Бывальщина

                Подарок для Аркадия Бабченко
    Мы сидели на берегу затхлого пруда, забитого ряской и какой-то плавающей дрянью с мудреными латинскими названьями, отчего-то рождающими необъяснимые ассоциации с Гумилевым. Отцом, не пассионарием и говножуем, словно спрыгнувшим с гигантской ненаписанной картины Глазунова " Мысль и право. Россия. ХХ век". Там в центре Аристотель, а вокруг него целая толпа мудачья, и Петрик, и Фоменко, и Гумилев, да ну на хрен перечислять, короче, почти все научные люди, включая жуликов Королева и Курчатова, не говоря о более мелких фигурах, целиком открывших неведомое из умыкнутых шустрыми нелегалами ПГУ и ГРУ папирусов, крок и планов, оброненных в мусорные баки западных лабораторий венгерскими и мексиканскими уборщицами, чистюлями и аккуратистками, сметавшими поганой метлой труды бессонных ночей в баки, мешки и урны. Пили разведенный спирт-ректификат. Развели его минералкой " Куяльник", тем самым демонстрируя свое принципиальное отличие от аборигенов, потреблявших напиток неразбавленным или бодяжа его водой из луж, божьей влагой. Ну, а закусывали, само собой, говном. А как иначе ?
     - Абуладзе знаешь ?
     Он закурил и остро посмотрел на мой правый ботинок, запачканный кровью случайного прохожего. Прохожий просто проходил, напевая из Кобзона, а я, не в силах перенести такое оскорбление чувств верующего в Рихарда Вагнера, сшиб ему башку одним ударом кованого ботинка.
     - Зомби и голая баба, - буркнул я, открывая консервы. - Грызуны.
     - Типа того. Но мысль там правильная.
     Я отрицательно мотнул головой.
     - Не, ни хера не правильная. Покаяние - оно только с людьми может произойти. Так что не катит, гражданин. Лучше вот сказочку послушай.
     Я свесил ноги над бездной, тоже закурил и начал.
     ... топот копыт. Атаман оглянулся и как-то по волчьи оскалился, блеснув полоской ослепительных зубов под аккуратными усиками, срезанными вместе с губой с проезжего шляхтича. Есаул целый час мучался, прилепляя губу смолой к светлому лику атамана.
     - Силен упырь.
     - Силен, - сонно пробормотал есаул, отпрянув от конской гривы. Выпрямился в седле, потряс головой, отгоняя сон. - Но дiдько сильнее.
     За парой верховых по степи стлались серые тени, подбирались, отскакивали, снова подбирались, с каждым разом все ближе. Кони чуяли нечисть, но уверенность, исходившая от седоков, успокаивала, лишь раздраженное фырканье заглушало тонкий вой теней, даже не вой, а какое-то всхлипывающее подвывание.
     - Он там не задохся ?
     Есаул кольнул ножом мешок и ответный визг порадовал атамана.
     - Жив.
     Они скакали третий день, уйдя от настырных калмыков князя плавнями. Чуть не потопили коней, но оторвались, везя в тороке драгоценную добычу - московского царя. Вечером они здорово разругались. Есаул упорно склонялся к нехристю из Стамбула, вспоминая Некрасу и липован, но атаман настоял на прежнем маршруте. Краков. Лишь святые костелы древнего города помогут обороть антихристову силу, нечистый дух, душащий все живое к востоку от Днепра, ненасытную глотку, в которую так славно будет забить осиновый кол после всех подобающих случаю ритуалов. Атаман пошарил в торбе и вынул чуть тронутый порчей козий бок. Отхватил кинжалом половину и протянул есаулу.
     - Жри.
     Они жадно глотали вяленое мясо, жалея о пустых флягах, проклиная метких преображенцев, целивших в головы, но лишь продырявивших эти самые фляжки, серебряные, с позолотой и чернью, выменянные на пленного капудан-пашу в предместьях Измаила.
     - Тяжел, сука, - выругался есаул, ерзая в седле. - Длинный и тяжелый, гад.
     Голландские ругательства, грянувшие из мешка, только рассмешили казаков. Атаман добавил по-татарски, есаул приложил шведскую мову. Удивить решил упырек ! Разоренная, дымящаяся Сечь знала и не такие языки. Помнится, пан Збаражский в незапамятные времена удивлялся китайцам и японскому самураю, сидевших на веслах чайки, стремительно летящей по Мраморному морю, удирающей от галер венецианцев, чуть не перехвативших лихих хлопцев на обратном пути от берегов Анатолии, где они от души гульнули, оставив вечную память и сотню сровненных с землей крепостиц, местечек, селений, полтысячи копий с насаженными головами мурз и козлобородых мулл, безумными глазами смотрящих в синее бездонное небо.
     - Бляяя !
     Атаман полетел на землю. Конь попал левой передней ногой в сусличью нору, заржал жалобно, но громкий хруст кости поставил все на свои места. Значит, смерть. " Голубчик" есаула не снесет еще и третьего седока. Атаман, размазывая слезы, сорвав усы, обнимал коня за шею, шепча что-то ему на ухо, одной рукой взводя немецкий пистолет и поднося к этому уху. Выстрел. Серые тени отбежали подальше и сбились в кучу, будто совещаясь, а потом осторожно, припадая к выгоревшей земле, поползли к обреченной добыче, вскидывая зады и скаля зубы.
     - Скачи ! - Зарычал атаман на есаула. Тот заулыбался, скинул мешок, застонавший от удара о землю, спрыгнул сам и огрел жеребца плетью.
     Возле мертвого коня и полегли в предрассветный час двое, расстреляв пули, а их и было всего три, защербив сабли о жесткую шкуру упырей, наконец-то добравшихся до свежатины. Они наскоро утолили первый голод и открыли мешок, воя от радости встречи с новой жертвой. Из мешка вылез длинный мужик в зеленом мундире. Закурил трубку. Упыри, почуяв своего, распластались у его ног. А он, неторопливо куря, ждал рассвета и передовых калмыков, чьи лисьи малахаи уже маячили на горизонте...
     - Вот такая история, братуха, - хлопнул я приятеля по плечу. - А ты про грызунов и баб голых.