Дегустатор ядов. Глава VII. Стомы

VII. Стомы.

Обнявшись, спят седые Стомы, соприкасаясь…
Их кожа, как кора деревьев, их веки - земляные комья
Прошиты переплетом корневищ-ресниц,
Громадны, недвижимы, слепы,
Храпят-мурлычут точно кошки,
Вибраций сонмом стонут поры кожи,
Вгрызаются, врастают пасти их в хвосты друг другу,
Смыкая неподвижный сексо-симбиоз.
Так дремлют много лет, и так друг другу внемлят
И вечно жрут себя по кругу.
Осеменяют и рождают , растят попеременно
То хвост, то зубы, то обиду, то любовь.

Город возвышался гротескным нагромождением мостков и башен, увешанных гирляндами веревочных переправ. Стоял он на спинах двух спящих чудищ, свернувшихся уютно и сросшихся друг с другом в ритуальной пляске вечности. И спины их подобно панцирям рапанов пестрели, покрытые цветной черепицей крыш и булыжной кладкой мостовых. К вратам же, ведущим в этот священный город, расположившийся так высоко и почетно на живом фундаменте, вела подвижная лестница, несущаяся рывками - одной скрипящей лентою вверх, одною вниз, управляемая импульсами одной общей нервной системы, которой обладали Стомы и совпадая ритмом бега с ритмом их сердец. И разномастная толпа паломников неиссякаемым потоком лилась по лестницам и вверх, и вниз. Средь них и я невзрачной тенью примостился точно невзначай.


У ворот же города, аккурат на входе, располагались священные столбы, являющие собою нечто вроде гигантских стеблей травы, уходящей корнями глубоко вниз и соединяющейся симбиотически с лобными ганглиями спящих исполинов. И стебли эти снабжены были множеством фрактальных отростков, на которые нанизаны были умелыми чародеями молильные колеса с подписанными на них алхимическими пояснениями. Однако же, несмотря на разнообразие торговых названий, разделить эти колеса любой желающий мог, как и все в этом мире материи, на два типа: черные и белые, добрые и злые, левые и правые… Вращение черного колеса мгновенно впрыскивало микроскопическую (в масштабах исполинских размеров Стомов) порцию яда-депрессанта, который всегда вызывал у обоих Стомов большую расположенность к печальным снам. Напротив, вращение белого колеса, не только вызывало у титанов доброкачественные сновидения, но и нейтрализовывало воздействие отравляющих веществ подобно антидоту. Так дух города постоянно пребывал в динамическом состоянии, гонимый то в уныние, то в негу руками паломников, вращающих колеса при входе на, и сходе с эскалаторов.


Служитель Бассейна Слез ходит в своей печальной маске, высоко задрав руками длинные полы черного одеяния. В одной руке он еще пытается удержать ритуальный ковш, которым должен зачерпывать слезы из бассейна для регулярного всенощного бдения, другой же рукой пытается он скрутить полы одеяния на боку в узел таким образом, чтобы их не приходилось постоянно держать. По тому, как напряжена его шея и трясется его дряблый подбородок, виднеющийся из под маски, заметно, что лицо его искажено гримасой то ли глубокой скорби, то ли отвращения, то ли смесью обоих этих чувств. Ступает монах по колено в кристалльно-прозрачных водах, которые суть - слезы Стомов, ибо соединен бассейн сложными системами со слезными каналами слепых исполинов. Исполинов, которые в последний сезон паломничества чрезмерно много плачут.
Плавают повсюду вокруг служителя яблоки, тарелки с рисом и прочие подношения.
Стелится дым.

- Люди стали совсем злы, - вздыхает Парацельс, - Их страстям и обидам на мир не вижу я никакого предела. И никакого дела им нет до святости сна нашей природы, нет никакого дела до несчастных Стомов, на которых срывают они личные свои неурядицы почем зря. Стомы велики телом, и дух их велик, - так думают люди и вращают маленькие черные колесики у входа. Злые и бессердечные, находят они в малости совершаемого зла своего - оправдание ему же, но как много их таких, несущих малое зло свое, идущих полчищами, подобно саранче? Ты можешь сам судить… - Парацельс отрывается от ингалятора и указывает мне на вечерний сад. Сочные травы и цветные булыжные дорожки в парке - все преломляется и танцует под толщей мерно волнующегося потока слез, разливающегося по городу беспощадным и молчаливым наводнением. Мне сложно не согласиться с моим давним другом, несмотря на то, что наркотик делает его излишне сентиментальным. Дело в том, что сидим мы на скамье, забравшись на нее с ногами, дабы не намочить одежду. До скамьи же добираться нам пришлось, ступая по узкому каменному бортику, в обычное время служащему в качестве ограждения. На секунду я поднимаю голову и застреваю взглядом в голых и узловатых ветвях парковых деревьев, которые таковыми не являются. Если внимательно приглядеться, то каждый ствол являет собою металлическую опору, вокруг которой, ветвясь и извиваясь, тянутся из земли к небу странные отростки - нервные нити - аксоны Стомов, чудесным образом расщепляющиеся густыми кронами своих хитросплетений прямо в небо.
- Все дело в том, - говорит Парацельс, - что Стомы не выделяют себя из окружающего мира, пребывая в благом покое мудрости единства. Таким образом, и весь окружающий мир они воспринимают как часть своего тела, и даже отращивают для него нервные волокна, пытаясь иннервировать и его подобно своим органам. Этот парк - удивительное свидетельство их любви к миру и экстраверсии в укор всем гностикам и еретикам, вещающим о чрезмерной аутичности Стомов. Находятся и такие нигилисты, которые, страшно подумать… Говорят об эвтаназии во имя освобождения Демиургов… - В этот момент Парацельс вновь выпускает из ингалятора шипящую змейку белесого пара прямиком в свои дыхательные пути и что-то бормочет срывающимся на плач голосом, что-то наподобие: "Их слезы-мои слезы…" и еще: "Сукины дети!".