ЕБУН ГОРА

У Лариски Хмелевской запил мужик. Непредвиденно запил.
– Сколько времен у природы? – припрет, бывало, вопросиком женщину Сергуня. Будто булавкой к стенке пришпилит. Трепыхается она, как подловленная муха, а муж продолжает дуть в уши:
– Весна, осень, зима и лето. Так? – загибает пальцы Сергуня.
Лариска вращает глазами и морщит лоб. Женщина не поспевает за прыгучей, как кузнечик, мыслью мужа.
«Как это, – соображает она, – у него после весны сразу осень? А лето? Февраль, а потом сразу июнь? А картошку когда сажать?»
– Пойми, глупая ты женщина, – закуривает и продолжает Сергуня, – я человек природный! Потому, к примеру, в городе мне делать нечего! Как в городах люди живут или выпивают? Не знаешь? Скажу. За железными дверями живут и в своих норах выпивают. Вот как! Им что дождь, что снег! Пусть хоть тайфун какой или торнадо весь мир сокрушают! Дверь на три засова запер, шторками окошки закрыл и можно фестивалить! Главное, чтобы на кармане монетка звенела! Я так не могу. Природа мне не позволяет! Вот ты, восьмое марта ждешь или мне на двадцать третье одеколон купляешь! А мне что восьмое, что двадцать третье – хрен один! Да, я выпить могу и в эти дни, потому как не один живу… все понимаю! Но праздники – это другое! Я свой праздник, можно сказать, в душе, как цветочек аленький, лелею! Арифметика простая! У природы четыре времени и у меня четыре праздника. Счет: четыре – четыре! – подносил к лицу четыре загнутых пальца Сергуня. – Ничья, полное согласие и паритет абсолютный! – сыпал, как картошку из дырявого ведра, словами он.
Загнутые пальцы выглядели угрожающим кулаком, а торчащий вбок большой был жестом «без вариантов».
– Алкаш! – закрывала лицо Лариска. – Твои праздники – это твои запои!
– Эх ты, женщина! – безнадежно махал рукой, сплевывал и отходил прочь Сергуня. – Заладила, как дурная кукушка: запой, запой! А ты не думаешь, что моя душа только так настроиться и может? Или дожди идут и солнце светит от балды? Открыли на небе кран – и потекло? А вот покойный наш пастух дед Ермил, бывало, говорил, что ежели на Николу летнего банку самоката не выпьет, то и лето засушливым будет! Примета такая! А я в приметы народные верю! Их народ не зазря распознал и в головах держит.
Вот так Сергуня и легализовывал планируемое пьянство. Но в этот раз ситуация сложилась чрезвычайной.

В воскресенье, аккурат за неделю до Ивана Купалы, померли разом две старухи. Годов по девяносто каждой бабке срок намотался. Старухи как старухи! Обе в деревне родились и тут же, то есть в колхозе «Победа Октября», на всю свою долгую жизнь сгодились. Сперва девчонками в поселковую школу бегали. А уж после и трудодни вместе зашибали да под гармошку темными вечерками в клубе с хлеборобами отплясывали!
Тогда меж ними разлад случился. Из-за шоферюги чубатого Тимки рыжего случился. Запечалились девки-дурехи об одном парне, а тот елдой им помахал да в город умотал! В городе кралю себе нашел. А подружки в пух разругались, да по разным улицам в разные концы деревни разбежались. Слышать с той поры друг о дружке ничего не хотели. Вернее, делали вид, что не хотели. А на самом деле каждая тетка только и радовалась сплетням о другой. Так они незаметно старухами стали. Нашли бабки себе новое занятие. Стали поджидать, которая из них раньше в ящик сыграет.
Ждали, да в один день и умерли. Вот по этому делу к Сергуне и заявился сосед Ванька Шилов.
– Копачами пойдем? – спросил Ванька. Мужик Ванька – хитрый бульбаш. Рюмочку-другую пропустит – и баста! На боковую дрыхнуть отчаливает.
– Знает же, хрен, что Сергуня заводной и двумя рюмками его не напугать! – узнав про такое дело, завопила в отчаянии Лариска. Но это случилось чуть позже. А пока мужики, покуривая, рядком сидели на порожке бани. Сергуня, как стратег, развивал предложенную тему:
– Две ямы – это дело важное! Копать в один день никак нельзя! Людей уважать надо!
– Кому же первую? – дернул левой бровью Ванька.
– Очереди выстраивать дело не наше. Пусть покойницы сами между собой разбираются. В понедельник роем одну, во вторник другую.
– Какие ямы! – вот тут и загомонила вернувшаяся с работы Лариска. – Ты же три недели как лето встретил! Целую неделю пил! Мы деньги на лодку копили! Где твоя лодка? Была лодка – стала водка!
– Две ямы. Надо выкопать две ямы, – бубнил Сергуня. – Дело важное!
– Не две, а три, – утерла красные глаза женщина.
– Почему три?
– Третья будет для меня. Закопайте. Сдохнуть хочу, чтобы только ваши рожи не видеть!
Ну это, так сказать, были дела семейные! Но человека всегда достойно земле придать надо. А это, можно сказать, уже дело государственное! Тут личные вопли никакой цены не имеют. Выходит распоряжение, и механизм запускается. Пилорама гроб делает, Дом культуры ткань покупает и оркестр заказывает, столовая пятнадцать килограмм выделяет мяса, веночки от конторы… И копачам – освобождение от работы. Зарплата капает, а на работу, хер бы ее подрал, переться не надо.
«На работе я кто? – задавал себе философский вопрос Сергуня. – На работе я вошь и червь! Каждая скотина в галстуке прищучить и раздавить желает! А я человек! И потому требую человеческого почета и уважения! Кто такие копачи? – продолжал докапываться он. – Копачи после покойника первые люди! Яму копать – не просто лопаткой помахал, земельку покидал и хрен знает что вырыл! Тут и место приглядеть нужно, по возможности на холмике. Чтобы и солнышко светило, и березка веточками тень навивала. А главное, чтоб могила сухой была. А если в яме дождь или снег? Разве хорошее дело – человека в воду класть? А засыпать? Это особое дело! Одни камни чего стоят! Они же, заразы, тверже железа бывают! Бухнет в ящик такой булыжник – и покойник напуган, и снаружи ткань порвана. А то и дыру в крышке каменюка проломит. В Муховке прошлым годом Мишка Валунец деда Ермила засыпал, сдуру булыжник кинул и крышку проломил. Лицо и рубаху деду белую, олух, испачкал. А шума и всякой грязи в домике покойные граждане не любят! За то и пришел дед Ермил жаловаться. Сказывали люди, вскочил с лавки Мишка, рубаху натянул – да в трусах на двор. В коровнике петлю на балочку накинул. А Сергуня копач настоящий и со стажем! Все, почитай, в деревне ямы его! Сотня добрая наберется. На кладбище, как домой, приходит. Все знакомо и за каждую могилу гордость! Копачам на поминках – первыми за стол садиться и рюмку за упокой поднимать. За хорошую работу им первая очередь: закусочка первостатейная, и с собой еще по пакетам и по карманам насуют! Короче, на все два дня вечный почет и безграничное уважение!»

Сидору Измайловичу с детства не нравилось собственное имя. Козой сидоровой дразнили в детском саду; потом повзрослел – и пришел «Сидор-пидор». Так за худобу, низкорослость, круглые очечки и, будь она неладна, за скрипку издевались во дворе пацаны. А потом он ко дню Победы отослал в «Пионерскую правду» стихотворение. Учительница по русскому Анна Георгиевна принесла на урок из библиотеки толстую подшивку и на весь класс зачитала:

Вот уж Гитлер проклятый
Перешел наш кордон.
Слава нашим солдатам,
Что погибли на нем!
Не щадя своей жизни,
Шли солдаты в огонь!
А теперь на том месте
Горит Вечный Огонь!

– Это прекрасное стихотворение, ребята, – отложив газеты и сняв запотевшие очки, сказала Анна Георгиевна, – написал ваш товарищ – Сидор Затонский!
– Сидор, поэт Сидор! – горячей волной прокатилось по классу, и все тридцать пар ошалевших глаз обернулись на него.
– Ну ты, Сидор, даешь! – подскочил на перемене Стас Косолапов. – Мы же не знали!.. Ты же, е-мое, как это?.. поэт, а не хрен собачий!
Жизнь улыбнулась! Родители съездили в редакцию и выкупили номера, а сам Сидор в течение следующей недели каждые десять минут открывал газетку и перечитывал, перечитывал, перечитывал! Особенно волновала подпись: «Сидор Затонский». Слава громыхнула на весь двор, и пацаны всего квартала благословили его новым погонялом.
 – Это наш Поэт! – уважительно гудел и стар, и млад. Мама по просьбе председателя домового комитета Лидии Софроновны вырезку из газеты поместила под стеклом на стенде. А когда Сидор по личной просьбе дворового пахана Илюхи-Паровоза для его блондинистой Куколки написал восемь чувствительных строк о свойствах страсти, он получил абсолютную от всех бывших и возможных наездов индульгенцию.
– Слышь, – подошел к нему Илья, – ты, ежели чего… сразу ко мне. Я лично казнить всех пидоров за тебя буду! – сплюнул и растоптал плевок урка.
Двор в немом почтении притих, но оставалось ненавистное имя. Поэтому сразу после школы он в паспорте сделал поправку. Из имени была вычеркнута буква «О» и на первый курс педагогического уже поступил Сидр Затонский. Сидр Затонский! Всего лишь одна буква «о», а как радикально меняется жизнь! Поэт Сидр Затонский! Это же звучит! Тогда же было написано его знаменитое стихотворение «Русское хайко».

Ты как вчерашняя зарплата.
Я рад, конечно.
Но ведь ты – вчерашняя!

За эти три строчки и еще за сотню подобных, вышедших тоненьким самиздатовским сборничком, Сидр Затонский к пятому курсу был принят в Союз писателей. Еще со второго курса он стал ходить на семинар профессора Казьмина. Темой курсовых и впоследствии диплома стали классические славянофилы: Аксаков, Хомяков, братья Киреевские, Самарин… Великие люди девятнадцатого столетия, блестящие мыслители, прозорливцы путей и судеб России!
Открывшаяся правда потрясла впечатлительного студента. Семинары профессора Казьмина сформировали идейный стержень, основание которого должно было корнем уходить в Народ и в Землю. Как выглядит Народ и что такое эта Земля, студент, если честно, представлял туманно. Возможно, оттого и писал и рифмовал он эти два сокровенных слова неизменно с больших букв. Московский мальчик, он землю видел только на даче в Электроуглях. В тех же дачных электричках перед ним смеялся, спал, пел песни и бухал в заплеванных тамбурах народ.
Защитивший за два месяца до ГКЧП с отличием диплом, Сидр Затонский по рекомендации профессора пришел работать в литературно-патриотический журнал. Главный редактор Кирилл Ефремович Пастухов, похлопав молодого аналитика по спине, сказал, что хорошо знаком с Аполлоном Казьминым, что разделяет его русскую историософию, но журналу в первую очередь нужно осваивать современность.
–Тебе, Сидр, редакция предоставляет уникальную возможность, – басил сквозь толстые, с пудовыми стеклами, очки главный. – Нужно взять Русскую идею и опрокинуть ее, будто дрожжевую закваску, в бродильную гущу современности. Чем дышит современность, знаешь?
– Чем дышит? – повторил, напрягся и тут же вспотел молодой человек.
– Капитализм! На Россию наступает Запад в форме грязного алчного капитализма! Нам предлагают опуститься в прямую кишку и радоваться колбасно-сникерсовому раю. Понимаешь, с какой гидрой предстоит сражаться?
Уже через несколько лет господин главный редактор пересядет на хорошую капиталистическую машину и на десятилетия вперед станет постоянным участником парижских, венецианских и лондонских конференций, где будет дискутировать с такими же высоколобыми европейскими очкариками о путях цивилизационного развития. Это все еще будет, а пока начинающему аналитику было поручено написать развернутую статью о непоправимом вреде брака «обломовской России с энергичным штольцевским капитализмом».
И вот, собственно, об этом патриот и славянофил Сидр Измайлович на разные манеры и со слегка меняющимися акцентами пишет уже двадцать лет. Сквозь века несет себя миру «обломовская» Россия. Чистая душа, глубоко, верно чувствующее сердце! Прямо поэзия высокая, Адам до грехопадения, Русь непорочная святая, спящая невеста, уже тысячу лет жениха ожидающая! А женишки все немцы да евреи. Являлись, правда, и трое серьезных мужей. Так сказать, в веках благословенная для России Троица! Грозный, Петр и Сталин. Этакие всея Руси Штольцы! Правили жестко? Да. Порой бесчеловечно и с кровью на руках? Тоже бывало. Тут возникает тема «страдающей Руси» и ее мессианского, то есть имперского, всечеловеческого значения! Вот с такой убойной дубиной начал орудовать на страницах журнала молодой аналитик.
С годами более разнообразно заискрилась мысль, и засиял отточенным кинжалом стиль! Не дубьем примитивным, а картечью по неприятелю палит из всех орудий теперь модный Сидр Измайлович. У него приличная машина, случаются частые приглашения все на те же конференции, и есть любимый в Ницце и Хорватии пляж. Это все, так сказать, успешно конвертируемые из высоких идей материальные блага. В активе – купленная и прилично отделанная квартира, загородный кирпичный дом, умница жена, растет красавица дочка. Сидра Измайловича Затонского как жесткого, бескомпромиссного патриота часто можно увидеть на центральных телеканалах, он участник всех знаковых общественных тусовок Москвы; за его текстами охотятся уже все крупные столичные и многие заграничные издательства.
– Такую глыбищу, как Россия, можно разглядеть лишь с большого расстояния! – говорил он и дважды в год выезжал за вдохновением к теплым морям. Благодатный средиземноморский воздух помогал выстраивать мысли в красивые цепочки, из которых ловко ткалось полотно русских вопросов. Граненые мысли упаковывались в увесистые файлы, которые он пересылал в Москву. Новые опусы регулярно печатались, гонорары регулярно выплачивались. И поэтому было непонятно, откуда явилась и постоянно усиливается тошнота?
– Тебе надо проветриться, – как-то в начале июля сказала умница жена. – Мы совсем забыли про наш старый деревенский домик. Надо что-то с ним делать. Может, продать? Заодно и чистым воздухом провинции подышишь.
– Да, да! – воодушевился Сидр Измайлович. – Как это Катерина точно сказала – «подышать русским воздухом»! Мне не хватает русского воздуха! Я стал, «как вчерашняя зарплата». Всё острова Италии да Хорватии! А про корни забыл!

И вот он, Сидр Затонский, через пару дней уже трясется в сторону смоленских лесов в скрипучем плацкартном вагоне.
«Разве это Россия?» – сидя у окошка, за столиком, с опаской осматривался он. Напротив недвижной колодой, без матраца и постельного белья, храпела баба. Спала в одежде.
«Хорошо, хоть туфли под лавку сбросила».
Тетка, будто угадав мышиные мысли Сидра Измайловича, поправила под головой сумку и, тяжело вздохнув, еще громче захрапела. Верхние полки оставались свободными.
– Белье не трогать! – будто плюнув, каркнула и проскакала к туалету пегая проводница.
Через проход два мужика, разложив огурцы, хлеб и помидоры, играли в карты и пили пиво.
– В Бухлово обязательно подсядут! – откликнулся рябой парень. – Я бы эту лошадку впиндюрил! – рассмеялся и, хлебнув пивка, подмигнул он Сидру Измайловичу – мол, давай, батя, подгребай! Сидр Измайлович, сделав вид, что не понял, отвернулся и стал пристальнее смотреть в пыльное окошко.
«Вот она, значит, какая… – разглядывая унылые пейзажи, думал писатель. – Убогие серые жилища, грязная неухоженная земля… и вот эти пассажиры! Разве я пишу про них? Никогда не поверю, что можно отыскать у этих пошлых алкашей чистую душу! А где расположено чувствующее сердце в этой храпящей свинье? Господи, куда я еду? Катерина просит дом продать, – вспомнил он. – Хорошо. Продам и сразу назад».
Весь следующий день он шатался по Смоленску. Посетил книжные магазины, картинную галерею и ресторан «Днепр». Потом с котлетами, политыми водкой, трясся еще шестьдесят километров по лесной дороге.
 
Вот так в начале прекрасного июля Сидр Измайлович Затонский к вечеру въехал в богом забытую Кацаповку. С трудом отыскал на дальней улице нужный дом. Мужественно сквозь заросли лопухов и крапивы продрался к порогу. Долго, чертыхаясь, ковырял ключом ржавый амбарный замок. Вошел, до самых пят облепился липкой паутиной, зацепил плечом висящее на гвозде корыто, отскочил и больно шарахнулся о низкую балку. Россия встречала своего апологета недружелюбно.
За дверью, обитой рваным дерматином, открылась похожая на нору, низкая, затхлая комната. С опаской переступил порог, остановился и принялся шарить рукой по стене. Не найдя выключателя, Сидр Измайлович достал из сумки фонарик и подсвечивая прошел к дивану. Присев, он достал комплект привезенного белья, наспех, как смог, застелил постель. Почему-то вспомнив храпящую в одежде тетку, быстро разделся. В таком виде он допил захваченную из ресторана водку, пожевал холодный чебурек, лег и тут же уснул.
Спал, как часто в последнее время, бесчувственным бревном. Но только чуть забрезжил в окошке свет, Сидр Измайлович очнулся бодрым огурцом. Босым, поеживаясь, протопал к мутному зеркалу.
– Ничего, ничего… – с сочувствием осмотрел холеное субтильное тело.
Воткнув в розетку привезенный походный кофейник и одевшись, Сидр Измайлович осмотрелся. Следовало хоть как-то организовать для жизни это пространство. Он пододвинул к подоконнику стол, включил ноутбук и настежь распахнул окошко. В кроне яблони распевалась утренняя птица, истошно и совсем где-то рядом мычала корова, и невыносимо противно кашлял невидимый старик. А прямо перед глазами торчал по макушку утопший в крапиве кривой, местами завалившийся забор.
Сидр Измайлович закурил, кинул в чашку три ложки кофе. В комнату, с первыми лучами, гудящими вертолетами стали залетать мухи.
«С чего начать?» – прихлебывал горячий кофе и пялился в пустое поле монитора. «Деревенская история» – написал заглавие Сидр Измайлович и, подумав, добавил: «Зарисовки из русской жизни». Жирная муха кляксой села на экран.
– Ну, может, ты мне что-нибудь подскажешь? – Стал следить за насекомым. За окном сухо треснула ветка. Сидр Измайлович отодвинул компьютер, поднялся и высунул в окошко голову.
– Черт! Напугал! – отшатнулся, столкнувшись чуть не лоб в лоб с возникшей с той стороны рожей.

В среду Сергуня проснулся засветло. Сердце стучало ровно, голова не болела, но вот тело!.. Тело ощущалось хрустальным сосудом. Всю ночь снились могильные ямы. Много, много ям! Будто чудовище, множеством разинутых черных ртов, они хихикали и пытались укусить его за причинное место. Сергуня перепуганным зайцем прыгал, прыгал, пока не споткнулся.
«Кладите в него обеих старух!» – нагнулся над ямой хер знает откуда появившийся покойный дед Ермил. А Сергуня уже не тридцатилетний мужик, а хрустальный гроб! Стоит гроб на дне ямы, и сует дед Ермил в него старух. Сперва уложил бабу Серафиму и сверху толстую Ефросинью.
«Тяжелые, курвы!» – закряхтел от напряжения, пукнул и проснулся Сергуня. Рядом под одеялом холмик.
«Это Лариска». – Глазами он ощупывал погруженную в предрассветную муть комнату: в кресле дрыхнет Базик, над аквариумом – включенная лампочка.
 «Оксанка снова забыла покормить рыбок», – вздохнул и вспомнил ямы Сергуня. Первую копали в понедельник и во вторник вторую. После двух дней похоронной вахты домой он вернулся на своих ногах.
«Значит, держался! Это хорошо! А дома я добавил? Это плохо». Голова оторвалась от подушки, тело изогнулось, и рука стала шарить по полу. Задел пустую бутылку.
«Неужели всё?..» – продолжал лихорадочно ощупывать пол Сергуня – должен же оставаться запасной снаряд! Он всегда после таких дел оставлял запас. Носки, штаны и пустая сумка лежали под стулом.
«Лариска?.. – звякнуло в голове. – Вытащила и спрятала?». Попытался встать.
– Ларис… – шлепнулись друг о дружку ссохшиеся губы. Холмик не шевелился. Тут испуганный мужик увидел ракету. Среди ломтей хлеба, резаных помидор и кругляшей нарубленной колбасы на столе, готовая воспарить, торчала бутылка!
«Топливо на борту имеется!» – бросился к ракете космонавт. В бутылке булькнуло и он хлобыстнул разом из горла. Когда жевал помидор, в дверь будто кто поскребся.
– Базик, это ты? – позвал кота Сергуня. – Жрать кошара хочет! – Осмотрел стол. Кот поднял из кресла голову.
– Ты здесь? А там кто? Я не понял! – поднялся и распахнул в сени дверь – кто скребется в дверь моя? – порозовевший лицом и душой, вышел на крыльцо и до хруста в косточках потянулся. На нижней ступеньке сидел человек.
– Кто такой? – Одним прыжком оказался перед сидящим Сергуня. Человек будто не заметил свалившегося с крыльца «десантника». Продолжая жевать травинку, гость даже глядел куда-то мимо, а Сергуня вдруг от ушей до неприкрытых носками пят стал покрываться холодной испариной. Будто снова нырнул в ночной сон. Но ведь сон остался в комнате! А тут же утро, небо светлое и ноги до яиц в холодной росе! Но глаза будто продолжают видеть прерванный кошмар: на ступеньке сидит дед Ермил.
– Дед… – стал отступать к березе Сергуня. – Тебя же Мишка закапывал… чего ко мне приперся?
– Ты, милок, не шугайся! Я пришел по другому делу. Добрые ты ямки для моих подружек выкопал! За то хочу позвать покататься тебя на Ебун-гору.
– Куда? – продолжал офигевать Сергуня. – На какую еще гору?
– У озера горку знаешь?
– Ну?
– Вот туда. Когда роса выпадает по травке, с горки вниз хорошо скользить! Веточку березовую под зад подсунешь – и вниз, с ветерком, как на саночках летишь! Хорошо!
– Какие веточки? Какая трава? – мотал башкой Сергуня. – Никакой травы на Ебун-горе не было! Глина голая и градус подъема не меньше семидесяти! И гора эта не на озере, а в дивизии на учебном полигоне. По сотне раз вверх-вниз в полной выкладке кузнечиками прыгали! А то старшина после обеда зашлет. Пердишь-икаешь,  лезешь! Ты на горку прешь, а обед прет из тебя. Бойцы по собственной блевотине ползали.
– То другая гора, – сплюнул травинку дед, – я на свою горку зову. Наломайте с соседом березовых веточек и приходите.
– С каким соседом? – глянул, куда смотрел старичок. Кривой забор. За забором из крапивы черная рубероидная крыша.
 – Там же лет пятнадцать никто не живет! – оглянулся. А на ступеньке уже никого.
«Глюки, что-ли? – протирая глаза, осматривался Сергуня. – А это что?» На ржавом гвоздике висит холщовая сумка.
– Чья? – сорвал и сунул внутрь руку Сергуня – сверток! Развернул газетку. Сало! Да еще какой шмат!
Прихватив торбу, он, поджимаемый малой нуждой, двинул к забору.
– Что за хрень? – забыв, зачем влез в крапиву, пялился на соседский домик он. Еще вчера – запертые ставни, а сегодня распахнутое окно и шторка сквознячком вздута!
«Торба, шмат сала, березовые ветки, Ебун-гора… Зачем мертвяк приходил? – крался к желтому домику и соображал Сергуня. – Поглядим, кто тут завелся!»

«Колоритная физиономия!» – рассматривал блымающую выцветшими ресницами морду Сидр Измайлович – округлое лицо, нос, губы, подбородок... Классический славянский тип. И глаза с мужицкой хитринкой! Оторопевший Сергуня, в свою очередь, отыскивал в голове хоть одно приличное слово.
– Русский? – из оконной рамы спросил Сидр Измайлович.
– Так точно… ваше благородие! – подтянулся и зачем-то брякнул Сергуня.
– Служивый, значит? – продолжал, покуривая, рассматривать пришельца Сидр Измайлович. – Где ратное дело отправлял?
– Семнадцатый полк ВДВ, Восьмая гвардейская дивизия, город Пярну, – отчеканил Сергуня.
– Молодец! – улыбнулся Сидр Измайлович. – Видна выправка! Чин воинский имеешь?
– Так точно! Сержант.
– Дважды молодец! А в мешке чего?
– Сало.
– Трижды молодец! – Нарисовавшийся «пряник» начинал Сидру Измайловичу явно нравиться.
– Покойный дед Ермил лично доставил! – на полной вытяжке стоял перед окном Сергуня.
– Как это покойный? Покойник доставил?
– Так точно. Сам утром принес и к вам указал зайти, – разговорился, будто сыпал сухим горохом, Сергуня.
« Ко мне? – задумался Сидр Измайлович, Так, так… Дед сало принес. Родственник? Подкармливает? Стоп. Кто подкармливает? Покойник? Значит белая горячка? А может быть… тут другое? Пращуры за гробом берегут и заботятся о живых! Тогда это уже образ жизни, вера и благодатный чернозем для мифологии. Вот живая культура! Растет в лесу дерево, дует ветер, летит по небу птица. И вот так же, как это облако, или птица, или дерево, растет и цветет тут окрашенная чувством мысль! И никакими цивилизаторскими прививками этот чернозем не утоптать! Я окно отворил, а жизнь так и поперла»!
– Закуску, стало быть, дедушка доставил? – обратился он к служивому.
– Так точно! Закуска!
«А что? Если это под окном сама судьба стоит? Плюнуть на все условности да самому с головой в этот чернозем!» – усмехнулся щекотнувшей мысли Сидр Измайлович. – Зелья хмельного, сержант, достать можешь?
– Никак нет, – опустил тот голову.
– Почему?
– Средствов наличных не имею, – охлопал пустые карманы Сергуня.
– Наличность имеется.
– Так это… надо к тетке Наташке! Она вчера только выгнала! Самокат ее – качественный!
– Как говоришь? Самокат? Самокат так самокат! – почесал лоб Сидр Измайлович. Взял со стола лопатник, достал купюру.
– Благодарствуйте! – чуть не задохнулся от накатившего чувства Сергуня. – Мигом обернусь! А брать сколько?
– Да на все и бери,– улыбнулся Сидр Измайлович, – чего мелочиться? Русские мы мужики или как?

«Где я его рожу видел? – бежал по задам, перелазил плетни, крался огородами и потел от напряжения памяти Сергуня. – В клубе!»
Он колом вдруг встал перед крыльцом самогонщицы.
«Точно, в клубе! Вчера там люди с теткой Ефросиней прощались. А этот? Что он там делал? Не помню. Я пошел искать туалет. Поднялся на второй этаж, – припоминал боец, – туалета не нашел… и потому пришлось остограммливаться под фикусом. Так, так… И вот там… Точно! Под фикусом! Точнее, над фикусом! – вспомнил и открыл рот Сергуня, – Е-мое! Картина! Там на стенке висела картина – и на ней эта лысая морда! Точно, этот лысый! В такой же белой раме и круглых очочках, и щеки как у барсука! Только тот, кажется, был в бороде? Как же это?.. Значит, успел обриться! А в дом зачем залез? Непонятно. Но вот же денег-то дал!» – достал из штанов купюру, развернул и понюхал бумажку он.
– Чего столбом под окном стоишь? – крикнула в форточку тетка Наташка. – Пришел, так заходи!
– Все гульбанишь? – отворила дверь хозяйка. – Лариска уже, наверно, обыскалась?
– Да хрен с ней! – озирался Сергуня. – Мне срочно банку! Деньги имеются! – Он положил на стол бумажку и рассказал про необычную встречу.
– А может, то хозяева приехали? – задумалась самогонщица, – Дом Шуковым принадлежит. Старики лет сорок, как померли. Дочка их, Тамарка, рядом на кладбище лежит. А вот внучка в Москве. Может, то она?
– Какая внучка? – вскинул к небесам руки Сергуня. – Мужик с портрета там лысый!
 
Сидр Измайлович, докурив сигаретку и потирая руки, сел за ноут.
– Так, так, батенька! – согнал он с экрана муху. – Глава первая: встреча.
Быстро, вслед за пульсирующей мыслью запрыгали по клавиатуре его пальцы. Главный герой, московский интеллектуал Евгений вынужден две недели провести в глухой русской деревне. Он поселяется в старом, брошенном родительском доме. Тут ему все чуждо – печка, лавки, по углам в паутине копошащиеся пауки. И главное, по всему дому расклеенные черно-белые фотографии суровых мужчин и женщин со сдвинутыми бровями.
Евгений в шоке. Ночь. Он укладывается на лавку под иконой. Под утро в сердце сильный укол. Он вскакивает. Сдвинутые со всех стен брови пристально за ним следят. Босым Евгений мечется по избе. Скрипят половицы. Тревога не дает сосредоточиться. Евгений в панике распахивает окно. Он не может понять причину тревоги. И вот тут за окном появляется мужик. «…Евгений, дрожа, жадно вглядывался в простое, изборожденное, видимо, нелегкой трудовой жизнью лицо и все больше чувствовал, как на него из окна дышит неведомая забытая и родная Россия!» – дописал последнюю фразу и блаженно откинулся на спинку стула Сидр Измайлович.

О том, что муж не повесился и не утопился, а пьянствует буквально за забором, Лариска узнала лишь на четвертый день. Ей бы, дурище, не в контору бежать да в милицию звонить, а к тетке Наташке зайти!
Дважды за это время ее Сергуня ночами, как партизан, по огородам с пустой банкой пробирался под окошки самогонщицы. В дом для конспирации уже не входил. Три условных стука, и в приоткрытую ставню просовывались банка с деньгами. Через десять минут обратным макаром выдавался продукт. В отдельный пакет добавлялись хлеб, огурцы с помидорами, квашеная капуста и из погреба всякая консервированная снедь.
– Хватит! – стукнул кулаком по столу утром в субботу Сидр Измайлович.
– Хватит, – согласно икнул Сергуня.
– Хватит нам в курятнике сидеть! – обвел мутным взглядом пространство избы писатель. – Хочу почувствовать жизнь, потрогать чернозем и насладиться мифологией! Где мифология?
– Какая, на хрен, мифология? Хватил тоже! Ничего у нас, Измайлыч, такого давно уже нет, – пригорюнился сержант.
– Куда же все подевалась?
– Вся беда пошла от Горбатого! – охватил руками голову Сергуня. – Колхоза нет, рыбы в озере нет, лес вырубают! Да что там наш лес! Вся страна в хлам разрушена!
– А ты куда же глядел? – сдвинул брови Сидр Измайлович.
– А что я? – заорал сержант. – Кто со мной советуется? Я на баню два куба леса с****ить из своего леса уже не могу! Когда такое было?
– Плохо, сержант, очень плохо! – Сидр Измайлович придвинул ноут и стал клацать по клавишам.
– Вот-вот! – мотал головой Сергуня. – Запиши, все запиши, а потом кому следует, там, в Кремле, покажи! Пусть знают, до чего страну довели! Жиды проклятые!
– А русский дух, – оторвался от монитора Сидр Измайлович, – дух где?
– Духов тут точно нет! Пусть бы попробовали сунуться! – выпрямился и со всей пьяной дури шарахнул по столу Сергуня.
– Тише, боец, тише! Ну, а события какие случаются?
– События? Есть события! Люди как мухи мрут! – налил и выпил сержант. – Я лично за этот год уже восемь ям выкопал! Да вот еще этот покойник дед приперся! Такие вот наши события.
– Ты насчет деда уверен?
– Видел, как вот тебя теперь. Дело утречком было. Вышел отлить, гляжу – сидит на ступеньке. Я, конечно, сам понимаешь, сперва чуть не обосрался! А потом ничего, разговорились… Я ему – чего приперся? А он – я сальца принес. Измайлыч, – подскочил Сергуня, – у нас же сало есть! Где-то тут я сумку бросил!
– А, вот она! – Он отыскал мешок и достал сверток. – Гляди, какое! Чуть с бочков заветрилось, а так белое, как первый снег! Какие же мы дураки! У нас закусь мировая имеется, а мы третий день срем зелеными помидорами!
– Давай сюда! – освободил край стола Сидр Измайлович. – Сало, как сало… – Повертел и понюхал кусок. – С душком немного, но это ерунда! С бочков сейчас обрежу, и есть можно.
Выпили, принялись сосредоточенно жевать.
          – Хорошее сало! – потянулся за ножом Сидр Измайлович. – Дед, говоришь, угостил?
– Ага, Ермил Тимофеевич, – принялся рассказывать Сергуня. – Пастухом был. Матка в колодец его как-то там по малолетству уронила… с того времени у него в голове плохо винтики с шариками сочетались. Коровок, знаешь, как пас? Утром идет по деревне и в дудочку свою дудит! У него такая детская, с кнопками, была. А коровы, как дудку слышали, так сами из хлевов выбегали! Другие пастухи уведут за речку стадо и бухают, да под кустом дрыхнут, а этот никогда за реку не ходил. Только напиться к воде подводил. А так, вокруг деревни, круги по лугам нарезал. Идет, в дудку дудит, а коровки следом. Мы, пацаны, бывало, приставали, чтобы дал в подудеть. Никогда, хмырь, не давал. Так мы раз палку его стащили.
– Какую палку? – прислушался Сидр Измайлович.
– Тяжелая ясеневая палка у него была. Мы ее в овраге закопали, а он говорит: пока палка не вернется, пасти не буду. Батька меня тогда добре выпорол. А знаешь, чего дед палкой той делал? – обернулся к писателю Сергуня. – Ты про нее тоже напиши. Она у него заговоренная была! Дед, оказывается, не просто вокруг деревни кружил. Мы-то все думали, что дурачок, далеко не уходит, боится заблудиться да коров растерять! А он круги палкой нарезал.
– Какие круги? – снова подсел к столу Сидр Измайлович.
– А черт его знает, какие! – пожал плечами Сергуня. – Кто же его расспрашивал? Может, так… по своему малоумию в дудку дул! А может, и заговор какой знал и деревню нашу от нечистой силы палкой своей так оборонял. И вправду, житуха тогда у нас была не чета нынешней! Пшеница по полям перла в два моих роста! Лес кругом крепкий и богатый! Грибы, ягоды, рыбу в озере пацаны руками ловили! Водка в магазине дешевая! Сами люди тогда крепче нынешних были. Возьми, к примеру, того же Ермила Тимофеевича! Головой, конечно, дядя был слаб. Зато руками здоров! Любого бычка за рога мог уложить. И самоката ведро выпить! А нас, желторотых, учил, чтобы только салом водку закусывали.
– Значит, сила в сале! – задумался Сидр Измайлович. – А может, твой дед и прав? Русскую силу хранит кусок вот такого сала? Ведь идея должна иметь надежный материальный носитель. Так почему сало для России не может быть таким носителем? Из мозгов соборность вытравили, а она вот тут! – воткнул в сало нож писатель. – Дурачок с дудочкой вокруг деревни с палкой ходит, салом всех угощает – он тебя, ты меня… Вот и хоровод, и соборность!
– Не, Измайлыч, – дожевывая, соображал Сергуня, – насчет «он мне, а я тебе» это все так. Но дух у сала, чувствуешь, с тухлятинкой? А почему? Потому, что сало пошло от хохлов! Их это продукт. Исторически их!
– Ну да, у них сало, у нас нефть! Так, что ли? – отрезал еще ломоть Сидр Измайлович.
– Где та нефть? – снова стал волноваться сержант. – Я раньше в трактор, когда хотел, под завязку соляры вливал, да еще бочку домой вез! А теперь что? Срамота полная – вот что! Нет, Измайлыч, нет! Нефть и радость жизни теперь для олигархов! А наша правда – мухами дохнуть. В России сейчас только покойнику честь и почет! Потому живые по печкам лежат да своей очереди ждут. Вон, возьми хоть нашего дядю Кондрата! Он давно уже себе и бабке по гробу сладил. Свой ящик на чердак затащил. Каждую неделю проверять лазит. Сохнет он у него там. А старухин ящик прямо в горнице вместо кровати установили. Бабка в нем и спит. Сам видел. Привыкает, значит! Не там, Измайлыч, роешь! Наша идея – сдохнуть скорее!
– Ты, сержант, тут не прав! – отодвинул компьютер Сидр Измайлович. – У народа идея должна позитивной быть. Без идеи мы – скопище быдляков. Только Большая Идея способна подвигнуть народ к созиданию.
– А мы и созидаем! Мы, знаешь, как тут созидаем? Ты только банку, Измайлыч, далеко не отодвигай! – глухо урчал из темнеющего сознания Сергуня. – Один олигарх нас уже купил, коровник новый обещал построить. А в Никитовке бассейн с боулингом заложили. На мосту, знаешь, дыра сколько лет была? Лет десять! Раз трактор с прицепом комбикорма в нее ухнул! А вот же этой весной залатали и асфальт положили! И я тоже созидаю! Баньку перекладывать решил. Вот только из лесничества пару кубов с****ить надо. А тебе, Измайлыч, я вот что скажу! Мужик ты хоть и с компьютером, а все же балда!
Он протянул руку и ущипнул за розовую щечку писателя.
– Обрился ты гладко, но я тебя узнал! Твоя рожа в клубе висит. Видишь, мы тоже кой-чего понимать можем! Ты в Москве, а морда твоя тут сияет!
– Какая морда? – отодвинулся Сидр Измайлович.
– Твоя, твоя морда! Зачем бороду сбрил? Ладно. Про бороду потом. Пойдем сегодня на танцы, покажу тебе твою бороду.
– Какие танцы?
– Ништячные танцы! В клубе дискотека, полная авария! И светомузыка! Не дрейфь, Измайлыч! Как там у тебя в компьютере обстоят дела насчет идеи, не знаю, но жениться тебе тут надо. Так и быть, по дружбе найду невесту. Ты каких любишь?
– В каком смысле? – не сразу понял Сидр Измайлович.
– Ну, брунэток или чтобы жопа телевизором была? Невесты они у нас разные!
– Какие невесты? Я женатый человек.
– А, брось! Жена твоя где? На Луне?
– На какой Луне, – горячился Сидр Измайлович, – в Москве она!
– Ну да, в Москве! – ухмыльнулся Сергуня. – А где та Москва? Бабка Ефросинья перед смертью говорила, что вообще никакой Москвы нет!
– Как это нет! А я тогда откуда?
– От верблюда! – рассмеялся Сергуня. – Мы знаем, откуда ты свалился! Ты с портрета!
– ***ню, извиняюсь за выражение, вы, товарищ Сергей, порете! – поднялся и отошел к окну Сидр Измайлович.
– Вот! – оживился Сергуня. – Наконец-то слышу слова нормальные! А то все идея, идея! Аж уши от твоих идей завяли! Да ты, Измайлыч, не суетись! Приехал так приехал! Чего уж тут? Надо же покумекать, как жить дальше?
– Да, – кивнул Сидр Измайлович, – как жить? В настоящее время это меня очень тревожит.
– Ну и я об этом же талдычу! Без бабы тебе никак нельзя. Она и каши наварит, и порты твои обоссанные постирает, и, когда пьяный придешь, сапоги стянет и спать уложит. А как в баню париться пойдешь, кто тебе квасика холодненького поднесет или спину мочалочкой отдраит? Она тебе мочалкой попку, а ты ей огурец в попку! Ха-ха-ха! Я уже знаю, кого приведу! Саньку Загулову тебе приведу!
– Не хочу ни Саньку, ни баньку! Это разврат!
– Чего я такого сказал? – удивился Сергуня. – Не хочешь в баньку, пошли на танцы. Чего, дурак, ерепенишься?
– Нет, нет. На танцы тоже не хочу. – Сидр Измайлович нервно зашагал по комнате. – Пойми, Сергей, я сюда не в баню париться приехал! Мне нужна аутентичность, мифология и национальные корни!
– Корни? – пожевал губами Сергуня. – Так бы сразу и говорил. Слушай. Я когда последнюю яму рыл, то на такой корень напоролся! Мама не горюй! Будто елда черта выперла! Хочу лопатой срубить, а он мне ею по харе, по харе! Пока не срубил, раз пять стеганул! Такие корни у нас мурехами называют. Заползет такая елда в гроб и сосет покойника. А дед Ермил приходил благодарить меня за своих старух.
– Я же про другие корни сейчас говорю! – махнул рукой Сидр Измайлович.
 – Корни они, точно, разные бывают! – икнув, согласился Сергуня. – Слушай, Измайлыч, совсем забыл! Я главного не сказал! Дед Ермил нас на горку покататься зовет!
– Ну, ты опять за свое? То баньки у тебя с огурцами и мочалками, то с покойниками кататься зовешь!
– Гляди, Измайлыч! Чего это? – отскочил от стола Сергуня. – Растет!
– Что у тебя там растет?
– Сало растет! Мы его едим, а оно не уменьшается! Ты бочка посрезал, а они вон снова наросли!
– Чудеса! Непростое сало! – погладил животик Сидр Измайлович.
– И у тебя там булькнуло? – глянул на писателя Сергуня. – Кирдык тоже в животе чуешь? У меня с вечера крутит! А я все голову ломал – чего дедуля сумочку нам оставил? Сало под закусочку подогнал! Заботу проявил! Ах ты, старый хер! Мертвяк, червями недожеванный! На гору кататься звал! – выпалив последнее слово, Сергуня замер. – Все ясно! Мигом собираемся, берем банку и рысцой, пока не сдохли, рвем!

– Мам, ну мам! – уже целый час канючила Оксанка. – Я же там буду не одна! И Зойка Смирнова с сестрой, и Валька Панкратова, и Машка Завьялова…
– Ты мне своих девок не перечисляй! – гремела кастрюлями у печки Лариска. – Такие же, как и ты, ссыкухи! Ты лучше скажи, кто из кобелей будет?
– Каких кобелей! – хихикнула Оксанка. – Скажешь тоже!
– Степка будет?
– Откуда мне знать? Может будет, может нет. Сдался тебе этот Степка!
– Он не мне, а тебе сдался! Я же вижу, какими глазищами он на тебя глядит!
– Ну и какими же? – соскочила с табуретки дочь.
– Известное дело, какими! Чо пялишься? – отмахнулась тряпкой Лариска. – Сядь, не мельтеши.
– Нет, ты скажи! – подперла кулачками бока деваха.
– ****скими, вот какими! Глядит, будто сожрать хочет! Не заметишь, как сожрет!
– Не сожрет! – топнула дочка. – А я все равно пойду. Все на озеро идут, и я пойду!
– Ну, тогда и я! – кинула тряпку Лариска. – Отец четвертые сутки где-то шастает, хоть бы уже сгинул, зараза! Ты уже хвостом виляешь! Ну так и я гулять уйду! Брошу все к черту и уйду! Где вы там собираетесь?
– Я же говорила – на озере. Сперва мальчишки колесо пустят, а потом на берегу костер жечь будем.
– Вот к костру я и приду!

Вечером после дискотеки молодежь шумной гурьбой отправилась на озеро. Мальчишки сначала двинулись шарить по дворам. У Сафроновых сняли и подвесили на грушу калитку; Ивану Кондыбе дверь в дом подперли палкой. Пусть в окно, скупердяй, вылазит! Из сарая Тришкиных выкатили давно примеченную тракторную шину.
На костер волокли все, что плохо лежало во дворах – доски, тряпки, солому. Степка для поджога принес баклажку с отработкой. К полночи все собрались на горе.
– Поджигай! – удерживал приготовленную шину Степка. Набитое тряпками, соломой и облитое маслом, колесо вспыхнуло!
– Ну, давай! Катись с горки, солнышко! – толкнул колесо парень. Огненный, плещущий рыжими языками шар под крики, свист и улюлюканье, сорвавшись с горы, покатился вниз.

– Чего это там? – остановился запыхавшийся Сидр Измайлович.
– Купала в воду упала! – глядел на огненное колесо Сергуня.
– И что это значит?
– Это значит, сейчас наступает полная для нечистой силы воля!
– Опять разврат? – поежился Сидр Измайлович. – А без нечистой… обойтись можно?
– Ну ты, е-мое, даешь, Измайлыч! Ты же сам события требовал?
Тем временем молодежь вслед за огненным колесом кубарем скатилась к озеру. На берегу вспыхнул и стал расти костер.
– Может и нам к огоньку? – поглядел на сержанта Сидр Измайлович. – Гляди, там кажется все пристойно? Девушки в веночках! Сказочные красавицы, невесты записные!
– Ну-у, тогда нам на гору!

Лариска с баклажкой пива уже второй час сидела на бревне. У ног, в озерной черной воде, то и дело тихо ворочалась ночная рыба, а за спиной на пригорке, вокруг костра шумела и веселилась молодежь.
– Чо за жизнь такая сраная? – тянула пиво и хлюпала носом женщина. – Никому я не нужна! Отец от горилки помер, брат Ванька не просыхает… Муж тоже алкаш, и Оксанка глядит в ту же сторону! А куда девке еще глядеть? Вся жизнь ей предназначена тут. Окрутит Степка или другой какой, и покатится ее судьбинушка, как это колесо, прямо в черный омут! И пусть! Пусть горит все ясным пламенем! А моих сил уже нет! Вот сейчас напьюсь и утоплюсь! – залпом допила остатки пива и отбросила в кусты бутыль Лариска, – Ну что, веселитесь? А я, кажется, пьяная! – Она нетвердо встала на ноги. Будто ответ, от костра рванулся хохот. Парень, лицо которого разглядеть было трудно, прыгнул прямо в огонь.
– Не за хрен сгоришь! – всплеснула от испуга женщина руками.
В следующую секунду жаркие языки, расступившись, выпустили прыгуна.
– Степка! – тут только смогла разглядеть Лариска. – Куда лезешь? Яйца хочешь вкрутую спечь, охламон!
Она отвернулась. В лицо дыхнула свежестью тихая вода.
 – Хер с вами… веселитесь!
Пошатываясь, направилась к камышам. У воды сняла кофту и расстегнула юбку.
– Ну, я пошла… – еще раз оглянулась и вступила в воду Лариска.

Руки скользили, ноги разъезжались, живот, будто привязанная подушка, тоже мало способствовал движению вверх. Сидр Измайлович полз и чувствовал себя мухой, влипшей в вязкое тесто.
– Господи, что со мной! Куда это?.. Зачем? – сопел, фыркал, отплевываясь от облипавшей его грязи, он.
– Вперед! Только вперед! – Гигантским пауком цеплялся за землю Сергуня. Узкое, вытянувшееся струной туловище сержанта напряженно вибрировало. Разбросанные по сторонам клешни с остервенением рыли глиняный склон.
– Не могу! Честное слово, уже не могу! – скользил, стонал и с ужасом глядел на тянущуюся к нему клешню Сидр Измайлович.
– Греби руками! – сыпал на голову вырываемые комья паук.
Внизу догорал костер, небо на востоке побледнело, и вдруг из сердца вселенной словно улыбнулась голубая звезда.
«Так вот ты какая!» – глядел на звезду Сидр Измайлович.
Он закрыл глаза, сдвинулся с места и вот – соскользнул в глубокую пропасть! Страшно не было. Освобожденное от земных оков тело приятно и легко, будто сорванный лист, воспарило над бездной. Потом раздался влажный шлепок. Принявшая тело вода, мягко коснувшись, слизнула все прошлое, настоящее и будущее. Исчезла застрявшая среди глухого леса, деревня, растворилась ночь, и куда-то пропала скользкая, невозможно крутая гора. А он? Уже в хлам пьянющий член Союза писателей, а голенький безымянный обмылок. В последний раз вода лизнула, и Сидр Измайлович растворился.

Разве когда-нибудь зрелый сорокапятилетний мужчина мог о себе предположить такое? Вот человек, как все, живет, живет, а потом так же, как все, уходит, умирает. Тело становится прахом, а душа вроде как остается бессмертной, поэтому можно допустить, что у ушедшего сохраняется чувство присутствия. Подобные истории тысячи раз рассказаны. Это более-менее понятно. Остается не очень понятным – какого качества бессмертие? Растворившийся Сидр Измайлович продолжал ощущать действительность. Странной была форма, в которой он пребывал. Над Вселенскими Водами необъятного космического океана плыла одинокая улыбка. Этой улыбкой был он! Что это такое? Каракуль Бога-младенца? Оброненный росчерк гусиного пера? Или жалкая усмешка идиота? Улыбка свободно плыла, расточая вокруг себя беспричинную Радость!

– Мне домой пора! – поглядела на затухающий костер Оксанка.
– Погоди! – попытался обнять девушку Степка.
– Не твоя, не лапай! – отодвинулась та.
– Почему не моя? Моя! – пододвинулся парень.
– Не твоя! Ты кобель известный! В клубе кто с Зинкой танцевал? Я все видела!
– Чего видела?
– Видела, как ты ее лапал! Если бы меня так… я бы сразу залепила по морде! А она глазки закрыла и улыбается! Сучка драная, вот кто она! А ты кобель! Мамка правильно про тебя говорит.
– Оксанка! – позвала Машка. – А мы идем веночки пускать!
– И я! – поднялась и побежала за подружкой девушка.
– Даже не оглянулась! – посмотрел вслед мрачный Степа. Он со злостью пнул черную головешку и быстро пошел прочь. Обходя гору, Степка увидел в примятой траве блеснувшую банку.
– Самогон? – сорвал крышку, понюхал. – Наверное, пацаны пили! В самый раз... – Сделал глоток и тут же сплюнул – гадость!
До деревни он шел долго. Шагал, прикладывался, утирая рукавом рот, и продолжал вести разговор с Оксанкой.
– Дура ты, дура! Ну какая же ты дура! Курица безмозглая! Разве ж мне кроме тебя кто нужен? Никто мне не нужен! Ты одна только и нужна! Потому что ты моя! Потому, что люблю тебя, дуру! Гляди, Зинку вспомнила! А я Зинку специально пригласил, чтобы тебя подразнить! А то забилась в угол, губы надула – и не подойди! А Зинка мне на хер не нужна! Зачем мне эта рябая Зинка? Разве же я могу тебя на какую-то Зинку променять? Никогда! Ты мое солнышко! И без тебя я совсем один и мне плохо! Знаешь, как плохо? Даже сердце болит! Вот тут болит! – отшвырнул в кусты банку и принялся колотить себя в грудь Степка.

– Жопу, жопу больше отклячивай! – Ухватив за шиворот писателя, ругался Сергуня. – Уф! Здоровый боров!
 Сидор Измайлович перевалился через гребень и замер.
– Прибыли! – отдувался сержант. – Конечная остановка – Небеса!
– Мы уже наверху? – блаженно раскинул руки Сидр Измайлович.
– На верху, на самом верху! – оглядывал вершину горы Сергуня. – Ну и где же этот дед?
– Значит вот оно как?!
– Чего там бормочешь?
– Ебун-гора! Ебун-гора! – будто мантру, повторял Сидр Измайлович.
– Ты с кем разговариваешь?
– Это вселенский образ! Знаешь, я чувствую эту Гору!
– А я чувствую, что мы очень зря банку внизу оставили.
– Пьешь ты много, Сергей!
– Чья бы корова мычала! – смеялся сержант.
– Да я ничего… так… Чувствительным что-то стал!
– Баба ты, что ли, чтобы чувствительным становиться? Отымела по полной программе тебя, я вижу, Гора!
– Точно, точно! – вскинул руки Сидр Измайлович. – Как ты верно сказал! Я понимаю, что брякнул! А ведь попал! В десяточку угодил! Отымела меня горка, да так крепко! Растоптала! В грязь превратила!
– Ладно, кончай фонтанировать, писатель! Поищи лучше лужу какую, да морду помой. А я дедулю пошукаю.
«Что происходит? – тряханул головой и словно бы увидел себя со стороны Сидр Измайлович. – Я же известный литератор, член Союза писателей, уважаемый в Москве человек! Так, так… Приехал сюда дом продавать. Хорошо. Тогда зачем четверо суток с мужиком пью самогон? Непонятно. Дальше – полез ночью на какую-то гору! Вот теперь сижу тут на холодной земле, ботинок порвался, одежда мокрая, весь в грязи, – ощупывал себя и ужасался он, – вокруг на сотни километров лес, а в голове одно желание – отыскать лужу. Все это можно назвать безумием. Неужели я сошел с ума? Вот, значит, как это бывает!
Кое-как поднявшись, он принялся осматриваться.
«Бежать! Немедленно бежать! Так, но куда? Где север, где юг? – завертел он головой – и тут увидел. В метрах десяти пенек, и на нем старичок. Дедушка величиной с переросший белый гриб. Длинные волосы, острая бородка, рубашка навыпуск, и весело глядят из-под штанов босые пятки.
– Дед Ермил? – бросился к старику Сидр Измайлович. – Спаси, спаси меня, дедушка!
Но через несколько метров он остановился, замахал перед лицом руками и, развернувшись, рванул в противоположную сторону.
– Куда? – окликнул старик. – Там крутой овраг! Расшибешься!
Шмыгнув носом и утерев сопли, Сидр Измайлович обернулся:
– А мы… вот… к вам, извините, залезли.
– А чего залезли? – рассматривал гостя старичок. – Нужда?
– Да-да, нужда! Умыться бы!..
– Так это внизу, на озере. А тут чего? Тут ни крана, ни бани.
– Нет, нет! Баню мне уже предлагали. Спасибо. Не нужно. Лицо и руки только помыть. Не пойму, куда Сергей подевался?
– Так ты вместе с этим охламоном? – обернулся старичок в сторону вынырнувшего из кустов Сергуни. – Значит, из Москвы писатель?
– Так точно. Был… писал.
– Почему был?
– Да как-то… отсюда не очень верится во все остальное! Странные испытываю чувства. Будто в целом мире есть только вот эта Гора! Может оттого, что пью уже четыре дня? И вот сюда сдуру залез! В животе булькает кусок сала, а в душе весна! Чувство, признаться, идиотское! Будто вот из этой грязи родился! Понимаете, только что вылупился! Какая-то Колдун-гора!
– Не Колдун, а Ебун! – подошел Сергуня. – Привет, дед. Это писатель из Москвы! Настоящий! У него компьютер. Все, что видит, все туда записывает.
– Интересно! Человек ты, я вижу, образованный. Про что образованные люди пишут?
– Да кто про что! – поморщился Сидр Измайлович. – Пустое! В основном каждый пишет про себя! Надоело! Вот тут вся эта писанина уже стоит! – чиркнул ладонью от уха до уха Сидр Измайлович.
– И что, деньги платят? – продолжал любопытствовать дед.
– Платят.
– А если платить не будут?
– Как это не будут? – не понял Сидр Измайлович. – Платить не будут, то и писать не будут. Надоело все. А что делать – не знаю. Может, вы что посоветуете?
– Ну вы, страна советов, советуйтесь тут, а я грибы пойду поищу. – Сергуня щелчком отбросил докуренную сигаретку и ушел.
– Вот скажи, письма, к примеру, люди еще пишут друг другу?– прищурился дед.
– Какие письма?
– Да обычные. Перышком по бумажке.
– Не знаю. Зачем это вам?
– Я письма любил писать! – задумался старик. – Куплю, бывало, за две копейки школьную тетрадку, и ну писать! На пяти листах! Бог знает чего начирикую! Потом бегу за конвертиком. Три копейки простой конверт на почте стоил. Письмо в него суешь и язычком по полоске. Потом для верности кулаком проутюжил — и в синий ящик. Оно еще на дно не упало, а я уже вслед вроде полетел! Иду домой, а сам будто путь письма вижу! Будто стрела, летит оно, прямо по адресу. А адресок писал свой.
– Как это? – слушал вполуха и ничего не понимал Сидр Измайлович.
– Я ведь себе писал.
– Зачем?
– Хотелось письма получать. Письмо, бывало, целую неделю идет. Я уже забуду, чего писал! Открою, читаю и представляю, будто друг у меня где-то есть.
– Такие письма уже, наверное, не пишут. Это древность! Про интернет слышали? Там письма электронные. Написал, смайлик приклеил, «энтер» нажал и твой привет через секунду на другом конце света!
– Чудеса! – почесал бороду старик. – Значит, и бумагу с конвертом покупать не нужно?
– Нет.
– А ждать?
– Чего ждать?
– Письма тоже ждать не нужно, ежели оно так быстро приходит?
– Ждать? – задумался Сидр Измайлович. – Ожидание, наверное, еще не отменяется. Иногда полный ящик писем разных приходит. А ты все ждешь и ждешь… пялишься, как дурак, в монитор! От злости хочется раздолбить компьютер. Писем всегда много, а которого ждешь – нет!
– А я любил ждать! И чем дольше шло письмо, тем больше интереса, что ли, к жизни накапливалось. Ведь и думал, и переживал, и представлял, разговоры всякие сам с собой вел. Вот так, перебежками, от письма к письму и жизнь прожил.
– Послушайте… я вот что спросить хочу. Это правда… – начал и споткнулся на полуслове Сидр Измайлович. – Сергей говорил, что вас в прошлом году похоронили?
– Ага, похоронили, – кивнул старичок. – Сколько можно свет томить.
– Так как же это? Вас схоронили, а вы тут, на горе?
– Так что же с того? Кто в земле, кто на земле. Птицы и ангелы в небесах обитают, а я вот тут, на Горе! Для Бога все едины! А приглядывать и помогать людям надо. Они же как дети. Шкодят, а потом страдают.
– Да, да. Про загробные представления у древних славян и про культ предков много в свое время академик Рыбаков писал. Но я не думал, что бывает вот так… все конкретно! Вот прямо тут! Чудеса!
– У вас свои чудеса, у нас свои!
– Это правда! – потер уши Сидр Измайлович. – Два параллельных мира! У нас интернет с электронными письмами, а у вас живые покойники и Ебун-гора! Я когда полз сюда, то про Москву подумал. Показалось мне, что нет никакой Москвы. Ебун-гора есть, а Москву отменили. Нажали кнопку, и улетела Москва к черту! Я всю жизнь по таким кнопкам клацаю. Пишу, пишу. И если, не дай Бог, кто-то нажмет «дэл», вся моя писанина в секунду улетит! Тексты, статьи, книги, переписка… все! Вся жизнь улетучится. И я полный ноль! А вот чтобы стереть Ебун-гору, такой кнопки нет.
– А про что пишешь?
– Про Россию пишу. Спорю, доказываю, раскрашиваю наш особый путь! Люди хавают и деньги плотят! Ничего не поделаешь, товарно-денежные отношения. А я так поднаторел, что могу в любые цвета заданную тему разрисовать. В прошлом году один уважаемый европейский журнал полемику организовал. Я статью написал, и мне ответил некий Соломон Лурье. Наверное, не слыхали про такого? Я тоже не слыхал! – рассмеялся Сидр Измайлович. – Потому что нет никакого Соломона! Соломоном был тоже я! Вот в такие игрушки мы играем.
– Это вроде как письма самому себе писать?
– Да не совсем. Вы от жизненной необходимости писали, как воздухом дышали. Деньги свои за конверты и бумагу платили. Писали, посылали и ждали. Наверное, каждый день заглядывали в ящик? Удивительно! Обычный железный ящик. А в нем смысл жизни! Так?
– Ага! Точно! И ждал, и заглядывал! – повеселел дед. – Ящик синий был, и задняя дверца у него плохо прикрывалась. Всегда боялся, что письмо может выпасть.
– Вы даже сейчас радуетесь, а я слушаю и вам завидую! Я не знаю, был ли хоть один человек, кому бы моя писанина приносила радость? Меня лично никогда не радовала. Злость была, желание переспорить, доказать свое – это да! Прижать к стенке или раздавить – с превеликим удовольствием! Радость, впрочем, была! Измерялась длиной рубля. Другой не припомню.
– Ну ладно, – вздохнул дед, – а к нам все же зачем приехал?
– Надо дом продать. Рассвело, – огляделся Сидр Измайлович. – Заодно захотелось и на Россию поглядеть. Но разве это Россия? – снова присел, пристальнее посмотрел в лицо старика. – А ну, скажи, дед, где Россия? Вот взять вашего подопечного Сергуню! Бывший десантник, сержант – и нынешний алкаш и бездельник. Деградация полная. Это, что ли, Россия? А ведь не единичный случай. Это тип, характер, образ жизни! И вы его оберегаете, салом подкармливаете. А у него в голове живут только две мысли – где достать выпить и как половчее спереть два куба леса! Заметьте, уважаемый, не заработать, не купить, а украсть! И это не стыдно. Об этом можно запросто говорить. Потому что норма. Где тут Россия? Русский мир скукожился до одной фразы: «Все вокруг колхозное, значит можно тащить!». Дух специфический повсюду ощущается. Проворованная Россия, как грязная проститутка, воняет перегаром! Разве не так? Вот вы спросили, зачем я сюда приехал? А я и сам не знаю. Знаю только, что мне надоело и от чего тошнит. Странные мы все какие-то! Если уж пить, то пропиться надо дотла, до последней копейки, до сумасшедшего сквозняка в башке! И пусть завтра голову снесет, но сегодня праздник! Это не простая дурь и не неуемное ухарство. Тут что-то другое. Юродство какое-то? Юродствующая на печах да в мерседесах Россия! Нам воспитанные люди товарно-денежный рынок принесли, чтобы мы жизнь свою смогли наладить. Стол крахмальной скатертью застелили и перед каждой персоной по десятку разновеликих ножичков с вилочками разложили. Кушать, значит, господа, подано. А что персоны? Рынок в дикий базар обернули, вилочки с ножичками в ломбард да на металлический лом снесли. Собственную замызганную скатерть-самобранку раскатали и – пьянку-гулянку на всю страну! А ведь не дикари же! Что нас коробит? Ответа, признаться, не знаю. Но чувствую, как скука смертная и тоска зеленая меня сосет, – горько усмехнулся Сидр Измайлович, – Вот и договорился! Такую речугу закатил! С радости начал, чтобы в скуку и тоску скатиться. А тебе, дед, что с этой Горы видать?
– Да что отсюда видать? Вижу, что и ты бедный и замотан!
– Точно, замотан! По самые уши! Проводами, проблемами замотан и фантиками оклеен! Тошнит на все. Думаю – тошнит, пишу – тошнит, даже когда телефон беру – тут же рвота накатывает! Насколько всегда дом и семью любил! Ладно, чего говорить… Жена у меня умница! Это она посоветовала отпуск здесь провести, дом продать и продышаться! Приехал, значит, мозги проветривать. А тут, оказывается, такая же жопа!
– Как, страна советов, всю мировую повестку перетерли? А я маслят на закусь набрал! – подошел и высыпал из рубахи в траву мокрые блестящие грибы Сергуня. –
– Домой, Сережа, пора. Хватит пьянствовать.

– Где же она? Точно помню, тут банку оставлял! И сало тоже сперли.
– А лихо мы с горки! – тер бока Сидр Измайлович. – Ветер в ушах такой свистел, аж до сих пор сквозняк в печенке чую!
– Да, аттракцион дед устроил, что надо! Американские горки отдыхают! А сала шмат хороший был! С таким куском жить можно и зачем работать! Лежи себе на печи да режь! Отрезал, а оно выросло! Мне то сало было бы к полному счастью! Ты, Измайлыч, только представь! – принялся фантазировать Сергуня. – Магазин – и в нем все продукты, как это сало! Мешки никогда не пустеют, коробки всегда полные, полки от консерв и водки ломятся! А если сало на всю страну размазать? Это же, е-мое!.. – открыл рот от удивления Сергуня. – Это же, Измайлыч, коммунизм полный!
– Не коммунизм, а пипец полный!
– Как это? Ты, наверное, не понял! Во всей стране изобилие и праздник!
– Вот именно – праздник! У свиней в хлеву тоже праздник, когда лохань полная!
– Ты, Измайлыч, зачем свиней с людьми равняешь? – набычил брови Сергуня.
– Никто не равняет. Сами от халявы свиньями станем. Ладно. Кончай базар, пошли отмываться, – поднялся Сидр Измайлович.
– Базар, базар! – плелся и бубнил Сергуня, – говорить-то как стал! А еще писатель, москвич! А банку пацаны сперли! Ничего оставить нельзя! Ворье сплошное!
– Костра нет, невест нет, сказки нет… Ничего нет, – оглядел место ночных игрищ Сидр Измайлович. Потом стал осторожно спускаться к воде.
– Измайлыч! – присев у погасшего костра, пытался раздуть угли сержант. – А ты на черта похож!
– Погляди на себя, чудило!
– Гляди! – вдруг заорал Сергуня. – Русалки плывут!
Вода показалась холодной. Сидр Измайлович, сделав по колючему илистому дну несколько неуклюжих шагов, тяжело плюхнулся и поплыл. Под водой он всегда открывал глаза. В этой серой мути ему стало так хорошо! Нырнул, будто пропал. Он большая рыба! Сто, тысячу, миллион лет плывет, плывет! Вокруг тишина…
Всплеск и мелькнувшая тень прервали скользящую мысль. Он вынырнул, тряханул головой и уткнулся в мокрую грудь. Перед ним сияли глаза, шевелились синие губы, прядями мокрых змей тянулись спутанные волосы и двумя надутыми буйками колыхались громадные титьки!
– Ой, мама! – только и смог от неожиданности вместе с водой выплюнуть из себя писатель.
Где-то за спиной уже буравил воду сержант.
– А у вас на голове прилипла какашка! – хихикнула русалка.
– Это не какашка, – смутясь, стал оттирать от глины лоб Сидр Измайлович, – это мы на Ебун-горе были.
– Где были? – расхохоталась русалка.
– Вон там! – поглядел на гору Сидр Измайлович. – А вы настоящая русалка?
Тут из воды нарисовался сержант.
– Смотри, какая чудесная!.. – уже смелее рассматривал голую незнакомку Сидр Измайлович.
– Иди на хер! – оттолкнул Сергуня тянущего к русалке руки Сидра.
– Ты чего дерешься? – упал в воду и тут же вынырнул тот. – Я первый ее увидел! Она моя!
– Твоя, головка от буя! – еще раз сильно двинул в бок сержант. – Пошел вон от моей жены!

Степка, не чуя ног, бежал по деревне.
– Главное, не забыть! Главное, не забыть! – как заклинание, бубнил парень.
– Забыл! Вот и забыл! – остановившись посреди улицы, ударил кулаком себя по лбу.
– Чего в башку стучишь? Голова не дверь, сколько не стучи – не откроют! – окликнула с крыльца тетка Наташа.
– Здрасти, теть Наташ! – смутился Степка. – У вас случайно бумажки с карандашом не найдется?
– Найдется, а зачем тебе?
– Да есть одно дело! Боюсь, забуду. Уже начало забыл! – взлетел на крыльцо Степка.
– Заходи, – впустила парня в дом женщина.
Не присаживаясь, на выданном тетрадном листочке Степка принялся выводить строки.
– Чего пишешь? – заглянула в каракули тетка. – Никак стих?
– Да не, так… баловство! – покраснел парень.
– А ну, покажи, покажи! – выдернула она листик. – « …две капельки!». Это кто же твоя капелька?
– Дайте! – выхватил листок Степка и бросился из дома. – Спасибо!
«Ишь ты, стих написал!» – Она смотрела вслед убегающему парню.

У осиповского забора Степка остановился. За кустом сирени он разглядел Ларису. Оксанкина мать на веревке развешивала тряпки.
«Надо по огороду, через задний двор и прямо под ее окошко, – соображал Степка. – Если фортка будет открытой, закину».
– Стой! Руки вверх, диверсант! – вырос будто из-под земли сержант.
– Здрасти, дядя Сережа! – оторопел Степка. – А я вот к вам иду.
– Вижу, как идешь! По огородам крадешься!
– Так тут же ближе.
– Ладно, пошли на допрос, – двинул к бане Сергуня. – Это чего? – Он выдернул у парня бумажку.
– Отдайте!
– Осади, погодь жеребцом скакать! – Сергуня развернул листок, пробежал глазами. – Измайлыч, ты что там, уснул? Партизан с шифровкой задержан! Тут про какие-то капельки, разберись!
Он бросил записку в густую траву. Из примятых зарослей показалась лысая голова. Пару минут пять длилась пауза.
– Ну, чего там?
– Стихи. – Сидр Измайлович поглядел на Степку. – Твои?
Степка молчал.
– Говорю же, партизан! – волновался Сергуня. – Но ежели не желаешь на всю жизнь остаться дезертиром, хватай банку и быстренько рули к тетке Натахе. Задание, поэт, ясно?
– Ясно. – Степка принял банку и уныло поплелся к калитке.
– Стой! Назад! Главный партизанский закон знаешь?
– Какой закон?
– Как пришел сюда, так и отступай.
Тем временем Сидр Измайлович с интересом изучал бумажку:
– Слова простые, а все же чувство теплится. Стишок так себе – серенький.
– Ах ты, хлыщ малосольный! Интересно, кому он написал? Неужели к жене моей пристраивается?
– Сомневаюсь, калибр не тот. Молод для твоей Ларисы женишок! А дочка у тебя есть?
– Есть, Оксанка.
– Вот это уже теплее.
– Куда теплее? – Сергуня вырвал бумажку. – Она школьница! Осенью четырнадцать лет!
– Самое время для любви! Вспомни Ромео и Джульетту.
Распахнула окошко заспанная Оксанка:
– Чего шумите? 
– А ну, иди сюда, Джульетта! Разбираться будем! Тут письмецо дятел принес!
– Какое письмо? – соскочила с подоконника в траву Оксанка.
– Ишь, как сигает! Вот, ознакомься с писулькой! – протянул ей бумажку Сергуня.
– Что это? – Оксанка развернула листок:

Капельки с неба – это дождь.
Капельки на листьях – это роса.
Капельки в глазах – это слезы.
А просто две капельки – это ты и я!

– Это ваши? – взглянула девочка на писателя.
– Что вы, милая барышня! – засмущался Сидр Измайлович. – Разве я похож на влюбленного поэта?
– Очень понравилось. А кто их написал?
– А вот и наш автор! – Сергуня заметил перелезающего плетень Степку.
Парень, увидев Оксанку, замешкался и споткнулся. Что-то разбилось, расплескалось…
– Еб… мать! – Сергуня бросился к нему, припал к земле. – Ты что, гад! Продукт в землю пролил! Ах, е-мое, еще и порезался! – Он задрал окровавленный палец.
– Папа, я сейчас бинт принесу! 

У бани под стенкой сидели четверо. Центром композиции был поднятый палец. Оксанка, присев перед отцом, наматывала бинт, а Сидр Измайлович наставлял поникшего Степку:
– Ты, парень, стихов больше не пиши! Стихи это бред! Пустые звуки! Вроде как пукнуть! Только воздух испортишь да в смущение окружающих введешь. Написал вот ей, и хватит!
– Совсем не хватит! – гневно глянула девушка. – Пусть себе пишет, если хочет!
– Чтобы хорошие стихи написать, надо на Ебун-гору слазить! – уже ни к кому конкретно не обращаясь, продолжал Сидр Измайлович. – Пыхтишь, потеешь, чтобы среди всякого говна единственное слово отыскать. Тянешь слово, будто самого себя из мусора за уши вытаскиваешь! Я последний стих в институте написал. На том все мои радости и кончились. Нет. Не все. Еще была книжка и удачно женился. Жена моя Катерина – женщина умная и красивая! Она единственная, кто мою книжечку всю прочел. Сейчас никто никого не читает. Все пишут. А Катюша тот сборник, я знаю, до сих пор перелистывает. Наверное, сравнивает меня тогдашнего с нынешним. А я стихов уже давно не пишу.
– А что пишете? – поднял голову Степка. – Вы же писатель?
– Я Россию анализирую. Особый наш путь найти хочу! Вот скажи, сержант, есть у России особый путь или как?
– А никак! – вышла на крыльцо Лариска.
– Это как – никак? – уставился на жену возмущенный Сергуня. – Человек не тебя, а меня спрашивает. Чего-чего, Измайлыч, а пути мы прокладывать умеем! То БАМ тянули, а то в коммунизм дорожку мостили!
– Ну да, как же! Мостили! А в райцентр десять километров дороги, наверное, с самой войны не ремонтированы! – присела на скамейку Лариска. – Путь у нас, товарищ писатель, один – в пьянство и алкоголизм. Вырождение полное! Вот вы на нашу деревню гляньте. Деревня дворов двести будет! А кто тут живет?
– Люди тут живут! – снова возмутился Сергуня.
– Молчи, людь! – махнула тряпкой женщина. – С тобой последний мой разговор еще будет. Домов пять самогонку гонят, а остальные ее пьют. Да и те, кто гонит, тоже тайно пьют. Вон, у той же Наташки и мужик от ханки угорел, и старший сын по этому делу трактором был раздавлен, а младший Славка – лучший корешок вот этого охламона!
– Вот только Славку ты не тронь! – взмахнул забинтованным пальцем Сергуня. – Забыла, как он крышу в прошлом годе помогал нам перекрыть?
– Помню, помню, как же! – усмехнулась Лариска. – Сколько браги вы на той крыше перепили?
– Ну, не без этого!
– А кто с крыши пьяным свалился?
– Не свалился, а оступился! Попробуй по такой крутизне попрыгать!
– А я пить больше никогда не буду! – скосился на девушку Степка. – Я учиться поеду.
– Как это пить не будешь? Ты что, не мужик? – удивился Сергуня.
– Он поэт! – улыбнулась Оксанка.
– Ты, в таком разе, в голову раненный! Батька твой пил, братан Витька – компанейский пацан, а ты «не буду»! Ты за банку еще рассчитаться должен! Деньги в землю пролил!
– Ну вот. Сами видите. Страна алкашей!
– Да, все трудно и непонятно! – задумался Сидр Измайлович.
– Видишь, в какой тупик загнал ты нашего гостя? – зло глянул сержант на Степку. – Надо тебя на Ебун-гору для исправления отправить. Пусть там дед Ермил уму-разуму тебя научит.
– Какой еще дед Ермил?
– Глаза, кулема, лучше протри! Что, не видишь?? Вон же под кустиком сидит!
– Ну, люди добрые, гляньте вы на него! Покойник ему мерещится! – поднялась со скамейки Лариска. – Пастуха Ермила Тимофеевича в прошлом годе схоронили!
– И я … вижу… – начал было Сидр Измайлович.
– Мам, гляди! – перебила взрослых Оксанка. – Чего это с нашим котиком?
– Базик танцует! – захлопал Сергуня. – Давай, давай! Выдай наше фирменное «Яблочко»!
 Раздалось протяжное урчание, остро вздыбилась шерсть, коромыслом выгнулась спина, поднялся хвост, и ощетинившаяся усами голова вжалась в плечи. В таком грозном виде Базик Смешно стал кружиться. Но вот кот упал, закрыл глаза и вытянул лапки.
– Сдох! – всплеснула руками испуганная Лариска. Но Базик скосил на хозяйку лиловый прищуренный глаз и стал переворачиваться со спины на брюхо.
Сидр Измайлович тихонько поднялся.
– Здравствуйте еще раз! – пробравшись сквозь крапиву, присел он рядом с дедом Ермилом. – Я после нашего разговора многое для себя понял! Наша идея в Ебун-горе! Россия – это Большая Ебун-гора! Тут наша идея и наша судьба! Но, Боже упаси, чтобы не превратилась в попсовую американскую каталку! Пусть лучше остается вот такой грязной и крутой! Квартиру и все такое каждый себе купит или построит, это не проблема. Проблема отыскать свою Ебун-гору! Надо, чтобы каждый лез, пыхтел, упирался, карабкался! Чтобы радость и кайф ловить, обливаясь потом, переть по грязи! Чтобы склон был не пологий, а чем круче, тем лучше! Может, какому-нибудь немцу это не надо. А нам очень надо! Работать мы не любим. Плохой корень «раб» в слове «работа». Мертвый корень. А корень должен быть живым! У нас есть хорошее слово «труд». Ебун-гора – это наш русский труд! Современные рабы вкалывают только ради прибыли. Их Бог – банковский счет. А настоящий кайф может приносить только труд. Прешь на свою Гору, долго прешь. Может, всю жизнь, как кляча последняя, тащишься! И зачем? – спросит какой-нибудь иностранец, – чтобы потом просто скатиться вниз? Когда работа в голове гвоздем забита – этого не понять. Да! Именно, переть на Гору, чтобы салом подмазать жопу и с ветерком вниз! Летишь, мир бегущей строкой по бокам мелькает, душа где-то уже в пятках, а радость в таком градусе, что умереть не страшно! Так хорошо! Пусть лишь одна минутка! Человек всю жизнь на Гору полз и потом минутку вниз летел. Я когда ночью там наверху лежал... грязный, мокрый, пьяный… Думаю – зачем все это? А как только дед нам под жопу пинка дал, и мы вниз полетели!.. Разве словами передать! Это как умер и сразу живым ангелом стал! Один спуск, и вся правда жизни – вот она! Будто прозрачная, вкусная, до ломоты в зубах, родниковая водица! Все ясно!
– Вот вы, Лариса, говорите: деревня спивается, – поднялся с пенька Сидр Измайлович. – Так ведь и город тоже пьет! Россия пьет! Да что Россия! Весь мир, от века, можно сказать, под балдой ходит! Алкоголь – это же самое простое замещение Большой Радости. Потому люди и пьют, что добровольно отказались от своих Ебун-горок. Вы, Ермил Тимофеевич, как думаете?
– Глянь, чего, шельмец, творит! – показал дед на развеселившегося кота.
– Ух ты! – Разом вскрикнули все.
Откуда что! Пуля, ракета, реактивный снаряд! Прыжок метра на два, кувырок, и вот Базик снова на земле и лениво нюхает травку.
– Космонавт! – захлопала в ладоши Оксанка.
– Мышей бы лучше так резво ловил! – проворчала Лариска, и чуткий Базик сник. Он обиженно лапой чесал уши и смешно двигал усами.
– Артист! – рассмеялись Оксанка со Степкой.
– А куда подевался наш дед? – оглянулся Сергуня.
– Ты снова за свое? – сурово глянула на мужа Лариска.
– Ушел… – развел руки Сидр Измайлович. – Ничего не сказал и ушел.
– А там чего?.. – заметил оставленный дедом сверток Степка. – Тут сало!
– Ну дед! Ну молодец!– улыбнулся Сергуня. – Тащи, Степик, сало сюда!

25 августа 2013 г. Близница