Нет дороге окончанья

Не верь разлукам, старина, их круг
Лишь сон, ей-богу.
Придут другие времена, мой друг,
Ты верь в дорогу.
Нет дороге окончанья,
Есть зато ее итог,
Дороги трудны, но хуже без дорог.
(Ю. Визбор)

Возникновение стойких предпочтений в любых видах человеческой деятельности  -- явление пока непознанное в силу малой актуальности подобных знаний в повседневной жизни и общей ограниченности ресурсов. Ну действительно, что даст человеку просветление в вопросах -- отчего это он любит вышивать гладью, а не крестиком, отдыхать далеко и дорого на морском берегу, а не близко и бесплатно на тёщиной даче, ездить по железной дороге, а не летать самолётами. Хотя причины последнего, по крайней мере, для меня, стали понятны ещё в то далёкое время, название которого звучит также звеняще и терпко, как и "железная дорога" -- в детстве. Первая поездка на поезде пришлась на время моего совсем уж хрупкого возраста -- восемь месяцев от рождения, не оказав на мои привычки никакого воздействия. И потом ежелетне повторялась с постоянством маниакально возникающего желания родителей оздоровить худосочного ленинградского ребёнка в благодатных условиях сельской местности, населённой дальней роднёй с полустёртой из памяти за давностью времён степенью родства. 
Вот тогда я и полюбила поезда -- эти, пропахшие креозотом и наполненные концентрированным разнообразием жизни, кратковременные пристанища на колёсах. Перестук этих колёс, жар титана с ароматным кипятком, редкие звуки кратких ночных остановок на полустанках:  вечно неразборчивая скороговорка загадочного вокзального голоса, сообщавшего: "на первый путь прибывает..." - "отправится..." - "проследует без остановки", гулкий металлический звук постукивающего по колёсам молотка станционного проверяющего, громкий шепот садящихся здесь ночных пассажиров, и, наконец, прерывистый хриплый гудок, толчок, скрежет и опять мерное покачивание в дремотной вагонной тишине до грохота стремительного встречного или до следующей станции -- это знаки другой жизни, манящей волнующей возможностью нового поворота, попытки самоволки из привычной колеи в захватывающее неизвестное. Вот она, та другая жизнь -- динамический видеоряд, проносящийся мимо тебя на экране вагонного окна. Ты мог бы ехать в той машине, идти по той тропинке вдоль насыпи, стоять под тем деревом у реки, зайти в тот дом на пригорке -- занять то место, жить той жизнью, идти другой дорогой -- и, возможно, ты был бы даже счастлив, наконец. 

Стремление накормить ближнего во что бы то ни стало -- одна из сильных сторон нашего человека, которая особенно доставляет в дороге.
Попутчики в поездах дальнего следования -- люди, в основном, прожорливые, общительные и внимательные к нуждам друг друга, даже если вы ни в чём не нуждаетесь.
-- Нет-нет, спасибо, я не хочу есть, -- говорите вы в очередной раз, решительно отказываясь от яиц, колбасы, пирожков, курицы, огурцов и прочих несметных запасов разнообразной снеди ваших заботливых спутников.
Никогда не знаешь -- кто окажется рядом, с кем разговоришься и о чём, надолго ли, и куда приведут эти разговоры и эта дорога в бездонной ночной тьме, но всегда уверен, в случае атомной войны голодным не останешься.

У каждого из нас за долгую, но быстротечную, жизнь скапливается множество путевых историй и воспоминаний. Мы тепло и доверчиво делимся ими с новыми попутчиками в новых поездках, в который раз проживая ту случайную встречу с простым рязанским парнем в плацкартном вагоне на обратном пути из Одессы в Казань, который спас нас, четверых легкомысленных студенток, возвращавшихся после летней практики в бескрайних_украинских_садах, от голодной смерти. Или необъяснимый приступ непреодолимой сонливости, когда ни верхняя боковая полка в плацкарте, ни полный вагон курсантов Военно-физкультурного училища -- адептов последнего дня летнего отпуска, не стали факторами хоть как-то повлиявшими на ваш здоровый молодой сон, длительностью, равной величине пробега от Казани до Ленинграда на неспешном скором.

Нигде и никогда не бывает человек столь откровенен, как в дороге. Нигде сближение распахнутых душ и согласие затуманенных воспоминаниями взоров не происходит так стремительно и легко, как в поездах дальнего следования, чтобы так же быстро исчезнуть, как огни встречного в ночной мгле.

Ранним февральским утром даже в Болгарии ещё морозно, темно и безлюдно. Несколько человек сидят на скамейке в центре курортного городка Павел Баня, у автостанции -- ждут автобус до Софии. Мне нужно в Шумен, и я пропускаю софийский, чтобы сесть в промёрзшую маршрутку до железнодорожной станции городка к шестичасовому поезду София -- Шумен. Со мной в салоне ещё только один пассажир -- улыбчивый мужчина в дальних годах с необыкновенной густоты кудрявой шевелюрой и такой же бородой. Все четыре километра от автостанции до ж/д станции он обсуждает что-то с водителем -- не торопливо, но и не умолкая. Подъезжаем прямо к узкой полоске старого покрытия, примыкающего почти вплотную к рельсам -- безлюдной платформе. Несколько фонарей и размытые утренним туманом контуры станционного домика с закрытой билетной кассой – ночной пейзаж. Выходим все вместе с водителем. К нескончаемому разговору подключают и меня, объясняя, что билет можно будет взять прямо в поезде у кондуктора, а потом приветствуют ещё одного раннего попутчика, вынырнувшего из тумана откуда-то справа. Знаете, некоторых людей можно не описывать долго и нудно, подбирая слова. Достаточно сказать -- породистый. Этот мужчина, действительно, был из той редкой породы людей, которые в любом возрасте и в любой ситуации выглядят притягательно своей спокойной благородной, какой-то душевной, красотой.
Поезд появляется из тумана неожиданно и почти бесшумно. Мужчины подхватывают мой чемодан и помогают войти в вагон. Все вместе как-то очень естественно занимаем одно купе, и мои попутчики зовут кондуктора, который уже и сам спешит к нам. Называю ему конечный пункт поездки -- Шумен и начинаю готовить восемнадцать левов (столько стоил билет от Шумен до Павел Баня), но кондуктор не спешит -- достаёт служебного вида потрёпанную книжку и увлекается расчетом цены моего билета. Перестук колёс, ровное гудение мужских голосов, мягкое тепло хорошо протопленного вагона, размеренный шорох страниц справочника тарифов и расстояний в руках кондуктора действуют как положено -- расслабляюще дремотно с уклоном в свежие воспоминания о приятно проведенном времени в Павел Баня. Всего пять дней длилось моё "самолечение" в минеральных бассейнах этого курорта, хотя изначально планировалось чуть больше. Переменить планы заставила ворвавшаяся в Болгарию в конце февраля нетерпеливая весна, в результате чего во мне произошло внезапное осознание своей участи как хозяйки небольшого, но, всё равно, сельского, хозяйства. Осознание этого факта выразилось в столь же внезапном понимании, что виноградную лозу надо обрезать именно сейчас, ибо потом будет поздно, тем более, неизвестно, когда это потом может наступить. К этому надо добавить, что здоровье моё на пятые сутки отмокания в тёплых животворных источниках этого благословенного места столь сильно улучшилось, что осанка вернула себе былую стройность, мысли -- забытую резвость, а походка -- прежнюю прыть. Оставаться дольше было бы весьма опрометчиво, памятуя старую истину: лучшее -- враг хорошего. Конечно, просыпаться утром в уютном чистом просторном номере на верхнем этаже нового семейного отеля с видом на заснеженные вершины Стара Планина, очарование которому здорово добавляла его цена в 18 лев/сутки, спускаться в большую общую кухню-столовую в пристрое, чтобы выпить кофе и приготовить завтрак, потом не спеша гулять, решая только одну задачу --  в каком из отелей сегодня поплавать в минеральном бассейне: Маркони, Севтополисе или DianaMar, почти всегда останавливаясь на DianaMar из-за возможности поплавать там ещё и в открытой воде с гидромассажем под "горячим" февральским солнцем, всевозможными саунами-парными и общей стоимостью всего этого оздоровительного изобилия 20 лев/сутки, потом обедать в одном из множества заведений со средней ценой за обед в 6-7 лев, опять гулять, опять плавать, засыпать мертвецким сном, едва касаясь подушки, и начинать всё сначала на следующий день -- да, так вот, всё это был так хорошо, так правильно и легко, как будто всё несовершенство окружающей действительности вдруг исчезло, и в мир вернулась гармония. Но ведь это ощущение -- одна из самых опасных иллюзий, подумала я, всё ещё сомневаясь -- не стоило ли остаться в Павел Баня подольше. А впрочем, что сделано, то сделано.
Я открыла глаза, поезд замедлил ход, подъезжая к Казанлък. Кондуктор прервал свои захватывающие изыскания в справочнике и, сообщив, что продолжит расчёт после стоянки, убежал в тамбур. Улыбчивый попутчик из Павел Баня попрощался и тоже пошёл на выход. Ужасно хотелось кофе.
-- Здесь стоянка будет 40 минут - сказал тот попутчик, что присоединился к нашей компании на платформе в Павел Баня. -- Можете спокойно выпить кофе в зале ожидания. Хотите шоколадку?
Позже, когда, как всегда в Болгарии, отличный, кофе был выпит, познакомились и разговорились на смеси русского с болгарским. Надо отдать должное -- его русский был гораздо лучше моего болгарского. Оказалось, что работает он в Министерстве транспорта, а по специальности -- горный инженер (тут моя симпатия усилилась -- мой зять по профессии маркшейдер), живёт в Софии, а здесь, в селе Асен, у него "дача" с большим садом. Он быстро достал из сумки бумажную карту, стёртую на сгибах от частого использования, бережно развернул и стал рассказывать о Болгарии, о Стара Планина, о своём селе, о климате, о... Господи, как же я люблю слушать увлечённых знающих людей. И как же мне нравятся рассказы об этом благословенном крае. И как вдруг это всё совпало.
Но всё хорошее заканчивается, и не просто заканчивается, а заканчивается быстро.  Приближалась станция, где мне нужно было пересесть на другой поезд -- Тулово. Кондуктор, наконец, закончил расчёты, взял с меня 13 левов и выдал билет до Шумена (сразу добавлю, что в Горна Оряховица, где у меня была ещё одна пересадка, мне всё же пришлось доплатить за билет до 18 левов; кондуктор -- серьёзная женщина, даже немного поулыбалась, когда я объяснила ей откуда взялась такая низкая цена).
Пересадка в Тулово немного беспокоила меня -- всего пять минут до прибытия поезда на Горна Оряховица. Но мой попутчик с лёгкостью разрешил все мои затруднения. Он высунулся из окна купе и стал руководить процессом -- сначала указал мне путь, на какой прибывает поезд, потом велел нечаянно оказавшемуся рядом со мной молодому человеку занести мои вещи в вагон. Потом подозвал меня к своему окну и отсыпал конфет на дорогу. На следующей станции его поезд догнал наш, и мы ещё раз помахали друг другу -- ещё одна дорожная история закончилась.
А весна продолжала наступать, не озабочиваясь календарём. Горные пейзажи центральной Болгарии в лучах весеннего солнца были так хороши, что боюсь мне не хватит красноречия передать словами всю их прелесть. Лучшее, что стоит сделать в этом случае -- прибегнуть к помощи классиков, ну вот хоть к Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину: 

>>> На воле, за городом, так хорошо, свежо, нарядно и благоуханно, что, кажется, век бы не вышел оттуда. Поля в ином месте уже покрыты сильными зеленями, в другом еще сверкают черноватыми полосами только что взрыхленной земли,... воздух влажен и весь проникнут испарениями нежащейся на весеннем солнце земли; в синем небе не видно ни облачка, и все оно словно играет, словно сверкает, но не тем давящим сверканием, каким бывает облито знойное июльское небо, а каким-то мягким, ласковым, радостным, точно милое, улыбающееся лицо ребенка, только что освеженное студеной водою; в пространстве волнами ходят звуки, бог весть откуда и кем заносимые; радостные и торжествующие, они сплошным гулом стелются по земле, словно сама всецелая природа в этих звуках стонет под бременем внутренней силы и ликования. И неизвестно, посредством какого тайного процесса все это ликование, все это цветение, вся эта сила, звучность и ясность вдруг переходят внутрь человека, и делается ему так легко, так хорошо жить на свете, что даже душа как будто играть начинает… право!