидения. 
338
 
В  какой  же  пёстрый  коллектив  я  попал!  Оригинальней-
ших личностей – хоть отбавляй! Ведущий телеоператор Вита-
лий  Добротворский  был  просто  богатырского  сложения,  он
мог, наверное, поднять тяжеленную телевизионную камеру. С
ним связан такой эпизод. Я вёл ухтинский вариант «КВН». По
ходу  передачи  задавал  приглашённым  какие-то  задачи.  Как
вдруг, гляжу, ко мне в кадр влезает Виталий. Бросил камеру,
и  изображает  гостя-участника «Клуба  Весёлых  и  Находчи-
вых». Причём, его поводит из стороны в сторону. Принюхал-
ся –  боже,  да,  от  него  несёт  сивухой!  Знает же, поразит,  что
под  нашими  софитами,  по-моему,  это  были  соллюксы из  хи-
рургической  операционной,  поддатого  развезёт  за  несколько
минут. Нет  полез.  Его  и  развезло. На  моё  вынужденное,  ду-
рацкое:
- Давайте,  знакомиться, -  он назвался Васей,  качнулся, и
порвал  задник -  кирпичную  стену.  Она  была  нарисована  на
холсте.  Его  напарник  телеоператор  Сергей  Карпов,  продол-
жавший вести передачу, вильнул камерой, чтобы вывести нас
из кадра. Позор! Безобразие! Однако сошло с рук. Нам, моло-
дым,  многое  прощалось  и  зрителями,  и  студийным  началь-
ством,  и  городскими  руководителями. Мы  ведь  были  штуч-
ными, незаменимыми. И пользовались этим на всю, как гово-
рится, катушку.
Диктор Рафик Гизатуллин, за коим я однажды не уследил,
под  конец дежурства  совсем прокис  от  бормотухи и  выдал  в
эфир:
- Программа на  завтра, - и дурашливо  захихихал, - инте-
ресно,  интересно,  посмотрим,  посмотрим,  что  нас  ожидает,
дорогие телевизоры!
Пришлось дать заставку «Доброй ночи».
Он  всё-таки  был  уволен  за  свои  прегрешения,  и  тут  же
принят  на  работу  в  местное  управление  КГБ.  Любопытный
финт?!
Удивительно  симпатичным  был  редактор Николай Абра-
мович Володарский. Вот что я от него услышал. В 1940-м го-
ду  он,  студент  Литинститута  имени  Горького,  выступил  на
комсомольском собрании, и посетовал, что приходится ему с
молодой женой делить комнату с родным братом, тоже жена-
339
 
тиком. «Отделяемся друг от друга простынёй, повешенной на
верёвке.  Когда  же  нам  хоть  немного  улучшат  жилищные
условия?».Примерно,  так  заявил  он  на  собрании.  К  нему
незамедлительно явились товарищи в штатском.
-  Володарский,  вы  жалуетесь  на  жилищные  проблемы  со-
ветского студенчества?
- Жалуюсь. Не всего студенчества, а на свою, личную.
- Вашу личную жилищную проблему мы решим.
И вкатили ему десять лет лагерей за поклёп на власть и ан-
тисоветскую агитацию. Николай Абрамович спрашивал меня:
- Откуда берутся такие изуверы? На входе в лагпункт, после
тяжкой  работы  на  лесосеке,  меня  поджидал  один  вертухай,
охранник. Ему доставляло  удовольствие  сорвать  с меня  очки  в
проволочной оправе, смять их, бросить в снег или в грязь и го-
готать, глядя, как я за ними ползаю. 
   
Николай
Володарский
среди  ухтин-
ских  читате-
лей.
 
Реабилити-
рованного  Во-
лодарского  ре-
комендовал  в
Союз писателей
СССР  поэт
Виктор  Боков,
тоже  отсидев-
ший  в  ГУЛАГе
«за  разговоры»
больше  десяти
лет.  Николай
Абрамович рассказывал мне, что радостный от того, что принят
в члены СП, решил позвонить  знаменитому  тогда Евгению Ев-
тушенко, пообщаться.
- Вам звонит Николай Володарский, как и вы, тоже поэт… 
340
 
Дело  было  утреннее,  может,  Евтушенко  недоспал,  может
«головка  бу-бо»  от  неправедно  проведённого  накануне  вечера,
но он сердито буркнул: 
- А не пошёл бы ты куда подальше, «тоже поэт».
Николай  Абрамович  повторял  эту  историю  неоднократно,
явно  гордился,  что  удосужился  чести  услышать  от  такого  зна-
менитого поэта похабщину в свой адрес. 
Другой бывший заключённый. «Заслуженный зэк Ухтпечла-
га»,  как  он  себя  игриво  называл,  Василь  Петрович  Надеждин,
руководитель  киногруппы  Ухтинской  телестудии,  был  неверо-
ятно  говорлив.  Завидев  меня  поутру  на  противоположной  сто-
роне улицы, мог закричать:
-  Слыхал,  Марко  Поло, -  он  любил  самые  неожиданные
клички давать, - слыхал, как разгулялась реакция в Турции?
- Не-е-е, - мычал  я, испуганно  озираясь, ибо  знал –  сейчас
Петрович  выдаст  ехидный политкомментарий,  вряд  ли предна-
значенный для посторонних ушей.
-  Совсем  оборзел  мировой  капитал, -  весело  горланил  он,
по-прежнему через улицу: - в Стамбуле  арестовали  свежий но-
мер нашей «Литературки». Им, видите ли, не по вкусу пришёлся
панегирик, напечатанный в  газете по поводу постановки новой
пьесы нашего-ихнего коммуниста Назыма Хикмета.
Он любил острое словцо и обожал балаганить. За что и уго-
дил  в  северные лагеря. Во  время обороны Ленинграда фронто-
вик Надеждин получил увольнение на сутки или двое. Добрался
в  город. Встретил  там приятеля,  того  тоже отметили  увольни-
тельной. У них, что называется, «было». Сели, выпили, закуси-
ли, и, естественно, зашел разговор о том, когда же эта проклятая
война  кончится,  когда  фашиста  одолеем.  Василий  в  подпитии
решил  покрасоваться  оригинальностью  решения  мировой  про-
блемы.
 - Чтобы война кончилась, надо убить всего двух человек…
- Это кого же? – поинтересовался приятель.
- Гитлера и… Сталина!
Ранним  утром Надеждина  взяли.  Самое  удивительное,  что
через какое-то время он встретил на пересылке заложившего его
с перепугу «стукача». И тот загремел в лагерь за какую-то воль-
ность в разговоре.   
341
 
Василь Петрович  показывал  мне  толстые  альбомы  с  фото,
каковым цены нет. Он был в лагере официальным фотографом,
снимал  для  документации  всех  заключенных. И  ухитрился  со-
хранить,  и  вынести  на  волю,  после  отсидки,  негативы  тех  съё-
мок.  Так  он  создал  целую  Гулаговскую  фотолетопись  товари-
щей по несчастью.
Кинооператор Иван Кильдюшов  появился  в Ухте  по  неве-
роятному  раскладу  судьбы. Ему,  первому  секретарю  сельского
райкома комсомола приятель из органов шепнул : «Ваня, драпай
куда-нибудь,  тебя взяли на  заметку, вот-вот  заметут». Кильдю-
шов не нашёл ничего мудрее – взял, да и удрал в те места, куда
мог попасть позже, но под конвоем. «Решил, что там-то, на Се-
вере,  никто  не  догадается  меня  искать». Не  догадались.  Так  и
остался в Ухте добровольно ссыльный Иван Кильдюшов.
А  насчёт  бесчеловечного  обращения  с  заключёнными,  по-
мимо примера с очками, приведённого Николаем Володарским,
я слышал множество рассказов. Один из них превратил в новел-
лу. 
В жуткий мороз конвоиры ведут колонну  заключенных че-
рез тайгу. Один от слабости всё время отстаёт и падает. Во вре-
мя  привала  его  наказывают.  Все  греются  у  костров,  а  слабака
отводят в лес, и сажают на пенёк, словно ребёнка ставят в угол.
Окончен привал. Колонна строится. Ему кричат, что бы вернул-
ся в строй. Но он на окрик не реагирует. Разозлённый конвоир
подбегает к сидящему на пне, и бьёт его прикладом.  Тот падает
с  глухим  стуком,  он  замёрз,  превратился  в  ледяную  глыбу.  У
конвоира появляется седая прядка.
Самое  ужасное,  что  в  новелле  нет  ничего  придуманного,
разве что поседевший конвоир –  это плод писательской фанта-
зии, вряд ли такое могло быть. У охранников души зачерствели,
в зэках они не видели, не могли видеть страдающих людей, для
них  это были пронумерованные преступники, враги  советского
народа.
Такое отношение настолько въелось, что иногда принима-
ло совсем уж уродливые формы. Мне рассказывал один инже-
нер на промысле, как  его чуть до  самоубийства не довёл осо-
бист. Инженер  числился  в  расконвоированных,  то  есть,  отси-
дев срок был зачислен в штат нефтепромысла. К нему приеха-
342
 
ла жена.  Зажили  семейно,  тихо  и мирно. Вдруг  его  вызывает
бывший  начальник  особого  отдела  лагеря,  который  к  тому
времени  стал  заведовать  кадрами  в  той  же  организации,  где
работал  бывший  зэк.  Инженер  занервничал,  вроде,  никаких
проступков за собой не знал, но многолетний страх перед осо-
бистами ещё не растаял.
Пришёл. Начальник принялся расспрашивать, как дела, как
устроился... Инженер, немного запинаясь, отвечает: всё хорошо,
дали  комнату  в  общаге, жена  вернулась,  на  работе  уважают…
Особист  кивает  головой,  улыбается,  и  вдруг  срывает  со  стены
портрет Берия, который висит у него над головой. Срывает, ки-
дает на пол, топчет ногами. Инженер в ужасе. А хозяин кабине-
та зловещим тоном говорит:
- Это что же ты наделал? 
Инженер в холодном поту рухнул на колени:
- Не губите, гражданин начальник!
Он ведь понимает, что ему никто не поверит, будто портрет
всесильного  Лаврентия  Павловича  собственноручно  растоптал
начальник отдела кадров, особист.
- Ты  пока  иди, -  говорит  изувер, - мы  разберёмся  с  твоим
поступком.
Домой  еле  добрался.  Если  б  имел  наган,  застрелился  бы,
чтоб  снова не попасть  в проклятый  лагерь. Сел на  стул и  тупо
глядел в пол – что делать? Жена, видя, что на нём лица нет, за-
беспокоилась:
- Родной, что случилось?
Он, сдерживая рыдания, изложил, что произошло.
- Господи! – воскликнула жена. – Ты что – радио не слыхал?
Берия арестован как враг народа, английский шпион.
Особист при  встрече  только похохатывал: «Здорово  я  тебя
разыграл?».  Он-то  хорошо  понимал,  что  бывший  политзаклю-
чённый не посмеет пожаловаться на него. А тоска по утерянной
власти  над  людьми  не  давала  покоя,  и  толкнула  его  на  такую
изощрённую «шуточку». История хоть и дикая, но, увы, досто-
верная.
А  вот,  у моего  коллеги,  телережиссёра Владимира Богояв-
ленского, ничего не скажешь, биография в его изложении была
такова, что трудно поверить в её подлинность. Судите сами. 
343
 
Богоявленского,  секретного  агента  с Лубянки,  засылают  за
границу. Там он выступает под разными личинами, в основном,
представляется  богатым  дельцом.  По  окончании  второй  миро-
вой войны он попадает к американцам. Всяческими путями до-
бивается  передачи  его  в  советскую  зону.  Особистам  называет
фамилию генерала, с которым поддерживал связь все свои шпи-
онские годы. Но того уже нет в живых – расстрелян. А у Бого-
явленского это единственная ниточка, связывающая его с Роди-
ной.  Больше  никто  не  может  подтвердить,  что  он  доблестный
разведчик и патриот. Самозванца высылают в северные лагеря,
где он и отсидел до массовой амнистии. В подпитии со мной у
него любимое воспоминание, как он катался в старинной карете
в Венеции по площади Святого Марка.
-  Вашим  именем, Марк,  площадь  в  Италии  назвали,  а  вы
водку  глушите, - он был в обращении  со мной безукоризненно
галантен.
В Советском Союзе  и  в 50-х  годах  еще  не  угасла шпио-
номания.  Выходили   книги,  фильмы  на  эту  тему,  кое-где,  в
общественных  местах,  уцелели  со  времен  войны  плакаты
«Болтун – находка для шпиона». А вот на Севере, в краю, где
в Ухтпечлаге  совсем недавно  томились политзаключенные, в
том числе посаженные именно за «длинный язык», почему-то
эта мания  не  ощущалась. Более  того,  здесь,  в  пивной можно
было услышать такую сверхсекретную информацию, за кото-
рую,  думается,  ЦРУ  или  МИ-6  отвалили  бы  хороший  куш.
Скажем, разгоряченные работяги обсуждали проблемы добы-
чи  тяжелой нефти,  которой  официально  в Ухтинском  районе
просто не существовало. Геологи с пеной у рта спорили: пер-
спективно ли месторождение.… Нет,  я и  сейчас боюсь назы-
вать  то  стратегическое  ископаемое,  которое  тогда  там  было
найдено.  Вроде  бы,  чего  мне  дрейфить?  Подписку  о  нераз-
глашении не давал, всебдительнейшим ведомством не преду-
преждался, а, на вот тебе, застарелая комсомольская закваска
внутри меня настороженно бубнит – «не болтай!». Так вот, у
бывших  зэков,  расконвоированных  и  уже  реабилитирован-
ных, эта острастка напрочь стёрлась. Они себе такое позволя-
ли, за что и во времена недолгой хрущевской оттепели могли
не погладить по головке. 
344
 
Меня поразил своей бесшабашной откровенностью случай-
ный попутчик в вагоне-ресторане поезда Москва-Воркута. Дело
было  зимнее,  в  ресторане мы  оказались  с  этим  лейтенантиком
вдвоем. Он  сам  позвал  к  себе  за  столик - «Одному  чтой-то  не
пьется».Тяпнули-хряпнули,  пошел  разговор  за  жизнь.  Ну,  по-
верьте,  редкостный  собеседник  мне  попался.  Всем  доволен:  и
службой, и сослуживцами. И вдруг обронил фразу: 
- Только надоедает без солнца подолгу жить.
Я  с  пониманием  откликнулся,  мол,  служба  за  Полярным
Кругом в полярную зиму – не сахар. Зато летом хоть с головой
ночью укрывайся или в темных очках ложись спать. 
- У нас, -  говорит бравый офицер, - хоть лето, хоть  зима –
все одно, солнца никогда не бывает. 
И  поведал  с  подробностями,  что  его  часть,  вооруженная
тем-то и тем-то, расположенная в таком-то районе, находится на
глубине.… В  общем,  охраняет  он  наш мирный  труд  и  покой  в
подземном военном городке. 
- А сверху ничего не видать. Тундра и тундра. Во, как!
Поглядывал  я  на  него:  вроде  как  не  сильно  пьян,  а  распу-
стил  язык перед незнакомым человеком. Удивительная беспеч-
ность!       
Наконец, не выдержал:
- Слушай, дружище, а что, ежели я – шпион? 
Лейтенантик   хитро  прищурился,  и  мне  показалось,  мгно-
венно протрезвел:
- Да какой ты шпион, - протянул он, - ты не шпион. Такого
чернявого в Россию не пошлют. Шпион не должен выделяться,
должен быть незаметным, таким белобрысым русопетом, как я.
С белобрысым русопетом мы отлично надрались. Он взял с
меня  клятвенное  обещание  приехать  к  нему  в  подземельный
рай. 
- Тебе там понравится. Все, чего душа пожелает. Уезжать не
захочешь. Но солнышка нема.   
Нет, я тогда все же не отважился выяснять – а не выдумал
ли  тот офицер свой  городок в подземелье. Может, и не болтун
он был, а просто любитель шутки шутить. Шуточки, подобные
тем,  что  привели  в  прошлом  на  лагерные  нары  многих,  в  том
числе остроумца Василь Петровича.   
345
 
 
 
Булычёв везёт Семейкина. Я в хвосте.
 
На студии поначалу сложилась дружная тройка: редакторы    
- Юра  Семейкин  и  Валера  Булычёв,  а  так  же  режиссёр Марк
Гаврилов. Затем к нам присоединился Саня Мейлахов, которого
я заманил в Ухту, и где он нашёл призвание и сделал карьеру, но
не на студии. 
Телерепортёрство   его  страдало  огрехами. Он  рождён  был
не  для  этой  профессии.  Тогда  у  нас  видеоматериалы  состояли
исключительно из фотографий. До киноочерков мы  ещё не до-
росли. Не  было  аппаратуры, не  было  кинооператоров, не  было
киноплёнки. 
Так вот, один из опусов Сани немного  залежался. Это был
фотоочерк о передовом рабочем с НПЗ – нефтеперерабатываю-
щего  завода.  Перед  выходом  материала  в  эфир  Мейлахов  не
удосужился проверить,  как  там поживает  герой – может  с ним
что-то случилось, может, вдруг, у него какие-то неприятности… 
Едва началась передача, в студии раздался звонок: 
346
 
- Вы что делаете? Он же на днях умер! Вдова  увидела по-
койного  в  телевизоре,  услышала  рассказ,  как  о живом,  упала  в
обморок.
Со студии Александр Михайлович перешёл на преподаватель-
скую работу  в индустриальный институт,  защитил  там  кандидат-
скую. А я всё вспоминаю, как тогда мы вчетвером весело проводи-
ли время, делая вылазки на природу. Облюбовали на Пионер-горе
некий холмик, присвоив ему имя Мейлахов курган. 
 
Валерий  Булы-
чёв.
 
Проще  назвать
нас  собутыльни-
ками, и это будет
правдой,  но  не
всей.  Нас  тянула
друг  к  другу
жажда  интеллек-
туального  обще-
ния,  мы  были
интересны  друг
другу.
Булычёв –  осо-
бая  статья.  Он
приехал  в  Ухту,
окончив  факуль-
тет  журналисти-
ки   ЛГУ,  на  ме-
сяц  позже  меня.
Сам –  вятич.  Бе-
локурый,  бело-
брысый,  белоко-
жий,  с  плиточ-
ным румянцем на
щеках.  И  само
обаяние!   
347
 
Прибыл с женой Люсенькой и крохой, ползающей в кро-
ватке Леничкой. Им дали, роскошную, по ухтинским меркам,
однокомнатную квартиру со всеми удобствами, на последнем
пятом  этаже дома  в центре  города, напротив  горкома партии
и горисполкома. Считай, местный Дом на Набережной, прав-
да, до реки Ухты и впадающей в неё Чибью, не речки, а гряз-
ного ручья, было далековато. 
Главной  чертой  его  характера  была  безбрежная  доброта.
Он  любил и  всё  человечество  в целом,  и  всякого  отдельного
человека  в  отдельности.  Помню,  как  он  поразил  меня  одна-
жды. Мы  с  ним  что-то  покупали  в  продмаге. В  зале  ныл  ка-
кой-то явно больной мальчонка. Его, грязного, сопливого по-
купатели обходили стороной, старались не замечать. А Булы-
чёв  подошёл  к  нему,  вынул  свой  белоснежный  носовой  пла-
ток и утёр мальчонке его зелёные сопли. Успокоил малыша. Я
– не брезгливый человек, но, честно признаюсь, мне было бы
противно сделать то, что Валерий сделал, как само собой ра-
зумеющееся.
У  Булычёвых  собирались  посиделки  после  работы.  Рас-
саживались,  где  досталось  место:  на  стульях,  столах,  кухон-
ной  тумбочке,  газовой  плите,  да  просто  на  полу. По  оконча-
нии  передач  вваливались  я  и  звукорежиссёр  Гера Перминов,
прозванный  мной  за  любовь  к  джазу  Гершвином.  Бывали
здесь и другие сотрудники телестудии. Делились впечатлени-
ями  от  командировок  по Коми  краю.  Разумеется,  обсуждали
злободневные проблемы и события, сотрясающие в 60-х годах
нашу  Родину  и  весь  мир.  Противостояние  СССР-США.  За-
пуск  первого  человека  на  космическую  орбиту.  Хрущёвские
преобразования народного хозяйства.
Нам было, чем гордиться, было чего опасаться в том бес-
покойном мире. Острые  ситуации,  возникающие  в  самых  от-
далённых уголках земли, воспринимали близко к сердцу.
Скоро  Булычёв  стал  ведущим  телерепортёром,  автором
интереснейших  киноочерков. Он  забирался  с  кинооператора-
ми в медвежьи углы Коми и за её пределы, например, на ост-
ров Колгуев в Баренцевом море, полуостров Ямал.   
348
 
   
 
 
Булычёв  с  коми  девоч-
кой,  он же  в малице на по-
луострове Ямал.
 
Герои  булычёвских  ки-
норепортажей и очерков ста-
новились  его и  общими  дру-
зьями.  Так  он  ввёл  в  наш
круг  геофизиков  Серёжу
Толстова  и Мишу  Серякова, 
главного  инженера  нефтяно-
го  промысла  на  Тэбуке 
Алексея Бровенко, с которым
мы дружны до сих пор. 
Каждый  из  них  был  по-
своему  интересным  челове-
ком, и с каждым связаны ка-
кие-нибудь  значимые  события.  Благодаря  Серёже  Толстову  я
попал  в  Большой  театр  на  генеральную  репетицию «Чио  Чио-
сан»  с  Галиной  Вишневской  в  главной  роли.  Весь  обрыдался.
Он же познакомил, наверное, с самым богатым в Москве геоло-
349
 
гом. Тот вывалил перед гостями, среди которых был я с Толсто-
вым,  груду  драгоценных  камней  и  самоцветов,  вывезенных  им
из Южной Америки в качестве коллекции минералов. Впрочем,
это  и  была  коллекция,  но  драгоценностей,  на  очень  крупную
сумму. Он глядел, вместе с нами, на сокровища, пил горькую, и
горестно обглаживал ручищами свою голову:
- И чего мне делать с этим мешком брульянтов?
Толстов  иногда  называл  себя «дважды  лауреатом  неполу-
ченной Сталинской премии». В шутке была немалая доля прав-
ды. Дело в том, что он, геофизик, разведал на Севере два круп-
ных нефтяных месторождения. Группу разведчиков и разработ-
чиков  выдвинули  на  соис-
кание  тогда  ещё  Сталин-
ской премии. Это уж потом,
когда  стали  разоблачать
«кровавый  режим  дедушки
Сосо»,  она  превратилась  в
Государственную.  Как  и
полагается,  изначальный
список пошёл вверх, по ин-
станциям:  управление,  объ-
единение,  главк,  министер-
ство. И в каждом ведомстве
к  нему  добавляли  фамилии
тех, кто, по мнению началь-
ства,  заслуживал  высокой
по  статусу  и  по  деньгам
награды.  Но  тут  же  выбра-
сывали некоторые фамилии
тех,  кто  мог  обойтись  пре-
мией  ведомственной.
Обычно  рядовых  сотрудников  заменяли   начальники.  Так,  фа-
милия Толстова, открывшего месторождение, сначала съезжала
в конец списка, а затем и вовсе вымарывалась. И это случилось
дважды.
Интересно, что он же являлся первооткрывателем «закрытого»
месторождения. Такой случился парадокс. Вернувшись с поля вме-
сте с возглавляемой им партией разведчиков недр, Толстов в отчё-
350
 
те указал, что обнаружено залегание весьма полезного ископаемо-
го. Боюсь ошибиться, но, кажется,  это был молибден. Сергея вы-
звали на самый верх, и объяснили, что отчёт надо поправить. Мол,
найденное вами ископаемое является стратегическим сырьём. Не-
известно, сколько его там, но одно упоминание о нём грозит нам
перераспределением средств, отпускаемых на разведку и освоение
нефтегазовых  месторождений.  Их  сократят  в  пользу  освоения
стратегического  сырья. Лапу  наложит  военное  ведомство. А  нам
это надо? Уберите из отчёта всё о молибдене. Пришлось Толстову
«закрыть» своё открытие.
Замечательную  байку-быль  поведал  геофизик Миша  Серя-
ков.
В тесном зальчике аэропорта небольшого северного городка
Печора  толчея.  Из-за  затяжной  метели  здесь  скопились  пасса-
жиры  нескольких  отменённых  рейсов.  Но  вот  пронёсся  слух,
будто  бы  проясняется,  и,  возможно,  отправят  пока  один  само-
лёт. В город за Полярным кругом, Нарьян-Мар. Кто оказывался
в такой ситуации в те, стародавние времена, середины прошлого
века, тот знает: улетишь, если у тебя крепкие локти.
Сквозь  взволнованную  радостным  известием  толпу  к  де-
вушке  в фирменном лётном полушубке, усиленно работая лок-
тями,  продирается молодой  человек. На  его  неотразимо  краси-
вом лице буквально читается: уж мне-то просто нельзя отказать!
- Милая, -  вальяжно  обращается  он  к  девушке-диспетчеру
хорошо поставленным голосом, - мне необходимо срочно выле-
теть именно в этот самый Нарьян-Мар. 
- А другим туда не надо, - иронично уточняет она.
- Но меня кинозрители ждут! - багровеет красавец, - Я - Ми-
хаил Козаков!
Убейте меня,  не могу  понять,  почему милую  северянку  не
хватил  восторженный  столбняк,  когда  она  услышала  это,  уже
прогремевшее среди зрителей имя! То ли она не смотрела толь-
ко  что  вышедший  тогда  на  экраны фильм "Убийство  на  улице
Данте",  где блистательно дебютировал  артист,  то ли несколько
дней  не  была  в  городе,  обклеенном  афишами,  извещающими,
что на встречу к  печорцам прибыла восходящая кинозвезда, то
ли ещё почему-то... Девушка совершено будничным тоном ска-
зала: 
351
 
- Михаил Козаков? Ну, и что! Вон ещё один Михаил - Серя-
ков, начальник электроразведчиков. И ему позарез нужно в На-
рьян-Мар. Он зафрахтовал рейс  и полетит со своей партией.
Уже  немножко  избалованный  вниманием  поклонниц  осле-
пительный  наш  красавец  заметно  потускнел.  Через  некоторое
время Миша Серяков, он-то узнал киноартиста, хлопнул его по
плечу, и весело предложил:
- Хочешь лететь, тёзка? Давай оформляться, и - на посадку.
Будущего всемирно известного артиста и режиссёра кино и
театра  оформили  рабочим  партии  электроразведчиков.  Иначе
его не пустили бы  в  самолёт,  зафрактованный Серяковым. Эту
роль Козакову пришлось играть до посадки в аэропорту  за По-
лярным кругом. Ни в фильмографию, ни в  творческую биогра-
фию она не вошла.
Не могу удержаться от желания рассказать после серяковской
байки  другую  историю,  уже  совершенно  анекдотичную.  Её  мне
рассказал приятель, геолог-северянин. Не исключено, что он изло-
жил  анекдот "с  бородой", но мне  клялся: "Вот  тебе,  рупь  за  сто!
Чистая правда, всё, как на сливочном масле". Когда нельзя прове-
рить, то страсть как хочется - поверить. Вот она, эта история.
«В мою партию зачислили, как и полагается, разнорабочего.
На этот раз попался совсем зелёненький студентик. Инструкция
для  рабсилы  у нас  короткая: "Делай,  чего  скажут. И  заруби на
носу, в поле сухой закон".Обычно рабсила недоверчиво хмыка-
ет,  знаем,  мол,  какие  геологоразведчики  трезвенники!  А  этот,
вроде  даже,  обрадовался "Я  и  вовсе  непьющий",-  говорит. Па-
рень оказался рукастый, аппаратуру таскал, словно невесту, бе-
режно.
Поработали мы, помнится, на Полярном Урале  как ударни-
ки  комтруда.  В  болотистой  лесотундре  от  души  намахались.
Наконец,  вывезли  вертолётом  в  коми-деревеньку.  Там,  в  избе-
пятистенке располагалась постоянная база для отдыха и первич-
ной обработки данных разведки. Затоварились в сельмаге. Сели
за стол.
- Вот теперь, Семён, - говорю студиозусу, - можешь пить в
своё удовольствие на законном основании. 
Он  немного  покочевряжился,  непьющие,  мол,  мы,  всё  се-
мейство,  до  седьмого  колена...  Но  долго  уговаривать  этого 
352
 
убеждённого  трезвенника  не  пришлось.  Знаешь,  после  сверху-
дарного  труда  во мшаниках,  когда  изо  дня  в  день  тянешь  груз
или  провод,  обливаешься  потом,  а  тебя  атакуют  миллиард-
триллион  комарья  и  гнуса,  на  отдыхе  рука  сама  хватается  за
стопарь. В  общем,  назюзюкался  наш "рабочий  класс"  с  непри-
вычки до синих пузырей из ноздрей. И, с кем по первопутку не
бывает,  начал "хвастать  харчами". Всю шкуру  белого медведя,
на которой мы сидели, заблевал, поганец! Грех этот невольный
студиозу  простили.  Работяга  он  был  безотказный,  вписался  в
партию  так,  будто  всю жизнь  был  с  нами.  Расставаясь,  мы  по
всеобщему  сговору, подарили  ему  осквернённую им же медве-
жью шкуру.
У истории этой через несколько лет приключилось продол-
жение. Я был командирован в тот украинский городок, про ко-
торый  толковал  студент: "Окажетесь  в  тех местах, обязательно
заглядывайте, судя по всему, меня туда распределят работать. Я
и мои родичи будем несказанно рады". Дал адресок. Почему бы
не порадовать хорошего человека?
Не ожидал такого пышного торжества: в доме нашего быв-
шего  работяги  собралась  целая  толпа  родственников  и  знако-
мых.  И  вот,  когда  все  угомонились,  старейшина  рода  огладил
бороду и торжественно произнёс, указывая на ту самую, но вы-
чищенную и распростёртую на стене, шкуру:
- А теперь уважаемый, расскажите всем нам, как наш Сеня
застрелил этого белого медведя!".
У  звукорежиссера Германа Перминова  было  несколько  от-
личий. Он имел нулевое музыкальное образование. В считанные
минуты  подбирал  для  передач  музоформление.  Замечательно
разбирался  во  всевозможной  технике. Но  самое  главное —  он
обладал особенным талантом чинить любую аппаратуру.
Что ж тут удивительного? Мало ли умельцев-золотые руки
на нашей земле! Уникален способ его ремонта: он внимательно
всматривался,  вслушивался  в неисправный магнитофон,  радио-
лу, телевизор, а затем стукал своим увесистым кулаком по аппа-
рату. Как ни странно, его варварские манипуляции возвращали к
жизни барахлившую технику. 
Прозвал  я  его,  как  уже  сказано,  Гершвиным,  и  за  то,  что
джаз любил, и за то, что самоучка, и за то, что просто гениален. 
353
 
Впрочем,  на  молодой  только  что  открывшейся  в  Ухте студии
трудилась сплошь юная поросль, и все были гениальны.. . Про-
звище  укоренилось,  так  его  звали  даже  в  городе,  он  на  него
охотно откликался.   
В новогоднюю ночь  ему на  студию  во  время передачи по-
звонил председатель Ухтинского горисполкома, коми по нацио-
нальности, Василий Дуркин:
- Герман Андреищ, Гершвин, милый щеловек, в телевижере
каша  какая-то,  нищего  не  видать.  А  новый,  однако...  Не  смо-
жешь заехать пощинить? Ведь празднищная передаща?..
- Нет, –  сказал  Гершвин, –  приехать  не  получится,  я ж  за
пультом, веду передачу. Ты, Василь Никитич, сам управишься.
      
Герман  Перминов.
 
У  гениального
умельца  и  звуко-
режиссера  была  соб-
ственная  теория,  почему
выходят  из  строя  аппара-
ты: «Все  от  контактов, –
уверял  он, –  в  новых  ап-
паратах  они  еще  не  при-
терлись,  а  в  старых,  гля-
дишь,  разошлись».  Так
что  стучал  он  не  наобум,
а определив – на слух, на
глаз  или  просто  по
наитию, –  где  неладно  с
контактами.  И  не  было
случая,  чтоб  обми-
шулился.  Почему  и  зазы-
вали  его  во  все  дома,  по-
чему и знали его все ухтинцы – городок-то невелик.
 Обспросил  Гершвин  городского  голову,  как  барахлит  его
новый телевизор, и сказал:
- Слушай, Василь Никитич,  тебе  надо  по  телевизору  стук-
нуть кулаком. Сверху, справа. Не от души, однако, но и не слег-
354
 
ка,  а  как  жену  хлопаешь,  любя.  Только  жену-то  ладонью,  а
тут требуется - кулаком. Понял: справа - и не от души, с раз-
маху, и не слегка, а как жену, любя?
- Понял. Стукаю,  Герман Андреищ,  Гершвин  милый, -  с
благодарностью ответствовал Дуркин.
Гершвин положил  телефонную  трубку и  вздохнул, пони-
мая, что законный магарыч сейчас ему не светит. Но высоко-
поставленный   клиент  потом,  наверняка,  выставит  не  один
пузырь.
Наутро стало известно, что после того, как предгориспол-
кома ахнул кулаком по телевизору, тот взорвался. Квартира в
осколках. Городской голова в шоке. Жена в сангородке с сер-
дечным приступом.
По  расчету  Гершвина,  надо  было  стукнуть  по  той  сто-
роне, где расположены коммуникации управления аппаратом,
то  есть  справа,  если  стоишь  перед  телевизором.  А  Василий
Никитич не понял, зашел сзади и саданул прямо по трубке. К
тому  же  наш  гениальный  ремонтник,  видно,  еще  и  не  учёл
силу любви Дуркина к своей супруге. Впрочем, всё обошлось.
Жену Дуркина медики подлечили. Городской голова очухался
и  купил  новый  телевизор. Авторитет Гершвина  только  укре-
пился.  А  ухтинский  фольклор  обогатился  его  афоризмом:
«Стукать надо там, где надо стукать!». 
А что же режиссёр Марк Гаврилов? 
О, тут надо сказать, что я брался буквально за всё. Ника-
ких  оригинальных  передач,  циклов  не  придумывал,  а,  как
ныне на ЦТ берут заграничный «формат» и переносят к себе,
так и я копировал, дублировал виденные мною передачи Цен-
трального  телевидения. «Кинопанорама», «Голубой  огонёк»,
«КВН»,  сейчас  уж  и  не  припомню,  чего  ещё  я  передрал  из
творческих  достижений  московских  телевизионщиков.  Но,
разумеется,  с  ухтинским  колоритом.  Не  уверен,  что  приду-
мавший КВН Альберт Аксельрод, и ведущие Светлана Жиль-
цова и Александр Масляков одобрили  этот коми-клон  своего
клуба в моём исполнении. Но ухтинцам в те времена, без ре-
лейной  связи  с  центральным  телевидением,  сравнивать  мои
поделки было не с чем.   
355
 
Я на Яреге.
 
Кроме  того,  как  и
Валерий  Булычёв,  я
мотался  в  поисках  ин-
тересных  сюжетов.
Побывал под землёй на
Яреге,  где  добывали
тяжёлую  нефть  осо-
бым,  шахтным  спосо-
бом.
Она  стекала  по
нарезанным в стенах желобкам в чаны. Из тяжёлой нефти на спе-
циальном заводе получали сажу, которая шла в аэро-космическую
промышленность. Жуть какой засекреченный в ту пору объект. А я
побывал там, о чём свидетельствует фотография чумазого челове-
ка, в котором угадывается молодой Гаврилов. 
По-моему, с Яреги я привёз на студию семью не очень обру-
севших  поволжских  немцев,  которых  в  начале  Великой  Отече-
ственной  войны  выслали  на  Север. Муж,  жена,  куча  конопатых
рыжих детишек. Семья Шмидке привлекла меня своей музыкаль-
ностью: каждый из них играл на нескольких инструментах. Прие-
хали они на студию прямо к передаче, репетировать было некогда.
Их сразу выпустили в эфир, ведь тогда не было записи. Боже, что
мы услышали! Они не только косноязычно, с акцентом говорили,
но и самым безобразным образом, просто чудовищно фальшивили.
В  игре  на  инструментах  это  было  ещё мало  заметно,  а  когда  за-
унывно  запели, хоть уши  затыкай. И всё  это, увы, прозвучало во
всеуслышание, в живом эфире. Стыдобище! Особенно потешалась
моя  Ариша,  музыкальный  слух  которой  воспитан  на  концертах
лучших исполнителей в Консерватории.. До сих пор, услышав, как
кто-то фальшивит, говорит: 
- Ну, будто семейство Шмидке играет и поёт!
 
Декабристка Ариша
 
О том, как она появилась в Ухте, существует семейная бал-
лада. Из Москвы мы выехали на Север вместе. В Кирове, куда 
356
 
она была командирована, вышли. Собственно говоря, её коман-
дировали в три города: Киров, Ульяновск, Горький. Мы выбра-
ли  бывшую  Вятку,  расположенную  на  перепутье  между Улья-
новском и Ухтой. Побродили по  городу. Зашли  в пельменную,
тогда  их  много  пооткрывали  по  городам  и  весям.  Кировские
пельмени были отменно вкусными. Приобрели дымковские фи-
гурки:  свинку-свистульку,  мохноногого  козлика  и  птичку.  Эти
игрушки  стали  нашими  талисманами,  и  сопровождают  всю
жизнь, они и сейчас глядят на нас из ниши застеклённой стенки. 
Потом я поехал дальше, с пересадкой в Котласе. Там впер-
вые прогулялся по деревянным тротуарам.
А накануне 1961-го года встречал Аришу на земле Коми. Её
прозвали  декабристкой:  во-первых,  потому,  что  не  побоялась
бросить насиженное место в  столице, и, подобно женам декаб-
ристов,  устремилась  за  любимым  человеком  в  дальние  края,  а
во-вторых, потому,  что приехала  в Ухту 31 декабря. Говорила,
что провожали так торжественно, словно это были проводы це-
линников.
Обязан признать:  в  тот первый  день  совместного пребыва-
ния  в Ухте  дал  себя  знать мой  дикий,  глупый  и  необузданный
нрав.  На  новогодней  вечеринке  со  студийными  коллегами  я,
крепко подвыпив, по-идиотски приревновал Аришу к режиссёру
Щеглову.  Она,  видите  ли,  посмела  танцевать  с  ним!  Во  мне
проснулся  замшелый,  домостроевский  собственник.  То,  что  я
совершил,  до  сих  пор  не  поддаётся  хоть  какому-то  разумному
объяснению.  Даже,  спустя  более  полувека,  я  остаюсь  по-
прежнему,  справедливо, не прощённым  за  тот дикий поступок.
Пьяный  идиот  Гаврилов  просто  напросто  бросил  любимую
женщину  в  незнакомом  городе,  оставив  её  среди,  в  общем-то,
чужих людей. Слава богу, что её приютили Булычёвы, ставшие
самыми дорогими, самыми близкими друзьями. Они-то и свели
нас вновь друг с другом и заставили помириться. 
Вот тогда мы, наверное, впервые почувствовали, что врозь,
ну,  никак  нельзя,  что мы  рождены,  чтобы  быть  вместе  всегда.
Какие только потом выпадали на нашу долю испытания! Даже,
казалось,  окончательно  разорванные  отношения  снова  восста-
навливались, любовь и взаимная привязанность неизменно тор-
жествовали.   
357
 
 
Ариша.
 
А  в  ту  пору,
едва  образовавша-
яся  и  тут  же  трес-
нувшая,  семейная
связь  быстро  укре-
пилась,  обиды  за-
рубцевались.      
Поселились  мы
в  общежитии  же-
лезнодорожного
техникума  на
окраине  города,  в
том  месте,  где  в
1929  году  высади-
лась первая  партия
зэков для освоения
нефтяного  края.
Туда  я  и  повёз
прямо  с  вокзала  декабристку  Аришу  в  предновогодний  день.
Багаж  у  неё  был  немудрёный,  но  красноречиво  свидетельству-
ющий о привязанностях хозяйки: книги, проигрыватель с набо-
ром  пластинок  фирмы «Мелодия».  Комната  на  втором  этаже,
большая, светлая, да только стены в ней голые и никакой мебе-
ли. Из потолка  торчат  куски оборванной  электропроводки. Еле
отыскали  коменданта,  вернее  будет  её  назвать,  комендантшей,
которая успешно совмещала должности кастелянши, сторожа и
уборщицы.  Она  выдала  пару  матрасов,  одеяла,  подушки,  по-
стельное бельё и панцирную сетку. Из всего этого мы соорудили
тахту. А  мастер-золотые  руки  Гершвин  где-то  срезал  патрон  с
лампочкой и позаимствовал  электроплитку,  каковую подсоеди-
нил всё к тем же проводам из потолка. Таким же образом при-
собачил к питанию электропроигрыватель. Делалось всё в каче-
стве  времянки,  а  служило нам долго, ибо  электрика в общежи-
тии не было, его надо было приглашать из города, а у Гершвина
не  нашлось  времени  провести  нормальную  электросеть.  За  не-
358
 
имением  розетки  так  и  висел  посреди  комнаты  провод  с  по-
толка, подсоединённый к электроплитке и проигрывателю.
Жильё  постепенно  заполнилось  бесхозной  мебелью,
оставленной  в  комнатах,  покинутых  съехавшими  ребятишка-
ми. «Гарнитур» был невелик: стол, пара стульев и шкаф, слу-
живший, как для посуды, так и для белья и одежды.
В  общежитии  царил  странный  порядок.  Ранним  утром
раздавались  звонки:  это подростки начинали бегать по  кори-
дору со звенящими в руках будильниками. Отзвонят, и вновь
заводят, и снова бегают, звеня, навстречу друг другу. 
Поход  в  туалет, особенно для Ариши, превращался  в це-
лую  экспедиционную  операцию.  Туалет  в  конце  коридора.
Крючок едва болтается и держать дверь не желает. Я станов-
люсь «на  стрёме»,  оберегая Аришино  убежище  от  посторон-
него вторжения на всё время её пребывания там. А ребятиш-
ки, как нарочно, крутятся вокруг, пританцовывая и делая вид,
что сей момент описаются.
Стоило бы вам заглянуть в тот заветный туалет, на «одно
очко»,  напоминающий  опрокинутую  сталактитовую  пещеру.
На помосте наледь, а вниз, от «очка» наросли настоящие ста-
лактитовые многоцветные столбы. Красота, да и только, если
забыть, как она, эта красота образовалась.
В  нашем  экзотическом жилище  собирались  не  часто,  но,
случалось,  набивалось  народу  не  меньше,  чем  в  квартиру
Булычёвых. Молодые, без бытовых запросов были, чего с нас
взять.
Однажды,  вернувшись  со  студии  после  вечерней  переда-
чи,  застал  такую  картину:  моя  Ариша  сидит  на  тахте,  заку-
тавшись по самое горло в одеяло. Глаза перепуганные.
- Что случилось?
- Мышь, - шепчет в ужасе Ариша, - она там, в шкафу!
На полке открытого шкафа сидел мышонок и безбоязнен-
но,  с  любопытством  разглядывал  людей. Я  накрыл  его  стек-
лянной  банкой,  подсунул  под  банку  крышку,  создав,  таким
образом, переносную закрытую вольеру.
- Посмотри, Аришенька,  какой  миленький  мышоночек, -
почти пропел  я, поднося  к ней банку  с пленённым  зверьком.
Теперь и у него был перепуганный вид. 
359
 
- Убери! Уничтожь! – отчаянно закричала Ариша. Она, бед-
ная,  сидела,  обернувшись  в  одеяло,  словно  кокон,  с  утра  и  до
моего  позднего  возвращения.  Ни  юмора,  ни  увещеваний,  мол,
чего бояться крохотного мышонка, - она не воспринимала.
Пришлось отнести хвостатого пленника в туалет и опустить
его в сталактитовую яму.
Сложной эпопеей обернулся аришин перевод из Московско-
го  НИИ  в  УТГУ –  Ухтинское  территориальное  геологическое
управление. Я был, как уже неоднократно хвастал, шустрым ма-
лым,  поднаторевшим  в  общении  с  разного  уровня  руководите-
лями. Пошёл в УТГУ, разыскал нужных начальников, организо-
вал запрос и вызов моей драгоценной Ирины Ильиничны на Се-
вер.  Разумеется,  это  заняло  немало  времени,  и  пришлось  под-
ключать  горкомовских  и  горисполкомовских  вождей,  побывав-
ших в моих телепередачах. 
Ариша  рассказывала,  что  и  ей  пришлось  побить  ноги,
оформляя направление в Ухту. 
Приняли декабристку  во  вновь образованную лабораторию
по изучению экономической эффективности геологических пар-
тий.  Там  числились  она  и  ещё  одна  сотрудница,  ленинградка
Нина Кейрес, в ожидании приезда руководителя лаборатории из
Питера Дубровенского. Он переводился на Север полгода, и всё
это время лаборантки, поочерёдно или вместе,  исправно ходили
в пустое помещение лаборатории, и спали, подстелив газеты, на
полу.
Ухта  городок  небольшой,  компактный,  красиво  построен-
ный.  Его  спланировали  два  ленинградских  талантливых  архи-
тектора, сидевших в Ухтпечлаге. Улицы прямые, дома белые и
розовые. Ни дать, ни взять, миниатюрный Питер. Но там, где мы
обрели  кров,  стояли  облезлые  двухэтажные  бараки. Не  исклю-
чено,  что,  в  недалёком  прошлом,  здесь  жили  спецпоселенцы.
Когда  я,  движимый  любопытством  телережиссёра,  заглянул  в
находившиеся  рядом  с  общежитием  Центральные  Ремонтно-
Механические Мастерские,  меня  поразило  выражение  лиц  ра-
ботников  предприятия.  Они  глядели  на  гостя  недоверчиво  и  с
опаской. И говорили со мной как-то уж очень сдержанно. Толь-
ко в кабинете директора всё разъяснилось. Секретарь парткома,
он же начальник отдела кадров и 1-го спецотдела, сказал: 
360
 
- А  чего  вы  хотите?  Здесь  работают  расконвоированные.
Они  хоть  давным-давно  уже  не  заключённые,  но  за  пределы
Ухтинского района ни за что не пустят. Ведь это бывшие вла-
совцы. 
Чтобы  доехать  из  города  к  нам  домой -  автобуса  не  до-
ждёшься,  поэтому  приходилось  добираться  пешком  через  ока-
меневшую  от  мороза  речушку.  После  новогодней  оттепели
наступила настоящая приполярная зима. Ледяную низину стара-
лись преодолеть как можно быстрее. В ухтинском районе и так
нехватка кислорода, да тут ещё от лютого мороза обжигающий
холодом пар надо льдом клубится. Сунешь нос в шарф и мелким
бесом трусишь на другой берег.
Ариша человек южных кровей, видно от папаши-крымчака
по  родословной  ей  эта  особенность  передалась.  Теплолюбивая
мерзлячка.  А  она  окунулась  в  морозную, 50-градусную  атмо-
сферу. Да ещё и в общежитии остервенело дуло изо всех щелей.
В общем, простудилась бедненькая, температура под сорок. Вы-
звал врача из медпункта на ЦРММ. Пришёл доктор с печальны-
ми глазами вечно страдающей нации, с порога почему-то потя-
нул носом воздух, и изрёк:
- Всё ясненько, - и подмигнул.
«Что это за новый метод такой осматривать больного с по-
рога? - подумалось мне. – И чего он подмигивает?».
Впрочем, доктор тут же расположил своими вполне профес-
сиональными  действиями.  Умело  провёл  осмотр,  определил,
чем  страдает  пациентка,  прописал  лекарства,  но  больше  реко-
мендовал народное средство: горячее молоко с маслом и содой. 
Уходя, представился: врач Варшавский Николай Николаевич, и
неожиданно спросил:
- Если вечерком загляну, не прогоните?
- Милости просим, - ответил я, недоумевая.
Он  заглянул  вечерком,  и  поставил  на  стол  бутыль  с меди-
цинским  спиртом.  Я  достал  какое-то  винцо,  уцелевшее  от
предыдущего набега студийной оравы. Когда выпили-закусили,
спросил:
- Николай Николаич, а как это ты так храбро заявился к не-
знакомым, в общем-то, людям со спиртягой? А вдруг мы оказа-
лись бы непьющими? 
361
 
- Ха-ха! Да я с порога понял – здесь живут свои люди, - за-
смеялся Варшавский. – У вас стояло  такое амбрэ, хоть  закусы-
вай! А от больной так и несло сивухой.
С минуту  я переваривал  сказанное им,  а потом,  всё поняв,
расхохотался. Мне  стало  ясно,  почему  он  сходу  выразительно
потянул носом воздух, и почему заговорщицки подмигивал. Он,
видно,  решил,  что попал  к  сильно пьющим  гражданам. А  дело
заключалось в том, что Ариша лежала с грелкой, в которой мама
прислала нам из Кутаиси  грузинскую чачу. От неё-то и прово-
няло наше жилище. Узнав об этом, захохотал и Николай Нико-
лаич, даже болящая подхихикнула.
Мы стали друзьями.
Стали  заглядывать к нам и сослуживица Ариши Нина Кей-
рес  с мужем,  вертолётчиком. Весёлый  был  человек. Он,  чтобы
показать,  как  любит  свою  Кейресиху –  так  мы  её  прозвали –
пролетел  над  конторой,  где мирно  почивали  наши  лаборантки.
От рёва двигателя они пробудились, и с восторгом следили, как
Кейрес приветственно раскачивал над их головами свою винто-
крылую машину.
Кейрес  оказался  прекрасным  рассказчиком.  Запомнились
две  его истории. Одну из них  я долгое время побаивался  запи-
сать, да и излагал её только некоторым особо доверенным дру-
зьям. Вот, что он поведал.
В заполярье ему довелось летать на тюлений промысел. Они
ценились не из-за мяса и шкуры, а, главным образом, из-за чрез-
вычайно  целебного  жира,  который  шёл  в  фармацевтическую
промышленность. Добывали там и бельков, новорождённых де-
тёнышей тюленей. 
- Жуткий промысел. У бельков белоснежная шкурка. И вот,
чтобы не портить такой красивый мех, их принято убивать уда-
ром  дубинки  по  голове. Представляете, младенца  лупцуют  ду-
биной!
Несмотря на покоробившую его картину жестокой добычи,
Кейрес приобрёл  у  зверобоев несколько шкурок и  у  знакомого
скорняка  заказал  супруге  шубу.  Но  предупредил,  что  во  всём
мире объявлен мораторий на промысел бельков, и если её заце-
пят те, кто выступает в защиту животных, то неприятностей не
оберёшься. Мог  произойти  и  международный  скандал.  И  в  те 
362
 
времена  хватало  у  нашей  страны  недоброжелателей,  готовых
ухватиться за вопиющий факт нарушения моратория на добычу
бельков  со  стороны  СССР.  Находчивая  Кейресиха  решила  не
испытывать  судьбу.  Она  отдала  всё  тому  же  скорняку  бело-
снежную свою шубку, чтобы тот перекрасил её под норку. Так
была  уничтожена  серьёзная  улика.  Кейресы  уберегли  страну
Советов от мирового скандала.
Кейрес  очень  красочно  рассказывал  о  порядках  и  нравах,
царящих  в  их  вертолётном  мире,  с  северной  спецификой.  Он
говорил:
-  Ну,  нету  охоты  лететь.  Предчувствие  нехорошее.  Доста-
точно на медкомиссии пожаловаться на плохое самочувствие –
и, пожалуйста, отдыхай. Полное доверие пилоту.
Надо было учитывать при этом, что он с коллегами летал на
вертолетах  давно  выработавших  свой  лётный  ресурс.  Перед
каждым  рабочим  днём  давал  подписку,  что  подтверждает  ис-
правность  машины  и  отвечает  за  её  сохранность.  Разумеется,
обе  стороны  знали –  бумаженция  эта  филькина  грамота,  при
технической  аварии  никому  оправданий  она  не  гарантировала.
Но  какой-то  важный  и  тупой   чиновник  завёл  такое  дурацкое
правило, и теперь, по традиции, его придерживались и пилоты,
и  администрация.  На  моей  памяти  разбивались  вертолёты  ух-
тинского  отряда,  гибли  люди.  И  всякий  раз  списывали  ката-
строфу  на  погодные  неблагоприятные  условия.  Однажды  моя
киногруппа должна была лететь с таёжного промысла в Троиц-
ко-Печорск, но застряла из-за бездорожья, и их не дождались на
вертолётной площадке, улетели. Тот вертолёт обнаружили через
пару дней разбитым в горах, на окраине Печоро-Илычского  за-
поведника. 
Вторая история связана, как ни странно, с мелкокалиберной
винтовкой и сёмгой. Кейрес работал в Ханты-Мансийском авто-
номном  округе.  Его  МИ-4  зафрахтовали  геолого-разведчики.
Как-то он высадил их партию вблизи стойбища. Решил, не теряя
времени  даром,  пострелять  водоплавающую  птицу,  коей  на
озерках и болотцах  в тундре было великое множество. К нему
подошёл старый хант с девчонкой. Теребя  типично жиденькую 
бородку, спросил:
- Не дашь внучке ружо пострелять? У ней глаз вострый. 
363
 
Дал ей свою мелкашку. Смеха ради подбросил вверх пузы-
рёк  с  пробными  духами,  их  выдают  вертолётчикам,  чтобы  они
проверяли обоняние – а вдруг не учуешь утечку топлива. 
Девчонка, не вскидывая винтовки, как в вестерне, от бедра
пальнула –  пузырёк  вдребезги.  Поражённый  такой  меткостью
юной  охотницы,  всего-то  ей было 16  лет, Кейрес подарил дев-
чонке  свою  мелкокалиберную  винтовку. Счастливый  хант  ска-
зал:
- Другой раз будешь, я тебе сёмку приготовлю.
Через какое-то время Кейрес вновь приземлился подле того
стойбища. Старый  хант  схватил  его  за  руку  и  потащил  в  чум.
Там он открыл кадушку с сёмгой.
- Меня буквально выбросило из чума, - возбуждённо  гово-
рил Кейрес, -  такой  тяжёлый  дух  исходил  от  кадушки. А  хант
бежал  за мной, держа  в  ладонях  серую  вонючую жижу, и  кри-
чал: «Какой сёмка! Тебе делал. Лучше сёмки не быват».
- Он сгноил сёмгу по всем классическим обычаям хантов, и
мой отказ от этой  замечательной «сёмки» глубоко поразил ста-
рого оленевода. Даже оскорбил. Ведь хранить её в условиях ко-
чевого  образа  жизни,  когда  нельзя  обустроить  ледник  в  чуме,
нет никакой возможности. Да и засолкой ханты не владели, ибо
не было у них соли. Вот, потому и привыкли есть тухлую рыбу. 
Кстати,  некоторые  учёные  утверждают,  что  протухшая,  то
есть, подвергнувшаяся разложению   красная рыба легче усваи-
вается  организмом.  Этим,  мол,  объясняется  приверженность  к
тухлятине северных народностей, да и многих хищников. Я од-
нажды  попал  скорее  в  смешную,  чем  неприятную  ситуацию.
Оказался в доме коми, где базировались ухтинские геологи. Се-
ли обедать. Радушная хозяйка водрузила в центр стола громад-
ную  сковороду  с жареной  сёмгой, и  выжидающе посматривала
на  гостей. Я обратил внимание, что никто из  геологов к сково-
роде не тянется. «Наверное, - подумалось, - это из уважения ко
мне, гостю и режиссёру, не трогают главное блюдо. Ждут, когда
я первым отведаю».
Положил себе аппетитный кусок, и боковым зрением отме-
тил, что остальные  сотрапезники искоса поглядывают на меня.
Откусил я от той сёмги, и чуть не  задохнулся. Отвратительная,
хоть  и  зажаренная,  тухлятина!  Геологи  грохнули. Потом,  мер-
364
 
завцы,  признались,  что  я  не  первый,  попавший  на  эту  удочку.
Приезжает новичок, и хлебосольные  хозяева  готовят  своё фир-
менное блюдо жаренной слегка уже подгнившей сёмги. И каж-
дый непосвящённый покупается.
Поговаривали,  что  коми переняли  любовь  к  рыбе  с  душ-
ком у пленных французов, что отбывали ссылку в Зырянском
крае  после  разгрома  великой  армии  Наполеона. Мне  же  ка-
жется,  что  этот  кулинарный  изыск французы  заимствовали  у
коми. Сведения  о  пребывании  пленных  наполеоновских  сол-
дат  на  севере,  практически,  легендарны. Правда,  есть  живое
подтверждение –  местечко  Париж  под  Сыктывкаром,  столи-
цей Коми республики. 
Легенды, которые мне пересказывали, были красивы, в них
хотелось верить, как, может быть, в приукрашенную историче-
скую  правду.  Они  гласят,  будто  французы  переженились  на
симпатичных  комячках,  и  пошли  раскосые  коми-французские
детишки. Мне,  кстати,  такие  типы  частенько  попадались,  осо-
бенно  среди  девушек  и женщин –  оригинальные  и  очень  при-
влекательные  лица.  Так  выглядела  жена  писателя  Александра
Рекемчука, красавица Луиза Павловна, заведовавшая на Ухтин-
ской телестудии киноархивом. В ней текла кровь трёх народов:
коми, французов и немцев.
Интересная судьба выпадала мальчикам в смешанных семь-
ях,  где  глава  семьи  и  его  дети  сохраняли французское поддан-
ство.  Достигнув  призывного  возраста  парни  отправлялись  на
этническую  родину  служить  во  французской  армии.  Как  и  у
всякой легенды, у этой тоже необычная концовка: якобы, не за-
фиксировано  случая  невозвращения  этих  солдат-призывников
домой, в Зырянский край.
Посчастливилось  мне  столкнуться  и  с  такой  историей,  уж
совсем  отдающей  мифологией.  Из  староверского  села  Усть-
Цильма,  раскинувшегося  на  берегу  Печоры,  повезли  меня
вглубь тайги, на хутор под странным названием «Тихон-пиян»,
что означает в переводе с коми-пермяцкого языка Сыновья Ти-
хона. И поведал мне возница в нескорой езде по зимнику такой
миф. Хочу упредить маловеров, что всё записано со слов разве-
сёлого малого, подогретого  от выпитого перед студёной доро-
гой винца. 
365
 
Тихон  этот,  пленный  француз,  прибыл  в  Усть-Цильму  на
поселение. И влюбился в местную девушку-кержачку. Родители,
естественно,  на  дыбы. Мало  того,  не  из  староверов,  так  ещё  и
католик, чуть ли не басурман. Тихон и ушёл с красоткой в тайгу.
Рукастый  был  солдат,  выстроил  большую  пятистенную  избу.
Жена,  хоть  и не  венчанная,  оказалась плодовита. И  как  только
она забеременеет, муж берётся за топор да пилу, и принимается
возводить новый дом. «Это для моего сына, - говорил Тихон, - в
нём он будет жить  со  своей  семьёй». Но родилась дочь. Снова
забеременела жена. «Неудачный дом я построил, - горевал муж,
- надо новый строить для сына». Пять раз рожала любимая, пя-
терых дочерей принесла, пять домов возвёл для непоявившихся
сыновей неутомимый папаша. Когда жена, как говорится, вновь
забрюхатела,  отчаявшийся  Тихон  решил  больше  не  строиться,
потому  что,  подумал,  что  бог  наказывает  его  за  ненужную  то-
ропливость. На этот раз жена родила двойню – двух великолеп-
ных сыновей.
Когда сыновья выросли, они отправились служить во фран-
цузскую  армию.  А  вернулись  оттуда  с  полюбившимися  фран-
цуженками. Род Тихона, таким образом, не оборвался. А хутор
так и прозвали в народе Сыновья Тихона – «Тихон-пиян» по ко-
ми.
Я  потом  написал  сценарий-притчу «Тихон-пиян»,  но  сни-
мать фильм по нему охотников не нашлось, а я к тому времени
уже  переквалифицировался  из  режиссёра  в  журналиста.  Пред-
полагалась многосерийная  семейная  эпопея. По  замыслу  сыно-
вья  Тихона,  отслужив  в  армии,  расстались.  Один  вернулся  на
родину  к  отцу  с  матерью,  на  хутор  под  Усть-Цильму,  другой
брат-близнец женился  на француженке,  и  остался  во Франции.
Они потом столкнулись на поле брани, как противники, во вре-
мя Крымской войны 1853-56 гг. 
Да, что там ронять горючие слёзы по поводу несбывшихся,
не получивших экранного воплощения идей!
В техникумовском общежитии мы прожили сравнительно не-
долго, но к нам в это время приехал погостить отец Ариши, Илья
Михайлович Мангуби-Черкес, интеллигент 19-го века. Он родился
в 1898-м  году, и учился в Рижской  гимназии. Чрезвычайно дели-
катный человек, всю жизнь пишущий стихи, поэтическая натура.   
366
 
Во дворе он увидел женщин, возвращающихся из леса с лу-
кошками,  полными  грибов-красноголовиков.  Страстный  гриб-
ник, каковым он был, заволновался:
- Ирочка, смотри, какая прелесть. Сейчас же идём!
Ариша  знала  теоретически,  что  идти  в  чащу,  не  намазав-
шись антикомариновым диметилфталатом, небезопасно, однако,
то ли  забыла,  то ли посчитала, что рядышком  с домом – какие
же здесь комары… Едва вошли в тайгу, начинавшуюся чуть ли
не от порога нашего дома, как остановились, поражённые неви-
данной  красоты  картиной:  перед  ними  расстилалась  поляна,
утыканная десятками великолепных крепеньких подосиновиков.
И в тот же миг на них накинулись полчища насекомых. Комары
буквально  облепили  свеженьких  людей  и  с  удовольствием  по-
пили  у  них  крови.  Местных  они  не  трогают,  ибо  ухтинцы
осмотрительно мажутся  всяческими мазями против  комаров. А
на коми даже не садятся, так как, у тех в организме, оказывает-
ся, вырабатывается особое вещество, оберегающее их от укусов
насекомых. 
Аппетитные москвичи стали приятным лакомством для ко-
мариной армады. Отец и дочь не стали отбиваться, просто кину-
лись  наутёк  из  леса,  а  стая  летучих  и жалящих  разбойников  с
воем их преследовала до дверей. Горе-грибники встретили меня
вечером обескураженные и опухшие от укусов. Но эти камикад-
зе  всё-таки  успели  набрать  грибов,  и  это  в  какой-то  мере  вос-
полнило страдания обгрызенных.
- Такой  красоты  и  такого  ужаса  я  никогда  не  видывал, -  с
восторгом делился Илья Михайлович, весь обмазанный с ног до
головы  облегчающими  боль  снадобьями. Мне  кажется,  что  он
по  поводу  комарино-грибной  вылазки  должен  был  написать
стихи.
Запомнился  ещё один инцидент,  связанный  с общежитием.
Как-то Ариша растолкала меня:
- Маруся! – так она звала меня ласково. – Вставай, мы про-
спали на работу.
В комнате было светло. За окном слышались возбуждённые
возгласы  подростков. Я выглянул – они играли в футбол. Потом
посмотрел на часы – на много ли мы опоздали. Стрелки показы-
вали 3 часа ночи. Эти паршивцы готовы были гонять мяч круг-
367
 
лосуточно, ведь у них летние каникулы. А на дворе было посто-
янно светло, ибо солнце в это время года в Приполярном краю
заходило  на  пару-тройку  часов. Сон  у  нас  был молодой,  креп-
кий,  разбудили  только  азартные  вопли футболистов. Но  с  того
дня мы стали на ночь завешивать окно покрывалом.
Подружились  мы  с  малолетним  сыном  комендантши-
кастелянши-уборщицы  белоголовым,  как  одуванчик,  Серёжей.
Они выходцы из Архангельской области, с характерным север-
ным говорком. Этот малец, лет семи, забавлял очень взрослыми
рассуждениями. Он выговаривал мне:
- Ты, пошто, хлебушек-то выбрасываешь?
- Так ведь заплесневел. Куда ж его девать?
- Птичкам  скорми. Хлебушек  выбрасывать  нельзя. В  доме
хлеба не будет.
Помнится,  угостил  его  апельсином,  привезённым моим  те-
стем  Ильёй  Михайловичем.  Прихожу  вечером,  глядь,  сидит  в
коридоре и катает апельсин по полу.
- Серёжа, я ж тебе есть апельсин дал, а не катать.
- Ага, -  солидно  засопел мальчишка, - думашь,  я дурак  со-
всем? Твой мячик горький. 
Очищенный мною апельсин он всё равно есть не стал. С той
поры к любому моему предложению относился насторожённо.
Ближе к осени нам дали нормальное жильё в городе: комна-
ту  в  коммуналке.  Там жила  семья  Гриненко –  Рая,  помреж  со
студии телевидения с мужем Анатолием, инженером телецентра
и  дочерью,  которую  мы  прозвали  Тонконожкой  за  её  худые
длинные, как у цапли, ноги. В третьей комнате поселился мили-
ционер  с  женой.  Однажды  мы  застали  такую  картину:  вдоль
стены возле их жилья стоял целый ряд милицейских сапог. Это
отмечалось новоселье. Народу, судя по сапогам собралось нема-
ло, но из комнаты, где пили и ели, не раздавалось никаких зву-
ков, хотя стены и двери были хлипкие, даже ночной храп сосе-
дей прекрасно прослушивался.
Мебелью  нас  снабдил  студийный  столяр  Рассавичус. Ми-
лейший  человек.  Он  ранее  изготовил  для  Булычёвых  кровать,
столы, шкаф,  тумбочки,  стулья. Ведь  приобрести  обстановку  в
те  годы было  трудной,  а  то и не решаемой проблемой. Во вся-
ком случае, домашняя мебель до Ухты не доходила. Тогда в мо-
368
 
ду  вошли журнальные  столики  треугольной формы. Вот  такой
моднючий полированный столик на изящных ножках сварганил
нам  столяр,  которого  вполне  можно  назвать  мастером-
краснодеревщиком, ведь он обустроил квартиры многих приез-
жих студийцев, да и декорации он делал отменные. 
Особой  нашей  гордостью  было  уютное  широкое  кресло,
правда,  не  производства  Рассавичуса,  а  купленное  по  случаю,
куда Ариша любила  забираться  с ногами. Юра Семейкин, при-
ходя  к нам  в  гости,  долго мерил шагами  коротенькое жилище,
пыхтя и  выжидающе поглядывая на  отдыхающую  в  кресле  хо-
зяйку.  Она,  наконец,  уступала  ему  место,  и  этот  здоровенный
мужик  удовлетворённо  плюхался  в  полюбившееся  ему  кресло.
Он проделывал этот вольт даже тогда, когда Ариша была бере-
менна. Нависнет над ней, сукин кот, и сопит, пока не выдержав,
та не поднимется. 
Не жалел  её,  находившуюся  в  положении,  и  начальник  их
лаборатории Дубровенский – посылал в командировки в  такую
тьмутаракань, где к нужным геологическим партиям порой при-
ходилось добираться по узкоколейке или на вездеходе по глубо-
ким сугробам.
 
«Землепроходцы». «Таёжная притча»
 
Нет, вы только подумайте: как меня притягивала тема пер-
вопроходства!  Провал  фильма «Земля  комсомольская»,  посвя-
щённого  подвигу  целинников,  не  остудил  интереса  к  ней.  Те-
перь  меня  манила  загадочная  история  освоения  Зырянского
края, таившего в своих недрах «чёрное золото», как высокопар-
но  величают  нефть. Отправился  в  Сыктывкар,  копаться  в  рес-
публиканской  библиотеке,  в  доступных  архивах.  Добыл  доку-
менты,  заслуживающие  киношного  интереса.  Но  не  хотелось
ограничиваться бумажками.
Захотелось запечатлеть на плёнке самых первых ухтинских 
«первопроходцев» живьём,  благо,  подлинных  портретов  не  со-
хранилось. Горного изыскателя Фёдора Прядунова, обнаружив-
шего на реке Ухта нефтяной ключ, сыграл студийный художник.
Михаила Сидорова, купца, заложившего первую буровую, и по-
чти  разорившегося  в  поисках  нефти,  изображал  мой  приятель, 
369
 
геолог. Внушительный получился из него купчина.   А вот зна-
менитого  изобретателя  Григория  Черепанова,  придумавшего  и
построившего завод по переработке ухтинской нефти в керосин,
«играла» рука одного из членов съёмочной группы. Черепанов в
кадре просто писал докладную гусиным пером.
 
 
Алексей  Гам-
барян.
 
Одним  словом,
получалась  почти
художественно-
документальная
картина.  Втянул  в
эту,  во  многом
авантюрную,  затею
очень  хорошего
кинооператора
Алексея Гамбаряна,
потом  поставивше-
го  на «Ленфильме»
фильм «Солёный
пёс» и другие. 
В  соавторы  ко
мне  пристроился
наш главред Ляпка-
ло.  Он  самолично
вписал  в  договор
себя, как соавтора сценария. Кроме фамилии в сценарии нет ни
одной его строки. 
Меня умолил директор студии Берлянд: «Знаете, у Ляпкало
неприятности.  Пожалейте  его,  не  вычёркивайте  фамилию  из
титров». Я, дурак, пожалел. А липовый соавтор, пользуясь тем,
что он по должности главреда сам определял гонорары, выписал
себе  две  трети,  причитающейся  авторам  суммы. «Ты  ведь  ещё
постановочные получишь», - нагло заявил он на мой недоумён-
ный вопрос, почему, мол, такое распределение. 
370
 
 Но всё это случилось потом. А пока съёмки «Землепроход-
цев»  набирали  темп,  причём,  немало  сил  уходило  на  постано-
вочные эпизоды.
Понадобилось  отснять  сцену,  в  которой  коми-охотник
наткнулся  в  тайге на  розлив нефти –  тут пришлось  затеять це-
лую  экспедицию. По  замыслу,  выдуманный мной персонаж  за-
чёрпывает из таёжного озера воду котелком, а вода-то оказыва-
ется  чудной -  тягучей,  как  смола. С  перепуга  охотник  бросает
котелок и, по таёжному обычаю, чтобы не случился лесной по-
жар, кидает в воду горящие сучья от костра. И тут, к его ужасу
«вода» загорается! Эффектное зрелище? Но у нас не было пиро-
техника,  чтобы  грамотно  осуществить  этот  нефте-пожарный
номер. Храбро взялись готовить его  самодеятельно. Предвари-
тельно  выяснили -  нефть,  разлитая  на  поверхности  воды,  от
тлеющих углей, да и горящих сучьев не хочет загораться. Одна-
ко мы были, мало того, что дико упёртые, так ещё и без царя в
голове. Вернее, все эти эпитеты, главным образом, относятся ко
мне, отвечающему  за всё происходящее на  съёмочной площад-
ке,  ко  мне,  режиссёру-постановщику.  Кто-то  подсказал,  мол,
надо  добавить  бензинчику. Вбухали  в  озерцо  бочонок  нефти  и
бочонок бензина.
В роли коми-охотника выступил уже знакомый нам студий-
ный  столяр  Рассавичус.  Убедительно  сыграл,  надо  сказать.
Снимали с двух точек. Оператор Алексей Гамбарян устроился в
лодке  у  противоположного  берега,  вдали  от  костра  и  места
вброса горящего хвороста. Со вторым аппаратом засел в кустах,
сбоку ассистент оператора.
- Мотор! Пошёл охотник!
Всё  по  плану. Опустил  котелок  в  воду  коми-охотник,  он
же литовец- столяр. Нефтяная плёнка потянулась за котелком.
Бросил  в  испуге  посудину.  Схватил  горящие  ветви  костра,
швырнул в озерцо… И – караул, спасайся, кто как может! Над
водной  гладью  выметнуло  пламя,  окаймлённое  чёрным  ды-
мом,  закрыв  от  нас  лодку  с  Гамбаряном. Мы -  в  ужасе. Но,
слава  Богу,  всё  обошлось. Огонь  до  Гамбаряна  не  добрался.
Скоро бензин  выгорел, остатки огня, охватившего береговые
кусты, погасили огнетушителями, каковыми всё-таки додума-
лись запастись. 
371
 
На  экране  эпизод  выглядел  внушительно,  хотя  не  так
страшно, каким виделся на съёмках. 
Для того, чтобы показать, какими жертвами обошлось осво-
ение Севера, в подкрепление дикторского текста на экране были
засняты могильные кресты на склонах холмов. Эта бутафория –
дело  рук  вездесущего  Рассавичуса. Отсняв  этот  эпизод,  мы  не
стали  демонтировать «захоронения».  Говорят,  какие-то  сердо-
больные  бабульки  принялись  ухаживать  за  безымянными «мо-
гилками». 
 
 
     Так рождаются мифы и легенды.
 
Познакомился я с человеком удивительной судьбы. Мастер
по  сложному  ремонту  буровых  Григорий  Федорович  Андрю-
щенко – это один из тех, кто под конвоем добирался в 1929 году
до того места, где потом вырос город Ухта. А взяли Гришу вме-
сте с его братьями за драку на ярмарке. Не сошлись характерами
несколько деревенских парней, начистили друг другу морды, их
и  арестовали. Подождите,  а  каким  таким макаром им пришили
политическую,  знаменитую 58-ю  статью?  Очень  просто:  кула-
ками  они  махали,  то  есть,  нарушали  общественный  порядок  в 
372
 
общественном месте в праздник Великого Октября, стало быть,
это можно было квалифицировать, как антисоветскую вылазку. 
На ухтинских промыслах он стал не только  знатным бурови-
ком,  но  освоил  уникальную  профессию мастера  по  самым  слож-
ным  ремонтам.  Где  застопорилась  работа  из-за  сломанного  и  за-
стрявшего в  стволе бура –  там жди приезда или прилёта Андрю-
щенко. Скольким буровым вернул жизнь этот кряжистый, основа-
тельный мужик! Одна особенность его характера приводила меня в
уныние – несловоохотлив. Сведения о лагерном прошлом прихо-
дилось вытягивать из него с натугой. Да, впрочем, они для фильма
и не понадобились, хотя были хрущёвские оттепельные времена, я,
не без  основания, полагал,  что Гулаговская  тематика не пройдёт.
Приходилось  пользоваться  иносказаниями.  Показываем  партию
заключённых,  идущих  по  тайге,  а  говорим  о  первопроходцах
нефтяного  края. На  экране  бывшие  уголовники,  ставшие  ударни-
ками  труда,  как  их  характеризуют  в  сюжете  киножурнала «Наш
край»за 1936 год, подобные формулировки тогда допускались, хо-
тя о политических заключённых – молчок. А у нас те же персона-
жи,  в  цитате  из  киножурнала, фигурируют,  как  просто  ударники
социалистического труда. 
Монтировать  и  озвучивать  фильм  я  уехал  на  Ленхронику.
Многие  сотни  метров  плёнки  прошли  через  мой  монтажный
стол. Я  отказался  от  первоначальных  услуг  профессиональных
монтажниц,  всё резал и  склеивал  сам. С открытия до  закрытия
студии документальных фильмов горбатился за плёнкой. Долгое
время для меня любая вещь, даже котлета в столовке, пахла аце-
тоном. 
На  озвучивание,  по  совету  Василь  Васильича  Надеждина,
вызвал из Москвы популярного тогда диктора Всесоюзного ра-
дио  Алексея  Задачина.  Для  музыкального  оформления  мне  на
студии порекомендовали композитора Сергея Томбака. Мне за-
хотелось вставить в фильм песню.
- Есть хорошая мелодия, - сказал Томбак, - правда, со сло-
вами совсем не относящимися к теме вашей картины.
Сыграл. Мне  понравился  мотив.  Тут  же  Томбак  набросал
«рыбу»,  то  есть,  размер,  в  котором должна  звучать песня. А  я,
как сумел, под эту «рыбу» сляпал стишки:
 
373
 
Над тайгой опускаются сумерки.
День угас и костёр заалел.
Мы усталость оставили в сумраке.
В белом сумраке чёрных аллей.
 
Как только на первых кадрах начинала  звучать эта унылая,
похожая на пародию, самоделка, мой друг Валерий Булычёв не
мог удержаться от смеха. Хорошо ему веселиться, а каково было
мне,  когда  я  связался  с Ленинградским  отделением Союза Со-
ветских  писателей,  и  мне  профессиональный  поэт-песенник
озвучил сумму гонорара, каковую нужно заплатить за слова бу-
дущей песни? Эта  сумма  сожрала бы почти  весь  авторский  го-
норар,  отпущенный  мне  Ухтинской  студией  телевидения  на
приглашенных  для  производство  фильма  людей.  Вот  и  при-
шлось  взяться  за  перо  самому. Получилось  коряво,  зато  за  ко-
пейки. Я и певцу, солисту Филармонии, пользуясь тем, что он не
смог  представить  справку  о  своей  индивидуальной  ставке,  за-
платил столько, что он воскликнул:
- Вы, что, издеваетесь?!
Студийный  главбух,  когда  я  отчитывался  по  смете  за
наличные,  которые  израсходовал  на  озвучивание  фильма,  уко-
ризненно заметила:
- Уж певца-то не надо было так обижать. Ему бы раз в де-
сять больше следовало заплатить. Я бы нашла для такого случая
подходящую статью списания.
Два месяца возился я на Ленхронике с монтажом, титрами и
озвучиванием. С  петухами  вставал  и  уходил  на  студию,  а  воз-
вращался, когда ночная уборщица выгоняла из монтажной. Ме-
ня  друзья  в  Ухте  спрашивали:  в  каких  музеях  побывал,  какие
постановки  видел? Как-то  отбрёхивался. Не  станешь  ведь  рас-
сказывать,  что  и  город Ленинград  я  видел  только  на  коротких
отрезках улицы от  студии до метро, от метро до  гостиницы. В
выходные дни, когда Ленхроника была закрыта, писал, перепи-
сывал  дикторский  текст,  оформлял  документы  на  оплату  раз-
личных  услуг  студии  и  привлечённых  мною  к  производству
картины специалистов. Жил я в двухместных номерах, меняя их
по  указанию  администрации:  то  обнаруживалось,  что  именно
этот номер забронирован каким-то иностранцем, то выяснялось, 
374
 
что  необходим  ремонт. Переезды,  выяснения  отношений  с  чи-
новниками из дирекции – вот и все мои развлечения.
Правда, однажды выпало на мою долю удовольствие участ-
вовать в странном переселении. Поздно вечером явилась дежур-
ная по этажу:
-  Надо  освободить  место.  Иностранец,  забронировавший
номер утром приезжает. Вас временно поселят в старом корпу-
се.
Я  взбеленился, мол,  до  каких  пор  у меня  на  родине  будут
отдавать  предпочтение  заезжим  иностранцам?  Им,  видите  ли,
привилегии,  а  для  нас,  советских  граждан  и  старьё  сойдёт. По
сигналу дежурной пришла администраторша, и вдвоём они вы-
перли меня в старый корпус. 
Зашёл  в номер и  обомлел. В  огромном  зале  стоят два  рос-
кошных ложа под балдахинами. У стены письменный стол, об-
тянутый зелёным сукном. На нём старинный телефонный аппа-
рат  с  большой  трубкой  на  рогульках,  не  хватает  только  ручки
сбоку. С потолка, до которого от пола метра четыре с лишним,
свешивается грандиозная люстра с подвесками, убранная в мар-
левый  кокон.  Заглянул  в  ванную.  Господи,  помилуй!  Ванна  в
виде  гигантской ракушки из розового мрамора,  зеркала  во  всю
стену, диван для отдыха. А рядом с залом закуток с секретером,
видимо это мини-кабинет. 
Разумеется, я не удержался, поинтересовался, почему за та-
кие царские палаты берут чуть ли не в полтора раза меньше, чем
за  стандартный  номер  в  новом  крыле  гостиницы.  Объяснили:
уровень комфорта в старом здании по международным стандар-
там ниже, чем в новом корпусе. Заодно мне, с плохо скрываемой
гордостью,  заявили,  что  в  номере,  мной  занимаемом,  до  рево-
люции  останавливались  исключительно  высокопоставленные
представители императорского двора. Стало быть, до меня под
шёлковым  балдахином  почивали,  в  мраморной  ракушке  купа-
лись великие князья. 
Роскошествовал я недолго. Мне объявили, что в гостинице я
проживаю уже месяц, а со второго, по существующим правилам, 
пойдёт двойная оплата. Пришлось переехать в другую гостини-
цу,  тоже  рядом  с  метро  и Московским  вокзалом,  на  Невском
проспекте.   
375
 
Обычно завтракал в гостиничном ресторане на скорую руку,
торопясь на  студию. Но в  выходные позволял  себе неспешную
трапезу, с  горячительным. Сижу как-то в воскресенье, кайфую,
оглядываюсь по сторонам. Однако, разглядывать нечего, в этот
ранний  час  ресторан  пуст.  Лишь  за  одним  столиком  сидит
невзрачный дедушка в потёртом пиджачишке. Невольно остано-
вил  на  нём  взгляд,  подумал: «О,  господи,  бывают  же  такие
несчастные  старики!».  Официант  принёс  ему  тарелку  нарезан-
ного хлеба и графин воды. Дедуля накрошил хлебушек в тарел-
ку,  залил  его  водой,  и  принялся  хлебать  эту  тюрю. Хлебает  и
пофыркивает.
Я подозвал официанта и потихоньку говорю ему:
- Послушайте, любезный, нельзя ли тому бедному старичку,
вместо  тюри из  хлеба и  воды,  дать нормальный  завтрак? Я  бы
оплатил, анонимно.
Официант в ответ хехекнул:
- Да этот бедный старичок  запросто может купить весь ре-
сторан вместе с гостиницей. Это богатейший дед. Чем занимает-
ся, не скажу, не знаю. А вот про тюрю скажу: ему пекут особый
хлеб, а в графинчике настоящая смирновская водка. 
В двухместных номерах, куда меня вселяли, менялись сосе-
ди,  с  которыми  я  практически  не  общался.   Последний  сосед
задержался, не съезжал, видно, и у него была, как и у меня, дли-
тельная  командировка. Мужчина  этот,  уже  не  первой  молодо-
сти, был на редкость мрачным типом. С ним я тоже не общался.
Утром, когда уходил, он ещё спал. Вечером, когда возвращался,
он уже спал. Но вот в выходной день, где-то к концу моей рабо-
ты над фильмом, я проснулся поздно. Никого в номере нет, мо-
жет, съехал сосед? Как вдруг распахивается дверь – на пороге он
не он…Его просто не узнать: улыбается, сияет, человека распи-
рает от радости. В руках две бутылки коньяка и сверток, навер-
ное, с закуской. 
И  пошёл  у  нас  праздничный  трёп.  Оказывается,  товарищ
прибыл из Свердловска, с турбинного завода. У него сверхваж-
ное задание. Вот его рассказ: «К выпуску готова очередная тур-
бина. Коллектив взял обязательство  сдать  её досрочно, и  готов
выполнить  данное  слово. Но  для  завершения  работ  не  хватает
фильтров,  которые делают на  ленинградском  заводе. Пытались 
376
 
просить  их  ускорить  поставку. И  по  телефону,  и  по  почте. На
все  телефонограммы,  телеграммы-молнии  ответ  стандартный:
заказ  получите  вовремя.  А  нам-то  надо  досрочно!  Посылают
меня – мол, разбейся в лепёшку, но ускорь поставку этих филь-
тров. Вот и обивал пороги кабинетов. Даже взятки предлагал. А
мне толкуют – мы с большим бы удовольствием, но сверх плана
выскочить не можем. Мы бы и сами у себя эти фильтры запро-
сто изготовили, но материала, из которого они делаются, у нас
нет. Тут я с горя зашёл в рюмочную около завода. Разговорился
с  работягами.  Так,  мол,  и  так,  мне  бы  хоть  бы  ломанные-
переломанные эти фильтры достать… А они меня на смех под-
няли. «У  нас, -  говорят, -  этими  бракованными фильтрами  все
мусорные корзины переполнены». Так это ж то, что надо! – ору.
Они мне и притащили, чего надо. Бракованные из-за пустяковых
царапин, у нас отполируют в лучшем виде!».
С изумлением рассматривал я  злополучные фильтры, кото-
рые  он  вынул  из  кармана. Из-за  двух  этих  фиговин  повисла  в
воздухе сдача  громадной паровой  турбины для ТЭЦ, оказались
под угрозой срыва соцобязательства по досрочному завершению
работ. Стало быть,  коллектив не получил бы  заслуженных, не-
малых премий, зато  руководители получили бы по шапке.
Счастливый и пьяный, не столько от коньяка, сколько от со-
знания  выполненного  перед  начальством  и  коллективом  долга,
мой сосед по номеру ускакал в аэропорт. 
Вскоре и я собрался в дорогу. Фильм готов, теперь предсто-
яла сдача в Москве, в Госкомитете по радиовещанию и телеви-
дению. Члены комиссии приняли «Землепроходцев» благожела-
тельно.  Однако,  дама,  представлявшая  редактуру,  высказалась
весьма  критично:  и  это  надо  поправить,  и  это  подсократить,  и
это разъяснить… Я с ней сцепился, хотя, может быть, она и бы-
ла  во  многом  права. Но  не  переделывать же  картину! Первый
заместитель  председателя Госкомитета  по  радиовещанию  и  те-
левидению Энвер Назимович Мамедов  успокоил  и меня,  и  ре-
дакторшу:
-  Замечания  товарищей полезны. Молодой  режиссёр, наде-
юсь,  сможет учесть их  в дальнейшей работе. Фильм переделы-
вать не надо. Он принимается к показу по Центральному  теле-
видению. 
377
 
И его показали по ЦТ, да не один раз. Теперь с удивлением
узнаю  из «Истории  ухтинского  телевидения»,  написанной,  ви-
димо,  местной журналисткой,  что,  оказывается,  одним  из  пер-
вых  фильмов Ухтинской  СТ  является  документальная  картина
1963 года «Заря над Тиманом», снятая оператором Валентином
Лебедченко.  Публикуется  и  интервью  с  ним. Могу  дополнить
эту информацию:  автором  сценария и режиссёром  этой работы
является Геннадий Помадов. Снимал фильм Лебедченко вместе
с Яковом Колунтаевым. О том, что первая полнометражная до-
кументально-художественная  картина УСТ,  попавшая  на  союз-
ный  телеэкран,  это «Землепроходцы» 1961  года ,  в  той «Исто-
рии»  ни  слова.  Забывчивые  потомки  и  коллеги  не  упомянули
тех, кто по-настоящему создавал историю ухтинского телевиде-
ния. Не  упомянуты  ни Валерий  Булычев,  ни Юрий Семейкин,
ни  Николай  Володарский,  ни  патриарх  Василий  Васильевич
Надеждин,  ни  Алексей  Гамбарян,  ни  Герман  Перминов-
Гершвин, ни ваш покорный слуга. Зато классиками стали их не-
благодарные  ученики,  поистине «не  помнящие  родства», – Ле-
бедченко и Мансуров. Как  всё  это напоминает Большую Исто-
рию,  когда  из  советского  обихода  в  одночасье  вычёркивались
Владимир  Набоков  и  Евгений  Замятин,  замалчивались  Игорь
Сикорский  и  Владимир  Зворыкин,  а  такие  гении,  как  один  из
основателей  мультипликации  Александр  Алексеев  и  отец  аб-
стракционизма  Василий  Кандинский  просто  не  существовали
для россиян. Вот уж поистине, лилипуты не замечали Гулливе-
ра!  Но  маститым  советским   архивистам  приходилось  вынуж-
денно действовать идеологическими ножницами, кромсая прав-
ду истории. А северяне-то чем руководствовались?
Вернувшись,  можно  сказать,  триумфатором  в  Ухту,  снова
сел за опостылевший  телевизионный пульт, откуда шло управ-
ление  телепередачами.  Конечно,  случалось  вести  что-то  инте-
ресное,  скажем,  когда  приезжали  известные  люди –  артисты,
писатели. Одной такой передачей мы прославились на всю Ко-
ми-республику. Правда, мне  в ней «не посчастливилось» участ-
вовать, в это время монтировал «Землепроходцы» в Ленинграде. 
В начале августа 1961 года директору студии Берлянду по-
звонил редактор Анатолий Козулин, и сообщил: только что, при
нём в почтовом отделении Сангородка космонавту №2 Герману 
378
 
Титову,  в  связи  с  успешным   космическим  полётом,  отправил
поздравительную телеграмму его родной брат.
- Так и подписал телеграмму: «Твой брат»… 
Давид Львович моментально сообразил, что Козулину под-
фартило подловить сенсацию.
- Хватай  этого  брата,  лови машину,  и  пулей  на  студию. И
никому ни гу-гу!
Вскоре Козулин  с  братом  космонавта  был  в  кабинете  Бер-
лянда, а в приёмной уже топтался, каким-то образом пронюхав-
ший о «бомбе»,   готовящейся к  эфиру,  спецкорр. республикан-
ской  газеты «Красное  знамя»  Владислав  Круковский.  Не  уда-
лось ему взять интервью у дорогого гостя. Как уже было сказа-
но, никакой записи тогда не было, передача шла живьём. И вот,
Толя Козулин повёл в телеэфире разговор с братом космонавта.
Так мол, и так, уважаемый, отчего у вас, родных братьев, разные
фамилии.
- Ничего  удивительного, -  вещает брат  космонавта, - у нас
мама одна, а отцы разные…
Откуда мне известно, о чём говорили в студии перед ухтин-
скими телезрителями Козулин и его гость? Ведь я был в Ленин-
граде…  Тут  еще одна почти детективная история. Я попросил
своего  звукорежиссёра  Германа Перминова,  незабвенного  Гер-
швина,  прислать  на  Ленхронику  чистую  кассету  для  звуковой
перезаписи.  У  ленинградцев  она   была  в  дефиците.  Этот  хал-
турщик решил, что для перезаписи сойдёт использованная плён-
ка, и прислал мне…   запись беседы Козулина  с братом  космо-
навта. Вдруг ко мне в монтажную влетают с хохотом звуковики:
- Ты  только иди, и послушай, чего мы получили от  твоего
звукорежиссёра.
Послушал и вместе с ними развеселился. Дело в том, что то-
гда биография Германа Титова была у всех на слуху. Слава кос-
монавта №2 была, конечно, скромнее, чем у Юрия Гагарина, но
все помнили, когда  и где он родился, и другие даты биографии.
А пресловутый брат плёл нечто несусветное. По его словам по-
лучалось, что родился Герман не в Алтайском крае, а в Сверд-
ловске, школу закончил ажник четырёх лет отроду, плюс мама-
ша  с  двумя  мужьями,  плюс  побег  из  дома  в  раннем  возрасте,
плюс другие несуразности.   
379
 
Потом  я  узнал  подробности  той  скандальной  эпопеи.  Во
время  передачи  директору  Берлянду  позвонил  оперуполномо-
ченный КГБ по Ухтинскому району:
- Вы кого выпустили на телевидение? Передо мной биогра-
фия Германа Степановича Титова. Официальная. Этот тип пере-
вирает  все  факты  этой  биографии.  И  самое  главное:  у  Титова
есть сестра и нет никакого брата. Откуда вы его выкопали? 
Выяснилось,  что  так  называемый  брат  космонавта  прие-
хал  из Свердловска  лечиться  в Сангородок. Услышал  по  ра-
дио  о полёте Титова, поглядел на  его портрет  в  газете, и  ре-
шил,  что  это  его  брат,  пропавший  из  дома  много  лет  назад.
Пошёл на почту и послал вышеозначенную телеграмму, в ка-
ковую на свою беду заглянул Толя Козулин. С неадекватного
болящего чего возьмёшь… А бедного Козулина со студии по-
пёрли.  Он  занялся  краеведением,  выпустил  несколько  книг.
Ушёл  из  жизни  несколько  лет  назад  трагически:  его  убили
бандиты-  грабители  в  собственной  квартире.  Наводчиком  у
них был внучатый племянник, на голос которого он и открыл
безбоязненно дверь.
Задним  умом  мужик  крепок, -  справедливо  упрекает  нас
народная поговорка. Как легко рассуждать, предполагать, когда
уже ничего изменить нельзя. Казалось бы,  вот  тебе  великолеп-
ный  сатирический  сюжет,  с  готовым  названием: «Брат  космо-
навта». Но, нет, прошёл мимо. Правда,  зацепил как-то раз кри-
минальную  историю,  приключившуюся  на  танцах  в  посёлке
Седъю, под Ухтой. Примитивная молодёжная драка, но со смер-
тельным исходом. Отснял двухчастёвку «Следы, ведущие к пре-
ступлению». Её посылали на Центральное телевидение, а пока-
зывали там или нет – не знаю.
Жизнь  неустанно  подбрасывала  интереснейшие  коллизии,
можно  сказать,  готовые  сюжеты,  а  я  брал  не  самое  оригиналь-
ное,  а  то  и  нос  воротил  или  проходил  равнодушно мимо. Сту-
дию  и  интеллигентскую  среду Ухты  взбудоражила   весьма  не-
обычная история. Телережиссёр Дроздов и геолог, фамилию ко-
торого запамятовал, в буквальном смысле, поменялись жёнами.
История  осталась  за  кадром.  А  гений  Акира  Куросава  снял  в
1970 году ситуацию, по сути, похожую на ухтинскую, в фильме 
380
 
«Под стук трамвайных колёс», где женами меняются по пьянке
два японских алкаша.
Могло бы стать основой для картины и такое происшествие.
Из Троицко-Печорска вертолёт доставлял на дальнюю буровую
смену рабочих-буровиков. Один из них был крепко поддатый, а
потому, вопреки строгому запрету курения в вертолёте, закурил.
Штурман  покрутил  пальцем  у  виска  и  показал  на  топливный
бак, стоящий в салоне: мол, ты, что, сбрендил? Взорвать нас хо-
чешь? Работяга понял. Но вместо того, чтобы просто послюня-
вить сигарету и погасить в кулаке, решил её выкинуть. Для это-
го  он…  отворил  дверь  летящего  МИ-8,  а  она  открывается
навстречу воздушному потоку. Дверь резко распахнулась, и му-
жика, державшегося за ручку, с силой выбросило наружу.
Остальные работяги, естественно, всполошились. Командир
по радиосвязи передал на базу:
- Несчастный случай. Человек с высоты 300 метров выпал за
борт.
Диспетчер  вызвал,  в  связи  с  ЧП,  главного  вертолётного
начальника.  Тот  приказал  вернуться,  засечь  место  падения,  и
продолжать полёт, а подберёт погибшего, как и положено, сани-
тарный вертолёт. Через какое-то время командир МИ-8 переда-
ёт:
- Выпавший за борт человек бегает по сугробам и машет ру-
ками.
Начальник рассвирепел.
- Прекратите глупые шутки в эфире!
Вертолётчик повторил своё сообщение.
- Ты, что, пьяный? Передай микрофон штурману.
- Подтверждаю  сообщение  командира, -  заявил штурман, -
тот  человек,  что  вывалился  из  нашего  вертолёта,  бегает  по  су-
гробам и машет руками.
- Вы, что, перепились там?! – изумился начальник, и отдал
новый  приказ: - Приземлиться,  взять  на  борт  человека,  выпав-
шего из вертолёта и возвращаться на базу.
Когда  везунчика  подбирали,  он  ещё  просил «маненько  по-
дождать, пока свалившуюся шапку-ушанку найду».
В  Троицко-Печорске  врачи  придирчиво  осмотрели  рабо-
тягу,  грохнувшегося  с 300-метровой  высоты, и не нашли ни-
381
 
каких травм, никаких нарушений в организме. Ему чудесным
образом  повезло:  он  упал  на  склон  высокого  холма,  и,  как
горнолыжник  пролетел  по  нему  вниз,  постепенно  теряя  ско-
рость.
- Чего ты бегал-то по сугробам, дурак? – поинтересовались
у везунца.
- Так ведь шапку потерял. Вот и искал.
Об  этом, почти неправдоподобном «полёте» пьяного  буро-
вика, появилась заметка в «Известиях». Он прославился на всю
страну,  а,  может,  и  на  весь  мир.  Стал  разъезжать  по  Коми-
республике  с рассказом о падении из вертолёта без особых по-
следствий.  Его  принимали «на  ура»,  но  требовали  подробно-
стей. Тогда герой принялся придумывать подробности.
- Выпал  я,  это,  из  вертолёта,  и  выглядываю –  как  бы мне,
это, попасть на склон горы, чтобы сосклизнуть вниз безо всяких
там травмовреждений. Глядь, имеется такой подходящий склон.
Да, только далековато до него, упаду раньше. И сообразил: я же
в рабочей куртке! Расстегнул её, и расставил полы куртки, они
словно  крылья  получились.  И  стал  ими  планировать  на  тот
склон. Аккурат на самую вершинку и спланировал.
Много  ещё  чего «вспомнил»  работяга,  украшая  свой  полёт,
ставший  историческим,  в  общем-то,  фантастическими  деталями.
Разумеется,  как  водится  у  российских  людей,  после  каждого  его
выступления  в Доме  культуры  или  сельском  клубе,  куда  набива-
лась уйма народу, состоялось обильное угощение. Говорят, мужик,
до этого нормально потреблявший спиртное, спился. 
А я продолжал протирать штаны  за режиссёрским пультом в
нашей телестудии. Впрочем, были события в телевизионной жиз-
ни, хоть как-то скрашивающие однообразие программы Ухтинской
студии. Помню,  с  каким  удовольствием  работал  над  новогодней
передачей. За несколько минут до боя Кремлёвских курантов, из-
вещавших о наступлении Нового Года, распорядился  вывезти  те-
лекамеру в  заснеженный  студийный двор, и дикторы в шубейках
поздравили дорогих наших телезрителей. То, что это идёт с мороз-
ной улицы, они могли судить по клубам пара из дикторских ртов.
Зрители  атаковали  нас  восторженными  телефонными  звонками.
Директор же хотел влепить мне выговор за то, что едва не вывел из
строя  дорогостоящую  телевизионную  аппаратуру.  Но  та,  к  сча-
382
 
стью, не пострадала, и Берлянд издал благодарственный приказ с
премиями за хорошую передачу. 
 
 
 
За пультом УСТ: Т.Долгобородов, инженер ТЦ, Э.Беднов,
ассистент  режиссёра,  М.Гаврилов,  Р.Гриненко,  помреж,
стоит её муж, А.Гриненко, старший инженер телецентра.
   
В те далёкие годы к нам, в глубинку, не гнушались наве-
дываться выдающиеся деятели культуры и искусства. 
Писатель Александр Рекемчук, который опекал меня, од-
нажды приволок на студию зав военно-патриотическим отде-
лом газеты «Правда» Тимура Гайдара, сына известного писа-
теля.  Почему «приволок»?  Да  потому,  что  тот  был  замеча-
тельно  пьян.  Рекемчук  долго  выгуливал  своего  приятеля  во-
круг башни на Пионер-горе, потом сказал:
- А  теперь мы посмотрим  гениальный фильм Марка Гав-
рилова «Землепроходцы». 
Тимур Гайдар, по моим наблюдениям,  отлично  выспался
в кинозале. Просмотр гениального фильма никак не отразился
ни на его, ни на моей судьбе. 
383
 
Ездили мы  к  коллегам на Воркутинскую  студию  телевиде-
ния,  открывшуюся  годом  раньше  нас.  Это  были  успешные  га-
строли,  если  можно  так  назвать  воркутинский  десант.  А  ещё
раньше, едва я появился в Ухте, ко мне наведался телережиссёр
из Воркуты, которого я отлично  знал по ВГИКу, Костя Бромб-
ерг. Мы с ним, учась в институте  затеяли любительскую кино-
студию.  Заправлял  ею  странный  человек.  Очень  энергичный.
Всю  энергию  он  черпал из  единственной пачки пельменей,  ка-
ковую ежедневно растягивал на завтрак, обед и ужин. А ещё он
любил голубей и кормил их остатками своей скудной трапезы и
накрошенными  сухарями,  выкладывая  всё  это  на  подоконник.
Окно  он  не  закрывал,  и  мы  там  находились  зимой  не  снимая
верхней одежды. Соседи написали на него жалобу: мол, голуби,
им  подкармливаемые,  изгадили  дом.  Действительно,  от  окна
квартиры на шестом этаже шёл по стене шлейф засохшего голу-
биного помёта. Нам, под его руководством, не удалось снять и
выпустить ни одного фильма.
Бромберг выказал восторг по поводу того, что мы теперь с
ним не только коллеги по профессии, но и соседи. А потом ак-
куратненько  попросил  не  распространяться,  что  он  кончал  во
ВГИКе  экономический,  а  не  режиссёрский факультет. Нигде  и
никому.
- Так получилось, - сказал он, - что пришлось немного под-
править биографию.
Я поклялся не выдавать его. Теперь, на склоне и моих, и его
лет,  клятва  сия  потеряла  смысл  и  силу.  Недоумеваю,  однако:
отчего до  сих пор  во  всех доступных мне  словарях против  его
фамилии значится – окончил сценарный факультет ВГИК в 1965
году. Почему надо скрывать, что в 1958 году он получил диплом
экономиста кино? Его сокурсник по экономическому факульте-
ту Сергей Тарасов, тоже ставший известным режиссёром, поче-
му-то этого факта своей биографии не игнорирует, хотя мог бы
ограничиться сообщением – в 1964 году окончил сценарный фа-
культет ВГИК. А всё дело в том, наверное, что сказав правду о
своём  первоначальном  образовании,  Бромбергу  пришлось  бы
признаться во вранье при поступлении на работу режиссёром в
Воркутинскую СТ. А не хотелось… 
384
 
Итак, меня по-прежнему манило кино. Я взялся за сценарий
по притче, когда-то рассказанной Юрой Курановым. Вот она.
Охотник вместе со своей собакой шёл по тайге. Оголодали.
Встретили  другого  таёжника. Тот  их  накормил. Ему  пригляну-
лась  собака. Он  попросил  продать  ему  собаку. Хозяин  сказал,
что  собака  его  друг,  а  друзей  не  продают. «Пойдёт  с  тобой,  я
возражать не стану». Встречный таёжник позвал за собой соба-
ку, показав ей кусок колбасы, та побежала за ним. Охотник вер-
нулся в свой домик. А через какое-то время вернулась и собака.
Тогда охотник взял её на поводок, и отвёл в тайгу. «Ты бросила
меня, я простил. Может, другой человек оказался лучше или ты
ему была нужнее. Но ты бросила и его. Такая собака-предатель
не должна жить», - сказал он и застрелил её.
На роль охотника перебрал, наверное, всех студийцев – ре-
жиссёра Богоявленского,  звуковика Перминова-Гершвина,  дру-
зей  своих  Семейкина  и  Булычёва –  никто  не  подошёл.  Уже
определился,  после  долгих  поисков,  исполнитель  второго  пер-
сонажа. Таёжника  решил  играть  сам. На  этот  раз  сработало  не
самомнение,  а  желание  хоть  в  этом  выйти  из  тупика.  Но  по-
прежнему не было претендента на роль героя притчи.
И  вот,  однажды  увидел на  улице  человека  уже  в  летах, по
виду  подходящей  фактуры. Он  выгуливал  собаку!  Так  и  хоте-
лось выкрикнуть «Эврика!». Им оказался рабочий с Нефтезаво-
да,  который –  вот  удача –  занимался   в  самодеятельности,  так
что азы актёрского мастерства внушать не пришлось. 
Уговорил сниматься. Разумеется, для его собаки кастинга не
устраивали, её зачислили в съемочную группу безоговорочно.
А  вот  Лёша  Гамбарян,  вдосталь  намаявшись  со  мной  на
«Землепроходцах»,  наотрез  отказался  участвовать  в  этой «оче-
редной  гавриловской  авантюре».  Согласился  быть  оператором
картины Исаак Ульяницкий,  его  коллега. Пришлось  съездить  в
Сыктывкар  к  республиканскому  руководству  телевидением.
Председатель  комитета  Разманова  не  скрывала  удивления,  что
предлагается  такой «аполитичный  сюжет»,  но  над  ней  довлел
приказ по Союзному Комитету, где отмечалось, что воркутинец
К.Бромберг  и  ухтинец  М.Гаврилов  создали  лучшие  в  стране 
телефильмы, посвящённые 22-му съезду КПСС. Ну, как можно
отказать  в  такой  небольшой  прихоти –   фильм  планировался 
385
 
всего на две части – дорогому режиссёру, прославившему Коми
край!
- На вашу ответственность, - вздохнула Разманова и подпи-
сала  разрешение  на  съёмки  телевизионной  картины  под  назва-
нием «Таёжная  притча».  Мы  начали  подготовку,  репетиции.
Неподалеку  от  города  подыскали  заброшенную  охотничью  из-
бушку-развалюшку,   поправили  её,  малость  перестроили,  пре-
вратив, по сути, в съёмочный павильон. 
Наш  самодеятельный  артист  вживался  в  роль.  Его  собака
оказалась  просто  кладом. Все  команды  выполняла  вдумчиво  и
точно, ей впору было присваивать звание заслуженного артиста
Коми АССР. 
Но  тут  вмешалась  коварная  северная  погода. Грянула  ран-
няя  оттепель.  Лыжня,  нами  налаженная  для  съёмок,  поплыла.
Надо было торопиться. Для поддержания зимнего антуража ста-
ли возить на подтаивавшие места предполагаемых съёмок само-
свалы снега. В общем, как могли подменяли обленившегося Де-
да Мороза. Вроде выправили положение.   
Да тут неожиданно забастовал наш работяга. У него, видите
ли, в связи с отлучками на репетиции упали на работе показате-
ли,  он  стал  подводить  свою  бригаду. Пролетарское  самосозна-
ние пришло в суровое противоречие с требованиями кинемато-
графа жертвовать  собой  во  имя  искусства. Предпочтение  было
отдано заводской работе и неукоснительному выполнению про-
изводственного  плана. Никакие  уговоры  не  подействовали. Ге-
рой навсегда покинул кино вместе с верным псом.
«Таёжная притча» заняла достойное место в гробнице моих
замыслов. 
«Красиво излагаете,  гражданин Гаврилов», -  как  сказал  бы
один мой друг и суровый критик. 
 
«Россия – кладбище поэтов»
 
Мы с Аришей частенько посещали ресторан «Ухта», распо-
ложенный  в  двухэтажном  домишке,  где  когда-то  находилось
управление Ухтпечлага. Там была приличная кухня. Почему-то
мимо  ресторана  нередко  шествовал  оркестр  городской  пожар-
386
 
ной  части,  сопровождая  то  свадебный  кортеж,  то  похоронную
процессию. 
Меня  здесь  хорошо  знали, ибо  я  сюда  захаживал довольно
часто после вечерних телепередач. Однажды даже заночевал на
кожаном диване в кабинете директора.
Из-за  чего  я  сцепился  с  рыжим, мордатым,  красноликим
коми парнем – убей бог, не помню. И он не запомнил, почему
возникла  ссора, едва не перешедшая в драку. Да и Ариша не
могла  назвать  причину  конфликта,  хотя  присутствовала  при
инциденте  от  начала  до  конца. Скорее  всего,  то  был  пустяк,
случайно обронённое обидное слово. Так бывает, когда твёр-
дая  песчинка,  попав  между  жерновами,  искрит  и  вызывает
пламя. 
Был солнечный день. За окном шагал оркестр, исполнявший
марш -  то ли свадебный Мендельсона, то ли траурный Шопена.
А  два  молодых  человека,  как  задиристые  петухи,  наскакивали
друг на друга, сражаясь, к счастью, лишь словесно. Через корот-
кий  промежуток  времени,  неожиданно  для  окружающих,  они
обнялись  и  превратились  в  друзей,  закадычных  друзей  на  всю
жизнь. То были Марк Гаврилов, ухтинский телережиссёр, и Ви-
тя Кушманов, журналист из Сыктывкара. Тогда я ещё не подо-
зревал,  что  он  настоящий  поэт. А  он,  поди,  и  не  догадывался,
какое место займёт в моём сердце. 
Рассказывать  о  нём  связно,  последовательно  невозможно.
Весь он   состоял из поэтических преувеличений, фантазий, до-
ходящих  до  несуразностей.  Биографию  свою  излагал  мне  не-
сколько раз, и всегда, не похожую на предыдущий вариант. Так
что, и приводить  здесь  эти мифические  судьбы,  созданные под
минутное  настроение,  вряд  ли  стоит. Недавно  прочитал  в  Ин-
тернете книжку «Виктор Витальевич Кушманов», где краеведы,
его друзья, сослуживцы коллективно и, думаю, близко к истине,
отразили факты его жизни. Они достаточно просты и драматич-
ны.
Юную казачку,  ещё девчонку, по возрасту, в ходе раску-
лачивания  и  расказачивания,  выслали  на Север. Когда  её  за-
метил и полюбил молодой коми-учитель Виталий Кушманов,
у неё уже было двое детей. В 1939 году появился на свет бо-
жий в лагерном бараке их общий сын Виктор. Спустя три го-
387
 
да  с  небольшим  мать  померла. Отца  вскоре  репрессировали.
Детей отправили в детдом. В детстве и юности он, что назы-
вается, намаялся. Даже в чужой семье воспитывался, и мамой
называл  чужую женщину,  о  чём  потом  не  раз  с  болью  вспо-
минал, и просил прощения у родной, умершей матери. В жур-
налистику  он  пришёл,  будучи  обыкновенным  землекопом  в
строительном  тресте.  У  Вити  Кушманова  повороты  судьбы
всегда  отличались  парадоксальностью:  из  землекопов –  в
корреспонденты  республиканских газет  «Молодёжь Севера»
и «Красное знамя», из корреспондентов – вновь в землекопы.
Покопал землю годик, и стал заведовать литературной частью
Республиканского драматического театра.
По-моему, такие качели в жизни устраивали его, давали им-
пульс  к  творчеству.  Главная  черта  Кушманова –  доброта.  Он,
как и Валерий Булычёв, любил человечество и в целом, и всяко-
го отдельного человека. Но у Валерия это проявлялось на быто-
вом  уровне,  у Виктора –  отражалось  в  его  поэзии,  добротой  и
любовью пропитаны все его стихи. Не избежал он и гонений на
своё творчество. Помнится, к нам, сидящим в ресторане «Ухта»,
прибежали из Дома культуры:
- Вас  там, на конференции  творческой интеллигенции про-
песочили!
Интересно.  На  конференцию  мы  не  пошли.  Поднялись  в
будку знакомого киномеханика. Я знал, что ему поручалось  за-
писывать на магнитофон все важные совещания, собрания, про-
исходящие в Доме культуры. Так и есть, записал. Прокрутил для
нас. Мы  услышали,  как  секретарь  по  идеологии  Республикан-
ского Коми  обкома  комсомола  клеймил  нас. Он  говорил,  при-
мерно, так: «И у нас водятся аполитичные коми-евтушенки. Та-
кие, как Виктор Кушманов. И на Ухтинской студии телевидения
завелись  модернисты.  Такие,  как  Марк  Гаврилов».  Коми-
евтушенко  и  ухтинский  модернист  горячо  пожали  друг  другу
руки.
- Со стыда бы сгорел, если б он меня похвалил, а не охаял,-
совершенно искренне говорил Витя.
Правда, я никак не мог взять в толк, в чём же проявился мой
модернизм.  Не  исключено,  что  мне  тогда  намекнули: «Нечего
дружбу водить с Витей Кушмановым». 
388
 
Его крёстный отец в журналистике - писатель Александр
Рекемчук,  опекавший  его  в  газете  и  способствовавший  вы-
пуску первой  книги  стихов «Мне  двадцать  лет»  в 1965  году,
сказал: «Ты  очень  хороший  парень,  но  сволочь,  потому  что
похож  на  Есенина».  Это  сравнение  даже  спустя  годы,  на
склоне  лет,  повергало Виктора  в  смущение. Он не принимал
таких сравнений, сопоставлений. Хотя по своей бесшабашно-
сти и странности поступков его вполне можно сравнить с ве-
ликими поэтами.
Почитатели таланта уверены, что Виктор Кушманов исклю-
чительно  лирический поэт. И я был убеждён в том же, пока не
прочитал: 
 
Россия – родина поэтов,
То средь солдат, то средь крестьян
Их находили пистолеты
Однажды в утреннюю рань.
Убит поэт! – строка кричала.
А кто-то праздновал тот миг.
А баба русская рожала 
Взамен убитого двоих.
И поднималось солнце красное
На куполах колоколов.
И становилось всё опасней
И всё прекрасней от стихов.
 
Тогда-то и укрепилось в сознание, что Виктор не только ли-
рический поэт, но и  гражданский лирик. Он укрепил  это пони-
мание многими своими стихами, написанными в зрелые годы. А
ещё яснее стала его позиция, когда в воспоминаниях композито-
ра Михаила Герцмана, создавшего сто песен на слова Кушмано-
ва,  прочитал,  что  изначально  вышеприведённое  стихотворение
называлось  и  начиналось  словами – «Россия –  кладбище  по-
этов».  Бдительные  редактора  схватились  за  головы:  Вы  что?
Ополоумели?!». Пришлось «кладбище» заменить на «родину». 
Воевать  за  стихи он не умел, при  всем при  том, что об-
ладал взрывным характером, предпочитал молчание, добрый
мир вместо войны. Но  случалось,  вставал на дыбы,  если  за-
389
 
трагивали глубокие убеждения, святые понятия. Когда опуб-
ликовали  его  стихи  о  посёлке  Ниашор,  на  него  обрушился
секретарь  обкома ВЛКСМ.  Топая  ногами,  он  орал,  мол,  ка-
кое  право  ты  имел  прославлять  в  комсомольской  газете  по-
сёлок,  где живут  заключённые,  враги  народа?! На  что Витя
негромко,  но  твёрдо  ответил:  для  тебя  это  посёлок  врагов
народа,  а  для меня –  Родина. Впрочем,  он  порой  подчёрки-
вал,  что  его  сердце  принадлежит  простым  вещам,  обычным
людям, окружающим нас.
 
Не штурмовал я царский Зимний,
И на войне не воевал.
Я видел радуги и ливни,
Девчонок рыжих целовал.
 
Он  неустанно  твердил  множеству  людей «Ты  же  знаешь,
как душевно я тебя люблю». Знакомя кого-то со своим прияте-
лем, он говорил: «Это гениальный журналист, фотограф, инже-
нер,  геолог,  лётчик…». Мог  сказать  и  так - «Это  гениальный
человек». 
Одно время он бывал у меня в Ухте. Как-то привёл девицу,
всю  такую  пухленькую,  соблазнительную. «Интересно, -  поду-
мал  я, -  как  и  где  они  пристроятся?». Жил  я  тогда  в  комнате
коммунальной квартиры. Дело было жарким летом, в белую се-
верную ночь. Симпатичная белокурая деваха только красивыми
глазищами  постреливала.  Я  ушёл  спать,  оставив  их  на  кухне.
Ранним утром обнаружил их там же. Витя читал стихи. Девушка
с  трудом  удерживала  ресницы,  её  клонило  в  сон.  Ухажёр,  по
всей видимости, не оправдал её надежд. Он всю ночь деклами-
ровал ей стихи. 
А вообще, к женщине он относился, как к основе мирозда-
ния, как к самому дорогому на свете. Он много стихов посвятил
ей. Так  он  изливал  любовь  к  своей матери  и  боль  от  того,  что
она рано покинула этот мир.
Любил  Витя  посреди  разговора,  неожиданно,  закинуть
ногу за ногу, забренчать по ней, словно это балалайка или ги-
тара, да  запеть  что-нибудь. Песен  у него было несколько  со-
тен. В основном, музыку к ним создавал Яков Перепелица, их
песню «Деревенька  моя»,  в  исполнении  республиканского 
390
 
ансамбля песни и пляски «Асья кыа», в переводе на русский,
Утренняя  заря,  можно  вполне  считать  визитной  карточкой
Коми.
В  друзьях  у  него  числился  весь  мир. По  Сыктывкару  с
ним  идти  было  нелегко,  практически  каждый  встречный
кланялся – «Здорово, Витя!», а то и на шею бросался. Он мог
рассказать  о  человеке,  только  что  приветствовавшем  его,
невероятную  историю.  Вот  тот  раненного  сохатого  на  себе
из  тайги  тащил,  и  потом  вылечил. А  у  того  дюжина  детей:
одиннадцать  сыновей  Иванов,  и  одна  дочь – Марья.  Затем,
хитро  прищурив  плутоватые  глаза,  признается: «Сам  выду-
мал». Понять, где у него - правда, а где – поэтическая фанта-
зия,  было  просто  невозможно.  Как-то  на  сыктывкарской
улице  он  остановился  с  пожилым  коми  мужичком.  Долго
беседовал с ним, по обыкновению  своему, размахивая рука-
ми. Вернулся  ко мне  возбуждённый  и  явно  огорчённый. Не
удержавшись, я спросил – кто это? «Да отец это мой!» - со-
крушённо  ответил  он  и  замолк,  в  душу  к  себе  не  пустил,  а
ведь что-то угнетало его в отношениях с отцом, о существо-
вании которого я так случайно узнал. Раньше он, по расска-
зам Вити, пропал в лагерях, погиб во время Великой Отече-
ственной, бросил детей и исчез неизвестно куда. Оказывает-
ся,  жив,  обитает  где-то  рядом,  неся  в  себе  нерешённые  се-
мейные проблемы…
Приезжая ко мне в Москву, он с упоением, как ребёнок,
катался  на  велосипеде  по  балкону –  благо  тот  был  десяти-
метровой  длины. На  этом  уникальном  велотреке  я  познако-
мил Кушманова с моим московским сослуживцем Михаилом
Карловым. Они  присели  за  столиком,  а  я  ушёл  за  закуской.
Произошло между ними то, чего следовало ожидать. Виктор
стал читать свои стихи, а Михаил брюзгливо заметил какую-
то  неточную  или  сомнительную  рифму.  Карлов  был  из  тех
людей,  каковые  видят  на  солнце  пятна.  Кушманов  взбеле-
нился.  Когда  я  вернулся  с  закусками,  они  уже  закатывали
рукава.
- Да чёрт с вами! – плюнул я и пошёл доставать бутылки
из холодильника.
 
391
 
 
 
 
Виктор у нас с Аришей в гостях.
.
Через  минуту-две  на  месте  начинавшейся  боевой  схватки,
застал вместо взъерошенных врагов нежнейших приятелей, если
не  закадычных друзей. Оба читали друг другу стихи: любимых
поэтов  и  свои  собственные –  вперемежку.  Оба  наслаждались
общением. В тот день я узнал, что Миша Карлов недурственный
стихотворец.
Нелепость  в  биографической  справке Виктора Кушманова,
когда он вдруг из журналиста вновь стал землекопом, объясня-
лась,  как многие  события  бурной  кушмановской жизни, несов-
падением причины и следствия. А дело было так.
К  нему  похмельному  заявилась  одна  из  поклонниц.  Стала
говорить всякие приятные слова. Клялась, что пойдёт за ним, её
кумиром,  хоть на край света.
- Так далеко ходить не надо, - буркнул кумир, - сходи лучше
за чекушкой. 
392
 
Девушка в слёзы: я тебе о любви, а ты – о выпивке! Разре-
велась, разнюнилась. Витя, чтобы привести её в чувство, при-
менил испытанное средство – шлёпнул по щеке. Та выскочила
на улицу. На скамеечке сидели кумушки-старушки ненавидев-
шие Кушманова  за разгульный,  с их  точки  зрения, образ жиз-
ни. Оскорблённая в лучших чувствах девушка вопила, что из-
верг унизил её. А войдя в раж, уже кричала, что негодяй избил
её.  Сердобольные  вредные  старушки  настропалили  заявить  о
хулигане-истязателе в милицию, что та со злости, сдуру, и сде-
лала.
В милиции давно ждали такого  заявления. Они откровенно
рады были, что смогут  засадить хоть на несколько суток Витю
Кушманова,  всеобщего  любимца  и  отчаянного  дебошира.  Уж
больно  много  хлопот  он  доставлял  раздольной  своей  жизнью.
Иначе были настроены сама девица, по уши влюблённая в поэта,
и её родители. Они предложили, как в старину: под венец или в
тюрьму. Жениться на этой идиотке Витя никак не мог, хотя бы
потому, что был на  тот момент женат. Дело направили  в  след-
ственные  органы.  Тут  надо  прояснить  одно  обстоятельство.
Свободолюбивый,  не  желающий  ходить  по  струнке  в  общем
строю корреспондент «Молодёжки», уже не только не устраивал
руководство комсомолом республики, он просто раздражал всех
в верхах. То напишет очерк на запретную гулаговскую тему, то
стихи  на  встрече  с  читателями  прочтёт,  мягко  говоря,  не  про-
славлявшие  советскую  власть… Его  решили  за  вздорность, не-
уступчивость, показательно, публично наказать.
Следствие,  возможно,  заинтересованное «пострадавшей
стороной», а  так же опытный и продажный медэксперт состря-
пали дело… об изнасиловании отвергнутой поклонницы. Завер-
телись страшные в своей управляемости и бесчеловечности пра-
воохранительная и судебная машины. Ни у кого не вызвал недо-
умения  тот факт,  что Кушманов  отчего-то  насиловал  девушку,
готовую на всё без принуждения.  Ему, надо думать, по указке
сверху,  влепили  реальный  срок. Но  этого  показалось мало.  За-
ключённого  заставили  копать  противоливневую  траншею  во-
круг редакции, в которой он только что работал журналистом.
- Детишек приводили, показывали на меня  с лопатой и  го-
ворили: «Не будешь кашу кушать, будешь, как дядя Витя, землю 
393
 
копать!» -  весело комментировал Кушманов  это публичное по-
зорище. 
Кем  он  был,  лучше  всего  об  этом  говорит  он  сам  в  своих
стихах.
 
Среди городов и туманов,
Бетона, стекла и ольхи
Жил-был Виктор Кушманов,
Писал он простые стихи.
Писал о реке и о море,
И тихую в поле траву,
И тихое горе людское.
И красную в небе листву.
Ходил он в пальто нараспашку
И весел, наверное, был
Тем, что любил он ромашки,
Собак и деревья любил.
Он верил и в Бога, и в сказки, 
В принцессу, там в Ваньку, царя.
Друзьям отдавал он рубашку
Последнюю, если была.
Терпел иногда что угодно,
Светило бы солнышко в даль: 
И много на свете народу
Хорошего он повидал.
Известен ли он, неизвестен,
Не ведал и не гадал.
Но он написал десять песен
И несколько книжек издал.
А если бывал он обманут, 
Оболган людскою молвой,
Шептал сам себе он: «Кушманов,
Прости ты их всех, дорогой...
И может, наступит вдруг время,
Простят и тебя они, брат...
Ты сам виноват перед всеми,
Но ты навсегда виноват». 
394
 
На  чествование  его  с 60-летием  в  Республиканский  дра-
матический  театр  набилось множество  почитателей. Всем  не
хватило  места,  и  для  толпы,  собравшейся  у  здания,  вели  ра-
диотрансляцию  этого  торжества.  За  всю жизнь  он,  наверное,
не слышал столько хвалебных слов в свой адрес. Зам предсе-
дателя Союза писателей республики Коми, после исполнения
песни «Деревенька моя», ансамблем  гимназии искусств, про-
возгласил:
- Только  что прозвучала  в прекрасном исполнении  замеча-
тельная  песня  на  слова  великого  поэта  земли  Коми  Виктора
Кушманова. 
 
Деревенька моя, не грусти по большим городам,
По тебе, по тебе пусть грустят города и столицы.
Деревенька моя, под окошком висят невода,
Да качаются лодки, как белые птицы.
 
Композитор Михаил Герцман и вовсе сказанул, что два поэта
Пушкин и Кушманов различаются тем, что один кудрявый, а дру-
гой нет. Юбиляр,  в  знак  согласия, покивал плешью. Мне показа-
лось, что милый, душа на распашку, Витя Витальевич в тот вечер
слегка  забронзовел,  хотя  по-прежнему  плутовски  посверкивали
глаза, и в пляс пускался, и кому-то давал тайные знаки, что свиде-
тельствовало: торжество режиссировано им самим. Думаю всё же:
ему нравилось это празднество не потому, что безудержно восхва-
ляют  его,  просто  он  был  искренно  увлечён  самими юбилейными
торжествами,  безотносительно,  к  кому  они  адресуются. Он  весе-
лился, как дитя малое на Новогодней Ёлке, и радовался, что он и
участник, и организатор празднования.
У  него  вообще  была  страсть  превращать  любое  событие  в
театральное действо. Особенно проявилось это качество во вре-
мя  гастролей  в Москве  сыктывкарского  республиканского  дра-
матического театра, где он был завлитом. Позвонил мне и спро-
сил – смогу ли обеспечить полноценную информацию в «Вечёр-
ке», в которой я работал зам ответственного секретаря.
- Нет вопросов, - ответил я.
Информационное  сопровождение,  организованное  мной,
было  на  должном  уровне.  Интервью  с  главным  режиссёром, 
395
 
анонсы  к  премьерам,  заметки  о  каждом  спектакле…  Не  обо-
шлось без  театральных  сцен, на которые Виктор был  горазд. В
гостинице «Урал», где остановилась часть труппы, мы сидели в
его номере и немного выпивали. Зашёл паренёк.
- Запомни этого человека, - сказал мне Кушманов, - это мой
лучший друг Валерий Леонтьев. Он  гениальный  эстрадный пе-
вец.
В то время эта фамилия ничего не значила, она ещё не про-
гремела на всесоюзном уровне. А Витя  сообщил, что  этого па-
ренька, родом из Усть-Усы,  скоро будет  знать каждая  собака в
Москве и других городах Союза и мира. Я принял его слова  за
обычный  кушмановский  трёп.  А  паренёк  и  ухом  не  повёл,
наверное,  привык  к  своей  роли  восходящей  звезды. Что  потом
произошло, действительно, знает каждая московская собака.
Познакомил  Виктор  за  рюмкой  в  театральном  буфете  во
время большого перерыва с артистом его театра:
- Знакомься: народный артист СССР, гениальный артист…
Чрезвычайно  приятный  дядечка.  Мы  с  ним  мигом  со-
шлись. Правда  открылась  много  позже,  когда  я  узнал,  что  в
Сыктывкаре был  только  один народный  артист СССР - Иван
Иванович Аврамов, главный режиссёр их театра. Вот и маюсь
об сию пору: с кем я обрюмашился в буфете, на ходу, впопы-
хах? Ему ж потом пришлось выходить на сцену, ежели то был
Аврамов,  который   являлся,  что  называется,  играющим  ре-
жиссёром, и был  в  тот  вечер  занят  в пьесе, идущей на  сцене
московского театра.
Торжественную и  одновременно  забавную  сцену  организо-
вал  Кушманов  до  окончании  спектакля,  куда  пригласил  нас  с
женой  Аришей. Она  находилась  в  зале,  а  я,  наотдыхавшись  с
Витей и народным артистом СССР, мирно спал в фойе. Неожи-
данно Виктор с Аришей подняли меня, вывели через служебный
вход во дворик, на свежий воздух. Это происходило в перерыв
между  актами  спектакля.  Там  было  полно  народа.  Ещё  более
неожиданно  Кушманов  объявил  гуляющим  во  дворике  арти-
стам:
- Это наш друг, главный в «Вечерней Москве» Марк Гаври-
лов. 
396
 
Было  не  очень  понятно,  то  ли  я  главный  друг  театра,  то
ли  главный  в  газете.  Во  всяком  случае,  к  моему  ужасу,  со
мной  принялись  знакомиться  все  подряд. Артисты  театраль-
ной труппы выстроились гуськом, подходили, называли себя,
жали мне  руку,  и  убедительно,  как  это  умеют  делать  только
лицедеи,  делали  вид,  что  невероятно  счастливы  от  нашей
встречи и  знакомства.  Кушманов  перечислял их  роли и  зва-
ния, комментировал достижения на  сценическом поприще. У
меня же была лишь одна сверхзадача: не упасть на одного из
этой  вереницы  заслуженных,  народных  и  просто  гениальных
актёров.
В те времена популярность и любовь к Виктору Кушманову
в Коми можно было сравнить ( не сопоставляя творчество) с по-
пулярностью и любовью  в Советском Союзе  к Владимиру Вы-
соцкому. Народ испытывал к ним нежные чувства, власти тоже
втихомолку слушали их песни. 
Интересно,  что  памятники  обоим  появились  только  на  их
могилах. И  лишь  спустя 15  лет  в Москве  поставили  памятник
народному  поэту  России  Высоцкому.  Возможно,  и  народному
поэту  коми Кушманову, ушедшему из жизни  в 2004  году, удо-
сужатся  соорудить  памятник  в  Сыктывкаре,  примерно,  через
такой же срок.
 
Вниз по матушке-Печоре
 
 Жарким  летом 1962  года  решили  провести  отпуск  в  путе-
шествии  по реке Печора. Втроём: Ариша, я и наш будущий ре-
бёнок, по имени Антонина или Антон – в зависимости того, кто
родится - мальчик или девочка. На поезде приехали в город Пе-
чора. Дальше запланировали плыть по реке. 
Знакомые геофизики, муж и жена Габлины, приветившие
и приютившие нас, поинтересовались, как мы экипировались,
и  посоветовали  не  обманываться  насчёт  знойного  солнца,
учитывать коварство северной погоды. Я вспомнил о внезап-
ной  оттепели,  сорвавшей  съёмочный  план «Притчи». Преду-
смотрительные Габлины заставили взять с собой телогрейки и
сапоги.
 
397
 
 
 
Течёт река Печора.
 
Там впервые мы с Аришей отведали вкуснейшие рыбники с
сигами,  купленные  в  магазине.  С  большим  аппетитом  она
набросилась на эти пироги. Николай Габлин отправил нас поле-
398
 
тать  на  двухместном  вертолёте,  мы  глядели  под  ноги  и  через
прозрачный  пол  любовались  проплывающей  под  нами  ле-
сотундрой, а будущая мама в полёте продолжала жадно поедать
рыбник. 
Как  потом  выручили  нас  габлинские  телогрейки  и  сапоги!
Не  раз  помянули  с  благодарностью  их  заботливую  предусмот-
рительность. 
Колёсный пароход «Сыктывкар», походил на «Севрюгу», из
кинофильма «Волга-Волга». Отведенную  нам  каюту  мы  никак
не могли найти, ибо вахтенный и прочие матросы, попадавшие-
ся  нам,  были,  как  нынче  принято  выражаться,  неадекватны,  а
попросту  говоря –  вдребезги пьяны. Так  они  отметили «отход-
ную». Наткнулись   то  ли  на  стюарда,  то  ли  на юнгу,  который
был тоже «под мухой», но чего-то соображал. Спросили:
- Кто командует на судне?
- Сегодня водка на судне командует, - заплетающимся язы-
ком выговорил он.
- А какую каюту нам занимать? 
- Да, любую, - широким жестом разрешил стюард-юнга. 
Наконец, встретили единственного трезвого члена экипажа:
тощий, жилистый, чумазый человек в замызганной рваной тель-
няшке,  с  крупным  носом  и  характерными  грустными  глазами,
представился:  Кочегар Шварц.
И провел в нужную каюту.
Еврей-кочегар? Это звучало, анекдотично. Вот его история,
похожая на притчу.
Папашу Шварца   с женой,  сыном  советские  воины освобо-
дители  вызволили  в  Польше  из  нацистского  гетто,  а  затем  их
выслали на наш  Крайний Север, видимо, посчитав главу семей-
ства «недорезанным буржуем» – ведь он владел лавкой. Попали
в старинное коми-село Щельяюр. Потом в хрущевские времена
отца  реабилитировали,  и  он  вернулся  на  родину.   Младший
Шварц  уже  успел  жениться  на  коми-девушке  и  категорически
отказался ехать в Польшу. Он так объяснил свою любовь к Пе-
чорскому краю:
- Здесь  говорят – «есть  коми и другие люди». А  в Польше
меня жидом будут величать. 
 
399
 
 
 
 
      Плывём.
 
И всё у него было замечательно: жена, дочка коми-еврейка,
которую  никто  не  обзывает  жидовкой,  хорошо  оплачиваемая
работа  кочегаром  на  пароходе,  кругом  сплошное  уважение,  в
школьный родительский комитет выбрали. Но тут грянула беда.
- Вызывает меня главный доктор речного пароходства: «По-
слушайте, Шварц,- говорит,- хватит вам позорить нацию. Еврей-
кочегар –  это же  анекдот! С вас уважаемые люди  смеются. За-
нимайте,  на  выбор –  любую  должность  на  берегу».  А  я  ему:
«Позвольте-позвольте, главный доктор Шапиро, кому это пере-
шел дорогу кочегар Шварц? Я работаю и живу  среди людей,  с
которыми позабыл, что я «жидовская морда».  Так что вы дума-
ете? Этот Шапиро взял и уволил меня, списал на берег, якобы,
по состоянию здоровья. Я здоров как бык и, на тебе, не гожусь
даже в матросы! Потыркался туда-сюда, никто отменить указа-
ние доктора не может…
И отправился Шварц в Москву. 
400
 
- Пришел  я  в министерство речного флота,  а к кому об-
ратиться – не  знаю. Пошел по коридорам, нашел  самую вы-
сокую, шикарную,  обитую  кожей  дверь.  Здесь,  думаю,  дол-
жен сидеть большой начальник. Секретарша заверещала,  но
я  прорвался.  Действительно,  в  огромадном  кабинете  с  ков-
рами,  зеркалами и моделями кораблей сидит важный мужик
с такой доброй улыбающейся физиономией. «Так и так,-  го-
ворю,- меня,  такого  бугая,  комиссовали,  чуть  ли  не  как  ин-
валида за то, что я еврейской национальности, и как считает
главный  доктор  нашего  Печорского  пароходства  Шапиро,
позорю всех евреев, работая кочегаром на пароходе. Он счи-
тает, что еврей-кочегар – анекдот». Давно я не слыхал, что-
бы мужик так ржал. А, отдышавшись, он приказал осмотреть
меня на министерской  специальной медицинской  комиссии.
Там всё проверили, как следует. А чего проверять: и так яс-
но,  что  я  здоров,  как  бык?!  И  выдали  полную  справку  за
подписью  того  весёлого  мужика,  который  оказался  самим
министром: мол, Шварцу  здоровье  позволяет  служить  в  ка-
честве члена экипажа парохода «Сыктывкар».    
Такого позора главврач пароходства Шапиро не перенёс
и уволился. 
Эту  историю  противостояния  двух  евреев,  думаю,  не-
плохо было бы узнать каждому, кто так или иначе сталкива-
ется с национальным вопросом. 
Кроме  такого  замечательного  кочегара мы  повстречали,
как  это  ни  удивительно,  москвича  Игоря  Золотусского.  Но
путешествующий  интеллигент,  честно  говоря,  нас  не  заин-
тересовал,  да,   и  мы,  видимо,  не  привлекли  его  внимание.
Сближения  не  произошло.  И  он  и  мы  были  захвачены  той
экзотикой, что ежеминутно разворачивалась вокруг.
А чадящий, как изношенная керосинка, колёсный «Сык-
тывкар»  продолжал  увозить  нас  из  цивилизации  в  старину. 
Берега, проплывавшие за бортом, становились всё менее жи-
вописными. Мы входили в зону лесотундры.   
401
 
               
 
 
      Щельяюр и го жители.
 
Около  села  Щельяюр,  ставшего  родным  для  кочегара
Шварца, пароход, как и  его киношный двойник «Севрюга»  сел
на мель. 
 
 
 
Дома на сваях - от половодья. 
402
 
Пока  снимали  с  мели,  нам  удалось  погулять  по  горбатым
улочкам  села, расположенного на  высоком левом берегу Печо-
ры. Потом снова в путь. 
Ещё издали нам приглянулось село Усть-Цильма, тоже, как
и Щельяюр, сбегавшее к воде по холмам. Но, в отличие от сосе-
да,  основанного  коми,  это  было  староверческое  поселение.  В
столовой познакомились с женщиной, которая радушно пригла-
сила нас погостить у неё:
 
Наша  гостеприим-
ная хозяйка.
 
-  Мне  в  Сыктывкар
надо,  к  сыну.  А  дом  всё
одно  пустовать  будет, -
сказала она.
Какими  разносолами
она  угостила!  У  неё  по-
пробовали  чудесную  рыб-
ку зельдь – это род особой
мелкой  селёдки.  Водится
только в Печоре. Вкусна необыкновенно. Показала нам хозяйка
кадушки  с  солениями –  рыба,  грибы;  банки  с  варением  из мо-
рошки, голубики; вяленую оленину, зелень, картошку, и наказа-
ла всё брать, не стесняясь. Дней десять мы блаженствовали, как
на курорте. Упорно рыбачили, но кроме мелюзги, ничего не до-
бывали.  Зато  окрестное  кошечье  племя  было  счастливо.  Они
облепляли берег, и терпеливо, не мявкая, ждали улова. 
А потом мы продолжили речное путешествие всё на том же
«Сыктывкаре».  Но  никаких  запомнившихся  приключений  уже
на нашу долю не выпало.
Чумазого кочегара Шварца мы с Аришей увидели совсем в
другом  обличье,  на  следующее  утро  по  прибытии  парохода  в
Нарьян-Мар. По доскам городского тротуара шёл молодой муж-
чина  в  хорошо  отглаженном  черном  костюме,  в  ослепительно
белой сорочке с бабочкой. Он обдал нас волной  благоухающего
«Шипра». Лицо, гладко выбритое, сияло, но глаза, как и у всяко-
го еврея, были грустными. 
403
 
Заполярный  город  Нарьян-Мар  встретил  нас 30-градусной
жарой.  Улицы  мощеные,  домики  двухэтажные,  раскрашенные
ярко,  как  игрушечные,  тротуары -  деревянные мостки  на  стол-
биках. В двух или трёх местах, на сходе мостков от тротуара к
дому сиротливо стояли башмаки с носками. Нам пояснили: это
не  совсем  трезвые мужья,  возвращаясь поздно, и, не желая бу-
дить  домочадцев,  разуваются,  как  в  прихожей,  и  дальше  идут
бесшумно,  босиком. Видели мы  потом  под  тротуарными мост-
ками и тех, кто не добрался до постели, и заночевал на свежем
воздухе.
 
 
Нарьян-Мар.
 
На  газоне -
бледные  росточ-
ки.  Пригляде-
лись:  батюшки,
да  это ж  кукуру-
за,  которую  по
призыву  Хрущё-
ва, пытаются вы-
ращивать  и
здесь,  в  краю
вечной  мерзло-
ты.  Вспомнил,
как  возвращался
из Москвы  в  од-
ном  купе  с  пер-
вым  секретарём
какого-то  сель-
ского  райкома
партии.  Мы  хо-
рошо  поддали.
Он,  рассказал  о
совещании в ЦК КПСС, при этом, размазывая слезы, орал:
- Кой чёрт меня дернул вылезть на трибуну и заверить това-
рища Хрущёва, что мы у себя тоже посадим кукурузу! Не её са-
404
 
жать  надо,  а  меня,  кретина!  Разве  она  уродится  за  Полярным
кругом?
В  Нарьян-Маре  никакой  зелени,  кроме  жалких  хвостиков
«царицы  полей»,  не  видно. Правда,  у  здания  обкома  партии  и
облисполкома торчат четыре пыльных дерева. На наших глазах
к ним подобралась тощая корова и принялась жевать листья. Тут
же из дома выскочил человек с палкой, и прогнал животное. Как
нам  пояснили,  то  был  глава  городской  администрации. Он  по-
стоянно  воюет  с  голодной  коровой,  отстаивая  единственные  в
Нарьян-Маре деревья.
В гостинице сюрприз: дежурная проверила паспорта и отка-
залась поселить в одном номере. Сердито выговаривала нам:
- Вы не муж и жена. Не положено.
На тот момент мы не были даже разведены. Для провинци-
альной  барышни  такое  поведение  являлось  верхом  аморально-
сти.
Я, известный скандалист, потребовал директора гостиницы.
Вместо  директора  явился  начальник  горкомхоза.  Взглянул  на
телевизионное удостоверение, нахально мною  сунутое  ему под
нос,  и  милостиво  разрешил «В  порядке  исключения,  поселить
вместе».  Однако,  дверь  номера  не  открывалась.  Намедни  про-
шёл ремонт, двери покрасили и закрыли. Краска засохла, двери
намертво приварились к  фрамуге.
- Это мы счас! –успокоил начальник горкомхоза. И в кори-
доре двухметровой ширины ухитрился с разбега вышибить пле-
чом прилипшую дверь.
На стадионе нам довелось присутствовать на самых удиви-
тельных  соревнованиях. Состязались  собачьи  упряжки. Коман-
ды спортсменов   перетягивали канат. Голые по пояс атлеты бо-
ролись  прямо  на  песке.  Оленеводы  набрасывали  лассо  на  во-
ткнутые в  землю хореи, палки-погонялки для оленей . «Что же
тут необычного? – спросите вы, - Что вас удивило в этих нацио-
нальных  ненецких  соревнованиях?».  Да,  вот  что.  На  стадионе
собрались  сотни  зрителей,  но  соревнования  проходили  в  абсо-
лютной  тишине.  Никаких  выкриков  восторга,  разочарования.
Рядом с нами встали четыре брата-ненца, могучие, широкопле-
чие,  но  коротконогие  молодцы  с  совершенно  невозмутимыми
бронзовыми лицами. Мы их сразу прозвали «великими могола-
405
 
ми». Они метали в цель хореи, довольно метко метали, а теперь
«болели»  за  других  оленеводов,  не  дрогнув  ни  единым муску-
лом, не издавая ни звука. 
      Только один раз тишина была нарушена. Петли лассо с хоре-
ев  снимал паренёк. Он  не  успел  сделать  свою  работу,  как  оче-
редной оленевод бросил лассо, и оно опустилось точнёхонько на
голову этого подручного паренька. Если бы на  глазах  зрителей
так  заарканили человека на любом  стадионе мира, раздался бы
шквал оваций и хохота, а в Нарьян-Маре прошелестел сдержан-
ный смешок.
      Поздним вечером в коридоре гостиницы послышался шорох.
Я выглянул. Великие моголы шагали в раскорячку гуськом друг
за другом. Было видно, они пьяны в драбадан, но двигаются по-
чти беззвучно. 
Познакомились с ещё одним обитателем гостиницы, по фа-
милии  Яр-Кравченко,  авиационным  начальником  и  младшим
братом знаменитого советского художника. За какие-то не очень
благовидные дела его сослали из Ленинграда в Ненецкий наци-
ональный округ. Яр-Кравченко часами ублажал нас рассказами,
связанными  с  его  старшим  братом Анатолием,  его  другом  по-
этом Николаем Клюевым, который, как известно, дружил с Сер-
геем Есениным. Впрочем, я об этом уже писал.
Когда  в московской  студии на улице Горького  я напомнил
вскользь  в  беседе  с  народным  художником РСФСР Анатолием
Никифоровичем Яр-Кравченко  о  его  брате  авиаторе,  он  отреа-
гировал на  это без  энтузиазма, видно, у них не было родствен-
ной близости.
В  начале  сентября  мы  покинули Нарьян-Мар  на  самолёте.
До чего же он красив  с высоты! На жухлой  тундре выделяется
яркое  жёлтое  пятно,  на  котором  раскинулась  небольшая,  ком-
пактная  столица  ненцев. Домики  разноцветные. Жёлтый  песок
здесь появился по преданию, благодаря царскому указу брать с
торговых иностранных кораблей в виде пошлины речной песок.
Им-то и были  засыпаны болотистые берега Печоры,  где посте-
пенно вырос этот игрушечный городок.
В Ухту вернулись, можно сказать, не ранним утром, а  глу-
бокой ночью при ярком солнечном свете, ведь ещё не закончи-
лось время северных белых ночей. На улицах – ни души. А га-
406
 
зоны,  как  воздушным   алым  пуховиком,  покрыты шикарными
маками,  крупными,  с  ладонь,  на  высоких  стеблях.  Сказочный
пейзаж.
Теперь  всплывают  в  памяти  всё  какие-то,  именно  сказоч-
ные,  да фантастические  происшествия.  Вот,  к  примеру,  такое.
Будущую  маму-Аришу  приходилось,  как  доктор  прописал,  по-
стоянно  выгуливать. И  вот,  как-то  забрели  довольно  далеко  от
дома,  а  на  неё  накатил  очередной  приступ  зверского  аппетита,
будущее дитё заставляло её быть прожорливой. Зачастую не ко
времени, как это случилось в вертолёте над Нарьян-Маром, ко-
гда  она  уплетала  рыбник. На  этот  раз  ей  захотелось почему-то
щей. До своего жилища далеко, да и нет у нас щей. На пустын-
ном, ночном проспекте я заорал во все лёгкие:
- Есть хочется! У кого есть щи?!
И вдруг из одного дома раздался заспанный голос:
-У меня есть щи! Заходите! Второй этаж, налево…
Мы  не  зашли.  Арише,  так  же  внезапно,  расхотелось  есть.
Позже мы не смогли определить, где живёт неведомый благоде-
тель, и кто он, этот сердобольный человек, готовый утолить го-
лод случайных прохожих. Это осталось неразгаданной тайной.
Фантастическую  историю,  под  большим  секретом,  расска-
зали мне геофизики о происшествии в УТГУ – Ухтинском тер-
риториальном геологическом управлении.
Накануне  испытания  сверхмощного  ядерного  оружия  на
Новой Земле, о  котором никто нигде ничего не  знал, поступил
приказ  из Москвы:  вывести  все  поисковые  партии  из  районов,
прилегающих к Баренцеву морю. Но получилась накладка: дело
в том, что партии закреплены за кураторами, а один из них был
в отпуске. Вернулся куратор с югов, узнал о секретном приказе
– мать честная! – за ним же числится партия, о которой никто не
знал,  и  она  осталась  в  поле.  Доложил  по  инстанции.  Дальше
приведу рассказ участника той партии, как его запомнил.
-  Работаем  в  Большеземельской  тундре.  Вдруг  неподалеку
от  нашей  стоянки  приземляется  самолёт. Оттуда  выпрыгивают
какие-то,  ну,  чисто,  инопланетяне  в  скафандрах. Подбегают,  и
без каких-либо объяснений, скручивают и упаковывают в само-
лёт.  Летим  довольно  долго.  Приземляемся.  Нас  выгружают  в
закрытый автомобиль и, опять же долго, неизвестно куда, везут. 
407
 
Попадаем,  судя  по  одежде  персонала,  в медицинское  учрежде-
ние. Пытаемся  выспросить:  где мы,  что происходит? Персонал
отмалчивается.  Зато  каждого  из  нас   дотошно  расспрашивают,
измеряют, прослушивают, берут пробы для разнообразных ана-
лизов. Через несколько  дней  какой-то  важный  товарищ, навер-
ное, главврач объявляет каждому: «Радуйтесь, всё у вас в норме.
Счастливого  пути!».  Отвозят,  опять  в  закрытой  машине,  на
аэродром. Высаживают, и только тут мы узнаём, что побывали в
столице нашей Родины. Расписок о неразглашении не  требова-
ли. Да, и что мы могли разгласить? Каков анализ крови, мочи и
кала?!
В  Нарьян-Маре  нам  говорили,  что  в  устье  Печоры  тогда
ударила  приливная  волна  шестиметровой  высоты.  Впрочем,  у
страха   глаза велики, может, высоту сильно преувеличили. А в
Усть-Цильме  сетовали,  что  посрывало  сети,  поставленные  на
ход сёмги.
Припоминаются и другие события. Смешные и не очень. 
Некоторые из студийного молодняка ещё не остыли от сту-
денческих  спортивных  баталий.  А  тут  предложили  поучаство-
вать в баскетбольном первенстве города. Мы загорелись. Встре-
чи команд проходили в новом спортивном комплексе на берегу
реки  Ухта.  В  городе  немного  развлечений,  потому  зрителей
набилось, как на концерт заезжей эстрадной звезды. 
 
 
 
Команда УСТ: (слева  направо)  второй -  Булычёв,  затем
Мейлахов, Лисецкий, Гаврилов замыкает строй. 
408
 
Первый  матч  мы  позорно  продули  с  разгромным  счётом.
Вид  у наших игроков  вызывал  откровенный  смех. Болельщики
от души веселились и азартно выкрикивали:
- Пасуй рыжему пузырю!
Это они имели ввиду пузатенького Валерия Булычёва, кото-
рый безуспешно атаковал корзину.
- Отдай мяч кривоногому!
Это уже в мой адрес. Я не отличался стройными ногами. 
- Дылде кинь мячик! 
Дылдой прозвали долговязого Саню Мейлахова, он выпол-
нял  роль «столба»  в  команде,  и,  прямо  скажем,  выполнял  её –
хуже, просто не куда. Его обязанность: закладывать мяч из-под
кольца. Так  он,  кажется,  не  принёс  ни  одного  очка. Мы могли
быть довольны лишь тем, что доставили своей бездарной игрой
огромное удовольствие ухтинцам, болеющим «за своих». О том,
что мы приезжие,  знали многие  зрители,  ведь наши морды по-
чти  ежевечернее  торчали  в  телепередачах. А  неместных   това-
рищей в малых городах отмечают быстро. Мы были популярны.
Разве  можно  упустить  счастливый  случай  посмеяться  над  из-
вестным человеком?
Однажды, впрочем, я попал в  ситуацию, когда известность
не спасла меня от неприятностей. В подпитии у меня появлялась
дурная привычка дразнить людей. Как дурачок высовывал язык,
кривлялся. Мы  с  Аришей  возвращались  зимой  от  Булычёвых.
Повстречались  два молодых  человека. Я  и  принялся  выдрючи-
ваться  перед  ними.  Им  это  не  понравилось,  решили  меня  по-
учить  хорошим  манерам.  Сшибли  в  сугроб  и  принялись  бить
ногами. А я только дурашливо смеялся, и не оказывал сопротив-
ления. Ариша кричала: 
- Что вы делаете? Вы же видите, он пьяный!
Мой смех и полное непротивление только раззадоривало их.
Потом они всё же вняли слёзным просьбам Ариши помочь отве-
сти избитого мужа к друзьям. И отвели под ручки, как закадыч-
ного  друга,  к  дому  Булычёвых.  Более  того,  подняли  на  пятый
этаж.  Отделали  они  меня  основательно,  на  что  я  заявил,  про-
трезвев;
- Правильно сделали. Дуракам закон не писан, даже пьяным.
Их наказывать надо. 
409
 
Через несколько дней я заметил, что Ариша в столовой что-
то  уж  очень  пристально  смотрит  на  двух  парней,  сидящих  за
дальним столиком.
- Знакомые? - ревниво поинтересовался я.
- Ага, - пробормотала она, - знакомые. Это они тебя лупце-
вали пьяного.
Я подошёл к ним, и понял, что этих тщедушных пареньков
и в одиночку при необходимости смог бы отметелить. Они, вид-
но,  узнали  свою жертву,  и  поняли,  что  сейчас могут  получить
возмездие. Тихо встали и молча ретировались. Сдрейфили. Это-
го для меня было вполне достаточно. Спору нет, получил я, пья-
ный задира, по заслугам, но зачем же ногами?!
В Ухте  как-то  принято  было  ходить  друг  к  другу  в  гости.
Поводов для этого хватало. Тут нас пригласили в гости геологи
Габлины. На  сёмгу, на днях отловленную в Печоре, и  свежеза-
соленную.
На  всякий  случай мы прихватили  пару  четвертинок  водки,
вернее,  это  были  красивые  бутылочки  с  выдавленными  на  них
цифрами 0,33, то есть, ёмкость 330 грамм. Нас встретила инте-
ресная картина. За столом сидели абсолютно трезвые люди. Тут
же стоял чемодан с грудой маленьких бутылочек из-под спирт-
ного. Оказывается, Габлины только что вернулись из круиза во-
круг Европы. Теплоход, по ходу, останавливался во многих пор-
товых городах, и везде туристы получали сувенирные бутылоч-
ки различных вин. Чета Габлинах накопила их целый чемодан,
чтобы удивить друзей. Но, видно, они «наудивлялись» до наше-
го прихода. Хозяева радостно ухватились за  принесённое нами
спиртное, и тут же его разлили. Сувенирных бутылочек явно не
хватило.
- А вам специально оставили «Перно».
Посреди  стола  стояла  бутылка «Перно»,  напиток,  которым
наслаждались герои Хемингуэя, Ремарка, Экзюпери.
- Только пьют перно разбавленным, - предупредили нас.
Нам налили  этот божественный  абсент изумрудного цвета,
добавили минералки, он стал белым, как молоко. Чудеса! Я  за-
метил,  что  присутствующие  исподтишка  поглядывают  на  нас,
явно, чего-то ожидают. Мы с Аришей хлопнули одновременно.
И  тут же  нас  перекосило,  перекорёжило:  будто мы  только  что 
410
 
проглотили  парикмахерскую.  У  прославленного  напитка  был
вкус и запах тройного одеколона. 
За столом царило веселье. Габлины, в успокоение, сообщи-
ли, что мы не первые, кто за их столом приобщился к любимому
абсенту любимых писателей.
Несколько дней пища пахла парфюмерией.
 
Рождение любера
 
Шёл  третий  год  нашей  ухтинской  эпопеи.  Приближалось
важное  событие -  ожидалось  прибавление  в  семействе.  Врачи
сказали однозначно: новорождённого ребёнка нельзя будет вы-
возить из Приполярья, по крайней мере, три первых года. А мы,
признаться,  уже  до  отвала   наелись  северной  экзотики.  Оста-
ваться здесь еще три года, ну, никак не хотелось. Да ещё в ком-
муналки, где не было даже элементарного душа!
Ариша  настроилась  рожать  в  Люберцах,  где  по-прежнему
жили её родители. После Нового года мы туда и выехали. Ека-
терина  Александровна  и  Илья  Михайлович  были  несказанно
рады.
Ранним утром сообщили: «У вас родился сын». Это случи-
лось 17 марта 1963 года. Имя будущему чаду, как я уже писал,
мы с женой выбрали после долгих творческих поисков и споров:
будет  мальчик,  назовём  Антоном,  девочка –  Антониной.  По-
явился Антон.
Я кинулся к роддому, который находился в пяти минутах
ходьбы  от  нашего  жилища.  Было  солнечно.  Природа  будто
радовалась рождению нашего сына. В те времена в роддом не
пускали,  поэтому  вокруг  него  толпились  родственники –  от-
цы, бабушки, дедушки новорождённых, а также друзья роже-
ниц.
Окна ещё не распаковали от зимних утеплителей, вот поче-
му все, собравшиеся в палисадничке, выразительно жестикули-
ровали и орали со всей мочи, стараясь выразить свою радость и
докричаться до счастливых мам. А те сгрудились у окон второго
этажа. На первом располагались комнаты административного и
медицинского назначения, и посему  окна  были  густо  замазаны
почти доверху белой краской. 
411
 
Пришлось и мне орать, чтобы позвали мою любимую жену,
которая теперь уже мама. Долго орал, молодой был, глотка лу-
жёная. Наконец, мне замахали, мол, идёт, идёт твоя краля.
Боже,  какое  счастье  было  увидеть  её  живой  и,  наверное,
здоровой! Но  радость,  накатившая  на  меня,  удвоилась  и  стала
безмерной – моя Ариша держала в руках сверток. Сейчас я уви-
жу своего сынульку… 
И  я  увидел  его.  Всего-то  на  какой-то  миг-другой  мне  его
показали, ибо мамочку с ребёночком тут же увела от окна мед-
сестра. То ли на какие-то процедуры, то ли просто «Не положе-
но, мамаша в окне торчать!» Но этих мгновений хватило, чтобы
я ощутил, будто на мою голову рухнул мешок с песком. Какой
ужас!  Я  успел  разглядеть  сквозь  замызганное  оконное  стекло,
что личико у моего маленького Антошки было  какое-то  скосо-
боченное, ненормально растянутое, словно отражение в комнате
смеха. 
По  дороге  домой  я  заметил –  от  меня  люди  шарахаются.
Только подходя к дому, услышал собственное бормотание:
- Ну, и что, что не красавчик! Все-равно я буду любить его,
и уже люблю… 
Заскочил в  наш сельмаг,  где продавалось всё вперемежку.
В  этот  ранний  час  здесь,  как  всегда,  выстроилась   длиннющая 
очередь:   мужики –  за  опохмелом,  бабоньки –  за  молоком.  Я
взмолился:
- Люди добрые! У меня сегодня сын родился! Разрешите без
очереди вина взять – отметить же надо!
Люди  заулыбались,  словно  это  у  них  самих  произошло
радостное  событие. Конечно же,  разрешили. Народ  тогда  го-
разд  был  на  доброту. Ни  у  кого  язык  не  повернулся  сказать,
как это зачастую происходит нынче, «А у меня любимая тётя
померла… Нечего  тут мозг  грузить… Все  торопятся!». Толь-
ко  через  несколько  дней,  когда  моих  дорогих  жену  и  сына
выписали  из  роддома,  я  обнаружил –  о  счастье! –  Антошка
красавчик  хоть  куда.  Просто  милашка!  А  главное,  как  две
капли  воды  схож  со мной  во младенчестве. Пацана мы  свар-
ганили  что  надо,  как  говорится, «Трепещите,  девки,  вот  ужо
он  подрастёт!».  Так  оно  и  стало  происходить  спустя  поло-
женное время. 
412
 
 
Антон  Мар-
кович Гаврилов.
 
А  что  же  слу-
чилось  возле  род-
дома в тот солнеч-
ный  день?  Отчего
сынулька  показал-
ся  мне  уродцем?
Объяснение  сего
простое:  на  личи-
ко его я невзначай
взглянул  сквозь
стекольный  нап-
лыв,  исказивший
миловидного  мла-
денца.  Кстати,  и
лицо  жены  мне
показалось  тогда
непривычно  пере-
кошенным, но про неё-то я подумал, что после родов женщина
может и подурнеть… Вот противное  стекло! Всё наврала, под-
лая стекляшка!
Так  родился  мальчик-любер  Антоша.  Любер,  ибо  место
рождения –  подмосковные Люберцы. Впрочем,  настоящие  лю-
бера появились, как известно, в середине 70-х.
В Ухту на телестудию полетела телеграмма: «Пейте  здоро-
вье Антона Марковича Гаврилова». По возвращению узнал: те-
леграмма  выбила  коллектив  из  рабочего  состояния. Во  всяком
случае, лучшие творческие силы были, мягко говоря, не готовы
к эфиру.
Начались в Люберцах обычные треволнения и хлопоты, ко-
торые  сопутствуют младенцам. То одно,  то другое… Возникли
проблемы  с  молоком.  Патронажная  сестра  порекомендовала
Машу. У Маши была грудняшка-девочка, но молока её хватило
бы еще, не знаю на сколько детей. Носил сынулю к кормилице
я. Она меня совершенно не стеснялась, и мы вдвоём, можно ска-
413
 
зать, «прилаживали» капризулю Антошку к могучей груди. Ма-
ша  скоро наладилась  кормить нашего малыша и  свою  дочурку
одновременно. Будь у неё третья грудь, накормила бы ещё одно-
го младенчика.
Однако,  пришлось  мне  возвращаться  на  работу.  Дела  на
студии  пошли  наперекосяк.  Я  стал  сильно  поддавать.  Обще-
ственность,  которая  не  дремлет,  взялась  за  перевоспитание.
Причем, прихватили за компанию и Валерия Булычёва, тоже не
отличавшегося  трезвым  образом  жизни.  Директора  студии
Д.Л.Берлянда,  благоволившего  к  нам  обоим,  и  закрывавшего
глаза  на  наши  пьяные  выходки,  уже  не  было,  его  сменил
Ф.М.Трубачёв.  Давид  Львович  возглавлял  в  прошлом  отдел
культуры Ухтпечлага, и  всё-таки  разбирался  в  вопросах искус-
ства, понимал людей искусства и их характерные недостатки. А
потому был снисходителен к проступкам тех, на ком, по суще-
ству,  держалась  студия. Феодосий Матвеевич  пришёл  к  нам  с
поста  директора  банно-прачечного  комбината.  Не  могу  обви-
нить его в том, что он относился к нам, как к шайкам и мочал-
кам.  Под  его  руководством  находилась  до  телевизионщиков
орава  банщиков,  не  блиставшая  трезвым  поведением,  но  их
можно было легко заменять. А тут понадобилось вникать в тон-
кости  интеллигентских  завихрений.  Этому  он  не  был  обучен.
Рубал с плеча: или завязывай, или скатертью дорога.
Как  всё  обошлось,  не  помню.  Занозой  в  памяти  осталось
общее  студийное  собрание,  на  котором  проявили  себя  правдо-
любы и правдорубы. Поусердствовал мой ассистент, светлогла-
зый,  кудрявый мальчик Эдик  Беднов. На  творчество  у  него  не
хватало  ни  силёнок,  ни  способностей.  На  разоблачение  вреда,
наносимого студии и коллективу Гавриловым, у него вдруг, от-
куда ни возьмись, объявился и пыл, и гневные слова.
Видя, как я опускаюсь всё ниже, Булычёвы забили тревогу и
вызвали  Аришу.  Она  приехала.  И  мы  вновь  соединились  под
Новый Год, на этот раз 1964-й. 
Трубачёв, когда я положил ему на стол заявление об уволь-
нении  по  собственному  желанию,  неожиданно  для  меня  стал
уговаривать  остаться. Посулил  дать  квартиру,  трехкомнатную!
Думаю,  тут  он  хватил  лишку,  надеясь  удержать  меня.  Я  был
стоек. 
414
 
А до  этого пришлось  заняться бракоразводным процессом.
Дело в том, что покидая Москву, я не стал, как полагалось в те
времена,  бронировать  московскую  прописку.  Порывая  с  Севе-
ром,  я превращался в  гражданина, не имеющего ПМЖ,  то  есть
постоянного места жительства. Ариша, естественно, заброниро-
вала свою прописку в квартире, где она проживала до моего по-
явления, с родителями. Но прописать к ней меня не имела права
– кто я ей?! Такого добряка, как директор горкомхоза в Нарьян-
Маре,  поселившего  в  гостинице  молодых  людей,  не  имевших
росписи в паспортах, в Люберцах, сами понимаете,  искать было
бесполезно. 
Развестись в Советском Союзе было нелегко. Нужны веские
основания. Лить  грязь на бывшую супругу было бы и подло, и
не  справедливо,  хотя  многие,  сговорившись,  шли  именно  по
этому пути, «уличая в неверности» друг друга. Пришлось пойти
на  менее  болезненное  враньё.  Я  позвонил  первой  жене  и  для
ускорения  развода  попросил  у  неё  разрешения  сказать  в  суде,
что она не поехала со мной на Север. Она дала согласие. Когда в
Сыктывкаре  судьи,  женщины-коми,  услыхали,  что  москвичка
отказалась  ехать  вслед  за мужем  в Республику Коми,  брак мо-
ментально признали недействительным.
Ариша  тоже  развелась.  Теперь,  почти  через  четыре  года
совместной   жизни  мы  отправились  в  ЗАГС.  Расписались,
шлёпнули нам по печати в паспорта. Ариша стала Гавриловой.
Можно  топать  домой,  чтобы  отметить  торжественное  событие.
Но  остался  пустячок, маленький  недосовершённый  нами  доку-
ментальный штришок. Я заглянул в дверь регистраторши:
- Простите, а ребёночка нашего можно оформить?
Сынулька, Антошка при появлении на свет белый получил-
ся  как бы незаконнорожденным. Не могли строгие чиновницы
указать  в  метрике  папашей  человека,  не  имевшего  к  матери
мальчика никакого отношения. Даже фамилии разные…
- Большой ребёночек? –поинтересовалась регистраторша.
- Нет, - успокоил я её, - всего годик.
Она удивлённо ахнула, но оформила. Антошка обрёл, нако-
нец,  официально,  документально,  и  папу,  и  маму.  Я  перестал
быть бомжем, меня, как законного мужа, прописали на жилпло-
щади жены в Люберцах.   
415
 
 
«На страже»
 
Мужу и отцу надо было кормить семейство. Отправился на
поиски работы проторённым путём: в редакции городских и об-
ластных  газет,  благо,  они  помещались  в  одном  здании  на  Чи-
стых прудах. В длинном коридоре меня заинтересовала доска с
объявлениями  о  вакансиях  в  многотиражках.  Заинтересовала,
ибо мне  очень не  хотелось идти на поклон  к  редакторам боль-
ших газет. Тем более, что одну попытку я сделал. Влетел, игно-
рируя верещащую секретаршу, к редактору одной из городских
газет и выпалил:
- Вам не нужен литсотрудник?
Он  смерил  насмешливым  взглядом  нахального  молодого
человека, и ответил, как гвозди заколотил в гробовую крышку:
- Нет. Нам не нужен литсотрудник.
Желание  навязываться  к  другим  редакторам  он  убил.  На
доске меня привлекла бумажка с текстом: «Многотиражке Вто-
рого  Часового  завода  требуется  литературный  сотрудник».  За-
вод, выпускавший  знаменитую «Славу» находился   по другую
сторону моста, соединявшего улицу Горького с Ленинградским
проспектом,  и  перекинутого  через  железнодорожные  пути,
идущие  от  Белорусского  вокзала.  Я  очутился  в  двух шагах  от
дома, где жила бывшая жена. 
Ничего  интересного  на  том месте  не  произошло.  Заполнял
две  странички  газеты  с  лозунговым  названием «За  точность  и
качество»  новостями  заводской  жизни,  откликами  на  важней-
шие политические события, очерками о передовиках. Потом да-
же  свой рассказ напечатал. Скучно стало очень быстро. Поэто-
му, регулярно бывая на Чистых прудах, где печатались все мно-
готиражки, всякий раз приглядывался к доске объявлений. 
Стоп! Это привлекательно! О вакансии литсотрудника заяв-
ляет  газета Московского  областного  управления  милиции «На
страже». 
Редактор милицейской многотиражки  Борис Иванович Со-
колов  пришёлся  по  нраву.  Быстроглазый.  Говорит  отрывисто,
словно отдаёт приказы. Матерщинник. 
 
416
 
Борис Соколов.
 
Но,  главным обра-
зом,  я купился на  том,
что по  условиям  рабо-
ты  надо  ездить  в  ко-
мандировки  по  всей
Московской  области.
Еженедельно!  А  меня,
заядлого  путеше-
ственника,  только  и
мечтающего  о  знаком-
стве  с  новыми  места-
ми, хлебом не корми –
дай  побродить  по  го-
родам и весям. Между
прочим, на территории
столичной  области
разместилась  бы  Да-
ния,  причём,  осталось
бы  место  для  десятка
Монако  и   Лихтен-
штейнов.  Так  что,  ка-
тайся в своё удовольствие. 
Куда  отправился  в  первую  командировку –  не  помню. Но,
вообще,  все  поездки  связаны  с  какими-то  событиями,  в  основ-
ном, забавными, поучительными или ярко криминальными. Вот
одна  такая… По  предложению  редакции  руководство ГАИ  об-
ласти  организовало проверку  бдительности  гаишников. Выбра-
ли Симферопольское шоссе, на котором дислоцировались 14-е и
15-е отделения ГАИ.
Выехали  ранним  утром.  Два  полковника  из  гаишного
управления  и  я. Один  из  них  за  рулём. А  нашу «Волгу»  нака-
нуне  объявили  в  розыск,  как  угнанную.  Мы,  соответственно,
угонщики.
- Номер-то забрызгать грязью надо, что ли, ведь могут сразу
задержать, - предложил я. Честно говоря, мне было не по себе.
«Ведь и подстрелить могут», - мелькнуло в голове. 
417
 
- Не бойся, журналист, - успокоил один полковник, - никто
не остановит.
- До самого Симферополя можно катить, никто не прочуха-
ется, - добавил  другой.
Да,  они  знали  своё  дело,  знали  своих  подчинённых.  Мы
спокойно миновали  три  или  четыре  поста. На  нас  не  обратили
внимания, хотя в каждом пункте на видном месте висел список
объявленных в розыск автомобилей, и наш номер там значился.
Где-то в середине пути, на развилке дороги, приближаясь к оче-
редному посту ГАИ, понаблюдали, как из будки вышел гаишник
со старшинскими погонами, с шампуром в руке. Время прибли-
жалось к обеду, и  служивый  захотел полакомиться шашлыком.
Что ж тут такого? На нас он бросил равнодушный взгляд.
Мы свернули на этой развилке, прокатились с километр по
боковой  дороге. И -  назад. Вновь  проехали  мимо  поста. Стар-
шина на этот раз даже голову не повернул в сторону нашего ав-
то. Он был занят шашлыком.
«Полканы»  внесли  ясность  в  загадочную  для  меня  ситуа-
цию:
- Пост поставлен на повороте к особо охраняемому объекту.
Туда проезд разрешён ограниченному количеству машин, номе-
ра которых висят перед носом этого хмыря. Остальным – стро-
жайший запрет.
- Чего же поставили на такое место вислоухого старшину? –
не удержался я.
- Никакой он не старшина, - заметил один из полканов, - на
такие  объекты младше  капитана  не  ставят. Просто  тем,  кто  на
спецпостах,  принято  надевать  старшинские  погоны. Считается,
что  этот  камуфляж  обманет  заинтересованных  лиц,  скроет  от
них  важность  охраняемой  дороги. Кстати,  на  всём  пути  следо-
вания первых лиц, обрати внимание, расставлены тоже старши-
ны,  хотя  туда  ниже  подполковника  никого  и  близко  не  подпу-
стят.
Другой добавил:
- Шашлычника  до  старшины,  конечно, не понизят, но  сле-
дующей звёздочки ему ждать долго придётся…
До Серпухова прокатились без приключений. На обратном
пути мои  сопровождающие  сделали остановку возле отделения 
418
 
ГАИ, обслуживающего половину Симферопольского шоссе, со-
единяющего Москву и Серпухов. Их радушно встретили, нача-
лось дружеское похлопыванье по плечам.
- Каким ветром занесло?
- Да, вот, катаем журналиста, показываем, как служит ГАИ.
- И как служит ГАИ?
- Это он отпишет.
Перекинулись ничего не  значащими фразами и  разошлись.
На нашу «Волгу», с номерами объявленной день назад в розыск
автомашины, ноль внимания.
Всё  это  я  описал  в  статье «Сто  километров  ротозейства».
Прочитав её, говорят, начальник Областного управления комис-
сар  милиции Васильев  пришёл  в  ярость. На  ковёр,  то  есть,  на
коллегию управления, были вызваны руководители обоих отде-
лений  ГАИ,  обслуживающих  те  самые  злополучные  сто  кило-
метров.  Васильев  орал  на  них,  топал  ногами,  стучал  по  столу
кулаками. Он требовал «гнать в шею людей, дискредитирующих
милицию». Грозил  самолично  сорвать  с них погоны. Еле успо-
коили  комиссара.  Виновные  получили  выговоры,  их  лишили
премий,  отодвинули  очередное присвоение  звания. Одним  сло-
вом, гром и молния! А мне зам начальника управления Акопов
дал дружеский совет: 
-  По  Симферопольскому  шоссе  на  машине  не  езди.  Есть
другие виды транспорта, чтобы добраться до Серпухова. 
На скрытые угрозы мне везло. В редакцию поступило пись-
мо от группы работников Бронницкого ГАИ. Они жаловались на
то,  что их  замучили проверками,  которые проводятся по  доно-
сам явно клеветнического содержания. Не стану раскрывать все
тонкости  того  криминального  расследования. Скажу  лишь,  что
было  неопровержимо  доказано:  напраслину  наводит  на  своих
товарищей по службе старший инспектор ГАИ – Брехайло (фа-
милия выдуманная). Определить автора подмётных писем долго
не удавалось потому, что они были написаны детским почерком.
Оказалось,  что  сей  страж  правопорядка  не  постеснялся  дикто-
вать доносы своему малолетнему сыну. 
Во  всяком  преступлении  ищут  мотив.  Брехайло  руковод-
ствовался жаждой власти, и любыми средствами расчищал себе
путь к посту начальника отделения. 
419
 
Узнав,  что  готовится  разоблачительный  материал,  клевет-
ник  заявился  в  редакцию «На  страже». Он  лебезил,  унижался,
просил  простить  его,  даже  грохнулся  на  колени. Я  сказал,  что
поздно он осознал свои ошибки. Газета с фельетоном о нём зав-
тра будет у читателей. Он вмиг переменился, злобно ощерился:
- Ты ведь в Люберцах живёшь? – сказал он угрожающе. - А
это наша дистанция. Мы там постоянно ездим. Мало ли что по
дороге домой может случиться с тобой. Подумай!
Фельетон вышел. Клеветника досрочно, без обычных поче-
стей, отправили на пенсию. Честно говоря, идя из дома на стан-
цию Люберцы, или возвращаясь с работы, я внимательно огля-
дывался по сторонам, переходя улицу.
Вообще-то, с гаишниками корреспонденты милицейской га-
зеты  дружили. Мы  ведь  еженедельно  отправлялись  в  команди-
ровки  по  области.  Бесплатный  проезд  нам,  вольнонаёмным,  не
аттестованным  работникам,  не  полагался.  Однако,  билетов  на
электричку мы не брали, а при необходимости предъявляли ми-
лицейское  удостоверение.  Если  бы  напоролись  на  сверхбди-
тельного контролёра, то он мог открыть этот документ, и прочи-
тать, что предъявитель его не сотрудник милиции, а сотрудник
милицейской газеты. Впрочем, в такие тонкости вряд ли кто по-
лез бы. 
Ездили  бесплатно,  а  проездные  железнодорожные  билеты
не  гнушались  собирать  на  платформе. Народ  их щедро  выбра-
сывал за ненадобностью. Мы билетики прикладывали к отчёту о
командировке, и получали компенсацию. В дело шли и автобус-
ные билеты, хотя автобусами мы не пользовались. Надо в обла-
сти куда-то переехать, подходишь на пост ГАИ. Там встречают
приветливо:
- Журналист? «На страже»? Куда едем?
И подходящую машину тормознут, и водителя предупредят:
- Наш человек. Корреспондент. Доставишь, как полагается!
Доставляли  за  милую  душу.  Особенно  приятно  было  са-
диться в кабину дальнобойщика. Те от души радовались пасса-
жиру, ведь за долгий путь в сон клонит, а тут собеседник не даёт
заснуть. Однажды  попал  в  попутчики  к  водителю  молоковоза.
Он вёз свеженадоенное молоко с фермы прямо к потребителям в
столицу. Представляете, от городка Озёры, на окраине Москов-
420
 
ской области, до Москвы! Ни на минуточку не останавливаясь,
чтоб  молоко  не  прокисло.  Водитель жаловался: «С  трёх  часов
утра на ногах. Мотор, не поверишь, как няня дитю убаюкивает.
Ты,  корреспондент,   рассказывай  чего-нибудь,  да  спрашивай,
чтоб я не закемарил». 
Познакомившись  с милицией изнутри, могу сказать: встре-
тил  там немало порядочных, честных работников, ревностно,  а
то  и  самоотверженно  относящихся  к  своим  обязанностям.
Участковый шёл с дежурства. Вдруг слышит крик:
- Держите вора!
Подросток вырвал у тётки сумку и бросился наутёк. Участ-
ковый  за  ним. Парнишка –  в  пруд. Дело  было  ранней  весной,
холодрыга. На  это и надеялся  воришка, дескать,  вряд ли миль-
тон в ледяную воду полезет. А свои силёнки не рассчитал, стал
тонуть. Мильтон же скинул верхнюю одежду и полез в пруд. В
общем, вытащил парня на берег.
- Давай, растирайся, - приказал, - а то простынешь. 
Сумку тётке вернули. А паренёк стал бригадмильцем и вер-
ным  помощником  участкового.  Разумеется,  такие  благостные
истории  случались  редко. В  основном милиционерам приходи-
лось  иметь  дело  с  настоящими  преступниками,  закоренелыми
пьяницами и бытовыми происшествиями. У меня перед глазами
стоит  высокого  роста,  крепкий   милиционер. Он  разглаживает
почти оторванный ворот  новенькой шинели и плачущим голо-
сом вопрошает:
- И чего же мне теперь делать? Митька, пьянь, оторвал. Чего
ж с него возьмёшь?
Сослуживец подсказывает:
- Накостыляй ему.
- А воротник от этого – что – пришьётся?
Обычная ситуация: доставлял в вытрезвитель вусмерть пья-
ного Митьку.  Тот  оторвал  воротник шинели,  только  что  полу-
ченной со склада. Получить с него в компенсацию хоть грош –
не получится, гол, как сокол. Отвести душу кулаками - совесть
не позволяет бить пьяного дурака. С такими мелкими, но порой
неразрешимыми  проблемками  бедный  мильтон  сталкивался
каждодневно. Конечно, случались избиения задержанных, выяв-
лялись  взяточники,  происходили  более  серьёзные  нарушения 
421
 
законности  стражами  правопорядка. Писал  я  об  этом,  но  глав-
ным образом, меня привлекали, так называемые  нестандартные
преступлений, копался и в расследовании запутанных дел. Одно
такое дело нашумело.
На  подмосковной  даче  были  убиты  пожилые  супруги.
Осмотр  места  преступления  дал  не  много.  Действовал  непро-
фессионал, вещей взято мало, так как и грабить-то было нечего.
Следов,  практически,   никаких  не  найдено,  орудия  убийства –
ножа - тоже нет. Возле крыльца обнаружены отпечатки шин мо-
тоцикла, почти что смытые дождём. Сыщики пришли к выводу,
что здесь побывали залётные гастролёры, и дело попадает в раз-
ряд «глухарей».
Руководителю  Уголовного  розыска  области  полковнику
Экимяну  не  давало  покоя  только  одно  необъяснимое  обстоя-
тельство. Убитая,  найденная  возле  входа,  сама  открыла  дверь.
Свидетельством тому служили отпечатки пальцев. Но кому по-
жилая женщина могла открыть дверь глубокой ночью в ночной
рубашке? Близкому родственнику. Но в Москве таких нет, кро-
ме сына (назовём  его Костей). Разумеется, допросили и его, но
выяснилось,  что  во-первых,  на  даче  у  родителей  он  бывает
крайне редко, во-вторых, в тот вечер он встречался с друзьями,
и провожал свою девушку.
Экимяна насторожило спокойствие сына убитых родителей.
Было похоже, тот готовился к такому разговору. Смущало и то,
что у него имелся мотоцикл. Но следы протекторов, обнаружен-
ные  возле  крыльца  дачи,  из-за  стёртости  и  размытости  невоз-
можно было идентифицировать. После допроса парень позвонил
своей подружке, и попросил, если вызовут в милицию, сказать,
что он проводил  её до самого дома. Таким образом, получалось,
что он никак не успевал попасть к месту преступления, даже на
мотоцикле.  Провели  следственный  эксперимент.  Нет,  не  успе-
вал,  даже  если  бы  поехал  на  мотоцикле,  когда  на  самом  деле
расстался  с  девушкой.  Зачем  же  он  перестраховывался?  Костя
явно занервничал.
Но где же мотив преступления? Родители были состоятель-
ными людьми. Когда в шутку друзья говорили: «Ты у нас бога-
тенький Буратино. Старики  оставят  немалое  наследство», -  он,
вроде бы отшучивался: «В последнее время они болеют. Тратят-
422
 
ся безмерно на лекарства. Так что и на похороны может не хва-
тить». Всё это вызывало подозрения.
И тут неожиданно узнали, что на дачу из Москвы есть дру-
гой путь,  значительно короче. Однако мостик через ручей, рас-
положенный по дороге, ремонтируется, короткий путь прерван.
Но  выяснили:  ремонт начался на  следующий  день после  убий-
ства! Там  сохранились следы мотоцикла, а в ручье обнаружили
нож, которым убивали стариков.
Оперативным путём выяснили, что сын убитых связан с па-
реньком из Белоруссии, с которым вместе занимался в вечерней
школе. Взяли того в оборот: на ноже, мол, твои отпечатки. Па-
ренёк, у которого была судимость, быстро раскололся.
Всё  было  задумано  до  гениальности  просто.  Костя,  сын
приговорённых к смерти родителей, расстался с девушкой в го-
роде,  никуда  он  её  не  провожал.  Затем  нырнул  в  проулок,  где
его ждал  на мотоцикле  подельник,  и  они  отправились  на  дачу
коротким  путём.  Мама  отперла  дверь  сыну,  не  накинув  даже
халат. Белорус пустил в ход нож. Затем скрылись тем же корот-
ким путём. О том, что мостик закроют на ремонт, Костя знал. За
эту кровавую работу он обещал щедро заплатить. Но почему-то
позвонил и сказал, что они должны на время скрыться из Моск-
вы. Поедут  на юг,  билеты  уже  взяты. Он  будет ждать  на Кур-
ском. А гонорар передаст в поезде.
Костю  взяли на  вокзале. Обещанного  гонорара при нём не
оказалось. Под конец следствия Костя признался: он хотел изба-
виться от подельника – столкнуть его из вагона по ходу поезда.
«Не денег пожалел, а болтливости этого идиота побоялся, - ци-
нично говорил он. – Зачем нож выбросил не там, где было ска-
зано!».
Он,  действительно,  страшился  того,  что  больные  родители
лишат  его  наследства,  истратив  свои  богатства  на  лечение. Но
продуманная  им  до  мелочей  операция  провалилась.  Хорошо
ещё, что намеченное убийство нанятого киллера не состоялось. 
К этой истории следовало бы добавить кое-что о прозорли-
вом сыщике. Судьба Алексея Гургеновича Экимяна уникальна –
он  прервал  свою  милицейскую  карьеру  ради  музыки,  и  стал
профессиональным композитором. Ещё в 1957 году на конкурсе
самодеятельности,  посвящённом  Международному  Фестивалю 
423
 
молодёжи и студентов в Москве, его «Фестивальный вальс» за-
воевал  первое  место.  Вручая  молодому  милиционеру  первую
премию, председатель жюри композитор Вано Мурадели сказал:
«Не  знаю,  товарищ  старший  лейтенант,  дослужитесь  ли  вы  до
генерала, но композитор из вас, думаю, получится неплохой». 
Экимян  дослужился  до  генерал-майора,  а  также  исполнил
пророчество Мурадели. Его песни пели Зыкина, Магомаев, Ки-
кабидзе, Ротару, Брегвадзе и другие звёзды эстрады.
Интересный народ собрался в редакции «На страже». Взять
хотя  бы  машинистку  Клаву.  Она  в  прошлом  работала  в  так
называемых тройках Особого Совещания. Это те самые тройки,
которые  выносили  внесудебные   приговоры. Если  бы  правосу-
дие  осуществлялось  обычным  законным  путём,  то  пересажать
всех  выявленных  чекистами «врагов народа» не  удалось бы до
скончания  века. На  подмогу  суду  пришёл  конвейерный  способ
«троек»,  где действовало правило –  чем  скорее,  тем  эффектив-
нее.
-  Бывало,  опечатаешься, -  рассказывала  Клава, -  вместо 5
лет  по  приговору,  настучишь 10.  Так,  что  же,  перепечатывать
весь лист? Ведь править нельзя. Да, так и оставляли.
- Смертный приговор никому вместо отсидки не настучала?
- Такой меры не было. Была высшая мера наказания. С ней
какая  же  может  быть  опечатка –  это  ж  не  цифра? -  искренно
недоумевала Клава.
Служили  со мной два Льва. Лёва Родионов, который отли-
чился  тем, что  вывел из  строя управленческого бухгалтера. Он
вывалил перед ней кучу автобусных билетов. Бухгалтер стала их
перебирать, прямо скажем, с брезгливостью:
- Что это они у вас мокрые?
- Да в плевательницу уронил, - брякнул Родионов.
Бедную женщину так выворачивало, что позвали сестричку
из  медпункта.  А  паршивец  Родионов  ведь,  действительно  вы-
уживал билетные ленты из плевательниц. Мы же  собирали для
оплаты  проездные  документы,  где  попало. Но  дойти  до  плева-
тельниц ни у кого не хватило ума.
Другой  Лев – Фишер,  красивый  малый,  рослый,  с  чёрной
кудлатой головой, был несусветный бабник. Он демонстрировал
записную книжку с именами и телефонами своих амурных свя-
424
 
зей. Хвастал, что любовных побед у него 500! Но,  видно, при-
шла пора  остепениться, Лёва  решил жениться. Невесту  выбрал
то  ли  по  любви,  то  ли  по  расчету,  у  него  не  поймёшь, Фишер
был отменный балагур. Сказал лишь, что теперь живёт в шикар-
ной квартире, вместе с тестем генералом, тёщей и женой. Назвал
место –  возле  метро «Сокол».  Дом  этот  я  знал  очень  хорошо,
неподалеку жила моя тётя Маня, мимо этого массивного здания
я  ходил  в  школу  и  обратно.  Дом  так  и  назывался «генераль-
ский».
Счастье Лёвы Фишера с молодой женой было недолгим. Го-
ворил,  что  однажды,  катаясь  в  автомобиле  тестя-генерала,  он
обнаружил  там презерватив. Во  время  семейного  обеда,  решив
пошутить, выложил на стол эту свою находку, и весело сказал:
- А наш папаша-генерал, оказывается, баловник. Чем это он
занимается в служебном автомобиле? 
Вернувшись домой после работы Лев упёрся лбом в  запер-
тую изнутри дверь,  а у порога был выставлен  его  собственный
чемодан,  на  котором  лежала  записка: «Забудь  навсегда  адрес
этого дома». Фишер  вновь оказался  в  армии неунывающих хо-
лостяков  и  продолжил  пополнять  свою  коллекцию   любовных
побед.
А  ещё  в  редакции  работал  журналист,  который  говорил:
«Меня  и  семь  силачей  не  разденут»,  ибо  фамилия  его  была –
Голый. Мы с ним подружились с первых слов. Подружились и
семьями.  У  него  был  уникальный  папаша  Иван  Иванович  Го-
лый, очень крупный, могучего сложения  мужчина, многолетний
аккомпаниатор-баянист легендарной Лидии Руслановой. Утвер-
ждал, что может шандарахнуть бутылку водки, и «ни в едином
глазу». Он рассказал такую историю.
На гастролях, кажется, в Финляндии Иван Иванович стал
несколько перебирать, да,  так, что однажды, на концерте  сел
мимо  стула.  Собралась  партячейка  гастрольной  бригады.
Секретарь  ячейки  выступил: «Иван  Иваныч,  ты  бы  поакку-
ратней  с  выпивкой. Вот  и Лидия Андревна  замечает,  что  ты
играешь не очень…». Другие поддержали секретаря: надо по-
легче налегать на выпивку. В ответном слове Иван Иванович
сказал: «Слушаю  я  вас,  товарищи,  и  удивляюсь  вашей  бес-
принципности. «Поаккуратней, полегче…». Разве так должны 
425
 
выступать  коммунисты?  Настоящий  коммунист  должен  ска-
зать: коли водка мешает работе, долой водку! С этого дня ни
грамма в рот не возьму!».
Утром,  на  завтраке,  вместо  традиционного  стакана  водки,
Иван  Иваныч  берёт  в  буфете  два  стакана  молока.  Через  пару
дней секретарь ячейки говорит: «Молодец, Иван Иванович! Же-
лезная у тебя воля. И Лидия Андревна не нахвалится. Очень хо-
рошо стал играть Иван Иваныч, говорит». Как-то утром один из
группы, еврейчик-задохлик Фима подошёл к столику и просит:
«Иван Иваныч, в буфете молоко кончилось. Поделись, у тебя же
два  стакана».  Иван  Иваныч  говорит: «Нет,  Фима,  мне  одного
стакана мало». Но задохлик хвать стакан, и проглотил содержи-
мое. Да чуть не окочурился. В нём оказалась  водка, закрашен-
ная молоком. 
Сын его, Юра тоже здоров был выпить, причём, как и отец,
пьянел почти незаметно. Журналист  он был  лихой. Вскоре Го-
лый ушёл в «Вечёрнюю Москву» на должность заместителя от-
ветственного  секретаря. Дружба наша продолжилась. Более  то-
го, Юра перетащил меня в «Вечёрку», где я стал его коллегой в
секретариате. Но об этом разговор впереди.
В милицейской газете попадались дела – одно чуднее друго-
го. Не буду обозначать города и села, где это произошло, изла-
гать стану только суть. Вот, скажем, дело под условным назва-
нием «Одноногий летун».
Гражданка Епифанова  заявила в милицию, что ее квартиру
ограбили. Сама она в это время в квартире не жила, потому что
там шёл ремонт, а обитала в доме отца. Расследовать дело пору-
чили следователю Серёгиной.
- Пришла  я  домой,  чтобы  обои  поклеить, —  рассказывала
Епифанова, — дверь отворила и сразу увидела — шкаф раство-
рён и в нём пусто. Все выгреб, ворюга. А под подоконником бо-
тинок валяется, видать, впопыхах потерял, когда убегал...
Вышла  следователь Серёгина  на место  преступления,  вме-
сте с экспертом-криминалистом, всё осмотрела. И вот какая кар-
тина обрисовалась, судя по следам, оставленным преступником.
Проник он  с улицы (под окном имеются чёткие  следы) на  вто-
рой  этаж,  через  окно, не пользуясь ни  лестницей, ни  верёвкой.
Выгреб из шкафа одежду и белье, сложил всё это в узел (след на 
426
 
полу) и...  видимо,  вылетел  в форточку. Дело  в  том,  что  следов
обратного хода ни на подоконнике, ни у дверей нет, а окно  за-
крыто на шпингалеты изнутри.
Очень интересная деталь: вылететь-то в форточку он каким-
то образом сумел, а вот приземляться почему-то не стал — нет
следов приземления. Но самое поразительное - преступник был
одноногим! Все отпечатки обуви - на земле, в комнате - левого
ботинка, который валялся тут же, на месте преступления.
- Я знаю эту туфлю! - радостно сообщила Епифанова. - Эта
туфля принадлежит моему мужу, который меня, подлец, бросил.
Взяли Епифанова, надо сказать, человека в поселке уважае-
мого,  работящего. Тот  упёрся: не  виноват,  а  больше ничего  не
знаю. Долго билась следователь Серёгина с упрямцем, понимая,
что  не  может  быть  такого  фантастического  ограбления.  Если
даже допустить, что Епифанов всё время, обчищая бывшую суп-
ругу, скакал на одной ноге, то, как же он выпорхнул в форточку
и неизвестно, на каком помеле улетел...
- Ладно, -  тяжко  вздохнув,  наконец,  сдался  он, -  расскажу
всё как есть, да только вы опять же не поверите.
И  поведал:  бывший  тесть  зазвал  его  к  себе  для  разговора,
мол,  надо  бы  семью  восстановить.  А  Епифанов  и  брякни: «С
этой  бешеной  бабой,  да  пьянчужкой, жить  не могу...». Тут  во-
рвалась в горницу благоверная с огромной вилкой, какой соло-
нину или капусту из бочки достают:
- Или со мной будешь жить, или вообще не будешь жить! -
заорала бешеная баба и кинулась на мужика.
Тот наутек, на ходу вдевая ноги в ботинки. Полы были мы-
тые, да и принято у деревенских  в  горницу  входить без обуви.
Один ботинок, правый, сумел надеть - другой не успел. А благо-
верная с вилкой настигает! Замахнулась, но муженёк — в окош-
ко. Только и успела пришпилить плащ к подоконнику.
И  задумала  брошенная  жена «страшную  месть».  Сгребла
собственные вещички в своей квартире, где шел ремонт, насле-
дила  мужниным  башмаком,  где  ей  показалось  нужным.  Узел
унесла, ботинок, как важнейшую улику, оставила в комнате.
Трудно было поверить в этот рассказ. Но к делу присовоку-
пили и пресловутую вилку, и след от нее на подоконнике, и лос-
кут,  вырванный  из  плаща. Обнаружили  и  следы Епифанова  на 
427
 
огороде  тестя,  когда  мужик  убегал  от  разъяренной  супруги -
правая  нога  в  ботинке,  левая  в  носке. Привлекать  к  уголовной
ответственности Епифанову за клевету не стали.
- Она и так наказана,- оправдывалась следователь Серегина,
- муж ушел и все над ней смеются.
А вот какая скверная история приключилась с молоденьким
лейтенантом  милиции.  Парень  он  был  видный  и  женился,  по
любви, на местной красавице. На службе его уважали за смекал-
ку,  хватку,  старательность  и  безотказность.  Подменить  забо-
левшего  товарища,  поработать  сверхурочно -  всегда,  пожалуй-
ста.  Вот  из-за  того,  что  он  свою  милицейскую  службу  ставил
превыше всего, и начались семейные нелады.
Жили они вместе с тёщей. Раз он пришел вечером — жены
нет. Где? У подруги. Другой  раз -  опять  отсутствует  любимая.
Где? В кино ушла.
И  вот  как-то  вечером  сослуживцы  подняли  его  на  смех,
мол, что-то жёнушка твоя ведет себя уж слишком вольготно,
будто  свободна  от  супружеских  уз.  В  небольших  городках
ведь  каждый  человек  как  под  увеличительным  стеклом,  всё
про него известно, иногда даже то, чего он не совершал. Под-
завели парня: наведи порядок дома, мужик ты или не мужик!
А  тут  еще  немного  поддали,  по  стопарику,  вроде  бы,  лей-
тенанту для храбрости. И он отправился домой «наводить по-
рядок».  А  дежурство  его  ещё  не  окончилось,  и  табельное
оружие он не сдавал...   
В тот вечер молодая оказалась дома, но - уже в пальто. 
- Куда это ты, жёнушка, намылилась? 
- Во что ты, мильтон несчастный, превратил жизнь моей не-
наглядной дочурки! Ты будешь за шпаной и ворьём день и ночь
гоняться,  а  молодая  красивая  женщина,  как  арестантка,  сиди
дома? Она  собралась  на  танцы  и  пойдет  танцевать. А  ты  иди,
лови своих уголовников!
Не сдержался лейтенант. Выхватил пистолет: 
- Перестреляю!
Обе дамы  с  визгом под  стол. Парень  сгоряча нажал на  ку-
рок. Пуля попала в дверной замок. Так надо ж такому случиться:
за  дверью  любопытная  соседка  подслушивала —  и  ей  выворо-
ченным замком челюсть выбило. 
428
 
Милиционера  наказали,  но  слегка.  Зато жена  и  ее мамаша
стали  шёлковыми.  Соседке  челюсть  вправили.  Говорят,  под-
слушивать под дверьми она перестала. 
Наслушался я затейливых историй от водителей попуток, в
которые подсаживали меня гаишники. Вот одна.
На автобазе, где служил мой шофер, был водитель бензо-
воза. Ну, ни в чем дурном, вроде бы, не был замечен, но чуяла
всё же шоферская братва, что нечист он на руку. Да и  заказ-
чики, получатели бензина, который он им доставлял, нет-нет,
да и жаловались: мол, в цистерне, «выдоенной» ими до капли,
не  хватило  до  заказанного  количества  десятка  два  литров
топлива.
Проверяли его и бензовоз неоднократно. Однако, пломбы на
месте,  цистерна  не  худая,  а  как  пропадает  в  дороге  бензин –
пойди, догадайся!
Но нашелся дотошный и догадливый детектив: заглянул он
под крышку цистерны, а там, внутри висит, совершенно не ви-
димая  сверху, некая  ёмкость. При  заливке бензина  эта  ёмкость
наполняется вместе с основным баком. Затем, после слива топ-
лива  заказчику,  до  полного  опоражнивания  бензовоза,  пломба
снимается для новой заправки, а машина возвращается на авто-
базу.
По  пути  хитроумный  умелец  останавливается,  и  извлекает
свою «добычу» - полнёхонькую ёмкость.   
А эту байку поведал старый участковый.
В далёкие  времена, когда простые  советские  граждане  ещё
не  обзавелись  холодильниками,  в  студёное  время  года  мясо,
рыбу,  закупленные  перед  праздниками,  вывешивали  наружу,  в
форточку, прицепляя авоськи, сумки к оконной ручке.
И  вот  участковый милиционер,  обходя  подопечную  терри-
торию в канун Нового Года, приметил двух ребятишек, которые
затеяли подозрительное дело. Один из них, подставив лестницу,
подбирался  к  импровизированному «холодильнику». Другой,  с
рюкзаком за плечами, поджидал внизу.
- Это что такое?! – рявкнул страж порядка. 
- Дяденька милиционер, -  заверещали пацаны, - мы  вот на
праздник решили сделать подарки. Вот и развешиваем. Как Дед-
Мороз… 
429
 
- Не  положено! -  изрек  участковый, - Ишь,  понавешали…
Сей момент всё снять! 
Мальчишки, изобразив огорчение, стали выполнять грозный
приказ дяденьки милиционера. Хотя, разумеется, они не "разве-
шивали подарки", а - наоборот – присваивали содержимое сумок
и авосек.
Хочу заметить, что многие преступления совершались, осо-
бенно в сельской местности, по пьяной дури. Среди таких «по-
двигов»  один  выделяется  своей,  можно  сказать,  грандиозно-
стью.
Взломали двери в сберкассу, унесли  сейф, и вскрыли его в
ближайшем овраге. Что ж тут грандиозного? А вот что. Экспер-
ты  сделали  вывод:  обитые  железом  двери  на  мощных  засовах
просто  снесли,  будто  тараном,  обернутым  чем-то  мягким,  так
как, царапин не оставлено. Преступников было двое, о чём сви-
детельствуют следы: одни легковесные – это шёл худой человек,
другие  глубокие,  вдавленные  в  почву –  их  оставил  здоровяк  с
грузом  на  плечах. Скорее  всего,  он  нёс  тяжеленный железный
ящик.  Наконец,  самое  поразительное  являл  собою  ящик-сейф,
вскрытый,  видимо,  так  называемой  клешнёй.  А  рядом  нашли
оброненную перчатку.
-  Это  какую  же  силищу  надо  иметь,  чтобы  двери  выбить
плечом, а потом сейф вскрыть, как обычную консервную банку,
- восхищался эксперт-криминалист. – Поглядите на перчатку, да
в неё свободно влезают обе мои ладони.
Участковый  милиционер  глянул  на  все  эти «рекорды»,  и
твёрдо заявил, что это дело рук местного силача. Допросили Го-
лиафа. Тот не стал отпираться. Самое забавное в этом детективе,
что в подготовке преступления принимал невольное участие тот
самый  участковый,  подсказавший  имя  преступника.  Сынишка
участкового  добрался  до  папашиного  учебника  по  криминали-
стике.  Похвастал  школьному  товарищу,  вместе  рассматривали
картинки.  Заинтересовался  книгой  отец  школьного  товарища,
привлекавшийся за мелкое воровство, и отсидевший срок. 
Увидел он в учебнике фото с орудиями для взлома, и пока-
зал  их  своему  сослуживцу  по  механической  мастерской,  хоро-
шему слесарю. Тому самому силачу. Заинтриговал: слабо такую
«клешню»  сделать? Силач  загорелся: «Да,  запросто!». И  выто-
430
 
чил бандитский инструмент. Затем, как водится, по пьяному де-
лу  подзадорил  бывший  уголовник  слесаря-здоровяка,  мол,  а
сможешь испытать своё орудие в деле? Завёлся хмельной дурак,
и как несмышлёный телёнок на верёвочке, стал выполнять то, на
что спровоцировал его хитрый сослуживец. А тот знал, что в их
сберкассу  накануне  завезли  крупную  сумму  для  выплаты  пен-
сий, зарплат и других операций.
Пьяный Голиаф плечом выбил две двери, подхватил желез-
ный  ящик,  в  котором, по  разумению  его наводчика,  хранились
купюры, и понёс до  оврага. Там  с помощью изготовленной им
«клешни»  вскрыл  ящик. А  в  нём,  вместо  денег,  пачки профсо-
юзных марок.
Кажется, их привлекли к ответственности всего лишь за ху-
лиганство. В тюрьму сажать неудачливых взломщиков не стали,
пожалели, особенно силача, работник-то он был замечательный.
К тому же, разбитые двери они починили, за испорченный ящик
заплатили. 
 
Сижу над Вечёркою, 
и глупости подчёркиваю
 
К «Вечерней Москве» всегда было контрастное отношение:
от «любимой  газеты  москвичей»  до «московской  сплетницы».
Вот  в  такую  редакцию перешёл из многотиражки «На  страже»
Юрий Иванович  Голый, затем переманил туда Марка Иванови-
ча Гаврилова. Оба стали заместителями ответственного секрета-
ря  Всеволода  Васильевича  Шевцова,  уникального  человека  в
мире журналистики. Но  о  нём  чуть  позже. Сначала  о  том,  что
такое  зам  ответ  сек. Коротко:  это  ключевая фигура  в  сложном
редакционном организме. Его рука – последняя перед поступле-
нием  газетных  материалов  для  печати  в  типографию. Вёрстка,
набор, правка – всё идёт через него, он заключительная решаю-
щая  инстанция.  Да,  конечно,  номер  подписывает «в  свет»  де-
журный редактор, но он не в состоянии проконтролировать - все
ли правки, поступившие из отделов, да и от него самого, внесе-
ны  в  газету.  За  этим  следит  зам  ответ  сек.  Когда  я  спросил  у
главного редактора Семёна Давыдовича Индурского, почему он 
431
 
не отпускает меня на журналистскую работу в отраслевой отдел,
а упорно держит в секретариате, он ответил: 
- Старик, купцы были мудрые люди. Они легко меняли ла-
кеев, приказчиков, управляющих, но никогда не меняли  своего
кучера. Ибо ему они доверяли свою жизнь. Зам ответственного
секретаря для меня тот же кучер, в его руках моя жизнь.
В  день  запуска  космического  корабля  с  первым  космонав-
том  Юрием  Гагариным  ТАСС  сопроводил  экстренное  прави-
тельственное сообщение об этом грифом «обязательно для всех
изданий». Говорят, зам ответ сек, выпускающий номер, связался
с главным редактором, который в это время уже отдыхал: «Что
делать?». Тот спросил: «Всё идёт по графику?». «Да, тираж уже
ушёл». «Отдыхайте», - легкомысленно разрешил редактор.
А на следующее утро тогдашний глава партии и государства
Никита  Сергеевич  Хрущёв,  поздравляя  советский  народ  и  всё
прогрессивное  человечество  с  прорывом  в  космос,  саркастиче-
ски, как он  это  здорово умел,  заметил, что в полёт Юрия Гага-
рина  не  поверили  две  газеты: «Нью-Йорк  Таймс»  и «Вечёряя
Москва». Что произошло  с редактором Вечёрки, надеюсь, объ-
яснять  не  надо. А  ведь  зам  ответ  сек мог  спасти  своего шефа,
посоветовав напечатать экстренное сообщение ТАСС  дополни-
тельным тиражом, технически это было вполне исполнимо. Ку-
чер не выручил барина, седок вылетел под откос. 
Не таков был С.Д.Индурский, оберегающий своих кучеров,
и прислушивающийся к их рекомендациям. 
 В 2012  году, 15 января, кое-кто и кое-где отметил 100 лет
со дня рождения легендарного редактора московской "Вечёрки"
Семёна  Давыдовича  Индурского,  доказавшего  всей  своей  дол-
голетней  редакторской  деятельностью,  что  бывает "по  Сеньке
шапка" (очень он любил эту поговорку). 
В одном панегирике по поводу юбилея я прочёл о том, ка-
ким смелым был редактор Индурский: мол, его»Вечерка», един-
ственная  из  столичных  газет,   осмелилась  опубликовать  хоть и
небольшое,  но  достойное  сообщение  о  кончине  всенародного
любимца, но в то же время опального, запрещенного, не издава-
емого поэта-барда  Владимира Высоцкого. И, дескать, за такую
храбрость Индурского на некоторое время отстранили от долж-
ности. 
432
 
Почти  всё  в  этой  истории  правда,  кроме  одного:  никогда
Семёна Давыдовича ни  за какие провинности не отстраняли от
должности главного редактора «Вечерней Москвы», которую он
занимал с 1966 года вплоть до своей смерти в 1988 году, настиг-
нувшей его в собственный день рождения. 
 
 
Семён  Да-
выдович  Ин-
дурский (слева)
на  Чистых
прудах.
 
Мне  дове-
лось  работать
под  его  нача-
лом  почти 15
лет.  Причём,
общался  с ним,
в силу должностных обязанностей регулярно. И могу  заверить:
"Семенон Давыдыч" (грешным  делом,  такое прозвище  ему  дал
я, нахальный сосунок) был из тех, про кого когда-то прозорливо
и  ехидно  писал  Сергей Михалков - "умный  в  гору  не  пойдёт,
умный гору обойдёт".
Он был мудр, дальновиден и осторожен.
Помнится,  я  завел  в "Вечёрке"  рубрику "Удивительное  ря-
дом", где печатал крохотные миниатюрки о городской природе.
Живыми фактами меня обильно снабжали москвичи. Они сооб-
щали о том, что рядом с МГУ заливается соловей, приносили в
редакцию  огромные,  больше  человеческой  головы  грибы-
дождевики, найденные в Измайловском парке, писали об ушлой
вороне, которая возле Курского вокзала размачивала в луже су-
хари... Однажды,  прослышав,  что  ли,  о  популярной  рубрике,  к
воротам  редакции на Чистых Прудах  заявился из Сокольников
лось. Случилось это ранним утром, и мы - фотокор Слава Фёдо-
ров  и  я -  бросились  на  улицу. Интервью  у  зверя  мне  взять  не
удалось,  а  фото  незванного  лесного  гостя  появилось  в  нашей
газете в тот же день. 
433
 
Так вот, как-то я позвонил Индурскому и восторженно про-
кричал:
 - Семён Давыдович! Представляете, в самом центре Моск-
вы, во дворе около Садового кольца поймали азиатскую гюрзу.
Товарищ принес её к нам, она в банке, прямо передо мной.
- Она ядовитая?- вкрадчиво поинтересовался главред.
- Очень ядовитая! - кричал я. - Но такая симпатичная! Хоти-
те - покажу?
-  Я  вам  и  так  вегю,-  мягко  прервал  меня "Семенон",  он
очень  мило  грассировал, -  отпгавьте  товагища  в  зоосад,  там
лучше газбегутся. Когда будет уходить, вы пгоследите в окно, и
загляните ко мне.
Я отправил. Проследил. Заглянул к нему в кабинет.
- Стагик! – всех, и младше себя, и старше, он называл стари-
ками. - В двадцатых годах из московского зоосада сбежал волк. О
том,  как  его  ловили  напечатала  заметочку "Вечегняя Москва". И
вслед  за  ней  в  газете "Нью-Йогк  таймс"  появилась  публикация  с
агшинным заголовком "Волки на улицах кгасной столицы". А то-
гда к нам собигался впегвые пагоход с амегиканскими тугистами.
Все пятьсот билетов на него были возвгащены. Понятно, стагичок?
Не надо пугать москвичей и гостей столицы!
А  возвращаясь  к  его «храброму  поступку»,  когда Вечёрка,
вроде бы, стала единственной столичной газетой сообщившей о
смерти опального и всенародно любимого поэта Владимира Вы-
соцкого,  то  никакого  мужества  для  совершения  этого  акта  от
главного редактора Вечёрки не потребовалось. Команда на пуб-
ликацию была получена из партийных органов. Человек, писав-
ший  тот юбилейный  панегирик,  просто  плохо  представлял  си-
стему  управления  советскими  средствами  массовых  изданий.
Именно «Вечерняя Москва»  зачастую  выполняла  роль  инфор-
матора о тех событиях, каковые прочей прессе было приказано
замолчать. И о  смерти опального Бориса Пастернака  сообщила
столичная Вечёрка. Но, если быть точным, то об этих значимых
смертях были и другие публикации: о Высоцком – в «Советской
культуре»,  о Пастернаке –  в «Литературной  газете».  Там,  уве-
рен, тоже не обошлось без «указивки» сверху. Функционеры ЦК
КПСС при этом приговаривали: не раздувать, не акцентировать
внимание, не создавать ажиотаж.   
434
 
Не ищите в архивах подобные указания. Тогда действовало
великое «Телефонное право», не оставляющее следов. Причём, в
верхах великолепно понимали, что достаточно маленькой заме-
точки в Вечёрке, чтобы о событии знали все.
Убойная  сила  этой  газеты  была  огромна,  и  в  то же  время,
как нынче говорится, с точечным прицелом. Она могла уничто-
жить и всесильного министра, и чернорабочего. Поэтому её лю-
били, уважали и побаивались одновременно, и на всех уровнях.
Тому пустяковый пример.
Мы с приятелем журналистом решили посидеть  за рюмаш-
кой  в модном  тогда  ресторане  на 20-м  этаже  гостиницы «Рос-
сия». У входных дверей толпа, бородатый швейцар неумолим –
«мест нет».
- Сейчас будут места, - бормочет приятель, и показывает че-
рез стеклянные двери своё удостоверение специального  корре-
спондента «Известий».
Швейцар разводит руками – мест нет.
Тогда  я  сую  ему  своё  вечёрочное  удостоверение.  Бородач
расплывается в широчайшей улыбке, распахивает дверь:
- «Вечерней Москве» завсегда рады, - провозглашает он. 
Самое  поразительное:  в  толпе жаждущих  попасть  в  ресто-
ран, не раздалось ни единого возгласа протеста. Свободный сто-
лик, естественно, нашёлся. Манёвры швейцара, утверждающего,
что зал переполнен, когда там полно свободных мест, объясним
просто – это его бизнес. Дал на лапу – и вперёд!
- Это что же получается, - разобижено спросил приятель, -
орган  Президиума  Верховного  Совета  СССР  менее  уважаем,
чем городская газета?
- Милый, - пояснил я, - твоя газета занимается глобальными
вопросами,  она  не  имеет  возможности  отреагировать  на жуль-
ническое поведение какого-то швицера. А моя  завтра же поме-
стит вопрос в популярной рубрике: «Почему, в самом деле, по-
чему…  швейцар  ресторана «20-й  этаж»  Пупкин,  при  полупу-
стом зале, говорит «Нет мест»?». В тот же вечер или утром нам
позвонят: «Спасибо  за  критический  сигнал. Швейцар  Пупкин
уволен». И бородатый привратник  об этом отлично осведомлён.
Старая  истина:  воробьи  не  боятся  пушек,  им  страшны  ро-
гатки. 
435
 
Первое, что необходимо новому сотруднику газеты, если он
занял такое важное место, как зам ответ сек, это самоутвердить-
ся. У меня,  учитывая  ядовитый и  довольно нахальный мой  ха-
рактер, этот процесс проходил болезненно. 
Главное  огорчение  для  авторов,  при  вёрстке  номера,  неиз-
бежные «хвосты»  вылезающие  из  их  материалов.  Газета  ведь
напоминает  мозаику,  и  куски  её  приходится  подгонять  по  за-
данному размеру, укорачивая выпирающие части. Едва подняли
из  типографии  свёрстанные  по  моему  макету  так  называемые
загонные  полосы,  как  по  редакции  раздался  рёв  негодующих
сотрудников.      
Поверьте, «хвостов»  было  выставлено может  даже меньше
обычного, ведь я, как новичок, очень старался. Но бывалым зав
отделами было ясно: этого парня сходу надо поставить на место.
И каждый орал, что статья не сокращаема, проще сократить не-
умелого секретариатчика. «Они ещё не знают, с кем связались»,
- мстительно подумал я и всё сократил сам. А дежурный редак-
тор,  посмотрев  сокращения,  затвердил  их,  поставив  свою  под-
пись.  Кто-то  попытался  оспорить «варварскую  рубку  материа-
лов  по  живому»  в  кабинете  главного  редактора,  мол,  на  нашу
голову, вроде, новый Прокруст объявился. Индурский успокоил
жалобщика:
- Стагик, все сокгащения восстановишь в издании собгания
своих сочинений. И подагишь их Пгокгусту Гавгилову.
Затем  в  бой  вступила  артиллерия  главного  калибра:  недо-
вольство  моими  партизанскими  методами  выказал  аксакал  Ве-
чёрки. Увидев, как лихо я расправил-
ся с его статьёй, в комнату дежурной
бригады  явился  автор –  всесильный
член  редколлегии  и  личный  друг
главного  редактора  Илья  Львович
Пудалов. За разъярённым «Пудом» к
нам  явилась  толпа,  ожидающая «из-
биения младенца». 
 
Илья Львович Пудалов.
 
 
436
 
- Почему вы  занимаетесь самоуправством? – грозно вопро-
сил Пуд.
- Потому что вы не чешитесь, а время не ждёт, - ответил я.
Конфликт возник из-за того, что «хвост» из статьи не был во-
время, накануне сокращён. В отделе оправдывались тем, что вече-
ром автора, то есть, Пудалова, в редакции не было, без него трогать
статью самого Пуда никто не посмел, решили, что сам всё сделает,
вопреки правилам, наутро. Кто ж откажет в такой, в общем-то, ма-
лой поблажке столпу «Вечерней Москвы»! Оказывается, нашёлся
такой  смельчак – новенький  секретариатчик  Гаврилов. Он  само-
лично обрезал «хвост».
Восстанавливать  сокращения  было  поздно,  такая  операция
грозила срывом напряжённого графика выпуска газеты – всё это
хорошо  понимал Илья Львович. Поэтому  он  окинул меня  пре-
зрительным, уничтожающим взглядом и сказал:
- Будь моя власть я бы на пушечный выстрел не подпускал к
газете таких, как вы.
- Вот поэтому вам не дают власти, - спокойно отрезал я.
Публика, набившаяся в дежурную комнату, была в восторге.
Потом  мы  с Пудаловым  стали,  если  не  друзьями,  то  добрыми
приятелями. Он был  сильным журналистом, остроумным чело-
веком. Это ему принадлежит стишок-присказка:
Сижу над Вечёркою, 
И глупости подчёркиваю.
У  него  была  уникальная  способность  вылавливать  эти  са-
мые глупости. Подойдёт, бывало, к только что поднятой из цеха
и повешенной на стену полосе, и вдруг ткнёт пальцем в текст и
спросит, ни к кому не обращаясь:
- А эта чепуха зачем?
И  это, всякий раз, какая-нибудь  грамматическая или  смыс-
ловая  чепуха,  которую  следует  исправить.  Допускаю  мысль  о
том, что дядюшке Пуду доставляли удовольствие сии театраль-
ные сцены, а на самом деле, ошибки он обнаруживал заранее, у
себя в отделе, потом шёл в дежурную комнату, дабы  публично
поучить молодёжь.
Но и этому мастеру ловли газетных «блох» не был доступен
контроль за нами, зам ответ секами. Любая благоглупость, впи-
санная невзначай мной или моим коллегой в последнюю мину-
437
 
ту, проходила беспрепятственно к читателям. Одна  такая чепу-
ховина стоила Юре Голому длительной трёпки нервов. Он впи-
сал  на  первую  полосу  заголовок,  который  ему  показался  удач-
ным «Так говорил Пушкин». Но в фамилии нашего гения допу-
стил непростительную описку – ПушКнин. Так и вышло в печа-
ти. Этим ПушкНиным Голого дразнили все, кому не лень. Доб-
родушного  увальня  такая  безобидная  издёвка  доводила  бук-
вально до белого каления. Кстати, оная описка, уверен, была бы
исправлена,  если бы  заголовок прошёл через корректуру преж-
него  состава,  где  царствовали  старые  зубры Большаков и Хен-
кин. 
- Если мне на глаза попадается Александр Сергеевич Пуш-
кин,- поучал корректор Хенкин,- я обязательно хватаюсь за сло-
варь – а так ли звали великого поэта?
Увы, на горе Голого и остальных журналистов великих ста-
риков-буквоедов  сменила новая поросль, не  такая придирчивая
к нашим  текстам. Возглавила  корректуру  энергичная Кира,  ко-
торая следом за карьерным ростом, обаяла новенького зам ответ
сека Юру  Буряка,  стала  его  женой,  и,  соответственно  обрела
фамилию Буряк. Авторитет её со временем так вырос, что впо-
следствии она возглавила Совет ветеранов «Вечерней Москвы».
Но вернёмся к моему самоутверждению в редакции. Рано я
рано  я  успокоился  после  своего  маленького  триумфа.  Вскоре
напоролся  на  другого «столпа»  Вечёрки –  Евгения  Петровича
Мара.  Этот  был  из  неприкасаемых.  Думаю,  таковым  он  стал,
благодаря своей книге для детей «Рассказы о В.И.Ленине». Не-
бесталанные, кстати, рассказики. Например, новелла о том, как
Ильич  чернильницу  съел.  Ленин  в  питерской  тюрьме  Кресты
пользовался  особым  видом  тайнописи,  чернильницу  лепил  из
хлебного мякиша,  а  вместо  симпатических чернил наливал мо-
локо.  Всё  секретное  вписывал  между  строк  обычного  письма.
Адресат  прогревал  послание  над  свечкой  или  проглаживал  го-
рячим утюгом, и «молокопись» проявлялась. Когда же надзира-
тель  заглядывал  в  камеру, Ильич  съедал «чернильницу». Дети-
читатели или слушатели, конечно же, не обращали внимания на
то, что в царских застенках в рацион заключённых входило мо-
локо. 
438
 
 
Евгений Петрович Мар.
 
Так  вот  постоянный  и  неприка-
саемый  автор  и,  опять  же,  личный
друг Индурского написал что-то вро-
де заметок путешественника по При-
балтике, где он отдыхал. Там упоми-
налась  известная  морская  коса,  тя-
нувшаяся от Литвы до Калининград-
ской области. Я бывал на ней, поэто-
му поправил её название, неправиль-
но приведённое в материале Мара. 
На  следующий  день  мне,  не  без
злорадства  сообщили,  что,  обнару-
жив  в  вышедшей  газете  поправку,
Евгений  Петрович  рвал  и  метал,  грозился  сделать  всё,  чтобы
выгнали «этого выскочку». 
Он,  подобно Пудалову,  влетел  в  дежурную  комнату,  где  я
вёл номер.
- Так кто поправил эту злополучную косу? – вскричал он. В
его заметках упоминалась Курская коса, а я поправил на Курш-
скую.
- Это моя правка, - признался я.
Все притихли, ожидая разноса.
- Молодец! –  воскликнул Мар, и  пожал мне  руку. – Вчера
думал,  молодой  человек  напёр.  Поглядел  в  энциклопедию,
именно Куршская.
Чтобы не  создалось мнение, будто  я  в Вечёрке был  самым
грамотным  и  безошибочным  работником,  приведу  только  два
примера  собственной  безалаберности,  невнимательности –  лю-
бые уничижительные эпитеты здесь уместны. 
На  полосе  располагались  два  материальчика  под  общей
рубрикой «Юбиляры».  Одному  хорошему  человеку  исполни-
лось 30, другому  хорошему  человеку – 60  лет. Мне надлежало
вклеить  в  вёрстку  портреты  юбиляров,  что  я  и  сделал.  И  тут
сработало  то  великое  и  страшное  правило «последней  руки» -
зам ответ сека в последнюю минуту никто не контролирует.   
439
 
Номер  вышел. В  редакцию  пришла  коллективная «телега»
(так  называли  жалобы).  В  ней  говорилось,  что  все  женщины
строительного  треста  всегда  любуются  красивым  главным  ин-
женером, а в статье о его 30-летнем юбилее помещена фотогра-
фия старого обрюзгшего человека. Издевательство, да и только!
Требуем наказать виновных!
Виновником, увы, был я, ибо перепутал фото юбиляров ме-
стами. Мне  влепили  выговорешник. Веселиться,  вроде  бы,  не-
чему, однако, я со смехом отмечал, что из второй организации,
где увидели, что  юбилейную заметку об их старом, малосимпа-
тичном  начальнике  сопроводили  фотографией   молодого  кра-
савца,  никакого  сигнала  к  нам  не  поступило. Там  и  сослужив-
цев, и юбиляра подмена фото устроила. 
Второй  промах  обошёлся  без  оргвыводов,  но  стал  для  меня
куда  болезненней. На  опубликованный мой  репортаж  со  съёмоч-
ной площадки пришло большое  гневное письмо. Писал очень из-
вестный оператор, лекции которого об операторском мастерстве я
слушал  во  ВГИКе,  народный  артист  СССР,  лауреат  Сталинских
премий и  т.д. Репортажу оценку он не давал,  возмущение у него
вызвало такой пассаж: «Раздалась команда режиссёра «мотор!», и
кинооператор  приник  глазом  к  объективу  аппарата». Так  как  это
было сказано о нём, то мэтр писал, что если бы на съёмочной пло-
щадке он себе позволил подобное, то его, скорее всего, увезли бы в
сумасшедший дом. «Кинооператор приникает к ГЛАЗКУ киноап-
парата, - писал он, - если же приникать к объективу, то съёмка ста-
нет невозможной…а вашего безграмотного репортёра гоните вон».
К счастью, материал был подписан псевдонимом, и киноклассику
ответили:  автор уволен. А мне Индурский погрозил пальчиком и
молвил «Ай-яй-яй».
Интересно, что Индурский начинал свой путь на редактор-
ский Олимп с курьера. Наверное, есть что-то в этой должности
волшебное, ибо курьеры Вечёрки моей поры становились позже
классными  журналистами,  писателями,  политическими  деяте-
лями.  Скажем,  Наташа  Заболева-Зайцева  возглавила  популяр-
ную  газету «Сударушка», Лёва Новожёнов превратился в юмо-
риста  всесоюзного  размаха,  был  период,  когда  он  не  сходил  с
экранов телевизоров, а Миша Федотов стал министром печати и
информации РФ, затем - советником президента России. К чести 
440
 
всех бывших  вечёрочных  курьеров  они не  скрывают  этот факт
своей  трудовой  биографии.  Более  того,  гордятся «пролетар-
ским» прошлым.
 
Нас подружила Вечёрка
 
В Вечёрке тогда работало немало ярких личностей, среди
однокашников  выделялись  три  репортёра:  Александр  Боло-
тин,  Владимир Назаров, Давид Гай. Сунулся в Интернет. Бо-
лотин  упомянут,  как  автор  одной  книжки,  которую  ни  про-
честь, ни скачать, ни купить невозможно. Разве что в бывшей
Ленинке,  да  у меня   сохранилось  по  экземплярчику. Назаро-
вых  в Интернете  полно,  однако  сведений  о Владимире Мар-
ковиче не нашёл. Оба моих друга давно умерли физически, а
теперь и виртуально. Зато Гай представлен широко, как жур-
налист, писатель, диссидент,  глава газет и журналов за рубе-
жом,  даже  сказано,  что  он «Около 30  лет  был  ведущим  ко-
лумнистом  газеты «Вечер-
няя  Москва».  Ох,  уж  эта
неистребимая  интернетов-
ская (и не только) любовь к
американизмам  и  англи-
цизмам!   Просветился  по
поводу  колумниста –  это
автор,  ведущий  газетную
колонку. 
Попробую,  хоть  чуть-
чуть восполнить этот истори-
ческий дисбаланс, к чему обя-
зывает  долг  дружбы.  Попы-
таюсь  воздать  должное  двум
забытым «колумнистам»  не
только Вечёрки, они вели ко-
лонки   и  в  других  изданиях.
Имена их были на слуху в 80-
е и 90-е годы.
 
Саша Болотин. 
441
 
Саша был вездесущим и, надо сказать, отчаянным репортё-
ром. Он поднимался на  рабочем лифте на  верхний  этаж  строя-
щейся Останкинской телебашни, а дальше и выше карабкался по
лестничкам  монтажников.  Он  умудрился  забраться  в  путепро-
вод, который прокладывали по дну Москвы-реки. Он проникал
туда, где не ступала нога репортёра, ловко обходя запреты и за-
слоны. Однажды  эту  его  особенность –  готовность  выполнить
любое задание – использовали наши шутники. Вечером ему по-
звонили  домой,  и  сообщили,  что  ранним  утром  будут  перево-
зить  на  новое  место  памятник  Фридриху  Энгельсу.  Чуть  свет
Саша  был  у  памятника.  Никакого  движения  не  наблюдается.
Спросить не у кого. Позвонил в 9 утра в редакцию. Ему ответи-
ли: «Перенос  памятника  отменён».  Долго  над  ним  издевались
безжалостные хохмачи. 
В  юности  природная  или  благоприобретённая  смелость  и
склонность  к  романтическим  поступкам  привела  Болотина  на
строительство  космодрома  Байконур.  Правда,  тогда  эта  сверх-
секретная  стройка, по  советской методологии, носила порядко-
вый номер,  а Саша  толковал нам о каком-то Тюратаме. Теперь
всё  разъяснилось  и  встало  на  свои  места.  Космодром  начали
возводить рядом с маленькой казахстанской станцией Тюратам,
а  позже  ему  присвоили  имя  крохотного  населённого  пункта –
Байконур.
Болотин  был «бугром»,  то  есть,  бригадиром  строителей. В
подчинение  ему  достались  в  основном  бывшие  уголовники,
продолжавшие  жить  по  своим  воровским  законам.  Они  рыли
шахты, а вечерами, не имея никаких развлечений – ни предста-
вительниц прекрасного пола, ни спиртного в казахстанской пу-
стыне  не  было –  урки  резались  в  карты.  Однажды  проиграли
самого «бугра». Около полуночи Сашу  сбросили  в шахту. Ему
повезло,  зацепился  за  какой-то  крюк,  и  его  вытащили  прохо-
дившие со смены работяги.
В  годы перестройки он потянулся  за Виталием Коротичем,
возглавившим  официозный «Огонёк»,  и  превратившим  его  в
рупор   демократии  по-горбачёвски.  Коротича  называли  прора-
бом перестройки. Между прочим, тираж журнала при нём взле-
тел в три раза. Александр Юрьевич, пришедши в «Огонёк», ак-
тивно участвовал в укреплении гласности, свободы слова, демо-
442
 
кратии, разоблачения преступлений сталинского режима. У него
были свои счёты с тоталитарным прошлым. Его отец был круп-
ным  чекистом,  их  семья  жила  в  элитном  доме  на  набережной
Москва-реки.  Потом  отец  был  репрессирован.  От  шикарной
квартиры осталась комната в коммуналке. Я там был: чтобы од-
ному из трёх гостей по ней пройти – двум надо сесть на кушет-
ку.
Разумеется, став подручным прораба перестройки, Болотин
не отказался от рискованных репортёрских замыслов. Однажды
он  отправился  вместе  с  группой журналистов,  таких же  сорви-
голова,  в  опасный  рейс  на  вертолёте  в  горную местность Кам-
чатки. В тумане их аппарат задел скалу и рухнул на склоне соп-
ки. Саша рассказывал, что очнулся, видит - рядом лежит знако-
мый фотокор. Окликнул, молчит, тронул за плечо – мёртвый…
Оставшихся  в  живых  спасли.  Врачи  не  нашли  у  Болотина
серьёзных  повреждений,  но  предупредили,  что  весь  организм
при падении подвергся сильной встряске, и это чревато в любой
момент…  Пророчество  сбылось  через  пару  лет,  Саша  умер  в
рассвете творческих сил.
Володя  Назаров  слыл  лёгким  человеком.  Его  знала  вся
Москва,  он  был  в  прия-
тельских  отношениях  со
всей Москвой.  На  своём
журналистском  веку  он
сменил  немало  контор:
«Вечерняя  Москва»,
«Гудок», «Труд», «Изве-
стия», «Неделя», «Ту-
рист», «Советский
экран»…  все  не  упом-
нишь! 
 
Володя Назаров.
 
Работая  в  журнале
«Советский  экран»  он
неустанно передавал мне
приветы  от моих  вгиков-
443
 
ских однокашников, добившихся больших успехов в кинемато-
графе. 
- Александр Митта помнит тебя, - с некоторым удивлени-
ем сообщал он, - а о том, будто он говорил на комсомольском
собрании, что из студентов  растят, словно одинаковые ягод-
ки,  красные  снаружи  и  неизвестно  какие  внутри,  этого  не
помнит.
Среди  близких  знакомцев  Володи  встречались  люди,  ска-
жем так, с сомнительной или подмоченной репутацией. Его это
нисколько не смущало. Он водил дружбу с бывшим директором
института на Украине, который с треском потерял свой пост по-
сле фельетона по поводу его махинаций. Назаров сошёлся с ним,
когда тот, как говорится, отряхнув пёрышки, возглавил москов-
ский  строительный трест. Они оба приезжали ко мне в Любер-
цы. Директор  треста  Каипов  обаятельный  мужик,  говорливый,
сыпал  анекдотами,  принялся  настойчиво  ухаживать  за  моей
сестрой  Верой.  Более  того,  обещал  оказать  ей  протекцию  при
поступлении  в  заочный  Строительный  ВУЗ,  где  у  него  было
«всё схвачено».
Мы  поверили  в  это,  тем  более,  что  Верочке,  окончившей
Сыктывкарское  строительное  училище,  полагалось  льготное
поступление,  состоявшее  из  простого  собеседования.  На  деле
его  посулы  оказались  полным  блефом.  Веру,  вместе  с  другой
девушкой пригласил на беседу  какой-то преподаватель из при-
ёмной комиссии, и завершил разговор похоронной фразой:
- Не огорчайтесь, девочки, приходите на будущий год.
Верочка  говорила,  что  они  обе почувствовали:  этот мужик
явно намекал, что ждёт «на лапу», а не получив мзды, уверенно
провалил  абитуриентов.  Эту  их  догадку  потом  подтверждали
другие поступавшие  в  тот институт. Но  старый  ловелас не  по-
нял, на кого напоролся, Вера, не задумываясь, отвесила оплеуху,
когда,  он  попытался  зайти  дальше  дозволенного.  Она  всегда
придерживалась строгих моральных правил. 
При всей лёгкости характера Володя умел жить. Тот дирек-
тор строительного треста, уговорил его строить дачу, и снабдил
материалами по бросовым ценам. Назаров во всю размахнулся,
запланировав трёхэтажную дачу.
- Объясни, - допытывался я, - для чего тебе три этажа? 
444
 
Сказать,  что  у  благодетеля  там же  возводится  трёхэтажка,
он не мог, не  хотел,  чтоб  его  заподозрили  в подражании  силь-
ным да богатым, поэтому отвечал:
- Считай: на первом мы со Светкой (женой), на втором сын
Максим  со своим  семейством, на третьем ты и прочие гости…
Весёлый  был  человек,  Володя  Назаров.  Спустя  некоторое
время, он поостыл, а может средств не хватило, дачу ограничил
двумя этажами.
- Где же теперь поселишь меня и прочих гостей? – подначи-
вал я его.
- Приезжай. Не боись – места хватит, - смеялся он.
Кстати,  по  жилищному  вопросу  наши  интересы  уже  од-
нажды пересеклись. Как и предрекал Юра Голый, ещё не ис-
текли три года моей работы в Вечёрке, как Сименон Давыдо-
вич  вручил  мне  постановление Моссовета,  за  подписью  его
председателя,  товарища Промыслова,  о  том,  что «В  порядке
исключения прописать  тов.Гаврилова Марка Ивановича в  го-
роде Москве по представлении ему жилплощади». Индурский
добавил,  что  после  того,  как  я  посмотрю  двухкомнатную
квартиру в Марьиной роще, выделенную мне тоже «в порядке
исключение»,  и  соглашусь  её  занять  с  семьёй,  могу  считать
себя  полноценным москвичом. Однако  в  это  время  возникли
сложности между мной и моей Аришей, семья временно рас-
палась,  о  чём  я  честно  признался Сименону,  отказавшись  от
квартиры. Он, сам когда-то прошедший через подобную ситу-
ацию,  с пониманием отнёсся к моему  заявлению. А квартира
в Марьиной роще, рядом с Театром Советской Армии, доста-
лась  Володе  Назарову,  снимавшему  комнату  возле  станции
«Новая» Рязанской железной дороги. Он был на очереди нуж-
дающихся в улучшении жилищных условий.
Во всех изданиях, где довелось трудиться Володе, он был на
первых ролях: лучший репортёр, лучший очеркист, лучший  эс-
сеист, лучший интервьюер. Характерны были для него не только
любовь к людям и отзывчивость, он всегда буквально тащил за
собой друзей-приятелей. Даже я, неохотно писавший для других
изданий, сподобился печатать свои материалы в  газетах и жур-
налах,  где  служил Назаров. В «Гудке», например,  он поместил
мой рассказик – подарок к дню рождения сына Антона. 
445
 
Одним из первых он рванул в Чернобыль, когда там слу-
чилась беда. Легко сблизился с ликвидаторами аварии, и уго-
ворил  их  на  рискованную  операцию. Они  на  бронетранспор-
тёре подвезли  его  поближе  к  аварийному полуразрушенному
четвёртому  энергоблоку. Назаров  любил  сопровождать мате-
риалы  собственными фотографиями, решил и на  этот раз по-
снимать. Проявленная плёнка оказалась  засвеченной. Рентге-
ны,  которые  он  нахватал  в  этой  сумасбродной  поездке  к  ра-
диоактивным Чернобыльским руинам, в конечном счёте, све-
ли его в могилу.
Так  что,  можно  с  полным  правом  сказать:  Александр
Юрьевич Болотин и Владимир Маркович Назаров погибли на
боевом журналистском посту. Их любимые и любящие жёны
– Надя Болотина и Света Назарова последовали за ними всего
через несколько месяцев.
Наконец, ещё один из лучших, на мой взгляд, репортёров
- Давид Гай, ведущий колумнист «Вечерней Москвы», как его
определяет Википедия. Правда, я не помню, чтобы он вёл ка-
кую-то особую  колонку  в  газете. Но материалы писал  яркие,
неожиданные,  умел  найти  интересные  темы.  Он  прославлял
создателя  вертолёта МИ,  выкапывал  неизвестные  подробно-
сти  биографии  изученного  вдоль  и  поперёк
Ф.М.Достоевского.  Когда  он  отправился  во Францию  на  по-
иски документов и фактов любовной связи гения мировой ли-
тературы  с  народницей,  над  Давидом  посмеивались.  А  он,
спустя годы издал роман «До свидания, друг вечный» о слож-
ных  взаимоотношениях   Аполлинарии  Сусловой  и  Федора
Михайловича,  который увидел  в шестидесятнице проявление
бесовщины.
Гай, как никто другой из трёх знакомых моих репортёров,
сумел облечь свои впечатления, почерпнутые в репортёрских
командировках, встречах с героями статей и очерков, в книги.
Побывал в Кабуле во время афганской войны – книга. Коман-
дировали его в Спитак, разрушенный землетрясением – книга.
Встречи  с Михаилом Милем  тоже  превратились  в  книгу.  Я,
честно говоря, испытываю белую зависть к подобной способ-
ности, каковая у меня полностью отсутствует. 
446
 
 
Давид Гай.
 
Просматривая  многочислен-
ные  сведения  о Давиде Иосифо-
виче,  я  обнаружил,  что  наши
судьбы,  как  бы  пересекались,
хотя и незримо, не фиксировано.
Он  родился  в  Подмосковье,  в
городе  Раменское  в 1941  году.
Меня  туда  привезли  родители  в
1943 году. Возможно, он возился
в  песочнице,  когда  я  проходил
мимо, направляясь в первый раз,
в  первый  класс.  Самое  интерес-
ное совпадение произошло, судя по всему, 6 марта 1953 года. 
В этот день и в моём 10-м классе Калининградской шко-
лы,  и  во 2-м  классе  Раменской  школы  произошли  похожие
события,  связанные  со  смертью  вождя  всех  народов Иосифа
Виссарионовича Сталина. Я (о чём уже рассказывал) высказал
сомнение  в правильности  ареста  врачей-убийц,  которые мог-
ли спасти товарища Сталина. Это вызвало ужас одноклассни-
ков, и чуть было не привело к исключению меня из школы и
комсомола. В  Раменском,  где  учился Давид,  в  тот же  злопо-
лучный день, его однокашник выкрикнул ему в лицо:
- Это вы, жиды, убили Сталина!
Давид, мирный застенчивый мальчик, как он сам себя ха-
рактеризует,  в  ответ  бросил  в  него  чернильницу-
непроливашку, за что был исключён из школы на два дня. Так
как мама его была завучем, хотя и в другой школе, она сумела
восстановить сына.
В  третий  раз  наши  судьбы,  уже  напрямую,  сошлись  в
«Вечерней  Москве».  Давида,  видимо,  угнетало  чувство
ущербности,  он,  как  бы  это  аккуратнее  выразиться,  чувство-
вал себя неуютно в оболочке еврея. И вот однажды мы, по его
просьбе, собрались в редакции, чтобы решить небывалый во-
прос: можно ли Давиду Иосифовичу превратить свой псевдо-
ним Гай в официальную фамилию. Я спросил его: 
447
 
- Давид, у  тебя  ведь потрясающая для журналиста фами-
лия – Гольдфедер, в переводе - «Золотое перо». Зачем менять
на какую-то кличку?
- Не хочу, чтобы сына из-за фамилии обзывали, как и ме-
ня в своё время, жидом, - ответил он.
Интернет эту подробность по смене фамилии  замалчива-
ет,  хотя  теперь,  особенно  после  эмиграции  Гая  в 1993  году,
камуфлировать  свою  национальность  у  него,  вроде  бы,  нет
причин.  Тем  более,  что  он  давным-давно  живёт  в  США,  и,
судя по  всему, вполне доволен  своей  выдуманной фамилией,
к псевдонимам не прибегает.
Должен  сказать,  что  в  Вечёрке  частенько  использовали
псевдонимы, в основном из-за не писанного правила: в одном
номере фамилии авторов не должны повторяться. Но особен-
но  строго  следили  за  еврейскими фамилиями. Учитывая,  что
наш редактор принадлежит к этой национальности, дежурные
редактора и  зам ответ секи не допускали превалирования  ав-
торов  несчастного  семитского  происхождения.  Однако,  про-
исходили из-за  этого  анекдоты. Я  вёл номер  с  зам редактора
М.М.Козыревым. Получаю  в цехе, у  верстального  стола, 4-ю
полосу с его замечанием. 
Представьте:  материалы  на  полосе  выставлены  не  ком-
пактно,  некоторые,  в  виде «хвостов»,  оказались  за  обрезом
полосы. Надо  сокращать, наводить порядок, чтобы  всё  самое
необходимое втиснуть в газетный лист. Рядом с одной фами-
лией,  выпавшей  в «хвост», Козырев  написал – «М.И.,Нельзя
ли фамилию поприличнее?» А уж  она, действительно, прямо
из еврейского анекдота – то ли Рабинович, то ли Абрамович.
Решил уточнить сей скользкий вопрос. Звоню: 
- Михал Мартемьныч, а что делать с этим Рабиновичем?
- Что, вас учить надо? Дайте какой-нибудь псевдоним.
- Михал Мартемьяныч, под псевдонимами бывают авторы
статей и  книг,  разведчики. Но  я не  слышал,  чтобы под псев-
донимами  хоронили  покойников. Фамилия  выпала  из  объяв-
ления о смерти.
Он очень смеялся над своей промашкой.
Но однажды болезненная юдофобия крепко подвела и Ко-
зырева,  и  редакцию. Номер,  как  назло,  оказался  перенаселён 
448
 
статьями и заметками с нежелательными фамилиями. Михаил
Мартемьянович,  ничтоже  сумняшеся,  расправился  с  ними.
Как вдруг Индурский получает личное письмо от автора ста-
тьи,  опубликованной  в «Вечерней  Москве»,  но  не  под  его
подлинной фамилией,  а  подписанной Ивановым. Оскорблён-
ный  автор,  вероятно,  понял  причину  появления  безликого
псевдонима,  и  писал,  что  его  фамилия  устраивала,  когда  он
проводил коллективизацию, когда он от начала до победного
завершения  сражался  на  фронтах  Великой  Отечественной
войны.  Кровь  проливать  под  своей  фамилией,  стало  быть,
можно,  а  выступать  в  Вечёрке –  зазорно.  Семён  Давыдович
ездил  к  автору  домой  и  принёс  личные  извинения  за  такую
«досадную  техническую  ошибку». Уж  как  два  еврея  утрясли
этот национальный конфликт, история умалчивает.
Вспоминается,  как  меня  поучал Давид  Гай,  когда  я  под-
писал одну заметочку Г.Марков.
- Чудак,- говорил он,- Такая публикация делает журнали-
ста знаменитым, твоя фамилия была бы на слуху.
Заметулька  была  посвящена  тому,  как  лев,  воспитывав-
шийся в знаменитом семействе Берберовых, напал на юношу,
и был застрелен милиционером. Вечёрка была первой газетой,
сообщившей  об  этом  кровавом  инциденте  во  дворе  москов-
ской школы, и единственной, которая воздавала должное му-
жеству  и  находчивости  милиционера,  спасшего  из  лап  зверя
молодого  человека.  Остальная  пресса,  чуть  позже,  обруши-
лась  на  него  всей  мощью,  мол,  убил  уникального,  ручного,
домашнего  льва,  который  хотел  лишь  поиграть  с  прохожим
пареньком. 
Тут, наверное, необходимо пояснить, что это  за  зверь та-
кой.  В  Баку  семья  Берберовых  вырастила  у  себя  дома  из
больного львёнка могучего царя зверей, по праву получивше-
го  имя  Кинг.  Он  стал  домашним  животным,  играл  с  детьми
Берберовых.  Сам  первый  секретарь  ЦК  компартии  Азербай-
джана  Гейдар Алиев  распорядился  зачислить Кинга  на  госу-
дарственное  довольствие.  Его  фотографировали,  снимали  в
кино. Он  стал  героем  комедии Эльдара  Рязанова «Невероят-
ные  приключения  итальянцев  в  России».  Для  досъемок  его
привезли  в Москву,  и  поселили  в  пустующую  летом школу, 
449
 
около «Мосфильма».  Мимо  прогуливалась  парочка.  Парень
полез в школьный сад, по разным версиям, то ли за собачкой,
которая от них убежала, то ли для того, чтобы нарвать цветов.
Как вдруг из-за кустов появился Кинг, свалил молодого чело-
века  с  ног  и  принялся «играть»  с  ним,  да  так,  что  полилась
кровь.  Девушка  подняла  крик.  Прибежал  милиционер  и  за-
стрелил  льва.  Это  и  был  Александр  Гуров,  лейтенант,  слу-
живший  в  находившемся  рядом  со школой  отделении  мили-
ции наставником по стрельбе.
На  него,  спасшего  человека  от  терзавшего  хищника,
накинулись  газетчики,  журналисты  радио  и  телевидения.
«Убийцу замечательного льва, который мог стать связующим
звеном между людьми и  зверьми» клеймила вся так называе-
мая прогрессивная общественность. Особенно неистовствова-
ли  прекрасный  детский  писатель  Юрий  Яковлев  и  замеча-
тельный кукольник Сергей Образцов. 
Яковлев  не  поленился  приехать  в  редакцию  Вечёрки  и
требовал у Шевцова «выгнать поганой метлой этого Маркова,
изобразившего  убийцу  Кинга  героем-спасителем».  Сей  де-
марш происходил в моём присутствии.
 Старый  лис  Всеволод  Васильевич  Шевцов,  как  он  это
умел  в  совершенстве,  успокаивал  разбушевавшегося  писате-
ля. Более того, он его заверил:
-  Поверьте,  ни  строки  за  подписью  этого  Маркова  в
нашей газете не появится. За этим проследит, вот, познакомь-
тесь, мой заместитель – Марк Гаврилов.
   Пришлось  покивать  головой  и  пожать  руку  поборнику
единения  человечества  и  мира  животных.  Когда  он  ушёл,
Шевцов, усмехаясь, попросил:
-  Ты  уж  не  подведи  меня,  подписывайся  каким-нибудь
другим псевдонимом. У тебя ведь уже были неприятности по
поводу этого, будь он неладен, Маркова…
Да,  да,  совсем  забыл,  Семёну  Давыдовичу  звонили  из
Союза Советских писателей, сам первый секретарь правления
Георгий  Мокеевич  Марков  сподобился.  Он  просил,  чтобы 
журналист, выступающий в газете, как  Г.Марков, если это не
подлинная его фамилия, подписывался как-то иначе. 
450
 
- А то надо мной смеются, мол, как это Марков успевает и
романы писать, и союзом писателей руководить, и заседать в
Верховном Совете, да ещё в Вечёрке печатает  заметочки про
умную ворону и грибы-великаны.
Пришлось отказаться от привычного псевдонима. 
А  лейтенанта  Гурова  милицейское  начальство  не  дало  в
обиду, не поддалось давлению общественности. С  годами  он
дослужился до генеральского чина. Вместе с острейшим жур-
налистом Юрием Щекочихиным он впервые поднял вопрос об
организованной  преступности  в  стране. Ранее  считалось,  что
её просто не существует в СССР. Что это не так было заявле-
но в их совместных статьях «Лев готовится к прыжку» и «Лев
прыгнул». Речь там, разумеется, шла не об убитом Кинге, а о
советской мафии, опирающейся на коррупционеров в высших
эшелонах власти.
Много лет спустя я позвонил Гурову, чтобы взять интер-
вью о том, как идёт борьба с мафией. Я  знал, он недолюбли-
вает журналистов и весьма неохотно идёт на контакт с ними.
Поэтому сказал:
- Александр Иванович, помните, как вы спасли человека,
застрелив льва? А я об этом написал в «Вечерней Москве»…
- Как же, как же,- обрадовался он,- вы единственный, кто
написал об этой истории правду, и поддержал меня. Конечно
же, до сих пор помню вашу фамилию – Марков.
Ах, как прав был Давид Гай, что такие заметки надо под-
писывать  своей  настоящей  фамилией!  Пришлось  объяснить
генералу милиции его заблуждение. 
Любопытная  подробность:  того  парня,  которого  изранил
лев и спас Гуров, звали Валентин Марков. 
А  доброхоты  Яковлев  и  Образцов  помогли  Берберовым
продолжить  их  опасный  эксперимент,  они  купили  для  них
львёнка,  который  превратился  в  Кинга-2.  Его  сняли  в  филь-
мах»  Лев  ушёл  из  дома»  и «У  меня  есть  лев»  по  сценариям
всё  того же Юрия Яковлева. Режиссёром последней  картины
был  мой  однокашник  Константин  Бромберг. Он  резко  осуж-
дал  меня  за  ту  заметочку  в  Вечёрке,  хотя  сам  пострадал  от
льва-актёра  во  время  съёмок. Тот  не  хотел  прыгать  в  холод-
451
 
ную воду, режиссёр попытался подтолкнуть его и зверь силь-
но куснул его. 
Вторичное  водворение  в  семью  Берберовых  царя  зверей
окончилось  трагично.  Кинг-2  по  непонятным  причинам  рас-
терзал  старшего  сына  Рому,  а  затем  набросился  на  хозяйку,
нанеся ей серьёзные травмы. Как и в первом случае, зверь по-
гиб  от  милицейской  пули,  заодно  наряд  милиции  вынужден
был пристрелить и взбесившуюся пуму, которая тоже обитала
в этом доме, превращённом в настоящий зверинец.
 
Как спасали Юру Голого
 
Однако, вернёмся к моим коллегам в редакции. 
Поговорив  о  Гае,  отдав  должное  Болотину  и  Назарову,
обязан  дополнить  список  закадычных  друзей,  и,  извините,
собутыльников  ещё  одной  колоритной фигурой. Причём,  раз
уж  затеял  мемориальный  разговор  о  близких  мне  людях,  с
которыми подружила «Вечерняя Москва», не могу не вспом-
нить, как уходил из жизни Юрий Иванович Голый. 
Очень сроднились наши семьи  за время тяжёлой болезни
и угасания моего друга. Собственно  говоря, сближение нача-
лось ещё во времена совместной службы в милицейской газе-
те «На страже», но ускорилось, когда жилища наши оказались
в  непосредственной  близости.  Мне  дали  квартиру  в  новом
микрорайоне  Давыдково,  на  Славянском  бульваре,  напротив
съезда  с Минского шоссе  на  Рублёвку. А  семья Голых  посе-
лилась неподалеку от  станции метро «Молодёжная». Первый
этаж  нашего  дома,  протянувшегося  вдоль  бульвара,  занимал
прекрасный гастроном, с входящим тогда в моду  самообслу-
живанием. В  выходные дни Юра наладился именно  здесь  за-
купать  продукты. Для  этого  он  таскал  громадную  сумку,  ка-
ковая  напоминала «допровскую  корзину».  Для  своего,  срав-
нительно, небольшого семейства – он, жена, дочь-малолетка –
Юра набирал неимоверное количество съестного. Разумеется,
учитывалось, что в его доме был постоянный «день открытых
дверей». Регулярно наведывались к ним и мы с Аришей и от-
роком Антошей. Впрочем, то были взаимные визиты. 
452
 
Обход гастронома Юра, вместе со мной, начинал с «засе-
дания» в уютном угловом кафе, примыкающим к магазину.
- Рюмка  водки не помешает доброму делу,-  вещал  тоном
наставника Юрий Иваныч, а в конце закупок говорил,- Рюмка
водки венчает доброе дело.
И мы вновь заходили в кафе. 
 
 
 
Вечёрка  отдыхает  на  берегу  Пестовского  водохранилища.
В атаке три Юрия (слева направо)-Буряк, Голый, Варламов.
 
Помнится,  в  гостях у Голого  я познакомился  с  его прияте-
лем,  кагебешником. Когда  подпили  и  развязались  языки,  спро-
сил у него: действительно ли за антисоветскую болтовню могут
упрятать в психушку? Он ответил вопросом:
- А ты, что, считаешь, что человек в здравом уме может вы-
ступать против советской власти?
Честное слово, я тогда подумал: «Есть сермяжная правда в
словах чекиста. Действительно, в нашей стране антисоветчиком
может стать разве что псих ненормальный». 
 
453
 
 
 
Юра Голый и Кира Буряк.
 
По жизнелюбию мне не с кем сравнить Юру Голого. Расска-
зывать этому человеку анекдоты или смешные случаи было для
меня  одно  удовольствие.  Он  с  таким  аппетитом  хохотал,  так
тряслось  его чревоугодное пузо, что  все  вокруг  заражались  ве-
сельем этого настоящего Гаргантюа. Я бы сказал, что его гоме-
рический хохот начинался не со  звуков  голоса, а с беззвучного
гомерического трясения чресел. 
Помнится, я в кругу вечёрочников поведал о том, как в мет-
ро,  при  резком  торможении  поезда  невольно  облокотился  на
сидящего рядом соседа, прыщеватого парня. Он тотчас вскочил,
и дёргаясь, словно паралитик, заверещал:
- Не прикасайтесь ко мне вашим развратным телом! 
Голый энергично тряс животом. Потом довольно часто про-
сил меня:
- Покажи того, неприкасаемого… прикоснись к нему своим
развратным телом…
Я вновь и вновь повторял забавную сценку, подражая голо-
сом и  телодвижениями  тому психопату. Конечно же,  все  смея-
лись,  но  в  основном,  по-моему,  не  над  забавным  рассказом,  а 
454
 
глядя  на  то,  как  трясётся  пузо  аппетитно  хохочущего Юрия
Ивановича. 
Он  был  всеобщим  любимцем,  очень  хорошим  журнали-
стом,  и  просто  добрейшей  души  человеком. Недаром  его  из-
брали председателем месткома Вечёрки. Он тоже, между про-
чим, как Назаров, Болотин и я, получил от редакции на семью
отдельную  квартиру.  Возле  Преображенского  кладбища.
Помню,  как  мы  втроём  обмывали  в  редакции  это  событие,
нам ведь в ту пору лишь бы повод был, чтобы взяться за ста-
кан.  Трое –  это  Голый,  предместкома,  Сидоров,  секретарь
парторганизации  газеты  и  постоянный  их  собутыльник –  я.
После главного тоста «за крышу над головой», спросил Сидо-
рова:
- Николай Александрович! Как же это получается: ты жи-
вёшь  на  окраине,  я живу  на  окраине, Юрия Иваныча  теперь
тоже  на  московской  окраине  поселили.  А,  в  центре,  между
прочим, живут Семён Индурский, Илья Пудалов и иже  с ни-
ми. Почему? 
Колюшка Сидоров, большой тяжёлый мужик, потерявший
во время войны ногу, пояснил:
-  Ты  не  понимаешь  глубинной  стратегии  партии.  Нас,
верных  солдат  партии,  расселяют  по  окраинам,  чтобы  в  час
«Пик» по сигналу мы ринулись в центр, и – на фонари, на фо-
нари!
Колюшка  был  скрытый  ярый  антисемит. Обо мне  он  так
говорил: «Тебе хоть и подпортили кровь евреи, но пьёшь ты,
как истинно русский». Когда меня принимали в партию, он и
на  собрании, и на парткомиссии  в  райкоме партии, подавляя
смешок, требовал:
- Пусть Гаврилов  расскажет,  чем  он  занимался  в  зоопар-
ке!
Колюшка  высмотрел  в  автобиографии,  что  я  работал  в
Калининградском зоопарке экскурсоводом. Верхом юмора он
считал собственное умозаключение: «Нечего от коммунистов
скрывать, что в  зоопарке он  слону яйца качал». Га-га-га! Не-
вероятно смешно!
Между тем, я позже узнал: героический Колюшка потерял
ногу, действительно, во время Великой Отечественной войны, 
455
 
да  только  не  в  бою,  а  попав  по  пьянке  под  трамвай.  Это  я
припомнил  в  отместку  ему  за «слона» и испорченную  еврея-
ми кровь. Впрочем, может,  это был навет на Колюшку, мы в
ту пору увлекались дегероизацией прошлого.
При  всём  жизнелюбии,  широком  хлебосольстве  и  при-
страстии к выпивке и закускам, Юра Голый, получив от роди-
телей крупные габариты, не унаследовал их могучие организ-
мы (мать  его  тоже  отличалась  большим  ростом  и  отменным
здоровьем).  Он  частенько  попадал  в  больницу  с  расстрой-
ствами желудка. В 1970-м  году  он  туда  угодил  по  нелепому
совпадению.  Ему  стало  плохо,  вызвали  скорую  помощь.
Обычно  его  клали  в 3-й «горкомовский»  корпус  Боткинской
больницы.  Врач «скорой»,  заполняя  документацию,  заметил,
мол, чувствуется общее  ослабление организма.
-  Вам  отдохнуть  нужно,  товарищ  журналист, -  сказал
врач.
- Вряд ли мне дадут второй отпуск, - усмехнулся Голый, -
я только что вернулся из отпуска.
- А где отдыхали? 
- В Одессе.
- Где, где? – встревожился врач.
И отправили Юрия Ивановича с его желудочными недомо-
ганиями,  вместо  привилегированного  корпуса  Боткинской,  в
печально  знаменитую  инфекционную  больницу  на  Соколиной
горе. Дело в том, что накануне в Одессе выявили больного,  за-
разившегося  в  Индии  холерой.  Потом  там  госпитализировали
еще нескольких людей, подхвативших от него страшную заразу.
Вот  почему  Юрий  Иванович,  отдохнувший  на  свою  беду  в
Одессе, был помещён в так называемый холерный блок.
Я навещал его в той больнице. Стояло жаркое лето. Пала-
та находилась на первом этаже, он легко перелезал через под-
оконник  и  оказывался  в  парке,  где  мы  дружно «нарушали
строгий  больничный  режим».  Голый,  помнится,  жаловался,
что  спать не даёт сосед по палате, большой любитель чаепи-
тия, исключительно с кусковым сахаром. Ему жена поставля-
ет  этот  кусковой  сахар,  а  он  посреди  ночи  начинает  колоть
его  своим  костылём,  потому  что  инвалид.  Грохот  такой,  что
мёртвые поднимутся. 
456
 
Юра, как правило, никогда не вылёживал в больнице по-
ложенный срок. Тогда ведь как было: с чем бы ты ни оказался
на  лечебной  койке,  изволь  отлежать  ровно  три  недели, 21
день.  Ему  быстро  надоедало,  и  он  сбегал  от  эскулапов.  На
этот раз ему особенно не повезло, мало  того, что угодил под
антихолерную  акцию,  госпитализация  эта  произошла  нака-
нуне его дня рождения.
По такому торжественному поводу юрины друзья  собра-
лись  у него на  даче. Естественно,  были  там и мы  с Аришей.
Едва  подняли  тост  за  отсутствующего  новорождённого,  как
его супруга Лариса, вскрикнула:
- Боже, Юра!
Возле дачи остановилось такси, а из него вылез собствен-
ной  персоной  именинник,  в  больничной  полосатой  пижаме,
шлёпанцах на босу ногу.
-  Лара, -  сказал  он  будничным  тоном,  будто  только  что
сидел вместе с нами и на минуточку отошёл, - Лара,  заплати
шефу, у меня денег нет.
В  те  времена  ведь  не  существовало  мобильников.  Да  и
звонить  из  холерного  блока  не  было  никакой  возможности.
Юра просто был уверен, что жена соберёт близких, чтобы от-
метить  день  рождения  любимого  супруга,  и  не  ошибся.  Из
инфекционной  больницы,  минуя  карантинный  кордон,  он
сбежал, в чём был одет в ту минуту. То было выдающееся,  но
не  единственное  дезертирство  болящего  из  рядов  пациентов,
что впоследствии ему припомнилось. Увы, хвори всё больше
и дольше стали его донимать. Врачи никак не могли выявить
природу его недомоганий. Наконец, проведя серьёзное обсле-
дование,  сошлись  на  консилиуме  на  страшном  диагнозе,  ко-
торый сообщили только жене, а она, рыдая, рассказала самым
близким друзьям. 
Было рекомендовано больному не сообщать об  этом диа-
гнозе,  ибо  тогда  небезосновательно  считалось,  что  такая
правда может подкосить человека, и он не сможет бороться с
болезнью. Трудно сказать, верна ли была такая теория, но да-
же в нынешнее время, узнав о своей обречённости, некоторые
решаются на  самоубийство. А Юра Голый был приговорён  к 
457
 
летальному  исходу:  у  него  был  выявлен  рак  желудка  в  по-
следней, неоперабельной степени. 
 
Анатолий Руссовский.
 
Я  и  друг Юры,  Толя  Руссов-
ский -  вечёрочный  фельетонист,
муж  Дарьи  Пешковой,  внучки
Максима  Горького -  человек  с
большими  связями,  поехали  на
Каширку,  в  онкологический
центр,  или  как  его  называли  по
фамилии  главного  онколога  стра-
ны Блохинвальд. Нас приняли два
молодых  руководителя  какого-то
малодоступного  для  простых
смертных  экспериментального
отделения.  Посмотрели  анализы  и  однозначно  определили:
жить вашему товарищу осталось немного. И предложили: мы
готовы положить его к себе, но без каких-либо особых обяза-
тельств.   
Потолковали мы  с Руссовским между  собой, и пришли  к
печальному  выводу: Юру  здесь  спасать  не  станут,  ибо  это,
увы,  уже  невозможно,  он  им  нужен,  как  подопытное живот-
ное, будут на нём изучать развитие болезни, экспериментиро-
вать. 
Хватались все мы за самые разные варианты, обращались
к  неким непризнанным врачевателям, из числа  тех, которых
громили в официальной прессе, как шарлатанов. Везде попа-
дали в тупик, нам говорили: слишком поздно спохватились…
Не помню точно откуда, от кого возникла фамилия Троицкой.
Возможно,  из  разгромной  статьи  в  газете «Правда»,  где  она
была названа в числе тех, кто ложно утверждает, будто нашёл
панацею  от  рака.  Кажется,  вечёрочный  специалист  по  меди-
цине  Багреева  подсказала  адрес   вдовы  выдающегося  и  не-
признанного  онколога,  охаянного  в  той же  правдинской  ста-
тье, Анатолия Трофимовича Качугина. Белла Яковлевна, сама
врач, была лишена права заниматься разработками покойного 
458
 
мужа,  ей  было  запрещено  использовать  по  вердикту  Мин-
здрава «шарлатанскую  методику  Качугина».  Вдова  сказала,
что  в  мире  есть  только  один  человек,  который,  возможно,
окажет  помощь  в  нашей  ситуации –  Александра  Сергеевна
Троицкая, которая живёт в Калуге.
Смертельный недуг нашего друга стремительно развивал-
ся. Юра очень ослабел, на работу, а он заведовал отделом ин-
формации, его возила редакционная машина. Три раза в неде-
лю,  потом –  два  раза,  один  раз,  и,  наконец,  он  уже  не  смог
покидать  постель.  Я  бывал  у  него  дома  каждый  день,  он
встречал меня горькой усмешкой:
- Ну, что скажешь, безбородый обманщик?
И  я  врал  ему  о  каких-то  снадобьях,  которые  вот-вот  до-
станут, о том, что его «полипоз желудка» лечится длительно,
и  надо  набраться  терпения  и  мужества. Он  слушал  моё  вра-
ньё,  грустно кивал в  знак согласия, и по-моему понимал, что
скрывается за дымовой завесой, напускаемой мной. Понимал,
но всё же надеялся на какой-то положительный исход. 
Не  получив  никакой  надежды  у  официальной медицины,
включая «Блохинвальд», мы  ухватились  за последний, почти
нереальный шанс, подсказанный Беллой Яковлевной Качуги-
ной. Сели  в машину Руссовского –  он  за  рулём – и  отправи-
лись в Калугу.
Перед  встречей  с Троицкой мы  знали,  что  ей,  кандидату
медицинских  наук  запрещено  лечить  людей,  и  тем  не менее,
она продолжает бороться, на свой риск и страх, с их онколо-
гическими заболеваниями. 
Александра  Сергеевна  оказалась  пожилой  женщиной  с
глазами, располагающими к доверию.
Она жила  и  работала  в  небольшой  квартире,  тут же  рас-
полагалась  её «лаборатория»,  вид  которой  поразил  нас.  На
кухоньке в ряд выстроились газовые плиты, а на них громоз-
дились  огромные  кастрюли, по  краям  которых были навеше-
ны  десятки  пробирок,  опущенных  в  горячую  воду.  В  таких
условиях  готовилась  загадочная целебная  аутовакцина. В  ку-
хоньке  были  девчонки –  ученицы  и  помощницы  Троицкой,
колдовавшие вокруг кастрюль.   
459
 
 
Александра
Сергеевна
Троицкая.
 
Она  схо-
ду  посмотре-
ла  анализы  и
сказала:
-  У  ваше-
го  товарища
рак  в  по-
следней  сте-
пени.  Там
уже  лечить
нечего.  Я  не
фокусник  и
не колдунья, но единственно, что можно сделать – облегчить
его страдания. У него не будет болей, - и добавила, - Конечно,
бывают  чудеса,  но  в  вашем  случае  надеяться,  вряд  ли,  мож-
но…
Руссовский,  большой  мастак  по  части  взяток (сколько  раз
откупался от гаишников!), попытался «отблагодарить за врачеб-
ные услуги». Но Троицкая прервала его:
- Вот  ваша  задача. Вы  будете  привозить  свежую  кровь  ва-
шего друга, а я буду готовить на её основе аутовакцину для инъ-
екций. Придётся это делать до самого конца. Денег мне не надо.
Хотите помочь? Привезите как можно больше пробирок, с этим
в Калуге трудности.
История этой удивительной женщины вкратце такова.
Троицкая,  посмевшая  нащупать  путь  к  борьбе  с  раком  и
изобрести аутовакцину, спасавшую онкобольных, по сути дела,
восстала  против  всемогущего  Н.Н.Блохина,  главного  онколога
страны, да ещё и президента АМН СССР. Николай Николаевич
считал,  что  рак  поддаётся  только  хирургическому  ножу. Всех,
не согласных с ним, объявлял шарлатанами, что равнялось вол-
чьему билету. Но Троицкая  реально  спасала  людей, и под дав-
лением многочисленных свидетельств, Блохин приехал в Калу-
460
 
гу. Ознакомился с методологией не  знахарки, а кандидата мед-
наук, и предложил: «Я помогу вам, если автором открытия буду
я, вы – соавтором».
Троицкая показала ему на дверь. Безусловно, дерзкая калу-
жанка была бы раздавлена, как был раздавлен Качугин, но, как
бывает, несчастье одного принесло удачу другому. Партийному
функционеру  высокого  ранга,  члену  ЦК  КПСС  Романову  в
Кремлёвской  больнице  поставили  диагноз «рак  челюсти»  и
назначили операцию, которая, даже в случае успеха, привела бы
к изменениям  в лице и полной инвалидности. Иными  словами,
он стал бы уродом, выброшенным на обочину жизни. 
В Кремлёвке шепнули, мол, в Калуге есть врач, которая мо-
жет  ему  помочь.  За месяц  аутовакцина Троицкой  избавила Ро-
манова от страшного недуга. Об этом чуде стало известно пред-
седателю Совета министров СССР А.Н.Косыгину. Так у калуж-
ской целительницы появились могущественные защитники. Под
их  давлением министр  здравоохранения СССР  Б.В.Петровский
разрешил  невиданное:   грандиозный  эксперимент  по  клиниче-
скому исследованию аутовакцины. Троицкой разрешили лечить
одновременно несколько сотен больных, живущих во всех кон-
цах страны. Анонимно. Ей поставляли кровь онкобольных, она
готовила  свой  препарат,  который  адресно  отправлялся  неиз-
вестным ей пациентам. 
Результат оказался ошеломляющим: восемьдесят с лишним
процентов излечения! Казалось бы, полная победа. Однако, ми-
нистерская  комиссия пришла  к потрясающему  выводу:  во  всех
случаях излечения первоначальный диагноз был ошибочным! А
ведь  диагнозы  ставили  на местах  самые  разные,  и,  разумеется,
не знакомые с Троицкой врачи.
Петровский  издал  личный  приказ,  запрещающий
А.С.Троицкой  лечить  людей  от  рака.  Ей  было  разрешено  ис-
пользовать свои разработки… на животных. Таким образом, но-
воиспечённый ветеринар в короткие сроки излечила всё калуж-
ское  стадо  крупного  рогатого  скота  от  онкологических  заболе-
ваний.  По  этому  поводу  Александра  Сергеевна  саркастически
изрекла:
- У нас к скотине относятся по-человечески, а к человеку –
по-скотски. 
461
 
Александра  Сергеевна  указала  мне  на  портрет  первого
наркома  здравоохранения  Николая  Александровича  Семашко,
висевший над её рабочим столом:
- Посмотрите ему в глаза. В них боль за людей, сострадание.
А  теперь, -  она  ткнула  пальцем  в  фото Петровского,  лежащее
под настольным стеклом, -  гляньте на  это  сытое лицо купчика.
Ему никого не жаль.
Ослушавшись  министерского  приказа,  она  втихую  про-
должила помогать онкобольным, которые без неё были обрече-
ны.  Новеньких  принимала  по  знакомству,  со  всеми  предосто-
рожностями.  Среди  них  оказался  и  наш Юра  Голый. Он,  дей-
ствительно, избавился от жутких болей. 
Надо  воздать  должное  первому  секретарю  калужского  об-
кома  партии  Андрею  Андреевичу  Кандрёнкову.  Он  обеспечил
Троицкую квартирой, в которой она развернула самодеятельную
лабораторию,  создал  ей  невидимую,  но  ощутимую  защиту  от
поползновений  московских  чиновников.  Он  даже  сказал,  что
после кончины Троицкой будет сооружён памятник великой ка-
лужанке «побольше,  чем  другому  великому  калужанину –
Циолковскому». Увы, это обещание до сих пор не выполнено. 
Однажды  у меня  дома  раздался  телефонный  звонок. Голос
был  удивительно  знакомым.  Он  отрекомендовался:  Евгений
Нестеренко,   солист  Большого  театра.  Так  вот  почему  знаком
этот голос! Он сослался на общего приятеля, который подсказал
ему,  что мне известна  врач Троицкая. У него  от  рака погибает
тёща, и помочь ей никто не берётся. Я объяснил, как связаться с
калужской целительницей. Так эстафета добра и взаимопомощи
переходила из рук в руки.
Смерть Юры  Голого  застала  меня  в  киноэкспедиции. Воз-
главлял  её  Игорь  Беляев,  художественный  руководитель  доку-
ментальной студии объединения «Экран» Центрального телеви-
дения. Зачем он попёрся в Коми республику на съёмки  зауряд-
ного  сюжета  для  популярной  передачи «Клуб  кинопутеше-
ствий», можно было только догадываться. Ведь у будущего сю-
жета  был  режиссёр,  молодой,  дёрганный  человек  небольшого
росточка, но  горячий кавказец Юра Мартиросов, которого наш
редактор Вера Гусева презрительно называла «мужчинка». Ви-
димо,  Беляеву,  одному  из  ведущих  документалистов  страны, 
462
 
захотелось посмотреть вживую, что можно извлечь из этого эк-
зотичного края для собственного творчества. Мы как раз отсня-
ли так называемые останцы в гористых местах верховьев Печо-
ры. Порядочно устали от этого вертолётного путешествия, и от-
дыхали в гостинице Троицко-Печорска.
Собственно  говоря,  в  киноэкспедиции не  только Игорь Бе-
ляев  был,  как  говорится,  пришей  кобыле  хвост.  Присутствие
автора  сценария,  каковым  являлся  я,  тоже  было  не  обязатель-
ным. Меня включили в штат киногруппы лишь  только потому,
что я, надеясь на старые свои связи, гарантировал съёмки в лю-
бых недоступных местах. Конечно, можно было арендовать вер-
толёты,  проводников,  наконец,  подкупать  неподкупных  чинов-
ников.  Но  на  эти  гешефты  у «Экрана»,  разумеется,  денег  не
предвиделось.  Все  эти  ходы-выходы  смог  обеспечить  я,  в  том
числе  и  дорогостоящие  полёты МИ-6  в  предгорье  Уральского
хребта. Один полётный час, если память не изменяет, стоил 400
рублей –  две  месячных  зарплаты  крупного  инженера.  А  наша
группа пользовала вертолёт почти целый день. Бесплатно!
Беляев,  очевидно,  накушался  таёжной  северной  экзотики,
набрался  впечатлений  для  будущего  собственного  фильма.
Назавтра он собирался улететь в Москву. Я оставался в качестве
отмычки к кабинетам, где решали - можно это снимать или нет,
а также, как организатор передвижения по просторам, в трудно-
доступные места, «на халяву».
Вдруг меня позвали к телефону дежурного администратора
гостиницы. Слышу типично милицейский голос:
- По предписанию МВД СССР передаю телефонограмму на
Ваше имя: «Юра умер. Похороны тогда-то».
Звонил сам министр МВД Коми. Дело в том, что на телеви-
дении  не  оказалось  наших  координат,  и  тогда  всё  тот же Толя
Руссовский,  связанный  с  правоохранительными  органами  по
долгу  службы, обратился в МВД Союза. Оттуда поступил при-
каз  министру  Коми МВД -  найти. Меня,  что  называется,  объ-
явили в республиканский розыск, словно преступника, и не без
труда, обнаружили в гостинице Троицко-Печорска. Утром я от-
правился  вместе  с Беляевым  в  аэропорт. Выяснилось,  что борт
заполнен  до  отказа.  Игорь,  спасибо  ему,  благородно  уступил 
463
 
мне  свой  билет. Он,  в  результате,  проторчал  в  аэропорту  из-за
нелётной погоды двое суток.
Из Домодедова я примчался на такси в редакцию.
- Совсем  недавно  кортеж  с  покойным Юрием Ивановичем
уехал в крематорий,- сообщили мне сотрудники.
На  дежурной  редакционной  машине  помчались  вдогонку.
Успел  буквально  в последний момент прощания. Потом  узнал,
что  Голого  возили  по  всем  ему  памятным  местам Москвы.  А
вдова Лара всё оттягивала кремацию, приговаривая, «Как же без
Марка?…». Если бы Юра увидел меня в тот миг, то, наверняка,
смеялся бы, заражая своим весельем окружающих. Видок у меня
был, прямо скажем, не парадный: при тёплой весенней погоде я
был в стёганной куртке и сапогах – униформа, выданная мне на
телевидении в командировку на Север. Если добавить, что я был
ещё  с  изрядной  щетиной,  то  облик  мой  вполне  подходил  для
похорон где-нибудь в Заполярье. 
Сейчас поймал  себя на неистребимой привычке  оцениваю-
ще поглядывать как бы со стороны, на события и на себя в них.
Взгляд, может быть, порою циничный, присущ журналисту, ре-
жиссёру,  просто  замшелому  интеллигенту.  Вспомнилось  горь-
кое  признание  Ромма,  когда  он,  горюя  на  похоронах  близкого
человека, поймал себя на том, что по-режиссёрски отслеживает,
как вдова наклоняется ко лбу покойного. «Я ужаснулся своему
холодному профессионализму»,- сказал он.
Похоронили Юру на Калитниковском кладбище. С  той по-
ры  в день  смерти мы – Саша Болотин, Юра Варламов, Володя
Назаров и я -  ежегодно собирались у его могилы. Вспоминали
нашего  друга,  выпивали  немного,  по  традиции  наливали  ему
рюмочку, накрывая её ломтиком хлеба. Так продолжалось, пока
из этой четвёрки смерть не вырвала Болотина и Назарова.
 
Пенёк Всевы Шевцова
 
Сначала: кто такой Шевцов? Ответственный секретарь «Ве-
черней  Москвы»,  человек,  которого,  как  говорится,  знала  вся
Москва. Он  пришёл  в Вечёрку  из Всесоюзного  радио  репортё-
ром,  затем  стал  зав  отделом  информации,  наконец,  занял  своё 
464
 
основное,  пожизненное  место  в 1966  году.  Между  прочим,  в
том,  судьбоносном  году  одновременно  горком  партии  затвер-
дил: Семёна Индурского -  главным  редактором  газеты, Всево-
лода  Шевцов – её ответственным секретарём, Марка Гаврилова
– его заместителем. Двое первых остались верны указанию пар-
тии до конца своих дней, третий оказался ренегатом.
Родился Шевцов в 1919  году,  а мы, молокососы, в  ту пору
очень  интересовались  у  старшего  поколения: «А  чем  ты,  дядя,
был занят во время войны? Почему не был на фронте?». Всево-
лода Шевцова  не  призвали  в  армию,  ибо  он  был  белобилетни-
ком – страдал  туберкулёзом. Сказано, пришла беда – открывай
ворота, Шевцов  умудрился подхватить  тиф. Но – надо же,  бы-
вают чудеса – тифозные палочки сожрали палочки Коха! На фо-
то, где туберкулёзный Шевцов снялся со стариками МХАТа, он
выглядит тощим Дон-Кихотом в окружении сытеньких толстяч-
ков Санчо Панса. О таком в народе говорят: «краше в гроб кла-
дут».  Длинный  скелет  с  грустным  взором. А  когда  я  познако-
мился с ним, он выглядел весьма упитанным мужчиной. 
Теперь: кто такой Всева Шевцов? Всё тот же ответ. сек. Ве-
чёрки,  которого  столичная  интеллигенция  звала  Всевой,  под-
чёркивая, что ему известны ВСЕ и его знают ВСЕ. 
В  театральный  мир  он  был  вхож,  как  в  собственный  дом.
Будучи вездесущим репортёром, он легко знакомился с  извест-
ными  писателями,  врачами,  спортсменами,  архитекторами,  ху-
дожниками, музыкантами, киношниками. Я тоже  занимался ре-
портёрством, но мой круг знакомств отличался от шевцовского,
как  личная  записная  книжка  телефонов  от  книги Московской
городской телефонной сети. 
Обширнейшие  связи Всевы Шевцова объяснимы не  только
репортёрским рвением, но и особым складом характера, там, где
обычный человек идёт на нужный контакт и тем ограничивает-
ся, люди редкостной, шевцовской породы, как правило, превра-
щают знакомство, если не в дружбу, то в близкое приятельство.
Такими были Валера Булычёв и Витя Кушманов, Юра Голый и
Володя Назаров,  а  так же Генри Кушнер, о  котором  ещё пред-
стоит рассказывать.
Наконец: что такое Пенёк Шевцова? Это настоящий пень с
корой,  стоящий  перед  письменным  столом  в  кабинете  ответ-
465
 
ственного  секретаря  газеты.  Очень  удобный,  на  нём  приятно
сидеть. Один из приятелей Шевцова,  спортсмен-тяжеловес,  об-
хватив  пенёк,  рванул  его  вверх,  предполагая,  что  здоровенная
деревяга немало весит, и чуть не упал навзничь. Пень-то декора-
тивный, без сердцевины, лёгонький, привезён в подарок Шевцо-
ву из какого-то Сибирского театра,  где служил реквизитом. Он
стал  настолько  знаменит,  что  при  переезде  редакции  с Чистых
прудов на улицу 1905 года его прихватили с собой.
 
 
Очередной  звёздный  гость Шевцова -  космонавт  Павел
Попович (рядом с ним).
 
Кто только не сиживал на шевцовском пеньке! Назову толь-
ко  несколько  звучных  имён.  Николай  Старостин,  старший  из
братьев-футболистов,  прославивших «Спартак»,  и  попавших  в
лагеря по злому навету. Надо заметить, что вся верхушка Вечёр-
ки состояла из приверженцев этой команды. Теперь «Междуна-
родное  спортивно-физкультурное  общество «Спартак»  носит
имя  Николая  Петровича  Старостина,  когда-то  основавшего
славную  футбольную  команду  промкооперации  имени  вожака
римских гладиаторов. Разумеется, между поклонниками «Дина-
мо» (команда  МВД),  ЦСКА (команда  Советской  Армии)  и 
466
 
«Спартака» (профсоюзы торговли и т.д.) не было тех битв, кото-
рые ныне сотрясают стадионы. Но взаимная неприязнь всё-таки
имелась. Но  она  испарялась  у  тех,  кто  оказывался  на шевцов-
ском «пеньке». Скажем, на нём сидели и представитель «Локо-
мотива» чемпион мира по шахматам Борис Спасский, и «дина-
мовец» вице-чемпион мира Давид Бронштейн, и, как уже сказа-
но, спартаковец Николай Старостин. 
Спасский,  помнится,  рассказывал  о  матче  с  Бобби  Фише-
ром,  где он потерял корону. Шевцов  спрашивал: почему Борис
не  ушёл  со  сцены,  когда Фишер  безбожно  опаздывал  к  началу
матча? Это тогда волновало шахматный мир. 
- Батуринский шипел из-за кулис «Боря, вставай, уходи!», -
со смехом рассказывал Спасский.- Даже подошёл ко мне, и пы-
тался утащить со сцены. 
Директор  Центрального  Шахматного  клуба  Виктор  Бату-
ринский,  по  прозвищу «полковник»,   был  бессменным  руково-
дителем советских делегаций на первенствах мира по шахматам.
Он прекрасно понимал: достаточно Спасскому встать со стула и
покинуть зал, чтобы по регламенту претенденту будет засчитано
поражение  в матче  за  неявку,  и шахматная  корона  останется  у
нашего  гроссмейстера.  Но  и  сам  чемпион  мира  отлично  знал,
что в этом случае он, сохранив звание, не получит из призового
фонда ни гроша. Поэтому не поддался на уговоры и, можно ска-
зать, «высидел» свою часть премии  за участие в матче. С трес-
ком  проиграл  матч  с  Фишером,  лишился  шахматной  короны,
которая четверть  века принадлежала СССР, но остался при де-
нежном интересе.
- У меня пытались, как обычно, отнять мои доллары, оста-
вив  мне 10  процентов  от  приза,  остальное  поменяв  на  рубли,-
делился Спасский с Шевцовым,- но я им показал дулю.
Замечу для непосвящённых: по официальному курсу доллар
ровнялся 60 копейкам, а на чёрном рынке шёл по 3-5 рублей.
Вскоре Борис Спасский женился на француженке, и свалил
за бугор, много позже вернулся на Родину. Одним словом, пло-
хой  человек,  про  таких  тогда  говорили «редиска» -  снаружи
красный, внутри белый».
О  чём  толковал  с  хозяином  пенька  не  менее  выдающийся
шахматист Давид Бронштейн, не скажу, он запомнился другим. 
467
 
Во дворе, рядом с редакцией, переехавшей с Чистых Прудов на
улицу 1905  года,  приютился  маленький  продуктовый  магазин-
чик. Сюда перед праздничными днями сотрудники и друзья Ве-
чёрки стекались за так называемыми заказами, куда входили не
только дефицитные икра и  ананасы, но и  свежее мясо,  твёрдо-
копчёная  колбаса  и  т.д. В  один  из  заказов,  помимо  продуктов,
которых  давно  не  было  на  прилавках  магазинов,  входили  сви-
ные  ножки  и…  телячьи  хвосты.  Давид  Бронштейн  с  весёлой
злостью ворчал:
-  Дорого  бы  заплатил  фотокорреспондент  какого-нибудь
«Лайфа»  за  удовольствие  заснять  гроссмейстера  Бронштейна  в
очереди за телячьими хвостами!
Давид Ионович как-то рассказал мне огорчившую его исто-
рию.  На  международном  турнире  к  нему  обратился  один  из
участников: «Дэвик,  если  мы  завтра  сыграем  с  тобой  вничью,
твоё  положение  в  турнире  не  изменится. Но  если  я  проиграю,
моя жена этого не переживёт – ведь у неё больное сердце, и она
болезненно относится к моим поражениям.» 
- Ну, как я мог отказать? – жалостливо сказал Бронштейн.
На  следующий день,  верный данному  слову,  он  стал  вести
партию  к  ничейному  результату. Но –  что  это?  Соперник,  ис-
пользуя уклончивую тактику оппонента, что называется, осата-
нело попёр на выигрыш. И добился победы. 
- Спрашиваю, по окончании партии: «Ты, что же делаешь? А
как же уговор?». Он смущённо бормочет: «Прости, Дэвик, увлёк-
ся». Моё положение на  турнире из-за  этого нелепого проигрыша
сильно ухудшилось. Коллеги спрашивают: ты чего профукал пар-
тию? Я  им  толкую  про жену  соперника,  болезненно  переживаю-
щую проигрыши мужа. Хохочут: «Да  его жена  терпеть не может
шахматы, и никогда не ездит с ним на турниры». 
Грустное  наблюдение  Давида  Бронштейна,  свидетельству-
ющее:  мир шахмат  подталкивает  людей  к  коварству  и  прочим
подлостям,  не  послужили  мне  надёжным  предостережением.
Спустя годы, бросив Вечёрку, я кинулся в опасное плавание по
шахматному  морю,  став  ответственным  секретарём  журнала
«64. Шахматное обозрение».
Благодаря «пеньку» Шевцова  познакомился  я  с  гроссмей-
стером  Евгением  Васюковым,  неоднократным  чемпионом 
468
 
Москвы. Он повёл шахматный уголок ВМ, а я при нём был чем-
то вроде редактора-надзирателя. Прелестный мужик, круглоли-
цый, упитанный, от природы не имеющий острых углов – ни в
теле,  ни  в  характере. Море  обаяния,  улыбчив,  постоянно  в  хо-
рошем  настроении.  Про  таких  принято  говорить «бабий  угод-
ник», недаром был многократно женат. Он вдоль и поперёк изъ-
ездил мир, участвуя в международных турнирах. Весьма слово-
охотливый,  он  любил  рассказывать  о  своих  заграничных  воя-
жах, невзирая на аудиторию. Но слушать его с интересом могли,
разве  что,  квалифицированные шахматисты. Вот  типичный  об-
разчик  того,  как  он  делился  впечатлениями,  скажем,  о  Рио-де-
Жанейро:
-  Город  потрясающе  красивый,  но  черезчур  шумный.  Там
трудно сосредоточиться. На улицах, в  гостинице, такое впечат-
ление, будто проходит беспрерывный карнавал, а мне надо при-
кинуть, как выйти из положения, куда меня загнал, скажем, Гли-
горич.
Вслед  за  этим  идёт  подробный  комментарий  отложенной
партии с этим шахматистом. 
Попробуйте определить, чем отличался этот «путевой днев-
ник», от другого, посвящённого пребыванию, скажем, на другом
конце света – в Амстердаме:
-  Город  потрясающе  красивый,  но  черезчур  шумный.  Там
трудно  сосредоточиться,  такое  впечатление,  будто  проходит
беспрерывный карнавал, а мне надо найти выход из положения,
куда меня загнал, скажем, Найдорф.
И вновь следует развёрнутый шахматный комментарий, ко-
торый  способен  оценить  по  достоинству,  минимум,  первораз-
рядник.  Я,  конечно,  утрирую  его  рассказы,  но  то,  что  он
насмерть  заговаривал  у меня  в  гостях  народ,  собравшийся  вы-
пить-закусить,  могли  бы  подтвердить  многочисленные жертвы
его шахматного  красноречия.  Передо  мной  стоит  картина,  до-
стойная пера передвижников. За столом с остатками пиршества
по поводу двойного новоселья (квартиры получили - мой колле-
га Варламов и я) витийствует Женя Васюков, а напротив, тара-
ща  закрывающиеся  глаза,  сидит,  страдающий  от  вежливости,
Юра  Варламов.  Время –  далеко  за  полночь.  Гости  разошлись.
Слушатель, игравший в школе в силу третьего юношеского раз-
469
 
ряда,  вникает,  сквозь  сон,  в  тонкости  новинки,  применённой
«хитрюгой Корчным в испанской партии, уж в которой я ориен-
тируюсь, как в собственных карманах».
Слава Богу, Варламу идти недалеко, он теперь живёт всего-
то  этажом  выше  меня.  Щедрая  Вечёрка,  в  лице  всемогущего
Семёна  Давыдовича  Индурского,  одарила  двух  замов  ответ-
ственного секретаря редакции – Варламова и Гаврилова – двух-
комнатными квартирами в новом 12-тиэтажном доме на Славян-
ском бульваре.
Но я ещё не покончил с сидельцами шевцовского «пенька». 
Подолгу  засиживался  на  нём  мало  кому  тогда  известный
конферансье Евгений Петросян. Кажется, он работал в ансамбле
Леонида Утёсова, потом в «Москонцерте». Что он высиживал у
Всевы Шевцова? Ежели  протекции,  то,  ясное  дело,  вполне  вы-
сидел.  Впрочем,  эти  пакостные  предположения  и  догадки,
наверное, продиктованы моей всегдашней нелюбовью к «кухон-
ной» манере  эстрадника Петросяна  и  к  его,  по  большей  части,
сугубо  местечковому  репертуару.  Вкупе  со  своей  жёнушкой,
изображающей хабалку, Еленой Степаненко,  он для меня по сей
день олицетворяет безвкусицу и ржачку определённой публики
над плоскими или просто пошлыми шуточками.
Присаживался на «пенёк» и Леонид Осипович Утёсов. Что,
тогда  уже  угасающему  светиле  эстрады, нужно  было  от Всевы
Шевцова, не  знаю. Но мне выпало счастье хотя бы мимоходом
пообщаться «с самим Утёсовым». Довольно часто выдающиеся
артисты  в  обыденной жизни  бывают  неузнаваемо  несимпатич-
ными. От Утёсова же в старости, не на эстраде, а в пыльном ре-
дакционном коридоре на вас накатывала завораживающая волна
обаяния. Его бархатистый  голос  гипнотизировал, хотелось  слу-
шать его бесконечно. Так и казалось, вот- вот он протянет: 
«Теплоход – он идёт навстречу зорям в шуме вод,
Словно лебедь на просторе, он плывёт – 
                Теплоход!».
Случалось, что на «пенёк»  забредали нежелательные  типы.
И  тогда  раздавался  качаловской  силы  призыв Всеволода Васи-
льевича:
- Марк!
Или: 
470
 
- Юра! – этот возглас мог быть обращён к одному из Юр -
Голому,  Буряку,  Варламову.  Дичева,  по  причине  слабосильно-
сти,  звать  было  бесполезно,  Марьяна  Сидоренко –  дама,  и
джентльмен Шевцов,  разумеется, не мог  допустить  взывания  к
ней за помощью.
Однажды в крике «Марк!» послышалась не тревога, а непо-
нятное изумление. Шевцов удивительным образом мог отражать
в  интонации  своё  состояние,  настроение.  Я  ринулся  к  нему  в
кабинет.  На «пеньке»  сидел  улыбающийся  пожилой  субъект,
совершенно  дружелюбного  вида,  от  него  не  веяло  агрессивно-
стью.
-  Ты  только  послушай!-  провозгласил  Шевцов.-  Если  не
трудно, повторите то, с чем пришли. Иначе мне не поверят…
Гость повторил:
- Я пришёл поблагодарить Вас, Всеволод Васильевич, за то,
что 30 с лишним лет назад вы в Вечёрке отозвался обо мне кри-
тично.
Тут  и  у  меня  чуть  не  отвисла  челюсть. Обещания  покале-
чить или даже убить за критику в газете – доводилось слышать в
свой  адрес не  раз, но  чтобы  за неё благодарили –  это  какие-то
«сапоги всмятку». Суть оказалась и фантастичной, и прозаичной
одновременно.
Пришелец всю жизнь работал на эстраде, в «Москонцерте».
Когда пришла пора выйти на пенсию, узнал, что ему назначают
пенсион  как  артисту  эстрады,  а  это,  как  говорится, «минимум
миниморум». Он на дыбы, мол, вы же  знаете, я - артист разго-
ворного жанра, что,  соответственно, предполагает значительно
более  высокое  пенсионное  обеспечение.  Отвечают: «Знать-то
мы  знаем, но  где это сказано, в каком документе?». Документа
такого у него не было. И тут он вспомнил статью Шевцова, где
автор,  обозревая  концерт  на  открытой  эстраде  в  парке  имени
Горького писал о нём. Схватил вырезку, которую хранил, и по-
бежал  в  пенсионную  службу. «Читайте».  А  в  статье  сказано:
«Особенно  плох,  на  грани  халтуры,  был  конферанс  в  исполне-
нии  артиста  разговорного  жанра…», -  и  указана  фамилия  ны-
нешнего  сидельца  на «пеньке».  Этого  чиновникам  оказалось
достаточным  для  назначения  пенсии  по  разряду  артиста  разго-
ворного жанра.   
471
 
Уходя, посетитель оставил бутылку марочного коньяка. Мы
выпили за здоровье конферансье-халтурщика.
Другой  раз  призыв Шевцова «Марк»  был  полон   страха  и
растерянности. 
- Что сейчас будет…Что сейчас будет, - бормотал в непод-
дельном ужасе мой, от природы отважный шеф.
Несколько  минут  назад  примостилась  на «пеньке»  Лена
Крохина, литсотрудник, и жалобно попросила:
- Севочка, помоги. Нет ли у тебя какого-нибудь средства от
мигрени? Тебе ведь приятели из-за границы привозят всяческие
чудодейственные пилюли…
-  Бес  попутал,-  горестно  причитал Шевцов,-  я  ей  брякнул,
дескать, тебе Ленка, повезло: только что как раз привезли оттуда
то,  что  тебе нужно. И  вручил  ей  свой пурген,- и  он  возопил, -
Сейчас грядёт возмездие!
Тут ворвалась Крохина. Она сияла.
- Севочка! Потрясающее средство! Боль, как рукой сняло!
Вот и  толкуйте после  этого «плацебо, плацебо». Могла бы
хлопотунья Лена Крохина и пуговку проглотить с тем же лечеб-
ным успехом.
Сиживал  на «пеньке»  и  человек,  которого  кто-то  едко
назвал лучшим недоброжелателем Вечёрки – композитор Ники-
та Богословский, многолетний друг Индурского. На утренней 5-
минутке, каковая, действительно, укладывалась в несколько ми-
нут, Семён Давыдович, как правило, провозглашал:
- Вышедший номер получился без огрехов. Во всяком слу-
чае, наш друг Никита Богословский не звонил.
Любой газетный ляп не обходился без ядовитых коммента-
риев «нашего  друга»,  которые  он  со  сладострастием  излагал
главному редактору Вечёрки по телефону. А Сименон с огорче-
нием  передавал  их  нам  на 5-минутке.  Но  было  заметно,  что
внутренне,  стараясь  не  выдавать  себя,  он  хохочет  от  меткого
ехидства своего дружка.
Побывал  у  нас  и  другой  знаменитый  композитор – Сигиз-
мунд Кац, мой знакомец по Калининграду. Мы объявили закры-
тый конкурс песни о Москве. Пришло довольно много откликов
с  фамилиями  авторов,  по  условию  конкурса,   в  запечатанных
конвертах. Я, как ведущий это состязание, пригласил возглавить 
472
 
жюри  Каца.  Он  приехал  на  анонимное  прослушивание  музы-
кальных вариантов. Сам наигрывал на фортепьяно, морщился и
откидывал отвергнутые им ноты. Одну запись конкурсной песни
я подвинул композитору, сделав вид, что не  заметил, как он её
уже забраковал:
- Сигизмунд Абрамович, а эта мелодия, как она вам?
Он  снова  проиграл  её,  снова  сморщился,  будто  надкусил
лимон.
-  Никуда  не  годится,-  и  вдруг  неожиданно  добавил,- Мне
кажется,  что  я  это  уже  однажды  слышал.  Бездарные  мелодии,
бывает, прицепляются, словно репей.
Я  внутренне  ликовал,  представляя  выражение  лица  Каца,
когда он узнает, что подверг уничижительной оценке песню его
коллеги Анатолия Лепина. Разумеется, для Каца и для всех при-
сутствующих  имена  конкурсантов  были  скрыты  в  заклеенных
конвертах,  но  я,  на  всякий  случай,  потихоньку  аккуратненько
вскрыл их накануне и опять заклеил. Опасался нарваться на не-
желательный «сюрприз»  в  виде  песни,  присланной  каким-
нибудь  диссидентом.  Фамилии «предателей  Родины»  были  на
слуху во всех редакциях. 
Услыхав фамилию Лепин, Кац ничуть не смутился.
- Так  вот,  где  я  слышал  эту  бредятину,-  сказал  он,- Лепин
мой сосед по лестничной клетке. Он-то и долбил меня по ушам
этой бездарной мелодией. 
Приятель  обоих  моих  начальников – Сименона  и Всевы –
писатель Виктор Ардов  запомнился мне особенно. Отсидев по-
ложенное на пеньке, он переключился на меня. Этому его инте-
ресу к моей персоне послужила такая предыстория.
В «Рекламном  приложении»  московской «Вечерки»,  где  я
работал  ответственным  секретарём,  раздавались  порой  весьма
неожиданные  звонки. Пожилой мужчина интересовался,  сколь-
ко будет стоить самое маленькое объявление.   
- О чем вы хотите объявить?
 - Да мне надо продать граммофон... 
Прикинул я по самому малому счету:
 - Рублей около пяти выйдет, — говорю. 
Мой собеседник ойкнул, ибо в те времена на такую сумму в
столовке можно было обедать чуть ли не неделю. 
473
 
-  Да  за  пятерку  я  бы  сам  граммофон-то  и  продал  бы, —
уныло протянул мужчина.
А  я подумал: «Почему бы не приобрести  старинную машин-
ку?»  Поинтересовался,  работает  ли  еще  граммофон,  и,  услышав
радостное: «Работает как зверь!», - сговорился о покупке. Граммо-
фон,  прямо  скажем,  не  имел  товарного  вида,  но  я  его  почистил,
отлакировал, и он стал украшением нашего дома, к тому же услаж-
дал  нас  и  изумленных  гостей  чуть  хрипловатым  звучанием.  В
«нагрузку» я получил старые заезженные грампластинки и шикар-
ный лосиный рог. Долго от него отбивался, но хозяин просто умо-
лял забрать это чудище: «Бесплатно ведь!».
О смешном этом происшествии, как-то по случаю, я и рас-
сказал Виктору Ардову,  известному  писателю-юмористу,  кото-
рый захаживал в «Вечерку». Тот загорелся:
 -  Продайте  мне  граммофон,  я  их  собираю.  А  рога  и  пла-
стинки, так уж и быть, можете оставить себе.
Я  умерил  его  пыл,  заявив,  что  не  собираюсь  продавать
граммофон, что он мне нравится, и быть может, станет первым
приобретением  в  моей  будущей  коллекции –  не  все  же  такие
редкости собирать писателям-юмористам. И заметил, что говоря
"рога" об одном единственном роге, он явно намекает на нечто
неприличное... 
С тех пор всякий раз, когда Ардов приходил в редакцию, а
это  бывало  часто,  ибо  он  у  нас  регулярно  печатался,  Виктор
Ефимович  обязательно  заглядывал  ко  мне.  Он  картинно  оста-
навливался на пороге комнаты и  говорил, будто продолжая не-
оконченный разговор: 
 - Две цены и ни копейки больше… 
- Даже и не собираюсь, — отрезал я. 
 - ...и никто не узнает,  как  вы обжулили неграмотного  ста-
рика, не ведавшего, какую ценность отдает за пятерку.   
    Тут  я  бурно  негодовал,  доказывая,  что  купля-продажа  была
честной, тем более что обогащаться на ней я не желаю, несмотря
на  гнусные  поползновения  разных  внештатных  авторов. Ардов
продолжал  заходить,  постоянно  повышая  предлагаемую  цену.
Думаю, ему просто нравился  этот нескончаемый  торг. Причем,
он обязательно сопровождал очередное предложение с повыше-
нием цены напоминанием: 
474
 
- Вам ведь остаются  совершенно бесплатные:  рога и даже
пластинки. 
Помнится,  он  дошел,  чуть  ли  не  до  ста  рублей,  что  уже
представляло солидные деньги. И если я ранее подумывал усту-
пить Ардову  случайно  доставшийся  граммофон,  то  теперь  это
оборачивалось неприемлемой спекуляцией.
Так и ушел из жизни писатель-юморист, не пополнив свою
коллекцию  моим  дешёвым,  но  драгоценным  приобретением.
Правда, по прошествии многих лет, глядя на эту, теперь уже по-
ломанную  старинную  машину,  возвышающуюся  на  шкафу  в
квартире моего сына, я что-то  засомневался в самом существо-
вании  ардовской коллекции. Согласись я  тогда на  сделку, Вик-
тор  Ефимович,  возможно,  в  ответ  схохмил  бы  или  написал  об
этом торге юмористический рассказ.
Умение Шевцова как бы между прочим, походя  подцеплять
темы  для  заметки,  репортажа,  очерка  поражало. Как-то  утром,
прибыв на редакционной машине на службу, он позвал меня:
- Слушай-ка, около Курского вокзала стоит паровоз под па-
рами, и около него возятся старики. Сгоняй туда, выясни, что за
паровоз и что с ним делают.
Я  сгонял.  Оказалось,  что  паровоз  вырабатывает  пар  для
строительных  целей  реставрируемого  вокзала,  а  ещё -  это
«наглядное пособие» для студентов железнодорожных учебных
заведений. Обслуживать  его  призвали  заслуженных  старых  па-
ровозных машинистов. Они буквально «вылизали» этот раритет,
отполировали до блеска все медяшки. И топили паровоз насто-
ящим углём. Между прочим, среди этих мастеров была женщи-
на. Мой репортаж со снимком был замечен читателями, отмечен
на летучке.
И лося возле ворот редакции тоже засёк Всеволод Василье-
вич, бросивший мне и фотокорру Славе Фёдорову:
- Там лось пришёл интервью дать. Не заставляйте животное
долго ждать!
К Шевцову  будто  сами  по  себе прилипали  самые  разнооб-
разные  случаи и ситуации, причём, он о них  замечательно рас-
сказывал. Вот как-то он летел с юга в Москву. 
- Рядом сел симпатичный старичок. Едва  заревели моторы,
как он заметил: «Что-то левый двигатель асинхронно работает… 
475
 
Слышите,  молодой  человек?».  Затем,  когда  взлетели,  он  снова  с
тревогой прокомментировал: «А правый подкрылок, заметьте, мо-
лодой человек, не стабилизируется…». Я понял, что попал в сосед-
ство со специалистом. Он всю дорогу сообщал о новых неполадках
в  работе  авиационных механизмов. Вскоре  я  стал  обливаться  хо-
лодным потом от ужаса. Этот авиапрофессор всё нагнетал и нагне-
тал  страх  в предчувствии  катастрофы. Было просто  удивительно,
что мы благополучно приземлились в столичном аэропорту. Про-
фессора  встречала почтенная дама,  видимо,  супруга. Она  распах-
нула объятия, и воскликнула радостно:
- Слава Богу, котик, что ты долетел! Я так волновалась: все-
таки ты первый раз летел на аэроплане!
Подобные  рассказы  он  мог  вести  часами.  Самое  главное,
что у него была чрезвычайно выразительная манера изложения,
даже не очень  яркие факты он преподносил  с  таким интонаци-
онным  блеском,  что  они  казались  сенсационными. Всева  так и
говорил: «Неважно  что,  важно –  как». Он  однажды  продемон-
стрировал  своё  умение,  читая  вслух…  простую  телефонную
книгу. Поверьте, мы обхохотались. 
По  окончании  выпуска  газеты,  ровно  в 14.15  его  стройная
гренадёрская фигура вырастала на пороге секретариата:
- Я иду есть рыбу!- возвещал он, что означало приглаше-
ние на обед в «стекляшку» на Чистых прудах. Одно время там
был  двухэтажный  ресторан,  где  можно  было  арендовать
удочку и легко поймать в пруду  зеркального карпа. Улов тут
же  готовили  по  выбранному  вами  рецепту.  Потом  замеча-
тельную  экзотику  заменили  обыкновенным  кафе  на  первом
этаже  и  стандартным  рестораном -  на  втором. Мы  базирова-
лись внизу. Накануне трапезы между шефом и мной происхо-
дил такой конферанс:
Шевцов. Я не прочь пропустить рюмашку для аппетита…
Я. И я не откажусь. Сбегать за пузырём?
Шевцов. Но  бери  только  четвертинку! Мне  вполне  хватит
ста пятидесяти грамм…
Я. Ага. А мне останется сотка!
Конферанс заканчивался тем, что я приносил из ближайшей
палатки поллитровку, и мы её употребляли под сердитое ворча-
ние Всеволода Васильевича: 
476
 
- Нет, Марк, ты не исправим. Ты законченный алкоголик. И
меня втравляешь в это неблаговидное дело.
Должен заметить, что пьяным я Шевцова никогда не видел,
хоть  порой  он  крепко  набирался. Вообще,  пьянство,  как  образ
жизни,  он  не  уважал. Довольно  часто  я  сопровождал  его  в  по-
ездках домой на редакционной машине, ибо знал, что по дороге
обязательно заедем в Дом журналистов или в буфет Дома актё-
ра. «Тане  нужно  приобрести  миндальное  пирожное»,-  пояснял
он эти обязательные заезды в питейные заведения. Естественно,
мы  там  пропускали  по  рюмочке-другой.  Однажды  мы  были
втроём: Шевцов,  я  и  новый  зав.  отделом  информаций  Володя
Пахомов. Отметились  у  стойки  ресторана Дома  актёра,  что  на
улице Горького. Отходим, а возле ресторанной стены колеблет-
ся  пьяная фигура  высокого  человека. Словно  ковыль  на  ветру.
Внезапно он вылупляет глаза на проходящего Володю Пахомо-
ва, цепляет его за рукав, и таким знакомым баритоном, запина-
ясь, извещает:
- А ты потом, Сергуня, подойди к моему столику!
Пьяная фигура в мгновение опознана: это Олег Николаевич
Ефремов, главный режиссёр МХАТ. Пахомов, который, конечно
же, узнал знаменитость, невозмутимо отвечает:
- Обязательно подойду, Вася.
Когда мы вышли на улицу, Шевцов театрально развёл рука-
ми и напыщенно произнёс:
-  Бог  мой,  и  это  Станиславский  и  Немирович-Данченко  в
одном лице! Какой стыд!
Между  прочим, Пахомов,  в  своём  роде,  был  неоднозначным
человеком. Недоброжелатели поговаривали,  что он получает  вто-
рую зарплату в Доме на Лубянке. Невозмутимость его вошла в по-
говорку,  рядом  с  ним можно  было  выстрелить,  он  бы  и  ухом  не
повёл. В  редакцию  как-то  привезли  такую шутиху:  давали  вам  в
руки некую коробочку и предлагали нажать кнопочку, чтобы по-
смотреть какие-то картинки. Ты нажимал, а из коробочки с диким
воем выскакивал на длинной шее чёрт с горящими вращающимися
глазами. Кто в ужасе бросал на пол подлую игрушку, кто хватался
за  сердце,  все от неожиданности перепугано  вскрикивали,  а жен-
щины  отчаянно  визжали. И  только Пахомов,  держа  в  руке  этого
пугающего всех чёрта, даже не вздрогнул. 
477
 
Он пришёл к нам из «Советского спорта». Лучшими дру-
зьями  его  были  знаменитый футболист  и  хоккеист Всеволод
Бобров и Василий Сталин. У него в отделе информации рабо-
тала Груня Васильева,  которой  он дал  злое, но  справедливое
прозвище «Вруша»,  ибо  молодая  журналистка  умудрялась
привирать  и  в  заметках,  и  оправдывая  свои  опоздания  на
службу или к месту событий. Позже из «Вруши» получилась
чрезвычайно  популярная  писательница-детективщица  Дарья
Донцова. 
Шевцов был богат  заместителями. Одни приходили, дру-
гие  уходили.  Поначалу  нас  было  трое,  все  Иванычи: Юрий
Иванович Голый, Владимир Иванович Дичев, Марк Иванович
Гаврилов. 
О  Голом  я  рассказал.  Дичев,  невысокого  росточка  граж-
данин,  с  прищуренными  глазками,  утопающими  в  набухших
веках,  толстогубый,  вечно  причмокивающий,  будто  обсасы-
вал ириску-тянучку. Он  говорил ласково, употребляя  слова  с
уменьшительными суффиксами :
- Старикашечка, мальчонка махонький… 
Едва  мы  в  первый  раз  пожали  друг  другу  руки,  как  он,
щурясь, словно кот на солнцепёке, певуче вымолвил:
- Должностишку  твою,  старикашечка,  обмыть  положено,
входишь в дом – бутылец на стол…
Работа зам ответ секретарей была организована так: день
планируешь  номер,  день  ведёшь  его,  день  отдыхаешь.  Они,
замы,   вроде  бы,  автономны,  независимы  друг  от  друга.  Но
следует  помнить  золотое  правило:  с  соседями  надо  жить  в
дружбе.  Кроме  того,  может  понадобиться  помощь  коллеги,
когда, по какому-то случаю, не сумеешь выйти на дежурство.
Перехватить номер – дело достаточно тонкое, не всякий про-
фи на это согласится. Ведь в недоработанном, незаполненном
материалами номере газеты могут оказаться такие сложности,
какие  трудно учесть  тому, кто  его не планировал. Необходи-
мы:  и  взаимная  выручка,  и  взаимное  доверие.  Так  что,  замы
обречены  на  ведомственную  любовь  и  дружбу между  собой.
Голый,  у  которого  на мой  первый   рабочий  день  планирова-
ния выпал очередной выходной, предупредил: 
478
 
- Познакомишься с коллегой – Володей Дичевым. Мужи-
чок он не вредный, но халявщик, так что готовь бутылку.
Я и был  готов. Но  где потребить «обмывочные» посреди
рабочего  дня,  в  переполненной  сотрудниками  редакции? Ко-
нечно,  и  я,  планирующий  номер,  и  Дичев,  ведущий  номер,
вполне  могли  выбрать  пять-десять  минут  для  выпивки,  да  и
способов, чтобы не несло от нас перегаром, мы знали мильон.
Но  где же  тайно  уединиться  на  этом многолюдном  газетном
корабле?
Дичев с таинственным видом прижал палец к губам: мол-
чок,  пацанчик,  следуй  за  старшим.  Последовал.  Он  завёл  в
туалет  с  несколькими  кабинками.  Опытной  рукой  запер  ка-
бинку на  задвижку, постелил на крышку унитаза родную Ве-
чёрку,  бесшумно  снял  с  бутылки  так  называемую «беско-
зырку», налил в стакан себе первому, всё это делалось так за-
учено, что было  совершенно ясно – сия операция отработана
давным-давно  до  совершенства. Я  было  хотел  сказать  слово,
но в это время хлопнула дверь, кто-то ещё пришёл оправить-
ся. И тут Володя Дичев принялся сопровождать каждый звук,
доносящийся  из  соседней  кабинки,  такими  уморительными
ужимками,  что  я  едва  сдерживал  рвущийся  смех.  А  звуки,
естественно,  были  бы,  как  говорится,  неприличными,  издай
их  за  столом, или  в другом общественном месте, но  ведь че-
ловек  был  в  туалете,  где  их  и  положено  свободно  издавать.
Когда  наш  незваный  сосед  ушёл,  Володя  сокрушённо  заме-
тил:
- Какие всё-таки бывают невоспитанные люди…
Инцидент и обстановка, не располагающая к трапезе с ал-
коголем, ничуть не помешали нам  выпить и  даже плотно  за-
кусить  домашними  бутербродами.  Дружеские  мосты  были
наведены. В дальнейшем, «старикашечка, мальчонка  махонь-
кий»  не  раз  приходил  мне  на  помощь,  как,  впрочем,  и  я  к
нему.
 Номера он вёл вполне профессионально, однако зелёный
змий доконал его. Дичева «ушли» по собственному желанию,
с  другими формулировками, из «Вечерней Москвы» при Ин-
дурском, насколько мне известно, не увольняли. 
479
 
 
 
Варламов  со  мной  и  с  быв-
шими  коллегами -  верстальщи-
цами.
Потом  в  секретариат  пришёл Юра  Варламов,  вернее,  под-
нялся с первого этажа на пятый. Он работал в типографии вер-
стальщиком  в  бригаде,  которая  делала  Вечёрку. И  в  короткий
срок стал ведущим замом ответственного секретаря. На зависть
остальным  его  коллегам,  включая меня,  его номера никогда не
опаздывали.  Тайна  его «везучести»  вскоре  прояснилась.  Я  ру-
гался:
- Юраша, ты пользуешься недозволенными приёмами. Если
в  цехе  запарываются,  ты  встаёшь  к  верстальному  столу.  Нам
такое недоступно! Имей совесть!
Варламов  не  вступал  в  полемику,  он  был  неконфликтным
человеком. Недаром,  уйдя  из Вечёрки  в «Труд»,  стал  там  бес-
сменным председателем профкома.
Появился  у  нас  Юра  Буряк,  теперь  в  секретариате  стало
трое  Юр.  А  Бурячок (так  нежно  мы  его  называли)  оказался
очень  симпатичным  человеком.  Вот  написал  эту  стандартную
фразу, а чем-либо подкрепить её, привести какие-то живые при-
меры – увы, нет такой возможности. Застрял в памяти, как сим-
патичный человек, и всё тут. Могу, правда, добавить, что был он
негромким,  застенчивым, скромным, прямо до незаметности. А
сумел  буквально  взорвать  общественное мнение  редакции: же-
нился  на  яркой,  красивой,  энергичной  сотруднице,  известной
под «кодовым званием» Кира из корректуры. Буряк, можно ска-
зать,  увёл  красавицу  из  под  носа  воздыхателей. А  Кира  увела
его от семьи. Впрочем, кто кого, от кого – это их тайна. 
480
 
Корректура  не  только  обеспечила  любовью  и  семейным
счастьем секретариатчика, но и выдала в шевцовское ведомство
полноценный кадр. Корректор Марьяна Сидоренко стала нашим
коллегой. Не  хочется  копаться  в  личной жизни,  поэтому  лишь
замечу, что Марьяна долго не могла обрести своё бабье счастье.
А  ведь  она  изначально  её  заслуживала:  интересная  женщина,
умница…
Так  уж  складывается  человеческая жизнь,  что  главные  со-
бытия,  наиболее  запоминающиеся  даты  связаны  с  работой,  с
выбранной или полученной стечением обстоятельств, професси-
ей. Однако не следует забывать и о том, что напрямую не укла-
дывается в жёсткую  тематику «производственных отношений».
Семья,  родственники,  друзья,  увлечения  и  увлечённости могут
дополнить, разнообразить мою мемуарную мозаику. Кое-что из
происходившего привязано к местам пребывания. 
 
Люберцы. Малаховка 
 
После Ухты наше семейство, в составе Ариши, меня и Ан-
тошки,  обосновалось  в  небольшой  комнатке  двухкомнатной
квартиры родителей жены в подмосковных Люберцах. Частень-
ко в воспоминаниях моих однокашников, когда речь идёт о жи-
лье,   встречается  выражение «мы  тогда ютились». Думаю,  что
они  пишут  так  с  точки  зрения  нынешней,  более  обеспеченной
жизни. А  тогда мы  не  измеряли  семейное  счастье  квадратурой
жилплощади. Наша люберецкая комнатка, ничуть не просторнее
ухтинской коммуналки, казалась достаточной для молодого се-
мейства.
С  тёщей Екатериной Александровной  и  тестем Ильёй Ми-
хайловичем  у  меня  сложились  идеальные  отношения. Иначе  и
не могло быть, учитывая, что они были  замечательно интелли-
гентными людьми старой закваски. Маленький, но характерный
штришок:  Илья  Михайлович  регулярно  ездил  из  Люберец  в
Москву,  в  магазин  на Арбате,  где  привык  покупать «хороший
сыр». 
Было  важно,  что  мы  не  обособились  от  внешнего  мира. К
«старикам»  довольно  часто  приезжали  друзья  и  родственники.
Меня тоже на забывали близкие люди. Даже отец Иван Дмитри-
481
 
евич Гаврилов нанёс визит. Заговорила, видно, в нём, суровом,
суховатом  законнике,  затаённая  чувствительность,  потянуло
сравнительно  молодого  деда  подержать  на  руках  внука-
первенца. Разумеется, он обаял новых родственников, такой уж
у него был талант – нравиться всем людям, без исключения, да-
же тем уголовникам, которых отправлял в тюрьмы и лагеря. 
Посетила Люберцы и моя мама, Анна Борисовна Гаврилова.
Но задолго до этого состоялись своеобразные «смотрины» моей,
тогда  ещё  будущей  подруги.  Мама  по  каким-то  своим  делам
приехала из Кутаиси  в  столицу. Подозреваю, что  её привлекло
сюда материнское чувство, не дававшее покоя – с кем это соби-
рается  связать  себя  её  любимый  сыночек? Она  пригласила  нас
на  нейтральную  территорию,  в  Раменское,  где  остановилась  у
приятельницы. Посидели  за  столом,  выпили,  закусили,  погово-
рили. Ариша  ничуть  не  стеснялась  мою  мать,  которая  цепким
взглядом изучала  эту «московскую штучку». А  та  от  выпитого
вина совсем разошлась, даже в пляс пустилась, что у неё изуми-
тельно ярко получалось. Не девица – огонь!
Потом моя мама увлекла Аришу, как говорится, «до ветру»,
что, увы и ах, было исполнено ( о чём я узнал позже), за неиме-
нием городских удобств в доме, прямо на огороде. «Зачем добру
пропадать?!- как говаривали тогда селяне и провинциалы. О чём
делились мои девушки, осталось для меня тайной. Вернувшись,
мама показала мне большой палец и проговорила с восхищени-
ем:
- Сынок, этот огурец с нашего огорода!
Судьба  нашей  семьи  была  решена,  мама  благословила  нас
на всю оставшуюся жизнь.
Кто только не был в люберецкой квартире! Непутёвый мой
братец Валерка и любимая сестрёнка Верочка. Великий авантю-
рист дядя Арон. Мой талантливый сокурсник, рано, ушедший из
жизни,  Боря  Никитин.  Он  жил  в  Кашире,  и  не  успел  обрасти
столичным жирком, а, может быть, никогда бы им не оброс. 
 В Люберцах жила Аришина подруга Эдя, Эдит Константи-
новна,  дочь  друзей  аришиных  родителей. Муж  её,  сын  леген-
дарного  авиаконструктора  итальянца  Бартини,  погиб  во  время
альпинистского  похода.  Наблюдая  за  этой  щебетуньей,  нельзя
было  догадаться,  какую  трагедию  она  перенесла.  Сынок  её, 
482
 
Алик, забавный был «вьюноша» – как-то я обратил внимание на
цепи, украшающие его моднючие брюки. 
- Не тяжело носить вериги?- спросил не без ехидства.
-  В  самый  раз! –  жизнерадостно  заверил  Алик.  Этот  пре-
красный тонус он сохраняет по сей день, занимаясь фото и  ди-
зайнерскими делами, руководя рекламной фирмой.
Запомнилось, как мы с поклонником Эди, с очень подходя-
щей для него «мягкой» фамилией Генкин – наперебой рассказы-
вали Арише и Эде целый день анекдоты. Уморили девушек. Как
бы  в  продолжение  этого  необычного  поединка  стало  моё  пре-
вращение  в  вечного   спутника  Ариши,  и  скорое  исчезновение
Генкина из  Эдиного окружения.
Пропал Генкин, зато этажом ниже проявился друг Симкин.
Если  первый  обладатель  смешной  еврейской фамилии  был  ти-
пичным  маменькиным  сынком,  с  мягкими  манерами «недоре-
занного  буржуя»,  то  второй  был  полной  противоположностью.
Энергичный  сверх  меры,  горластый,  настырный  Лёва  Симкин
работал водителем люберецкого рейсового автобуса, и насколь-
ко я знаю, был единственным из армии подмосковных шоферюг,
избранным в Президиум профсоюза работников автомобильного
транспорта и дорожного хозяйства. Более того, ему, единствен-
ному  в Москве и Московской области ГАИ официально разре-
шила во время движения вести для пассажиров лекционную пе-
редачу о достопримечательностях тех мест, где пролегал марш-
рут его автобуса.
С Лёвой у нас сложились своеобразные отношения. Оба мы,
естественно,  были  атеистами,  но  религиозные,  священные
праздники, как правило, не пропускали. Известно, что свою пас-
ху  евреи  отмечают  раньше  православной,  поэтому  Лёва,  едва
наступал первый день памяти об исходе иудеев из Египта, кри-
чал в распахнутое окно:
- Эй, гой паршивый, иди пейсах отмечать!
Я  уверен,  что  в  нём  не  было  ни  на  гран  сионизма,  просто
ему  нравилось  изображать  ортодоксального  аида.  Я  спускался
вниз. Водку  закусывали не  какими-то национальными разносо-
лами,  а  традиционными  солёными  огурцами  и  бутербродами  с
любительской колбасой. Только вместо хлеба была маца.   
483
 
А чуть позже наступала моя очередь: я выходил на балкон и
кричал:
- Эй, жидовская морда, иди пасху отмечать!
Это у меня такой хамски-иронический юмор тогда был. По-
чему-то  мне,  сыну  еврейки,  казалось  особым шиком  прикиды-
ваться  завзятым юдофобом. Лёва поднимался, и мы с ним про-
пускали по чарке водки, при той же закуси, но вместо мацы был
хлеб и кулич под названием «кекс весенний». 
Лёва потом эмигрировал в Канаду. Не сидится этим евреям
на том месте,  где они появились на свет божий. Помнится, как
киноактёр Савелий Крамаров, любимец всего Советского Сою-
за, жаловался по радиостанции «Свобода» на то, что ему, веру-
ющему  еврею,   здесь,  в Стране Советов  нет  возможности «от-
правлять свои религиозные потребности». Я тогда подумал: «А
кто тебе мешает ходить в синагогу на улице Архипова?». Но за
рубежом он поселился не в Земле обетованной, то есть, в Изра-
иле, о которой, судя по его жалобным высказываниям, мечтал. А
поехал  в  США  завоёвывать  Голливуд.  Увы,  актёр,  одно  лишь
появление  которого на  отечественном  экране, после «Неулови-
мых  мстителей»  вызывало  улыбку,  в  американской  киноинду-
стрии оказался мало востребованным, его приглашали в основ-
ном на роли карикатурных персонажей, выходцев из Советского
Союза.  Его  косоглазие, и  то,  как  он  виртуозно  обыгрывал  сей
человеческий  недостаток,  видимо,  не  вызывали  того  гомериче-
ского  смеха,  который  гремел  в  кинозалах СССР. Может  быть,
потому,  что  Америка  ещё  помнила  замечательного  своего  ко-
мика,  тоже  с косоглазием, Бена Тёрпина. К  тому же, Крамаров
вскоре исправил этот природный дефект. Интересно для меня в
его биографии то, что мы пересекались по жизни трижды, но не
познакомились.  Помните  моё  описание  встречи  с  вгиковцами,
заканчивавшими военные сборы, когда мы позавидовали их ку-
рортному загару? И как разочаровались в тот же вечер во время
совместного купания в реке, обнаружив, что  загорелыми у них
были  только  лица  и  кисти  рук,  остальное  кипенно  белое?  Так
вот, это были ребята с режиссёрского курса, а среди них Алек-
сей Салтыков.  Будущие  режиссёры  проходили «курс молодого
бойца»  совместно  со  студентами  Лесотехнического  института,
среди  которых  был  Савелий  Крамаров.  И  они  познакомились. 
484
 
Мог бы познакомиться с ним и я, но не довелось. Затем я напи-
сал  бездарный  сценарий  для  дипломника  Салтыкова.  С  одной
оговоркой: услышав, как смеялись над моим неудачным творче-
ством  Салтыков  с  Андреем  Тарковским,  я  напрочь  отказался
дорабатывать сценарий, и уехал на целину, устремляясь к свое-
му судьбоносному провалу на поприще кино. А Салтыков пред-
ложил переделать мой сценарий своему товарищу по факульте-
ту Юрию Чулюкину. Тот  переделал,  и  на  основе  его  сценария
была  снята  короткометражка «Ребята  с  нашего  двора»,  сильно
смахивающая на мой первоначальный замысел. Разумеется, ни-
каким плагиатом здесь и не пахнет, просто использован чужой,
забракованный  материал,  что  случается  в  кинематографе
сплошь и рядом. А вот в этот фильм Салтыков пригласил Кра-
марова, который ему приглянулся на военных сборах. Так косо-
глазый  студент Лесотехнического  института  попал  на  главную
роль. На самую первую роль в кино. А мы опять прошли мимо
друг  друга. Наконец,  нас  готов  был  познакомить  двоюродный
брат  Савелия,  который  в «Рекламном  Приложении»  Вечёрки,
которым я тогда руководил,  был сборщиком рекламы. Но опять
не срослось…
Просился в Израиль, попал в США. 
Тем же путём стали жителями  Соединённых Штатов мои
родственники  по  маминой  линии. Внучка  тёти Мани  Гурвич
вышла  замуж  за  парня  из  оголтелого  семитского  семейства.
Тягостными  оказались  для  нас  с  Аришей  проводы,  которые
были устроены по поводу этого отъезда. Понять тётю Маню,
поддавшуюся на уговоры новых родственников покинуть Ро-
дину, было можно. Муж Аркадий и сын Лёва умерли друг  за
другом, и осталась Мария Борисовна, по человеческой сути, в
одиночестве. Рядом  крепко пьющая невестка и двое  её детей
– Ромка и Юля,  сначала чудесная девчушка,  а после  знаком-
ства  с  родными  жениха,  превратившаяся  в  озлобленную  на
всё советское девушку, помешенную к тому же на мечтаниях
о  Земле  обетованной. Целым  кагалом  они  отправились  в Из-
раиль. Но  застряли в Европе. Причём, несколько месяцев всё
семейство жило  на  пенсию  тёти Мани,  каковую  она  продол-
жала получать из СССР. А   потом они каким-то образом очу-
тились в США. Юля приезжала на Родину. По свидетельству 
485
 
наших  родственников, Коганов,  она  была не  совсем  адекват-
на,  и,  кажется,  унаследовала,  к  сожалению,  от  папы  и  мамы
пристрастие к алкоголю. 
 
 
 
Свадебное  фото:  рядом  с  Юлей-невестой  тётя  Маня,
затем жених и его родители, последняя - мама Галя.
 
Люберцы –  город,  где  возникли «любера» -  качки  совер-
шавшие вылазки в столицу для борьбы с теми, кто живёт не по-
советски:  носит  причёску «ирокез»,  танцует  брейк-данс  и  так
далее. Но то стало происходить в конце70-х, а в 60-е годы мож-
но было безбоязненно разгуливать по главной магистрали – Ок-
тябрьскому  проспекту,  на  который,  словно  на  шампур,  был
нанизан этот спокойный, даже несколько захолустный городок.
И я, и Ариша безбоязненно возвращались домой из Москвы – с
работы,  из  гостей,  театра,  консерватории,  выставки  в  любое
время суток. Не было случая, чтобы кто-то пристал или просто
попугал из хулиганских побуждений. Дети играли во дворах без
присмотра, допоздна. 
486
 
На  семейном  совете  было  решено,  что  раз  врачи  советуют
как можно чаще бывать с нашим не особо крепким малышом на
свежем, желательно лесном воздухе, необходимо снять дачу. 
Выбор пал на Малаховку по нескольким причинам: посёлок
расположен  в 10 минутах  езды  от Люберец  на  электричке;  це-
лебный воздух соснового бора; есть озеро; наконец, мне Мала-
ховка была  знакома и близка, ибо  там, на  еврейском кладбище
был  похоронен  мой  дед,  Берл  Гурвич. Мы  сняли  комнатушку
неподалеку от станции. 
Адрес  просто  обалденный:  Малаховка,  тупик  Горького.
Уверен,  что  те,  кто  так  необдуманно  использовали  имя  совет-
ского классика, присвоив его тупику, даже и не подумал о дву-
смысленности  названия.  Тем  более  что  где-то  по  соседству
имелся Тургеневский тупик. Так и подмывало спросить: тупик в
творчестве, личной жизни?
 
Мама  Ариша  и
сын  Антоша -  за  лю-
бимым  занятием-
чтением.  У  каждого
своё.
 
На  фоне  таких
именитых  тупиков  уже
спокойнее  относишься
к тому, что в наши дни
московские  чинуши,
возглавляемые  мэром-
варягом  Собяниным,
расщедрились  на  уве-
ковечивание  нашего
любимого  барда  Вла-
димира  Высоцкого,  и
присвоили его имя сра-
зу  двум  Таганским  ту-
пикам. Дабы поддержать традицию, наверное, надо было так, и
переименовать – тупик Высоцкого, проигнорировав грозный вой
почитателей гения.   
487
 
С  Малахов-
кой  связаны  тёп-
лые  воспомина-
ния. Но не с ком-
натушкой в  тупи-
ке  классика  со-
ветской  и  миро-
вой литературы, а
с  дачей,  которую
мне  выделила
«Вечерняя  Моск-
ва». 
 
Дача  в  Ма-
лаховке.  На
крыльце  Екате-
рина  Алексан-
дровна  и  Илья
Михайлович.
 
В  ней  тоже
особо  не  разгуля-
ешься:  комнатка
и терраса. Однако
по  тем,  спартан-
ским  временам,
когда однокомнатная квартира считалась верхом благополучия,
такая «дача»  нас  вполне  устраивала. Старики Екатерина Алек-
сандровна и Илья Михайлович облюбовали комнату, там же но-
чевал  Антошка,  а  мы  с  Аришей  шиковали  на  вместительной
террасе. 
Вместе  с нами жили два  семейства: одно на первом  этаже,
другое – на втором. Кухню мы делили с нижними соседями. Да-
ча считалась летней, но в холода мы топили печку, которая без-
божно  дымила.  Эту  обязанность  исправно  нёс  Илья Михайло-
вич.
Природа  здесь  была  изумительная.  Повсюду  высились
бронзовые сосны. Воздух – хоть режь, да ешь – сухой, напоён-
488
 
ный  сосновым  духом  и  запахами  полевых  и  садовых  цветов.
Пройдя кладбища – их было три: общее, татарское и еврейское –
минуя болотистый пруд, перебравшись через железнодорожную
ветку,  уходящую  на  Куровскую  и Шатуру,  попадаешь  в  сме-
шанный  лес,  богатый  грибами. Мы  туда  частенько  делали  вы-
лазки.
Рядом  с нашей дачей расположилось длинное двухэтажное
строение с облезлой жёлтогрязной штукатуркой. Там жили лю-
ди, словно нарочно собранные вместе на удивление, осуждение,
страх,  ужас и отвращение окружающих добропорядочных дач-
ников.  Вот клички некоторых из них«Проглоти аршин», «Стоп
нога», «Надо сделать дяде Коле». Большинство обитателей жёл-
того дома нигде не работали, так, сшибали рублёвку-другую за
незначительные  услуги  дачникам.  Тяжёлую  сумку  поднести,
воды из колонки натаскать, покосившуюся калитку подправить
–  это  они  делали «с  нашим  удовольствием».  А  вот,  услышав
предложение, например  огород вскопать или крышу перекрыть,
тут же начинали жалиться на самые разнообразные болячки, да
такого  экзотического  свойства,  что  повергали  нанимателей  в
смущение. 
Был там, однако же, такой тип, который не отказывался ни
от  какой  работы. Можно было бы назвать  его мастером на  все
руки, но только мастерство это было особенного рода. 
-  Вам  надо  колодец  выкопать? –  восторженно  восклицал
он.- Чего проще! Соберите по трёшнице с носа, и будет вам ко-
лодец.
У него на плечах была не башка, а целая бухгалтерия вкупе
с  прорабской,  он  быстренько  прикидывал  объём  и  стоимость
предстоящей работы, а  затем сбивал бригаду из алкашей,  гото-
вых за бутылку горы своротить, и заказ дачника выполнялся. Во
всех  делах  ловок  и  предприимчив  был  этот  человек  по  имени
Сашок. Соседи  по жёлтому  дому  откровенно  не  любили  этого
ловкача,  готовы  были  голову  оторвать,  но  Сашок  отличался
крепким сложением, не пьянствовал, и его побаивались. Как ни
странно,  ко  мне  он  проникся  не  свойственными  ему  нежными
чувствами. Даже приглашал с собой в грибные походы. Правда,
в  чащобе  зачастую  бросал  меня,  опасаясь,  что  я  обнаружу  им
облюбованные грибные места. Вот и возвращались: он всегда с 
489
 
полным лукошком, я же – как повезёт. Впрочем, леса под Мала-
ховкой были богаты грибами и ягодами, без добычи никто отту-
да не уходил.
Называл меня Сашок Максом,  поясняя – «Так  удобней»,  с
ударением на последнем слоге. Углубляясь в лес, он всякий раз
мечтал: «Найтить  бы нам  с  тобой  увдвоём  белый  грыб на  два-
дцать кило!»,- и даже жмурился от предвкушения такой добычи.
«И как же мы стали бы делить этот гриб,- интересовался я,- по-
полам?». Когда Сашок  не  мог  дать  прямой  и  невыгодный  ему
ответ,  он  начинал  суетиться,  что-то  приборматывать. Наконец,
выдавливал: «Неее,  так  не  пойдёть.  Тот,  кто  найдёть,  тому
большая доля». Было очевидно, что он верил – найдёт чудесный
гриб-исполин именно он. «А ежели я найду его?»- не унимался
я. «Тогда,-  тяжело  вздыхал  Сашок,-  ты,  как  человек  молодой,
честный, поделишься со мной напополам». Но по его замаслив-
шимся, воровато бегающим  глазам было видно, что он  сделает
всё, лишь бы урвать как можно больше.
Помнится его отчаянный и какой-то сдавленный крик в ле-
су: «Макс! Скорей суды!». Я поспешил к нему. Был яркий сол-
нечный день, лес в праздничных бликах. В кустах, посреди всей
этой  красоты  лежал  лось  с  огромными  рогами. Он  смотрел  на
нас  сверкающими  влажными  глазами,  ничуть  не  пугаясь,  но  и
агрессивности  в  его  взгляде  не  было. Такой  благодушный  лес-
ной  бык-великан  на  отдыхе.  Потрясённый  Сашок  бормотал:
«Макс, ты ж ведь охотник…у тебя ж есть ружжо…». Я понимал,
что в любой момент лось может чего-то испугаться, и тогда нам
несдобровать. Потихоньку успокоил Сашка, мол, и ружьё дале-
ко, и браконьерствовать не к чему… Мы благополучно оставили
в покое прекрасное животное. Но всю обратную дорогу Сашок
бухтел: «Это ж, сколько мяса в лесу осталось!.. Эх, попался бы
мне  той лосина у в Гражданскую!.. Нет,  ты, Макс, у в следую-
щие разы с ружжом приезжай».
О своём героическом прошлом он рассказывал так: «Как усед-
ня  помню,  едем  мы  это,  с  как  его,  с  раскулачивания. Полон  воз
зерна и всякого кулачьего добра. Навстречь разъезд верхами, акку-
рат красный. Куды, чего везёте, хто такие? Страсть как всех прове-
ряли, потому как бандитов было тьма. Могли по скорости, не разо-
брамшись, и к стенке… Я и говору им: «Господин капитан…».   
490
 
- Какой-такой капитан в Красной-то Армии в Гражданскую
войну? - изумляюсь я. 
Чем замечателен был Сашок, уличённый в брехне, он нико-
гда  не  поправлялся  и  не  извинялся. Просто  продолжал  повест-
вование: «…я и  говору им: «Товарищ  комиссар,  везём  законно
отнятые  у мироедов матерьяльные ценности,  штоб  возвернуть
его обобранному народу».
В  нашем  посёлке,  среди  дачников  он  прославился  тем,  что
возвращал обворованным зимой хозяевам их пропавшие вещи. За
умеренную  мзду.  Секрет  его  шерлок-холмсовских  талантов  от-
крылся,  когда  он,  проникнувшись  ко мне  необъяснимыми  любо-
вью  и доверием, повел к себе в подвал. Дело было осенью, многие
дачники  уже  покинули Малаховку. А Сашок  ходил  очень  ожив-
лённый,  но  с  какими-то  сонными  глазами. В  его  подвале  передо
мной открылся «Монблан» вещей: стулья, кресла, диваны, шезлон-
ги,  самовары и прочее, и прочее. Тут-то  я и догадался, почему у
Сашка  невыспавшийся  вид:  он  по  ночам  утаскивал  с  покинутых
дач, всё, что было под силу. А здоров он был необыкновенно. Ну, а
весной  те же  вещи  он «находил»  и  возвращал  за мзду  законным
владельцам.  Так  что, «господин  капитан,  товарищ  комиссар…
штоб возвернуть… обобранному народу» - эти свои ухватки маро-
дёра он оттачивал десятилетиями.
Нынче  подобных «Сашков»  расплодилось  видимо-
невидимо, их хватает даже в Думе и в правительстве, а малахов-
ский Сашок тогда был уникален, потому-то и  относиться к нему
можно было со снисходительной усмешкой.
Обитатели барака выделяли из общей массы дачников мою
тёщу, Екатерину Александровну. Почитали её за добрый отзыв-
чивый нрав, ценили за то, что у неё можно было стрельнуть де-
нежку. Не  умела  она  отказывать  сирым  и  страждущим.  Ещё  в
Люберцах я заметил, что к ней липнут бомжи и алкаши. А в Ма-
лаховке это её человеческое свойство превратилось буквально в
стихийное  бедствие.  У  неё  постоянно  канючили «на  пропита-
ние»,  тут же пропивали подачку,  а возвращать долги было, ра-
зумеется,  нечем.  Зато  нас  пытались,  в  знак  благодарности,
снабжать овощами и фруктами,  естественно,  краденными  с  чу-
жих огородов и садов, своих-то у этой публики отродясь не бы-
ло. Однажды  некто Фаткин  приволок мешок  картошки,  якобы, 
491
 
заработанной  им  на  мифических «полевых  работах».  Эти  под-
ношения Екатерина Александровна благоразумно отвергала, так
что  милиция   и  обворованные  в  поисках  краденного  к  нам  не
наведывались. 
С  Антошкой  подружился  Николай  Хайруллин,  примеча-
тельная личность. Он шоферил. Жил  с мамой, Халидой, нежно
любившей его. Пьяненького сына она плачущим голосом укоря-
ла:
- Миколай, Миколай! Ты  смотри, какой у меня под  глазом
мешочек висит?! Не пей, пожалуйста…
Николай любил и жалел мать, но от выпивки отказаться был
не в силах.
Она  приходила  к  нам,  очень  ярко  одетая,  вся  обвешенная
какими-то украшениями, величественная старая татарка. Угады-
валось, что Халида в молодости была очень хороша. Жена с ре-
бёнком от пьянствующего Николая сбежала в другой город, по-
сле чего он ещё сильнее запил. Но этой своей слабости Николай
стыдился. Бывало, идёт после работы мимо нас, еле справляясь
со своими длинными подламывающимися ногами, и прикрыва-
ется ладонью, чтобы его не узнали. Очень любил детей и тоско-
вал по дочке,  а посему на Антошку буквально  обрушил нерас-
траченную отцовскую любовь. Предлагал нам  кроликов, потом
цыплят.
-  Как  это  мальчик  без  животных?  Он  обязательно  должен
любить и ухаживать за животными.
Бабушка Катя еле отбилась от этих подношений:
- Николай, ну, куда моему внуку эта живность? Да и кроли-
ков, и цыплят куда девать в конце сезона? В город ведь не пове-
зёшь! Сам понимаешь, что  с ними придётся  сделать… И какое
это горе будет для ребёнка?!
Зато сам Антошка, наверное, под влиянием воспитания Ни-
колая  в  любви  к  животным,  однажды  вернулся  с  прогулки  со
щенком. 
- Его мама с девочкой привязали к дереву, потому что он им
не нужен,- объяснил Антоша,- но ведь он там может погибнуть.
Его волки съедят,- уже в детском возрасте он обладал богатым
воображением, и умел приводить убедительные доводы. 
492
 
Так  в нашем доме поселился лохматый  весёлый пёсик, по-
лучивший прозвище «Дружок».
А с Николаем приключилась беда. Его с инфарктом положили
в  больницу. Скорее  всего,  болезнь  была  связана  с  алкоголизмом.
Говорили,  что  если  бы  в  тот  момент,  когда  ему  стало  особенно
плохо, поднесли сто граммов водки, то он выкарабкался. Но никто
этого не сделал, и Николай умер. Халида на поминках рассказала,
что перед тем, как его увезла «скорая» Николай получил зарплату.
В больнице он всё до копейки отдал матери,  а 4 рубля вложил в
пачку  из-под  сигарет.  Сказал: «Это  я  должен  отдать  тёте  Кате».
Такой честности и порядочности был пьяница.
Летом  я жил на  два  дома,  ведь  добираться  к 8  утра на  де-
журство по номеру из Малаховки было  затруднительно, поэто-
му,  по  крайней мере,  дважды  в  неделю  я  оставался  ночевать  в
Люберцах.  Однажды,  и,  кажется,  единственный  раз  в  нашей
совместной жизни, возник конфликт между моим любимым те-
стем,  интеллигентнейшим  Ильёй Михайловичем,  и  мной.  Ран-
ним утром он вошёл на кухню,  где я ещё сонный  готовил яич-
ницу, и подрагивающим от возмущения голосом произнёс:
- Марк,  я  знаю,  здесь  присутствует женщина. В  прихожей
висит  её  плащ.  Будь  так  любезен:  объясни,  пожалуйста,  что
происходит? Прости, но скрыть от Иры я такое не смогу!
Честно говоря, я немного растерялся. Ситуация, в которую я
попал,  получалась  весьма  щекотливой.  Решил «гордиев  узел»
проблем разрубить одним махом.
- Пойдёмте, Илья Михалыч, спросим у гостьи, как она здесь
оказалась и что делала…
Но с вешалки, пока мы беседовали, злосчастная улика, в ви-
де женского плаща, исчезла. Испарилась и ночная  гостья. При-
шлось  давать  разъяснения  без  главной  свидетельницы,  которая
могла подтвердить мою порядочность. Дело в том, что накануне
скоропостижно  умер  сосед  по  лестничной  клетке,  его  вдова,
проводив всех друзей и близких, что были на поминках, зашла к
нам. Мы  не  то,  чтобы  дружили  с  соседями,  но  поддерживали
добрососедские  отношения,  делились  какими-то  специями,  об-
менивались  впечатлениями  по  поводу  злободневных  вопросов.
Я  играл  у  них  в  преферанс.  В  этот  вечер  я  был  один-
одинёшенек, остальные – на даче. 
493
 
- Марк,-  обратилась  она  с  неожиданной  просьбой,-  пойми:
мне жутко  оставаться  в  доме,  где  всё напоминает  об  ушедшем
муже. Можно, хотя бы первую ночь, я переночую у вас?
Я, естественно, не мог отказать убитой горем женщине. Она
расположилась в нашей комнате, а я отправился спать в комнату
аришиных родителей. Услышав голос Ильи Михайлыча, дурёха
соседка, чтобы, как потом поясняла, «не подумали чего-то пло-
хого», рванула прочь из дома. По-моему, доверчивый и наивный
мой  тесть не  очень-то поверил моим  оправданиям,  хотя,  видит
Бог,  в  ту  ночь  супружеская  верность  не  подвергалась  искуше-
нию.
Время от времени в Люберцах появлялись посланцы от мо-
ей мамы с самыми разнообразными проблемами, каковые в со-
ветские времена было принято разрешать исключительно в сто-
лице. В Кутаиси было широко известно, что старший сын Ании
живёт в Москве, и он там «большой человек». Не помню, чтобы
я  кому-то помог  чем-нибудь  кроме  бесплатного  совета. Но  все
возвращались  на  родину  довольными ,  укрепляя  мифическую
славу «сина Ании, который всё может». И вот в нашу люберец-
кую  квартиру  высадился  целый  десант,  состоящий  из  членов
многочисленного  грузинского  семейства. Суть  ходатайства:  их
родич,  то  ли  искалечил,  то  ли  убил  какого-то  обидчика, «Ну,
очень плохого человека», и «надо адвоката, какой не даст заса-
дить в  турму  савсем не виноватого человека». По-моему, я дал
им телефон какого-то именитого адвоката, чей иезуитский язык
спасал  от  заслуженной  кары  не  одного  громкого  преступника.
Руководствовался  при  этом  заверением  ходатаев  из  Кутаиси:
«Об  денги  не  бойся,  дадим,  скоко  надо».  Как  они  поладили  с
адвокатом,  помог  ли  он  уберечь  их  бандюгу  от  законного  воз-
мездия –  не  знаю.  Единственным,  в  каком-то  смысле,  постра-
давшим  лицом  в  криминальной  истории  оказался  я.  Покидая
Москву, грузины в знак благодарности вручили мне «немножко
чачи  и  немножко  вина».  Впервые  я  пришёл  в  ужас  от  обилия
выпивки. Чача –  её было литров 10 – меня не напугала, чего  с
ней сделается! А вот молодое вино, типа «цинандали», настора-
живало. В Грузии его принято хранить в бочонках или бутылях
в холодных подвалах или даже в ледниках. У меня же тороватые
грузины,  приговаривая «Увозить  с  собой  вино –  очень  дурная 
494
 
примета» потребовали выставить  всю посуду, какая найдётся в
доме.  Я  выставил  все  пустые  бутылки,  скопившиеся  от  засто-
лий,  частенько  случавшихся  у  нас,  стеклянные  банки  из-под
овощей  и  фруктов  разного  объёма,  все  имеющиеся  кастрюли.
Кутаисцы опорожнили свои бурдюки в эту тару, заполонившую
кухню и часть коридора, и были таковы. 
Пришлось призвать на помощь друзей. А кого можно пой-
мать в Москве в жаркую летнюю пору?! Все умотали на юг или
на дачи. Двух или трёх приятелей удалось залучить, но эти пи-
жоны,  видите  ли, «сухаря»  не  потребляют.  Отведали,  сколько
смогли  чачи, «уважили», пригубив  вино, и  отвалили. Чудесное
«цинандали»  на жаре  вскоре  начало  киснуть,  пришлось  возить
его  на  работу  в Вечёрку,  где,  увы,  нашлось мало  поклонников
сухого грузинского вина.
В  Люберцах,  много  позже  винной  эпопеи,  мне  довелось
провести сложную схватку уже не с неумолимым грибком бро-
жения, а уже с не менее вредоносной городской администраци-
ей. К тому времени мы с Аришей и Антошей благополучно жи-
ли  на  Славянском  бульваре.  Но  возникла  идея  вытащить  в
Москву  наших милых  стариков. Дали  объявление: «Меняем 2-
хкомнатную  квартиру  в Люберцах на  квартиру  в Москве». От-
кликнулись немногие. В основном предлагали две комнаты, а то
и  одну  в  коммуналке.  Наконец,  возникло  реально  заинтересо-
вавшее предложение: однокомнатная квартира на первом этаже
в отдалённом районе  города. Встретились, обговорили условия
взаимного переезда, стали оформлять документы на обмен. Как
вдруг  стопор:  в  Люберецком  горисполкоме,  согласие  которого
на обмен в те годы было необходимо, подумать только, заподо-
зрили хитрую сделку. Мол, при обмене двухкомнатной на одно-
комнатную, хозяева большой квартиры  явно имеют корыстный
умысел, и берут отступного. Никакие доводы на них не действо-
вали,  упёрлись – «обмен  должен  быть  равноценным». Да,  ведь
Люберцы –  это Подмосковье,  хоть  и  ближнее,  от  вас  уезжают
два  пенсионера,  а  на  их  место  вселяется  молодой  перспектив-
ный  во  всех  отношениях  мужчина  с  семьёй. Нет,  ни  в  какую,
отказать в обмене и всё тут.
Мой иезуитский ум подсказал: надо писать письмо в Прези-
диум Верховного Совета СССР. Екатерина Александровна  под 
495
 
мою диктовку написала о том, что она, родившаяся и выросшая
на московском Арбате, всю жизнь отдавшая служению Родине,
работавшая на ответственных должностях, бывшая зав. Отделом
Министерства нефтяной промышленности, возмущена подозре-
нием,  будто  она  по  сговору  берёт  какие-то  отступные  при  об-
мене своей люберецкой квартиры на московскую. 
Хорошо  представляя  систему  советского  делопроизводства
и  зная,  что  эту жалобу «для  рассмотрения, принятия мер и  со-
общения  о  них  в Президиум  и  автору  обращения»  незамедли-
тельно оправят  в  люберецкую  администрацию,  я  вскоре отпра-
вился к чинушам. Могу ошибиться, но, по-моему, принял меня
председатель  горисполкома  через  силу,  отказать  в  приёме  на
высоком  уровне  было  нельзя –  всё-таки  проситель  сотрудник
газеты Московского городского комитета партии. Хитрость мо-
его визита состояла в том, что я просто интересовался: как скоро
разрешат обмен квартиры, принадлежащей родителям жены, на
московскую  квартиру, поближе  к нам, живущим  в  столице и  к
внуку, с которым нам, работающим папе и маме заниматься не-
когда. 
- Мы готовы были разрешить этот обмен в порядке исклю-
чения, ведь там неравноценный по количеству комнат и метра-
жу  обмен,  и  возможен  какой-то  противозаконный  сговор,-  с
обидой в голосе втолковывал мне председатель. – Но, оказыва-
ется, ваша тёща накатала на нас жалобу в вышестоящие инстан-
ции. Где гарантия, что она и дальше не станет обливать нас гря-
зью?
Было  понятно,  что  он  несколько  напуган,  потому  и  врёт,
будто хотел разрешить обмен в виде какого-то исключения. Но
я изобразил ужас:
- Какой кошмар! Я и не знал об этой жалобе… Но вообще-
то, она такой человек, что может пуститься во все тяжкие, если
ей отказывают в справедливом требовании…
В общем, я соловьём разливался, заверяя, что никакого сго-
вора  просто  не  может  быть,  ибо  коренная  москвичка,  ответ-
ственный работник нефтегазового министерства, подручная Ни-
колая  Константиновича  Байбакова (в  то  время  председатель
Госплана СССР) не может и мысли допустить о каких-то проти-
возаконных сделках. 
496
 
- А что касается жалобы, она её отзовёт, и напишет о вас в
лучших  тонах,-  пришлось  заверить  его,-  уж  поверьте:  меня-то
она до сих пор во всём слушалась.
Деваться ему было некуда.
-  Под  вашу  ответственность,-  с  неудовольствием  буркнул
он, и подписал разрешение на обмен.
 
Славянский бульвар
 
Смотреть хоромы, которые мне предлагались от «Вечерней
Москвы»  и  Моссовета,  поехали  втроём:  Екатерина  Алексан-
дровна, Ариша и я. 
– Надо же,- удивилась Ариша, когда мы оказались на Сла-
вянском  бульваре,-  я  ведь  мечтала  поселиться  именно  в  этом
месте!
Пару  лет назад  она  с Антошкой  ездила по  грибы. Вылазка
была организована институтом, где трудилась Ариша. Выезжая
из города по Минскому шоссе, попали в чудесный пейзаж: спра-
ва протянулся на километр фруктовый сад, слева открылся ряд
высоких  белоснежных  зданий –  просто  сказочная  картинка,
уютно, зелено.
-  Вот  бы  здесь  поселиться,  Антоша! –  вздохнула  тогда
Ариша.
Мечта  её  осуществилась. Теперь мы  ходили по  только  что
оштукатуренной квартире, и прикидывали, куда, чего поставить.
Две просторные комнаты, прихожая, кухня, туалет, ванная, бал-
кон. Как говорится, гуляй – не хочу! Окна, правда, выходили не
на шикарную правительственную трассу – Минское шоссе - а на
Давыдково,  утопающий  в  зелени  микрорайон.  Из-за  того,  что
почти напротив нашего дома находился поворот на шоссе, куда
регулярно по вечерам сворачивали громоздкие чёрные ЗИС-110,
везущие членов Политбюро ЦК КПСС, живших на Рублёвке,  а
поутру выныривали оттуда, прописка на новом местожительстве
заняла, кажется, вдвое дольше обычного. Проверяли лояльность
до седьмого колена. У паспортистов я себе позволил пошутить,
мол, окна нашей квартиры выходят в противоположную сторону
от шоссе, по которому едут «членовозы» с руководителями пар-
тии  и  правительства,  так  что  покушаться  на  них мы  не  имеем 
497
 
никакой  возможности.  Зачем  тогда  проверять  нас «на  вши-
вость»?  Представитель  органов  хитро  прищурился: «А  если
выйти из квартиры в коридор, там, через окно Рублёвка, как на
ладони!».  Мне  стало  не  по  себе:  с  такого  сообразительного
представителя органов  станется приписать эту провокационную
мысль мне, и тогда могут при каком-то ЧП выйти большие не-
приятности…
Могу  отметить,  что  в  те  времена  руководители  партии  и
правительства, в отличие от нынешних правителей, не очень-то
прятались и оберегались от возможных террористов. Во всяком
случае,  почти  каждый  день  мимо  меня,  ожидающего  на  оста-
новке автобус, проносился чёрный «членовоз» с Леонидом Иль-
ичем Брежневым в сопровождении всего двух машин с охраной.
А «серый  кардинал»  Михаил  Андреевич  Суслов  проезжал  со
скоростью, как и положено ездить автотранспорту в  городе, 60
км в час. Он сидел впереди, рядом с водителем и читал  газету.
Никакого  эскорта охраны у него не было. О нём  говорили, что
ведёт  аскетический образ жизни, строжайшим образом придер-
живается  ленинских  принципов  и  в  работе,  и  в  личной жизни.
Брежневская  камарилья,  по  слухам,  уже  вовсю  разворовывала
Россию-матушку, а к сусловским рукам, как утверждало «сара-
фанное радио» ничего из общественного достояния не прилип-
ло.  Для  меня  некоторым  потрясением  явилась  информация  о
том, что после его кончины в квартире были обнаружены карти-
ны  выдающихся художников,  стоившие миллионы, и из-за них
сцепились не на жизнь, а на смерть наследники. Вот тебе и ас-
кет!
Переезд на новое место,  естественно, превратился  в насто-
ящую военную операцию. Тем более что перевозили домашний
скарб из Люберец  с помощью Бориса Колесникова. Он  служил
помощником  военного  коменданта  железнодорожного  вокзала,
поэтому, почти на законном основании, получил грузовик и па-
ру  солдат  в  придачу.  Боря  был  по-прежнему  невероятно  дело-
вым.  Обнаружив,  что  лифт  отключён,  он  отыскал  лифтёра-
механика, и тот включил машину, хотя был выходной день и в
нашем подъезде мы оказались первыми вселяющимися жильца-
ми,  остальные  квартиры  только  что  вступающего  в  эксплуата-
цию здания пустовали. Но Боря допустил ужасную оплошность: 
498
 
раньше  времени «отблагодарил»  лифтового  командира,  иными
словами позволил ему упиться дармовой чачей, которую я сдуру
доверил  Колесникову. Механик  надрался,  посчитал  свою  мис-
сию на том законченной, вновь отключил лифты и ушёл домой
дрыхнуть. Ходил я к нему, выдержал гнев супруги, обрушившей
на мою безвинную голову все мыслимые и немыслимые прокля-
тия.  Она  причитала  при  этом: «Напоили  Ваську  до  скотского
состояния, он и меня поколотил спьяну, теперь его и домкратом
не подымешь». Жена была права – чача сразила Ваську наповал. 
Таким  образом,  мы –  я,  Борис,  мои  ближайшие  друзья  из
Вечёрки – Юра Голый, Вова Назаров и Сашка Болотин, из «На
страже» - Борис Соколов  оказались перед проблемой. Гору  ве-
щей надо тащить аж на седьмой этаж, который, на самом деле,
учитывая два первых, занятых магазином, был девятым! Колес-
ников,  отпустивший  машину  и  солдатиков,  заявил,  что  у  него
грыжа,  и  дезертировал  с  погрузочно-разгрузочного  фронта
наверх, жарить  картошку и  открывать  консервы, иными  слова-
ми, как он сам выражался, «готовить харч». А мы сгоряча реши-
ли тягать на себе всё, что под силу. Примерно, на 4-м этаже Во-
лодя  Назаров,  весь  в  поту,  попросил,  улёгшись  на  каменной
площадке:
- Отметьте крестиком, где я испустил дух.
Наконец,  мудрый Юрий  Иваныч,  видя,  что  испустить  дух
готовы все, сказал:
- Хватит подвигов! Давайте поужинаем, слегка отметим но-
воселье, а рано утром поднимем этого лифтёра-алкаша, ему ведь
похмелиться захочется, и тогда завершим операцию на грузовом
лифте.
Так  и  поступили,  разумно  полагая,  что  в  незаселённом
подъезде некому будет разворовывать оставленные внизу вещи.
Я  немного  беспокоился  за  груду  мешков  с  книгами  нашей  се-
мейной  библиотеки,  которые  трудно  было  тащить  наверх  по
лестнице.  Но  тут  на  выручку  пришёл  Колесников,  он  сам  вы-
звался  ночевать  внизу  в  качестве  сторожа. Хитрован,  он  пони-
мал, что подвыпив, кое-кто из моих друзей может начистить ему
физиономию  за  промах  с  лифтёром.  Боря  всегда  чуял,  где  его
могут поколотить, и возможно, ногами. Там же в креслах уснули
мы с Аришей. Остальные отправились по домам. 
499
 
Поутру мятый, какой-то жёванный,  с фингалом под  глазом
явился лифтёр, всё включил в лучшем виде, похмелился, и рас-
стался с нами, заверив в вечной любви и дружбе. Подоспевшие
друзья помогли перебазировать скарб на наш седьмой этаж.
Таким же путём въехал в новую квартиру, расположенную
над нами, мой  коллега по  секретариату Юра Варламов. Справ-
ляли новоселье мы с ним на пару. Полредакции, не меньше, по-
бывало  на  этом  грандиозном  празднестве.  В  ходе  его,  вернее,
под занавес, за полночь, заявился Женя Васюков. Международ-
ный  гроссмейстер,  как  я  уже  рассказывал,  выпив  и  закусив,
принялся  за любимое дело –  стал  делиться воспоминаниями о
зарубежных поездках, больше похожими не на заметки путеше-
ственника, а на отчёт участника шахматного турнира о ходе со-
ревнований. А Варламов  героически  боролся  со  сном,  выпучи-
вая глаза.
К этому квартирному празднику Анна Абрамовна Степано-
ва вызвалась достать дефицитные красную и белую рыбу. В  те
годы  многое  попало  в  разряд  дефицитных  товаров,  которые
приходилось «доставать». А Степанова отличалась умением это
делать  самым  замечательным образом. Правда, не  всегда у неё
получались всё как надо. На этот раз она тоже удивила: вместо
рыбы приволокла миндальные орехи.
- Анна Абрамовна, ну, для чего нам за столом орехи? Вы же
обещали рыбу…
- Миндаль – это такая экзотика,- своим вечно дрожащим го-
лосом  заныла Анна Абрамовна, -  такой  дефицит. Его  нигде не
достанешь… И потом он жутко полезный, от склероза, астмы…
- Но мы же не лечиться собираемся!
Впрочем,  что-либо  доказать  Анне  Абрамовне  было  непо-
сильным  трудом.  Если  ей  высказывали  претензии,  она  сразу
становилась беспросветно тупой: ничего не знаю, ничего не по-
нимаю. Она умела вывернуться из любой ситуации. 
О  том,  как  она  появилась  в  редакции,  рассказывали  такую
легенду.
В 1936  году  состоялся  всесоюзный  автопробег  водителей-
женщин  через пустыню Каракумы. Послать  с ними  репортёра не
удалось ни одному изданию: слишком долгий маршрут, на коман-
дировочных можно разориться. Нежданно-негаданно с маршрута в 
500
 
редакцию «Вечерней Москвы»  стали  поступать  по  телеграфу  ко-
роткие сообщения о том, как проходит этот грандиозный по смело-
сти  пробег  отечественных  автомобилей,  за  подписью  никому  не
известного  репортёра А.Файкиной (надеюсь,  я  не  переврал  деви-
чью фамилию Анны Абрамовны). За ловкость, находчивость и ре-
портёрскую пронырливость, благодаря чему она сумела стать чле-
ном женского  коллектива  водителей,  и  снабжать  газету  регуляр-
ными  известиями  с  этого  экзотического  маршрута,  её  приняли  в
штат  Вечёрки.  Сотрудником  отдела  информации.  В  Вечёрке  же
она  вышла  замуж  за  усатого  красавца,  схожего  с  запорожскими
казаками, Александра Васильевича Степанова,  заместителя ответ-
ственного секретаря. Считайте нас со Степановой «ровесниками»:
мы появились на свет в один год – 1936-й. Я - в виде младенца, она
– в виде газетного репортёра.
Без  этой  уникальной  женщины  мне  невозможно  предста-
вить  картину  вечёрочной  жизни 60-70-х  годов.  Так  и  вижу  её
трясущуюся лохматую голову, смахивающую на седую с прозе-
ленью гриву одряхлевшего льва. Так и слышу её блеющий баси-
стый говорок с неистребимым еврейским акцентом:
- А ты скажи, чего тебе надо позарез, и Анна Абрамовна в
лепёшку расшибётся, а достанет!
Сколько  раз  ей  грозило  увольнение  за  всяческие  неблаго-
видные  дела,  промашки  на  работе,  и  всегда  обходилось. Анна
Абрамовна  была  неотъемлема  от Вечёрки,  её  считали,  чуть  ли
не талисманом нашего коллектива, злыдни называли  Степанову
«Анной на шее Индурского».
Зав отделом информации, где она числилась, весьма громо-
гласный Борис Винокур с небольшими перерывами орал на всю
редакцию:
 - За что мне такое наказание?! Анна, вас близко к репортёр-
ству нельзя  допускать! Что  вы  там намалевали? Всё! Кончено!
Или  вы  убираетесь  к  ядрене  фене  по  собственному  желанию,
или я вас выгоню к чёртовой матери с волчьим билетом!
Разумеется,  я воспроизвожу  самые нежные  его  выражения,
ибо  остальные  бумага  не  стерпит.  Нужно,  для  полноты  этой
шекспировского размаха сцены, добавить, что Анна Абрамовна
нисколько не уступала Винокуру,  выражаясь  так, что одесский
биндюжник сдох бы от зависти. 
501
 
Но проходили  часы, протекали дни, всё устаканивалось, и
мы по-прежнему слышали блеющий говорок Аннушки.
Однажды  их  схватка  разгорелась  с  особым  накалом,  по-
моему,  дошло  до швыряния  различных  предметов  об  пол  и  об
стены. В  какой-то момент,  исчерпав  защитно-атакующие  аргу-
менты, Степанова шлёпнулась в обморок. Винокур, в общем-то,
душевный  малый,  естественно,  разволновался,  вызвал «Ско-
рую». Понять его можно: всё-таки пожилая женщина вдруг по-
теряла  сознание…  Приехали  медики,  осмотрели  Аннушку,  ре-
шили госпитализировать. Несут на носилках пациентку к лифту,
переговариваются: 
- Куда повезем? Может, в Склиф или в ближайшую больни-
цу…
Анна Абрамовна приоткрыла один глаз и пробасила:
- Мальчики, только в Боткинскую, только в третий корпус!
Мальчики –  санитары –  ахнули  и  повезли «бабульку»  по
указанному ею адресу. Дело в том, что вечёрочники были при-
креплены к 4-му Медсанупру, и соответственно, их лечили в 3-м
и 4-м корпусах Боткинской больницы. 
Мне  не  раз  приходилось  там  лежать.  Привилегии  начина-
лись с кухни. Пациенты этих корпусов могли заказывать блюда,
глядя  в  меню,  напоминавшее  ресторанное.  Хотите  отбивную
котлету –  пожалуйста.  Харчо,  рыбная  селянка,  шашлык –  всё
есть, чего душе угодно. А из соседних корпусов в часы харчева-
ния несло подгорелой манной кашей и варёной треской не пер-
вой свежести. Ариша при первом посещении меня, болящего, с
гордостью выложила три маленьких апельсинчика.
-  Пришлось  отстоять  громадную  очередь,-  смущённо  при-
зналась она. 
Когда  она  уходила  от меня,  я  выкатил  ей  из  тумбочки  па-
рочку апельсинов, величиной с кулаки молотобойца.
- Отнеси Антошке,- попросил я,- нас здесь ими закармлива-
ют.
Но главное было не в этом. Думаете, там были выдающиеся
врачи? Ха-ха! Штат  медиков  в  этих  горкомовских  корпусах,  в
основном, был укомплектован родственниками партийных бос-
сов  и,  как  говорится,  знакомыми  их  знакомых.  Ведь  зарплаты
здесь  сильно  отличались  от  того,  что  получал  остальной  мед-
502
 
персонал  Боткинской  и  других  городских  больниц. Но  зато  по
желанию пациента к нему вызывали любого самого знаменитого
эскулапа.
Жена моя Ариша сподобилась лежать в правительственной
лечебнице – Волынской больнице. Там та же картина: шикарная
кормёжка и не очень  высокий уровень медицинского обслужи-
вания.  Кстати,  отведать  разносолов  ей  не  довелось,  пришлось
выдерживать строгую диету. Она мне жаловалась: мол, по вос-
кресеньям всем дают красную икру, кроме тех, кто на диете. Её
положили  в 2-хместную  палату.  В  этой  больнице  лежали  пре-
имущественно работники обслуги горкомовского аппарата: тех-
нические  секретари,  водители,  охрана,  уборщицы,  и (наверно,
приравненные к ним) секретари периферийных обкомов партии.
Соседка,  высокомерная  мадам,  на  всякий  случай,  работница
горкомовского буфета на Старой площади, сделала анекдотиче-
ское,  запомнившееся  замечание. Увидев  у  кого-то  в  руках  бу-
терброд  с  докторской  колбасой,  она  с  ужасом,  но  и  сознанием
дела, вопросила:
- Неужели вы сможете есть  эту колбасу? Её же выпускают
для населения…
 Вот так. Люди, человеки, находящиеся за пределами мирка
высокопоставленных особ, для неё просто население, которому
отведено питаться тем, чего она не позволит съесть даже своему
домашнему коту.
Но  вернёмся  к  нам  на  новую  квартиру,  которая,  между
прочим,   располагалась неподалеку  от Волынской больницы,
в связи с чем туда наведывался к маме наш Антошка. Конеч-
но, он любил её, но ещё больше любил всякие вкусности, ко-
торые маме, соблюдающей диету, есть было не положено. По
моим «агентурным данным» заглядывал он и на так называе-
мую  ближнюю  дачу  Сталина,  примыкавшую  к  Волынской.
Конечно,  охрана  там  была  крутая,  но  ещё  Гаврош,  а  затем
наши юные  партизаны  доказали,  что  для  пацанов  нет  непре-
одолимых  преград,  Антошка,  без  преувеличения,  был  под
стать легендарным  героям-малолеткам Великой Французской
революции  и  Великой  Отечественной  войны.  Он  свободно
проникал  на  секретную,  охраняемую  КГБ  дачу  вождя  всех
народов. 
503
 
Его поведение и  дома, и  в школе,  особенно некоторые по-
ступки, тоже можно было бы причислить к героизму, да только,
разве что, в отрицательном смысле. Вообще-то наш сын рос до-
вольно самостоятельным парнишкой. Ещё в интернате он сумел
так обаять ночного сторожа, что с его разрешения  звонил домой
маме  из  директорского  кабинета.  На  Славянском  бульваре  он,
после школьных  занятий, был предоставлен  сам  себе,  ведь  оба
родителя  работали.  Рос  Антоша  бледненьким,  тощеньким,  по
этому поводу мама-Ариша только всплёскивала ручками:
- Он у нас такой безаппетитный!
Однако, деликатесы в кремлевской больнице, которыми его
угощала мама, уплетал за обе щеки. Проверить, как он обраща-
ется с обедом, который ему оставляли, что б не остыл, укутан-
ным в одеяло, не представлялось никакой возможности. Тем не
менее, удалось раскрыть «страшную тайну». Отворив в туалете
дверцу стенного шкафа, где проходили водопроводные трубы, и
хранилась  швабра,  я  обнаружил  ссохшиеся  сосиски  со  смор-
щенными макаронами и картошкой. Эти, уподобившиеся муми-
ям, выброшенные съестные продукты произвели на меня, пере-
жившего голод в эвакуации, тяжкое впечатление. Признаюсь, я
тогда единственный раз в жизни выдрал сыночка ремнём. Хотя,
едва ли он понял, почему подвергся столь суровому наказанию.
«Неужели  из-за  паршивых  сосисек?»-  наверное,  думал  он,  да-
вясь рыданиями. 
Все  мальчишки  шкодники,  по  себе  знаю.  Достаточно
вспомнить,  как  я  подвесил  дохлую  птицу  на  крюк  в  дверном
проёме предбанника спортзала, и в темноте все стукались об неё
головами. Антоша не отстал от своего папани, паршивца в дет-
стве. Он тоже занялся подвешиванием, но не птиц, а полиэтиле-
новых  пакетов  с  водой  на  верёвочке,  прямо  на  балконе  нашей
квартиры.  Когда  внизу  на  скамеечке  располагались  старушки,
любительницы  посудачить,  сидя  на  скамеечке,  к  ним  под  ноги
падала водяная бомба. В бабулек летели обильные брызги. Они
вычислили изобретателя- бомбометателя, и пожаловались роди-
телям,  то  бишь,  мне  с  Аришей.  Обошлись  внушительным
наставлением.
В  школе  Антон  Маркович  Гаврилов  тоже  отличился –
страшно даже вспомнить, какого шума наделал его проступок  – 
504
 
он срезал меховой воротник с пальто одной из школьниц. Думае-
те,  сие  продиктовано  хулиганскими  или  рано  пробудившимися 
стяжательскими наклонностями? Ничего подобного. Присвоение
чужого воротника было вызвано своеобразным пониманием забо-
ты о близком существе. У нашего сыночка, чуть ли не с младен-
чества,  был  любимый мишка,  он  с ним играл,  вёл беседы, даже
спал  в  обнимку. Со  временем  мех  медвежонка  сильно  вытерся.
Вот и  решил  заботливый Антоша,  чтобы мишка не мёрз,  сшить
ему  шубку. Меховой  воротник  с  девчачьего  пальто,  как  ничто
другое, прекрасно подходил для медвежьей обновы. 
Еле-еле мы смогли успокоить справедливо разъярённых ро-
дителей  пострадавшей  девочки,  и  оплатить  их  потерю.  Но  за-
числить  нашего  сыночка  в  разряд  неисправимых  шкодников
было  бы  не  справедливо. Мальчик  уродился  умненьким,  чрез-
вычайно  любознательным  и  даже  отзывчивым  на  добрые  дела.
Наверное, в нём генетически закрепилась гавриловская природ-
ная  способность  входить  в  доверие  к  людям,  нравится  почти
любому  человеку  с  первых шагов  знакомства. Мама  старалась
приобщить его к культурным ценностям, водила в театр, музеи.
Разумеется,  время  от  времени  на  него  накатывали  различные
увлечения. Надолго вошли в мир его интересов камни. Сначала
он собирал их на пустырях, на берегах речушек, даже специаль-
но  ездил  в  карьер,  расположенный  по  нашей Рязанской желез-
ной  дороге. Потом  у  кого-то  выменивал,  и,  кажется,  договари-
вался  со  служителями минералогического музея,  чтобы  попол-
нить  свою  коллекцию.  Увеличивали  его  каменное  богатство
друзья-геологи, навещавшие нас по приезде в Москву по делам.
Одно время Антоша увлёкся цветами. Вся квартира постепен-
но  заполнилась  ими.  К  тем,  что  выращивала  в  горшках  мама-
Ариша, он обильно прибавлял  те, что добывал  с уличных клумб.
Приволок  даже  колючие  кактусы,  каковые,  якобы,  выбросили  из
школы, и всё ждал, когда они, наконец, расцветут. Где-то он вычи-
тал, что цветы полезно подкармливать сахаром. Тут же решил по-
мочь розе, только что робко расцветшей на подоконнике. Обильно
посыпал землю сахаром, а затем полил её. Роза оказалась неблаго-
дарной: она сначала как бы обледенела, потом и вовсе засохла.
Увлечений  у  нашего  отпрыска  было множество,  к  ним  его
толкали  недюжинные  разнообразные  способности  мальчика. 
505
 
Так вдруг прорезался талант художника. Он усеивал забавными,
а  то  и  страшноватыми  рисунками  блокноты,  альбомы,  даже
школьные  тетради.  В  результате  родилась  счастливая  мысль
выпускать  семейную  стенную  газету. Я  писал  тексты, Антоша
сопровождал  их  иллюстрациями,  в  основном юмористического
и  сатирического  характера.  Назвали  газету «Хихикала».  В  неё
даже тесть Илья Михайлович написал стихи.
А вот девочек  Антон Маркович в детстве игнорировал. Уж
как его «сватала» соседка по лестничной площадке Ида к своей
дочери Аэлите, наш женоненавистник оказывал ноль внимания
этой совсем ещё малышке, но весьма симпатичной девочке. Она
за ним – хвостиком, а он от неё брезгливо отворачивался.
Наши соседи, супруги Ида и Владик Михайловы, надо ска-
зать,  оказались  парой,  я  бы  сказал,  в  высшей  степени  загадоч-
ной.  Жили  они  в  трёхкомнатной  квартире,  куда  просторнее
нашей двушки. С Идой, моей полной коллегой – журналисткой
и ответственным  секретарём журнала «Военный  вестник» - мы
сошлись  быстро.  Свою  природную  общительность,  помножен-
ную на обаятельность, она преумножила, благодаря профессии,
которой  были  отданы  лучшие  годы  её жизни.  Теперь,  попав  в
печатное издание, влившись в тесную компанию военных жур-
налистов, она постепенно превратилась в заводную выпивоху.
Благодаря пьяным откровениям Иды, осторожным высказы-
ваниям Владика, который проникся ко мне доверием и делился
своими  старческими  горестями,  сложилась фрагментарная  кар-
тина их жизни и засекреченной деятельности. 
Широкой  публике  известны  наши  выдающиеся  советские
разведчики: Рихард Зорге, Рудольф Абель, Ким Филби… Но мы
их  знаем,  увы,  благодаря…  провалу  этих  законспирированных
агентов КГБ и ГРУ СССР. А имена великих разведчиков, даже
ушедших из жизни инкогнито, мы  вряд  ли  услышим  в  обозри-
мом  будущем.  Есть  все  основания  считать,  что  к  таким  безы-
мянным  героям  относились   наши  соседи  по  дому  на  Славян-
ском  бульваре Ида  и  Владик Михайловы.  Думаю,  однако,  что
эта их фамилия из разряда камуфляжных. Подлинные  свои фа-
милии они, поди, за давностью лет и запамятовали.
Михайлов специализировался, как я понял, на Скандинавии,
хотя,  занимаясь  предпринимательской  деятельностью,  разъез-
506
 
жал не только по всей Европе, но и по всему миру. Как случи-
лось,  что  у  него  была  дочь  Аделаида –  мною  не  прояснено.
Единственно, что я усвоил: Ида никакой дочерью ему не прихо-
дилась,  даже  близкой  родственницей  она  ему  не  была.  Потом
дочь  перешла  в  разряд  законной  супруги,  в  этом  качестве,  на
определённом этапе, Михайлову было удобнее выполнять свою
работу.  Он  сменил  немало  личин:  был  бизнесменом,  личным
секретарём  одного  из  скандинавских  премьеров,  занимал  важ-
ные посты  в  администрации правительства. Незаметно подкра-
лась старость, болезни. Его руководство посчитало нужным вы-
вести Михайлова  из  игры –  так  он  исчез  с  европейского  гори-
зонта,  без  рассекречивания,  и  появился  на  Родине,  кажется,  в
качестве  сотрудника МИД,  эксперта  по Скандинавии. Вряд  ли
западные  разведки  могли  идентифицировать  этого  пожилого
мидовца  с  тем  бизнесменом  или  госчиновником,  ушедшим  на
пенсию, и пропавшим из виду.
Всё было бы хорошо, и Владик, на склоне лет, мог бы пре-
даваться воспоминаниям о своём с Идой героическом прошлом,
если бы на их семейство не обрушилась беда. Имя этой беды -
банальная разница в возрасте. Михайлов был старше Иды на 30
с лишним лет. К великому сожалению, старческое бессилие ста-
ло безжалостно подтачивать супружеские отношения. А так как,
Ида  приобщилась  в  мужской  компании  офицеров-сотрудников
военного журнала  к  регулярным междусобойчикам  с  обильной
выпивкой, то, ничего удивительного, что вскоре появился у неё
любовник.  Внешне  он  выгодно  отличался  от  маленького  су-
хонького  почти  облысевшего Владика –  большой,  почти  квад-
ратный мужик с кудрявой шевелюрой. 
Ида  не  скрывала  своих  отношений  с  кудряшом.  Любовники
стали устраивать  в доме шумные  застолья,  в  которых принимала 
участие младшая сестра Михайловой, рыжеволосая красавица Лю-
ся. Девица с великолепной фигурой, что не удивительно, ибо Люся
была  цирковой  акробаткой. Правда,  впечатление  портили  следы,
оставляемые на лице пьянством. На  этих вечеринках доводилось
сиживать и мне. Но радости посиделки не доставляли, ибо, пере-
пив, любовники принимались бурно выяснять отношения, что не-
редко заканчивалось безобразным мордобоем.
Владик затем, в порыве откровенности, жаловался мне: 
507
 
- Я всё понимаю. Она молода. Ей нужно то, что я уже не мо-
гу ей дать. Пожалуйста, я не возражаю. Но я не допущу, чтобы
мою жену били! Я покажу на дверь этому бой-френду…
Шло  время,  и  всё  оставалось  по-прежнему. Обожаемая жен-
щина разведчика ходила с фингалами от своего неуёмного любов-
ника, считавшего необходимым лупцевать её, ибо следовал народ-
ному поверью – «Бабу надобно бить, чтобы мягше была».
Мама-Ариша, преодолевая врождённую щепетильность, от-
бивалась  от назойливого навязывания Аэлиты  в подруги  к Ан-
тошке,  справедливо,  наверное,  считая,  что  девочка может  уна-
следовать алкашные наклонности мамаши. Только когда мы по-
меняли  местожительство,  съехавшись  с  родителями  Ариши,  и
оказались на другом конце города, она вздохнула облегчённо: в
невестки не попадёт девушка с дурной наследственностью. Как
же прозорливы были её опасения! Аэлита рано втянулась в по-
пойки взрослых, и стала настоящей пьянчужкой.
На  Славянском  бульваре  смогла  полноценно  бывать  моя
мама. Но для неё это был перевалочный пункт. Пользуясь вечё-
рочными связями и возможностями, я устраивал её на консуль-
тации и лечение в лучшие столичные клиники. 
Появился вдруг из небытия её брат – дядя Арон. Ах, почему
я не записывал за ним каждое словечко! Это же был неиссякае-
мый фонтан  афоризмов  и,  извиняюсь,  аферизмов. Вот  его  зво-
нок из нашей квартиры на Славянском бульваре мне на работу:
- Марик, мы здесь плотно сидим и ждём тебя. Аллочка, Си-
мочка и я. Давай, заканчивай свои газетные дела, и дуй сюда. У
нас всё есть, ничего по дороге не захватывай. Приезжай, и поси-
дим за власть Советов!
Аллочка и Симочка – продавщицы из гастронома, который
расположен  на  первом  этаже  нашего  дома.  По  приезде  к  нам
дядя Арон тут же отправился в этот магазин. Денег, я твёрдо это
знал, у него не было ни  копейки. Явился  с полной  авоськой, и
всё  восторгался: «Какое  удобство  это  самообслуживание!  Вы-
бирай, чего хочешь! Бери, чего хочешь!». Каким образом он ис-
хитрился ничего не заплатить за кучу продуктов – мне не ведо-
мо.  Как  он  сумел  расположить  к  себе  коллектив  продавцов –
тоже не понимаю. Когда мы оказывались с ним вместе в гастро-
номе,  ему  кланялись  буквально  все:  от  вечно  хмурых  вахтёров 
508
 
до неприветливых администраторов: «Арон Борисович, дорогой
вы наш человек!». А продавщицы звали его «Арончик», и таска-
ли в нашу квартиру обильное угощение.
Мои двоюродные тётки Рая и Галя познакомили дядю Аро-
на,  на  тот  момент  холостякующего,  со  своей  подругой,  прие-
хавшей в Москву за какими-то покупками. Тогда ведь в столич-
ные магазины тянулись со всех концов страны. Та жила, кажет-
ся, где-то в Воронеже. Даме, естественно, очень понравился этот
интересный  мужчина,  умеющий  так  завлекательно  рассказы-
вать, всюду побывавший, всё-то повидавший, к тому же уверя-
ющий,  что  имеет  возможность  достать  любой  дефицит.  Дама
спросила, на свою голову, а сможет ли он исполнить мечту про-
винциальной  хозяйки:  приобрести  стиральную  машину,  како-
вую она безуспешно пыталась найти?
- Как делать нечего! – ответил дядя Арон.
Дама вручила ему деньги и уехала домой. Он долго «тянул
резину». Тётки уже нервно пеняли ему:
-  Арончик,  женщина  так  на  тебя  понадеялась…  Арончик,
будь мужчиной… Арончик,  ей  ведь не  столько  стиральная ма-
шина  нужна,  сколько  ты  ей  по  душе  пришёлся… Арончик,  ты
же потеряешь своё счастье!
Видно, дядя Арон  уверовал  в  то,  что  в  отношениях  с про-
винциалкой стиральная машина не главное. Тёток моих, а своих
двоюродных сестёр он заверил, что «мадам будет млеть от вос-
торга», и отправился к потенциальной невесте.
Через  некоторое  время  тётки  рассказывали  мне  с  ужасом,
сгорая от стыда:
- Наш Арончик  оказался неприличным  человеком,  если не
сказать, паскудником. Подруга написала, что вместо стиральной
машины  он  привез  три  кило  апельсинов.  Но  не  это  главное.
Главное заключалась в том, что она убедилась - у этого человека
не было, оказывается, никаких серьёзных намерений.
Сватовство сорвалось. При его неотразимом обаянии, можно
представить,  сколько разбитых  сердец оставил он позади. Но вот
как он, чемпион Белоруссии по борьбе, покатился по наклонной, и
в  зрелые  годы  превратился  в  закоренелого мошенника  и  крутого
авантюриста – об этом семейные мифы помалкивают. Сам он вся-
кий  раз,  когда  заходил  разговор «за  жизнь»  высказывал  какую-
509
 
нибудь новую, мало похожую на правду, версию. Самой ходовой и
повторяемой у него была такая: будто он в юности из ревности за-
резал любимую девушку и её ухажёра.
Моя мама махала руками и твердила, что он врёт, в тюрьму
он  попал  за  мелкое  хулиганство  и  воровство.  Наверное,  это
ближе  к  истине,  чем  та  кровавая  вендетта,  которой  дядя Арон
хвастал и пугал окружающих. Сужу об этом хотя бы по одному,
им  же  преподнесённому  мне  повествованию  о  несправедливо-
сти, якобы, обрушившейся на его несчастную голову.
- Нет, Марик,  ты  только  послушай,  какие  в мире  неблаго-
дарные  люди  имеются!  Иду  я  по  улице,  прогуливаюсь,  а
навстречу дамочка – очень даже ничего себе. Я на неё, не скрою,
оглянулся. Вижу – что такое? – дамочка ридикюль свой оброни-
ла.  Я,  как  человек  порядочный,  возвращаюсь,  подымаю  риди-
кюль и шумлю ей вдогонку: «Мадам, вы сумочку обронили!». И
что ты себе думаешь? Эта дамочка ни с того, ни с сего, пускает-
ся наутёк. Я за ней с ридикюлем. А меня останавливает мент и
самым натуральным образом делает такую заявочку: «Зачем Вы,
гражданин,  присвоили  чужой  ридикюль?». Я  говорю,  как  есть,
что дамочка обронила ридикюль, а я мечтаю вручить его ей. Так
кто ж мне поверит, когда уже в суде дамочка верещит, будто я
её ограбил и чуть ли не грозил убить. Ей – вера, мне – отсидка.
Так я тебя теперь спрашиваю, Марик, скажи мне по честной со-
вести:  разве  можно  с  таким  коллективом  быть  благородно-
порядочным человеком?
Все мамины братья, как я уже писал, сражались на фронтах
Великой Отечественной, за исключением Арона. Как он сам го-
ворил,  его фронт  пролегал  в «солнечном» Магадане. «Я  очень
рвался,  чтоб  тоже  сражаться  с фашистами, Марик. Поверь! Но
мне выходил на все призывы сплошной отказ».
Этот обаятельный баламут однажды припёрся к нам за пол-
ночь и стал уж очень шумно излагать свои взгляды на жизнь. Я
пытался  урезонить  его,  мол,  ночь  на  дворе, жена  и  маленький
Антошка  спят,  да  и  мне  пора  на  боковую.  Он  взъерепенился:
«Ах, ты родного дядю не уважаешь! Не даёшь мне наболевшую
душу  изложить! Может,  я  тут  всем  мешаю?».  Слово  за  слово,
дядя Арон стал вопить:
- Ах, ты меня, родную кровь, на улицу выгоняешь! 
510
 
- Никто тебя не выгоняет, дядя Арон. Ложись спать.
- Нет. Я чувствую, меня здесь не любят, не уважают – ноги
моей здесь больше не будет!
И разъярённый, чуть не плачущий дядя Арон стал бросать в
чемодан свои вещи. А заодно и… мои.
- Э-э-э, дядюшка,- ухватился я за свою куртку, которую он
запихивал в чемодан,- а мои-то вещи, зачем?
- Ты меня  так  огорчил,-  рыдающим  голосом  возопил  дядя
Арон,- я так разнервничался, что сам не знаю, что делаю… Ка-
кие вещи попадают под руку, те и хватаю…
Одним словом, дядя Арон в ту ночь, казалось, окончательно
исчез из моей жизни. Однако через пару дней мне позвонила из
Люберец тёща Екатерина Александровна:
- Марк,  будь  осмотрителен,-  трагическим шёпотом  преду-
предила она меня,- Арон Борисович очень опасный человек. Мы
его боимся, он заявил, что ты его страшно унизил, и ты будешь
наказан. Он для этого нанял человека…
Я рассмеялся и успокоил любимую тёщу:
- Не обращайте внимания на угрозы этого старого болтуна.
У него денег нет нанимать каких-то мстителей.
Непутёвую, полную приключений и авантюр, жизнь свою дя-
дя Арон закончил в почтенном возрасте в Доме для престарелых.
 
Звёздные публикации
 
Вечёрка всё больше вовлекала меня в журналистику. Писал
на разные темы, кое-что запомнилось. 
Уже не скажу, кто придумал такую оригинальную по форме
рубрику:  корреспондент  вместе  со  знаменитым  человеком  пу-
тешествует  по Москве,  а  их  сопровождает  и  снимает фотокор.
Этим корреспондентом был я, сопровождал нас Слава Фёдоров,
фотомастер, кстати, фронтовик. У него, между прочим, случил-
ся прокол, который он невероятно сильно переживал. 
Ему довелось снимать маршала Жукова. В подписи под фо-
то  он  назвал  прославленного  полководца «трижды  Героем Со-
ветского Союза». Газета  вышла,  разразился  скандал. Слава  ко-
лотил себя по голове и кричал:   
511
 
- Как я мог так обосраться?! Как я мог забыть, что Георгий
Константинович четырежды Герой?! Он же был  командующим
армии, в которой я воевал…
Куда  меньше  он  переживал,  когда  для  создания  панорамы
невнимательно  совместили  два  его  снимка Мавзолея  с  руково-
дителями партии и правительства, в результате чего на трибуне
оказалось двое Ворошиловых.
С Фёдоровым  мы  дружили,  я  любил  работать  с  этим  очень
дисциплинированным журналистом  и мастером  высокого  класса.
Он частенько иллюстрировал мои материалы. На этот раз мы были
практически  соавторами фоторепортажей. Среди персонажей,  ко-
торых «поставлял» нам  вездесущий дядя Всева,  то  есть, ответсек
Шевцов, был любимец московской публики клоун Юрий Никулин.
С  ним  мы  отправились  в  магазин  подарков  на  улице  Горького
(ныне Тверская). Я, чтобы смешнее было, водрузил на голову Ни-
кулину громадную расписную китайскую вазу.
- Это не надо,- остановил фотосъёмку и отставил вазу Юрий
Владимирович,- это нарочно.
Мне  так  врезалось  это  ёмкое  и  точное  определение,  что  я
позже,  обнаруживая  во  время  редактирования  чьих-то  текстов
какую-то  фальшь  или  неправду,  выносил  приговор: «Это -
нарочно!». Таких мини-фоторепортажей опубликовано в Вечёр-
ке несколько. 
К  сожалению,  у  меня  они  не  сохранились.  Сберёг  я  лишь
снимок с одним из персонажей, «сосватанного» нам всё тем же
дядей Всевой. На  встречу  с  ним  я  позорным  образом  опоздал.
Именитый персонаж недовольно заметил, что на свидания с ним
не позволяли себе опаздывать даже главы государств. Впрочем,
он  скоро  успокоился,  ибо  местом  встречи  была  типография
«Детская книга», в районе Марьиной Рощи, где печаталась оче-
редная  его,  любимца  детворы,  Сергея  Михалкова  книжка «О
Ленине».  Ему,  кстати,  тут же  вручили  свежеотпечатанную  хо-
рошо изданную книгу о вожде. 
Надо  было  видеть,  как  сердечно  принимали  работники  ти-
пографии  дорогого  автора.  Видно,  помнили,  как  зачитывались
«Дядей Стёпой» и  другими  замечательными  детскими  стихами
Михалкова. К нему тогда ещё не приклеилось насмешливое про-
звище «гимнюк», и он не переписывал свой текст Гимна Совет-
512
 
ского Союза,  приспосабливая  его   к  обновившимся  геополити-
ческим реалиям нашей многострадальной страны. 
Не могу  обойти  ещё  одну  встречу  с Юрием Владимирови-
чем. Это случилось на юбилейном праздновании сотового номе-
ра  его  детища  сатирического  киножурнала «Фитиль».  Пооб-
щаться нам не пришлось, главный редактор юбиляра был недо-
ступен. Торжество окончилось около полуночи и нас развозил,
по-моему,  служебный  автобус  киностудии: Михалкова  с  длин-
ноногой девицей, поэта-автора «Фитиля» Андрея Внукова и ме-
ня,  репортёра Вечёрки. Удивил «дядя Стёпа»  своей  запасливо-
стью: за чайным столом он без стеснения набил карманы конфе-
тами,  каковыми  угощал  девицу.  Говорили,  что  это  медсестра,
которая сопровождает его после больницы.
 
 
Юрий  Владимирович  Михалков  внушает  мне,  опоздав-
шему  на  встречу  репортёру,  что  точность  это  не  только
«вежливость королей».   
513
 
Были  у меня и  другие публикации. Так  уж  случилось,  что
мне довелось встречаться с несколькими героями Великой Оте-
чественной. Трое произвели особое впечатление.
…В Сухумском аэропорту пожилой мужчина обескуражено
пожимал  плечами:  вроде  как,  все железяки  из  карманов  выло-
жил,  а  пошел  через  специальную  рамку -  звенит,  поганка.  И
вдруг он понял, что происходит.
-  Сынок,  тот  метал,  что  звенит,  я  вынуть  не  смогу.  Это
осколок, он  у меня застрял в голове со времен войны...
Тут только молодой работник аэропорта узнал в пассажире
известного  в Абхазии  ветерана Великой Отечественной Автан-
дила Кигурадзе. Буквально на днях в телевизоре его видел. Те-
перь уважаемый человек улетал в Москву...
Статейка  моя  об  этом  первом  герое  называлась «Подвиг
грузина-богатыря оценили монголы».
В  том  рукопашном  бою  тезка  витязя  в  тигровой шкуре  из
поэмы  Шота  Руставели  уложил,  по  свидетельству  пленного
немца, 13 фашистов. Девятнадцатилетнего  грузинского богаты-
ря, естественно, представили к Геройской Звезде. И надо же бы-
ло так случиться, что в те дни, когда весь израненный Автандил
лежал  в  тыловом  госпитале,  его Северо-Западный фронт  посе-
тила правительственная делегация Монгольской Народной Рес-
публики. Друзья-монголы, узнав о небывалом подвиге, от имени
Малого  Хурала МНР  прямо  в  палате  госпиталя  наградили  со-
ветского солдата орденом Боевого Красного Знамени. 
Чиновники  в наградном  отделе  армии,  куда поступила  бу-
мага:  представить  Кигурадзе А.М.  к  званию  Героя  Советского
Союза, посчитали, что за один, даже выдающийся, подвиг двух
высоких  наград - многовато. Представлению  на  геройское  зва-
ние ходу не дали. То, что, скажем, маршал Жуков Г.К. имел  за
победу над фашистской Германией и наш великолепный орден
Победы,  и  аналогичные  награды  ряда  других  государств -  во
внимание не принималось. 
А  в Москву Автандил Кигурадзе,  спустя много  лет,  летел  и
вовсе по курьёзному поводу: монголы, прознав каким-то образом,
что их обласканного героя обижают на родине, не вручают заслу-
женную награду, не разобравшись в ситуации, отметили богатыр-
ский подвиг вторично, опять орденом Боевого Красного Знамени.   
514
 
Другую публикацию можно назвать «Без единого выстрела».
Первую звезду Героя Советского Союза командир разведо-
тряда  Северного  Флота  Виктор  Леонов  получил  за  дерзкую  и
очень  кровавую  операцию  на мысе Крестовый,  что  в Мурман-
ской  области,  в  конце 1944  г. А  вторую  звезду Героя Виктору
Николаевичу вручили уже на другой войне -  за пленение  в  ко-
рейском порту Вонсан японского гарнизона. Эту группировку в
три с половиной тысячи штыков наш разведывательный отряд в
140 бойцов взял без единого выстрела!
Десант леоновцев был внезапным и наглым. Но японцы не
очень-то  испугались  и  растерялись.  Они  спокойнёхонько  пре-
проводили  нескольких  наших  разведчиков  вместе  с  их  отчаян-
ным командиром в штаб своей части к полковнику, который ру-
ководил обороной Вонсана. Тот решил сделать русских десант-
ников заложниками, чтобы диктовать условия сдачи порта. Од-
нако Леонов поломал хитрый план. Разведчики в мгновение ока
рассредоточились  в  помещении  штаба,  а  командир  объяснил
через  переводчика  японскому  полковнику: мол,  нам  терять  не-
чего, если не сдадитесь, взорвем штаб.
- Мои люди выходили живыми из более сложных ситуаций,
а тут - второй этаж и все они стоят у окон. Вы же погибнете бес-
смысленно, как крысы... 
Для  пущей  наглядности  перед  носом  японца  поигрывал
противотанковой  гранатой  друг  и  сподвижник  Леонова  еще  с
Мурмана Герой Советского Союза Семен Агафонов. 
Через некоторое время колонна пленных японцев послушно
потянулась к порту, куда уже спешили корабли Тихоокеанского
Флота. Между прочим,  в  устрашающей  гранате  той, на  всякий
случай, был вынут запал. 
Так  Виктор  Леонов  стал  одним  из  шести  дважды  Героев
Советского  Союза,  получивших  звания  за  подвиги  в  боях -  и
против  фашистской  Германии,  и  против  милитаристской  Япо-
нии. Нелишне отметить, что среди них два маршала - Василев-
ский  и Новиков,  три  генерала -  Кравченко,  Крылов, Плиев. И
только один старший лейтенант морской пехоты - Леонов. 
А  ещё  мне  посчастливилось  брать  интервью  у  самого  не-
обычного воина, каковой, должен был стать трижды Героем Со-
ветского  Союза.  Заглянем  в  официальный  список.  Таких  там 
515
 
всего  трое:  командарм  легендарной 1-й  Конной  армии  Семён
Михайлович Будённый и летчики-асы Иван Никитович Кожедуб
и Александр Иванович  Покрышкин. Моего  собеседника  в  том
списке нет. И все-таки... 
В первый раз его представили к высокой награде за безумную
храбрость почти  в  самом начале  войны. Дали  краткосрочный  от-
пуск для получения Звезды. На радостях он несколько перебрал в
пути, и, когда на очередной пересадочной станции комендант отка-
зался отправить его "в первую очередь, как героя", присовокупив к
словам "много  вас  тут  таких "героев"  ходит»  многоэтажные  не-
нормативные характеристики, разгоряченный фронтовик до полу-
смерти  изувечил "эту  тыловую  крысу".  Учитывая  геройский  по-
двиг пьяного драчуна и дебошира, его, по военному времени, нака-
зали снисходительно - отозвали представление к высокому званию,
прервали досрочно отпуск и вернули в часть. 
Позже,  при  прорыве  немецкой  обороны  он  вновь  проявил
себя  героически. Вновь была  составлена реляция  с представле-
нием  к  награждению  Золотой  Звездой  Героя. И  как  положено,
отпустили домой, на побывку. А дома он застал врасплох жену с
каким-то  интендантом  в  недвусмысленном  положении.  Ну,  и
грохнул  свою  блудливую  благоверную,  не  прислушавшуюся  к
симоновскому призыву "Жди меня, и я вернусь!"
Дальше - опять остался без награды, и угодил в штрафбат.
А  это  почти  верная  смерть. Но  ему  и  тут  подфартило (это  его
собственное выражение) - при штурме Кёнигсберга удалось со-
вершить очередной подвиг, за что ему, без всяких осложнений и
помех  присвоили  звание  Героя  Советского  Союза,  и  вручили
Золотую Звезду на месте, не посылая в Москву. 
Трагикомическую наградную эпопею он рассказал мне "под
страшным секретом", под честное слово не разглашать эту тай-
ну, а посему не имею права назвать его имя. 
В  любой  газете  приветствуются  известные,  популярные
личности, так было и в нашем издании, но с некоторым своеоб-
разием. Почему-то  не  очень  ценился жанр  интервью. Подозре-
ваю,  что  Сименон  Давыдыч  не  хотел,  чтобы  его  журналисты,
особенно молодые,  становились  заметными,  а  интервью  такую
возможность давало. Потолковал на страницах печатного органа
со знаменитостью, и, во-первых, показал своё умение «разгово-
516
 
рить»  знатного  собеседника,  во-вторых,  тебя  запомнят: «Это
тот,  что  интервьюировал  недоступного  имярек!».  Затем,  отли-
чившегося, таким образом, журналиста, уж, как правило, непре-
менно  переманят  в  центральное  издание.  Так  от  нас,  на  моей
памяти,  ушли:  блестящий  эссеист Анатолий  Рубинов,  уже  зна-
комые вам Саша Болотин и Володя Назаров. Главный редактор
«Московской  правды» Юрий Иванович Баланенко  признавался
в приватной беседе, почему он так любит принимать на работу
евреев: мол, их не очень-то позовут в другую газету, потому что
и там иудеев хватает, а перенасыщенность СМИ сынами израи-
левыми в советские времена не приветствовалась. 
В Вечёрке же существовало не писаное правило - «готовить
выступление  именитого  автора  любыми  способами».  На  деле
это означало, что журналистам приходилось  самим писать  ста-
тьи  за «генералов». Очень удобную форму для  этого придумал
наш литературный секретарь Борис Бринберг: рубрику «Вечер-
ние беседы. Доброе имя москвича». По сути это были интервью,
завуалированные под статью, в создании которых обозначенный
именитый автор сей публикации принимал зачастую минималь-
ное участие. На этом поприще я, признаться, широко развернул-
ся.
Со  временем  так  обнаглел,  что  даже  не  считал  нужным
предварительно  встречаться  с потенциальным  автором «Вечер-
ней  беседы».  Для  написания  статьи  использовал  опубликован-
ные  в  других  изданиях  интервью  с  этим  человеком,  а  также
приписывал  ему  собственные  размышления  на  заданную  тему.
Так я изваял материал в любимую москвичами рубрику от име-
ни кинорежиссёра Юрия Озерова, отснявшего грандиозную ки-
ноэпопею «Освобождение»,  и  отхватившего  за  неё  самую  пре-
стижную в стране Ленинскую премию. Посоветовал его в авто-
ры Всеволод Васильевич Шевцов:
- Юрку я знаю, как облупленного,- с оттенком пренебреже-
ния заявил он мне,- Юрка чего хочешь, подпишет, не читая.
Увы, я никак не мог изловить на «Мосфильме» этого звёзд-
ного  постановщика  для  того,  чтобы  формально  завизировать
«его  выступление». Дотянул  до  опасного момента,  когда мате-
риал уже был поставлен в номер. Кинулся к Шевцову: 
- Спасайте, Всеволод Васильевич! 
517
 
Он полистал свой телефонный блокнотик.
-  Озеров,  Озеров…Записывай  домашний  телефон.  Сейчас
раннее утро, киношники ещё дрыхнут. Ничего, разбудишь, при-
вет от меня передашь, он простит…   
Звоню. Трубку  снимают, меня  слушают. Уточняю,  что  по-
пал к Озерову, и что он у аппарата. Передаю привет от Шевцо-
ва.  Отвечает,  правда,  подозрительно  знакомый  голос,  а  ведь  с
Юрием Озеровым мне общаться не приходилось.
- Юрий Николаевич,- бодро приступаю я к главному,- у нас,
в Вечёрке, планируется к опубликованию ваше выступление. Я
подготовил исходный текст…   
- Простите,  вынужден  вас  прервать,-  неожиданно,  говорит
Озеров,-  вы, как  я понимаю, хотели разговаривать  с моим бра-
том, Юрием. А попали на меня – Николая. 
Боже! Так вот почему голос показался знакомым – кто тогда
не слышал по радио и телевидению  репортажи с футбольных и
хоккейных баталий, которые блистательно вёл комментатор Ни-
колай Озеров! 
- Это Шевцов напутал,- пробормотал я.
- Со Всевой  такое  случается. Запишите домашний  телефон
Юрия Николаевича. Звоните долго, он, в такое время, наверняка
отсыпается.
 
Дядя  Всева  даёт
«указивку»  своему  заму
Юре Варламову.
 
Поблагодарил.  До-
звонился.  И  вскоре  си-
дел  в  квартире  Юрия
Николаевича  Озерова,
который  небрежно,  как
мне  показалось,  про-
сматривал «свою  вечер-
нюю  беседу».  Ах,  как  я
ошибся…  Окончив  чте-
ние,  он  откинулся  на
спинку кресла и заявил: 
518
 
- Нет. Я с этим абсолютно не согласен!
Надо  описывать  моё  состояние,  близкое  к  обмороку?  Что
это такое – снять огромный «подвальный» материал объёмом в
300 строк со 2-й полосы в день подписания в свет номера – га-
зетчикам  пояснять  не  надо,  такое  переживать  будешь  снова  и
снова, как жуткий сон. Это верное опоздание выпуска, со всеми
административными последствиями…
А  выдающийся  кинематографист,  лауреат  Ленинской  пре-
мии,  проследив,  какое  впечатление  произвела  его  реплика  на
меня, и, насладившись эффектом, ткнул пальцем в полосу, кото-
рую я ему приволок на визу, и буднично пояснил:
- Вот с чем я не могу согласиться: эта запятая здесь ни к че-
му, её необходимо отсюда  убрать.
И больше замечаний не последовало.
Потрясённого, но удовлетворённого визитом,  вечёрочника,
уносящего  завизированный  им  материал,  он  провожал  доброй
улыбкой. Шевцов  оказался почти прав,  его приятель народный
артист СССР Юрка Озеров, действительно, подмахнул матери-
ал, не очень-то вчитываясь. Лишнюю  запятую отметил, думаю,
хохмы ради – пусть, мол, корреспондент понервничает. 
То была публикация, в общем-то, на безобидную  тему: ис-
тория  языком  кинематографа.  Никаких  особо  острых  выпадов
против кого-либо, или чего-либо там не наблюдалось. А вот эссе
по  поводу  отечественных  модернистов  далось  мне  с  невероят-
ной затратой нервной энергии.   
Напомню. 15 сентября 1974 года на московском окраинном
пустыре,  на  опушке Битцевского  парка  в Беляево-Богородском
была организована выставка картин художников нонконформи-
стов,  творивших  вопреки  постулатам  социалистического  реа-
лизма.  Этот  вернисаж  разогнали,  прикрывшись  хитрой  причи-
ной: художники, дескать, помешали осенним посадкам. На жи-
вописные  и  графические  полотна,  вывешенные  на  стойках  из
деревянных реек, ринулись бульдозеры и поливальные машины.
Несколько картин уничтожили, группу художников арестовали. 
Событие вызвало бурю в западной прессе, город наполнил-
ся слухами. Из столичного горкома партии в «Вечернюю Моск-
ву» поступил соцзаказ: «развенчать поборников нонконформиз-
ма, отражающих  тлетворную буржуазную идеологию в изобра-
519
 
зительном искусстве». Именно  так накачивал меня Индурский,
давая  задание  подготовить  выступление  на  эту  тему  какого-
нибудь  известного  и  уважаемого  художника.  Мелькнула  идея
подъехать  с  предложением  дать  публичную  отповедь  врагам
соцреализма  к Фёдору  Решетникову –  автору  знаменитых  кар-
тин, растиражированных на открытках, «Прибыл на каникулы»
и «Опять  двойка»,  являющегося  вице-президентом  Академии
художеств СССР. Уж ему-то, прямому наследнику передвижни-
ков, формалистические выкрутасы всех этих нонконформистов,
постмодернистов, наверняка, нож вострый.
Подъехал.  Но  получил  неожиданный,  редчайший  в  моей
журналистской  практике,  форменный  отлуп.  Решетников  без
особого удовольствия выслушал меня, и спросил:
- Вы с моим творчеством знакомы? 
Я  рассыпался  в  дежурных  похвалах  его  выдающимся  до-
стижениям в советском изобразительном искусстве. 
Всегда  интересно  наблюдать  за  тем,  кому  в  глаза  говоришь:
«Вы гений, дорогой товарищ!». Решетников воспринял мои льсти-
вые  слова  со  спокойным  достоинством  человека,  знающего  себе
цену. Мне  даже  показалось,  что  он  смотрит  на меня  с  любопыт-
ством энтомолога, изучающего под микроскопом насекомое. 
Вдруг он снова спросил:
- А на последней выставке мои работы видели?
Врать было бессмысленно.
- Нет,- признался я.
- Вот побываете, посмотрите, тогда и поговорим,- подвёл он
итог краткого собеседования. 
Строго говоря, мне трижды отказывали в интервью. Первым
это  сделал  Леонид  Броневой.  Я  позвонил  ему  и,  как  заведено
было,  поприветствовал  его  от  имени «Вечерней Москвы». Это
вызвало неожиданную реакцию.
-  Ваша  газета  неуважительно  отнеслась  к  моему  творче-
ству,- ледяным тоном заявил он,- поэтому никаких интервью её
сотрудникам  я  давать не  считаю  возможным. Вы,  лично, наде-
юсь, к этому нахальству отношения не имеете. Однако, не оби-
жайтесь, и навсегда забудьте мой телефон. 
Вторым  в «отказантах»  оказался  Александр  Абдулов.  Я
имел наивность напрашиваться к нему для разговора в ту пору, 
520
 
когда он не только был постоянно занят в родном театре, одно-
временно снимался в нескольких кинокартинах, но ещё занялся
бизнесом, открыл кафе или ресторан.
- Милый, мне дышать некогда,- воскликнул он весело по те-
лефону,- а ты говоришь, интервью…
Третьей, из не загоревшихся для меня звёзд, в этом «параде
планет», значится Андрей Миронов. Я пытался зацепить его на
съёмках фильма «12  стульев» режиссёра Марка Захарова. Пой-
мал исполнителя роли Остапа Бендера в гримуборной, когда он
одевался, что-то бормоча. В качестве своеобразной «отмычки» к
этому,  по  моим  сведениям,  весьма  закрытому  человеку,  недо-
любливающему  газетную братию, использовал «привет от Все-
волода  Васильевича  Шевцова»,  который «как  облупленного
знал Андрюшу, и даже нянчил его во младенчестве». К привету
дяди Всевы он отнёсся  с прохладой, как-то  засуетился, отвора-
чиваясь от меня, и  торопливо, будто опаздывая  куда-то,  забуб-
нил:
- Нет, я знаете, не того… про это кино, вряд ли что-то инте-
ресное смогу сказать… Не по этой части я. А дяде Всеве привет,
всегда его помню и уважаю…Вы лучше к Папанову обратитесь.
Он  любит  и  умеет  общаться  с  прессой.  А  меня –  простите  и
увольте…
Благодаря этому отказу мы чудесно пообщались с Анатоли-
ем  Дмитриевичем  Папановым,  какового  костюмеры  обряжали
тут же. Мне  посчастливилось  наблюдать,  как  этот  великий  ар-
тист  театра и  кино  готовится  к  съёмкам. По-моему, уже  в  гри-
мёрке, а может быть, и раньше, он уже вошёл в образ Кисы Во-
робьянинова.  Во  всяком  случае,  его  старческое  брюзжание  по
поводу рубашек, которые на него примеривали, весьма походи-
ло на воробьяниновское.
- Что вы мне подсовываете, голубушки? Разве это достойно
предводителя дворянства? В такой рубахе-косоворотке дворник
может щеголять, а не столбовой дворянин! Нет уж, вы извольте
дать мне  хорошо накрахмаленную манишку,  а не  тряпку! Оде-
вайте, как на приём к его императорскому величеству!
В  коридоре  телестудии  в  Останкино,  где  происходила  по-
становка «12  стульев»,  нас,  прогуливающихся  и  беседующих,
остановила девушка, то ли помреж, то ли ассистент телережис-
521
 
сёра. Она прервала свой бег и, задыхаясь, энергично затаратори-
ла:
-  Анатолий  Дмитриевич,  дорогой,  большая  просьба:  надо
почитать для нашей литературной передачи какой-нибудь коро-
тенький рассказ Чехова. Полагаемся на ваш выбор. Всего делов-
то,  для  вас,  мастера,  на  часик.  Просто  прочитаете  чеховскую
миниатюрку в кадре, и всё! Согласны? Я вас записываю…
Тут  я  стал  свидетелем  великолепной  импровизации. Могу
поспорить, что Папанов мгновенно влез в шкуру одного их сво-
их  незабываемых  персонажей.  Он  изобразил,  как  это  блиста-
тельно  умел,  глубокую  задумчивость,  потом,  будто  невольно
лишая  себя  огромного  творческого  подарка,  с  болью  в  голосе
отметил:
-  Очень  сожалею,  но  ближайшее  время  у  меня  расписано
буквально по минутам.
Когда милая, хотя и назойливая до бесцеремонности,  теле-
деятельница помчалась по коридору дальше, Анатолий Дмитри-
евич саркастически проворчал:
- Какие прыткие! Часик! Это же Чехов! Чтобы подготовить,
как они выражаются, миниатюрку, мне вре-е-е-мя нужно. А  за-
платят жалкие гроши… Нашли дурака!
Однако вернёмся к Решетникову, который едва не стал чет-
вёртым в этом отказном списке. Навёл справки, где можно уви-
деть последние произведения мастера. Мне подсказали нужный
адрес:  Манеж, Всесоюзная  выставка  советского  изобразитель-
ного искусства. Без труда отыскал работы Решетникова. К мое-
му несказанному удивлению, это оказались скульптурные порт-
реты, причём, в редком жанре дружеского шаржа. Замечательно
смешные  фигурки  коллег  художника – Игоря  Грабаря,  Бориса
Иогансона и других мэтров ИЗО. Собственно говоря, Решетни-
ков  в  камне,  в  металле  продолжил  свои  ранние  сатирические
рисунки, шаржи. Был там и триптих «Тайны абстракционизма»,
где Фёдор Павлович  однозначно  отразил  своё  отношение  к  со-
временному буржуазному модернизму. Там «картины» создают-
ся  хвостом  осла,  лапами  обезьяны,  выплёскиванием  красок  из
ведра на полотно.
Вспомнился  рассказ  моей  мамы  о  знакомом  минском  ху-
дожнике,  который укреплял холст на полу, раздевался до  гола, 
522
 
обмазывался  красками,  и  в  таком  виде  ходил  и  катался  по  по-
лотну. «Произведения» этого краскомаза пользовались успехом.
Надо  ли  говорить,  что  я  в  те  времена  полностью  разделял
мнение  традиционалистов,  отвергавших  формалистические
изыски  в изобразительном искусстве? Во вторую встречу  с Ре-
шетниковым мы легко нашли общий язык. Ведь мы, по Киплин-
гу, были с ним одной крови.
Я написал разгромную статью по поводу творчества отече-
ственных нонконформистов, используя справку об их разогнан-
ной выставке на опушке Битцевского парка, полученную в МО-
СХе.  Статью  Фёдор  Павлович  прочитал  весьма  внимательно.
Одобрил без оговорок, и она пошла  в ближайший номер,  есте-
ственно, за его подписью, со всеми званиями. 
В день подписания в печать в кабинете главного редактора
Вечёрки  раздался  звонок из правления Союза  художников. Са-
мого Индурского  не  было,  он  уехал  в  составе  делегации МГК
КПСС,  во  главе  с  первым  секретарём Виктором Васильевичем
Гришиным,  в Венгрию. На  хозяйстве  остался  его  зам  главреда
Михаил  Мартемьянович  Козырев,  дикий  перестраховщик  и
трус. Он вызвал меня:
- Марк Иванович,- руки у него  тряслись, как у курокрада.-
Что  нам  делать?  Звонили  от  Фёдора  Решетникова:  он  просит
пока не давать в печать его статью…
Снять за пару часов до подписания «в свет», уже свёрстанный
вчера материал, занимающий две трети полосы – это «караул», это
катастрофа, это огромное опоздание. Сбежавшиеся в кабинет чле-
ны  редколлегии  в  один  голос  завопили: «Надо  звонить  в  гор-
ком».Козырев  позвонил  нашему  куратору –  первому  помощнику
первого секретаря МГК КПСС, Юрию Петровичу Изюмову, быв-
шему  коллеге -  недавнему  зам  главного  редактора «Вечерней
Москвы». Изложил ситуацию. Тот помолчал, затем спросил:
- Кто готовил статью? 
- Марк Гаврилов,- с радостью донёс Козырев, который, ду-
маю, мгновенно  просчитал,  что Изюмову  важно,  с  кого шкуру
снимать,  а  он, Козырев,  выскользнет  из-под  карающего  горко-
мовского меча.
- Раз  готовил Гаврилов, можете  спокойно  давать  статью,  а
Решетникову объясните, что он поздно спохватился. 
523
 
Михаил Мартемьянович вздохнул с облегчением. На всякий
случай поинтересовался у меня:
- Надеюсь,  статья  завизирована  автором,  то  есть, Решетни-
ковым?
- А как же!- воскликнул я, с ужасом вспомнив, что впопы-
хах  забыл  попросить  у  Фёдора  Павловича  визирующий  авто-
граф.
На  моё  счастье  он  оказался  порядочным  человеком  и  не
стал открещиваться от своего одобрения подготовленной за его
подписью  статьи. А  звонок,  думается,  был  продиктован  давле-
нием, которое на него оказали более осторожные и прозорливые
коллеги,  сказавшие  ему, примерно  так: «Федя, на  кой  ляд  тебе
связываться с этой скандальной выставкой, разогнанной бульдо-
зерами! Тебя же, как одного из руководителей Союза художни-
ков, замучают вопросами на Западе!».
Последний  в  этой истории крохотный штришок, не делаю-
щий мне чести: я не видел ни выставки на опушке Битцевского
парка, ни  одной  картины нонконформистов. Доверился  офици-
озной пропаганде.
С  некоторыми  осложнениями  делал  я «Вечернюю  беседу.
Доброе  имя  москвича»  от  имени  укротительницы  Ирины  Буг-
римовой. Для встречи с ней меня командировали в Свердловск,
где гастролировал её львиный цирк. 
О  своих  кошках,  вернее,  о  котах, ибо  она  работала исклю-
чительно  со львами, Ирина Николаевна  говорила,  то как любя-
щая, но  строгая мать  о  сыновьях,  то  как  тонко понимающий и
взыскательный режиссёр об актёрской труппе. Не сказал бы, что
от  неё  исходила  какая-то  особая  сила  воли.  Вполне  обычная,
красивая, обаятельная женщина, с округлыми движениями рук,
хорошо  поставленным  голосом.  Вполне  возможно,  что  она  не
произвела  на  меня  впечатления  подавляющей,  подчиняющей
чужую волю, из-за  того, что я всё-таки не царь зверей, которы-
ми она виртуозно повелевала.
Зашёл разговор, естественно, о методах дрессуры. Бугримо-
ва  говорила, что  звери должны принять  тебя  за  вожака,  только
тогда будут выполнять то, что ты от них требуешь. Но главное –
чтобы в них проснулся артист. Львы по своей кошачьей природе
игривы, однако выявить у каждого склонность к тому или иному 
524
 
трюку,  обучить  делать  его,  закрепить  это  умение –  для  этого
требуется  терпение,  терпение и  ещё раз  терпение. Из формулы
«воспитание лаской и таской», Ирина Николаевна использовала
только первую часть. Она называла мне дрессировщиков, кото-
рые действуют «кнутом и пряником». Говорила о  таких колле-
гах  с  гневным  неодобрением,  ибо  не могла  оправдать,  как  она
выразилась, зверского отношения к зверям. «Не надо забывать,-
рассуждала  она,-  что  при  всем  своём  физическом  могуществе,
помноженном  на  хитрость  и  коварство,  они  бессильны  перед
человеком».
При  всём  при  том,  профессия  дрессировщика  требует  не
только  знания  особенностей  поведения  диких  животных,  но  и
величайшей  осмотрительности  в  обращении  с  ними. Жестокий
урок получила она, выступая в Сочинском цирке. К ней посту-
пил молодой лев.
- Ну, очень игровой, просто  замечательный артист,- говорила
она, с восторгом вспоминая о нём.- Ему была, по всем его статьям,
уготована судьба  звезды львиного цирка. Он выполнял трюки, не
поддающиеся другим моим львам. Но я что-то не рассчитала, вво-
дя новичка  в  труппу. И  вот,  во  время  выступления на  сочинской
арене  произошло  нечто  непредвиденное.  Молодой  лев,  видимо,
задетый кем-то из своих коллег, кинулся на меня. В него вцепился
старый вожак. В мгновение львы из дрессированных артистов пре-
вратились  в  дерущихся  зверей.  Мои  помощники  с  помощью
брандспойтов  и  других  подручных  средств  разняли  клубок  разъ-
ярённых животных, вытащили меня оттуда.
Крепко досталось Бугримовой от любимых питомцев. Она,
вся в бинтах, лежала в клинике и размышляла. «Если я сегодня
же не войду к ним в клетку, мой цирк пропал». И она поздним
вечером вошла в клетку к своим львам.
- Представляете, они подползали ко мне, как нашкодившие
кошки, и  лизали меня,  замаливая  грехи. Мир и любовь  в моём
семействе восстановились. Но талант молодого льва был безна-
дёжно  загублен,  он  стал  пуглив  и  невосприимчив  к  командам.
Пришлось списать его в какой-то зверинец, цирк потерял выда-
ющегося артиста.
Было необычайно интересно  с ней  общаться,  она  всколых-
нула  во  мне  уснувшую  до  времени  любовь  к  животным.  Не-
525
 
сколько лет, проведённых в Калининградском  зоопарке в каче-
стве  юного  биолога,  затем –  экскурсовода,  сделали  своё,  я
навсегда стал неравнодушен к зверью. Поинтересовался, как она
относится  к  разрекламированному  эксперименту,  проводимому
бакинцами Берберовыми. Они ведь сумели практически усыно-
вить льва, превратив его в члена своей семьи.
Ирина Николаевна  покачала  головой  и  заявила,  что  экспе-
римент Берберовых может  закончиться  трагически. Вхождение
зверя  в  человеческое  общество,  очеловечивание  хищника,  увы,
не достижимая мечта, природу животного переделать нельзя. Об
этом  она  предупреждала  Берберовых,  но  те  не  услышали  её,
упоённые своими успехами, всесоюзной славой. Чем всё это за-
кончилось, мы знаем.
Бугримова рассказала: знаменитый дрессировщик Борис Эдер
взял в дом ещё детёнышем американского горного льва. Обращал-
ся  со  зверем,  как  с  собственным  ребёнком.  Восемь  лет  прожила
львица у Эдера, прекрасно выступала с ним в цирке. Но однажды,
по не совсем понятной причине, в звере проснулся хищник и лю-
бимица бросилась на хозяина и друга. Лишь опыт, да постоянная
насторожённость,  спасли  великого  дрессировщика. Он  засунул  в
горло льву кулак, и так, с висящим на себе зверем, ушёл с арены.
Зрители восприняли этот инцидент, как часть программы.
Я подготовил, на основе беседы с Бугримовой её выступле-
ние  в  рубрике «Доброе  имя москвича»,  и  позвонил  в Госцирк:
«Где можно поймать Ирину Николаевну?»
- В Париже,- был ответ.
Ах,  как  хотелось,  чтобы  меня  командировали  туда…  До-
ждался приезда моего дорогого автора, когда (по закону подло-
сти)прошли  все  сроки. С  вёрсткой  газетной  статьи  в  руках  от-
правился  в  дом  на Котельнической  набережной,  где  она жила.
Огромная, по моим  тогдашним понятиям, квартира. Совершен-
но  свободная от мебели,  так несколько предметов  затерялось в
неуютном, каком-то нежилом помещении.
-  Да  я  здесь  бываю  всего  несколько  дней  в  году.  Да  и  не
каждый год,- объяснила состоянии квартиры хозяйка.
Читала внимательно, мимо натренированного взгляда дрес-
сировщицы не ускользнула ни одна оплошность. При  этом она
легко вздыхала и приговаривала: 
526
 
- Это,  конечно,  не  совсем  точно,  однако  читатель  не  заме-
тит. Как надо, знаем только мы с вами…
«Все  бы  авторы  были  такими  покладистыми»,-  с  унылым
видом думал я. Но на одном её замечании я напрягся и похоло-
дел.
- У Бориса Эдера была не львица Пупа, как тут написано, а
львица пума. 
«Полный  абзац,-  пронеслось  у меня  в  голове,-  надо  как-то
выкарабкиваться из идиотской ситуации. Ведь номер с этим ма-
териалом давно вышел в свет…». А Бугримова, опять же с лёг-
костью и щедростью Деда Мороза, одарила меня:
- Пупа,  пума… Однако,  кроме  нас  с  вами,  никто  не  знает,
как правильно, никто этого не заметит…
У меня остались самые благодарные воспоминания о встре-
чах с Бугримовой. Единственно, о чём жалею: она говорила мне
немало  такого, что невозможно было  тогда  вставить ни  в один
печатный материал. Например,  рассказала,  как  её  квартиру,  во
время долгого гастрольного отсутствия, обчистили.
- Ничего из вещей не взяли. Только бриллианты.
Ирина Николаевна, по её признанию, с давних пор, с начала
артистической карьеры, имела пристрастие к этим драгоценным
камням. К бриллиантам она относилась не как к дорогим укра-
шениям, а как к произведениям искусства, и коллекционировала
их. Другие, в  том числе и  тайные, и явные  завистники считали
иначе. Вот, видимо, и навели на дом грабителей.
В этом месте Бугримова перешла на шёпот, будто боясь, что
её могут подслушать.
- Моё  бриллиантовое  ожерелье  я  потом  видела  на  Галине
Брежневой.
По  поводу  того,  какими  путями  краденные  драгоценности
оказались на шее дочери генсека, незабвенного Леонида Ильича,
тогда  и  теперь,  можно  только  строить  самые  фантастические
догадки.  Одна  из  них  такова:  в  МВД  существовало  закрытое
хранилище  вещдоков из  драгоценностей. Из него можно  было,
якобы, взять «на прокат» какие-нибудь серьги, броши, кольца и
т.д. Этим схроном и воспользовалась, наверное, Галина Леони-
довна. А может, в этой истории  не обошлось без её возлюблен-
ного - циркача цыгана Буряце, скупавшего ворованное.   
527
 
Разумеется, печатал я немало материалов и под собственной
фамилией. Одна публикация оказалась заметной.
Услышав, с кем я собираюсь встречаться, моя любимая тё-
ща  Екатерина Александровна Мангуби-Черкес  достала  старин-
ную открытку с портретом той, на свиданье с кем я шел.
- Попроси у неё автограф...
И  вот  я  в  большой  уютной  квартире  актрисы Галины Кра-
вченко,  блиставшей  ещё  в немом  кинематографе. Но  я  догово-
рился  взять  интервью  не  у  неё,  а  у  давней  её  подруги -  Веры
Малиновской, почётной гостьи XI Московского международно-
го  кинофестиваля. Всё  происходит  в 1979  году. Полвека  назад
звезда, ставшая любимицей публики после «Коллежского реги-
стратора» режиссёра Юрия Желябужского, где она сыграла вме-
сте  с  выдающимся  мхатовцем  Иваном  Москвиным,  Малинов-
ская навсегда покинула родину. В справочных материалах напи-
сано, что в 1928  году  германская кинокомпания «Emelko» при-
гласила  молодую,  знаменитую  и  очень  красивую  актрису  в
фильм «Ватерлоо»,  где  ей  предложили  роль  возлюбленной
Наполеона, графини Валевской. Она, якобы, уговорила «компе-
тентные  советские инстанции»  отпустить  её  за  границу.  Затем,
получается,  сильно  подвела  доверчивых  чиновников,  став
«невозвращенкой». 
Теперь же Вера Степановна  рассказывает мне  совсем  дру-
гую историю. Её мужа, Малиновского, лётчика, чуть ли не зам-
наркома, командировали в Германию для  закупки военной тех-
ники,  она  поехала  вместе  с  ним.  В  Берлине  к  ней  обратились
немецкие  киношники  с  предложением  принять  участие  в  кар-
тине «Ватерлоо». Вот  тогда-то  и  понадобилось  всё  её  обаяние
для того, чтобы добиться разрешения у «компетентных инстан-
ций»  принять  заманчивое  предложение.  Муж  закончил  дела,
вернулся в СССР, а жена осталась досниматься. Потом был под-
писан другой контракт. А из родной страны доносились пугаю-
щие вести об арестах, гонениях, вроде бы и муж попал в неми-
лость… Одним словом, советская кинозвезда стала западной. И
закрутилась  невероятная  судьба.  Она  общалась  с  Максимом
Горьким,  Роменом  Ролланом,  с  представителями  культурной
элиты Европы и Америки. На какое-то время её приютил Эрих
Ремарк  со  своей женой,  спасший  советскую  гражданку  от пре-
528
 
следований  нацистов (так  трактуют  событие  наши  справочни-
ки). Но  они  быстро  расстались,  ибо,  как  смущённо  призналась
Малиновская, писатель посчитал, что её «дурной немецкий стал
проникать в рукописи его произведений».
Потом  пришло  обыкновенное  женское  счастье,  она  снова 
полюбила, и  снова лётчика, на  этот раз – итальянского. Навер-
ное,  более  высокопоставленного,  чем  прежний  муж –  то  был
личный пилот Муссолини! 
Да, она бывала на грандиозных приемах, которые устраивал
дуче, но никакой дружбы ни с фашистским диктатором, ни с его
женой-актрисой  у них не было. В это трудно поверить. Но Ма-
линовская рассказывала именно так.
Я  любуюсь  её  плавными,  балетными  движениями  изящных
рук, и  думаю: «Сколько же  сердец  разбила  красавица?!» Уверен,
что  она  знает  о  волшебстве  своих  манипуляций,  и  по-прежнему
следит за воздействием на публику, даже если это – единственный
зритель в моем лице. Недаром она пригласила корреспондента на
встречу  в  вечерних  сумерках.  А  когда  хозяйка  квартиры  зажгла
торшер, Вера Степановна пересела с кресла из-под торшера на тах-
ту, где её лицо вновь окунулось в сумеречный полусвет. Она слов-
но  режиссировала  сцену  интервью,  чтобы  подать  свою  героиню,
т.е., саму себя, в наивыгоднейшем ракурсе и с минимальной под-
светкой. «Морщин у звезд не бывает!» - словно беззвучно кричало
все её поведение, вся её фигура.
При всем притом, Малиновская ничуть не стеснялась вы-
сказывать  довольно  радикальные  мысли. «Мне  трудно  было
возвратиться в страну, где у женщины есть только два платья
– для  работы и для дома». «Итальянцы  удивительно  ленивы.
Они не любят работать. Им больше нравится ходить толпами
с флагами, и требовать повышения зарплаты». «Если бы я не
сообразила  остаться  на  Западе,  меня  бы  не  миновала  судьба
моей  дорогой  Галочки.  А  может,  случилось  бы  еще  что-то
похуже».
Тогда, в 1979 году меня не насторожил этот намек на ка-
кое-то  неблагополучие  в  судьбе  Галины  Кравченко.  Я  знал,
что  после  успеха  в  ряде  советских фильмов  немого  периода,
она  перешла  на  эпизодические  роли. Интересно,  что  звездой
её сделал все тот же Юрий Желябужский (открывший талант 
529
 
Малиновской)  в  своей  картине «Папиросница  от  Моссель-
прома».  А  подружились  актрисы,  снявшись  в «Медвежьей
свадьбе», дружно обруганной критикой, Маяковским, Ильфом
и Петровым, в том числе. Вот такие зигзаги!
Но мне не было известно, почему вдруг успешная карьера
Кравченко  дала  сбой,  а  потом  и  вовсе  оборвалась  на  годы.
Только  много  позже  стало  ясно,  что  произошло  это  не  из-за
каких-то  творческих  или  личных  проблем,  подставлявших
ножку многим одарённым и даже выдающимся актерам и ак-
трисам.  Черная  дыра  в  судьбе  Галины  Сергеевны  образова-
лась  по  простому  и  страшному  своей  тогдашней  обыденно-
стью  поводу.  Молодая  кинозвезда  имела  неосторожность
выйти  замуж  за  сына Л.Б.Каменева. Революционер,  крупный
политический  деятель,   сменивший   на  посту  председателя
Совета труда и обороны умершего Ленина, в 1934-1936 годах
превратился (или был превращён) во врага народа. Репрессии
обрушились и на всё его окружение. 
Муж Кравченко  был  расстрелян,  она  вычеркнута  из  оте-
чественного  кино  до 1956  года.  Даже  в  фильме «Суворов»,
который  был  закончен  позже  ее  отлучения,  не  имея  возмож-
ности  выбросить  или  переснять  эпизоды  с  Кравченко,  вы-
черкнули фамилию из титров. 
Зато по возвращении в кино, после реабилитации и мужа,
и свёкра, её снимают во многих фильмах. Вспомнил о  звезде
Великого  Немого  и  Сергей  Бондарчук,  пригласивший  её  в
«Войну и мир». 
А под конец этого интервью, размышляя о превратностях
своей  судьбы,  перебирая  в  памяти  великих  деятелей  литера-
туры и искусства, с коими ей довелось встречаться, общаться,
Вера Малиновская сказала загадочно и грустно:
- Я рождена была не для кино, а для любви.
Ее  фотографию-открытку  с  автографом  я  вручил  теще.
Обеих уже нет с нами, а память остаётся.
Статья  о  встрече  с  Верой  Малиновской  появилась  не
только  в  Вечёрке,  её  перепечатали  в  Вестнике Московского
Международного  кинофестиваля  и  в  журнале «Советский
экран».   
530
 
Кроме «звёздных» пуб-
ликаций  были  репортажи,
которые  можно  помянуть.
Не  столько  интересны  они
сами по  себе,  сколько -  ка-
зусы, связанные с ними.
В  свое  время  универ-
сам «Новоарбатский»  на
проспекте  Калинина  в
Москве  поражал  масштаб-
ностью, он был даже, вроде
бы,  крупнейшим  в Европе. Мне  довелось  делать  репортаж  для
«Вечёрки»  об  этом  магазине-гиганте  накануне  его  открытия.
Строители  с  гордостью  показывали  корреспонденту  чудеса  со-
временной  механизации  торгового  дела.  К  товарам,  которые
привозили в подземный этаж с длиннющими приёмными дебар-
кадерами, по пути к прилавку ни разу не прикасались человече-
ские руки — все манипуляции совершали автоматы.
Я охал, ахал, записывал: мол, да, действительно, люди среди
этих многочисленных и вездесущих робото-механизмов должны
чувствовать себя, если не владыками мира, так уж повелителями
торгового  королевства —  это  точно. Не  обременёнными  ника-
кими физическими усилиями повелителями, у которых все при-
казания  выполняют  молчаливые  и  исполнительные  рабы,  то
бишь, машины и агрегаты.
- Вы, журналисты, ведь любите что-то «жаренное», -  сказал
под конец, сопровождавший меня прораб. - Сейчас кое-что про-
демонстрирую.
Ничего особенного я не увидел на чертеже-миллиметровке,
который он развернул передо мной. Вполне обычная схема все-
531
 
го магазина в разрезе. Прораб ткнул в какую-то пунктирную ли-
нию.
- Не гадайте, что это, все равно не поймёте. Это воздуховод,
пронизывающий  все  объёмы  здания.  Через  него  отсасывается
плохой  воздух  и  закачивается  хороший,  отфильтрованный,  с
улицы. Следите  за  моим  пальцем:  вот  он  идет  через  торговый
зал, потом через несколько помещений и в одном из них обры-
вается. «Ну и что?» — спросите вы. А то, что в эту сравнительно
небольшую комнату, где неожиданно кончается воздуховод, во-
рвался  бы  мощнейший  поток  отсасываемого  воздуха.  Настоя-
щий смерч, самум, торнадо! Если бы мы смонтировали воздухо-
вод  в  точном  соответствии  с  этим  чертежом,  то  бухгалтеров,
которые здесь должны были сидеть, в один миг вынесло бы ура-
ганом через окна и двери. 
Как  такое  могло  получиться?  Прораб  пояснил:  налицо
обычная  нестыковка  проектных  организаций —  одна  спла-
нировала  воздуховод  до  компрессора,  другая  отвечала  за  его
продолжение на выход. Так второй проектант забыл проложить
путь воздуху, поступавшему в помещение от вытяжного устрой-
ства.
Посчастливилось  мне  писать  и  о  другой  московской
«стройке века» - гостинице «Россия», если память не изменяет,
на ту пору самой крупной на Европейском континенте. Многое
здесь было впервые и в диковинку. Мне, вдосталь намаявшему-
ся по городам и весям в  гостиничных «коммуналках», набитых
командированными, приятно было рассказывать читателям «Ве-
чёрки» об одноместных номерах со всеми удобствами по весьма
умеренной плате, о 12 ресторанах, о хитроумных подвесных по-
толках, фанерованных, словно мебельный  гарнитур, стенах... И
наконец, об особой гордости проектировщиков и строителей —
ковровых  покрытиях  всех  полов  ультрасовременного  отеля.
Правда, слово «отель» в те времена я не употреблял, ибо не бы-
ли в моде иностранные названия, у каковых существовали рус-
ские аналоги. Это сейчас, читая популярные издания, нет-нет, да
и приходится хвататься за англоязычный словарь.
Но вернемся к «половому вопросу». Помнится, что о секре-
тах  чрева «России» —  комбината  питания — мне  рассказывал
его  гендиректор  с  экзотической  фамилией  Крепостной.  А  вот 
532
 
кто водил по гостинице и, главное, провел знаменательный экс-
перимент,  о  каковом  я  затем  с  восторгом  сообщил  в  своем  ре-
портаже, увы, забыл. А жаль...
Эксперимент (сейчас его назвали бы рекламным) заключал-
ся в следующем. Чтобы продемонстрировать противопожарные
свойства  ковровых  покрытий  гостиничных  коридоров,  мне
предложили уронить на пол горящую сигарету. Я уронил. Сига-
рета  сгорела полностью, не причинив  вреда  коврам. О  чем  я и
сообщил  читателям,  заверив,  таким  образом,  в  пожарной  без-
опасности новой гостиницы.
А потом,  как известно,  случился  трагический пожар  в  гос-
тинице «Россия». Но должен  заметить, что пресловутые ковро-
вые  покрытия,  которые  я  испытывал  на  горючесть  зажженной
сигаретой, действительно, не загорелись от неё. Они — что ока-
залось страшнее и опаснее — от более сильного пламени плави-
лись, выделяя при этом ядовитый газ.
Тогда я, конечно, не знал, что столичные пожарные катего-
рически  не  разрешали  открывать «гордость Москвы»  из-за  ее
крайней  пожароопасности.  Однако  надавило  партийное  руко-
водство МГК КПСС, и гостиница вошла в строй, без подписей и
разрешения  пожарных.  Затем  произошло  то,  что  неизбежно
должно было случиться. 
А я уже затосковал на своём обсиженном месте. Меня обуя-
ла «охота  к  перемене  мест».  Индурский  упорно  не  пускал  на
журналистскую работу в отдел. Он считал, что у меня достаточ-
но развязаны руки для  творчества,  а я чувствовал иссушающее
воздействие,  административного  характера  секретариатской
профессии. Да и в подчинённом состоянии быть надоело. Чест-
но говоря, я был почти счастлив, когда мне доверили возглавить
первую  в  Советском  Союзе  рекламную  газету – «Рекламное
приложение «Вечерней Москвы».
Полгода я был в единственном числе: редактор, ответствен-
ный секретарь, литературный сотрудник, сборщик рекламы. Од-
нако,  по штатному  расписанию  числился  ответ.  секретарём. О
том, что теперь гражданам СССР можно легально в специализи-
рованной  газете  объявить  о  купле-продаже,  прокатился  вал
изумлённых публикаций за рубежом. Я читал переводы громад-
533
 
ных  первополосных  статей  по  этому  поводу,  помещённых  в
американской «Нью-Йорк таймс» и в лондонской «Таймс». 
Рекламодатели поставляли сухие информативные  тексты,
от  которых  скулы  сводило. Я  старался  на  свой  вкус  перепи-
сывать  эту  рекламу  поживее.  Тогда  по Москве  прокатилась
кампания  под  лозунгом «Пейте  молоко –  залог  здоровья!».
Охватила  она  и  нашу  газету  вместе  с  приложением.  Пошли
густым  строем  интервью  с  доярками,  руководителями  моло-
козаводов, диетологами, пересыпанные советами и рецептами
молочных блюд. И меня охватил азарт: как бы  стать "молоч-
нее" всех?! Вспомнил о своём увлечении в юности стихосло-
жением, и накропал под снимком могучего, «самого сильного
человека  планеты»  штангиста  Леонида  Жаботинского  ре-
кламный стишок:
 
   Стать Жаботинским ему помогло:
     Воля
          упорство,
                режим,
                МОЛОКО!
 
Главный  редактор  Вечёрки  Индурский  посмотрел  вёрстку
Приложения, и вздохнул:
-  Если  б  под  этими  виршами  да  звучное  поэтическое  имя
стояло – цены бы им не было. 
- Безыменский устроит? – нахально спросил я. У меня был
выход на этого поэта. 
- Хорошо бы…, - мечтательно протянул главред.
Александр Ильич  Безыменский  ничуть  не  удивился  стран-
ному предложению:
- А почему бы и нет? Я с удовольствием подпишу этот сим-
патичный стишок.
Так началось долговременное  сотрудничество «Еженедель-
ного  рекламного  приложения»  с  выдающимся  комсомольским
поэтом, о котором Владим. Владимыч Маяковский писал: 
«Мы крепки, как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?! 
Так… ничего… морковный кофе». 
534
 
Заказал  ему  рекламу правил  обращения  с  газовыми прибо-
рами – он приволок целую поэму.  Позвонил ему и говорю, бо-
ясь получить гневную отповедь: 
- Александр Ильич, пришлось немножко подредактировать
и получилось вот что: 
 
     Удобен,
         но опасен газ.
     За газом
          нужен
                глаз да глаз!
 
- Недурно получилось, - одобрил Безыменский, хотя ничего
похожего в его поэме не было.
Потом  я  видел  эти  строки,  выполненные  аршинными  бук-
вами  на  стене  дома  по  улице Горького. Под  ними  красовалось
звучное поэтическое имя.
С литературной частью я, как мог, справлялся, на иллюстра-
тивную  призвал  художника  Славу  Кружковского  и  фотографа
Натана  Слезингера.  Последний  был  фигурой  замечательной.
Талантливый  фотомастер,  его  работы  появлялись  в  ведущих
журналах  Советского  Союза.  У  меня  хранится,  выполненный
им,  великолепный портрет пианиста Андрея Гаврилова. В  своё
время Натан работал на студии документальных фильмов, и там
проявил,  наверное,  впервые,  предпринимательский  талант.  У
всех у нас были нищенские зарплаты, поездка за рубеж, конеч-
но,  слегка  увеличивала  благосостояние.  Вот  и  Слезингеру  по-
везло, его командировали ассистентом оператора с киногруппой
в  Италию,  на  какое-то  международное  мероприятие.  Но  той
скромной валюты, что он получил, Натану показалось мало, он
решил подзаработать. Тогда почти все, кто оказывался в  запад-
ных  странах,  возвращались  с  различным  барахлом,  которое  за-
тем распродавали, что не считалось зазорным, даже знаменито-
сти такого приработка не чурались. Но Натан пошёл дальше. В
его обязанности входила отправка отснятой киноплёнки на сту-
дию. Вместе  с  плёнкой  наш  доморощенный  контрабандист  от-
правлял пачки модных  тогда плащей «болонья». В кофр, пред-
535
 
назначенный для бобин с плёнкой , их влезало немало. А вскры-
вать отснятый негатив никому и в голову на таможне не пришло
– ведь засветишь труд киногруппы!
Когда он позже навсегда покидал Родину, то провернул бо-
лее хитроумную и масштабную операцию. Собрал группу деву-
шек-моделей, повёз их в Среднюю Азию и на фоне древних ба-
шен, мечетей Бухары, Хивы и других экзотических мест, отснял
их в одежде из коллекции самого известного модельера Совет-
ского  Союза.  Через  границу  провёз  испытанным  методом –  в
виде  негатива,  упакованного  надлежащим  образом.  Так  знаме-
нитая  коллекция  модной  одежды  беспрепятственно  попала  на
Запад, и там была реализована.
Впоследствии Натан Слезингер  стал  американским  продю-
сером  и  организовывал  великолепные  проекты:  гастроли  по
США Алисы Фрейндлих и Олега Басилашвили с их «Калифор-
нийской  сюитой»,  выдающейся  балерины Нины Ананиашвили.
Он был продюсером нобелевского лауреата Иосифа Бродского.
Несмотря на относительную «вольницу», которая была по-
лучена мной в «Рекламном Приложении», я постоянно ощущал
недрёманное око Индурского, он внимательно следил  за разви-
тием своего детища, и давал «ценные указания». Однажды оша-
рашил вопросом:
- Стагик, почему у нас печатают объявления о потеге сбег-
книжки  на  пгедъявителя  пгетставители  исключительно  одной
нации?
Я невольно рассмеялся:
- Семён Давыдович, ну что же делать,  если  такие объявле-
ния приносят, в основном, евреи?
- Стагик,- наставительно молвил Индурский,- известно, что
у нас все национальности гавны. А читатели из-за этого, нашего
недосмотга могут: во-пегвых, подумать, что такие книжки име-
ют только иудеи, а во-втогых,  заподозгить главного гедактога в
том, что он печатает своих соплеменников за взятки!
Убийственная логика!
- Сделаем так,- распорядился Индурский,- на каждого евгея-
гастегяху печатаем хотя бы одного гастегяху дгукой националь-
ности. 
536
 
-  А  ежели  не  будет  объявлений  о  потере  сберкнижек  на
предъявителя  от  представителей  других  наций?  Что  делать?-
взмолился я.
- А куда мы тогопимся?- спросил мой мудрый наставник, и
глянул на меня, как великий Каа глядел на дрожащих бандерло-
гов.- Подождём, когда желаемые пагочки сложатся.
С  той  поры  регулярно  приходилось  объясняться  с  недо-
вольными  задержкой  публикации  о  потере  сберкнижек,  мол,
места  в  номере  не  хватило…  Представляете,  как  трудно  было
отвязаться от настырных по своей природе иудеев. Меня даже в
антисемитизме обвиняли, правда, за глаза.
Потом пришёл главный редактор, симпатичный, умный че-
ловек  и  хороший журналист  Евдокимов. Но  я  к  тому  времени
настолько распоясался, что удержу уже не ведал. Пошла пьянка
на рабочем месте, в результате чего рекламная эпопея оказалась
короткой. Меня убрали на прежнее место – под крыло Шевцова.
На моё место водрузился Юра Голый.
Время от времени на меня накатывала какая-нибудь несусвет-
ная блажь. Вдруг втемяшилось отпустить бороду. Когда-то, в Ухте,
я уже ходил бородатый, но там это было продиктовано необходи-
мостью, надо было сыграть в фильме «Таёжная притча» молодого,
но уже бородатого  геолога. Гримёра на студии не было,  а «вени-
ки», которые можно было взять в драмкружке Дома культуры, го-
дились лишь для того, чтобы пугать непослушных детей . Картину
я не снял, надобность в бороде отпала и я её сбрил. Правда не соб-
ственноручно, а в парикмахерской и с приключениями. Случилось
это под Новый год. Я отправился в баню, там постригся и побрил-
ся.  Накануне праздника северяне, в большинстве своём уже нача-
ли  его  встречать.  Мы  с  парикмахером  не  были  исключением.
Наутро, глянув в  зеркало, я понял, отчего это  за новогодним сто-
лом надо мной потешались: вид у меня был, как у плохо обстри-
женной овцы. Волосы торчали клоками. Пришлось идти в парик-
махерскую. Заведующая, увидев мою стрижку, неудержимо хохо-
тала,  а  парикмахер,  как  и  я  уже  успевший  слегка  похмелиться  и
придти в норму, только заметил:
- Скажи «спасибо», что я тебе ухо не отхватил! 
Теперь, спустя годы снова отрастил бороду - то ли на спор,
то ли  для того, чтобы подразнить общественное мнение. 
537
 
Однако  на  этот  раз  расстаться  с  нею  пришлось  не  по  соб-
ственной воле.
 
Курица не птица, Болгария не заграница
 
На меня внезапно свалилась замечательная командировка. В
1974 году Болгария отмечала 30-летие освобождения от фашиз-
ма, и в связи с этой знаменательной датой был задуман автопро-
бег. В Москву прибыли 15 машин с болгарскими водителями, у
нас к ним  присоединились 15 машин с советскими водителями.
Всё это шло под руководством ДОСААФ. Шоферили чемпионы
Болгарии, СССР, Европы… Пассажирами были ветераны Вели-
кой Отечественной  войны,  участники  героического  освобожде-
ния  от  болгарского  и  германского  фашизма.  Журналистов,
помнится,  было  немного:  машина  от  газеты «Красная  звезда»,
репортёр из журнала «За рулём» и я - из Вечёрки.
Все формальности были выполнены с завидной быстротой и
без  обычных  чиновничьих  препон.  Даже  традиционного,  так
называемого собеседования с отъезжающим за рубеж, по-моему,
не было. Кстати, этих официозных встреч со старыми коммуни-
стами, превращавшихся  в буквальном  смысле  в  экзамены, боя-
лись  все. Даже  закалённый  в  словесных  битвах Анатолий Рус-
совский  едва  не  лишился  одной  из  таких  поездок.  Какой-то
старпёр на собеседовании в райкоме партии перед командиров-
кой на Олимпийские игры, спросил, примерно так: «А кто гене-
ральный секретарь компартии страны, куда вы едите?». Со зло-
сти Толя парировал собственным вопросом: «А кто первый сек-
ретарь Хабаровского обкома партии?». Скандал улаживал лично
Семён Давыдович Индурский чуть ли не в ЦК КПСС. При этом
Руссовскому погрозил пальчиком: не дразни ветеранов партии!
Однако  на мою  беспутную  голову  вдруг  свалилась  неожи-
данная проблема. В последний момент меня вызвали в ЦК ДО-
СААФ и симпатичный аппаратчик сказал:
-  Уважаемый Марк  Гаврилов,  вот  какое  дело:  в  братской
Болгарии сейчас развёрнута всенародная борьба с бородачами в
спорте. И вот, приезжает из братского Советского Союза спор-
тивная делегация ДОСААФ, и среди неё вы - бородатый! Не бу-
538
 
дем же мы всем объяснять, что вы не спортсмен, а журналист?
Так что, выбирайте, что вам дороже: поездка или борода.
Могу признаться: такая постановка вопроса меня обрадова-
ла. Я уже давно мучился с этой растительностью на лице. Боро-
да требовала постоянного ухода - её надо было подбривать, рас-
чёсывать,  кроме  того,  она  противно  чесалась.  Сбривать  же  не
хотелось,  ибо  к  этому  действу  меня  призывали  начальники  и
некоторые близкие люди,  а подчиняться чьему-то диктату  я не
любил. Вот и маялся с ней, не находя выхода из ситуации. Как
вдруг -  такой  ультиматум! Я  с  радостью  избавился  от  бороды.
Но она мне чуть не подгадила на кордоне нашей страны. 
Впрочем,  до  него  ещё  были  сотни  километров  пути.  От-
правлялся  наш  кортеж  с Манежной  площади. Провожали меня
жена  Ариша  и  сын  Антоша.  Было  солнечное  раннее,  ещё  не
жаркое  августовское  утро.  Я  нашёл  свой  экипаж  в  машине
«Москвич-412». Познакомились:  за  рулём  чемпион  Европы  по
авторалли, за штурмана чемпион Москвы по фигурному вожде-
нию  автомобиля.  Вместе  со  мной  на  пассажирском  сидении
находился Герой Советского Союза, лётчик-истребитель Рости-
слав  Иванович  Сидоренко (с  ударением  почему-то  на  втором
слоге).
Автопробег, с первого же дня, стал походить на бег по пере-
сечённой местности с препятствиями. Каким-то образом весть о
приближении колонны автомобилей неслась впереди неё. В де-
ревнях и посёлках нас встречали толпы, выстроившиеся по обо-
чинам  дороги  с  приветственными  транспарантами  в  руках.
Вскоре  мы  вынуждены  были  затормозить:  путь  перегородили
ряды пионеров с плакатами на тему советско-болгарской друж-
бы. Состоялся  летучий,  явно  не  запланированный  митинг. Ви-
димо,  эта остановка научила  командора пробега (был у нас  та-
кой  сильно  важный  тип),  и  мы  пролетали  населённые  пункты,
которые  готовы были обнять нас, расцеловать, огласить напут-
ственные речи, на большой скорости, оглушительно гудя всеми
клаксонами.
К своему неудовольствию я обнаружил, что не имею ника-
кой  возможности  посылать  в  свою  редакцию  дорожные  корре-
спонденции.  Кое-где  нас  всё-таки  умудрялись  задержать  для
праздничного митинга, но это случалось, как правило, или в от-
539
 
крытом  поле,  или  на  стадионе,  где  ни  почты,  ни  телефона  не
предвиделось. Репортёры из «Красной звезды» обгоняли колон-
ну, и мчались к попутному пункту связи. Меня они категориче-
ски отказывались брать с собой - ничего не поделаешь, проявля-
лась газетная конкуренция. Журналисту «За рулём» торопиться
было некуда, его издание выходило один раз в месяц.
Страдали  мы  не  только  от  удушающих  объятий  всенарод-
ной  любви, но и  от жары и  клубов  всюду проникающей пыли.
На  митинговых  остановках  нам  всем  в  обязательном  порядке
повязывали пионерские  галстуки. Скоро их скопился в машине
целый ворох. Вдруг вижу: наш Герой Советского Союза, Рости-
слав Иванович Сидоренко, готовясь к выступлению на заплани-
рованном митинге, чистит свои пыльные ботинки смятыми пио-
нерскими галстуками. Меня ошарашило такое неуважение к то-
му, о чём мне с детства втемяшилось, потому как внушалось со
всех сторон: 
 
Как повяжешь галстук, 
Береги его: 
Он ведь с красным знаменем
Цвета одного.
 
Потом я обвык к его вызывающе циничным выходкам, сло-
вам и рассуждениям. В Киеве, на большом привале  я очутился
за ужином  в компании трёх лётчиков Героев Советского Союза:
два истребителя - Сидоренко и его ведомый во время войны,  а
также штурмовик из нашей праздничной колонны. Замечатель-
но интересный разговор у них получился. 
Сидоренко, обращаясь к своему ведомому:
- Давно хотел тебя спросить, шнурок. Помнишь, что тебе до
Героя не хватало двух сбитых самолётов? Кто тебе их подарил?
- Ты, командир подарил,- смущённо признался ведомый.
- Тогда, другой вопрос: почему ты потом, уже имея Золотую
звезду, насшибав лишних семь штук, ни с кем не поделился?
Ведомый ещё больше засмущавшись:
- Так никто не просил, вроде…
- Так ведь и ты не просил!
 
540
 
Ростислав Иванович Сидоренко.
 
Тут примирительно вмешался  тре-
тий герой, штурмовик:
- Не все же такие ловкачи, как ты,
Ростислав  Иваныч.  За  приписки,  сам
понимаешь, можно было и погореть.
Сидоренко  по-боевому  развернул-
ся к неожиданному оппоненту:
- Тебе ли толковать о приписках?!
Мы -  что,  не  знаем,  как  штурмовики
получали  героев?  Восемьдесят  выле-
тов, и звезда на груди! А бомбометание
ваш  брат,  мы  это  не  раз  наблюдали,
вели  так:  подлетел  к  передовой,  раз-
вернулся  и  выкинул  бомбы.  Они  по
инерции  улетели  на  позиции  противника.  Вот  такая  военная
хитрость!  И  зенитки  тебя  не  достанут,  и  фото-  кинофиксатор
отметит, что бомбы взорвались на территории врага.
Может,  Сидоренко  и  присочинил  что-то,  но  штурмовик,
громоздкий  такой  сибирский  увалень,  спорить  с  ним  не  стал.
Только пожал плечами, мол, чего на войны не бывает.
Наша  колонна  на  очень  приличной  скорости  проносилась
мимо сельскохозяйственных угодий, и сердце радовалось: какая
красота нас окружает на родной земле. Запахи жнивья, покосов,
всего, что наполняет воздух в последние дни жаркого лета, кру-
жили  голову.  Ещё  больше  она  закружилась  на  советско-
румынской границе. Тут со мной приключилась закавыка, кото-
рую  мне,  сам  того  не  желая,  организовал,  просто  подсуропил 
чиновник  в  ЦК  ДОСААФ,  поставивший  меня  перед  выбором:
поездка в Болгарию или борода.
Офицер-пограничник повертел мой загранпаспорт и, улыба-
ясь, промолвил:
- А документик-то поддельный…
Я выпучил глаза.
- На фото,- продолжал он, смеясь,- бородач. А передо мной
гладко выбритый молодой человек. Неувязочка… 
541
 
Я,  задыхаясь от волнения, изложил  ему историю утери бо-
роды.  К  счастью,  пограничник  оказался  не  формалистом,  да,
видимо,  он  получил  указание  не  придираться  к  участникам
столь  важного  в  идеологическом  плане  автопробега. Похлопал
по плечу:
-  Передай  привет  братушкам.  Можешь  снова  отращивать
свою бороду! 
Это было не последнее потрясение. Но остальные коснулись
не только меня, но и всех участников автопробега. Едва мы пе-
ресекли  советско-румынскую  границу,  как  воздух  резко  изме-
нился, в нос ударил терпкий, даже тяжёлый запах прелого наво-
за.  В  эту  пору  румынские  крестьяне  разбрасывают  по  полям
удобрения, унаваживают почву под урожай.
При  въезде  в Бухарест нам и  вовсе  разонравилось путеше-
ствовать  по  румынской  земле.  В  нашу  колонну,  вопреки  всем
автодорожным  канонам,  пытались «внедриться»  посторонние
машины. Мы  были  проинструктированы,  что  по  международ-
ным  правилам  в  автоколонну  категорически  запрещено  кому-
либо соваться. Один румынский водила с непроницаемым, явно
кагэбэшным лицом, был особенно настырным. Поэтому за дело
«воспитания нахала» взялся виртуоз фигурного вождения, кото-
рый  вел  в  этот  момент  наш «Москвич-412».  Он  ловко  притёр
чужака к высокой бетонной разделительной стенке, да так, что у
того отчаянно завизжали обода, обдираясь о каменный парапет.
Непрошенный  гость бросил попытки влезть в колонну и встал.
Надо было видеть, каким угрюмым, полным ненависти взглядом
провожал он обидчиков.
На  этом  приключения  не  кончились. На  перекрёстке,  едва
не врезавшись в машины, какой-то «трамвай-камикадзе», грозно
трезвоня, пересёк маршрут нашего автопробега, и, в довершение
такого  опасного манёвра,  ещё  и  слегка  притормозил. Неприка-
саемая,  монолитная скоростная колонна была разорвана надвое,
пять  машин  вынужденно  отстали  от  основной  массы -  две  со-
ветских и три болгарских. Мы были в числе этих замыкающих.
Трамвай, наконец, нехотя уполз, освободив нам дорогу, но хвост
колонны, естественно, уже пропал из виду.
Началась игра в догонялки, по сути дела, вслепую, ибо у нас
не  было  маршрутной  карты  Бухареста.  На  бешеной  скорости 
542
 
мы,  беспрестанно  гудя  клаксонами,  неслись  по  узким  улочкам
румынской  столицы,  придерживаясь  юго-западного  направле-
ния. В одном месте из-за того, что там шли ремонтные работы, и
часть улицы была разрыта, пришлось мчаться, скособочившись
- левыми колёсами по шоссе, правыми по тротуару. Прохожие,
чтобы не попасть под машины, в ужасе вжимались в стены до-
мов, обхватывая для верности водосточные трубы. Столько про-
клятий в спину мы, наверное, не получили за всю жизнь. 
Вскоре  пришлось  остановиться.  Дорога  разветвлялась  на
три одинаковых магистрали: по какой продолжать погоню? По-
пытки  болгар  расспросить  горожан  не  увенчались  успехом,  от
них румыны попросту отворачивались, делая вид, что не пони-
мают,  чего  от  них  хотят. Но  заслышав  русскую  речь,  один  из
прохожих сдержанно усмехнулся, и, с оглядкой на окружающих
недоброжелательных  зевак,  махнул  в  сторону  одной  из  дорог.
Мы поверили и продолжили погоню на безумной скорости, рас-
пугивая  встречный  и  попутный  транспорт  и  прохожих. Оказа-
лось, что румын не наврал: на окраине города нас ожидали наши
товарищи.  Мы с Сидоренко вывалились из машины, с облегче-
нием утирая пот.
- Такого страха, как сегодня, я не испытывал даже на своём
ястребке в бою,- отдуваясь, признался Ростислав Иваныч.
Командор разъяснил нам, ошарашенным и недоумевающим
по поводу трамвайного инцидента:
- Не удивляйтесь. Румыны с болгарами на ножах, поэтому,
узнав о приближении советско-болгарской автоколонны дружбы
к  Бухаресту,  они  сняли  с  трассы  нашего  следования  не  только
гаишников  и  постовую  милицию,  но  и  отключили  светофоры.
Вот трамвайщик и попёр на вас, считая по привычке, что обще-
ственному  транспорту  обязаны  все  уступать  дорогу.  Думаю,  о
колонне и особенностях её статуса ему никто не сообщал.
Никаких приветственных толп вдоль дорог с транспаранта-
ми, к которым мы привыкли, до самой болгарской границы мы
не  увидели,  нас  не  мучили  митингами,  не  изъявляли  братской
любви.  Оставалось  вдыхать  полной  грудью,  пропитанный
навозным зловонием, августовский горячий воздух. Зато к вече-
ру,  когда мы по переправе проехали над Дунаем, разделявшим
два  государства,  и  попали  в  радушные  объятия  болгар,  наши 
543
 
мелкие  страдания  были  вознаграждены  сторицей. Водителей  и
пассажиров  праздничного  кортежа  принимали  в  приграничном
ресторане,  но  не  в  одном  зале,  а  в  целом  каскаде  ресторанных
помещений, по которым дорогих гостей водили, словно на экс-
курсии. Каждый  зал был назван в честь страны, через которую
несёт свои воды голубой Дунай: Германия, Австрия, Чехослова-
кия, Венгрия, Югославия, Болгария, Румыния, СССР. И каждый
зал оформлен национальными орнаментами, картинами, офици-
анты одеты в яркие национальные одежды, а самое главное - нас
приобщали  к  национальным  кухням. Пригубили шнапс,  сливо-
вицу,  ракию,  токайское  вино  и  прочие  алкогольные  напитки,
закусывая  разнообразными  блюдами  национального  приготов-
ления. 
Связно рассказывать о пребывании день за днём в Болгарии,
о  поэтапном  путешествии  по  её  городам  и  весям,  нет  никакой
возможности. Это было грандиозное праздничное застолье, пре-
рываемое  на  короткий  сон. Достаточно  сказать,  что  очередной
завтрак  начинался  в 6утра,  а  последующий  ужин  заканчивался
не раньше часа ночи! Поэтому, буду  говорить лишь о  том, что
врезалось в память неизгладимо. 
Самое красочное и благоуханное впечатление оставил горо-
док Казанлык, а точнее Долина роз в его окрестностях. Можете
представить  поле,  до  горизонта  усаженное  цветущими  розами.
Глаз оторвать невозможно. Там нас одарили пробирками с розо-
вым маслом. Я привёз пробирку домой, и она долгие годы исто-
чала чудесный запах.
Рильский монастырь  расположен  в  горах. Там много инте-
ресных церковных строений, икон, иконостасов, . Но туристы и
мы, естественно, буквально  застревают перед стеной, украшен-
ной многофигурной старинной росписью, изображающей сюже-
ты наказаний грешников в аду. Мне показалось, что каждый из
любопытствующих  отыскивает  картинку,  на  которой  страдают
за  грехи,  ему же  свойственные,  одним  словом, пытается  загля-
нуть в уготованную судьбу на том свете. Я тоже невольно искал
фигуры,  лижущих  раскалённую  сковороду,  ибо  так,  вроде  бы,
наказываются в аду клеветники, а журналисты, известное дело,
самые большие брехуны… 
544
 
Старинные  православные  храмы  в  Болгарии  отличаются
приземистостью,  таких  высоких  маковок  церквей  и  колоко-
лен,  как  в России,  здесь не  встретишь. Объясняется  это про-
сто.  Османские  поработители,  веками  властвовавшие  здесь,
не очень-то притесняли христианскую религию. Однако было
строжайшее ограничение - любые  здания православной епар-
хии  не  должны  возвышаться  над  турецкими  мечетями  и  ми-
наретами. Именно  поэтому  церкви  строили  сливающимися  с
местностью,  а  то  и  в  котлованах.  Такой  храм  мы  видели  в
центре Софии - он, стоящий во рву на несколько метров  ни-
же уровня мостовой, как бы  застенчиво высовывается из-под
земли  на  свет  божий,  с  оглядкой  на  доминирующие  культо-
вые здания ислама.
Нашу кавалькаду, то ли из уважения, то ли из предосторож-
ности, сопровождал сам начальник ГАИ Болгарии. Он, по  при-
езде  в Габрово, решил просветить нас. Машины  сгрудились на
главной площади  города, и  глава республиканской автоинспек-
ции на хорошем русском языке заговорил:
- Мы  находимся  в  городе  Габрово,  известном  на  весь мир
своим  юмором.  Здесь,  как  известно,  у  кошек  нет  хвостов.  Их
ликвидировали  габровцы, чтобы кошки быстрее входили в дом
зимой. Из-за  хвоста  дверь  оставалась  открытой  дольше,  и жи-
лище выстуживалось. Но в мире не все знают, что Габрово мож-
но  считать  столицей  болгарских  цыган. А  характер  цыган,  ду-
маю,  вам  знаком…Поэтому,  категорически  призываю  вас  быть
постоянно  на  стороже.  Первое,  что  надо  сделать:  это  снять  с
ветровых  стёкол  машин «дворники»,  и  свинтить,  у  кого  они
есть, антенны. Иначе вы не досчитаетесь ни того, ни другого. И
в карманах не держите ничего лишнего. И в гостинице не остав-
ляйте без присмотра свои вещи. Не послушаетесь - потом не жа-
луйтесь. А в общем: добро пожаловать в Габрово!
На очередным хлебосольном ужине рядом со мной за столом
уселся  симпатичный, но  сумрачного  вида, молчаливый  болгарин.
Он совершенно не реагировал на шутки и хохмы, которыми сыпа-
ли гостеприимные хозяева. Познакомились. Я не удержался и по-
любопытствовал, почему он не смеётся  вместе со всеми.
- Вам бы на моём месте тоже было бы не до смеха, - грустно
ответил он.- Я ведь мэр Габрово… 
545
 
Неподалеку  от  столицы юмора  раскинулся «музей  под  от-
крытым небом»: поселение со старинными строениями, в кото-
рых  работали  ремесленники. Никаких примет  современной ци-
вилизации, всё, как было в далёкую старину: ни электричества,
ни газа, туалеты во дворе, в сумерки зажигают свечи и кероси-
новые  лампы.  Пищу  готовят  на  дровяных  печах,  для  выпечки
хлеба  муку  получают  с  помощью  водяной  мельницы  с  огром-
ным лопастным колесом. Ремесленники не только пекут хлебы,
но  и  делают  чеканку  на  сувенирных  ножах,  ложках,  мастерят
забавные  игрушки,  вышивают  бисером  и  т.д.  Мне  достался
смешной дедушка  в  тулупчике  с плетёной  корзинкой  за плеча-
ми, а в ней «мерзавчик» с коньяком. Грешным делом, однажды,
уже в Москве - ну, очень потянуло выпить, и я ограбил старич-
ка-болгарина, опорожнил «мерзавчик», а чтобы жена Ариша не
застукала на этом прегрешении, налил туда чаю. Но не учёл того
обстоятельства, что чай, высыхая, оставляет, в отличие от креп-
ких  спиртных  напитков,  заметный  след,  что  и  обнаружила  со
временем Ариша. «Ай-яй-яй»,-  только  и  сказала моя  долготер-
пеливая жёнушка. Вот и стоит у нас за стеклом книжного шкафа
старичок  с пустой  корзиной  за плечами,  как  упрёк непутёвому
хозяину дома.
Угостили  меня  в  деревне  ремесленников  настоящим  кофе
«по-турецки». Только что снятый с огня кофе налили в крошеч-
ную  чашечку,  а  рядом  выставили  высокий  стакан  с  ключевой
подслащённой водой. Научили, как пить: набрать в рот неболь-
шое количество обжигающе горячего кофе, и тут же запить хо-
лодной водой. Замечательное питьё получалось! Я, Фома неве-
рующий,  решил  изменить  процедуру -  отхлебнул  кофе,  но  не
стал запивать водой. Невкусная горечь, и больше ничего. 
Должен  признаться,  что  скоро  череда  застолий  начала  не-
сколько  угнетать,  причём,  разнообразием  блюд  они  не  могли
похвастать: жареные колбаски, гювеч и шопский салат с острым
перцем и тёртой брынзой, после которого так горело во рту, что
невольно рука тянулась к бокалу вина или сока. Всё это кажется
божественно вкусным во время первой трапезы, очень вкусным
-  во  второй,  достаточно  вкусным -  на  третий  раз…  Но  если
учесть, что за стол нас усаживали по шесть-семь раз на день, то
можно понять, что к вечеру мы почти с ненавистью смотрели на 
546
 
живописный шопский салат. А вдоль стола, как правило, ходили
официанты, держа в охапке бутылки  коньяка, водки, ракии,  и
пополняли наши стопари, едва мы делали  глоток «За братскую
дружбу народов Советского Союза и Болгарии!». 
Помнится,  как  мы  обрадовались,  узнав,  что  следующий
приём пройдёт во Дворце пионеров. Всё было в традициях пио-
нерского  движения:  встретили  вахтенные  в  галстуках,  привет-
ствовали  горном,  отдали  торжественный  рапорт.  Но  стол…
опять  с  колбасками,  гювечем  и  опостылевшим  шопским  сала-
том, да и алкогольное сопровождение, не смотря на присутствие
детишек, не претерпело изменения.
Однажды, посреди очередного застолья, я не стерпел, взмо-
лился: «Дайте  супа, желательно, молочного». Между принима-
ющих  нас  хозяев  случился  маленький  переполох.  Затем  мне
принесли  тарелку, наполненной, на первый  взгляд,  простоква-
шей.  При  этом  у  болгар  было  особенное,  я  бы  сказал,  торже-
ственное  выражение  лиц,  будто  они  совершали  какое-то  риту-
альное  государственное  действо.  Мне  объявили,  что  подано
«настоящее кисле мляко». Я удивился этим многозначительным
движениям,  выражениям физиономий,  сопровождающих  тарел-
ку кислого молока. Но, оказывается, «кисле мляко» особое блю-
до, которое не готовится нигде в мире, только в Болгарии. В по-
вседневном обиходе его не бывает, в основном оно идёт на экс-
порт. Из-за  специфического вкуса его не включили в угощения
советских  братушек.  Я  же,  от  природы «молочная  душа»,  ел
«кисле мляко» с большим аппетитом.
Домой  привёз  ворох  сувениров  и  подарков. Но  от  мясных
блюд,  после  этого  замечательного  путешествия,  отказывался
несколько дней. 
В  заключение могу  согласиться, что «Болгария не  заграни-
ца». Даже в разрушенной Восточной Пруссии,  где я жил, ощу-
щалось присутствие Европы - в строениях, дорогах. А Болгария
мало чем отличалась от наших южных краёв.
Вскоре довелось убедиться в том, что и другая страна соци-
алистического содружества тоже не заграница. Туда я попал по
счастливой  для  меня  случайности.  Из  Союза  журналистов  по-
ступил в «Вечернюю Москву» запрос: кого вы рекомендуете для
поездки  по  обмену  опытом  в  Румынию? Обычно  в  такие  про-
547
 
фессиональные вояжи отправляются главные редактора или его
заместители,  на  худой  конец,  ответственный  секретарь  редак-
ции. Но на тот период так уж сошлось, что все номенклатурные
фигуры у нас по разным причинам не могли отправиться за гра-
ницу.  Индурский  предложил  ехать  мне.  Для  пущей  важности
меня временно превратили в ответсека. И всё же я оказался по
рангу  ниже  двух  других  членов  нашей  делегации:  один  был
главным редактором Кишенёвской Вечёрки, другой - главредом
какой-то областной сибирской газеты.
 
В  Бухаресте:  я,
кишинёвец и сибиряк.
 
С  самого  начала
нашего  знакомства  оба
как-то  сторонились  ме-
ня.  Бывало,  даже  пере-
говаривались  между  со-
бой  о  чём-то  за  моей
спиной. 
Нас возил по стране
как  туристов очень сим-
патичный  румын-
журналист,  который  вы-
полнял  роль  и  гида,  и
переводчика .  В  первый
же  день  он  улучил  мо-
мент  где-то  на  улице,
когда  рядом  не  было
посторонних  ушей,  и
шёпотом предупредил:
- Друзья, я вам сове-
тую не очень-то распро-
страняться по поводу  того, что вам у нас не понравилось. Могут
быть  неприятности.  Учтите,  номера  в  гостинице,  все  помеще-
ния,  где  вас  будут  принимать,  оборудованы  прослушивающей
аппаратурой.   
548
 
Расстались мы поздно  вечером,  а наутро у нашего «Верги-
лия» были красные глаза и заспанный вид. В минуту откровен-
ности  он  признался,  что  ему  приходится  нелегко:  мы-то  идём
спать,  а он  садится «отписываться» обо всём, что  с  нами про-
изошло за день - какие были контакты, какие велись разговоры.
Всё подробно. Румынское КГБ придирчиво, избавь боже, чего-
нибудь недоучесть или - того хуже - скрыть от его недрёманного
ока и всеслышащего уха!
Кстати,  нас  расселили  по  одному  в  двухместных  номерах,
может быть, так вести слежку проще.
Увы,  повстречалось  немало  такого,  что  вызывало  непри-
язнь и желание обсудить в нашей компании. Неприятно уди-
вил  вид жилых  зданий  в Бухаресте. Они  выглядели ободран-
ными. Спросили  нашего  сопровождающего -  в  чём  дело? Он
нехотя  пояснил:  нет  средств  не  только  на  достойную  обли-
цовку  домов,  но  даже  на  штукатурку.  Той  же  экономией
средств объяснил он и то, что советское посольство, обнесён-
ное  бетонным  забором  с  битым  стеклом  по  верхней  кромке,
не имело  румынской  охраны. Между прочим, мы могли  убе-
диться,  что  и  румынско-советская  граница  практически  не
охраняема  со  стороны  румын. «А  для  чего  нам  тратиться  на
погранзаставы  и  пограничников,  когда  советская  граница
укреплена и охраняема самым лучшим образом? Дорога кон-
трабандистам и лазутчикам перекрыта, а мы на это не тратим
ни  одной  леи»,-  так  рассуждали  наши  друзья.  Зато  о  соб-
ственном  кармане  они,  особенно  представители  власти,  не
забывают. Мы в этом убедились по дороге в Констанцу. Едва
расселись в купе поезда, как к нам ввалились два милиционе-
ра -  мордатые, громоздкие, как старинные комоды, шумные,
подкрепляющие громогласный говор взмахиванием рук. Чего-
то  им  было  надо. Сопровождающий  забрал  у  нас  паспорта  и
вышёл  с  милиционерами  в  коридор.  Немного  поорали  там,
потом немного  пошептались, наконец, он вернулся.
- Чего им надо было?
- Денег им надо было,- сердито бросил наш гид,- а для этого
затевают проверку документов. Не дашь денег, ссадят, отведут в
участок  для  выяснения  личности.  Но  поезд  ведь  ту-ту,  ждать
тебя не станет. Вот и приходится откупаться. А кто перед ними: 
549
 
бабки с овощами для продажи на рынке или советские журнали-
сты - им один хрен. Хоть Папа римский, хоть генсек ЦК КПСС.
В  гостинице  Констанцы  мне  отвели  огромный  номер  со
всеми  мыслимыми  удобствами  плюс  жуткими,  пронизываю-
щими  до  костей  сквозняками -  время-то  было  глубокой  осе-
нью. 
Брошенными на произвол судьбы выглядели опустевшие до
нового сезона шикарные санатории и дома отдыха, которые вы-
строились  вдоль морского  берега. Безлюдные пляжи,  кафе,  ло-
дочные станции - всё это навевало тоску. 
Возили нас на  дегустацию  в  винный  завод. Такие же,  как
виденные мною в Грузии, гигантские бочки, такой же ничем не
выветриваемый пьянящий дух вина в цехах и во всех помеще-
ниях.  В  дегустационном  зале  мы  сидели  за  длинным  столом,
перед нами стояли пустые бокалы для вина и широкие посуди-
ны неизвестного (во всяком случае, для меня) назначения. Воз-
главлял  всё  это  действо  главный  инженер  предприятия,  с  су-
хим желчным лицом. Не ведая, как себя вести, стал наблюдать
за ним. Принесли бутыль вина, плеснули каждому в его бокал.
Глава стола объявил название напитка, затем пригубил из сво-
его бокала, и  выплюнул  вино  в  ту  самую широкую посудину,
туда  же  отправил  остатки  вина  из  бокала.  Я  почтительно  и
неукоснительно  повторял  все  его  действия,  отметив  попутно,
что мои попутчики - молдаванин и сибиряк - прикладываются
к вину куда основательнее и не сплёвывают. Так продолжалось
не  долго,  до  прихода  директора  предприятия.  Главный  инже-
нер поспешно покинул своё место, а директор - толстый, силь-
но загорелый, с весёлым блеском выразительных глаз мужчина
- возглавил стол. Сказал несколько приветственных слов и тут
нас стали обносить новой порцией вина очередной знаменитой
марки. Увидев,  как  я пригубил и  сплюнул  в посудину, дирек-
тор радостно захохотал:
-  Вижу,  мой  главный  инженер  сбил  вас  с  толку.  Вино
надо пить на дегустации так, чтобы почувствовать его вкус и
прелесть.  А  на  то,  что  главный  инженер  выплёвывает  этот
замечательный продукт, есть простое объяснение: у него язва
желудка,  и  ему  нельзя  потреблять  ни   капли  вина.  Говорить
об  этом  мужик  стесняется,  вот  и  попадают  впросак  те,  кто 
550
 
впервые на дегустации. Выплёвывать наше вино - это кощун-
ство, грех!
На  кораблестроительной  верфи моё  внимание  привлекли
аппараты  космического  назначения,  явно  не  подходящие  к
производству. Мой интерес к ним  заметил местный инженер,
он  придержал меня  за  локоток,  и  когда  толпа  сопровождаю-
щих  советскую  делегацию,  вместе  с моими  коллегами,  отда-
лилась,  шёпотком  поведал,  каким  образом  осуществляется
международная  спекуляция  транзитным  экспортным  товаром
СССР, идущим через румынский порт на Запад. 
К  концу  пребывания   в  дружеской  стране  члены  нашей
делегации  устроили  для  самих  себя  большое  сердечное  рас-
ставание. Тут-то мои коллеги признались, что с самого начала
заподозрили во мне «подсадную утку», иными словами, аген-
та КГБ. Иначе им было трудно уяснить, почему вместе с дву-
мя главными редакторами послали рядового секретариатчика.
Мои липовые  звания для выездной анкеты их только укрепи-
ли в этой догадке. Но постепенно они поняли, что я никакой
не агент, а «просто свой в доску парень». Расстались мы дру-
зьями.
Когда  я  рассказал Индурскому  о  своих  впечатлениях,  он
зацепился  за  эпизод  со  спекуляцией нашим  экспортным  обо-
рудованием, и сказал наставительно:
-  Об  этом,  стагик,  должны  знать  в  гохкоме  и  Большом
Доме. Советую отчитаться…
Большим  Домом  называли  Дом  КГБ  на  площади  Дзер-
жинского (ныне  Лубянка).  Но  писать  этот  доносительский
отчёт я не стал, а Семён Давыдович не напоминал о своём со-
вете-задании. Как  мне  кажется ,  он  не  мог  не  отреагировать
должным  образом  на  моё  сообщение,  но  не  горел  желанием
впутывать и меня, и себя в эту тёмную историю.
И ещё два коротких штриха, связанных с той поездкой. В
Румынию и обратно мы летели самолётом. В аэропорту Буха-
реста  по  лётному  полю  навстречу мне шёл… Эмиль Лотяну.
Он уже снял «Лаутары» и «Табор уходит в небо», и был  зна-
менит, но при этой мимолётной встрече я не заметил призна-
ков «бронзовения»,  свойственного  некоторым  моим  вгиков-
551
 
ским  однокашникам,  добившимся  успеха  в  кинематографе.
Эмиль  оставался  простецким  парнем,  с  доброй,  располагаю-
щей улыбкой. Даже повод, по которому он прилетел в родную
ему  Румынию,  был  по-человечески  понятен -  повидаться  с
матерью. 
А улетал  я в Москву вместе с другим,  ещё более выдаю-
щимся  кинодеятелем.  Это  был  Ролан  Быков,  известный,  как
потрясающий актёр,  по таким великолепным фильмам - «Ан-
дрей Рублёв» и «Мёртвый сезон», поставивший кинокартины
- «Айболит-66», «Внимание, черепаха», «Чучело». Его посад-
ку,  вернее,  это можно  было  бы  назвать  укоренением  в  само-
лёт, мне посчастливилось наблюдать,  сидя в  салоне. Сначала
в проходе появилась его голова, торчащая над громадным че-
моданом, который он безуспешно пытался протащить поперек
прохода  между  креслами.  Чемодан  по  габаритам  не  втиски-
вался  в  это  пространство.  Позади  Быкова  высилась  могучая
дама, с бюстом, на котором легко уместился бы при желании
миниатюрный  наш  артист-режиссёр.  Басовитым  шепотком
она увещевала:
- Роланчик, разверни свой чемодан вдоль прохода…
Тот дурашливо хохотал и на уговоры не поддавался. По-
том  пришла  смазливая  стюардесса,  которой  он  безропотно
уступил свой багаж, а сам примостился в креслах впереди ме-
ня.  Когда  стюардесса  появилась  вновь,  толкая  перед  собой
столик на колёсиках с закусками и вином в бутылочках с чет-
вертинку,  он  встрепенулся  и  сгрёб  себе  три  бутылочки.  Как
вдруг, следом за ней  зашагал мимо нас стюард, неся поднос с
салфеткой, торчащей колом, под которой угадывались бутыл-
ки.  Он  проследовал  в  салон,  где  расположился  наш  посол  в
Румынии  с  семьёй,  улетавший  на  Родину  в  отпуск.  Быков,
уже клевавший носом, ожил, и заявил не известно кому:
- Теперь я знаю, куда идти…
И прошёл за стюардом с бутылками в салон для VIP пас-
сажиров. В Шереметьево Ролана вывела из самолёта под руч-
ку та самая дама с необъятном бюстом. Великий артист и ре-
жиссёр еле передвигал ноги. Это, впрочем,  ничуть не урони-
ло  надравшегося  вусмерть  Быкова  в  глазах  публики.  К  пья-
552
 
ным  у  нашего  народа  особенное,  снисходительное  отноше-
ние. А тут - любимец!
Жизнь моя вечёрочная текла не шибко, не валко, но меня
всё больше тяготило быть «кучером» главного редактора, ко-
торому  он  доверил  своё  благополучие.  О  моём  зреющем
стремлении  сменить  контору  стали   поговаривать  близкие
друзья. Но каких-то реальных предложений не было. На моих
глазах  из  Вечёрки  уходили  талантливые  газетчики  в  другие
издания, уже не городского, а союзного уровня. Тот же Воло-
дя Назаров успел сменить не одну контору, побывав, и в газе-
тах, и даже в журнале «Турист». Кстати, это издание для лю-
бителей путешествий находилось рядом  с Чистыми прудами,
поэтому  я  частенько  бывал  у  него.  Там  познакомился  с Фе-
ликсом Кокотиным, который много позже сыграл роль в моей
судьбе.
А  ещё потом, не помню, каким образом, меня  сманили  в
журнал «64. Шахматное обозрение». Жена Ариша умоляла не
ходить  к  шахматистам,  у  неё  на  всю  жизнь  остались  самые
неприятные  воспоминания  от  невольного  общения  с  ними  в
подмосковном  Доме  отдыха.  Высокомерны,  наплевательски
относятся к тем людям, кто с ними соприкасается, в том чис-
ле к соседям по Дому отдыха, обслуживающему персоналу…
Возглавлял  эту  гроссмейстерскую  публику  чемпион  мира
Тигран  Петросян,  который  имел  нахальство  в  часы  отдыха
играть в бильярд, естественно, мешая всем. 
Нет, не прислушался  я  к моей любимой жене, очертя  го-
лову, кинулся в шахматный омут. Поманила мнимая свобода,
которую,  по  моему  наивному  предположению,  сулило  место
ответственного секретаря редакции.
Очень  потешили  моё  самолюбие  проводы,  устроенные
коллегами-вечёрочниками. Я  торчал  столбом посреди  комна-
ты,  а  друзья-товарищи  выступали  другом  за  другом,  и  гово-
рили обо мне с таким пиететом, с таким перехлёстом, что, не
выдержав восхвалений в свой адрес, я сказал:
- У  меня  ощущение,  будто  присутствую  на  собственных
похоронах. Я жду, когда к моему подножию понесут венки…
 
553
 
 
 
 
Это  лишь  часть  друзей-вечёрочников:  коллега
Ю.Варламов,  зав  иностранным  отделом  Н.Белоусов,  корре-
спонденты  А.Болотин  и  В.Назаров,  фотокорры
Г.Яблоновский, В.Фёдоров, Г.Шпунькин и я.
 
Но поток  славословия на  том не прервался. Подогревались
ораторы из нескольких бутылок коньяка, выставленных мной на
это торжество. Слышались, по этому поводу, реплики, мол, «Ну,
Гаврилов, шикует!». А между прочим, они мне не стоили ни ко-
пейки,  это  мама  прислала  из Кутаиси  так  называемый  коньяч-
ный  напиток,  то  есть,  коньяк  годичной  выдержки. Для  камуф-
ляжа  оставалось  разлить  его  по  бутылкам  из-под  настоящего
коньяка, каковых в нашем доме нашлось предостаточно.
Запомнилось мне ещё одно яркое впечатление того дня, ещё
одни проводы, но несравнимо более грандиозные. Когда я ехал
на  редакционной машине  с  теми  бутылками  и фруктами (тоже
присланными  мамой)  на  улицу 1905  года,  в  Вечёрку,  то  при-
шлось проследовать вдоль длиннющей очереди людей, гуськом,
очень  медленно  идущих  на  Ваганьковское  кладбище.  Такую
картину мне доводилось видеть разве что на Красной площади,
где люди часами стояли в очереди к Мавзолею. А здесь выстро-
554
 
ились  поклонники Владимира Высоцкого,  с  тем,  чтобы  отдать
последнюю дань умершему поэту.
Такое вот совпадение. В тот год, одновременно с нашим ге-
ниальным  и  любимым  бардом,  ушли  из  жизни  Джо  Дассен  и
Джон  Леннон.  А «Вечерняя  Москва»,  уж  простите  за  это
нахальное сопоставление, лишилась Марка Гаврилова. Великие
певцы  скончались  по  разным  трагическим  причинам,  а  выше-
означенный вечёрочник – по собственной глупости.
 
«64. Шахматное обозрение»
 
Главным  редактором  журнала  являлся,  а,  вернее,  только
числился  действующий  чемпион мира Анатолий Карпов. В  ре-
дакцию  он  приходил,  за  два  года  моей  работы  там,  считанное
количество раз. Заправлял же всеми делами Александр Борисо-
вич Рошаль, или Алик Рошалик. Однако при приёме на службу в
журнал шахматный король удостоил меня аудиенции. В присут-
ствии, естественно, своего заместителя и фактического правите-
ля журналом. Карпов поинтересовался, насколько простираются
мои познания в шахматах. Я ответил, что люблю эту игру.
-  Ну,  хотя  бы  дебюты  какие-нибудь  знаете?-  с  улыбкой
спросил он.
- Не все,- с сожалением ответил я.
- Все, пожалуй, и я не знаю,- рассмеялся Карпов.
Коллектив журнала, по сравнению с вечёрочной редакцией,
где числились многие десятки  сотрудников, был просто мизер-
ным. Вместе  со мной  и  Рошалём  там  трудились  три  пишущих
шахматиста  и  секретарь-машинистка.  А  ещё  на  нас  работали
внештатные  мастера  и  гроссмейстеры. Шахматисты  оказались,
на удивление, чрезвычайно писучими, но их пространные статьи
для меня были непостижимы, я не мог не только править их, но
элементарно понять – ведь, в основном, даже репортажи с меж-
дународных  турниров,  состояли  из  комментариев  к  партиям.
Скоро  я шкурой начал  ощущать,  что попал не  в  свою  тарелку.
Но  развязка шахматной  авантюры наступила  спустя  два  года  с
лишним.
Редакция  располагалась  в  здании  издательства «Советский 
спорт»,  на  улице  Архипова,  через  забор  находилась  синагога. 
555
 
Как-то, жарким летом, я побывал в этом еврейском храме вместе
со своими друзьями – Сашей Болотиным и Володей Назаровым.
Молельный зал в это полуденное время пустовал, только в углу
примостился на корточках какой-то замшелый сухонький стари-
чок в кипе. Он замахал на нас ручонками и тоненьким голоском
прошелестел:
- Надо покрыть головку! Кипу оденьте! Шапочку!
Ни  кипы, ни шапочек у нас не было. Видя нашу растерян-
ность (мы  хоть и  были  поддатыми,  но  сознавали,  что  в иудей-
ском храме надо вести себя скромно) старичок подсказал выход:
-  Прикройте  головку  носовым  платочком! –  он  почему-то
называл вещи уменьшительными именами.
И вот, три охламона, ни весть зачем впёршиеся в еврейский
храм  божий,  повязали  головы  своими мятыми  носовыми  плат-
ками, немного постояли под сводами синагоги, и ретировались.
Вскоре  редакции,  благодаря  Анатолию  Карпову,  дали  по-
мещение в доме на проспекте Калинина, через дорогу от Воен-
торга.  Но  там  затеяли  необходимый  ремонт,  поэтому  мы  вре-
менно поселились во владение , кажется, Федерации  тяжёлоат-
летов.  Помнится,  оно  находилось  в  здании  напротив  станции
метро «Кузнецкий  мост».  Устроили,  как  полагается, «новосе-
лье»,  в  разгар  которого  к  нам  ворвался  разъярённый  могучий
мужик – глава этой Федерации, – и заорал:
- Чтоб вашего духу здесь не было!
Пришлось  перебазироваться  в  помещение  на Калининском
проспекте,  где  полным  ходом шёл  капитальный  ремонт. Слава
Богу,  что  с  нами  на  сабантуе  по  поводу  новоселья  не  было
взрывного Алика Рошалика, а  то не миновать бы  грандиозного
скандала, возможно, с мордобитием. Кто при этом пострадал бы
–  не  вызывает  сомнения:  шахматисты  против  штангистов  не
устояли бы.
На меня была возложена почётная, но малопочтенная миссия
надзирать за ходом ремонтных работ, проверить и подписать сме-
ту, представленную исполнителями. Вот когда я столкнулся с не-
писанными  правилами  составления  смет,  позволяющими,  без  за-
зрения  совести,  расхищать  государственные  средства.  Прораб,
увидев, что я внимательно изучаю документы, мне им подсунутые
на подпись, ласково смотря мне в очи, изрёк: 
556
 
- Ты – чего, всю смету изучать будешь? Дак, этого ж никто
не делает, ты ж не с жуликами имеешь дело!
Но  я  в  полвзгляда  на  обширную  документацию  убедился,
что такое его утверждение далековато от истины.
- Скажите,- поинтересовался я,- каким образом на стены ка-
бинета Карпова, площадью  в 10  кв метров  ушло 40  кв. метров
фанерованной доски? Учитывая, что там два окна и дверь, такой
облицовки хватит на двойное покрытие…
- А  естественные  отходы?-  попытался  сопротивляться  уш-
лый и нахальный прораб.
- Какие могут  быть  отходы  при монтаже  целиковых  обли-
цовочных плит?- спросил я.
Не слишком скрупулёзное изучение исполненной сметы по-
казало удивительные параметры. Так в двух  туалетах были по-
ставлены  четыре  унитаза.  Установлены  в  трех  комнатах  пять
люстр.  Так  же,  с  жульническим «походом»  исчислялись  бата-
реи, стёкла в окна, дверные ручки и оконные шпингалеты и про-
чая мелочёвка. Я не поленился, и рулеткой промерил уложенные
поверху  водопроводные  трубы.  Получилось,  что  в  отличие  от
указанного,  как  использованных,  их  вдвое  с  гаком  меньше.
Представляете,  сколько  материалов  поимел  хитрован  прораб  с
ремонта нашего, сравнительно небольшого помещения? А еже-
ли  этот мошеннический шаблон приложить  ко  всей  строитель-
но-ремонтной системе страны? 
На чём поладили с прорабом, не удержалось в памяти. Зато
все, кто  приходил к нам, отмечали, что у нас красиво и уютно,
разумеется,  кроме  гроссмейстеров  и  мастеров –  эти  психи,  за-
цикленные  на  своих  дебютах-гамбитах,  на  окружающее  не  об-
ращали внимания. 
Кстати,  нам  достался  весьма  примечательный  старинный
особняк. В нём до революции размещалась то ли богадельня, то
ли обитель монашенок, а после смены власти там открылся дом
терпимости.  Затем и девицы  лёгкого поведения потеряли  кров,
на их место вселились те, кто ранее ютился в подвалах. Гегемон,
при всём к нему уважении, изрядно  загадил архитектурный па-
мятник. В приличный вид он был приведён лишь на территории,
занимаемой  на  первом  этаже  нашей  шахматной  редакцией.
Остальное осталось в  запущенном  состоянии. До нас порою из 
557
 
клоповных коммуналок доносились приглушённые стенами зву-
ки битв по выяснению пьяных отношений. К нам аборигены  не
совались.
Именитые в шахматном мире личности частенько  загляды-
вали в редакцию – и по делу, и просто так, потрепаться. Бывали
гроссмейстеры Юрий  Авербах, Марк  Тайманов,  Ефим  Геллер,
обрусевший венгр Сало Флор и многие другие. 
С  восьмым  чемпионом  мира Михаилом  Талем  я  познако-
мился ещё на турнирах по молниеносной игре, которые устраи-
вала «Вечерняя Москва»  в  парке «Сокольники».  Рад  был  про-
должить знакомство в стенах редакции «64». 
 
Парк «Со-
кольники».
Сопровождаю
Таля.
 
Свёл  нас
сотрудник
журнала  шах-
матный  мастер
Толя  Мацуке-
вич,  фигура
замечательная. Он приметил своего юного тёзку Толю Карпова на
молодёжном турнире в своей родной Туле, и помог ему выполнить
мастерский  норматив.  Надо  отдать  должное  Карпову,  даже  став
чемпионом мира,  он не  забывал  о  благодарности Мацукевичу, и,
несмотря на пьяные загулы последнего, не позволял истекавшему
бешенством Рошалю уволить своего наставника.
Выделялся Толя ещё и по причине физического недостатка
– он был  горбун. Никак не могу понять, по какой причине Ни-
колай Бурляев пригласил его в свой фильм «Лермонтов» на роль
графа  Нессельроде.  На  прижизненных  портретах  граф  вполне
стройный мужчина. Впрочем, на экране Мацукевич в этой роли
выглядит достойно. Знаменательно, что загульный мой приятель
впоследствии ударился в религию.
Повторное  знакомство  с  Талем  вышло  одномоментным.
Общались  мы  в  подсобке  редакции,  где  распили  на  троих  бу-
558
 
тылку «Портвея», гнуснейшего вкуса, но зато большого объёма.
Остроумный  Таль  над  чем-то  иронизировал,  но  это  выпало  из
памяти.
Врезалась в память история запретного фото, опубликован-
ного в "64-Шахматное обозрение". Матч на первенство мира по
шахматам 1981 г. в итальянском курортном городе Мерано был
особенно драматичным. Там сошлись «любимец всего советско-
го  народа»,  чемпион  мира -  Анатолий  Карпов  и «отщепенец,
диссидент,  предатель  Родины» (но,  ничего  не  поделаешь,  пре-
тендент на шахматную  корону) - Виктор Корчной. Это не мои
оценки,  я  передаю  общий  настрой  тогдашней  отечественной
прессы.  Мы,  работники  журнала «64-Шахматное  обозрение»
(напоминаю,  я  был  там  ответственным  секретарем),  попали  в
затруднительное,  даже  нелепое  положение:  всем  советским  из-
даниям  директивно  запретили  публиковать  фото  из Мерано  с
присутствием на снимке «отщепенца и предателя». 
Тем, кто запамятовал или не знает, как выдающийся совет-
ский  шахматист  попал  в  крутую  немилость,  могу  напомнить.
Виктор  Корчной,  четырежды  чемпион  СССР,  после  междуна-
родного турнира в Амстердаме, попросил в Нидерландах поли-
тическое  убежище. Объяснял  он  это  просто:  мол,  мне  за 45,  а
кремлевские власти делают ставку на молодежь, т.е. на Карпова.
Они  не  дадут  вырвать  шахматную  корону  у  своего  чемпиона,
который, к тому же, представляет титульную нацию страны.
Но  что  делать журналу,  где  главным  редактором  значится
сам Анатолий Карпов? Как обойтись без снимков с такого важ-
нейшего  матча?  В  отчетах-репортажах,  которые  присылал  из
Мерано «тень Карпуши» и его зам. Александр Рошаль, Корчной
именовался… Претендентом. Потом Алик, шёпотком  сообщил
нам – «Это было  требование руководства». И  тыкал пальцем  в
потолок. К слову сказать, Рошаль в гордом одиночестве освещал
этот  матч,  и  посылал  свои  репортажи  и  просто  информации  в
ТАСС  и  центральную  прессу,  других  советских  корреспонден-
тов  там  или  не  было,  или  они  хранили  обет  молчания.   Наш
журнал,  единственное  издание  в СССР,  рискнувшее  опублико-
вать фотографию из Италии на запретную тему: на ней, сидящие
друг против друга за доской, Карпов и Корчной. Спрашивается:
мы – что, самые храбрые? Да цензура ни за что не проштампо-
559
 
вала бы контрольный экземпляр со снимком такого нежелатель-
ного лица!
Риск и храбрость наши объяснялись просто. Известный фо-
тожурналист Дима Донской  снял Чемпиона и Претендента фо-
тообъективом «рыбий  глаз»,  каковой  буквально  выгибал  пред-
меты на окраине фото. По воле фотомастера, Карпов – оказался
в фокусе  со  всей  своей  миловидностью,  а  несчастный  Виктор
Львович – на периферии снимка – вышел в виде монстра  с от-
вратительно  вывернутой мордой. С  таким фото мы  съездили  к
своему куратору в ЦК КПСС на Старую площадь. Он очень ве-
селился, глядя на урода-Корчного, и разрешил опубликовать, да
еще изволил шутить:
- Пусть все видят истинное лицо этого перебежчика и анти-
советчика!
Так появился в нашем журнале снимок «злодея», как было
принято называть Корчного и в Шахматной федерации СССР, и
в редакции «64». Между прочим, ему во времена  горбачевской
перестройки  вернули  советское  гражданство,  но  гроссмейстер
остался в Швейцарии, и выпустил книгу под ехидным названи-
ем: «Антишахматы. Записки злодея. Возвращение невозвращен-
ца».
Но  это  не  весь  сказ.  Злополучное  фото  просуществовало
лишь в контрольном экземпляре. Всесильная и сверхбдительная
цензура всё-таки выбросила его из готового номера журнала. 
Триумфальное  возвращение  из Мерано Анатолия Карпова,
сохранившего свою корону, было обставлено по всем правилам
советского времени. Встречали, как космонавта, в очередной раз
прославившего  самую  передовую  мировую  державу.  Может
быть, оркестр был менее мощным и строй солдатиков - пожиже,
да и публики в аэропорту не скопилось сверх меры, как это бы-
вало на космических  торжествах. Всё остальное вписывалось в
обычный, традиционный по такому экстраординарному случаю
сценарий.
Появившегося из  галереи Карпова  встретили  громом  апло-
дисментов и криками «ура». Он помахал ручкой, быстрыми ша-
гами проследовал к ожидающей машине, сел в неё и… уехал.
Оркестр зачехлил инструменты. Солдатики потопали друж-
ным строем в свои казармы. Толпа в зале аэропорта рассосалась. 
560
 
Алик  Рошалик  и  другие  члены  команды  Анатолия  Карпова,
наскоро  поздоровавшись  с  сотрудниками  журнала «64»  и  чле-
нами  Шахматной  Федерации,  бывшими  среди  встречавших,
принялись рассовывать свои ящики и баулы, привезённые из-за
рубежа, по машинам. Посреди этой суматохи двое остались сто-
ять в растерянном состоянии, с разинутыми от удивления ртами:
жена Карпова, к которой он даже не подошёл, и я – недоумева-
ющий по поводу неожиданного бегства чемпиона.
Но буквально  через несколько минут  автомобиль, увёзший
героя дня в неизвестном направлении, вернулся к нам. Из него
вылез Анатолий Евгеньевич, как ни в чём не бывало, обнял же-
ну, протянул  руку мне. Рассеявшаяся  толпа,  только  что  горячо
приветствовавшая  советского  чемпиона,  отстоявшего  звание  в
схватке с предателем Родины и злодеем, уже совершенно на не-
го не реагировала, по-моему, даже не узнавала. Вот тогда и про-
глянула  оборотная  сторона  показушных  торжественных  меро-
приятий.
Мы,  члены  немногочисленного  редакционного  коллектива
сопроводили на двух машинах Рошаля с его довольно большим
багажом. Жил он, помнится, в районе Бауманского метро. Под-
выпив, на радостях от более чем удачного пребывания  за рубе-
жом, и немного разомлев, Алик принялся, похохатывая, зачиты-
вать ядовитые стишки из книги Юза Алешковского, каковую он
приобрёл по ту сторону железного занавеса, и провёз её в нашу
страну, пользуясь  таможенными послаблениями  для Карпова и
сопровождающих  его  лиц. Почитал,  почитал,  потом  остро  гля-
нул  на  меня  и  Мацукевича,  спохватился,  побледнел,  спрятал
книжку, и по-моему, перепугано протрезвел.
Должен сознаться, дружеские отношения с шахматистами у
меня не  завязывались. Они жили  в  выдуманном мире,  где пра-
вили  ферзи,  слоны,  ладьи,  и  где  мне  не  только  оказалось  не
уютно, но и просто-напросто не нашлось места. Тем не менее,
яркие моменты в этой иллюзорной жизни случались. Например,
все мы в редакции сильно возбудились, когда пришла удручаю-
щая весть  с командного первенства мира: наши  сыграли  с  вен-
грами вничью. Этого не могло быть, мы на голову были сильнее
венгров,  однако произошло. Но  главное,  что нас привело  в  со-
стояние предельного  возбуждения,  была не ничья. На  том  тур-
561
 
нире случилось нечто более постыдное: юный Гарри Каспаров,
числившийся  в  запасных,  заявил,  что  наша  неудача  была  обу-
словлена тем, что члены советской команды, вместо того, чтобы
отдыхать  перед  ответственным  матчем,  всю  ночь «резались  в
карты».  Напрасно «старики»  гроссмейстеры  доказывали,  что
преферанс  способствует  и  расслаблению,  и  укреплению мозго-
вой деятельности. Им было «указано на непозволительное пове-
дение».
Запомнился  и  визит  в  редакцию  матери  Гарри  Каспарова.
Это было нашествие Соловья-разбойника в юбке. Она орала, что
её мальчика недооценивают в  этом паршивом издании, что  все
мы и мизинца Гарика не стоим, что скоро весь мир узнает, какой
он  гениальный, и что ему нет равных. Бушевала она долго, со-
трудники  попрятались,  кто  куда, Алика  Рошалика,  на  его  сча-
стье,  в  редакции  не  было. Клара Шагеновна,  которую  боялись
даже тренеры Каспарова, в тот день прочно захватила редактор-
ский  кабинет  Карпова,  и  оттуда  вещала  во  славу  своего  гени-
ального сынка и в поношение остального шахматного мира. Как
известно, захватнический дух мамаши усвоил её выкормыш, но
Гарри покусился не на кабинет чемпиона мира в редакции, а на
принадлежащее ему, самое высокое в шахматном мире звание, и
отнял его.
Мне довелось близко общаться с Женей Васюковым, когда
он вел у нас в московской «Вечерке» шахматный раздел, а я го-
товил его к публикации. Он объездил весь мир, который для не-
го, по-моему, был, как бы расчерчен на 64 клеточки.
- Женя, а как там в этом Рио-де-Жанейро? – любопытство-
вал я у Васюкова, возвратившегося из Южной Америки.
- Нет, ты даже не представляешь, что там выкинул Ларсен в
цейтноте! –  загорался  гроссмейстер,  и  начинал  страстно живо-
писать  турнирные казусы, приключившиеся в бразильской  сто-
лице. 
Ждать от него рассказа об экзотических краях, куда его зано-
сила шахматная судьба, было бесполезно. «Глигорич заснул в де-
бюте», «Геллер зевнул трехходовку», «Портиш повис на стрелке»,
«У Карпуши  отказали  тормоза…». Для непосвященного  эти  эмо-
циональные реплики Евгения Андреевича надо было расшифровы-
вать,  а он был уверен,  что  с документальной  точностью излагает 
562
 
все наиболее интересные  события, и даже живописует  запомнив-
шиеся картинки своей зарубежной поездки.
Самым интересным для него были, конечно же, шахматные
баталии. Львы и жирафы, дворцы и пагоды, магнолии и какие-то
там  секвойи  просто  меркли  для  человека,  блаженствующего  в
стране богини Каиссы.
Однажды  я  сподобился  вступить  в  его  призрачный,  таин-
ственный шахматный мир.
Он  принес  в  редакцию  очередную  порцию  задач  и  этюдов
для  своего раздела в «Вечерке». До отлета на какой-то  турнир,
то ли в Индию, то ли в Аргентину, у него оставалось время, и он
неожиданно предложил мне:
- Давай сгоняем блиц.
-  Связался  черт  с  младенцем,-  пробормотал  я,  имевший  в
туманном юношеском возрасте третий разряд.
- А мы уравняем силы,- заверил Васюков,- тебе дадим пять
минут, а мне – минуту.
Мы уселись за доской. Вокруг сгрудились вечерочники. Не
каждый  день  увидишь  поединок  гроссмейстера  с  пижоном-
любителем! Я извинился, и на минутку выскочил, якобы, по не-
отложным редакционным делам.
 «Битва»  началась.  А  в  нашу  комнату  стали  регулярно  за-
скакивать  сотрудники,  они  дергали  Васюкова,  задавая  ему  ка-
кие-то дурацкие вопросы: «Евгений Андрееич, вы летите на Бо-
инге или ТУ-104?... А там сейчас лето или зима?... А как вы об-
щаетесь, через переводчиков или знаками?...».
Наконец - ура! - у моего грозного соперника, при его подав-
ляющем,  просто  разгромном  перевесе  в  партии…упал флажок.
Я, свистун и пижон, выиграл у международного гроссмейстера,
неоднократного чемпиона Москвы!
Он меня, под аплодисменты редакционных зевак, картинно
поздравил, и, не смотря на то, что время до отлета поджимало,
заставил  вновь  сесть  за  доску,  и «вмазал» мне  несколько мол-
ниеносных матов.
Но все-таки победа над  гроссмейстером вписана  золотом в
мою небогатую шахматную биографию! Правда, по прошествии
многих  лет,  могу  признаться:  я  подло  подговорил  коллег  бес-
прерывно отвлекать моего именитого визави от игры. Каюсь, но 
563
 
к таким уловкам, знаю, прибегали и более искусные игроки, не
гнушались  подобных  отвлекающих маневров  и  подлинные ма-
стера блицев.
В моём скудном багаже шахматных побед числится и выиг-
ранная  партия  у  мастера  Анатолия  Мацукевича.  Но  и  она  не
позволяет мне гордиться, ибо Толя в тот момент был в лоскуты
пьян.
Писал  в журнал  я мало. За  всю бытность  в «64»  съездил  в
командировку всего один раз – в Ялту. Взял  там какой-то дох-
лый материал о жизни местного шахматного клуба, и отправил-
ся  в  близлежащий  посёлок  Кастрополь.  Там  отыскал  нужный
мне  Дом  отдыха,  попросил  дежурную  вахтёршу  проводить  в
определённый номер. Она проводила, постучала:
- Ирочка, вас тут спрашивают…
Из комнаты выглянула моя Ариша.
- С днём рождения, дорогая!
Как  раз  подгадал  к 5  сентября,  дню  рождения  любимой
Ариши. Вручил охапку цветов, на стол выставил вино и огром-
ный арбуз. Соседка Ариши только что выписалась и уехала до-
мой. Так что нам никто не мешал отпраздновать «круглую дату»
Ариши.
Тем временем во мне зрело желание «сделать ручкой» шах-
матной  пристани  под  номером 64,  и  пуститься  без  руля,  и  без
ветрил на волю волн. К осуществлению этого желания подтолк-
нул  Алик  Рошалик.  У  него  была  гнусная  привычка  орать  на
подчинённых. Он,  кстати,  как-то  раз  объяснил  и  оправдал  эту
особенность своего поведения:
-  Понимаешь,  мне  наш  с  Карповым  доктор-психолог  бук-
вально  предписал:  чтобы  освободиться  от  стресса,  ненужного
волнения,  нужно  переложить  это  состояние  на  кого-нибудь.
Проще  всего –  это  на  кого-то  наорать.  Твои  эмоции  безболез-
ненно для тебя выплеснутся в чужое сознание.
      Что  станется  с  чужим  сознанием,  ни  Рошаль,  ни  мудрец-
психолог не уточняли, ведь по шахматным  законам их окружа-
ют  не  люди,  а  потенциальные  противники.  Не  думаю,  чтобы
Анатолий  Карпов  пользовался  столь  провокационными  реко-
мендациями  того  врача.  Зато Александру  Борисовичу  Рошалю
они пришлись по душе. Он «делился» своими эмоциями со все-
564
 
ми подчинёнными, избегая меня. Но однажды на редакционной
«летучке» Алик  сорвался  по  какому-то  производственному  по-
воду и принялся орать в мой адрес.
- Александр Борисович, - сказал я,- считайте, что вы наора-
ли на меня в первый и в последний раз. Иначе я с вами работать
не буду.
Рошаль уже вошёл в раж и остановиться был не в силах.
- Ах, он не будет работать! Только на словах угрожать силён!
Через несколько минут, при  гробовом молчании  сослужив-
цев, я положил на редакторский стол заявление с просьбой уво-
лить меня  по  собственному желанию. Целый месяц Рошаль  не
давал ходу той бумаге. Мы с ним практически не общались. Но
он подсылал ко мне то Мацукевича, то кого-нибудь из внештат-
ников,  с  которыми  у  меня  были  хорошие  отношения. Все  они
уговаривали  забрать  заявление, мол, Алик погорячился и сожа-
леет о произошедшем.
Я  на  уговоры  не  поддавался  и  остался  непреклонным.  На
этот  раз  проводов  не  было,  любовь  оказалась  без  взаимности,
разлука -  без  печали.  Правда,  мне  доносили  доброхоты,  что  в
кругу друзей за рюмкой  в Доме Журналистов Рошаль сетовал,
мол, «как этот Гаврилов подвёл меня и Карпова».
Профессиональная  моя  жизнь  сделала  скачок  в  никуда.
Вдруг, откуда ни возьмись, вывернулся приятель Володи Наза-
рова,  некто  Феликс  Кокотин.  Он  пригласил  посотрудничать  в
журнале «Советские  профсоюзы,  где  заведовал  отделом.  Но,
прежде, чем начать рассказ о моём профсоюзном житье-бытье,
не помешает  осветить  ещё  одну  страничку  биографии: переезд
нашего  семейства  со  Славянского  бульвара  на  улицу  Красно-
прудная.
 
Дом ударников-железнодорожников
 
Идея съехаться с родителями Ариши, давно витала в возду-
хе. Они старели, а  за нашим милым сынулькой необходим был
хоть какой-то надзор - ведь мы с женой работали. Наконец, мы
окончательно  решились,  и  дали  объявление  в  газету: «Меняем
двухкомнатную  и  однокомнатную  квартиры  на  трёхкомнат-
ную». Откликов на него было много, наши малогабаритки ока-
565
 
зались  весьма  востребованными  на  рынке  жилья.  Помотались
мы по Москве изрядно, но подходящего варианта всё не было:
то в обмен предлагалась окраина, то первый этаж, то маломерка.
Наконец,  нам  попалась  большая  квартира  на  Краснопрудной
улице, напротив станции метро «Красносельская». Это был дом
сталинской постройки, архитектора, видимо, ушибленного кон-
структивизмом. Начнём с того, что все форточки были располо-
жены, не «как у людей» в верхней части окна, а внизу. Однако,
такой же дислокацией форточек  отличались почти  все дома на
Краснопрудной  улице. Видать,  всю  её  и  спроектировал  тот  са-
мый  архитектор-новатор или  его  ученики. В наше, длиннющее
здание,  он  вмонтировал  три  группы  эркеров,  то  есть,  выступа-
ющих балконов. Сначала бросаются в  глаза два  эркера – полу-
круглые и застеклённые. Затем, как солдаты в рассыпном строю,
по всему последнему, девятому этажу идут фигурные, трёхстен-
ные , открытые сверху балкончики. И, завершает этот гимн мо-
дернизму  анфилада  эркеров,  начинающаяся  с  арочного  въезда
во двор, возвысившегося аж на три этажа. Над ним балкон в три
арки, ещё выше три эркера, напоминающие бойницы. Завершает
эту  архитектурную  блажь  грандиозный  двухэтажный  балкон  с
портиком на четыре колонны – ни дать, ни взять, фасад театра.
Так вот, за тремя из этих колонн находилось наше предполагае-
мое жилище.   
В  коммуналке,  общей  площадью  в 100  метров,  располага-
лись две семьи: одна занимала комнату, и была счастлива пере-
ехать  в  однокомнатную  квартиру  наших  стариков,  хоть  она  и
находилась  на  окраине  города,  а  со  второй  семьёй  вышла  не-
большая закавыка. Пожилая женщина, явно из элиты советского
общества,  с  двумя  взрослыми  детьми,  теряла  при  обмене 16
квадратных метров. При первой же встрече она намекнула, что
не пойдёт на сделку без доплаты. На окончательные переговоры
с мадам я поехал, прихватив Володю Назарова, который как-то
хвастал, будто он большой мастак торговаться. 
Мы сели за круглый стол в большой, 25-метровой комнате.
Хозяйка строгим голосом произнесла приговор:
- Меньше, чем за триста рублей, я не соглашусь.
Володя, не дрогнув ни одним мускулом, сделал озабоченное
лицо, и радостно лягнул меня под столом ногой. Сумма, назван-
566
 
ная ею, была куда скромнее той, каковую мы рассчитывали при-
готовить  к  уплате .  Я  выдержал  паузу,  притворяясь,  что  раз-
мышляю, и сказал:
- Сумма не маленькая, поэтому попрошу рассрочку. Мы го-
товы её отдать частями в течение двух месяцев.
Торг на том и завершился.
Перевозила  нас  на  новое  местожительство  практически  та
же команда, что и на Славянский бульвар, ибо я ещё работал в
«Вечерней Москве». И  опять  отличился  Боря Колесников.  Со-
славшись  на  грыжу,  не  позволявшую  таскать  тяжести,  он  за-
явил:
- Мальчику надо покушать! - речь шла об Антошке. – Я тут
видел  столовку…, - и умотал, избежав мордобоя,  которым  ему
грозил Володя Назаров.
На  остальных  свалилась  тяжкая  миссия:  при  отсутствии
грузового  лифта  всю  мебель  пришлось  тягать  на  пятый  этаж,
который, как и на Славянском бульваре, оказался на два  этажа
выше  из-за  гастронома,  занявшего  эти  два  первых  этажа.
Остальные  вещички подняли  в пассажирском  лифте. Наши но-
вые  хоромы  были  заставлены  ящиками,  баулами,  мешками  с
книгами, которых накопилось далеко  за  тысячу  томов, чемода-
нами,  сумками…  Ну,  просто  цыганский  табор  на  длительном
привале раскинулся. И в таком ералаше, представьте, нам – тё-
ще,  тестю,  Арише,  мне, Антошке –  пришлось  терпеливо  жить
несколько месяцев.
Квартира, как и всякая коммуналка, была потрясающе зага-
жена, к ней должны были приложить руки мастера разных про-
фессий. Всё, от пола до потолка, включая электрику и сантехни-
ку,  нуждалось  в  ремонте  и  переоборудовании.  Скажу  только,
что  при  своём  рождении  в 30-х  годах  эта  квартира  имела ши-
карный вид. От былой роскоши остались расписные плафоны на
потолке, лепные карнизы. 
И он начался, этот длинный, словно марафон по пересечён-
ной местности, не косметический, а капитальный ремонт. Нача-
ли,  по-моему,  с  электропроводки. Провисшие  от  старости  про-
вода в матерчатой оболочке следовало заменить и убрать в сте-
ны. Я, старый скобарь, стремился сберечь каждую мелочь, кото-
рая когда-нибудь пригодится в хозяйстве. Так, услышав от элек-
567
 
триков, что они не собираются выкручивать из стен каждый шу-
руп  с  изолятором,  решил  проделать  эту  кропотливую  работу
сам. В результате, вывинтил только из туалета штук 70 фарфо-
ровых или фаянсовых роликовых изоляторов. Проводка там шла
в несколько рядов.
Когда штробили  стены  для  скрытой  проводки,  старый  ма-
стер позвал своих помощников-петеушников:
- Глядите, такого нигде уже не увидите. Вот так укрепляли
стены  дранкой,  а  на  неё  ложилась  штукатурка.  Дороже,  но
надёжнее, чем при современных методах.
Пришлось  перекладывать  и  телефонный  кабель.  Тогда  и
возник  у  нас  вопрос:  кто  же  это  жил  в  помпезной  квартире  с
расписными потолками? Дело в том, что телефонная линия была
освинцована –  провода  покоились  в  свинцовых  толстостенных
трубках.  Телефонисты  пояснили,  что  так  поступали  раньше  с
правительственной  связью,  чтобы  никто  не  смог  подслушать
разговоры,  ведущиеся  по  этим  каналам. Прояснила  вопрос  ра-
ботница домоуправления, сильно смахивающая на комиссара из
«Оптимистической  трагедии»  Всеволода  Вишневского.  По  её
словам,  здесь,  именно  в  этой  квартире «Дома  ударников-
железнодорожников» (так он был окрещён при рождении) жил с
самого начала зам наркома путей сообщения Мингареев (если я
правильно  запомнил фамилию). Потом его репрессировали, од-
нако, жену  и  двух  детей  не  выселили,  а  только  уплотнили,  то
есть,  подселили  жильцов.  Затем,  как  частенько  тогда  бывало,
выяснилось,  с  некоторым  запозданием,  что  репрессированный
не враг. Но вдову с детьми разуплотнять не стали, а жить в  за-
гаженной  коммуналке  с  соседями,  с  которыми  они  так  и  не
нашли общего языка, надоело. Между прочим, в доме рядом, по
той же улице, когда-то жил Леонид Осипович Утёсов, а в нашем
доме - его оркестранты.
Мы постепенно обвыкли к бивуачной жизни. Когда приступили
к  побелке  потолков,  освобождали  для  этого  одну  комнату,  затем
другую,  и  т.д.  Надо  представить  это  перманентное  переселение
народов,  если учесть, что помимо  трёх комнат побелке подлежали
потолки: холла-прихожей, ванной, кухни и комнатки при ней. 
Надо  отметить,  что  особенно  поиздевался  над  здравым
смыслом  архитектор-авангардист,  создавая  прихожую,  состоя-
568
 
щую из арок, и способную вместить две футбольные команды с
запасными. Не успокоилась его безумно творческая мысль и на
других  частях  этой  большой,  но  несуразной  квартиры. Для  ка-
ких целей  он придумал  длинную,  как  кишка,  кухню? В  огром-
ной,  на  двенадцать  квадратных  метров,  ванной  впору  купать 
гиппопотамов!  Всюду,  где  только  изловчились  проектанты,
наделаны  встроенные  шкафы,  куда  можно  было  бы  упрятать
взвод любовниц и любовников. Поражал размерами и конструк-
цией балкон-лоджия с крышей, которую на высоте двух этажей
поддерживали четыре многогранных колонны.
 
 
      Ариша на нашем балконе. Внизу  улица Краснопрудная  и
станция метро «Красносельская».
 
Напоминаю: 10 погонных метров за тремя из них принадлежали
нам. От  улицы  балкон  отделял широкий  каменный  парапет.  В
дни майских и  октябрьских  торжеств по Краснопрудной  улице
текли  пёстрые  нарядные  колонны  демонстрантов  с  плакатами,
портретами  вождей,  транспарантами,  прославляющими  успехи
их  предприятий  и  учреждений  в  социалистическом  соревнова-
нии. Я, празднично подогретый с утречка, выходил на свой бал-
кон, словно на Мавзолей, и, подняв руку, громко  приветствовал
народные массы трёх районов - Бауманского, Куйбышевского и 
569
 
Сокольнического – шествующих внизу по направлению к Крас-
ной площади. Я задорно выкрикивал:
- Да здравствуют советские алкоголики!
И толпы демонстрантов, видя на балконе мужика с разину-
тым  ртом  и  поднятой  рукой,  отвечали  одобрительным  рёвом:
«Ура!».
А непрошенный глашатай продолжал хулиганить:
- Да здравствуют советские бездельники и шлюхи! 
Из-за топота сотен людей, переговаривающихся, поющих, к
тому же  идущих  на  значительном  расстоянии  от  балкона,  мои
издевательские лозунги, конечно же, не были расслышаны, ина-
че, думаю, оратору было бы не сдобровать. 
Попытался я использовать наш балкон для отдыха в ночное
время,  когда на Москву обрушилась  африканская жара. Улёгся
там  на  раскладушке,  укрывшись  простынёй.  Благодать!  Всё-
таки ночной воздух был не таким раскалённым, как днём. Одно
я не учёл близость трёх вокзалов: Ленинградского, Ярославско-
го  и  Казанского,  раскинувшего  свои  пути  прямо  за  окнами
нашего дома. Помнил, но не предполагал, что они могут чадить,
словно непогашенный лесной костёр. Наутро, с ужасом оглядев
свои постельные принадлежности, потихоньку свернул обе про-
стыни,  наволочку,  испещрённые  жирными  полосами  сажи,  и
отправил  их  в  мусоропровод.  Благо  он  находился  рядом,  по
прихоти нашего ненормального автора архитектурного проекта,
сооружённый  в  ванной  комнате.  Слава  Богу,  старики,  жена  с
сыном находились на даче в Малаховке, и не стали свидетелями
моего позора. 
Потом мне подсказали разгадку происхождения сажи. На  за-
пасных  путях  находятся «отстойники» -  составы  пассажирских
вагонов, ожидающих отправки в рейс. В них ночуют и проводники
не москвичи, и  те,  кого изволило приютить поездное начальство.
Люди, естественно, балуются чайком, а кипяточек в те годы гото-
вился  в печках,  которые разогревались  каменным углём или  тор-
фяными брикетами. Вот тебе и тучи сажи, жадно ищущей в ночи
беленькое полотно, чтобы осесть на него. Попался такой недоумок,
как я, укутанный в простыню, присядем, друзья!
Но  вернёмся  в  строительно-ремонтный  комбинат,  в  кото-
рый превратилась наша квартира. 
570
 
В основном вещевой склад образовался в большой комнате.
Там я соорудил нечто похожее на вигвам или простой шалашик
для спанья. Приехавший к нам в гости из Ухты Валера Булычёв
тоже соорудил себе логово. Однажды, находясь в лёгком подпи-
тии , я не смог найти моего друга среди вещевых торосов. При-
шлось кликать, чтобы он отозвался.
В первый же день переезда на новое жильё возникла щекот-
ливая бытовая проблема: в туалет вскоре стало невозможно вой-
ти из-за зловония – в унитазе застоялись нечистоты, и не желали
уходить  естественным  путём. Наши  совместные  усилия  не  по-
могли ликвидировать плотный засор. Все ремонтники тоже при-
ложили руку, но проблема не решалась, специалиста по засорам
среди них не нашлось. Мы, от мала до велика вынуждены были
ходить пару дней на горшок. Наконец, нас просветили: «Вызы-
вайте аварийную бригаду «Мосводоканала». Вызвали. Те быст-
ро ликвидировали  засор, а их бригадир показал металлическую
крышку, которая была извлечена из  стока, и сказал:
- Кто-то очень сильно вас не взлюбил, и ловко вмонтировал
эту крышку на пути нечистот. Нам такие засоры не в диковинку.
Мы думали, гадали, и предположили, что это дело рук сына
вдовы  зам  наркома.  От  него  досталась  к  неудовольствию  ре-
монтников самая маленькая, но и самая запущенная комнатка –
четырёхметровая,  с  огромным  окном,  выходящим   на  балкон.
Сей  сынок  был  законченный  алкаш. Он  спал  на  грязном,  рва-
ном, продавленном  топчане. На  стенах виднелись  следы от па-
пирос,  которые  он  таким  образом  гасил.  Через  грязные,  заси-
женные мухами и треснувшие оконные стёкла шёл мутный свет.
Тот, кто попадал тогда в эту комнатёнку, чувствовал себя поме-
щённым  раньше  срока  в  склеп.  Алкашу,  судя  по  отрывочным
рассказам соседей, было уютно в этом склепе, и он совершенно
не желал его покидать. Он даже на улицу редко выходил, разве
что  для  пополнения  запасов «литрбола».  Свежим  воздухом
предпочитал  дышать,  перелезши  через  подоконник  на  балкон.
Вероятнее  всего,  он-то  и  решил  отомстить  напоследок  новым
жильцам за то, что они лишили его любимого логова, и бросил в
унитаз железную крышку от консервной банки.
Кстати, когда комнатку отмыли, побелили потолок,  накле-
или обои, покрасили оконную раму и широченный подоконник, 
571
 
в неё  вселился  я, разместив  там узкую удобную  тахту, неболь-
шой  письменный  стол,  повесив  пару  книжных  полок.  Уютнее
места  в  наших  апартаментах  я  не  знал,  так  что  мой  предше-
ственник, несчастный алкаш, понимал толк в жилье. Приезжав-
шие к нам друзья с удовольствием занимали мой кабинет, отде-
лённый от кухни раздвижными дверями. 
Двери  в  остальные  комнаты  были  разнокалиберные.  В
большую - двустворчатая, в среднюю - одностворчатая, причём,
обе  первоначально,  в  молодости,  так  сказать,  были  застеклён-
ные, а к нашему переезду оказались забиты фанерками и закра-
шены белой краской, как в больницах и роддомах. Третья ком-
ната закрывалась тяжёлой, видимо, дубовой дверью. 
Многомесячные  хлопоты  с  прокладкой  скрытой  электро-
проводки, телевизионного и телефонного кабелей, заменой сан-
техники,  с  побелкой  потолков  и  оклеиванием  обоями  стен,
наконец,  завершились.  На  повестку  дня  выступили  половые
проблемы.
Пол, судя по всему, устилали дубовым паркетом, но об этом
можно было только догадываться, ибо он был основательно за-
топтан и затёрт. До первородной расцветки ещё предстояло до-
браться. Этим занялся молоденький паренёк с циклёвочной ма-
шиной. Поначалу он благоденствовал. Мы очищали комнату от
скарба  и  он  принимался  строгать  и  полировать  эти  большие
пространства. Дело двигалось не скоро, но споро. Но оно засто-
порилось, когда машина столкнулась с циклёвкой полов в при-
хожей и  коридорчиках. Эти места общего пользования подвер-
гались  многократному  покрытию  краской,  причём,  не  только
половой.  Один  слой  чрезвычайно  плохо  поддавался  циклёвке.
Машина недовольно урчала и останавливалась. Парень нервни-
чал, ругался, менял наждачные приспособления. Кончилось де-
ло, по его уверениям, серьёзной поломкой циклёвочного агрега-
та. Он в сердцах прочитал небольшую лекцию:
- Тут какие-то идиоты на один слой пустили шаровую крас-
ку. Она идёт на покраску военных кораблей и с годами приобре-
тает твёрдость стали. Поэтому моей циклёвке не по зубам. Здесь
придётся работать ручной циклей. Но это не про меня.
После его циклевания вдоль стен остались эдакие «заусени-
цы», которые почему-то не поддавались машине. Скорее всего, 
572
 
этому  недоделанному  мастеру  просто  надоело  утюжить  пол,
особенно там, где его выкрасили в несколько слоёв защитными
красками,  превратившимися  в  бронированный  панцирь.  Он
ушёл, наказав мне через три дня подготовить пол к окончатель-
ной полировке.
Для  меня  наступила  Голгофа.  Три  дня  я  ликвидировал  за-
усеницы циклями, которые быстро тупели, остатки доскрёбывал
толстыми  стёклами  от  разбитых  бутылок  из-под шампанского.
Пустил в ход ножи, рашпили, напильники, наждачную бумагу, и
даже  точильный  камень.  Циклёвщик,  как  и  обещал,  вернулся
через три дня, до блеска отполировал полы, и напоследок посо-
ветовал:
-  Хотите  выявить  текстуру  дерева  и  надолго  закрепить
блеск, покройте пол бесцветным лаком.
Я уже вошёл во вкус, поэтому взялся  за покраску сам. По-
чему не  задохнулся от  густого  запаха лака, при моём хрониче-
ском бронхите, объяснения нет. Может быть, потому, что рабо-
тал при настежь открытых окнах и дверях, а дни стояли жаркие
и ветреные. Не тронутой покраской осталась маленькая комнат-
ка, отведённая Антону, в неё-то и сгрудились все члены семьи.
А  я  из-за  того,  что  с  моим  астмоидным  бронхитом  стал  зады-
хаться,  удрал  на  дачу. Мне  потом  рассказывали,  что  сын  наш
догадался  выпросить у помощника военного коменданта вокза-
ла  Бориса Колесникова  противогаз. В  нём  приспособились  де-
лать вылазки в  туалет - он и  его любимый дед Илья Михайло-
вич.
Пол выглядел замечательно: дубовый паркет сверкал, разре-
занные вдоль и поперёк годовые кольца, прожилки, сучки в от-
полированном  виде  превратились  в  сцепление  неповторимых
рисунков в духе композиций Кандинского. Правда, когда  я по-
знакомился с соседями - армянской семьёй, живущей под нами,
то  увидел  ещё  более  удивительный  пол. Он  у  них  был  совер-
шенно  зеркальный,  в  нём  отражались  ходящие  по  нему  люди.
Хозяин  открыл  секрет  такой  изумительной  красоты.  Они  по-
крыли  дубовый  паркет  в  несколько  слоёв  авиационным  лаком.
Дорогое  удовольствие.  Что  бы  осуществить  такую  лакировку,
надо  было  располагать  запасным жильём  для  долговременного 
573
 
ночлега,  да  средств понадобилось  бы, наверное, немерено. По-
добными ресурсами мы не располагали.
На  смену  квартирных  проблем  пришли  проблемы  с Анто-
шей. У  него  появилось  очередное  увлечение -  химия. Он  пре-
вратил свою комнату в химическую лабораторию, натащив туда
посуду  из  школьного  кабинета  по  химии. Мелкие  инциденты,
происходившие при проведении опытов, старики от меня скры-
вали. Но однажды при мне Антон умудрился поставить на стопу
только  что принесённого из прачечной  отглаженного белья  ка-
кой-то  свой  химикат.  Каким-то  образом  ядовито-зеленая  жид-
кость пролилась, и несколько слоёв простынь, наволочек, поло-
тенец оказались безнадёжно испорченными. Тут передо мной и
открылась скрываемая от меня тайна: сын проводит в домашних
условиях непозволительно опасные химические опыты и экспе-
рименты.
В бешенстве я поступил, как мне казалось, правильным, хо-
тя и   радикальным образом: перебил, на  глазах у Антона, всю
его  химическую  посуду. Много  позже  понял,  что  этим  варвар-
ским  поступком  нанёс  страшнейший  удар  по  самолюбию  под-
ростка, лишив его возможности легально  заниматься любимым
делом. Тем  самым надолго отпихнул  его от  себя. А химией он
продолжил увлекаться, но теперь втихую. 
Моя  самонадеянность,  моя  уверенность  в  собственной
непогрешимости - с одной стороны, и стремление к обособлен-
ности,   самостоятельности,  болезненное  себялюбие  Антона,
свойственные  подростковому  периоду,  переживаемому  им, -  с
другой стороны, привели к трагедии.
Что  за  манипуляции  он  производил  в  своей  комнате-
лаборатории с химикалиями, для чего, что хотел получить - так
и осталось для меня не известно… В результате его таинствен-
ного  эксперимента  раздался  взрыв.  Вспоминать  о  том  жутком
событии тяжело и больно. Скажу главное: Антон лишился глаза.
В глазной клинике на углу улицы Горького и Мамоновского пе-
реулка, куда его увезли, врач-офтальмолог сказала:
- Там спасать было нечего. Всё вдребезги!
Правда,  потом  мой  коллега  по  Вечёрке  Рубен  Багирян,
имевший большие связи в медицинском мире, укорял: 
574
 
-  Чего  ты  не  сообщил  мне?!  Я  бы  вызвал  любое  светило!
Собрал бы консилиум!
- Рубен, время было уже за полночь.
- Для  врачей  время  не  существует, -  обрезал  он. - Можно
было бы предпринять всё, чтобы спасти глаз!
Я привёл ему мнение женщины-офтальмолога из клиники в
Мамоновском переулке.
- Мало ли чего наболтала какая-то баба,- сказал Багирян.
Не думаю, что он был прав. Житейская логика подсказыва-
ла: пока я  созванивался  с ним, пока он собирал бы консилиум,
травмированный глаз истекающего кровью сына, конечно же не
мог ждать. Да и врачи, в этой чрезвычайной ситуации,  не имели
права  дожидаться  решения  высокого  медицинского  ареопага.
Возможно,  я  много  лет  упорно  ищу  оправдания  тогдашнему
своему  поведению.  Но  всё-таки  вынужден  признать:  мизерная
надежда на лучший исход в той ситуации мной был упущен. В
том  растерянном  состоянии  мне  просто  не  пришла  в  голову
мысль воспользоваться помощью Багиряна.
 
«Советские профсоюзы»
 
Покинув  шахматный  журнал,  я  некоторое  время  болтался
без места и без дела. И тут подвернулся Володя Назаров со сво-
им  знакомым  Феликсом  Кокотиным  из  журнала «Советские
профсоюзы». Конечно, я понимал, что сие ведомственное изда-
ние у читающей публики не на слуху, да и мне не было известно
о его существовании. Но почему бы не подработать там, тем бо-
лее, что Кокотин, зав. отделом журнала заверил, что я смогу ез-
дить в командировки в любую точку Советского Союза.
Пробиваться в престижные газеты и журналы мне было не-
охота. Да и усилия в этом предприятии были обречены на про-
вал:  ни  имени  в  мире  журналистики  я  не  имел,  ни «лохматой
лапой»  не успел обзавестись. Так завязалась многолетняя связь
с  профсоюзным  изданием,  которое  должно  было  быть,  как  ни
странно, весьма читаемым в стране. Тираж его достигал семисот
тысяч  экземпляров,  он  в  обязательном  порядке  выписывался
всеми  профорганизациями  страны.  Правда,  какова   истинная
ценность  этого  внушительного  тиража,  я  скоро  понял,  обнару-
575
 
живая в кабинетах провинциальных профсоюзных боссов запы-
лённые, нечитанные экземпляры нашего журнала. 
Внештатничать мне пришлось недолго,  в один прекрасный
день в комнату, где размещался наш отдел «Культуры и быта»,
влетел сияющий Феликс:
-  Можешь  себя  поздравить!-  провозгласил  он.-  Тебя  в
ВЦСПС утвердили моим заместителем!
Он, может  быть,  ожидал,  что  я  зарыдаю  от  счастья  и  бро-
шусь  в  знак  благодарности  ему  на  шею.  Моя  реакция  была
словно ушат воды вылитый на раскалённую плиту:
- А я просил об этом?
Он растерянно  забормотал о  том, каких  трудов  ему  стоило
это назначение,  как прекрасно мы  сработаемся… В  конце  кон-
цов, я реально прикинул все выгоды и неудобства новой долж-
ности,  и  согласился  её  занять. Выгоды:  приличный  оклад,  воз-
можность беспрепятственно печататься и зарабатывать на гоно-
рарах, уверенность в завтрашнем дне. Неудобства: о них я толь-
ко мог догадываться. Во всяком  случае, настораживало, что до
моего  прихода  у  Кокотина  в  замах  числились  знакомые  мне,
первоклассные журналисты, которые отчего-то скорёхонько от-
сюда сбежали. 
Но главная «заманиловка» - насчёт командировок по всему
свету  в  пределах  страны -  обернулась  сущей  правдой.  Где  я
только  не  побывал,  куда меня  не  заносило! И  что  со мною  не
приключалось вдали от родимого очага! 
Поехал  в  Черновцы,  чтобы  встретиться  со  звездой  совет-
ской эстрады Софией Ротару. Заранее выяснил, что договорить-
ся с ней об интервью трудно, она избегает контактов с прессой.
Решил брать певунью, что называется, «нахрапом» в родитель-
ском  доме,  куда,  по  моим  сведениям,  она  должна  была  наве-
даться. Поздним  вечером  вселился  в  гостиницу. Но уже по до-
роге в такси мне стало плохо, вдруг прихватило удушье. Может
быть, сработало подсознанье: мама, в поисках места, где от неё
отступила  бы  астма,  моталась  по  всему  Союзу.  На  некоторое
время приютилась в Черновцах, однако, как писала мне в пись-
мах,  этот  город не принёс облегчения. Видимо,  эти  сведения и
пробудили  мой  бронхит  с  астмоидным  компонентом,  и  я  стал
задыхаться.   
576
 
Глубокой  ночью «Скорая  помощь»  отвезла  меня  в  Цен-
тральную  клинику. Наутро  я  очнулся  в  непомерно  просторной
палате.  Слабость  и  некоторое  помутнение  в  голове  помешали
должным образом отреагировать на последующие весьма стран-
ные события. Ко мне пришёл дежурный терапевт, спросил о са-
мочувствии - что было вполне обычно и нормально. Показалось
немного  странным, что врач представился, будто нанимался на
работу:  фамилия,  имя,  отчество,  медицинская  специализация,
профессиональный стаж. А дальше моё удивление всё возраста-
ло, ибо вслед за терапевтом явился хирург, затем отоларинголог,
кардиолог, невропатолог и т. д. Каждый - с кратким докладом о
том, что он есть такое, что он из себя представляет. Не посетил
меня в этой царственной палате, разве что, гинеколог. Этот па-
рад медицинского персонала завершился визитом главного вра-
ча клики.
- Все ваши жалобы на нездоровье будут нами учтены,- заве-
рил он меня и добавил подобострастно.- Может быть, у вас есть
особые пожелания, указания?
У меня  от  слабости  кружилась  голова,  и  хотелось  ему  вы-
сказать пожелание-указание «Оставить меня в покое». Однако я
уже  догадался,  что  переферийных  врачей  охватил  панический
ужас  от известия,  что  к ним  доставлен московский журналист.
Поневоле  я  оказался  в шкуре незабвенного Ивана Александро-
вича Хлестакова. А  посему  милостиво  изрёк: «Спасибо.  Всё  в
порядке». И действительно, через несколько  дней меня привели
в порядок.
Село,  где обитали родственники Софии Ротару, показалось
мне  зажиточным -  добротные мазанки  под  черепичными  и же-
лезными  крышами,  роскошные  сады,  на  улице  каштаны,  пира-
мидальные тополя. Селяне же, изредка попадавшиеся навстречу,
поражали прямо-таки нищенским одеянием - заштопанные гряз-
ные рубахи, портки в заплатах, полинялые блузки. 
Когда  окончился  летний рабочий день, на  землю  опустились
сумерки  и  уличные фонари  налились матовым  светом,  в  деревне
будто  сменили население. Исчезли драные  замарашки, на улицах
дефилировали  одетые  в  яркие национальные  одежды мужчины и
женщины всех возрастов. Стало понятно, что здесь бережно отно-
сятся к «выходным нарядам», а на работу надевают, чего поплоше.   
577
 
В глубине большого двора сидели на корточках отец и мать
Ротару,  они перебирали початки  кукурузы,  отрывая  от них  ли-
стья.  Самой певицы уже и след простыл. Зато я познакомился с
её  сёстрами,  тоже  певуньями,  а  ещё -  с  техническим  творче-
ством младшего  брата. Оно  ярчайшим  образом  отразилось  при
постройке  двухэтажного  особняка,  где  теперь  жило  их  семей-
ство. Все современные домашние удобства сделаны его руками,
вплоть до поддува тёплого воздуха из специальных щелей меж-
ду стенами и полом.
Каждая  командировка  отмечена  каким-нибудь  необычным
эпизодом: забавным или грустным, а то и поучительным. В Тю-
менской области подсел в попутный КАМАЗ, чтобы ехать в по-
сёлок Октябрьский. Шофёр  попался  улыбчивый,  приветливый,
словоохотливый, всё выспрашивал - «Куда? Зачем? Кто такой?».
Учуяв,  что  от  меня  попахивает  перегаром,  участливо  спросил,
не хочу ли я «поправиться». Я - хотел. Он извлёк из-под сиденья
замызганную четвертинку, налил «поправку» в такой же замыз-
ганный стакан…
Очнулся  от  того,  что меня  трясли  за плечо. Плохо  сообра-
жая, позволил усадить себя в милицейский УАЗик. В отделении,
так и не добившись от меня, едва ворочавшего языком, вразуми-
тельного  объяснения,  как  я  очутился  на  автобусной  остановке
посёлка Октябрьский,  без  документов,  без  вещей,  без шапки  в
изрядный мороз, молоденький  сержант  забрал пьяного москов-
ского журналиста к себе домой. Приветливая его жена без рас-
спросов налила мне до краёв большую тарелку наваристых кис-
лых щей. Лучшего  средства  не  придумано  для мучающегося  с
похмелья мужика! Двое суток приводила меня в себя участливая
молодая  милицейская  семья.  В  отделение,  тем  временем,  при-
несли  мою  подброшенную  сумку  с  вложенным  туда  бумажни-
ком  с  документами,  денег,  разумеется  там  не  оказалось. Тогда
окончательно прояснилось,  что  улыбчивый шофёр подпоил  ка-
кой-то дрянью, погрузившей меня в небытие.
-  Слава  Господи,  что  не  отравил!-  сердобольно  вздохнула
жена  милиционера.  Она  же  снабдила  меня шикарной  меховой
ушанкой,  которую  только  что приобрёл  её брат-нефтяник. Сам
он  отправился на буровую,  где  работал по  вахтенному методу.
Шапку  оставил  дома,  ибо «больно  дорогая,  ещё  сопрут».  Знал 
578
 
бы он, что она, спасая от лютого мороза незадачливого столич-
ного журналиста, улетит на моей голове  аж в Москву! Правда я
её  вернул  заказной  посылкой,  наполнив  конфетами «Мишка»,
каковых в приполярных магазинах не было.
В Казахстан меня привлекла необычная  семья. Муж - бри-
гадир шахтёров Джезказганского горно-обогатительного комби-
ната Денберген  Баймагамбетов,  Герой Социалистического  тру-
да, жена - Анаркуль, Мать-героиня, плюс 10 детей. Как вся эта
ватага,  да  ещё  и  старики-родители,  ухитрялись  размещаться   в
четырёх небольших комнатках одноэтажного дома, плохо пред-
ставляю. Во  всяком  случае,  в помещениях для младшего поко-
ления кроватей не наблюдалось -  спали на матрасах, постелен-
ных на полу. Меня угостили сытным обедом. Удивило, что сли-
вочное масло для горячей картошки приходилось брать вилкой,
столовых ножей не было. Говорю об  этих пустяках не потому,
что хочу показать бедность, в которой жили два Героя вместе с
детьми. Такой быт, такая скудость в меблировке квартиры, сер-
вировке стола была характерна для подавляющего большинства
моих соотечественников в те времена. И продуктов не хватало,
и одевались мы убого. Но самое интересное, что глава семейства
даже не  замечал недостатков  своего  бытия. А  хозяйка,  выстав-
ляя  на  стол  большой  кусок  сливочного  масла  на  тарелке,  по-
смотрела  на  меня  с  горделивостью,  мол,  знай  наших!  Дело  в
том, что это масло тогда считалось дефицитным и не во всяком
доме оно имелось.
При  такой  скученности  народа жильё,  по  идее, могло  пре-
вратиться  в  свалку  вещей.  Но  в  доме  Баймагамбетовых  было
идеально  всё  прибрано  и  чисто.  Денберген  рассказывал  мне  о
поездке в составе советской делегации в Индию. Многое его там
удивило, даже восхитило, но чуть не шёпотом он поделился:
- А вот в храме у них, вроде как,  святое место…  такая  во-
нища - дышать нечем! 
В Курске  мне  пришлось  вести «круглый  стол»,  посвящён-
ный борьбе за трезвость. Напомню: с приходом к власти Миха-
ила Сергеевича Горбачёва в стране, наряду с демократическими
послаблениями,  началась  широкая,  громогласная  кампания  по
искоренению  древнейшего  порока  российских  граждан -  алко-
голизма.  Главным  идеологом  и  вдохновителем  этой  борьбы , 
579
 
провозглашённой  всенародной,  стал  секретарь  ЦК  КПСС,  по
сути, второй человек в партии и государстве Егор Кузьмич Ли-
гачёв.  Антиалкогольный  указ  и  вытекающие  из  него  послед-
ствия  обрушились  на  головы  российских  алкашей  внезапно  и
беспощадно. Мы с Аришей в тот исторический миг отдыхали в
Коктебеле. Ранним утром прогулялись к магазину за какими-то
покупками. В тени деревьев сидели местные «алкаши» с  выпу-
ченными глазами от недоумения и жесточайший мук неудовле-
творённого опохмела. Алкоголь отныне разрешалось продавать
с 11 часов. 
О бунтах слышно не было, наш народ давно привык к стра-
даниям  от  разнообразных  ограничений -  то  власти  предпишут
иметь  в  личном  хозяйстве  определённое  количество живности,
то сократят земельный надел в частную собственность до таких
размеров, что на нём можно разместить лишь скромный огоро-
дик. Даже умудрялись регламентировать высоту и дома, и под-
собных  строений  на  садовом  участке,  тоже  ограниченного 6-ю
сотками. 
В  результате  лихой  атаки  на  всероссийский  алкоголизм  в
стране резко возросло самогоноварение и, соответственно, уве-
личилось  до  пугающих  размеров  количество  отравлений «суч-
ком», «бормотухой», «чернилами», «шмурдяком», как в народе
прозвали самогонку некачественной очистки и низкокачествен-
ные вина домашнего производства. Ещё работая в милицейской
газете «На страже» я поинтересовался у сельского участкового,
почему ни он, ни  его коллеги не выявляют  самогонщиков и не
борются с их пагубным бизнесом.
- А кому захочется, чтобы ему «красного петуха» подпусти-
ли? - со смущённой улыбкой вопросом на вопрос ответил он. И
рассказал, как спалили дома тех милиционеров, что боролись с
самогонщиками,  причём,  поджогами  занимались  не  те,  у  кого
поломали самогонные аппараты и на кого наложили небольшой
штраф, а потребители их продукции.
«Круглый стол» проходил на телестудии во главе с третьим
секретарём Курского обкома партии, белокурой молодой мадам
с  холодными  глазами  укротительницы  змей.  Она  курировала
идеологию и пропаганду. Мы, как и положено, обсудили подня-
тую  проблему,  поддержали  решения  партии  и  правительства, 
580
 
отметили недостатки в борьбе с алкоголизмом. С тронной ре-
чью выступила партмадам.
Вечером в моём  гостиничном номере собрались участни-
ки теле мероприятия, в основном местные профбоссы. Ближе
к  полуночи,  когда  у  всех «захорошело»,  в  дверь  постучали.
Кто это в такую позднюю пору? На пороге стоял трясущийся
от страха зав отделом пропаганды и агитации обкома партии,
принимавший  участие  в  заседании «круглого  стола».  А  мои
гости с перепугу не знали, куда себя девать в узком как кишка
номере, где спрятаться не куда.
Заикаясь,  он  выдавил,  что  мол,  секретарь  обкома  велела
расшифровать и подредактировать  её  выступление и  вручить
запись мне. 
- Вы уж простите, что поздно. Как закончил, сразу к вам.
Извините, что помешал… И не беспокойтесь: я ничего не ви-
дел…
Всё-то  он  видел,  уверен,  что  настучал.  Но  во  что  обер-
нулся  этот  ночной междусобойчик  с  выпивкой  курским  бор-
цам с алкоголизмом - не знаю.
Самая  дальняя  командировка -  на  остров  Большой  Ку-
рильской гряды Кунашир. По итогам Второй Мировой войны
он отошёл Советскому Союзу. Нынче его требуют вернуть им
японцы. Спорный кусок земли красив, при подлёте к нему из
волн  Тихого  океана  вырастает  правильной формы  чаша  вул-
кана Тятя со снеговой шапкой по краям кратера. Мне там до-
велось  встречаться  с  разными  чудесами. В  стужу  нежился  в
теплом  пруду,  образованном  горячими  ключами.  Причём,
сверху падал  снег и  таял на моей  голове,  торчащей из  воды,
окутанной  испарениями.  Помогал  собирать  охапки  чёрной
морской  травы, выброшенной на берег  свирепым Тихим оке-
аном. Лицезрел памятник вождю мирового пролетариата, по-
вернутый взором к зданию райкома-райисполкома и задом – к
поселку Южно-Курильск,  состоящему  из  диковинных  строе-
ний. На возведение этих халуп пошли подсобные материалы,
попавшие  под  руку:  неструганные  доски,  обломки  обомше-
лых бортов лодок, тарные дощечки от ящиков и разбитых бо-
чек,  парусиновые  и  пластмассовые мешки,  какие-то жестяные
мятые листы… 
581
 
Но  самый  оригинальный  дом  я  увидел  на  океанском  побе-
режье. То была красивая яхта, приспособленная под жилище. Ее
выбросило на берег, хозяева не объявились:  то ли решили, что
их посудина затонула, то ли сами погибли в пучине вод. Мест-
ный житель облюбовал яхту и превратил ее в свой дом. Ориги-
нальность «здания»  подчеркивали  сваи,  на  которых  возвыша-
лось  это  бывшее  плавсредство.  Новый  владелец  мудро  решил
обезопасить  себя и  семейство  от приливов,  отливов и штормо-
вых волн такого неспокойного соседа, как Тихий океан.
Показали  мне,  приютившееся  в  горах,  японское  синтоист-
ское, довольно ухоженное кладбище. Оказывается, сюда приез-
жают раз в году родственники тех, кто покоятся здесь, и приби-
раются на  захоронениях. Наверное,  делают  это не  гласно, но  с
молчаливого  невмешательства  пограничников.  Были  здесь  и
синтоистские храмы, однако их безжалостно уничтожили наши
доблестные воины и на тех местах обосновали свои подразделе-
ния. Между прочим, пруд с целебными водами от горячих клю-
чей расположен за шлагбаумом воинской части, куда меня про-
вёз  по  блату  и  за  мзду  председатель  профкома  Южно-
Курильского  рыбоконсервного  комбината.  Блатной  мужик,
умеющий жить и старающийся не мешать другим благоденство-
вать  по  принятым  ими  законам. Он  меня  всячески  обхаживал,
стремясь изо всех сил погасить свару, которую начал бригадир
грузчиков морского порта, и по поводу каковой приехал я, пред-
ставитель органа ВЦСПС «Советские профсоюзы».
Конфликт был типичен для глубокой провинции, где власть
имущие вели себя, как им было выгодно, памятуя о том, что «до
Бога высоко, до царя далеко». Но бригадир  грузчиков встал на
защиту прав своих и сотоварищей. Я разразился статьёй в жур-
нале.  На  место  выезжала  комиссия  ВЦСПС.  Бригадир  позже
приезжал в Москву и только руками могучими взмахивал, вспо-
миная  другую  поговорку: «плетью  обуха  не  перешибёшь!».  За
вынужденный  по  вине  администрации  длительный  простой
грузчики получили сполна. Но борец за справедливость отлично
понимал,  что  система  легко  переживёт  его  победу  в  споре  и
найдёт повод, чтобы «схарчить» этого кунаширского правдору-
ба. Он и оставил поле боя, уволился. 
 
582
 
Чернобыль
 
Ещё одна  командировка  осталась,  как  саднящая, незажива-
ющая   зарубка.  Время  от  времени  я  к  ней  возвращаюсь.  Не-
сколько лет назад наткнулся в Интернете на Монолог жены по-
жарного, смертельно облученного при тушении пожара на Чер-
нобыльской АЭС. Это заставило вернуться к тем событиям.
Вот эта запись. 
Чернобыль  29 апреля, 2012
После  страшного  по  эмоциональной  силе Монолога  жены
пожарного, Василия Игнатенко,  погибшего  в  результате  туше-
ния пожара Чернобыльской АЭС, трудно писать о тех событиях.
Откровения  Людмилы  Игнатенко  болят  и  саднят,  будто  соб-
ственная  открытая рана.
Но  у  каждого,  кого  хоть  даже  мельком  зацепила  та  чудо-
вищная трагедия, свой личный счет, свои долги перед памятью
тех, кого сожрал Чернобыль. Долги, которые невозможно будет
никогда оплатить. Длинные костлявые руки взбесившегося Чет-
вертого реактора протянулись через годы и отняли у меня двух
друзей. Юру Моргулиса и Володю Назарова. Поэтому я считаю
себя  обязанным  сохранить  свидетельства  того,  что  увидел  и
услышал 26 лет назад во время 11-дневной командировки в Ки-
ев и Чернобыль.
Конечно же  я  отписался  тогда  по  той  поездке.  В журнале
"Советские профсоюзы" был опубликован большой репортаж  с
фотографиями, аж в нескольких номерах. Но вышел он усечён-
ным.  Главный  редактор,  с  символичной  фамилией  Мудров,
убрал всё, что  с  его  точки  зрения, могло "напугать читателей".
Впрочем,  во мне  самом  сидел,  годами  вскормленный,  внутрен-
ний  редактор,  требовавший "аккуратно  обращаться  с  фактами,
которые  могут  бросить  тень  на  нашу  советскую  действитель-
ность, посеять панику или недоверие к политике партии и пра-
вительства".  И  я  сам  кое  о  чём  увиденном,  услышанном,  не
написал в том репортаже. А ныне это стёрлось...
Я  стремился  никогда  не  врать,  но  и  правду  до  конца  ча-
стенько не договаривал. Вот и получилось Чернобыльское моза-
583
 
ичное  панно  с  недостающими  фрагментами.  Попробовал  вос-
становить их много позже, и в другом журнале.
Сегодня  Людмила  Игнатенко  подтолкнула  к  повторной
публикации того материала. 
Изобретатель  и  рационализатор 4(676)  за 2006  г. 
Взгляд в прошлое
ЧЕРНОБЫЛЬСКАЯ КОМАНДИРОВКА
Результатом  этой  командировки  стала  большая  иллюстри-
рованная статья, опубликованная в нескольких журнальных но-
мерах. Но по цензурным соображениям в неё  кое-что не вошло,
а  некоторые  моменты  и  детали  были  просто  выброшены.
Например,  сократили  официальное  название  АЭС,  вычеркнув
«имени В.И.Ленина» —  нечего  связывать  светлое имя  вождя  с
чёрной бедой!
О Чернобыле  было множество  публикаций,  написаны  кни-
ги,  поставлены  спектакли,  сняты фильмы. Почему  сегодня,  от-
мечая трагический юбилей, я берусь ворошить прошлое, чтобы
дополнить грандиозную летопись, посвящённую тем событиям,
всего несколькими штрихами, которые застряли в моей памяти?
Потому  что  считаю  себя  должником  перед  теми,  кого  уже  нет
из-за  взбесившегося «мирного  атома»  или  доживают  свой  век
калеками. Это мой долг перед теми молоденькими солдатиками,
которые  по  невежеству,  неосведомленности  или  просто  по
юношеской залихватской глупости загорали, раздевшись по по-
яс, на броне БТРов совсем рядом с аварийной АЭС, продолжа-
ющей  делать  радиоактивные  выбросы. Это мой  долг  перед  па-
мятью  рано  ушедшего  из  жизни  замечательного  фотокорра
Ю.В.Моргулиса  и  совсем  недавно  скончавшегося  прекрасного
журналиста, моего друга В.М.Назарова. Уверен, Володя жил бы
еще долго, если бы в памятную весну 1986-го не уговорил тан-
кистов подвезти его поближе к станции, чтобы сделать сенсаци-
онные снимки разрушенного 4-го блока АЭС. Фото не получи-
лись,  наверное,  из-за  мощного  излучения.  Между  прочим,
ядерщики  рассказывали  мне,  что  на  том  же  маршруте  остано-
вился  японский  бронированный  робот-танкетка,  разрядились
батареи. А журналист Назаров полез на рожон…
Майский Киев  встретил  нас  буйством  зелени  и  цветов. Но
проходя  по  нарядному,  многолюдному  Крещатику,  я   почув-
584
 
ствовал,  что  чего-то  в  облике  города  явно  не  хватает. И  вдруг
понял: на улице совсем нет детей. Позже я узнал, как для успо-
коения  киевлян  первый  секретарь  ЦК  компартии  Украины
В.Щербицкий проехал по городу с малолетними своими наслед-
никами в открытой машине. Мол, ничего страшного не произо-
шло. А  сам  прямым  ходом  проследовал  на  военный  аэродром,
откуда  всё  его  семейство  убыло  подальше  от  чернобыльской
беды.
Этот эпизод, естественно без упоминания демонстративной
поездки украинского лидера, был вычеркнут со словами «Нече-
го  пугать  читателей!».  Видимо,  киевляне  каким-то  образом
узнали, как поступил Щербицкий, и детишек стали рассылать по
родственникам и друзьям во все дальние города и веси страны.
Так у нас в Москве появился мой маленький, еще и года ему не
было,  племянник  Борька  из  Броваров,  что  под  Киевом  и  его
сестричка Анечка.
Из-за неразберихи, которая возникает в связи с любым ЧП,
профсоюзные деятели, принимавшие и опекавшие нас, ухитри-
лись получить и прикрепили на ветровое стекло нашей «Волги»
пропуск «Проезд  везде»,  который  полагался  исключительно
«компетентным  органам». И мы поехали  в  Зону. Вдоль дороги
пугающие  таблички «В  лес  входить  запрещено», «На  обочину
выезжать запрещено». Мы нарушили оба запрета, но из добрых,
а  точнее,  героически-глупых  побуждений. Конец мая  был  сол-
нечным и очень жарким. Вдруг видим: рядом с дорогой, в лесу
возник  небольшой  огонёк. Наверное,  какой-то  болван  выкинул
из машины  непогашенный  окурок. Тормознули  и  кинулись  ту-
шить начинающийся пожар. Моргулис стал  сбивать крепнущее
пламя  курткой. Я наломал  веток и  тоже пытался погасить  уве-
личивающийся с каждой секундой костёр. Огонь разрастался, и
нам была необходима помощь,  каковая на  счастье,  как рояль  в
кустах, тут же возникла в виде… пожарного дозора с огромной
цистерной воды и бункером песка.
Наш «подвиг»  впоследствии  обернулся  для Юры  сильней-
шим  отитом  и  другими  болячками,  сведшими  его  в могилу. Я 
отделался легче — на полгода у меня отнялись все пальцы пра-
вой руки и часть левой. Забавно объяснила мне суть этого явле-
ния зав. отделением московской больницы №15, где принимали 
585
 
и  обследовали «чернобыльцев»: «Вы  очень  эмоциональны.  У
вас  это  от  богатого  воображения.  Со  временем  пройдёт».  Для
успокоения пациента докторица вызвала двух медсестёр с дози-
метром.  Те  поводили  вдоль  моего  тела  своим  измерительным
инструментом, он показал фон. Я не был источником смертель-
ного излучения.  Онемение пальцев, действительно, прошло, но
через полгода.
Поразила нас картина, открывшаяся в зоне, когда мы выеха-
ли из леса. В некотором удалении от шоссе и до самого горизон-
та сгрудились автомашины. Они стояли вперемежку: автобусы,
грузовики,  самосвалы,  автокраны,  легковушки  самых  разных
моделей. Как нам объяснили, эта техника вывезена из Припяти,
города, где жили работники АЭС, и к эксплуатации она непри-
годна, ибо нахватала, чёрт  знает, сколько рентген. Однако спу-
стя какое-то время эти радиоактивные автомобили появились в
разных  регионах,  как,  впрочем,  и  одежда,  и  обувь,  и  даже  ме-
бель,  которые  каким-то  образом  вывезли  из 30-километровой
зоны.
Конечно,  этим,  весьма  опасным,  да  просто  смертельным
промыслом  занимались  не  какие-то,  придуманные  братьями
Стругацкими сталкеры, а, возможно, сами жители Припяти, по-
чему-то  названного  последним  генсеком  ЦК  КПСС
М.Горбачевым  поселком, А  на  самом  деле  то  был  многоэтаж-
ный город с 20-тысячным населением при Чернобыльской АЭС.
На атомной  станции платили очень хорошо и добра в Припяти
накопилось много. Жалко было терять… Но были и обыкновен-
ные мародеры, которым и Змей-Горыныч не страшен. Об одном
таком «герое» я было рассказал в той памятной статье. Его пой-
мал военный патруль, из тех, что регулярно прочесывали поки-
нутый жителями город. Обнаружили на четвертом этаже жилого
дома,  когда  он  обчищал  пустующую  квартиру.  Поступили  по
законам  военного  времени: мародеру  сделали «шагом марш»  с
четвертого  этажа.  Между  прочим,  это  был  милиционер.  Весь
эпизод из статьи был вычеркнут — «Не надо про жуликов, гре-
ющих руки на всеобщей беде и, конечно, нельзя бросать тень на
милицию».
Запомнилась и такая картинка. Паренек усиленно копался в
контейнере,  в  который  сбрасывали  одежду  те,  кто  побывал  на 
586
 
работе  около  разрушенного  блока АЭС. Я  спросил  его,  что  он
ищет в  этом сверхопасном контейнере. Ответ был обескуражи-
вающим: «Когда  уезжал  на  работу,  забыл  на  подоконнике  тет-
радь с конспектами лекций. А тут принято все бесхозные вещи
кидать в эту свалку. Вред от копания в  хламе неизвестен, а зав-
тра зачет. Без конспектов — труба!». 
   
       В  таком  виде  я  нахо-
дился в Зоне.
 
Каждому,  кто  работал  в
зоне  или  попадал  туда  по
какой-либо  надобности,  по-
лагался  небольшой  прибор-
чик,  что-то  вроде  счётчика
Гейгера.  Но  если  знамени-
тый  счетчик  показывал,  че-
му  равна  полученная  доза  и
предупреждал  хозяина  об
опасности,  то  с  чернобыль-
ской «штуковины»  показа-
ния  снимались  в  специаль-
ной  лаборатории.  А  так  он
молчаливо  висел  у  вас  на
груди. Сколько мы с Моргу-
лисом  нахватали  рентген
или  бэр (биологический  эк-
вивалент рентгена), как было
принято называть ту заразу в
Чернобыле, для нас осталось
тайной. Но интересно другое: многие, зная, что при накоплении
опасного  количества  бэр  их  могут  отправить  из  зоны,  просто
“теряли”  счётчики-накопители.  Заработки  там  были  высокие -
вот и всё объяснение. Выкидывали приборчики и по другим со-
ображениям.  Председатель  профкома  АЭС,  опекун  наш,  под
«рюмку чая» признался, что носит уже третий накопитель. «А то
ведь и отправят куда-нибудь… А тут делов невпроворот».   
587
 
И где тот председатель? Тогда он был молодой, статный,
красивый… Авось,  живой  до  сих  пор.  Когда  мы  въехали  на
мост через реку Припять, за которым открывалась АЭС, пред-
седатель  весело  поинтересовался: «Хотите  прокатиться  под
нейтронным  душем?» Молодой  водитель  жалобным  голосом
спросил у меня: «У вас есть дети?» Я ответил, что есть. «А у
меня  еще  нет», —  сказал  парень  и  умолял  не  заставлять  его
ехать под нейтронный душ.
Вообще-то, к чернобыльским делам в тот страшный год в
стране,  и  особенно  в «зоне»,  было  какое-то  уму  непостижи-
мое  легкомысленное  отношение.  Атомная  бомба,  атомный
взрыв —  это,  мол,  понятно.  А  какие-то  рентгены,  бэры,
нейтроны  и  прочие мюоны —  вроде  бы  опасные,  но  не  име-
ющие ни вкуса, ни запаха, ни звука, — кто их разберет! Главу
государственной комиссии по расследованию причин аварии,
зам.пред.  правительства  СССР  Б.Щербину  пытался  остано-
вить,  во  время  его  инспекционного  прохода  по  станции,  ка-
кой-то  лаборант: «Туда  нельзя,  там  радиация!» «Это  кому
нельзя? — взревел высокий начальник. — Это мне нельзя?» И
попёр на радиацию вместе с трусливо жмущейся к нему сви-
той, будто он мог защитить от опасности.
Впрочем,  панибратские  отношения  с  атомом  установи-
лись в Чернобыле еще  задолго до аварии. Мне рассказывали,
будто  работники  опускали бутылку  водки,  добавив  в нее  ду-
бовые стружки, в активную зону атомного реактора. И якобы
извлекали оттуда настоящий коньяк. Люди знающие говорили
мне, что  это, мол, чушь собачья, в результате подобных дей-
ствий никакого коньяка не получится. Однако существование
подобной  байки  свидетельствует, насколько  чернобыльцы  не
воспринимали всерьез опасность грозного атома.
Могу понять,  почему цензорская  рука  вычеркнула из  то-
го,  двадцатилетней  давности  материала,  эпизод,  описываю-
щий «явление Юры Моргулиса» после ванной в нашем номе-
ре гостиницы «Красная звезда», куда набились его и мои дру-
зья  и  знакомые. Все  с  нетерпением ждали  рассказа  о  зоне,  о
которой ещё ничегошеньки не было известно, и в которой мы
только что побывали.   
588
 
Вечерело,  в  комнате  был  полумрак.  И  тут  явился  из-под
душа  наш фотокорреспондент со светящимися зелеными воло-
сами! Возможно,  то были последствия  его усилий по  тушению
лесного пожара. Мы застыли в ужасе, а он, увидев себя в зерка-
ле,  перепугался,  бросился  в  ванную  и  долго  отмывал   зеленую
голову. Вроде бы отмыл.
Так  вот,  почему  вычеркнут  этот  эпизод   ясно — «не  надо
пугать  читателей».  Но  никак  необъяснимо,  чего  страшного
углядели  в  другом,  почти  анекдотичном  сообщении? Жителей
окрестных  деревень  в  спешном  порядке,  когда  поняли,  какая
беда обрушилась  в результате  аварии на АЭС,  стали  эвакуиро-
вать  из  той  самой  опасной 30-километровой  зоны.  Домашних
животных  при  этом  не  брали,  транспорта  не  хватало.  И  вот  я
видел  лисиц,  которые  совершенно  спокойно  наблюдали,  как  в
пыли  копошатся  куры.  Мне  объяснили,  что   лисы  охраняют
«собственное стадо» от других хищников. А по мере надобности
берут кур на обед. За что и эта сценка была вычеркнута?
Следующая командировка неожиданно добавила информа-
цию  к  чернобыльской  теме.  Я  приехал  в Минск  для  беседы  с
человеком,  который  и  не  догадывался  о  моём  желании  пови-
даться. В Союзе писателей милая дама предупредила: 
- Алесь Адамович избегает  встреч  с журналистами, интер-
вью у него взять вам не удастся.
- А  у меня  есть «ключик», —  заявил  я  и  рассказал  какой.
Она  рассмеялась  и  продиктовала мне «засекреченный»  домаш-
ний  телефон  писателя  под  моё  честное  слово  не  выдавать,  от
кого я его получил.
Пробиться  к живому  классику  советско-белорусской  лите-
ратуры в то время было весьма затруднительно по двум причи-
нам.  На  экраны  вышел  талантливый  фильм  Элема  Климова
«Иди  и  смотри»,  снятый  по  автобиографической  партизанской
повести Адамовича. Это раз. По приглушенным кухонным слу-
хам,  он  организовал,  никем  не  санкционированное,  об-
следование своей республики на предмет изучения воздействия
взрыва  на  Чернобыльской  АЭС,  что  вызвало  крайнее  не-
удовольствие в высшем эшелоне власти. Это два.               
Я позвонил Алесю Михайловичу и сказал, что он не сможет
отказать мне в интервью: «Потому что я с вашим другом и соав-
589
 
тором по фильму «Иди и  смотри» Элемом Климовым играл во
ВГИКе в одной баскетбольной команде...». 
С большим  аппетитом умел хохотать  этот человек. Отсме-
явшись, он сказал:
-  Вы  правы.  Человеку,  который  играл  с  Элемом  в  одной
баскетбольной команде, я отказать в интервью не могу. Приез-
жайте.
Он, не глядя на часы, подробно излагал мне свои мысли по
поводу национального и интернационального в искусстве и ли-
тературе. Изредка лишь  отвлекался,  чтобы продиктовать, уточ-
нить поправки в верстке книги, которой  занималась  тут же его
редактор. Потом, помнится, без всякого перехода переметнулся
на тему Чернобыля. У меня ещё не остыли впечатления от пре-
бывания рядом с АЭС, и у нас нашлось, что обсуждать. Он ска-
зал,  что  прочел  где-то  замечательную  по  своей  глупости  и  ци-
низму фразу: мол, к счастью, в первые дни аварии ветер дул не в
сторону Киева, и тот не пострадал от радиации.
- К счастью для киевлян? Да. Дул ветер не в их сторону... А
в чью же сторону он дул? Об этом — молчок. Так ведь все эти
дни он дул в сторону Белоруссии! — заключил он.
На свой страх и риск Адамович собрал единомышленни-
ков -  молодых  ученых,  практиков,  знакомых  с  проблемами
атомной  энергетики  и  опасностями,  которые  она  таит.  Все
взяли отпуска, кое-кто за свой счет, и несколько недель коле-
сили  по  территориям  своей  республики,  зараженным  черно-
быльской радиацией.
Собранный  материал,  используя  личные  связи,  Адамович
сумел  отправить  прямо  на  стол  тогдашнего  генсека ЦК КПСС
Михаила Горбачева.
- Возвращался  в Минск  в СВ. И  все  никак  не мог  понять,
почему он буквально набит хорошо узнаваемыми физиономия-
ми партноменклатурных чиновников. Вроде у нас никаких госу-
дарственно-партийных  мероприятий  не  предвиделось.  Только
потом узнал:  вместе  со мной  ехала представительная  комиссия
по  проверке  представленных  нами   материалов. Вернее,  по  их
опровержению, — с горечью рассказывал Адамович. 
Комиссия, очевидно,  сработала, как и положено. Через не-
которое время Алеся Михайловича (беспартийного, между про-
590
 
чим) вызвал к себе Николай Слюньков, глава белорусских ком-
мунистов, член Политбюро ЦК КПСС.
- И битых четыре с лишним часа уговаривал меня, - больше 
с  удивлением, чем с возмущением рассказывал мне Адамович,
— мол, вы писатель, человек эмоциональный, вам все эти стра-
сти  просто  показались... Представляете? А  приборам,  дозимет-
рам,  независимым  исследователям,  выходит,  тоже  показалось,
что  громадная  часть  Белоруссии  отравлена  чернобыльской  ра-
диацией? Они тоже страдают эмоциональностью? Впрочем, всё
это не для печати, —  заключил он. — Вам ведь такое не дадут
опубликовать.
Он был прав. Только теперь я смог обо всём рассказать. А
под  конец  встречи  я  признался,  что  слегка  слукавил,  поймал
Адамовича на баскетбольный финт. На самом деле мы с Элемом
Климовым  играли  в  разных  баскетбольных  командах  ВГИКа.
Он,  парень  высокорослый, —  в  первой,  а  я,  коротышка, —  во
второй. Алесь Михайлович еще раз посмеялся, и уже без перво-
начальной весёлости промолвил:
- Все мы, дружище, из одной команды. Из той, которая пока
постоянно проигрывает. 
Ещё до поездки в Минск, сразу по приезде из Киева, в каче-
стве  наградной  компенсации  за  чернобыльскую  героическую
командировку что ли, меня направили на черноморское побере-
жье для написания материала  о  частниках,  сдающих жильё  от-
дыхающим. Естественно,  в  разоблачительном  ракурсе. Главред
так определил редакционное задание:
- Напишешь в зубодробительном стиле, как ты это умеешь.
Заодно отдохнёшь, обмоешь в море чернобыльскую пыль.            
Выбрал  курортный  посёлок  Лазаревское,  входивший  в
Большой  Сочи. В разгар сезона не имело смысла искать место в
набитых  приезжими  гостиницах,  обратился  к  профсоюзным
властям.  Местные  чиновники  быстренько  определили  меня  в
один  из  подведомственных  санаториев  на  окраине  города.  В
здании шёл ремонт и я очутился в громадном помещении с обо-
дранными стенами. Кровать для меня передвинули в определён-
ное место, предупредив, чтобы не ходил там-то и там-то.
-  Ходите,  где  вздумается,-  успокоила  главврач,  седенькая,
круглая  как  кубышка  симпатичная  еврейка,-  да  только  не  там, 
591
 
где не надобно ходить, там на голову может обвалиться кусок
потолка.
Щелястый, с  торчащими дранками потолок, действитель-
но, не внушал доверия.
В  Лазаревское  ездил  на  рейсовом  автобусе.  Там  бродил
по  посёлку,  якобы  в  поисках  комнаты  для  аренды  на  время
отпуска. Чего только не предлагали мне предприимчивые жи-
тели  Лазаревского!  Просто  нормальной  комнатёнки  обнару-
жить на рынке жилья не удалось, всё было давным-давно сда-
но  отдыхающим.  Я  взбирался  на  чердаки  и  опускался  в  по-
греба,  но  в  основном  меня  грозились  осчастливить  подселе-
нием  в  дома,  превращённые  в  общежития,  переполненные
народом, или в сараи с подслеповатыми окнами. Одна хозяй-
ка оригиналка уговаривала занять голубятню.
- Хозяин мой, голубятник, помер,- пояснила она,- а птич-
ки опосля разлетелись. Сюда прилетают редко. 
Поддайся  я  на  её  уговоры,  и  можно  было  бы  открыть  в
Лазаревском  аттракцион «Человек-голубь». Для  пенсионеров
и детей дошкольного возраста - посещение бесплатно.  Хозя-
ева  сдаваемого  жилья,  между  прочим,  сами  ютились,  чёрт
знает в каких условиях: в подсобках, на кухнях, в шалашах, а
то и во дворе под открытым небом. Цены, заламываемые ими,
были  немыслимые,  но  все,  в  один  голос,  твердили: «Зато
щедрое наше южное  солнышко,  тёплое и  самое синее в мире
Чёрное море - бесплатно!».
С  утра и до позднего  вечера мотался  я по Лазаревскому,
собирая  материал  для «зубодробительного»  фельетона.  Ко-
нечно,  выжиги,  зарабатывающие  на  проблеме  нехватки  мест
для желающих отдохнуть на черноморском курорте, были до-
стойны того, чтобы пригвоздить их к публичному позорному
столбу. Но,  если  смотреть шире  и  глубже,  то  клеймить  надо
было неповоротливость госмашины, не решающей эту злобо-
дневную проблему. Скажем, какие-то «сильно умные» головы
умудрились  затеять  ремонт  санатория,  в  который меня  посе-
лили, в разгар летнего сезона. Вот по этим головам и надо бы
долбануть с размаху да из главного калибра. Однако в те бла-
гословенные,  ныне  проклинаемые  времена  мы  обходились
стрельбой из рогатки по воробьям. 
592
 
За  десять  командировочных  суток,  при  чудесной  погоде,
тихом море, я сумел искупаться, исполняя напутственное ука-
зание  начальства «смыть  чернобыльскую  пыль»,  лишь  в  по-
следний  день,  накануне  отбытия  восвояси.  Поплавал  в  при-
брежных  волнах  ночью,  а  наутро  как  раз  и  отнялись  пальцы
правой руки и частично левой. Так что фельетон про лазарев-
цев,  обирающих  любителей  отдыха  на  Чёрном  море,  при-
шлось печатать  двумя  сохранившими подвижность пальцами
левой руки.
Много  позже,  мне  разъяснили  феномен  временного
омертвления  моих «щупальцев».  Дело  в  том,  что  в  Чёрном
море содержится изотоп Йод-131, который, очевидно попал в
мой организм во время нашего с Юрой Моргулисом тушения
лесного  костра  в  Чернобыле.  А  безобидное  купание  в  море,
видимо,  активизировало  действие  радиоактивного  нуклида,
что  вызвало  частичное  атрофирование  моих  верхних  конеч-
ностей. Полураспад Йода-131  всего несколько дней, поэтому
восстановление  функциональности  рук  произошло  сравни-
тельно быстро. 
Легко  мне  сейчас  разными  учёными  терминами  обрисо-
вывать своё состояние, а тогда я был в паническом ужасе.    
 
Мудрый редактор Мудров 
 
В Прибалтику я попал во имя встречи с известнейшим де-
ятелем  культуры  и  искусства.  С  благодарностью  вспоминаю
главного редактора нашего журнала, с великолепной фамили-
ей  Мудров,  которую  он  часто  подтверждал  в  общении  со
мной. Михаил Петрович обладал удивительной способностью
подкидывать  репортерам  для  интервью  звёздных  собеседни-
ков. Он их  вычислял, подлавливал на  всевозможных  совеща-
ниях,  форумах,  фестивалях…  На  этот  раз  он  напутствовал
так: 
-  Поедешь  в  Ригу.  Там,  на  Всесоюзной  научно-
практической  конференции,  будет  Михаил  Ульянов.  Возь-
мешь у него интервью.
С утра я притаился в фойе Рижского Дворца профсоюзов,
где прописалась конференция. Яркий солнечный день. Сквозь 
593
 
столбы  света,  ломая  их,  стремительно шагает Ульянов.  Бро-
саюсь на перехват и торжественно провозглашаю:
-  Михаил  Александрович,  журнал "Советские  профсою-
зы" просит интервью!
Великий артист делает стойку, картинно разводит руки, и
плачущим голосом вопрошает:
- Ну, за что я должен давать интервью профсоюзному из-
данию?
Народ начинает кучковаться вокруг нас. Тогда, шёпотом,
я выдаю заранее приготовленный текст:
- А вам ничего не придётся  говорить. Я набросаю интер-
вью, используя ваше богатое  творческое наследие. В Москве
посмотрите, что получилось...
Ульянов, будто снимает одну маску - печальную, и наде-
вает другую - радостную:
- Это меняет дело. Телефончик мой запишите.
И тут я совершаю первую ошибку в общении с народным
артистом СССР:
- Неужели я не найду телефон Ульянова?!
В  тот,  первый  день  этой Всесоюзной  говорильни,  на  ко-
торую собрались многие известные деятели культуры, высту-
пил мой  герой. Это было великолепно. Зал стонал от хохота.
Взрывался аплодисментами. Даже ногами топали. Перед нами
был великий оратор! Властитель дум! Цицерон! Я едва успе-
вал записывать его речь. Рука устала.
Вечером,  отдыхая  в  ресторане  гостиницы,  я,  не  без  удо-
вольствия,  планировал  свои  дальнейшие  шаги:  по  собствен-
ным  записям  выступления  Ульянова   накатаю  материал  в
форме интервью,  добавлю  кое-какие  размышления  о  судьбах
советского искусства в его, ульяновском духе, и - на подпись.
Опыт  создания  подобных "интервью"  у  меня,  изрядно
нахального  в  те  времена журналиста, был, прямо признаюсь,
богатый.  Так  заочно "беседовал"  с  кинорежиссером
Ю.Озеровым,  создателем  киноэпопеи "Освобождение",  с  ви-
це-президентом Академии художеств Ф.Решетниковым, авто-
ром  картины "Опять  двойка",  и  некоторыми  другими  деяте-
лями. Всё  опубликовано...  за  их  подписями. Каждый  из  этих 
594
 
моих "подвигов" заслуживает отдельного рассказа. Что мною
уже выполнено в этих мемуарах.
Ранним  утром  засел  за  работу.  Стал  листать  довольно
толстый,  весь  исписаный,  почти  стенографически,  записями
речи Михаила Ульянова. Боже ж ты мой! Несомненно, он ве-
ликий оратор. Но, прежде всего, великий актёр. В скрупулёз-
ной записи его выступления я не обнаружил ни одного факта,
ни одной фамилии, и, извините, ни одной свежей, интересной
мысли!  Сплошь,  набившие  оскомину,  лозунги,  типа "Совет-
ское  искусство,  самое  прогрессивное  в  мире,  принадлежит
народу", и, стертые от употребления, клише - "Советский ху-
дожник обязан быть правдивым и убедительным". Зацепиться
не за что. Космическая пустота. Припомнилось заверение мо-
его учителя, ответ. сека московской "Вечёрки" Всевы Шевцо-
ва, бывшего диктора Всесоюзного радио, "Я могу  так прочи-
тать  телефонную  книгу -  заслушаешься".  С  Ульяновым  был
тот  самый  случай:  он  блистательно  завладел  залом  не  мыс-
лью, но актёрским филигранным мастерством.
Что  делать? Пришлось  воспользоваться,  как  я  и  обещал,
богатейшим  наследием  Ульянова,  т.е.,  фильмами  с  его  уча-
стием,  и  статьями,  где  есть  его  высказывания.  Тоже,  поди,
сочиненные  журналюгами,  вроде  меня.  Что-то  толковое,  на
мой взгляд, получилось. Надо отдать на суд и подпись Миха-
илу Александровичу. Однако с телефоном вышла закавыка. В 
Вахтанговском театре: "Мы телефонов не даём". Пошукал по
коллегам - никто не  знает. Наконец, у одной моей  знакомой,
милейшего  завлита  театра,  под  большим  секретом,  получил
искомый  номер. "Смотри,  мне  башку  оторвут,  если  узнают,
что я выдала домашний телефон Ульянова!".
Звоню, как мне и рекомендовали, далеко за полночь.
-  Как  же,  помню,  профсоюзы, -  радушно  приветствует
меня великий артист и оратор, - приходите в театр. После ре-
петиции пообщаемся. Запишите, где я буду. 
  - Что я не найду Ульянова?! - с некоторым высокомери-
ем говорю я, совершая вторую ошибку в общении с ним.
Ну,  я-то  считал  себя  пройдохой.  В  Вахтанговский  театр
попал,  легко  преодолев  церберов  на  служебном  входе.  Где
Ульянов?  Обращаюсь  к  самым  осведомлённым  служителям, 
595
 
каковые, по моему долгому опыту, знают обо всём и про всех
-  к  гардеробщикам. "Михал  Саныч  репетируют".  Пошёл  на
улицу побродить по Арбату. Через некоторое время вернулся.
Спрашиваю  у  гардеробщиков,  мол,  пальто  мэтра  на  месте?
Отвечают  родимые  информаторы: "На  месте,  куда  ж  ему
деться...". На репетицию влезть не решился, знал - могут про-
гнать с позором, да еще и наказать всем службам: сего нахала
в театр не пущать ни в коем разе.
Прождал моего героя пару часов. Нет его. Снова к гарде-
робщикам. "А Михал Саныч давно как ушедши. Оне  сёдни  в
спектаклях не занятые...". Что б вам пропасть без покаяния! А
как же пальто? Что ж  он, народный СССР,  в  костюмчике по
морозцу, через главный вход,  куда-то подался? Тут информа-
торы - глаза кто в пол, кто в потолок, явно чего-то не догова-
ривают.
Звонить ему не стал, гордость обуяла: заверил же, что уж
Ульянова-то  я  как-никак  найду,  и  вдруг  такой  афронт.  На
следующий  день  мне  повезло,  гардеробщики,  видно,  сжали-
лись надо мной: "Иди-тко, мил человек, в фойе, тамочки оне.
Перерыв у них".
 «Здрасте -  здрасте».  Вручил  рукопись "интервью".  Не
удержался, спросил:
- Скажите, как это вы вчера без пальто, в такую холодры-
гу, из театра ушли? 
Ульянов хохотнул.
- Так это вы были! Меня тут довольно часто, и именно на
служебном входе караулят разные личности, с которыми мне,
ну,  никак   неохота  встречаться.  Один  охомутал  меня.  Сует
рукопись  в  кирпич  весом. "Михал  Саныч,  моему  роману-
эпопее  ходу  не  дают.  Посодействуйте,  вас  послушают".  Еле
отбоярился.  Так  вот  на  такой  случай  завел  я  две  одёжки  на
зиму:  пальто  на  одном  входе,  дублёнку -  на  другом.  Вчера
разведка докладывает: "Какой-то (извините) настырный очка-
рик поджидает на служебном". Пришлось удирать через глав-
ный вход.
Договорились, что я позвоню ему сегодня после полуночи
на "Мосфильм".  На  этот  раз  я  записал  телефон,  к  которому 
596
 
его  подзовут.  Он  тогда  снимался  у  Никиты  Михалкова  в
фильме "Без свидетелей", в ночную смену. Такая вот жизнь у
этих выдающихся мастеров.
Позвонил.
- Всё  хорошо. Действительно  использовано моё  богатей-
шее  творческое  наследие.  Только  кусок  с Вайдой  надо  кате-
горически  выбросить. Я не могу  так  реагировать на  его про-
ступок, мне же  с Анджеем  встречаться  придётся...И  вообще,
это не моё.
В "интервью"  было  написано,  что,  мол,  Анджей  Вайда
эмигрировал из Польши, из соцлагеря, и мы теперь с ним ока-
зались  по  разные  стороны  идеологической  баррикады.  Всё
это, якобы, говорит Ульянов. Абзац был вымаран.
- А в остальном,- заключил великий артист, - будто я сам
отвечал на ваши вопросы.
Долго  я  хранил  ту  рукопись  с  размашистой  подписью
Михаила Александровича Ульянова. 
Та  командировка  была  помечена  ещё  несколькими  мо-
ментами. 
У  меня  треснуло  стекло  в  очках.  Обратился  в  аптеку:
продайте  очки.  В  ответ  на  ломаном  русском  языке: «Дайте
рецепт».  Пытался  убедить  заведующую  аптекой,  латышку,
мол, «не  стану  же  я  приобретать  очки  со  стёклами -4,  если
они мне не подходят». Безнадёга! Смотрит на меня холодны-
ми  глазами  и  твердит: «Не  положено!». Уверен - цикуту  она
продала бы мне и без рецепта, и с большим удовольствием, в
надежде, что я, подобно древнему греку Сократу, отравлюсь.
Всплыл из прошлого эпизод, который рассказал Лев Алексее-
вич Вершинин,  руководитель нашего  кружка юных биологов
в Калининградском зоопарке.
Он в Риге попросил на почте продать конверт с маркой, а в
ответ услышал: «Я не понимай ваш собачий язык». Он не стал
ругаться, «качать права». Он повторил свою просьбу на немец-
ком  языке, каковым  владел  в  совершенстве. У латышской ма-
дам челюсть отвалилась, и она, словно вернувшись в годы фа-
шисткой  оккупации,  подобострастно  бормоча  извинения,  вы-
полнила просьбу, теперь ею уважаемого посетителя. 
597
 
К  сожалению,  немецким  языком  я  не  владел.  Поставить
на  место  русофобку  не  мог.  Остался  с  треснутым  очком  до
конца рижской командировки. 
В гостиничном ресторане пожилая латышка-официантка с
сердечным участием объясняла мне, почему одноразовый  за-
каз  крепкой  выпивки  ограничен 50  граммами.  И  тут,  вроде,
срабатывало  всё  то  же  чиновничье «Не  положено».  Однако,
вовсе  не  тогдашними  указами  о  борьбе  с  алкоголизмом
оправдывала эта милая женщина  ограничения.
- Вам от больше будет совсем не полезно, молодой чело-
век, -  уверяла  она  меня. -  Если  уж  очень  хочется,  возьмите
сухого вина. Но немного. Оно куда полезнее…
В глазах её виднелась неподдельная материнская забота о
неразумном дитяти.
В  рыболовецком  совхозе,  где  принимали  участников  той
научно-практической  конференции,  меня  усадили  за  столом
рядом с человеком, который прекрасно здесь ориентировался.
Длиннющий стол протянулся в зрительном зале Дома культу-
ры, откуда  убрали ряды  кресел. Вот уж поистине, получился
для  гостей  со  всех  волостей  пир  горой! Более  богатого  рыб-
ного  меню  мне  в  жизни  не  довелось  видеть.  Здесь  присут-
ствовали все виды живности Балтийского моря и вливающих-
ся в него рек и речушек. Мой сосед не только называл рыбу и
других обитателей морских и речных вод, но и как зовётся то
или иное блюдо, как приготовлено. Я по его совету опробовал
карасей  в  сметане,  копчёную миногу, жаренных  угрей,  глав-
ную балтийскую рыбку салаку во всех видах. Когда, казалось,
пресытился, мой гид по застолью вдруг ткнул пальцем в сто-
рону блюда с горой по виду варёной рыбы.
- Попробуйте  эту рыбку. Ничего подобного, уверяю,  вам
едать не приходилось.
- Интересно. А что за рыбка?
- Сначала отпробуйте, потом - скажу.
Отпробовал.  Потрясающе  вкусная  нежная  и  жирненькая
рыбка. Так как тебя зовут, красавица? Ответ соседа огорошил:
- Купцы её очень уважали и называли лабардан-с.
 - Позвольте, лабардан - это же треска! Моя жёнушка лю-
бит её, а по мне так слишком постная… 
598
 
-  Всё  правильно.  Треску  по  вылову  лишают  её  главного
богатства -  печени.  Потому  что  печень  быстро  портиться  и
рыба протухает. А мы готовим, как и в старые времена, трес-
ку  с  печенью,  ну,  особым  способом. Вот  и  получается  вкус-
нейшее блюдо «лабардан-с».
Кстати,  как  я  узнал  к  концу  застолья  сосед,  просвещав-
ший меня, являлся директором принимающего нас рыбсовхо-
за.
И ещё один выразительный штришок рижского бытия. По
окончании  очередного  заседания  Конференции  и  затянувше-
гося  фуршета  я  возвращался  после  полуночи  в  гостиницу
пешком,  благо,  от  Дома Профсоюзов  до  неё  было  недалеко.
Осталось  перейти  проезжую  часть  дороги,  чтобы  попасть  в
гостиницу. Вокруг ни души, на улице в оба конца не видно ни
одной машины. Но горит красный фонарь светофора. А перед
строгим красным глазом терпеливо стоит запоздалый, как и я,
пешеход.  Пришлось  на  несколько  минут  стать  уважающим
правила уличного движения рижанином. В эти минуты вдруг
явились передо мной и аптекарша, и официантка с их «Не по-
ложено». И  всколыхнулось  во мне уважение  к людям, умею-
щим с пользой для себя и окружающих подчиняться законам,
даже не всегда разумным до конца. 
Отдыхая на юге, мой шеф Михал Петрович Мудров под-
цепил  Мариса  Лиепу,  и,  конечно  же,  продиктовал  мне  до-
машний телефон знаменитого балетного мастера.
Я помнил его могучую фигуру в роли Красса в спектакле
«Спартак»,  за  которого  он  получил  Ленинскую  премию.  И
вдруг  в  тесной  однокомнатной  квартирке  на  Большой  Спас-
ской меня встречает щупленький, вровень со мной невысокий
мужчина, и, протягивая руку, говорит:
- Марис. Простите за ералаш – мы с женой, то приезжаем,
то уезжаем куда-то…
Лиепа  в  то  время  был  не  у  дел. Он  крупно  повздорил  с
Юрием  Григоровичем,  главным  балетмейстером  Большого
театра, и лишился своих звездных ролей.
- Четвертый  год  сижу у  телефона и жду  звонка из мини-
стерства культуры,-  грустно сказал Марис. – Но каждое утро
– к станку, форму нельзя терять. 
599
 
Безусловно,  он  преувеличивал  перед  малознакомым  ре-
портером  свою  мнимую  невостребованность.  Достаточно
взглянуть на его «послужной список», и легко убедиться, что
Лиепа  сделал  для  искусства –  в  балете,  кино –  грандиозно
много.  И  творил  он  свои шедевры  без  перерывов,  разве  что
уходил в какие-то моменты в разные сферы творчества. Даже,
сверх всего прочего, две книжки написал. А, кроме того, вос-
питал,  помимо  собственных  талантливейших  детей,  Илзе  и
Андриса, немало выдающихся артистов.
…В  какой-то момент  он  стал переодеваться, и  я  залюбо-
вался его атлетическим, буквально свитым из мускулов, вели-
колепным  торсом. Так  что  одежда  скрывала  истинную мощь
фигуры. А он, собирая вещи в дорогу, лавируя между грудами
чемоданов,  баулов,  сумок,  коробок,  рассказывал,  рассказы-
вал… Будто мазками набрасывал свой путь в балет и в балете.
В  детстве  был  хилым,  болезненным,  и  отец,  чтобы  зака-
лить, развить его, отдал Мариса в Рижское хореографическое
училище.  Чтобы  стать  сильным  и  выносливым,  мальчиш-
ка одолевал путь на учёбу не как все, в автобусе, а… пробегая
всю длинную дорогу рядом с ним.
- Водитель, наверное, приметил меня, я ведь бегал в одно
и  то же  время, и,  думаю,  чуточку притормаживал,  чтобы  су-
масшедший малец поспевал за ним,- улыбался Марис.
Сколько же пота и крови стоят за той непостижимой лег-
костью,  с  которой  великий  танцовщик  буквально  парит  над
сценой! Часы упорных репетиций, часы за станком, часы вир-
туозных  упражнений.  Все  это  складывается  в  годы  изнури-
тельного и вдохновенного труда. И это служение, постоянное
пребывание  на  сладкой  каторге  передалось  его  замечатель-
ным детям Илзе и Андрису.
-  Бывало,  прихожу  домой  поздним  вечером,  а  Илзе  со
слезами  на  глазах  глядит  в  телевизор.  Но  плачет  она  не  от
душещипательной мелодрамы, а от того, что «сидит» на шпа-
гате, и ей элементарно больно.
Марис, конечно же, говорил об образах, над которыми он
работал  в  театре  и  в  кино,  о  прекрасных  партнерах,  с  коими
ему  довелось  выступать.  Но  старался,  как  мне  показалось,
убедить настырного журналиста в том, что праздник, который 
600
 
получает  зритель,  стоит  исполнителям  огромных  трудов –  и
физических, и духовных.
Однажды  ему пришлось лечить настоящую боевую рану:
в одной сцене ему нечаянно рубанули мечом по руке. Он хоть
и бутафорский, но кровь пролилась настоящая. А уж ушибы,
синяки и шишки, вывихи, растяжения – им несть числа.
-  Знаете,  с  чего  я  начинаю,  осваивать  сцену,  особенно  в
новой  постановке  или  на  гастролях? –  он  хитровато  усмех-
нулся. – Обхожу сцену, упершись взглядом в пол –  так я  со-
бираю…  гвозди, оставшиеся после монтировки декораций. У
меня этих гвоздей скопилась шикарная коллекция. Все театры
разных  стран,  где  я  танцевал,  представлены  в  этой «гвоздевой
экспозиции».
-  Еще  бы  неплохо  собрать  гвозди  в  нашей  квартире,-  не
без ехидства  заметила юная жена Мариса, восходящая  звезда
балета  Нина  Семизорова.  Во  время  нашей  беседы  она  про-
должала молча собирать вещи в дорогу, постоянно натыкаясь
на нас и на  кучи  чемоданов. Кто из  супругов и  куда  отправ-
лялся в этот раз  на гастроли или по каким-то другим делам –
я так и не узнал. Меня  заворожила небывалая коллекция, ко-
торую  всю  свою  сценическую  жизнь  собирал  Народный  ар-
тист СССР, Лауреат Ленинской премии Марис Лиепа.
Кстати,  он  же  сообщил  мне  тогда,  что  уже  изобретена
машинка, которая, как умный робот, подбирает на сцене, вы-
дергивает из пола оставшиеся после монтировки все опасные
для исполнителей металлические предметы.
- Но человеческий глаз и человеческие руки – надежнее!-
заметил  на  прощание  великий  мастер,  явно  вкладывая  в  это
высказывание более широкий и глубокий смысл.
Разумеется, интересных людей и не только для интервью,
я  находил  и  сам. Одно  время  любителей живописи  охватило
увлечение  творчеством  художников-примитивистов.  Наибо-
лее известным и почитаемым был тогда замечательный само-
учка Нико Пиросмани. Но то был  грузин... Вскоре отыскался
и русский примитивист - Ефим Честняков, почти гениальный.
Родился он и жил в Костромской губернии и стараниями кра-
еведов  в  короткое  время  сравнялся  по  знаменитости  с  гру-
зинским коллегой. Его наивные, схожие с детскими, рисунки 
601
 
печатали  газеты  и  журналы.  На  волне  ажиотажа  и  меня  по-
несло на родину Честнякова, в городок Кологрив.
Местная  жительница  хорошо  помнила  чудаковатого  ста-
рика-художника. Стеснительно хихикая, она поведала, как он
рисовал её, маленькую девочку, «голенькую, совсем без ниче-
го». Показала сохранившийся его рисунок на куске обтрёпан-
ного  картона,  оторванного  от  канцелярской  папки-
скоросшивателя.  Уговаривала  взять  на  реставрацию.  Но  па-
мятуя  о  дурной  славе  некоторых «собирателей»,  для «сохра-
нения  и  реставрации»  старинных  икон,  обиравших  доверчи-
вых  старух-богомолок,  я не  взял  честняковский  рисунок, по-
стеснялся, побоялся.
-  А  где-нибудь  в  Кологриве  сохранились  ещё  работы
Честнякова? -спросил я у собеседницы.
- Сходите в краеведческий музей.
По  горбатым  деревянным  мосткам,  заменявшим  в  этом
холмистом городке тротуар, отправился в музей. Он распола-
гался  в  неожиданно  для  небольшого Кологрива  грандиозном
здании  железнодорожного  вокзала,  сложенного  из  красного
кирпича.  Смотрительница  сильно  удивилась  моему  приходу,
по  её словам, в будние дни  сюда отродясь никто не  загляды-
вал.  Невольно  подумалось,  что  и  в  выходные  здесь  вряд  ли
многолюдно.   
Отперла она музей и молча  сопровождала меня  во  время
хождения по нему- не исключено,  что приглядывала - не  со-
прет ли  столичный журналюга какой-нибудь  экспонат. В му-
зее  оказалось  всего  несколько  работ Честнякова.  Зато  целый
зальчик  был  отведен  под  чудесную,  рубленную  топором  де-
ревенскую мебель.
Самым  замечательным  в  Кологриве  можно  назвать  само
здание  вокзала,  где  разместился  краеведческий  музей.  Его
построили богатые кологривские купцы, едва заслышав, что к
их городку подходит железная дорога. Рассудили толстосумы
просто  и,  вроде  бы,  мудро:  мол,  возле  такого  шикарного  и
солидного вокзала поезда уж как-никак, а задержатся, и не на
2-3 минутки. Тут и  торговлишкой для пассажиров можно  за-
няться. Однако поезда в Кологриве не задерживались, ибо по 
602
 
злой  иронии  железную  дорогу  проложили  вдалеке  от  этого
городка. 
Кстати,  так  называемый  самодеятельный  художник-
примитивист, на поверку, оказался учеником Ильи Ефимови-
ча  Репина. И  в Академии  художеств  ему  довелось  учиться...
Тем не менее, он остался самородком, который, к счастью, не
поддался  обработке.  Можно  сказать,  что  нивелирующая  та-
ланты  цивилизация  прошла  мимо  него,  как  железная  дорога
миновала Кологрив.
Уж  не  знаю,  за  какие-такие  заслуги  свалилось  на  меня
предложение Мудрова  прокатиться  за  рубеж,  но  мне  предо-
ставили  выбрать:  в ГДР или  в Лаос. Прикинул:  в неметчине,
то есть, в бывшей Восточной Пруссии прожил несколько лет,
поэтому  что-то  неожиданное  в  социалистической  Германии
вряд  ли меня  ожидает. А  вот Лаос, наверняка, полон  экзоти-
ки. Выбор был очевиден.
Светличный,  зав  иностранным  отделом  журнала  напут-
ствовал меня:
- Тебя будут  с  восточной назойливостью угощать нацио-
нальными  блюдами.  Постарайся  отвертеться.  Не  удастся -
обязательно  перед  приёмом  пищи  употреби 50-100  граммов
водки.  Этого  добра  у  них  хватает. Могут  подсунуть  деваху.
Они  очень  хороши  и  умелы. Но  будь  осторожен -  поймаешь
болячку, избавиться будет трудно.
В аэропорту Шереметьево, около  таможенной проходной
творилось что-то невообразимое. Взад и вперёд носились ма-
ленькие, юркие, словно живчики лаотянские девушки и юно-
ши. Они улетали к себе на каникулы. В чемоданах и баулах у
них обнаруживали вещи, которые не полагалось везти в авиа-
багаже. Женщина-таможенник  тут же на  стойке  откладывала
недозволенное к провозу. И тогда наблюдалась замечательная
сценка. Совсем  малорослый  лаотянин,  похожий  на  крупного
младенца,  совершал  контрабандный  рейд:  он  прихватывал
подмышку недозволенное и на корточках прошмыгивал в уз-
кий  таможенный проход. Женщине,  стражу  советской  грани-
цы  он  не  был  виден.  Таких  манёвров  на  моих  глазах  было
сделано  немало. Мне  оставалось  только  восхищённо  смеять-
ся. 
603
 
Однако,  когда  очередь  дошла  до меня,  улыбка  сползла  с
моего лица.
-  У  вас  перевес,-  объявила  контролёр,  снимая  мою  руч-
ную кладь с весов,- будем доплачивать?
- Вы же  знаете,-  растерянно  сказал  я,-  у меня  нет  денег.
Это отражено в моей декларации.
- Там же  отражено,  что  у  вас  есть  доллары,-  парировала
неумолимо контролёр-цербер.
- И  я  полечу  в Лаос  без  копейки?! -  разозлился  я,  и  тут
мне пришла счастливая мысль, я вынул из сумки бюст Лени-
на,  который  вёз  в  подарок  лаосскому  руководству  профсою-
зов,  и  зловещим  тоном,  как  угрозу  произнёс.- Давайте,  оста-
вим здесь бюст вождя пролетариата всего мира. Он тяжёлый,
он и даёт перевес. А лаосским товарищам я расскажу, что их
подарок не пропустили на советской таможне.
Женщина, замученная шустрыми лаотянцами-студентами,
устало вздохнула:
- Ладно. Идите вместе с вождём. Но больше не попадайте
на мой пост. Во второй раз у меня доброты не хватит.
Лететь  пришлось 20  часов,  в  те  времена  самолёты  на
маршруте  в Лаос делали несколько промежуточных посадок:
сначала  на  нашей  территории,  затем  в  других  странах. В  го-
роде  Карачи  приземлились  глубокой  ночью.  В  самолёте  вы-
ключили  свет и  кондиционеры, наружу не  выпускали, по  са-
лону прошёл пакистанский офицер-таможенник, освещая пас-
сажиров  ручным  фонарём.  Хотя  двери  распахнули  настежь,
дышать  в  жаркую  пакистанскую  ночь  было  тяжеловато.  За
окнами  в  свете  прожекторов  виднелась шеренга  солдат  с  ав-
томатами, направленными в нашу сторону. Ясное дело, не нас
охраняли от возможных террористических нападений, стерег-
ли нас, как неразумных баранов. Может быть, опасались, что
в  наше  стадо  затесался  волк. Неприятно  было  ощущать  себя
затворниками под дулом автомата. А тут ещё добавило страху
двигающееся  к  самолёту  некое  сооружение  с  выдвинутым
вперёд стволом, смахивающее на артиллерийскую самоходку.
Оказалось,  это  автозаправщик  топливом. Вот  почему  отклю-
чили в нашем авиалайнере электропитание! А что может слу-
читься  с  нами, «гомо-советикус»,  если  случайно  разольётся 
604
 
керосин,  им  было  наплевать. Тяжкие  впечатления  усугубили
жаренные  гусиные ноги,  которыми  угостили  после  отлёта из
негостеприимной  страны.  Это  нас  потчевали  пакистанской
кухней. Ноги были отвратительно жирными, пережаренными
и отменно протухшими. А всего за рейс нам пришлось съесть
по четыре стандартных, вкусных куриных окорочка.
Для следующей заправки мы приземлились в Бомбее. Уже
на  подлёте  у  всех  поднялось  настроение:  мы  пробили  стаю
белоснежных  облаков  и  снизились.  Под  нами  расстилался
ослепительно лазурный Индийский океан. Совсем стало весе-
ло, когда нас выпустили в аэровокзал. Стали разгуливать,  за-
глядывать  в  киоски  с  заспанными  продавцами.  Как  вдруг
навстречу выдвинулись из-за полукружья широкого коридора
четыре  индийские  грации,  иначе  не  назовёшь  этих  смуглых
красавиц в сари. Даже метёлки, которыми они подметали пол,
не портили их божественного вида. Это была ожившая фреска
с индийского храма.
В  Бангкоке,  столице  Таиланда,  где  нас  в  последний  раз
дозаправили, мы стали свидетелями такой картины. Из здания
аэропорта,  куда  нас  выпустили,  увидели,  как  по  взлётному
полю  шли  какие-то  местные  авиаслужащие  в  форме  удиви-
тельного образца - снизу, почти до груди она была бледного-
лубоватая, а выше - обретала густой темно-синий цвет. Тайна
фантасмагории  открылась,  когда  они  вошли  под  свод  аэро-
вокзала: на  улице шёл  лёгкий  тропический  дождь, каковой и
смочил их одежду сверху, но жар от раскалённых плит взлёт-
ной полосы был  таков, что  капли дождя не достигали  земли,
испарялись.  Соответственно,  служители,  идущие  по  полю,
оставались наполовину мокрыми, наполовину сухими.   
Букетом чудес и нелепостей встретил Лаос.            
Начать с того, что атташе по науке, культуре и спорту вёз
меня из столичного аэропорта на посольской чёрной «Волге».
Лучшего цвета для машины, которая предназначена работать
во  влажных  тропиках,  и  не  придумаешь. Тем,  кто  ответстве-
нен  за  такое решение, самим бы покататься в лаосскую жару
при 100 процентах  влажности, в чёрном лимузине, раскалён-
ном  солнечными  лучами,  без  кондиционера! Атташе  по  сек-
рету сообщил, что весь посольский корпус смеётся над совет-
605
 
скими машинами, у них-то любой клерк ездит с кондишеном,
а у нас этой милости удостоен только «Мерседес» посла.
 
      
      Вот где европеец  ощущает себя крупным мужчиной! Не
удивляйтесь: второй слева - я.
 
В  гостинице,  наконец-то,  попал  в  благодатную  прохладу,
веющую от громадного допотопного, наверное, сохранившегося
от  французских  колонизаторов,  кондиционера.  Никто  меня  не
предупредил об опасности  этого прохладного ветерка, и я про-
студился. Так что ходил весь мокрый от внешнего и внутренне-
го жара.
Ранним утром, около 6 часов проснулся, глянул в окно. По
пустынной  улице,  отбрасывая  благодаря  низкому  утреннему
солнцу  длинные  тени,  брели  монахи-ломаисты  в  ярко-
оранжевых одеждах. Они кучковались в каких-то уголках, где (я
потом это узнал) жители Вьентьяна выкладывают для них пищу.
Когда на столичную землю опустились сумерки, а небо усыпали 
606
 
ядрёные звезды, горящие как крупные бриллианты, я отправил-
ся  на  берег Меконга.  Таким  образом,  проигнорировав,  настоя-
тельное предупреждение посольских деятелей о  том, что поки-
дать гостиницу в вечерние часы опасно. Лазутчики из соседнего
Таиланда, по уверению атташе, спят и видят, как бы утащить к
себе советского журналиста. Гуляя по набережной Меконга, я с
тайной надеждой поглядывал на ту сторону реки, где таился Та-
иланд.  Когда  же  меня  начнут  похищать?...  Внимание!  Ко  мне
приближается  тёмная  фигура…  Какое  разочарование:  жестами
незнакомец  попросил  закурить.  Вместо  агента  враждебной
страны ко мне подошёл «стрелок сигарет» дружественной стра-
ны.
В джунгли мы во время поездок не забирались, дорога шла
вдоль  рисовых  плантаций,  залитых  водой,  по  которой  лениво
брели волы, впряжённые в сельскохозяйственные орудия, и ко-
пошились,  утопая  по  колено  крестьяне,  в  основном женщины,
под огромными соломенными шляпами.
Как-то повезли меня отдыхать на пляж. В заводи у водопада
плавали на каких-то цветастых кругах, по пояс в воде, смуглян-
ки-лаотянки. Оказывается,  это  пузырились  на  поверхности  вод
их юбки. Иным способом они не купались. Другая, не менее эк-
зотическая  картинка,  неприятно  удивила:  в  неглубоких  земля-
ных ваннах, разминая, наверное, вываренную соль, бродили ла-
отянские  девицы-красавицы,  высоко  задирая  босые  ноги.  Зре-
лище, если не задумываться над происходящим, можно считать
прекрасным.
- Но почему босиком? – с возмущением не удержался я от
вопроса. 
- Так ведь любая обувь в соляной рапе разъедается, - пере-
вели мне ответ руководителя солеварни.
Наповал сразила картина: громадные котлы, покрытые тол-
стым  слоем  сажи и копоти. В них вываривали  соль - валютное
богатство Лаоса. Но удивляли котлы не сами по себе, хотя так и
казалось,  что  всё  происходит  в  преисподней,  и  что  из-за  них
вот-вот  выскочат  черти,  и  начнут  помешивать  адское  варево.
Удивили костры, разведенные под котлами – они были сложены
из поленьев… красного дерева!
 
607
 
 
 
 Лаотяне  вываривают  соль. Вдалеке  поленница  из  крас-
ного дерева.   
 
Лаосские  товарищи  охотно  пояснили:  чтобы  вывозить  на
экспорт  красное  дерево,  нужны  добротные  дороги  и  специаль-
ный транспорт. Ничего этого нет, а создавать, да покупать – до-
рого.  А  соль  легко  транспортабельна,  ее  охотно  покупают.  К
тому же , красное дерево даёт прекрасный жар.
С грустью я бродил в развалинах буддийских храмов. Рево-
люция почему-то в любой стране безжалостно разоряет культо-
вые сооружения.
Под конец командировки я сподобился получить аудиенцию
у главы профсоюзов Лаоса. Он встретил меня, возлежа на пуфи-
ках большой  тахты. Не  знай  я  его официальную должность,  то
решил  бы,  что  попал  на «стрелку»  с  криминальным  авторите-
том. Передо мной сидел, развалившись, мясистый мужик, голый
по пояс, в шортах, всё его тело было испещрено замысловатыми
татуировками. Даже ноги не остались в первозданном виде. Ду-
маю,  знаток  воровского жаргона,  понимающий  язык  таких  ри-
608
 
сунков, мог бы прочитать целую повесть о его уголовной жизни.
Но  беседа  наша  не  касалась  тем  и  поступков,  выходящих  за
рамки  закона, разговор неторопливо вился вокруг  защиты прав
трудящихся  Лаоса,  каковую,  осуществляли  профсоюзы,  воз-
главляемые этим татуированным паханом. 
В  этой  стране  я,  человек  среднего  роста,  чувствовал  себя
Гулливером  среди  лилипутов.  Рекомендации  зав  иностранным
отделом  нашего  журнала  Светличного  о  профилактической
рюмке  водки  перед  трапезой  выполнял  неукоснительно.  Во-
сточных национальных блюд избегал, в этом поначалу помогал
переводчик - житель Вьентьяна, студент Московского института
Лумумбы. Мне, разумеется, приносили их, но я отодвигал всех
этих трепангов и лангуст моему спутнику, а сам просил прине-
сти что-нибудь из европейской кухни. Мои пожелания исполня-
лись.  Переводчик,  вечно  голодный,  был  счастлив,  уписывая,
например,  к  моему  изумлению  большую  рыбу,  запеченную  в
каком-то подозрительном соусе. Так и просился он в сравнение
с гоголевским Собакевичем, каковой «доехал осетра до конца».
Но через три дня моего симпатичного, по-птичьи чирикающего
переводчика убрали, объяснив мне, мол, у него  какие-то  слож-
ности в семье. На самом деле, принимающая сторона, как дога-
дались  в  нашем  посольстве,  прикинула  по-видимому,  что  кор-
мить двоих накладно. Ко мне приставили пресс-атташе посоль-
ства.
С  профбоссом-паханом  мы  изрядно  накачались  коньяком  и
виски. Причём, я закусывал исключительно фруктами, в основном
бананами,  такими маленькими,  что  их можно  было  перепутать  с
толстыми  пальцами  хозяина  кабинета,  если  бы  они  тоже  были
украшены перстнями. Удивительно вкусные бананчики! В стране
Советов  мне  не  довелось  едать  подобных. Пресс-атташе  посоль-
ства, меня сопровождавший, уговаривал попробовать чёрные яйца,
выглядевшие, право, заманчивой закусью. Но я не рискнул.
На  бюст  Владимира  Ильича  Ленина,  подаренный  мною,
проф. деятель глянул совершенно равнодушно, зато одарил меня
замечательной  веткой  с  цветами  из  полудрагоценных  камней,
забранной в застеклённый пенал. Этот сувенир висит у нас дома
в гостиной.
 
609
 
С ружьём и удочкой
 
Охотиться и рыбачить отец приучил меня  с малолетства, о
чём я уже сообщал почтенному читателю. Он привил уважение
и любовь к ружью и удочке на всю жизнь. Хочу сразу предупре-
дить: в рассказах моих на эту тему не ищите завиральных исто-
рий, всё - чистейшая правда, иногда граничащая с вымыслом…
Первая поездка с только что приобретённым ружьём состо-
ялась в компании художника «Рекламного приложения» к «Ве-
черней Москве»,  каковое  я  возглавлял, Славы Кружковского  и
его  друзей. На  тарахтящем  по  старчески «Москвиче»- «копей-
ке!», которым управлял хромоногий хозяин машины, мы отпра-
вились  на  утиную  охоту  в  район  Канаковской  ГЭС.  Уехали  в
ночь, чтобы поспеть на утреннюю тягу.
Редкие  встречные  машины,  из-за  неуважения  что  ли  к
нашему  древнему  рыдвану,  вопреки  дорожным  правилам  не
приглушали  свет  фар.  Когда  нас  в  очередной  раз  ослепил
встречный свет, раздался глухой стук и наша «копейка» ощути-
мо  вздрогнула.  Водитель  резко  затормозил  и  растерянно  про-
бормотал:
- Приехали…
На обочине дороги постанывал сбитый нами велосипедист,
чуть дальше валялся искорёженный велик. Парень был жив и в
сознании, язык у него плохо ворочался, он не мог понять, что с
ним  произошло. К счастью, нам удалось быстро доставить его в
расположенную неподалеку больницу. Во дворе стоял милицей-
ский УАЗик, стражи порядка довольно равнодушно поинтересо-
вались, что случилось, на что наш перепуганный водитель бряк-
нул: мол, кто-то сбил мальчишку, а мы его подобрали. Так с его
слов и записали в приёмном покое.
- Правильно сделали,- одобрили милиционеры,- все бы так!
Идиоты.  Они  даже  не  заинтересовались,  отчего  это  у  нас
разбита и не горит правая фара…
Охотничья поездка была напрочь испорчена. Водитель наш
был  чернее  дождевой  тучи. Мы  кляли  того шофёра  встречной
фуры, который ослепил нас и спровоцировал наезд на велосипе-
диста. Кто-то  заключил, что и сам пострадавший виноват: ехал
по краю шоссе без луча фары, ибо её на велике просто не было. 
610
 
Нехотя сошлись на том, что надобно на обратном пути прове-
дать парня - как он там.
Однако,  возвращаясь  домой  и  проезжая  деревню,  где
оставили  в  больнице  сбитого  нами  парнишку,  мы  даже  не
притормозили. Да,  просто шмыгнули мимо места  преступле-
ния при единогласном глубоком молчании.
В  Вечёрке  был  такой  фотокорреспондент  Георгий  Кора-
бельников,  которого  называли  Юрой,  большой,  громоглас-
ный, он всегда говорил и всё делал торопливо, будто опазды-
вал  на  вот-вот  отправляющийся  поезд.  Он  возглавлял  наше
охотничье сообщество, куда входил начальник наборного це-
ха  типографии «Московская  правда»  Иван  Тычинский,  наш
художник  Слава  Кружковский,  мой  друг  Володя  Назаров,
приятель  Корабельникова  полковник  запаса  фронтовик,
остальные,  как  говорится,  тоже  приличные  люди,  но  я  их  не
помню. Всего 20 стволов, то есть, десять человек.
Зимой наш командор Корабельников сорганизовал вылаз-
ку на охоту  в дальнее Подмосковье. У нас имелась лицензия
на  отстрел  лося. По-моему,  я был  единственным  среди  охот-
ничьей  команды,  который  живого  лося  видел  только  в  зоо-
парке. 
Выехали  вечером.  Договорились  поужинать  в  середине
пути. Те, кто на этом маршруте в охотхозяйство был не впер-
вой,  переговаривались  так: «Остановимся,  как  всегда,  у  Зои.
Там  неплохая  кухня».  Почти 100  километров  проехали  пока
затормозили  у  дорожного  кафе.  Девушку  официантку  мои
спутники приветствовали, как хорошую знакомую. Мы выпи-
ли  за  удачу  на  охоте,  вкусно  закусили.  Я  спросил,  кивая  на
официантку, обслуживающую нас:
- Это и есть ваша Зоя?
Говор за столом словно оборвали, а полковник-фронтовик
встал  и  позвал  меня  за  собой. Вывел  на  улицу  и  показал  на
заснеженный памятник , подле которого притулилось кафе:
- Вот она - Зоя. Зоя Космодемьянская.
Оказывается, мы остановились на 86 километре Минского
шоссе,  близ  деревни Петрищево,  где  совершила  свой  подвиг
юная москвичка, посмертно удостоенная звания Герой Совет-
ского Союза, Зоя Космодемьянская.    
611
 
Подвыпившие  товарищи  слегка  посмеялись  над моим  про-
махом. А  один  из  них,  бывалый  охотник,  по  его  собственным
рассказам  немало  зверья  отстрелявший  в  Сибирской  тайге,
назидательно заметил:
- Этот твой промах, Марк, не в счёт. А вот если мазанёшь по
лосю, тогда - штраф!
Тут же договорились о размере штрафа. Кажется, несколько
бутылок водки.
 
 
Командор  Корабельников (справа)  даёт  наставления.
Слушают (слева  направо):  директор  типографии «Москов-
ская правда» Русаков, я, неизвестный, Володя Назаров.
    
Егерь  Завидовской  охотничьей  базы  затемно  расставил
часть  стрелков  по  номерам,  остальные  вместе  с  ним  отправи-
лись в «загон», в их число, к моей несказанной радости, попал и
я. Не то чтобы я боялся промахнуться по лосю и подвергнуться
штрафным  санкциям,  скорее,  страшился  всеобщего  осмеяния,
ведь,  известное  дело, мужики  в  таких  случаях  злоязыки  и  без-
жалостны. А  то,  что могу  промазать,  при мандраже,  охватыва-
ющем  новичка  на  лосиной  охоте,  у  меня  сомнения  не  было.
Шли по малоснежному, без сугробов лесу и изо всех сил гукали,
вспугивая  зверя. Увы,  лосей  в  окладе  не  оказалось,  хотя  егерь
уверял, что видел «входные следы».   
612
 
На следующее утро мне выпало сомнительное счастье уго-
дить  в  число  стрелков  и  встать  на  номер.  Усвоил «железные
правила»,  отчеканенные   Корабельниковым  командирским  то-
ном: с места не сходить, не курить, не разговаривать, лучше все-
го - замереть..
Я обтоптал снежок вокруг дерева и стал молить провидение,
дабы меня минула встреча со зверем, чтобы на мою долю не вы-
пала  честь  стрелять  по  лосю.  Голоса  загонщиков  становились
всё  слышнее,  нет-нет  да  чудилось  сквозь  прозрачный  зимний
лес, что мелькнули в его чащобе заветные рога. Тогда я вздраги-
вал, напряжённо вглядывался в мираж и вновь замирал с ружьём
на  изготовке.  Вдруг  ухнул  невдалеке  выстрел,  потом  другой,
почти дуплетом. Раздался возглас:
- Дошёл!- так оповещают охотники об удачном выстреле по
зверю.
Остаюсь на месте, ибо предупреждён, что с номера снимает
только  егерь,  больше  никто.  Егеря  что-то  долго  нет. Машу  в
недоумении  близстоящему  охотнику,  тот  в  ответ  изображает
взмахами рук, как я понимаю, своё недоумение. На нас выходят
загонщики. Постепенно, нарушая наказ командора, но используя
право  сняться  с  номера  по  сигналу «Дошёл!»,  мы  собираемся.
Обнажается  во  всей  своей  неприглядности  такая  картина  про-
исшедшего.  Лосиха  с  лосёнком  пошла  вдоль  цепи  стрелков  и
никто не решился пальнуть по ней боясь задеть лосёнка, которо-
го, конечно же, убивать строго запрещено. Их было плохо видно
за  деревьями  и  кустарником.  Так  бы  и  ушли  они  вглубь  леса.
Однако  нашёлся  смельчак,  который  спустил  курок,  причём,
дважды.  Этот «Робин  Гуд»  ранил  лося. Мы  потом  по  следам
крови определили, что выстрел был произведён по зверю, кото-
рый находился почти в ста метрах от охотника. Егерь бросился
вдогонку  за  подранком,  и,  в  конечном  счёте,  что  называется,
«добрал» добычу, после чего позвал нас. 
Мы обработали лося и притащили его в сторожку. Здесь со-
стоялся  суд  над  мазилой.  Его  обвиняли  по  трём  статьям.  Во-
первых, самое тяжкое обвинение - не надо было стрелять по ло-
сихе с детёнышем,  теперь, оставшись без материнской опеки и
защиты, малыш  скорее  всего погибнет  от  волчьих  клыков. Во-
вторых,  на  таком  дальнем  расстоянии  почти  гарантировано 
613
 
промажешь или нанесёшь не смертельную рану, а подранок мо-
жет уйти от охотников в недосягаемое место и там бессмыслен-
но  погибнуть.  В  третьих,  не  убив  зверя  нельзя  вводить  в  за-
блуждение  остальных  членов  команды  возгласом «Дошёл!»,
означающим  победное  окончание  охоты. Мы  признали  его  ви-
новным по всем статьям. Самое интересное, что на «скамье под-
судимых»  оказался  ко  всеобщему  удивлению  тот  самый  быва-
лый  сибиряк,  обозначивший  накануне  в  кафе «У  Зои»  объём
штрафа за неудачный выстрел. В своё оправдание он лишь ска-
зал, что лосёнка не видел, зимой определить - лось это или ло-
сиха невозможно, потому что рога мужики сбрасывают до вес-
ны. А  вот  стрелял  на  приличном  расстоянии  от  зверя  потому,
как  привык  к  дальним  выстрелам  в  Сибири.  Сегодня  впервые
обмишулился  и  готов  отвечать  по  законам  охотничьего  брат-
ства. 
При  дележе мяса  голова  лося  досталась  не  ему,  хоть  он  и
попал  в  зверя,  а  егерю,  который  сделал  добычу  доступной.
Наконец-то  я  увидел  демократичный  раздел  лосятины.  Коман-
дор  встал спиной к разложенным на снегу кускам мяса, а егерь,
как  незаинтересованное  лицо,  показывал  на  доли  и  вопрошал:
«Кому?». Командор  называл фамилии. Между  прочим,  егерь  с
усмешкой рассказал, как «делили» лосятину плюс двух кабанов
космонавты, которые тоже здесь славно поохотились.
- У них тоже получилась осечка, и мне пришлось побегать
за лосём, но положенной по неписанным правилам головы  зве-
ря, я - добытчик, не дождался. Все туши погрузили в свои лег-
ковушки  и  укатили. Ни  кусочка  мяса  мне  не  оставили.  Видно
решили, что егерь должен испытывать гордость и счастье от то-
го, что его услугами на охоте пользовались космонавты. Честно
скажу, таких чувств я не испытывал, обидно было, что они меня
за человека не считали.
Отпраздновали  удачную  охоту  в  ресторане Дома  актёра,
что  тогда  располагался  на  улице  Горького (ныне  Тверская).
Это  нам  устроил  Всеволод  Васильевич  Шевцов,  за  что  и
влился  в  нашу  охотничью  компанию.  Повара  приготовили
вкуснейшее  блюдо  из жареной  лосиной  печёнки. С  ними мы
поделились  той же печёнкой - ведь она у лося огромная. По-
лучился общий пир горой. 
614
 
Надолго нам хватило лосятины дома. Мы с Аришей ели это
мясо и без предубеждения, и привычно, ибо на Севере приходи-
лось  часто  питаться  олениной. Старики  ели,  по-моему,  из  ува-
жения  к  зятю-охотнику,  всё-таки  мясо  лося  было  жестковато.
Безаппетитный Антон был в восторге - ведь никто из знакомых
мальчишек  не  пробовал  дичатинки. Поразил меня  до  колик  от
смеха  тесть Илья Михайлович:  он  взялся,  без  консультаций  со
мной,  за  обработку  лосиной  ноги. Как  заправский  парикмахер,
намылил  густую шерсть и принялся  её брить опасной бритвой.
За этим занятием я его и застал, вернувшись с работы.
Хрюкая от смеха, я выспрашивал его:
- Вы  не  поинтересовались  у  клиента,  не  беспокоит  ли  что
его? Не щиплет ли мыло, не тупа ли бритва? Поодеколонить не
забыли?
- А  как иначе можно  убрать  такие  заросли?-  великодушно
игнорируя  мои  издевательские  вопросы,  искренне  удивился
Илья Михайлович.
- Шерсть обычно опаливают,- сказал я тоном  знатока, хотя
плохо представлял, как это разложу костёр во дворе городского
дома и стану опаливать лосиную ногу. Соседям вряд ли понра-
вилось бы нюхать смрад палёной шерсти. Пришлось опаливать
плохо обритую ногу над огнём кухонной газовой плиты. Прово-
нял  всю  квартиру.  Но  студень  наши  женщины  приготовили
грандиозный. Очень вкусный. Ели сами, угощали гостей и даже
соседей по дому.
Каждая  охотничья  поездка  превращалась  в  приключение.
Что-нибудь  да  выходило  за  рамки  обыденной  жизни.  Я  уж  не
говорю о том, что всякий раз душа радовалась открывающимся
прекрасным  картинам  родной  природы. Представьте:  огромное
поле,  укрытое  белоснежной  попоной  снега,  а  по  нему  скачет,
весело  дрыгая  длинными  задними  ногами  заяц-беляк.  Вот  мы
увидели, как белый пушистый комок, едва различимый на фоне
снега,  взлетел над  сугробами. И  через мгновение,  упав и  заме-
рев, пропал из вида, слился с общим фоном. Заяц бежит, образуя
чёткий  большой  круг,  а,  замкнув  его,  делает  так  называемую
скидку,  то  есть,  отпрыгивает  далеко  в  сторону  от проторённой
им  самим  тропки, и припадает к  снежному покрову. Различить
его  невозможно.  С  интересом  следим  за  работой  легавого  пса 
615
 
Юры Корабельникова. Уткнув нос в  заячий  след, он повторяет
путь косого, а хитрый зверёк издали спокойно наблюдает за по-
исками собаки. Не обнаружив косого, наткнувшись по кругу на
собственный  след,  пёс  недоумённо  поднимает  голову,  огляды-
вается, внюхивается во все стороны в полной растерянности. В
то же мгновение заяц не выдерживает, и бросается в лес. Легаш
с воем за ним. Они исчезают в чаще.
Охота окончена. Возвращаемся на базу - в сторожку егеря.
«А как же собака?»- беспокоимся мы. «Не пропадёт».- успокаи-
вает хозяин. Действительно, поздним вечером раздаётся царапа-
ние  в  дверь. Пёс  вернулся,  потерпев  поражение  в  гонке  с  зай-
цем, по такому глубокому снегу другого и не могло быть. Морда
у  пса  явно  виноватая. На  пузе  приполз  к  хозяину  и  лизал  ему
руки, вымаливая прощение за неудачную охоту. 
Техника безопасности, о которой беспрестанно толкуют че-
ловеку с ружьём егеря и опытные охотники, возглавляющие ко-
манды,  не  формальность,  не  пункт  обязательного  протокола  о
намерениях. Это я усвоил ещё в детстве, на первых вылазках с
отцом в Калининградском заказнике. Сошёл с номера - разряди
оружие!  Услышал  сигнал  окончания  охоты -  разряди  оружие!
Никогда не стреляй в зверя, пока не увидел его ясно и безоши-
бочно! Никогда не направляй ствол на человека или в его сторо-
ну! Нарушения этих немудрёных правил приводили к тяжёлым
последствиям.  Хотя  бывали  и  просто  пугающие  инциденты.
Скажем,  был  такой  случай.  Прозвучал  отбой. Метрах  в 70  от
меня  стоял  на  номере  Володя  Назаров,  к  нему  уже  подходил
Слава Кружковский, пошёл к нему и я - от него начиналась тро-
па, ведущая к хибарке егеря. 
- Ты  ружьё-то  разрядил?-  спросил  я на  всякий  случай, ибо
что-то не заметил, чтобы Володя вынимал из ствола патроны.
- Да, я его и не заряжал,- весело ответил Назаров. Он отсту-
пил  назад,  чтобы  подходивший  Кружковский  встал  на  обтоп-
танном им в снегу пятачке. Отступил неудачно, споткнувшись о
корень,  торчавший  высоко  над  землёй.  Двустволку  свою  он
держал  на  весу  и  непроизвольно  ударил  прикладом  о  незаме-
ченный им коварный корень. Раздался выстрел. Слава испуган-
но  отпрыгнул  в  сугроб,  я  тоже  пригнулся  от  неожиданности.
Заряд, слава Богу, ушёл вверх, никого не задев. 
616
 
При разборке случившегося мы, втроём, пришли к выводу,
что ружьё Назарова проделало путь из дома до номера, куда его
определил  егерь,  в  заряженном  состоянии. Огласки  сей  безоб-
разный  факт  по  нашему  сговору  не  получил. Однако  ни  я,  ни
Кружковский быть на охоте вместе с Володей больше не риско-
вали.
Всех  нас  потряс  трагический  случай,  произошедший  по
вине человека, нарушившего правила. Два друга отправились на
кабанью охоту. Разошлись по номерам. Зверь долго не появлял-
ся,  и  уже  бессмысленно  было  его  ожидать.  Но  вдруг  один  из
охотников  заметил  шевеление  в  кустах  и,  вроде  бы,  услышал
похрюкивание.  Как  только  туловище  кабана  обозначилось,
охотник влепил в него жакан. Если б он хоть немного повреме-
нил,  то увидел бы, что  это  его друг решил подшутить, изобра-
жая зверя. Шутник был убит.
Однажды на охотничьей базе в Калужской области нас до-
нимал морозец и, решив разогреться, мы  с Иваном Тычинским
принялись  бороться.  Пытаясь  перебросить  этого  здоровенного
детину  через  себя,  я  опёрся  об  утоптанный  снег. Вдруг  почув-
ствовал, как рука, продавив наст, наткнулась на что-то острое, и
тут  же  снег  окрасился  кровью.  Борьбу  прекратили.  Несколько
глубоких  проколов  обработали  йодом,  заклеили  тампоном,  за-
мотали  бинтом.  На  что  же  я  напоролся?  Раскопали  снег -  ба-
тюшки-светы - под настом колючая проволока, уходящая куда-
то вдаль, всю вытаскивать и невозможно, и бессмысленно.
Приятель  Корабельникова  полковник  запаса,  фронтовик  с
интересом разглядывал извлечённую железяку.
-  А  ведь  колючка  немецкая,-  определил  он,-  это  хорошо
видно по закрутке. 
Спрашивается,  как же она попала  в  лес? Что немцы могли
опутать  колючей  проволокой,  от  кого  оберегались  в  глубине
чащи? Не путает ли что фронтовик? Всюду ему до сих пор чу-
дятся следы фашистского нашествия! Однако он легко объяснил
нам, не нюхавшим пороха войны, с чем мы столкнулись, на что
напоролись.
-  Смотрите:  вокруг  нас  молодые  деревья,  поодаль  опушка
хвойного  бора. Так  что  картина  ясная:  тридцать  с  лишним  лет
назад немцы, оккупировавшие  эту местность, опутали колючей 
617
 
проволокой опушку калужского леса, чтобы осложнить выходы
из  него  партизанам. Потом  поле  заросло  ивняком,  тополями  и
прочими деревьями. С годами они превратились в молодой лес.
Так что считайте - Марк получил  фронтовое ранение. 
Вот ведь зловредные гитлеровцы: то они «вешают» меня на
мече кайзера Вильгельма, то наносят увечье, как партизану!
Отложилась охота близ Конаковской ГРЭС. На утренней тя-
ге  высоко,  над  моей  засидкой  в  камышах,  тяжело  прохлопали
крыльями  две  кряквы  и  пулей  просвистели  три  чирка.  Моим
коллегам повезло не больше. Одиночные выстрелы прозвучали
реквиемом по неудачной утиной охоте. Мы  с  завистью наблю-
дали, как в километре от нас тучами мигрировали утки с ночёв-
ки на дневную кормёжку. По ним никто не  стрелял. Там нахо-
дилась дача Клима Ворошилова. Хозяина, разумеется, не было,
да и по слухам бывший конармеец утиную охоту не приветство-
вал, а охране приказано было стрелять только по диверсантам .
Посему умная птица проложила маршрут над  территорией,  где
ей ничто не угрожало. Говорили, что находились смельчаки за-
лезавшие  в  этот искусственный  заповедник. И что? Изголодав-
шаяся по делу охрана отлавливала этих дурачков после первых
же выстрелов по дичи, отнимала добычу и держала сутки, а то и
двое-трое до выяснения личности. 
Наша  утиная  страда  завершилась  скудными  трофеями:  по
одной-двум уткам на нос, правда утки осенью были нагульные, 
жирные, с такими не стыдно являться домой. 
О моих  охотничьих победах и промахах  зашёл  разговор  за
столом, когда к нам в Люберцы приехала в гости Аришина дво-
юродная сестра Галя Опекаловская.
-  Хочешь  попасть  на  настоящую  охоту?-  вдруг  загадочно
спросила она.
Какие могут быть разговоры? Конечно, хочу, тем более, что
добыча в Подмосковье становилась всё менее досягаема. И тут,
к моему изумлению, выяснилось, что Галя, Галина Дмитриевна
служит  начальником  планового  отдела  в  Управлении Москов-
ским областным Охотничьим обществом!  А это означает, что у
неё неограниченные возможности обеспечивать меня путёвками
в любое подмосковное хозяйство. Чем  я и пользовался некото-
рое время,  затем она отправила меня на базу, о которой можно 
618
 
было  раньше  только мечтать,  в «Московский  охотник»,  распо-
ложенный  в пойме реки Волга, на Ахтубе, Астраханской обла-
сти. 
Жили мы тогда на Славянском бульваре. Ранним солнечным
утром, с распухшим рюкзаком за плечами и зачехленным ружь-
ём в руках, я стоял на автобусной остановке и терял празднич-
ное  настроение -  народа,  спешащего  на  работу,  было  много  и
втиснуться  с моей  ношей  в  автобус  никак  не  удавалось.  Боясь
опоздать  на  поезд,  принялся  останавливать  попутку.  Однако,
всегда  такие  отзывчивые  водители  в  это  утро  даже  не  притор-
маживали  около меня,  а  один  сделал мне  какие-то непонятные
таинственные  знаки. Я машинально  проследил  в  сторону,  куда
он,  вроде  бы,  указывал,  и  понял,  почему  вдруг  именно  сейчас
меня  игнорируют  автомобилисты. В  придорожных  кустах  при-
таился гаишник! А брать попутчиков, то есть, заниматься изво-
зом, запрещалось.
- Совести у тебя нет, капитан! - зло бросил я ему.- Я же на
поезд опаздываю!
- Иди вперёд, дурачок,- милостиво расплылся он в улыбке,-
авось тебя подберут. А я, так и быть, сделаю вид, что ничего не
вижу…
Пришлось послушать его совета, и вскоре меня подхвати-
ла попутная машина, так что на Павелецкий вокзал я прибыл
вовремя. Не могу умолчать о трагичной судьбе этого гаишно-
го капитана. Он прятался в кустах не случайно - в руках у не-
го был редкий тогда прибор «скоростимер», с помощью кото-
рого можно  засекать нарушителей правил  скоростного режи-
ма.  Надо  ведь  учесть,  что  Минское  шоссе  являлось  прави-
тельственной трассой, потому пользовалось особым внимани-
ем  руководства  Госавтоинспекции,  и  обеспечивалось  всем
лучшим: опытнейшими кадрами, новейшей техникой. Однако
наш  капитан  перестарался  или,  что  называется,  перебдел:  он
наставил свой скоростимер на членовоз, в котором по слухам
ехал  сам  Леонид  Ильич  Брежнев.  Отвечающие  за  безопас-
ность  главы  партии  и  государства  среагировали  мгновенно:
человека, нацелившего на машину предмет похожий на огне-
стрельное  оружие,  расстреляли  из  бортового  пулемёта.
Сколько правды в этой легенде, не берусь судить. 
619
 
В Астрахани я не задержался, переночевал в каком-то Доме
для приезжих, и ранним утром водомётный катер унёс рыболо-
вов  и  охотников  в  Ахтубинскую  пойму  в  устье  реки  Волга.
Плыли  весь день, сделав одну или две остановки у пристаней,
где  высадились  какие-то  люди,  не  ушибленные  охотничьей  и
рыбацкой  страстью.  Просто  местные  жители  возвращались  из
поездки в город. Наконец, войдя в узкую протоку, мы очутились
в  зоне  базы «Московский  охотник».   Здесь  остановки  участи-
лись. Собственно «база» - это домики, разбросанные по остров-
кам  вдоль  протоки. У  каждого  домика  выгружалась  группа  из
нескольких  человек.  Сопровождающий  нас  говорил,  что  ниже
по течению расположены войлочные юрты. На эту экзотику лю-
бителей набралось немного. В пути сложилась  карточная ком-
пания: играли  в подкидного дурака и перезнакомились.  Запом-
нил лишь одного - Володю Талызина. Этой  компанией и посе-
лились в охотничьем домике. 
Утиная охота не коллективное действо, в отличие от загон-
ных на лося или кабана, с собаками на зайца, лисицу, волка, при
охоте на водоплавающую дичь - в скрадке или в лодке - ты один
на  один  с  пернатыми.  Разве  что  собака  составит  компанию.
Особенно добычливым я бы себя не назвал, честно говоря, мазал
по дичи изрядное количество раз. К своему позору, признаюсь:
нередко  случалось,  что  подбитая  мной  птица  падала  в  чакан -
непроходимые заросли рогоза, откуда достать её без собаки бы-
ло невозможно.
Вокруг  нашей  стоянки  расстилались  необозримые  плёсы,
похожие  на  озера. На  ближайший мы  оправились (  каждый  на
своей лодочке) на вечернюю зорьку с дедом - был такой в нашей
команде  пожилой  охотник.  Он  высадился  у  горловины  плёса,
соединявшего водоём с протокой, я отправился дальше. Лёт был
изрядный,  но  птицы  летели  вне  досягаемости -  то  высоко,  то
далеко. Плюнул и пошёл к деду: мол, а как у него дела? Уже на
подходе увидел чудесную картину: у берега, под самым носом у
моего невольного напарника плавает целая стайка уток. На бли-
кующей под луной спокойной воде плавают эти ути, не обращая
внимания на охотника. «Может, дед заснул?- мелькнула у меня
догадка.- Но нельзя же упускать такую удачу!». Я долбанул по
стайке  дуплетом.  Промахнуться  с  такого  близкого  расстояния 
620
 
было невозможно. Едва рассеялся дым, как раздался спокойный
голос деда:
- Ну, молодчина! Лежу попал!
В темноте не видно, как моё лицо  залилось пунцовым цве-
том стыда - ведь я, не разобравшись,  всадил дуплетом дробь в
подсадных уток, благо это были резиновые чучела. А дед по до-
стоинству  оценил мой «успех»,  заметив,  что  стрелял  я  по «ле-
жу»,  то  есть,  по  дичи,  каковая  не  может  подняться  на  крыло.
Дело в том, что меж чучел на плаву были утки, подбитые дедом.
Их я тоже поубивал вторично. К моему счастью и к чести деда
он не обмолвился об инциденте даже намёком.
 
 
 
Талызин, дед и я с небогатыми трофеями.
 
Охотничье  братство  зиждется  на многих  неписанных  зако-
нах. Никто их  специально не  заучивает,  так, передаются  они  в
разговорах  на  бивуаке,  в  байках,  анекдотах.  В  нашу  команду
втёрся  длинный  парень  в  очках,  типичный  аспирант.  Самое
смешное,  что  он  и  оказался  аспирантом.  Худой,  горластый,  с 
621
 
выдающимся кадыком,  сильно близорукий - очки  с  толстенны-
ми  линзами. Приставал  с   рассказом  об  увиденных  им  цаплях,
которых называл «королевскими». 
- У них на голове что-то вроде короны,- захлёбывался он от 
восторга,- но у меня кончились патроны.
Ему  попытались  объяснить,  что  это,  видимо,  венценосная
цапля, на которую порядочные люди не охотятся по двум при-
чинам:  во-первых,  красива,  во-вторых,  несъедобна,  ибо  воняет
рыбой. Просвещение не удалось. Аспирант на следующий день
настрелял-таки «королевских-венценосных»  цапель,  сварил  их,
и бегал за нами с воплями:
- Попробуйте! Бульон из королевских цапель! Божественная
пища!
Никто не составил ему компании, более того, с ним прекра-
тили  общаться,  все -  без  исключения. Он  не  выдержал  общего
бойкота и  сбежал  с базы досрочно  с первой же оказией  в  виде
катера,  который  привёз  что-то  егерям  и  возвращался  в  Астра-
хань.  Второй  случай,  взбудораживший  нас,  приключился  с
очень хорошим парнем,  таким же, как и я, малоопытным охот-
ником. Вернулся  он  с  утренней  зорьки  весьма  довольный,  ибо
добыл гуся. 
- Гусь - птица осторожная, - говорил он, блестя глазами,- а
этот какой-то нестандартный, летел по кругу над плёсом, совсем
близко от меня…
Володя  Талызин  взглянул  на  добычу,  вздохнул  и  молча
ушёл из избы на улицу, покурить. Пришёл егерь и оборвал вос-
торги.
-  За  такую  охоту  по  ушам  надавать  полагается! -  сердито
сказал  егерь.-  Это  же  лебедёнок,  птенец  ещё,  потому  и  серый
как гусь. Он только на крыло встал. А ты его убил. Скажи спа-
сибо, что запрет на отстрел лебедей снят.
Да,  в  те  годы  разрешили,  более  того,  приветствовали  от-
стрел  лебедей. Они  слишком  расплодились  и  наносили  огром-
ный ущерб природе, уничтожая растительность , рыбу, особенно
мальков, всякую мелкую живность. 
Парень  после  этой  отповеди  лёг  на  постель,  отвернулся  к
стенке,  не  вставал  почти  сутки,  так  глубоко  переживал  свою
ошибку. А Талызин обработал птицу и сварил. 
622
 
- Мне  этих  лебедей  ещё  на Севере,  в  студенческом  отряде
довелось едать,- объяснил он своё поведение,- вполне съедобное
мясо, если умеючи приготовить.
Уговорить  меня  попробовать  лебедятинки  он  не  смог.
Остальные  охотники  составили  ему  компанию,  но  ели  птенца
без  особого  энтузиазма,  как  бы  стыдясь,  что  жуют  будущего
красавца. Может быть, прав был князь Мышкин, утверждая, что
красота  спасёт  мир?  Если  не  спасёт,  то  пробудит  нашу  со-
весть… Сосед по лестничной клетке в Люберцах со смехом рас-
сказывал, как он разыграл друзей, когда жил в Сибири. Он был
заядлым охотником и его задевал постоянный  вопрос, мол, «не
жалко  ли  ему убивать  зверей?». Решил  слегка проучить  чисто-
плюев,  спокойно  поедающих мясные  блюда,  которые  тоже  не-
давно были живыми существами. Пригласил друзей на застолье
по  поводу  какого-то  праздника,  накормил  котлетами  собствен-
норучного изготовления, а потом сообщил, что котлеты пожаре-
ны из мяса лебедя.
-  Представляешь,-  заразительно  хохотал  он,-  некоторых
особо слабонервных выворачивало наизнанку.
В ахтубинских плавнях нужна особенная наблюдательность
и осторожность. Бесчисленные протоки, плёсы, озерки, заросли
рогоза, камыша, тростника, кустарника, даже искривлённые де-
ревца -  всё  это  природное многообразие  кажется  выращенным
по единому стандарту. Плывешь в куласе и зыркаешь по сторо-
нам:  вроде бы,  этот  выразительный  карагач  я уже  видел… Од-
нако  через  минуту  на  пути  вырастает  точно  такой же  карагач,
будто близнец тех, что попадались ранее. Тоже происходит и с
другими   деталями  бесконечного  водно-болотистого  пейзажа  в
дельте Волги - всё повторы, повторы уже виденного. Очень лег-
ко  запутаться,  заблудиться. Егеря  неустанно  твердят,  как  кате-
хизис: «Плывёшь или ходишь посуху, обязательно делай замет-
ки - тряпку повяжи на ветке там, где надо повернуть, чакан или
камыш  заломи приметным  способом». О  том, как пропали, по-
гибли в  этих джунглях легкомысленные охотники,  существуют
десятки душещипательных легенд.
Но  когда  тихо  скользишь  в  лодочке по  течению протоки  в
полной ночной тиши, когда вокруг расстилается чёрный бархат
недвижной воды с серебряной залысиной лунного света, не хо-
623
 
чется  верить,  что  эти  заросли,  выстроившиеся  почётным  кара-
улом, таят гибель. Однажды я ощутил свою беспомощность пе-
ред  мрачной  бесконечностью  плавней.  Возвращались  с  охоты
группой.  Так  получилось,  что  незаметно  подобралась  кромеш-
ная темень, наши лодки друг за другом поутыкались в стену ча-
кана, и нам пришлось спешиться, тем более, что по нашим рас-
чётам егерский домик должен был находиться где-то невдалеке.
По светлому времени суток, мы, конечно, добрались бы до дома
быстро,  но  в  беспросветной  темноте  понять,  куда  нас  занесло,
было невозможно. Выстроившись цепочкой и едва видя затылок
впереди  идущего,  стали  проламываться  сквозь  вязь  перепутан-
ных  меж  собой  стеблей.  Человеку,  возглавляющему  нашу  ко-
лонну, вручили самый большой тесак, он им прорубал просеку.
Но надолго его не хватало, обессилевшего сменял новый вожак-
рубило,  и  марш  безумно  уставших  людей  продолжался.  Когда
силы самых выносливых подошли к исходу, кто-то заорал «Эге-
гей!», непонятно, на что надеясь. Однако, отчаяние порой при-
носит  удачу. На  наш  призыв  о помощи  откликнулись,  впереди
ударил поверх чакана мощный луч прожектора. По этой свето-
вой  дорожке  мы  скоро  добрались  до  нашего  домика.   Светил
нам с его крыши егерь.
Утром он позвал всех нас туда же, на крышу и показал уди-
вительную картину. Наш путь в чакане был обозначен проруб-
ленным  в  зарослях  ходом.  Он  шёл  чётким  зигзагом:  вправо-
влево, вправо-влево, такую строчку оставляет швейная машина,
обмётывая  петли.  Двигайся  мы  дольше  таким  же  образом,
наверное,  достигли бы желанной цели где-нибудь к утру. Если
б сил хватило…
Картин  и  явлений  природы,  поразивших  масштабностью
или  красочностью,  я  мог  бы  назвать  немного.  Под  Одессой
между сёлами Лиманское и Рыбальское разлеглось поле  глубо-
кой пыли до самого горизонта. А по нему шёл мой дружок Боря
Колесников,  оставляя  за  собой  поднявшийся  бугром  ровный
пылевой  след,  остававшийся  при  безветрии  во  взвешенном  со-
стоянии. В Болгарии, в местечке Казанлык передо мной распла-
сталась до самого горизонта плантация алых роз. А запах!... При
подлёте к Бомбею под нашим авиалайнером висели пухлые го-
ры кипенно белых облаков, а ниже открылись бескрайние про-
624
 
сторы  лазоревых  вод  Индийского  океана,  цветовые  переливы
которого  подчёркивали  мелкие  барашки  волн.  В  дельте  Волги
мне довелось лицезреть высокое ослепительно голубое небо по-
степенно  захваченное на  три  четверти  эшелонированным пере-
лётом птиц, спешащих на зимовье в тёплые страны. Боюсь сей-
час перепутать порядок, в каком они летели, но, помнится,  на
самом  верху  царственно  шёл  строй  журавлей  и  лебедей,  чуть
ниже  гуси и  квакши,  затем  кряквы,  чирки и другие  водоплава-
ющие  птицы. Пернатые  перекрыли  солнце,  однако  день  не  по-
мерк,  его  поддерживал  блистающий  небосвод,  облака,  отража-
ющие слепящие солнечные лучи.
Глядя  на  это  пиршество  красок,  на  стройные  построения
стай,  на  неторопливый,  можно  сказать,  величественный,  будто
это вельможи, полёт крупных особей и на быстрый, как росчерк,
пролёт мелких птичек, мы, охотники, поражённо молчали. Сре-
ди  нас  стоял,  любуясь  осенним  перелётом  мастер  спорта  по
стендовой стрельбе. Намедни он удивлял нас стрельбой из свое-
го спортивного многозарядного карабина по стае гусей. Мы ука-
зывали, какую птицу надо взять, и он метким выстрелом пора-
жал пулей, а не дробью, именно её. На этот раз он стоял, охва-
ченный общим восторгом, и даже не подумал поднять свой ка-
рабин. 
Так красота пробуждает в нас всё лучшее и усыпляет жажду
крови, свойственную человеку с ружьём. 
 
«Изобретатель» с «рационализатором»
 
Сам  удивился,  обнаружив  странную  закономерность:  судь-
боносные решения я принимал, как правило, во время прогулок.
Мысль  о  том,  что  мне  стоит  попробовать  писательское  перо,
пришла  в  голову,  когда  мы  с  только  что  обретённым  другом
юности Борисом Колесниковым разгуливали по ночному шоссе.
Он голосом Маяковского читал стихи поэта-горлана-главаря, а я
молча  восторгался  не  столько  стихами,  сколько  исполнителем.
Потом начал писать рассказы и даже публиковался. Расхаживая
по коридорам института кинематографии, куда поступал другой
мой друг Володя Хмельницкий, подумал: «А почему бы не по-
пробовать стать киношником?». И стал им. Проход по вагонам 
625
 
скорого поезда «Москва-Цхалтубо» в поисках любителей доми-
но окончился женитьбой на девушке, с которой мы продолжаем
идти по жизни более полувека. Шагая по коридору издательства
«Московская правда», что на Чистых прудах, увидел объявление
о  вакансии  в  редакции  многотиражки  областного  управления
милиции «На страже». И стал литературным сотрудником этой
газеты.
Были и другие прогулки, приводившие к поворотам в судь-
бе.  Одна  была  до  смешного  короткой.  Я  вышел  покурить  на
площадку возле туалетов на третьем этаже здания на улице Ки-
рова (ныне Мясницкая), где располагалась редакция «Советских
профсоюзов»,  приютившая  меня  на  семь  лет.  Подошёл  Боря
Берман, знакомый по Дому журналистов, схватил меня за пуго-
вицу  пиджака.  Я  неоднократно  становился  свидетелем,  как  он
откручивал  пуговицы  у  приятелей  и  вовсе  незнакомых  людей.
Ухватится  и,  не  отпуская  жертву,  заведёт  высоким  голосом
неожиданную  для  собеседника  речь.  Вклиниться  в  этот  поток
словоизлияния невозможно. Так случилось и на этот раз. Непо-
нятно - зачем, он пустился в славословие по поводу журнала, в
котором  ему  посчастливилось  быть  в  настоящее  время  сотруд-
ником. Окончил этот панегирик в адрес «Изобретателя и рацио-
нализатора» он таким образом:
-  Я  знаю,  ты  ведь  был  ответственным  секретарём  в «64.
Шахматное обозрение»?
Вынужден был подтвердить сей факт. 
- Тогда тебе прямая дорога в наш ИР! Нам как раз требуется
ответсек. Идём, главный ждёт тебя!- провозгласил Берман.
Как  заворожённый  я  проследовал  за  ним. Мой  переход  из
одного издания в другое занял несколько десятков метров - ре-
дакции  располагались  в  противоположных  концах  коридора  в
доме  на  улице  Кирова-Мясницкой,  где  по  комнатушкам  юти-
лись и другие профсоюзные журналы.
У «Изобретателя и рационализатора», можно сказать, судь-
ба типичного советского интеллектуального издания. Он родил-
ся в 1929 году под названием «Изобретатель», как рупор ВОИЗ -
Всесоюзного  Общества  Изобретателей.  В  его  первом  номере
опубликована  статья «Массы  вместо  единиц»,  в  которой  дока-
зывалось,  что  на  смену  гениальных  одиночек  придёт  техниче-
626
 
ское творчество масс. Можно было бы отмахнуться от этой мак-
сималистской идеи, такой же недостижимой, как постулат, при-
писываемый  марксизму,  об  отмирании  семьи. Но  подпись  под
статьёй  заставляет  призадуматься -  автор  статьи Альберт Эйн-
штейн!  А  ведь,  как  мне (и  не  только  мне)  кажется,  серьёзная
пресса живёт прежде всего для того, чтобы подталкивать чита-
телей  к  размышлениям.  Вот  великий  физик  и  занимался  этим
благородным делом на страницах молодого журнала.
Но долго подталкивать советских изобретателей в этом по-
дозрительном  направлении «Изобретателю»  не  дозволили -  не
достигнув десятилетнего возраста, он приказал долго жить. Это
было последним аккордом реквиема по разгромленному ВОИЗу,
в котором, по утверждению руководства государством и парти-
ей, «окопались  троцкисты  и  прочие  агенты  мирового  капита-
лизма».  Возглавляющий  эту  враждебную  СССР  организацию
Артём Халатов и  его «приспешники» были расстреляны,  та же
участь, видимо, постигла редактуру «Изобретателя». 
После  смерти  Сталина,  в  хрущёвскую  оттепель,  идеолог
партии Михаил Андреевич Суслов, «серый кардинал», как про-
звали  этого  секретаря  ЦК  КПСС,  милостиво  разрешил  вновь
издавать изобретательский журнал, присобачив к его первород-
ному  названию «Изобретатель»  довесок - «рационализатор».
Таким образом, примирив  апологетов массовости  технического
творчества  во  главе  с  Эйнштейном  и  тех,  кто  придерживался
противоположной точки зрения - изобретательство удел гениев.
Между прочим, серьёзные учёные мужи в сердцах бросали: «ра-
ционализаторы -  главные  вредители  технического  прогресса».
Не  удивляйтесь,  вредительству  оных  есть  подтверждения.  Так
произошло, скажем,  с эскалаторами метро на станции «Авиамо-
торная» в Москве. Отступление от технических требований экс-
плуатации, что можно назвать, хотите, «модернизацией», хоти-
те, «рационализацией»,  а  ежели  сказать  точнее -  преступным
головотяпством, привело к гибели, ранениям людей.
Журнал и после возрождения отличался смелостью и  зади-
ристым характером, выскакивая из рамок дозволенного. Приве-
ду пример, быть может пустяковый, но показывающий отчаян-
ное  свободомыслие  ировцев.  В  юмористической  подборке
«Перпетомобиль» ,  поместили  весёленький  рисунок:  в  духе 
627
 
изобретательства изображено устройство туалета, где нечистоты
смываются  в…  телевизор.  Более  чем  недвусмысленный  намёк
на то, что показывают по телеку. Реакция ЦК КПСС последова-
ла  незамедлительно:  главному  редактору  ИР  Нине  Ивановне
Карасёвой  влепили  выговор. В  мою  бытность  в журнале  глав-
ный  редактор  Генри  Павлович  Кушнер  совершил  куда  более
дерзкую публикацию. 
На  обложке  журнала  был  помещён  портрет  человека  с
надписью на ленте над головой, повторяющей заголовок статьи
-  «Опасен тем, что не виновен», а внизу - «Адрес…», по кото-
рому замечательный изобретатель с Украины Борис Васильевич
Болотов сидел в тюрьме. Посажен по лживому навету завистни-
ков,  занимавших  высокие  должности,  и  сделавшие,  благодаря
этому доносу служебную карьеру. В номере на трёх с половиной
полосах  разместилась  статья-расследование  Г.Кушнера,  где
вскрывался  преступ-
ный  механизм  дискре-
дитации  и  опорочива-
ния  смелого  новатора,
каковым  являлся  Б.
Болотов.  В  конце  сто-
яла  приписка: «Гоно-
рар  за  эту  статью  ав-
тор  переводит  во  Все-
союзный  фонд  мило-
сердия». 
Здесь всё, начиная
с  портрета  зэка  на  об-
ложке,  кончая  послед-
ней  фразой «На  лжи
правовое  общество
построить  невозмож-
но», было продиктова-
но гражданским муже-
ством  и  звучало  вызо-
вом  тем,  кого  принято
обозначать «Власть предержащие». Генри Кушнер, как главный
редактор  и  автор  статьи  в  защиту  неправедно  осуждённого 
628
 
изобретателя, сильно рисковал и местом, и партбилетом. Адво-
каты Болотова, безуспешно боровшиеся за его попранные права
в  самых  высоких инстанциях,  ухватились  за публикацию  в по-
пулярном  и  уважаемом  журнале.  Раньше  апелляции,  жалобы
отсылались из центра тем, на кого жаловались. Такова была, да
и  сейчас процветает  система правозащитности  в нашей  стране.
Однако в 90-м году уже зашатался советский строй, чиновники
стали осторожнее. Огласка в печати дела Болотова дала резуль-
тат: он был освобождён и реабилитирован. Впоследствии Борис
Васильевич  болотировался  в  президенты  Украины.  Но  не-
успешно. Теперь  он пропагандирует  свои методики, позволяю-
щие  жить  без  болезней,  более  того,  академик  так  называемой
Русской  академии  утверждает,  что  человеку (разумеется,  с  его
помощью)  доступно,  подобно  ящерице,  регенерировать  соб-
ственные  конечности.  Главной  целью  его  учения  является…
бессмертие, которое он усматривает в возможности бесконечное
количество  раз «рождаться  заново»  с  сохранением  прежнего
опыта и знаний. Сейчас он переступил порог 85 лет. Интересно,
когда и как Болотов примется за своё «второе явление народу»?
Став членом команды журнала «Изобретатель и рациона-
лизатор», я углубился в мир проблем, о которых слышал кра-
ем  уха  или  только  догадывался. Кто  изобрёл  радио - Попов,
Маркони? Чьи глаза увидели впервые телевизионную картин-
ку -  Зворыкина,  Розинга? Кого  надо  считать  отцом фотогра-
фии - Дагера, Ньепса? Это лишь исторические  загадки, кото-
рые  мучают  изобретательское  сообщество.  В  современности
постоянно  сшибаются  лбами  по  поводу  приоритета  десятки,
сотни,  тысячи  пытливых  умов. Шутка: «Кто  открыл  рентге-
новские лучи? Ответ - Малюта Скуратов, сказавший боярину,
не желавшему признаваться  в  смуте, «Я  тебя,  суку, насквозь
вижу!» -  эта шутка  обретала формы  реального факта. Факта,
требующего изучения. 
Пусть читатель простит за невольную велеречивость, но ко
мне  во  всей  грандиозности  пришло  осознание  того,  что  весь
вещный  мир,  сопровождающий  нас  от  рождения  до  гробовой
доски, придуман изобретателями. Служить интересам этого не-
предсказуемого,  порой  капризного,  заносчивого,  обидчивого,
как малое  дитя,  племени -  и  почётно,  и  хлопотно. Причём,  за-
629
 
щищать их от ворья, норовившего украсть идею, а то и чертёж
новации, модель  её, приходиться,  учитывая  такую  особенность
этих кулибиных-эдиссонов: как правило, они плохо приспособ-
лены к суровым реалиям жизни, излишне доверчивы.
Итак,  я превратился  в  слугу, помощника,  адвоката  тех, кто
толкает вперёд  технический прогресс. Каково же было изумле-
ние, когда на собственной шкуре ощутил истинное отношение к
изобретателям и их пособникам, так называемой четвёртой вла-
сти,  вернее, наиболее мощной  её  части -  журналистов  телеви-
дения.
В кои-то веки редакцию журнала "Изобретатель и рациона-
лизатор"  пригласили  участвовать  в  передаче  Центрального  те-
левидения. Мы прибыли  в полном  составе, благо нас было ме-
нее десяти человек, во главе с главным редактором Генри Куш-
нером.  Ведущий,  Владимир  Познер,  с  присущей  ему  довери-
тельностью  заявил,  что  тема «Защита  интеллектуальной  соб-
ственности», которой посвящена передача, ему совершенно не-
ведома.  Зато,  мол,  здесь  для  заинтересованного  разговора  со-
брались представители многих  творческих профессий,  которые
постараются разобраться в современных проблемах защиты ин-
теллектуальной  собственности.  Главными  экспертами  пригла-
шены известные у нас в стране и за рубежом деятели культуры.
Если мне не изменяет память, среди них был и популярнейший
тогда композитор Микаэл Таривердиев, знакомый мне по ВГИ-
Ку. Он был музыкальным оформителем и написал музыку к не-
удачному моему фильму «Земля комсомольская».
Народу  в  студию набилось множество. Как  выяснилось  во
время дискуссии,  тут были, помимо нас,  технарей, деятели  ли-
тературы,  искусства  и,  в  основном,  шумный,  говорливый  и
нахрапистый  эстрадный  люд. «Известные  люди»,  попавшие  в
эксперты, представляли также шоу-бизнес.
Вот  и пошел  разговор  о  том,  кто  у  кого  украл мелодию,
кому не заплатили за исполнение его произведения на радио,
эстраде, телевидении. Но в основном топтались на «пятачке»
пиратства –  незаконного  тиражирования  кино-   и  музыкаль-
ных произведений на кассетах и дисках. В диспуте особенно
усердствовали  два-три молодых  патлатых юнца,  явные  пред-
ставители  клаки. Познер,  постоянно  одергивающий  выступа-
630
 
ющих,  этих  желторотых  горлопанов  почему-то  не  трогал.
Наверное, эти «подсадные утки» использовались в передаче в
качестве  оживляжа.  Дескать: «А  вот  как  считает  простой
народ».
Дали слово и нашему главному редактору. Но на его вы-
ступлении  о  печальных,  не  решаемых  проблемах  изобрета-
тельства шоуменский бомонд и клака явно скучали. Какое им
дело  до  жалкой  судьбы  отечественных  Архимедов  и  Эдисо-
нов!
Запомнился  такой  символичный  эпизод: изобретатель Ста-
нислав Сагаков слегка припоздал к началу передачи, и потерян-
но колобродил меж рядов в поисках свободного места. Кто-то из
телевизионщиков,  заметив  такое «не по  сценарию» движение в
кадре,  попытался  вывести  человека  без  места  из  студии.  При-
шлось вмешаться нам и втолковать негостеприимным хозяевам,
ну, прямо по Андрею Платонову, что без Сагакова народ будет
неполным.
Всю эту длинную говорильню лишь  записали для будущей
передачи.  А  в  эфир  она  вышла  практически  без  упоминания
проблем  изобретательства.  Главный  редактор ИР Кушнер  едва
мелькнул  на  телеэкране.  Зато  патлатые  юнцы  во  всю  разгла-
гольствовали  о  том,  как  то  ли Таривердиева  обворовали,  то  ли
он  сам  кого-то  обворовал,  и  на  другие,  подобные «жареные»
темы.   
В 1989 году, когда я пришёл в «Изобретатель и рационали-
затор», он имел тираж 478 тысяч экземпляров, в редакционный
совет входили писатели Даниил Гранин и Александр Казанцев,
последний  регулярно  выступал  на  страницах журнала. Членом
совета являлся и Святослав Федоров, знаменитый офтальмолог,
первая  публикация  о  котором  появилась,  как  утверждали  мои
коллеги, именно здесь. 
Автором сенсационной, хотя и небольшой  заметки был  со-
трудник ИР Михаил Карлов. Впрочем, возможно, роль первоот-
крывателя  чудо-доктора  он  себе  приписал  без  всяких  задних
мыслей. Михаил Александрович  считал,  что и  курганского  хи-
рурга-ортопеда-кудесника Гавриила Илизарова открыл широкой
публике именно он. И  тогда, и  сейчас было бы  трудно устано-
вить, за кем здесь приоритет. 
631
 
Желание  прокукарекать  первым,  приветствуя  восход  солн-
ца,  вполне простительно. Тем  более,  что мой  друг Карлов  был
замечательно отважным человеком во всех делах, даже не  зная
броду, не боялся первым лезть в воду.
В  нём  прекрасным  образом  переплелись  лучшие  боевые
навыки  журналиста  и  безграничное  человеколюбие  врача.  Он
готов был придти на помощь в любую минуту.   
 
Редкостный
снимок:  хорошо
потребляющие
алкоголь  Карлов
и  Гаврилов  на
Первой  Всесоюз-
ной  конференции
Общества  трез-
вости.
 
В «Профиз-
дате»,  на  Киров-
ской,  ныне  Мяс-
ницкой,  улице,
где  находился
наш  журнал,
трудно  было
отыскать  челове-
ка,  который  так
или иначе не  вос-
пользовался  услу-
гами «доктора
Карлова».  Кому-
то  он  помог  по-
пасть  на  консуль-
тацию  к  самому
лучшему лекарю той или иной болезни, кого-то положил в пре-
стижную и малодоступную для простого люда клинику, а кто-то
смог, благодаря ему, достать редкое лекарство...   
632
 
Помнится, в длинном коридоре, ведущем в нашу редакцию,
выстроилась  очередь  к  эскулапу-кудеснику,  сводящему  безбо-
лезненно всяческие ненужные наросты на теле. Грешным делом
и я с помощью волшебной примочки избавился от уродливой, с
фасолину величиной, бородавки на носу. Так вот, тот кудесник
по фамилии Бессерёжнов был одним из тех очень многих эску-
лапов, кого журналист-медик Карлов открыл и кому сделал бес-
платную,  но  весьма  действенную  рекламу  публикацией  в  ИР.
Немалую лепту  вложил  он,  как уже  сказано,  во  всемирную из-
вестность С.Федорова, Г.Илизарова. Ну, уж и пациентов к ним
— на консультацию, а то и на излечение — он устроил великое
множество.
Когда думаешь о Мише, то первое, что встает в памяти, —
это  его  безграничная  доброта.  Он  очень  любил  людей  и  бук-
вально  обрастал  друзьями,  приятелями  везде,  где  только  появ-
лялся. Думается, что в Первом Медицинском, который он окон-
чил, у него было их немало. Во всяком случае, когда к нему об-
ращались  с  очередной  просьбой  помочь  в  лечении,  он  сходу
определялся: «Да,  в  Боткинской (или  еще  где-то)  как  раз  зав.
отделением (или  просто  замечательный  специалист)  мой  со-
курсник работает. Скажете: от Миши Карлова». Это обращение
действовало  как  отмычка,  как «сим-сим»  для  открытия  самых
закрытых и заветных дверей. В трудную минуту приходил он на
помощь  и  моим  близким.  Тёщу  Екатерину  Александровну  он
положил в престижный Госпиталь для ветеранов войны, а позже
её   оперировал  его  друг  Георгий Столяренко,  ныне  известный
офтальмолог,  возглавляющий  фирму «Клиника  профессора
Столяренко».  Этот  врач  первым  в  мире  осмелился  и  успешно
прооперировал  так  называемое  жёлтое  пятно  в  заднем  отделе
глаза, считавшееся неприкасаемым. 
Моя  жена  Ариша  тоже  прошла  через «приёмную  доктора
Карлова». Она ухаживала  за  тяжело больной  тёткой, лежавшей
и умиравшей в 57-й больнице. Там, в хирургическом отделении
была жуткая грязь и антисанитария. Она и подхватила на паль-
цы руки кожную инфекцию панариций. Попыталась излечиться
в  платной  разрекламированной  клинике,  расположенной  неда-
леко от станции метро «Измайловская». Там ей самоуверенный
хирург  вырвал  ногти  двух  пальцев. Можете  представить  боль, 
633
 
которую  она  ощутила  после  окончания  действия  заморозки!
Пальцы буквально стали  загнивать. А тот эскулап с палачески-
ми  ухватками  предупредил,  что  придётся «снять  все  ногти  по-
страдавших пальцев». Перспектива удручающая!   
Миша,  узнав  об  Аришиных  страданиях,  наорал  на  меня  и
тотчас отвёз нас в клинику имени Вишневского, к зав. отделени-
ем  гнойной  хирургии  профессору  Владимиру  Александровичу
Карлову,  своему младшему  брату. Арише  было  худо, но млад-
ший  Карлов,  едва  глянув  на  израненные  руки  пациентки,  не
удержался от врачебного циничного изумления, позвав коллегу:
- Посмотри, какая прелесть - панариций на всех пальцах! И
какой-то хмырь стал купировать ногти!
Лечение  заняло  изрядное  время,  но  было  безболезненным.
Рвать ногти не понадобилось.
Мать  Карлова  возглавляла  клинику  железнодорожников  в
Ростокино, возле станции Яуза. Так что создавалась карловская
врачебная  династия,  которая  прервалась  на Мише,  избравшего
иной жизненный путь. При этом он всегда помнил одну из глав-
ных  врачебных  заповедей: «Не навреди» — и применял  ее  и  в
жизни, и в журналистской практике. Когда его не стало в 2008
году,  у многих  друзей  и  знакомых Карлова  невольно  возникла
мысль: «К кому обращаться теперь будем?». 
Но при всей своей доброте и, вроде бы, мягкости характера
он  отличался  неожиданными  и  порой  отчаянно  смелыми  по-
ступками. После института, к изумлению столичного общества,
вдруг распределился в «солнечный Магадан», как он сам шутил:
«Чтобы не осложнять товарищам с Лубянки жизнь, вынуждая их
собирать на меня компромат для ссылки в те края». Несколько
лет  проработал  поселковым  врачом,  по  необходимости  освоив
практически  все  медицинские  специальности.  Но,  видно,  его
смутили биографии  тех, кто начинал  свой жизненный путь как
медик:  Антон  Чехов,  Станислав  Лем,  Михаил  Булгаков.  Кто
следующий?  В  писатели,  однако,  податься  не  рискнул,  можно
сказать, «перековал»  стетоскоп  и  скальпель  на  журналистское
перо. Причём, всегда рвался к самым «жареным» темам. Без ко-
мандировок маялся. Помнится,  он  бесстрашно  ринулся  в  каче-
стве  репортера  ТАСС  на  первую  чеченскую  войну  и  побывал
там  в  прямом  смысле  под  пулями.   Спросил  его,  каково  ощу-
634
 
щать себя под прицелом. Он ответил со смешком: «В штаны не
наклал, но когда пришлось драпать, башмак потерял».
Складывалось впечатление, что Миша ничего не боялся. Во
всяком  случае, иные  коллеги поеживались и даже  сторонились
его, увидев телерепортаж Карлова из лепрозория. Нам, мол, из-
вестно, что проказа болезнь не заразная, а все-таки кто его зна-
ет... К таким людям он относился с юмором и с удовольствием
рассказывал байки о них и обо всем, достойном осмеяния. Ему,
старому  кавээнщику  Первого  Мединститута,  чувства  юмора
хватало  с  избытком,  у  него  всегда  имелся  про  запас  свежий
анекдот. 
Для  полноты  его  портрета  скажу,  что  он  при  всей  общи-
тельности хранил до поры до времени две тайны. По понятным
причинам Миша долго скрывал, что его двоюродный дед Лазарь
Моисеевич  Каганович.  Из-за  этого  родства  семейство  Карлова
оказалось  после  так  называемого  разоблачения  антипартийной
группы (Молотов, Маленков, Каганович и примкнувший к ним
Шепилов)  в  ссылке.  Так  что  при  поступлении  в  ВУЗ  Миша,
естественно, нигде и никак не обмолвился о знаменитом деде. 
      Два  быв-
ших  КВНщи-
ка:  Карлов  и
наш  сослужи-
вец  Олег  Сер-
дюков,  а  так-
же   я  с  порт-
ретом Миши.
 
     Вторая  тай-
на,  тщательно
охранявшаяся
им,  имела  лирическую  окраску.  Карлов  обладал  великолепной
памятью и мог часами цитировать стихи. Частенько, прищурив
глаза, он вопрошал: «Чьи это стихи?». И даже хорошо знавшие
поэзию  не  могли  угадать  автора.  Каким-то  образом,  вероятно,
будучи в крепком подпитии, он мне признался, что «загадочные
стихи», читаемые им, принадлежат его собственному перу. Сти-
хи у него были впечатляющие. Недаром их высоко оценил Вик-
635
 
тор Кушманов,  когда  состоялась  их  поэтическая  дуэль  на  бал-
коне моей квартиры за тремя колоннами, что на улице  Красно-
прудная. 
Кстати,  познакомились  мы  задолго  до  того,  как  я  попал  в
одну  с  ним  редакцию. Познакомились,  прямо  скажу,   не  стан-
дартно. В Доме журналистов подошёл ко мне крепенько подвы-
пивший молодой человек в бороде и усах. Хлопнул запанибрат-
ски по плечу и деловито поинтересовался:
- Чего тебя не было видно? Где пропадал?
Не  слушая моего  бормотания, мол,  нигде  я не пропадал, и
вообще-то  мы  не  знакомы,  борода  потащил  меня  к  столику  с
какими-то  его  приятелями,  опять  же  мне  незнакомыми,  и,  как
говорится  в  таком  случае,  по-не-слась!  Борода  и  был Михаил
Карлов. 
Вообще-то, подозреваю, что  в «Изобретатель и  рационали-
затор»  меня  привело  стремление  к  техническому  творчеству,
возникшее ещё в детстве, но так и нереализованное.
Желание  придумать  что-то  новое,  думаю,  свойственно  по-
чти каждому ребёнку. Сооружая немыслимо сложные дворцы и
замки из песка, я, наверное, до поры, до времени, не очень вы-
делялся  из  среды  малышей-строителей.  Звездный  час  настал
позже, когда кто-то подарил мне старинный мушкет, во всяком
случае, таким запомнилось название древнего пистолета. Взрос-
лым и в голову не пришла мысль, что эту игрушку можно пре-
вратить в боевое оружие.
А  я  таки  превратил. Ствол  удалось  каким-то  способом  за-
бить со стороны ложа, а сверху я исхитрился пропилить узкую
щель. И  вот  однажды  во  многих  домах  хватились  спичек:  это
пацаны,  мои  сверстники,  утащили  все  коробки  для  приго-
товления  заряда. Набили  ствол  серой -  и  к  бою! Однако маль-
чишка я был осмотрительный: мушкет привязал к суку дерева, а
горящую  тряпку,  привязанную  к  длинной  палке,  поднёс  к  за-
пальнику  издалека. Выстрела,  собственно  говоря,  не  было,  по-
лучился  небольшой  взрыв,  который  привел  пацанву  в  неопи-
суемый восторг. Правда, мушкет так разворотило, что восстано-
вить его оказалось невозможным, и когда родители спросили ме-
ня, куда делась экзотическая игрушка, я честно признался: «Она
не выдержала испытания».   
636
 
Позже мне  стало  известно,  что  я  соорудил  в  неполные  де-
сять  лет  нечто  подобное  старинному  русскому  оружию  под
славным названием - пищаль.
Еще одна серьезная попытка пробиться в изобретатели, от-
носится к пятому классу. Надоело мне и моим одноклассникам
беспрестанно  макать  в  чернильницы  перьевые  ручки.  А  счи-
тается,  что  именно  лень  является мощным  толчком  к  техниче-
скому творчеству. 
И  вот  пришла  в  голову  мысль  набирать  пером  много  чер-
нил,  иными  словами,  захотелось  сделать  знаменитые 86-е,  как
нынче  выражаются,  долгоиграющими. Учился  я  тогда  в  Кали-
нинграде, бывшем Кёнигсберге, и парты немецкой школы были
с  чернильницами,  врезанными  в  верхнюю  доску.  Таким  обра-
зом, я замахнулся на прусскую систему правописания, замыслив
упразднить «вечные чернильницы» и заменить их «вечными пе-
рьями». 
Начались поиски материала, удерживающего чернила. Вата,
ткань, нитки... Все они хорошо впитывают жидкость, но неохот-
но  отдают  её,  так  что приходилось  встряхивать  эти  ручки. Од-
нако  мои  далеко  несовершенные  самописки  пошли  гулять  по
всей  школе.  Количество  клякс  в  тетрадках  увеличилось  до
устрашающих  размеров.  Тем  не  менее,  обмотанные  разными
материалами перья давали возможность, без нудного обмакива-
ния в чернильницу, исписывать чуть ли не целую страницу. Ах,
если бы они при этом не капали и не  пачкались.
И вдруг меня осенило: я навернул на перо несколько рядов
тонкой проволоки - и ура, долгоиграющая, не капающая, не пач-
кающая самописка создана! 
Триумф был полный, я стал в школе, пожалуй, самым попу-
лярным  парнем.  К  тому  же,  напомню,  учительница  русского
языка и литературы почему-то приходила в восторг от моих со-
чинений  и  читала  их  в  других  классах  в  назидательных  целях.
Слава моя росла, и в 6-м классе, как уже сообщалось, меня из-
брали редактором школьной стенгазеты.
Но  короток  век  общественного  признания.  Неожиданно  в
нашем классе появилась новенькая - генеральская дочь, которая
прибыла  в Калининград  с  родителями  из  ГДР. На  большой  пе-
ременке  она  продемонстрировала  изумленным  ребятам  настоя-
637
 
щую американскую поршневую авторучку. Писать моими само-
писками вскоре стало постыдным занятием. 
Так оборвалась, по сути, не начавшись, моя биография рус-
ского  Эдисона,  зато  определилась  журналистская  судьба,  ведь
редактором  стенгазеты  я  остался.  Более  того,  видели  бы  вы,  с
каким  удовольствием  выполняли мои «редакторские»  указания
(шестиклассника!)  ученики 10-го  класса,  выпускники.  А  вот
взрослым редактором какого-либо издания мне так и не удалось
стать. Впрочем, поверьте, к этому посту я никогда и не стремил-
ся. На  склоне лет пришло  сознание: лучше быть хорошим  сол-
датом, чем слабым командующим. 
Редакция  ИР  подарила  мне  возможность  познакомиться  с
людьми  удивительных  талантов  и  нестандартного  мышления.
Одним  из  них  был  великий  выдумщик  Юлий  Медведев.  Его
можно  считать  стержнем журнала, по  сути дела  ему принадле-
жит честь создания облика этого издания, ставшего в 70-х годах
весьма популярным и у нас, и  за рубежом. Он  автор большин-
ства  до  сих пор живущих  рубрик. Конечно,  разобраться  в  том,
кто  первым  сказал «Э»  не  смогли  гоголевские  Бобчинский  с
Добчинским.  Наверное,  найдутся  оппоненты  тому,  что  далее
перечисленные рубрики родились в ИР и автор их Медведев, а
не  кто-нибудь  другой. Но  я  убеждён,  что  только  парадоксаль-
ный склад ума мог придумать такое: «Микроинформация, Идеи
и решения, Приёмная вашего поверенного, Архив-календарь». А
именно  таким  умом  обладал  зам  главного  редактора
Ю.Медведев, и во всяком случае, девиз конкурса «Техника - ко-
лесница прогресса» уж точно принадлежит его творческой при-
думке.
Звали Юлия Эммануиловича и за глаза, и в глаза, буквально
все, кто его знал, запросто - Юлик, хотя он был старше меня на
10 лет, а я пришёл в этот славный журнал в 53 года. Честно го-
воря, его побаивались, но не столько из-за острого и беспощад-
ного  на  оценки  языка,  сколько  из-за  столь  же  беспощадной
правки. Тех, кто относил свой материал после медведевской ви-
висекции на машинку, участливо спрашивали: «Ну, что, зелени
много?». Дело в том, что Юлик правил исключительно зелёны-
ми чернилами. Любые, даже маленькие, в полстранички инфор-
638
 
мации, прошедшие через его руки напоминали чёрный или фио-
летовый штакетник, утопающий в зелёных зарослях.
С  первых  же  шагов  в  редакции  мне,  как  ответственному
секретарю пришлось столкнуться с Медведевым. 
Ко мне  пришёл  главный  редактор Генри Кушнер. Явно  не
желая быть услышанным посторонними ушами, попросил:
- Тут такое дело… Я написал статью в защиту изобретателя.
Его посадили по лживому доносу. Юлик, по-моему, уж слишком
искромсал её. Глянь свежим глазом. 
 
 
      Генри Кушнер.
 
Глянул «свежим глазом», и легко убедился, что сокращения
сделаны  ради  сокращений. Правда  статья  была  великовата  для
тонкого журнала, но наш Ировский Прокруст, рубая  текст,  об-
639
 
ратил  своей «зеленью»  взволнованный,  воинственный  очерк  в
простое изложение фактов. Гневная отповедь клеветникам пре-
вратилась в нечто, напоминающее иск адвоката на неправильное
судебное  решение.  Одним  словом,  Медведев  угробил  пафос
публицистической статьи. Всё это я выложил Кушнеру, заметив,
что его материалу, на мой взгляд, не помешала бы всё-таки ре-
дакторская правка. Генри, не задумываясь, сказал:
- Правь на своё усмотрение. 
Поправил.  Но  восстановил  почти  все  сокращения,  разве
что согласился с предыдущим правщиком, выбросив парочку
словоблудий, коими грешат, кстати, почти все пишущие, даже
маститые  авторы.  Кушнер  прочитал,  что  получилось,  и  рас-
порядился  не  показывать  статью  в  окончательном  виде  вла-
дельцу ручки с зелёными чернилами. Но тот, разумеется, уви-
дел её в завёрстанном виде, и всё, без выяснения обстоятель-
ств, понял. 
С  этого момента  я  стал  у Медведева  врагом №1,  а  ко мне
потянулись  сотрудники  с  просьбами «посмотреть  юликину
правку». Но дело  в  том, что формально он  в  своей правке был
всегда прав, восстанавливать же эмоции в информационных за-
метках, каковыми являлись почти все журнальные материалы, я
не  считал  возможным.  Серьёзных  столкновений  с  Юликом
больше не помню. Правда однажды, защищая чью-то заметку, я
разозлил его и он изложил собственную теорию «написания ста-
тей» именно в наш  журнал. Шаблон, обрисованный им, выгля-
дел,  примерно,  так:  краткая  суть  статьи -  проблема -  подход  к
решению -  само  решение -  резюме. И не  в  коем  случае нельзя
части шаблона менять местами. «Заход,  завязка, изложение  су-
ти, развязка» - всё это из области изящной словесности, ИР же
предназначен  исключительно  для  информирования  читателя,
ему всяческие литературные выкрутасы ни к чему!
Может  быть,  он  был  прав…  Но  прошлое  не  отредактиру-
ешь. Во  взаимоотношениях  с Медведевым  установился  уважи-
тельный нейтралитет. Более того, Юлик добровольно отказался
редактировать мною написанные материалы. Потом он ушёл из
редакции,  организовал  свой  журнал,  сходный  по  тематике  с
нашим, но довольно скоро это издание потерпело крах - он «за-
редактировал»  его. Финал его  самостоятельного плавания меня 
640
 
не удивил. Однажды я имел возможность наблюдать результаты
пагубной  страсти Юлика  править  даже  то,  что  не  нуждается  в
этом. Он написал большую статью, попросил меня «почитать».
Я исполнил просьбу и высказал мелкие замечания. Он прошёлся
по  материалу  своими  зелёными  чернилами,  практически  пере-
писав первоначальный текст. Я отметил, что статья стала другой
-  не  лучше,  не  хуже,  просто  другой. И Юлик  вновь  испещрил
статью своей беспощадной  зеленью. Перепечатку я читал с пе-
чальным недоумением: Медведев до неузнаваемости изуродовал
собственную  нормальную  статью.  Думаю,  таким  же  манером
Юлик загубил образованный им журнал. 
Юру  Егорова,  нашего  штатного  фотокорреспондента  я  бы
поставил  рядом  с Юликом Медведевым  лишь  по  одному  при-
знаку: он неистощим на выдумки. 
Об отчаянной смелости и находчивости фотокорров я знал.
Мне довелось беседовать с фотоассом Виктором Тёминым, тем
самым,  знаменитое фото  которого «Флаг над Рейхстагом»  рас-
тиражировано в огромном количестве изданий. А ведь за прояв-
ленную безумную храбрость и оперативность при доставке фото
в редакцию «Правды» его едва не расстреляли. 
Завзятым храбрецом был и мой напарник по командировке в
1986 году в Чернобыль Юра Моргулис. Да, он не захотел «про-
катиться»  к  развалинам  аварийного  энергоблока,  не  желая  по
глупому  нахвататься  радиации,  оказавшись  рядом  с  мощным
источником  смертельного излучения, но он  вместе  со мной  га-
сил пожар в опасном лесу. И сама чернобыльская поездка его -
свидетельство смелости этого человека. 
Но  все  эти  случаи  не  требовали  творческой  фантазии.  А
именно  ею  в  совершенстве  владеет Юра  Егоров.  Вот  история
одного снимка. Егоров всеми правдами и неправдами напросил-
ся и проник на полярную станцию на льдине где-то неподалеку
от  Северного  полюса. Но  что  особенного  можно  там  отснять?
Снежную равнину, торосы льда… Так ведь где-нибудь на мате-
рике  такие  пейзажи  легко  доступны.  Вот  тут-то  и  проявилась
неуёмная фантазия нашего фотокорра. Юра попросил бульдозе-
риста вычертить гусеницами своей машины на снежной целине
логотип  нашего  издания ИР.  Этот  вензель  он  заснял  с  тороса, 
641
 
высившегося над белой пустыней. Поразительное по  своей вы-
разительности фото украсило обложку журнала.
Это им создана фотография заключённого изобретателя Бо-
риса Болотова на обложке журнала в виде лика на чёрном фоне,
словно  это  икона. Человек-сэндвич  с  рекламными щитами,  об-
клеенными яркими номерами ИР, разгуливающий около входа в
метро на Тургеневской площади - тоже плод его фантазии. 
 
Лауреаты, просто гении и чудики
 
Незабываемы встречи с победителями ежегодного конкурса
«Техника-колесница прогресса». Идея его родилась в связи с 50-
летием  нашего  издания.  Афористичный  лозунг  насчёт «колес-
ницы» принадлежит, как уже было сказано, великому выдумщи-
ку  журнальных  акций,  заголовков,  рубрик,  талантливому  и
въедливому правщику Юлику. Кстати, о журнале говорили так:
все  публикации  написаны Медведевым…   только  под  разными
фамилиями. Медаль  с роденовским «Мыслителем» и надписью
на латыни, с русским переводом - «Сделал, что мог, кто сможет,
пусть  сделает  лучше» -  тоже  он  придумал. Но  доморощенную
награду надлежало утвердить в Президиуме Верховного Совета
СССР, иначе в Гознаке об изготовлении медали и разговаривать
с  нами  не  желали.  Грозила  бесконечная,  обреченная  на  неиз-
вестность «мутотень». О бесполезных наших хлопотах прослы-
шал  зав.  корпунктом ИР  в Армении  Г.Карапетян. И  весело  за-
явил: «Что в Советском Союзе нельзя, в Армении можно!»
Очень  быстро  друзья-армяне  изготовили  большое  количе-
ство памятных медалей. Несколько позже прошел слушок: у фа-
леристов (коллекционеров  наград,  значков,  нагрудных  знаков)
появились ировско-роденовские «мыслители». Неужели же чет-
веро первых лауреатов расстались со своими реликвиями? Нет,
конечно. Хитрые и деловитые армяне изготовили запасной ком-
плект —  для  собственных  нужд.  Между  прочим,  латинский
текст грешит ошибками, ибо воспроизводился он, как говорили,
по памяти, а она подвела. Однако, это обстоятельство, по  зако-
нам  коллекционирования,  только  повышает  стоимость  медали
среди фалеристов. 
642
 
Лауреатов этого конкурса более чем за треть столетия нако-
пилось почти 180. Есть всемирно именитые - офтальмолог Фё-
доров,  хирург-ортопед Илизаров,  оружейник Калашников,  лёт-
чик-испытатель Галлай, физик  Раушенбах. Награда шагнула  за
рубеж, есть лауреаты - американцы, бельгийцы, болгары, поля-
ки, даже экс-премьер министр Югославии Милан Панич и ныне
действующий  президент  Академии  наук  Украины  Алексей
Онипко.   Последнему  вручили  медаль  накануне «революции»
по-киевски. По  статусу  памятной  медалью  награждают  только
один раз, но вот изобретателю «калашей» пришлось вручать её
дважды. Михаил  Тимофеевич  поместил  свою  награду  в  завод-
ском музее. И вот из этой охраняемой экспозиции номерного, то
есть,  особо  охраняемого  завода «Ижмаш»  какой-то  бесстраш-
ный фалерист похитил ировскую награду  знаменитого оружей-
ника. Калашников  слёзно  просил  помочь  в  неожиданной  беде.
Ничего  не  поделаешь,  выделили  ему  вторую «роденовскую»
медаль.
В  редакцию  и  на  страницы  журнала  приходили  люди
уникальные: исключительной судьбы и неповторимых дости-
жений в области технического творчества. Диапазон: от одно-
го  из  основателей  советской  космонавтики,  главного  кон-
структора  Василия  Мишина  до  жителя  заброшенной  дере-
веньки, соорудившего чудо-агрегат. Надо понять, что каждый
изобретатель  штучное  произведение  природы,  своего  рода
гений  или  сумасшедший.  Взять  хотя  бы  историю  однофа-
мильца  крестьянского  вожака  Пугачёва.  АТК -  автомобиль-
ный  топливный  конвертер  с  удивительными  характеристика-
ми  он  создал  вопреки  условиям,  в  которых  находился.  Для
реализации  проекта  и  поездки  в Женеву  на Международный
салон  изобретений  он  продал  дачу  и  квартиру.  От  безумца
ушла жена. В Швейцарии  его  конвертером  заинтересовались
иностранцы.  Ещё  бы,  новация  А.Пугачёва  преобразовывала
низкооктановое топливо в высокооктановое. Иными словами,
заливаешь  в бак  автомобиля дешёвую дрянь,  а двигатель по-
лучает  качественный  бензин.  Кроме  того,  обеспечиваются 
экологически  безопасные  выхлопы.  Александра  Ивановича
обхаживали французы и японцы - представители фирм,  зани-
мающихся  приборостроением. Но  для  заключения  контракта 
643
 
ушлые дельцы требовали предоставить действующую модель,
на изготовление которой у нашего соотечественника средств,
увы, уже не нашлось. Он только понял, что главная цель биз-
несменов присвоить  задёшево  его изобретение. Но, как  гово-
рится,  нашла  коса  на  камень,  изобретатель  не  поддавался  на
уловки. Южнокорейский  делец  и  вовсе  обнаглел -  прибег  к
гипнозу. 
Всё это печальное, даже трагичное, происшествие я описал
в  статье «Женевский поход Пугачёва». Как и  великий  однофа-
милец, создатель чудо-конвертера потерпел поражение. Остался
жив,  в  отличие  от  Емельяна  Ивановича,  но  его  изумительный
прибор остался на Родине невостребованным, он с ним  попол-
нил армию непризнанных гениев. 
С «чудиками» мне доводилось встречаться и раньше. 
В мою бытность в московской «Вечерке»  туда частенько
наведывались изобретатели  самых невероятных  вещей, начи-
ная  с  пресловутых  вечных  двигателей  и  кончая  системой
орошения  фруктовых  садов  на  Марсе.  Один «чайник» (так
называли в редакции сих  гостей) был невероятно приставуч и
настойчив:
- Моя пепельница прославит и газету, и страну!
Поделка  его  была  незамысловата:  обычная  вроде  бы  пе-
пельница  с широкими  краями,  в  которых проделаны  конусооб-
разные углубления.
- Опускаете сюда горящую сигарету, - пояснял автор, - она,
без  доступа  кислорода,  гаснет.  А  вы,  когда  захотите,  сможете
вынуть ее и снова закурить.
Еле избавились от этого «Эдисона-Кулибина».
Спустя  какое-то  время  в  болгарской  гостинице  мне  дове-
лось воспользоваться пепельницей именно вышеописанной кон-
струкции, видимо, того самого изобретателя. Может быть, кол-
леги из софийской «Вечерки» оказались податливее нас, и дали
информацию. Во всяком случае, болгары поступили дальновид-
нее...
Очередной  посетитель  редакции  ИР  никак  не  походил  на
какого-то  кровожадного  субъекта,  вроде  киношного  Крюгера.
Обычный  деревенский «чудик»,  который  вместо  того,  чтобы
подобно  другим  селянам,  глушить  самогонку,  придумывает  и 
644
 
мастерит невиданные предметы. Вот,  сварганил и принес  в  ре-
дакцию  пулю,  прямо-таки  с  какими-то  изуверскими  техниче-
скими характеристиками.
Автор  поясняет:  даже  попав  в  полу шинели,  его  пуля  всё
равно доберется до тела противника. А уж там раскроется, пре-
вратившись  в  нечто,  похожее  на  колючий  зонтик,  и  причинит
раненому  настолько  невыносимую  боль,  что  тот  потеряет  спо-
собность к каким-либо боевым действиям.
Самая  важная  особенность,  подчеркивал  изобретатель,  что
такую  пулю  невозможно  извлечь  из  тела  без  особого  приспо-
собления, какового, естественно, нет у супостата, зато имеется у
нашего доблестного воинства. Не хочешь или не можешь стра-
дать от всё возрастающей боли – сдавайся. Впрочем, если ране-
ный  окажется  уж  очень  стойким  и  гордым,  то  захвата  в  плен 
ему все равно никак не миновать.
- Моя пуля с озвучиванием! – радостно восклицал автор. –
Так  что,  где  находится  подстреленный  боец,  сразу  становится
известно.
На вопрос: как  ему удалось разместить в столь крошечном
предмете звучащее устройство? – «чудик» пояснил:
- А зачем нам звуковое устройство? Подстреленный сам по-
даст сигнал.
- Это как же?
- Да он от боли выть будет!
Восточная мудрость учит: не  ссорься  с  соседями,  если жи-
вёшь в стеклянном доме. Но надо ли говорить, что в наши дни,
когда  досаждать  соседям  стало  почему-то  почти  праздничным
ритуалом, поселяться в стеклянном доме – просто безумие. Од-
нако  в  Курской  области,  в  городке  с  прелестным  названием
Обоянь,  один  чудак  возвёл  такое  хрупко-стенное  жилище.
Впрочем, стены у него вполне нормальные – бревенчатые. А вот
обшиты они стеклом.
Спрашиваю:
-Для чего?
- Для красоты, - отвечает хозяин.
Его жилище – это дом чудес. Перегородки на роликах, что
позволяет менять  конфигурацию  комнат. Кровати  убираются  в
стены. Вся мебель – столы, стулья - по мановению руки исчезает 
645
 
в  каких-то  незаметных  пустотах  в  потолке  и  в  полу. А  вместо
крыши высится башня-обсерватория.
Целыми  днями  здесь  толкутся мальчишки. Строгают,  вы-
пиливают, паяют… Конструируют нечто небывалое. Обычны-
ми  поделками  не  занимаются,  ибо  хозяин  стеклянного  дома
изобретатель, и он для пацанов  кумир, идол, пример для под-
ражания.
Пока  ребятишки  создают  что-то  невиданное,  хозяин  тру-
дится на заводе, где буквально молятся на него из-за одной по-
трясающей  способности:  чудак-слесарь  никогда  не  пользуется
мерительным  инструментом,  определяя  все  размеры «на  гла-
зок», но с точностью до микронов! Он и дом свой диковинный
строил  без  чертежей,  как  сам  выражается, «в  соответствии  со-
размерности». Всё свободное время уходит у него на изобрета-
тельство. Не раз  случалось, что на  заводе  аврал,  а он мастерит
что-то совершенно постороннее. Тем не менее, никогда не под-
водил,  любое  производственное  задание   выполнял  всегда  до-
срочно.
Можно  только  восхищаться, но и недоумевать,  как он при
такой занятости  и днем, и ночью изобретательскими железками
сумел  настрогать  троих  детей.  Однако  жена  не  оценила  его
увлечения и ушла к другому, кстати, к родному его брату, нор-
мальному мужику. Нельзя сказать, что детей мать оставила от-
цу, она просто не сумела оторвать их от него.
Дом  со  стеклянными  стенами,  во  исполнение  восточной
мудрости, стоит в Обояни без единой царапины. Малышня, ре-
бята  постарше,  да  и  повзрослевшие  соратники  по-прежнему
оберегают этот дом своим присутствием. А вечерами забирают-
ся в башню-обсерваторию, вращающуюся следом за небесными
светилами. 
Мастеровитый  умелец  ни  за  что  не  выбросит  на  помойку
вышедшую  из  употребления  вещь,  даже  если  это  ломанный-
переломанный  аппарат. Либо  отправит  его  в  безразмерный  чу-
лан,  либо  разберёт  на  части.  До  лучших  времён…  Обоянский
чудак  так  смастерил  самолёт. Когда  его  спросили,  какими  чер-
тежами он пользовался, чудак ответил:
- А зачем чертежи? Я смотрел на пролетающие аэропланы и
отмечал  соотношения  частей –  крылья,  корпус  и  т.д.  Движок 
646
 
использовал от старой стиральной машины, в дело пошла  вело-
сипедная рама и ещё кое-что.
Бывшие лётчики оглядели самоделку, сварганенную из бро-
совых деталей, подобранных в основном на свалке, и безапелля-
ционно заявили:
- ЭТО полететь не может!
Но «ЭТО»  полетело,  управляемое  конструктором,  никогда
не сидевшим за штурвалом самолета. Авиаторы-ветераны толь-
ко  разводили  руками.  А  следить  за  полетами  собирались  и
влюблённые  в  изобретателя  ребятишки,  и  почти  всё  население
Обояни. О той «крылатой стиральной машине» написали в рай-
онной, а потом и областной прессе.
Вдруг  нанёс  визит  незваный  гость  из  областного  центра:
майор КГБ, уполномоченный по делам госбезопасности. Внима-
тельно  осмотрел  чудесный  самолет,  поахал,  поохал,  а  потом
сказал:
- Всё это чрезвычайно замечательно. Ты, дорогой мой, свою
Обоянь, область нашу уже прославил. Однако на том и  закруг-
ляйся.  Рядом  проходит  автомагистраль,  по  которой  едут  зару-
бежные туристы. Представляешь, что будет, если твоя керосин-
ка  врежется  в  иномарку?!  Да  нашего  областного  бюджета  не
хватит, чтобы расплатиться за такое ЧП. Не говоря уж о том, что
нам  с  тобой  остаток  дней  придется  провести  на  казенных  хар-
чах.
Майор  очень  внимательно  проследил  за  полным  демонта-
жем  самодельного  аэроплана  и,  сердечно  попрощавшись,
отбыл.  В память о полётах остались лишь фотографии, местные
легенды, да эта запись.   
На одном номерном заводе (нумеровали при советской вла-
сти предприятия, работающие на военные нужды) однажды ди-
ко  всполошилось  всё  руководство:  сюда,  по  адресу,  который
нигде в почтовом ведомстве не обозначен, пришло письмо из-за
рубежа. Известная японская фирма вполне официально пригла-
шала  для  консультаций  и  заключения  трудового  контракта  од-
ного из рабочих предприятия. Скандал!
Откуда  дотошные  японцы  узнали  адрес  завода —  это  осо-
бая  статья. Но  что  им  нужно  от Ивана Смирнова (назовём  так
рабочего  наладчика,  из  за  которого  поднялся  сыр  бор)? Незва-
647
 
ные деловые партнеры охотно поясняли: им стало известно, что
сей  наладчик  доводит  до  феноменальной  чистоты  и  гладкости
некие  сферические  поверхности.  Им,  японцам,  понадобился
именно этот рабочий, чтобы он отполировал своим уникальным
методом  зеркало  самого  большого  в  мире  телескопа,  каковой
строится в Японии.
Как  и  полагается  в  таких  заковыристых  случаях,  вездесу-
щим фирмачам ответили, что, мол, они стали жертвой недобро-
совестных  информаторов,  доводок  сферических  поверхностей
до указанных ими характеристик в Советском Союзе не произ-
водят. А  рабочего наладчика Ивана Смирнова не  существует  в
природе.
Мне довелось  встречаться  с  этим несуществующим  в при-
роде  человеком,  но  не  по  поводу  его  сверхсекретного  способа
полирования,  а в  связи  с необычным хобби, которому он отда-
вал всё свободное время. Смирнов собирал так называемую лес-
ную  и  садовую  скульптуру,  т.е.  возился  с  ветками  и  корнями,
напоминающими  зверей  и  людей. Очень  симпатичную  коллек-
цию лесных и садовых чудищ собрал он у себя в квартире. Фи-
гурок  было  такое  множество,  что  жена  грозила  выкинуть  всю
эту гоп компанию вместе с автором на улицу.
Что же касается неведомой мне методики доводки сфериче-
ских поверхностей до почти идеальной гладкости, то, как у нас
это водится, носитель  гостайны  за рюмкой неожиданно расска-
зал  ничего  не  подозревающему  гостю  о  японском  запросе  и  о
том, чем занят он на своем производстве.
- Поверхности, которые я довожу до феноменальной гладко-
сти, относятся к ракетной технике. В результате невероятно воз-
растают дальность и точность. Почему? Я и сам не знаю. Да толь-
ко такой гладкости ни одна хитроумная японская машина не до-
бьется. Почему? Да потому, что у нее моих ладоней нет и такого
терпежу, как у меня, у роботов, наверное, не наблюдается.
Оказывается, окончательную полировку нужных поверхно-
стей Смирнов делал своими собственными ладонями! Вот и все
ноу  хау.  Представляю,  как  изумились  бы  японские  фирмачи,
узнав, насколько примитивна столь оригинальная и замечатель-
ная  по  результатам  секретная методика  полировки  у  этих  рус-
ских.   
648
 
Изрядно  копался  я  в  архивных  документах.  При  этом,
меньше  всего был озабочен извлечением исторических фактов,
доказывающих, что Россия, русские во всём были первыми. Эта
однобокость нашей идеологии всегда вызывала у меня иронию и
раздражение. Тем не менее, обнаруженные малоизвестные, а то
и вовсе неизвестные, однако достоверные свидетельства нашего
приоритета в чём бы то ни было завораживали, рождали чувство
здорового патриотизма. Но прежде всего, хотелось по  справед-
ливости отдать должное нашим предшественникам.
Я, как  смог, (о чём уже  говорил) восстановил картину  тра-
гического   разгрома  Всесоюзного  Общества  Изобретателей  и
его издания «Изобретатель». Раскопал «отца кукольной мульти-
пликации»  русского  балетмейстера  Александра Ширяева.  Рас-
сказал о российском создателе системы «Стелс» Петре Уфимце-
ве. Разумеется, я не был первопубликатором, просто продолжил
изыскания, начатые другими архивариями. Яркой иллюстрацией
постулата «Нет пророка в своём Отечестве» служат судьбы мно-
гих выдающихся россиян. Тот же Уфимцев разработал теорию,
по  которой  стало  возможным  создание  самолётов,  кораблей  и
другой техники, которые не смогут «поймать»  радары. 
В военном ведомстве СССР не сочли возможным использо-
вать  прикладные  возможности  теории  Уфимцева - «Слишком
дорогое удовольствие,- сказали учёному,- У нас есть другая, бо-
лее  дешёвая  программа». Дешевле  было  красить  линкоры  осо-
бым составом, чтобы они выглядели на радарных экранах кате-
рами. Об  эффективности  такой маскировки  сведениями не рас-
полагаю. Брошюрку с той уфимцевской теорией подцепила аме-
риканская  комиссия,  работавшая  над  созданием  самолетов-
невидимок.  Там  сразу  поняли,  что  набрели  на  золотую  жилу,
вернее,  на  секрет шапки-невидимки. Потом  сумели  пригласить
российского  профессора «почитать  лекции  в  университете
США»,  где  его  охомутали по полной программе. Вскоре  само-
лёты «стелс»,  созданные  с  помощью  нашего  учёного,  бомбили
Ирак.  Что  касается  профессора,  то  в  его  услугах  уже  не  было
нужды. О чём ему и сообщили. Тогда Уфимцев, можно сказать,
отомстил зарубежным хозяевам, которые выбросили его на обо-
чину жизни. На симпозиуме во Франции он выступил с сообще-
нием о том… каким образом можно обнаружить радарами неви-
649
 
димку. Вскоре самолёты «стелс» стали сбивать в небе Югосла-
вии. Американцы свернули эту программу, а Уфимцев вернулся
на Родину. 
Более трагична судьба наследия другого российского граж-
данина - вологодского купца и мецената Христофора Семёнови-
ча  Леденцова.  В Швеции  нобелевский  комитет  проводил  свои
мероприятия с большой помпой, на королевском уровне, на это
торжество без смокинга просто не пускали. В России, созданное
по  завещанию  и  на  средства Х.С.Леденцова «Общество  содей-
ствия  успехам  опытных  наук  и  их  практических  применений»
своё мероприятие сделало простеньким и деловитым. Разитель-
ная внешняя несхожесть двух этих событий коренилась во внут-
реннем  различии  предназначения  и  направленности  фондов.
Нобель как бы венчал премией величайшие достижения в науке
и  технике.  Золотой  дождь  проливался,  как  правило,  на  давно
состоявшихся  учёных  и  изобретателей,  каковые,  безусловно,
были к тому же далеко не бедными людьми. Леденцов завещал
вкладывать средства для достижения вершин науки и техники в
разработки  тех, кого  эксперты фонда признавали  этого достой-
ными. Как правило, эти люди были небогаты. Теперь подобные
действия  называют  венчурным  капиталом,  т.е.  рискованным
вложением  средств  в  дело,  которое  только  предположительно
принесет прибыль. С той лишь весьма существенной разницей,
что  леденцовский  фонд  ожидал  отдачу  не  в  собственный  кар-
ман, а в экономику страны.
Нобелевские комитет и фонд процветают до сих пор, обретая
все больший  вес и  значимость, да и  сами премии  стали  громад-
ными.  Леденцовские  общество,  фонд,  средства,  выделяемые  на
научные и изобретательские работы, все это пропало в 1918 г., а
движимое и недвижимое имущество было национализировано по
прямому  указанию  В.И.Ленина.  Память  о  купце-меценате  была
на  столетие  стерта из российской истории. Между прочим,  сум-
ма,  завещанная  нашим  меценатом,  превышала  средства,  остав-
ленные своему фонду Нобелем.
В 1907  г. Х.С.Леденцов  скончался  в Женеве. А дело,  заду-
манное и обеспеченное им материально и духовно, продолжало
разворачиваться,  словно  мощнейшая  пружина.  Правда,  и  при
жизни  мецената  на  его  средства  велись  работы  виднейшими 
650
 
российскими  учеными  Н.Е.Жуковским,  И.П.Павловым,
В.И.Вернадским,  П.Н.Лебедевым  и  другими.  Он  субсидировал
оборудование знаменитой аэродинамической трубы Жуковского
и лабораторию по испытанию гребных винтов и моделей (буду-
щий ЦАГИ). К.Э.Циолковский тоже получал помощь от Леден-
цова. А  общество  его имени финансировало на  регулярной  ос-
нове  строительство  и  оборудование  лаборатории  И.П.Павлова,
материально  поддерживало  исследования  А.Е.Чичибабиным
отходов от переработки нефти, получения из них медицинских
препаратов.
В этом веке общество было возрождено. Под именем «Фон-
да  содействия развитию опытных наук и их практических при-
менений  им.  Х. С. Леденцова»  оно  зарегистрировано 9  апреля
2002  года  правнучкой  Христофора  Семёновича
Н. Д. Луковцевой . С тех пор о нём ни слуху, ни духу. Средства,
отнятые  большевиками,  разумеется,  не  вернут,  а  субсидий  на
благое дело ни от государства, ни от нуворишей, конечно же, не
дождёшься.
В 2015 году вышел в свет последний номер журнала «Изоб-
ретатель и рационализатор». Неразумная  власть  убила предше-
ствующее издание - журнал «Изобретатель» - объявив его при-
бежищем  врагов построения  коммунизма. Нынешние  властите-
ли  тоже  не  отличаются  разумностью  и  дальновидностью,  они
убили наш журнал полнейшим равнодушием к судьбе изобрета-
тельства.
В  своё  время «Изобретатель  и  рационализатор»  считался
крупнейшим  в  мире  среди  подобных  журналов.  Поделиться  с
изобретательским  сообществом  своей  технической  идеей  на
страницах ИР стремились выдающиеся учёные и новаторы. Ла-
уреатов  его  конкурса «Техника -  колесница  прогресса  прирав-
нивали к орденоносцам. ИР был настолько популярным и авто-
ритетным изданием, что очередной номер его занимал почётное
место на  стенде новинок  в Государственной библиотеке имени
В.И.Ленина. Однажды  там  произошло  происшествие,  огорчив-
651
 
шее  библиотекарей,  и,  честно  говоря,  как  ни  странно,  порадо-
вавшее ировцев -  свежий  экземпляр журнала был украден. Мы
не без удовольствия восполнили пропажу. Увы, всё это в  заме-
чательном прошлом. Будущее у нашего журнала отнято.
В Первом номере изобретательского издания в 1929 году с
приветствием  и  напутствием   выступил  великий Альберт Эйн-
штейн. Эпитафию в Последнем №12 ИР за 2015 год написал его
главный редактор
 
 
Валентин Бородин. 
 
   Впрочем,  трагическая  судьба
журнала  ждёт  своего  мемуариста,
возможно им окажусь я.
    В  заключение  этих  затянув-
шихся  записок  позаимствую
мысль,  промелькнувшую  в  Днев-
нике  академика  Бориса  Раушенба-
ха, лауреата медали ИР.
 
«ЗАПИСЬ СТО ЧЕТВЕРТАЯ
     Кто-то  из  великих  людей
прошлого  сказал,  что  воспоми-
нания -  это  единственное,  что
нам  принадлежит.  Очень  остро-
умно!  Действительно,  это  един-
ственное,  что  нам  принадлежит,
потому  что  остальное,  какая-то
вещь,  может  принадлежать  и
мне, и моей жене, и еще кому-то.
А воспоминания принадлежат только мне лично. И больше
никому.»
Добавлю лишь: 
Но пользоваться этой моей собственностью могут все, кому
это интересно.   
652
 
 
БЛАГОДАРНОСТЬ
 
В создании книги большое участие приняла моя жена
Ирина Гаврилова - сердечное ей спасибо!
Автор благодарит за помощь в сборе материала для книги:
Перцеву В.И., Варламова Ю.П., Гаврилову Наташу,
Булычёву-Хумбо Е.В., Буряк К.А., Гаврилова А.М.,
Бородина В.Т.
Отдельная благодарность художнику
Пылаевой Анне Владимировне,
автору обложки.
 
653
 
ОГЛАВЛЕНИЕ:
 
Гроза Марьиной рощи в роли Ленского ......................... 3
Хана Гурвич – пионерка и хулиганка ........................... 13
Памир - крыша мира ........................................................ 19
Волжане мы, но не из бурлаков ...................................... 24
Высоковские лакомства .................................................... 30
Война. Эвакуация ............................................................... 33
Раменское 41
«Прокурорчик» превращается в Марёку ...................... 47
Фронтовой подарок дяди Семёна .................................... 53
Прокурорша 60
Семейство Коганов ............................................................ 62
Калининград-Кёнигсберг ................................................. 73
Клады, тайные подземелья .............................................. 77
Меня повесили на мече кайзера ...................................... 85
А копать надо было в собственном дворе ...................... 90
Охота и рыбалка с приключениями ............................... 96
Зоопарк 99
Школьные взлёты и падения ......................................... 112
Какие они разные, эти учителя ..................................... 120
Мой друг и соавтор Борис Колесников ........................ 127
Врачи- убийцы могли спасти Сталина!? ..................... 137
Искореняем прусский дух ............................................... 147
По отцовским стопам ...................................................... 157
Развал семьи Гавриловых .............................................. 164
Тётя Маня, дядя Аркадий и сын их Лёва .................... 169
Возвращение неблудного сына ...................................... 178
Москва нам не покорилась ............................................. 195
Одесса тоже не приветила .............................................. 200
Воспитатель пожилой молодёжи ................................... 210
Подготовка к приступу ................................................... 220
Завоевание Москвы ......................................................... 224
ВГИК. Сокурсники .......................................................... 234
ВГИК. Мастера-педагоги ................................................ 243
ВГИК. Гости 254
Познание жизни 261
 
654
 
Там, где бродил Алёша Пешков .................................... 279
Общежитие на Яузе .......................................................... 289
Академический отпуск .................................................... 295
Играем в солдатики ......................................................... 307
За стенами ВГИКа ............................................................ 317
Ах, это знакомство в поезде! ........................................... 325
Ухта. Мифы и явь ............................................................ 334
Декабристка Ариша ......................................................... 355
«Землепроходцы». «Таёжная притча» .......................... 368
«Россия – кладбище поэтов» .......................................... 385
Вниз по матушке-Печоре ................................................ 396
Рождение любера .............................................................. 410
«На страже» 415
Сижу над Вечёркою, и глупости подчёркиваю .......... 430
Нас подружила Вечёрка ..................................................  440
Как спасали Юру Голого ................................................ 451
Пенёк Всевы Шевцова .................................................... 463
Люберцы. Малаховка ...................................................... 480
Славянский бульвар ........................................................ 496
Звёздные публикации ...................................................... 510
Курица не птица, Болгария не заграница ................... 537
«64. Шахматное обозрение» ............................................ 554
Дом ударников-железнодорожников ............................ 564
«Советские профсоюзы» ................................................. 574
Чернобыль 582
Мудрый редактор Мудров .............................................. 592
С ружьём и удочкой ......................................................... 609
«Изобретатель» с «рационализатором» ....................... 624
Лауреаты, просто гении и чудики ................................. 641
  
 
 
Гаврилов Марк Иванович
 
 
ПОХОЖДЕНИЯ КОЗЕРОГА