Целиноград ч. 8 Последний семестр

      Надо сказать, что последний семестр, который я провел в Целинограде, начался как-то неудачно. Мы по-прежнему встречались с друзьями, весело проводили время, но всё чаще я чувствовал непонятно откуда взявшуюся быструю утомляемость. Более того, впервые у меня появился «хвост» - по фармакологии (а преподавал нам ее один из соавторов учебника!) За предыдущие годы я получил только четыре четверки - и вдруг «хвост»!
     Кстати, о четверках.
Я писал, что институт был новый и профессоров еще не было.

         И вдруг к нам на должность завкафедрой патофизиологии приезжает профессор Файтельберг-Бланк!

       (До этого на место завкафедрой физики незадолго до сессии пришел профессор N. Он успел прочесть одну лекцию и даже принять экзамен в нескольких группах, но тут его арестовали — выяснилось, что он — самозванец и документы у него поддельные. Хорошо еще, что не заставили пересдавать экзамен!)

       Ф-Б оказался молодым человеком, кажется 30-32 лет, роста небольшого, полноватый, в «сильных» и стильных очках. Держался и говорил с апломбом, очень уверенно, наверное, даже слишком, потому что мы в одной из межкурсовых встреч в КВН позволили себе какую-то шутку, после которой наша подруга Нина Турчак, (которая оказалась хоть и «седьмой водой на киселе», но всё же его родственницей), сказала мне, чтобы я не садился к нему во время экзамена, потому что «он на тебя неровно дышит».
       На экзамене мне удалось сесть к доценту, который до этого был завкафедрой и уже знал нашу группу и меня. В конце опроса он сказал мне фразу, которая запомнилась по еще одной причине (о ней позже): «...Я Вам должен поставить пятёрку, но не могу. Идите к профессору. Выбор за Вами». Я благоразумно согласился на четвёрку.

       В ту же сессию мы сдавали патанатомию. Ее читал нам завкафедрой Шапиро. Читал блестяще! Никогда не думал, что можно так интересно рассказывать об этом. Предмет мы знали хорошо. Практически у всей группы дифференцированные зачеты были сданы на «отлично» и мы надеялись, что, как нам было обещано, экзаменационную оценку нам поставят «автоматом». Но тут, перед самой сессией, к нам пришла новая ассистентка, которая не решилась внести нас в список для освобождения от экзамена и все наши надежды рухнули.
       На экзамене Ирка Вакенгут, сидевшая наискосок впереди от меня, вдруг попросила напомнить, как будет по-латыни термин «недостаточность» и я прошептал ей «инсуффициенция».
       И Шапиро выгнал меня за подсказку!Когда я зашел к нему, чтобы выяснить дальнейшую свою судьбу, он сказал, что если бы ему надо было назвать самое неподходящее слово для подсказки, он бы назвал этот термин, потому что его слышно за километр. Он не стал переносить мне день экзамена, а, не предлагая билет, поставил четвёрку, практически повторив фразу, уже слышанную мной: « Я Вам должен поставить пятёрку, но не могу!..»
       И возразить мне было нечего!

       Да, насчёт фармакологии! Никак не мог запомнить различные дозы, проценты растворов и пр. Я даже сделал шпаргалку из уголка записной книжки, куда микроскопическим почерком внес практически весь учебник! Это было признано шедевром среди знатоков. Отбирая и внося данные в «шпору», я, конечно, кое-что запоминал и уже более свободно ориентировался в разных группах и механизмах действий препаратов, но вот цифры просто зазубрить никак не удавалось. Друзья переживали за меня, но реально ничем помочь не могли.
       Где же я жил в то время? Даже трудно сказать. Общежитие, где у меня была койка и где были мои вещи, располагалось на отшибе. Всегда переполненные автобусы ходили в новый микрорайон редко и нерегулярно. Ехать туда после занятий означало, что в этот день уже не выберешься на репетицию, или встречу с друзьями, проживавшими неподалёку от института.
       Да и заниматься в «общаге» у меня не получалось, поэтому я приезжал туда только на ночь, если не оставался у друзей. (В портфеле, с которым не расставался, я «всё своё носил с собой»).

       Небольшое отступление - вспомнилась ДОМНА МИХАЙЛОВНА.
Если кто-нибудь меня спросит: «А какая она была из себя — Домна Михайловна?» - я не смогу ее описать. Конечно, память — памятью, ведь столько лет прошло, но я и тогда не смог бы сказать какая у нее форма лица, или какого цвета глаза, потому что Я ИХ НЕ ВИДЕЛ! Несмотря на то, что пару недель друг , Сосо Джандиери, снимал у нее комнату. Дело было в ноябре, было уже холодно (я-то был уже «старожил», а для него наступала первая целиноградская зима), Сосо хотел найти жильё поблизости от института и очень обрадовался, когда ему сказали, что в одном из частных домов в паре сотен метров от учебного корпуса сдается комната.
       Он попросил меня пойти с ним и вот мы уже стучим в обитую дерматином утепленную дверь небольшого домика. То ли собаки нет (что уже хорошо!), то ли при таком морозе ей не до лаяния…
       Открыло нам дверь нечто огромное, шарообразное, в тулупе до пят, говорящее низким хриплым голосом и с головой, замотанной теплым платком так, что только нос торчит. Это и была Домна Михайловна, хозяйка дома. Такого соответствия имени-отчества внешнему виду человека я в жизни ни до, ни после не встречал!
       Комнатка была симпатичная, но попасть в нее можно было только через «общую» комнату, к тому же, как потом оказалось, окна в ней были заклеены так, что проветрить комнату не было никакой возможности. А надо бы, потому что в доме стоял сильный кислый запах, который шел не то из кадки, не то из бочки, стоящей под столом в кухне, и накрытой какими-то тряпками. Может, она квасила тесто, а может там бродило что-то для будущего самогона?
       Я несколько раз забегал к нему, но так ни разу и не видел хозяйку «размотанной». Да и Сосо, как я понял, тоже.
       А мне почему-то запомнился типаж - «ДОМНА МИХАЙЛОВНА»!

        Так где же мы собирались и проводили время?
       Сперва базировались на квартире у Турчак, а потом — у сестер Фиры и Лены Бергер. У них был широкий диван, на котором поперек свободно помещались четыре оставшихся ночевать человека (а при необходимости — и пять, но уже лёжа на боку) .
       Как-то, помню, когда мы «кучковались» у Нины, у нас был очередной «финансовый кризис» и мы собирали мелочь, чтобы на 50 — 60 копеек купить в неоднократно выручавшей нас «Домовой кухне» почти кастрюльку дешевого, но вполне съедобного картофельного салата. И тут увидели через дырочки в почтовом ящике, что Нине пришло извещение на денежный перевод. Ошибка быда исключена и мы еле дождались ее прихода с занятий.
       К нашему разочарованию, перевод был всего на 5 руб., но нас больше насторожила приписка рукой матери на обороте квитанции: «Молчишь? Молчи!» Оказалось, что Нина давно не писала и не звонила домой. Тогда мы взяли ее «под белы рученьки», отвели на переговорный пункт и заказали разговор на все деньги.На второй день телеграфом получили «нормальный» перевод.
       Да, всяко бывало.
       А потом сыграли свадьбу наши местные друзья Сёма и Алла.
У Сёмы была однокомнатная квартира недалеко от моего общежития и он дал мне ключи от неё.
       Теперь у меня была «своя хата»!
       Правда, не знаю из каких соображений, но Сёма попросил меня реже попадаться на глаза соседям, поэтому если мы с кем-нибудь туда пробирались, то старались ни с кем не сталкиваться на лестнице и вели себя тише воды.

       А общее моё состояние всё не улучшалось, наоборот, появилась невысокая, но изматывающая температура, ассистенты-терапевты нашли шум на сердце и завкафедрой решил уложить меня в больницу на обследование. А потом начали лечить от ревмокардита. Так как с детства я рос в обстановке различных больниц, где работали родители, то и здесь я чувствовал себя в своей тарелке. Тем более после того, как какая-то из дежурных медсестёр принесла мне в больницу гитару.
       Репертуар мой, за счёт турчаковского, значительно расширился, так что в больнице скучать не приходилось.
       Однажды утром, когда мы с другими больными курили на лестничной клетке, меня вдруг окликнул знакомый голос.
       Я повернулся и не поверил глазам — рядом стояла мама!
(Потом она рассказывала, что я растер горящий окурок в кулаке — я этого не помню. Ведь я, в ее представлении, не курил!)
       Зима, мороз под 30 градусов, а она в своем пальтишке и каких-то тоненьких сапожках! И прямо из аэропорта — в больницу!
        Кто сообщил ей о моей болезни? Вроде бы ей написала одна из однокурсниц, так я и не знаю точно.
       Разумеется, узнав, что я болен и лежу в больнице, мама решила, что меня надо спасать и пошла добиваться разрешения на мой перевод в Тбилиси. В мединституте ректор был в отпуске и согласие на перевод подписал заместитель.
       Мама решила, что этого достаточно и прилетела в Целиноград.
       Я отвёз ее на Сёмину квартиру. Потом была беседа с ректором, который сказал, что он ничего не может сделать без разрешения из Москвы. Пришлось маме лететь в Москву, пройти через все круги чиновничьего ада Министерств здравоохранения и просвещения СССР. Но она добилась своего — где-то в январе разрешение пришло.
       Сессию я закрыл хорошо. Правда, как мне поставили четверку по фармакологии — до сих пор не пойму. Но факт остается фактом.
       Прощальные дни у нас были на квартире сестёр. Экзамены были позади...Кто-то должен был уехать домой, но задержался.
       Мне было очень тяжело расставаться с людьми, с которыми провел эти годы. Было ясно, что нам в такой компании уже никогда вместе не собраться.
       Дай Бог, если вообще удастся хоть с кем-то встретиться!
       Друзья забрали мою записную книжку, каждый что-то написал мне на прощание и вернули её обратно перед самым отъездом в аэропорт, так что их записи я читал уже в воздухе.

В  общей сложности, я прожил в Целинограде 3 года и 3 месяца,
а вспоминаю всю жизнь.

О.С. Да! Если хватало денег еще и на пару варёных вкрутую яиц, которые мы добавляли в картофельный салат из «Домовой кухни», то получался «настоящий цимус» (не помню, кто так впервые сказал).

Фото. А это- «зелёные» корпуса нашего института. Был еще «жёлтый», самый первый, с которого и начинался. Но его фото я не нашел.

15.04. 2016 г