Мой друг Федя. Опыт неторопливого повествования

Федя Рапопорт не был толстым мальчиком и я не знаю, за что все над ним так издевались.
Наверное, он был слишком хорошим.

Таких добрых людей я больше не встречал на свете. Он был настолько добрым, что мы ненавидели его за это, из зависти.
Кроме того, он верил людям. Разыгрывать его можно было бесконечно, он все равно верил. Я рассказал ему по секрету на уроке физики, что у нас в квартире, в коммуналке, теперь живет свинья, папа сделал ей загон в углу, мы кидаем ей туда старые газеты, а потом выносим их, полностью засранные, в мусор, на улицу. И зимой у нас будет много сала и мяса. И Федька собрался идти ко мне смотреть животное. Он совсем не понимал, зачем люди говорят друг другу неправду.

Летом тысяча девятьсот семьдесят восьмого года предки отправили меня в пионерлагерь, в Зеленогорск. К моему удивлению, Федьку послали на лето туда же и он оказался со мной в одном отряде. Мальчики, а нас было человек двадцать, спали все в одном зале, на двери которого висела дощечка: 6-й отряд. Мы, вроде бы, дружили с Федькой, все же из одной школы, земляки, но я, почему-то, немного стеснялся этой дружбы.

Он не был ябедой и никого не предавал, нет, но он был не совсем наш. Ему, например, не приходило в голову удирать в город во время тихого часа, курить свернутые в трубки березовые листья, дергать девчонок за косы на утренней линейке, стрелять из самодельной рогатки в крыс на том берегу ручья. Моя фамилия тоже была не Иванов, а Кац, но я был наш, а он - нет. И в тумбочке у него всегда был порядок.

Он просыпался с усами, жирно нарисованными у него под носом зубной пастой и с пастой в носках, аккуратно засунутых в шлепанцы. Он доверчиво натягивал спросонья носки, чтобы бежать на линейку.

-Зачем они это сделали?

Его большие еврейские глаза смотрели на меня с ангельским непониманием. Давясь от смеха, я помогал ему отчистить носки, в которые сам же полчаса назад под общее ликование напустил пасты из тюбика, найденного в его тумбочке.

-Вот сволочи! -громко возмущался я.

Ему было неудобно за тех, кто это сделал, а мне было неудобно за него, такого дурака.
Он не глядел с восхищением на аутодафе из кузнечика, его не увлекало вытащить в тихий час из под одеяла свою писю и теребить ее на публике, нервно поглядывая на дверь, в которую мог в любой момент войти кто-нибудь из воспитателей или вожатых.

-Рап, ты чё, дрейфишь?

-Не надо этого делать, это нехорошо.

К концу первой смены мне надоело с ним дружить.
Я больше сблизился с Андрюхой Конториным по прозвищу Контора. Контора курил в свои тринадцать лет, у него уже вставала пися, когда он теребил ее в тихий час на публику, и, как-то раз, из писи даже выбежала какая-то белесая жидкость. У него была грубоватая кожа на нижних веках, он весь был грубоватый, приземистый, с короткими ногами, со шрамами. Его отец сидел в настоящей тюрьме, а мать пила. Как-то раз она приехала к нему, нетрезвая, в сбившемся платке, с пакетом передавленной в электричке клубники в руках. Контора её стеснялся, -ма, едь домой, ма. Для меня он был как из кино, из другого мира. Контора любил справедливость, понятия и за неправду мог легко дать в морду.

У меня никогда не было таких знакомых, мы с Федькой ходили в школу с преподаванием ряда предметов на английском языке, английский там был со второго класса и один раз нам даже на самом деле прислали молоденькую практикантку, которая попыталась провести на английском урок химии. Из этого ничего не вышло, мы ее не понимали. Прогуливать  школу у нас было не принято, не модно. Принято было заниматься и готовиться к учебе в ВУЗе. Старенький препод по  литературе нудно задиктовывал нам образцы сочинений для поступления. Ваши мысли никого не интересуют, ворчал он, пишите так, как я говорю.

Как-то раз в школу привезли американских школьников, их заперли в спортзале и посылали к ним разные классы по-очереди для общения. Американцы говорили на каком-то странном наречии, общение разбивалось о стену совершенного непонимания, они совали нам жвачку и мы, обрадованные и смущенные, убегали. Это была моя первая в жизни жвачка. Специально к их приезду мы долго репетировали пьесу Шеридана. Я играл в пьесе Шеридана главную мужскую роль я видел по лицам американских школьников, что они очень старались схватить хотя бы сюжетную канву, но им это не удавалось.

Слово "ПТУ" было у нас в классе не очень приличным. А Контора рассказывал, что в своей школе в Веселом Поселке он мог послать учителя матом и поэтому его на уроках предпочитали не спрашивать. Как и бОльшую часть класса. Контора был добр. Он происходил из другой среды, но он не был бандитом и у него не было ненависти к нам, детям из хороших семей; он слушал мои рассказы про голос Америки, про то, что это мы первыми начали финскую войну, а не финны, ибо они не идиоты, о том, что мой дядя пишет из Израиля письма, они часто приходят оборванными и это называется перлюстрация, чтобы мы не дай бог не узнали про разницу в уровне жизни. Контора учил меня матерным частушкам, которые я помню до сих пор, и рассказывал, что видел в дверную щель, как его мать "сношается с каким-то дяхоном".

Я пару раз звонил Конторе после того лета, он отвечал невпопад, наши дороги разбежались. Может быть, это и к лучшему. А с Федькой мы часто вместе проводили вечера, бегали в кино, в игральные автоматы на Зимнем стадионе, раскладывали дома на полу монополию, рисовали деньги, сочиняли неприличные стихи про учителей. Федя был все также воинствующе незлобив, никогда ни с кем не дрался, постепенно его начали за это уважать, какое-то время он был даже старостой класса, но вскоре его переизбрали, из-за излишней мягкости характера.

Я поступил на филфак, а Федька - в педиатрический. С его повышенной добротой ему только туда было и нужно, сказала моя мама.
Мы стали редко видеться.

На пятилетие выпуска из нашего класса пришло человек десять. Мы курили прямо в классе математики вместе с нашей бывшей математичкой. Она рассказывала нам, какие мы тогда были сорванцы. Федька тоже был и тоже курил. Кто-то из наших принес коньяк, Федька пил наравне со всеми, молодец, перестал, наконец, быть паинькой. Математичка тоже выпила.

К тому времени я уже знал, что я гей.
У нас на курсе были геи, целая компания, это не очень скрывалось. В один не слишком прекрасный день я сказал одному из них, его звали Сережа, что я наверное, тоже голубой. Сережа научил меня всему, рассказал про Чайковского, Македонского и Рихтера, через него я познакомился с Сашей и у нас с Сашей началась любовь, с изменами, слезами, стояниями у подъезда в снегу, клятвами в верности, с поездками вдвоем в Крым и в Нарву, с романтической тайной, одной на двоих и я ни о чем не жалею.
Федя уехал по распределению в город Опочку Псковской области, мы писали друг другу письма. Иногда он приезжал проведать маму, мы встречались, пили коньяк, курили, обсуждали баб. Через три года он вернулся в Питер, устроился в детскую больницу. Мы перезванивались иногда, но встречались только на днях рождения, ориентация и разный круг знакомых разводили нас все дальше.

Любовь наша с Сашей продлилась года два, мы остались приятелями, ходили с компанией на премьеры в Молодежный и в Малый драм на Рубинштейна. Как-то, уже в разгаре перестройки, я увидел в гостях у Сережи Федю. Он был там не один, с другом, совсем молоденьким.

-Опля! И ты, Брут?

-Ипать-копать. Витя? Это сколько же лет мы с тобой друг от друга шифровались?

-Мдя-я, Федь, курса со второго...

-Со второго... Да я еще в школе все про себя знал. Лет с семи.

-Ты что, с бабами даже не пытался?

-Неа. Помнишь, в лагере, в Зеленогорске, парень такой был, Контора?

-Помню. Что, неужели он тоже??

-Неа. Он нет. Но он, Витя, был моим первым оральным опытом. И первой любовью. Он девочку завел зимой, а я по нему сох еще года два.

-И мне же ничего не сказал? Друг называется. Эх, Федя Федя.

-Да ну, я боялся, что ты в классе кому-нибудь расплетешь.

-Хм. Ну, в общем, понимаю. Я вот честно ждал, пока девочку захочу. Ждал и не рыпался.

-Иш, че захотел! -засмеялся Сережа. -Девочку он собрался захотеть. Это не каждому дано, знаете ли.

Федя показал на сидящего рядом с ним паренька.

-Вот, Витя, познакомься, это Миша.

Мы поздоровались.
Мише было шестнадцать, десятый класс. Мальчик был нежен, безбород и с прыщиками. Не красавец. Рядом с ним Федя выглядел уже мужиком, у него появились залысины и намечалось пузо. Мы пошли покурить на балкон.

-Федьк, ты че, педофил?

-Нет. Педофилы бегают за детьми до появления вторичных половых признаков. У Миши все признаки есть и про себя он в курсе. Его не надо было совращать, он сам кого хочешь совратит.

-Но он же дитё еще совсем.

-Это временно. Ты не понимаешь, как это здорово, наблюдать за его взрослением, направлять его, пестовать, помогать...

-...епать.

-Ну и это тоже. А ты-то как? Есть кто постоянный?

-Постоянно непостоянные. Тоже стабильность, хули.

Я ходил несколько раз к ним в гости, они жили на Некрасова, в квартире федькиной бабушки. Миша поглядывал на меня, ласково обнимая своего Федю, видно было, что Федя был ему нужен для разгона и что настоящая жизнь начнется у Миши после. Федя не чаял в нем души, составлял списки книг для чтения, покупал лакомства, оплачивал курсы языков и фитнес. Ему совсем не приходило в голову, что, может быть, мудрее будет подождать немного и посмотреть, что за человек этот Миша и стоит ли вкладывать в него столько денег и, главное, души. Иногда я говорил с Федей об этом, он возражал, что нельзя думать о людях с самого начала плохо, что, даже если Миша его и бросит, все равно будет хорошо, что он, Федя, поставил его на ноги, вложил в него что-то хорошее, раз родители прохалявили и не вложили, не приучили к книгам, к спорту, к учебе. И, вообще, Мишечка к Феде очень привязан, он чейзер, ему нравятся постарше и с пузиком, и всегда будут нравиться, если он и светится пока что отраженной любовью, то это ничего, пусть, потом в нем образуется собственный источник.

Как-то раз Миша позвонил и предложил встретиться в кафе. Там он сказал мне, что я ему нравлюсь, что я сексуальный, а Федя - хороший, но слишком размазня, недостаточно мужик.

-И часто ты так встречаешься, по кафе?

-Бывает.

-Я не буду с тобой спать. Федя мой друг, понимаешь? Он тебя любит, цени это, придурок, он тебе нужен сейчас, не обижай его.

Феде я ничего не сказал. Сначала хотел, а потом передумал. Какой смысл? Если ему хочется идти по этой дороге - пусть идет. Я знал, что он наплачется еще с этим Мишей, мне было обидно за него, жалко и, в глубине души, немного радостно. Мне было неприятно, что я не могу быть таким хорошим, таким почти святым. Однажды я видел во сне, что его бьют на улице гопники, долго и нудно, ногами по лицу, я долго не мог оторваться от этой фантазии.

Я никогда не завидовал тем, кто умнее меня, красивее, талантливее. Федька был ближе меня к богу и это, почему-то, давило на мое подсознание. Странно, конечно.

А потом я уехал. Сначала в Москву, а после - в Канаду, вместе с мамой.
Сейчас у меня домик в Оттаве, мамы уже нет, иногда я бываю одиноким, но чаще в отношениях. Мне нравятся молодые крепкие ребята и, когда я бываю в отношениях, я тоже не отказываю себе в разнообразии. Я уже почти везде был, на Кубе, в Перу, во всех европейских столицах, на Мальдивах и тд. Можно ли назвать меня успешным? А чего нет? Можно. Я доволен своей жизнью, пока не жалуюсь на здоровье, у меня неплохие страховки.
Я частенько трахаю тех, кого не люблю. И что? Можно подумать, что вы все любите своих жен.

Я двадцать лет не был в Питере. На корпоративных вечеринках я часто показываю канадцам виды родного города, они благодарно цокают языками. Мало того, что медведей на улицах нет, но ведь и вообще очень все найс и бьютифул, как же это я мог уехать из такой красоты. Я объясняю, что в девяносто втором году моя зарплата равнялась пяти килограммам мяса и, вообще, им не понять, каково это - жить в развалившейся империи. Теперь империя возродилась, но ностальгии особой не возникает. Конечно бывает, что мне хочется зимними оттавскими вечерами пройтись по улице Писарева, где стоят тополя моего детства, запах которых я чувствую иногда, если как следует зажмурюсь. Я понимаю, что скучаю не по камням, не по фасадам, а по себе тогдашнему, когда можно было играть в монополию весь вечер, не думая больше ни о чем, и рисовать на бумажках игрушечные деньги.

Я прилетел в Питер этим летом на конференцию славистов. Со мной была подруга Наташка, она эмигрировала тоже в начале девяностых, из Киева, и увязалась со мной, так как почти везде уже была, а в Питере нет. В конференции она участия не принимала, поехала просто так, за компанию, взяв с собой фотоаппарат с огромным объективом. Она занималась украинской диаспорой в Канаде, ходила на демонстрации против политики Путина, постила у себя на странице всякие фэйки про кацапстан, но в общем, была мировой бабой и, к тому же, лесбухой, пухлой, веселой и не слишком деликатной. От нее я узнал, что лесбухи делятся на женственных фамм, мужественных бучей и еще дайков, которые ни то ни се. Бучи не позволяют во время секса до себя дотрагиваться, женщина у них должна лежать и не двигаться, как это было принято в пушкинские времена. Наташка была дайк и немножко би: в самолете Оттава-Франкфурт она запала на стюардессу, а во Франкфурт-Питер - на молоденького длинноволосого стюарда. Ей вообще нравились длинноволосые парни, иногда она трахалась с такими, украшая им голову женскими зажимчиками для волос.

Мы сняли хату на проспекте Маклина, который назывался уже Английским проспектом, совсем недалеко от моей Писарева. Мою улицу, вроде, не переименовали. Я оставил Наташку в Эрмитаже а сам пошел гулять по Писаревскому саду, где сорок восемь лет назад гуляли с колясочками наши мамы, моя и федькина, мамы подружились, а потом подружились и мы. Я вдыхал ароматы кондитерской фабрики, где мы были на практике в восьмом классе, там сахар хрустел под ногами и можно было есть сколько хочешь зефира и конфет, но домой нельзя было брать ни грамма. Нас обыскивали на проходной и у меня как-то нашли в кармане пять каракумин.
Федька тогда заступался за меня перед вахтером, говорил, что это я не для себя выношу, а для больной и старой бабушки.

Я перешел по мосту через Мойку, побродил мимо Бобринского сада, дошел до площади Труда. Все было такое же, как двадцать, тридцать, как и сорок восемь лет назад.
Позвонила Наташка.

-Витя, я хочу выпить.

Мы налили водку в упаковку с апельсиновым соком и ностальгически пили на ходу, останавливаясь, чтобы сделать снимки.

-Витя, встань около льва! А теперь заберись на него! Все, держи фотик, теперь меня снимай! Смотри, я хорошо стою? Это моя торговая половинка?

-Хорошо. У тебя все торговые, все четыре. Вот смотри, это Васька, Васильевский остров, куда собирался придти помирать Бродский, вот Стрелка, Ростральные колонны, их зажигают иногда.

-А почему Ростральные?

-Хер знает. Ростральные, и все. Я как-то с детства привык.

-Вставай, я тебя сфотю.

Мы пили еще соки и еще водку, фотографировались на улицах, набережных и площадях. Я устал. Наташка была чрезвычайно крепка в отношении алкоголя, к вечеру я уже не мог больше ни пить, ни ходить, ни фотографироваться, а она все бежала и бежала, по Невскому, мимо Московского вокзала, дальше, дальше, дальше.

-А пойдем куда-нибудь к кому-нибудь! Витька, у тебя же остались тут друзья, родственники. Давай! Я жажду общения.

Хм. Мы подключились к интернету, встав у окна кофейни. Нам нравилось играть в бедных студентов. Наташка прихлебывала сок с водкой.
Я еще из дома написал Федьке, что приеду. Он дал мне свой русский телефон, надо было сейчас войти в фэйсбук, найти телефон и позвонить. Я колебался. Я регулярно видел Федьку в скайпе. Мы старели несинхронно. Он - постепенно, а я, вроде бы, как-то толчками. Бог весть. Хотелось ли мне видеть его в реале? Хотелось ли мне взглянуть в отражение своих морщин и отеков в стеклах его очков и внезапно понять, что жизнь прошла уже на две трети и последняя треть обещает быть не самой счастливой?

-Звони! Ну что ты застыл? Звони!

Федя жил все там же, на Некрасова, в бабушкиной квартире. Он стал круглым, как мяч, седые волосы на спине выбивались из-под воротника рубашки. Обнялись.
У него увлажнились глаза, у меня тоже. Блять, ветераны. Лысая башка, большие небритые еврейские уши, очки, пузо, жирные плечи, но бегает по квартире живенько, наготовил всего, ему помогает мальчик, опять совсем молодой, лет пятнадцать, наверное. Знакомьтесь, это Славик. Сели. Водка в меня уже не лезет, пропускаю. Наташка уставилась на Славика. Славик странно, удивительно, похож на Контору из нашего детства, прямо реинкарнация. Приземистый, немного бычок, с угловатыми, резкими движениями. И взгляд такой же, с мальчишеским нахальством и добротой в глубине. 

-Ой, какая лапочка, сколько ж тебе лет?

-Семнадцать.   

-И что? Куда поступаешь?

Славик смотрит на Федю. Федя обнимает Славика, в глазах его неизмеримая ласка, тепло и, вообще, любовь. Я уже давно так ни на кого не смотрю.

-Мы в медицинский готовимся.

Наташка стреляет творческим потенциалом, как из пулемета:
-давайте, я вас сфотографирую! Мы сделаем серию фотографий, историю любви! Встаньте здесь и обнимитесь.

Славик снова озадаченно глядит на Федю. Они нерешительно позируют. Я наблюдаю за Славиком и уношусь на тридцать пять лет назад, туда, где тихий час и где Контора лениво, на зрителя, теребит свою начинающую обрастать мохом писю. Где Федька только находит таких славиков?

Через час выяснилось, что моя Натаха перепила и этих двоих. Федя прикрывает свою рюмку короткими пухлыми пальцами,
-Наташенька, мы пропускаем, пейте с Витей.

Наташка наливает себе и пьет одна, она у меня без комплексов.

-Ну что вы молчите, давайте общаться!

Ей хотелось говорить по душам, но никто не задавал откровенных вопросов. Пришлось начать самой.

-Ой, у меня тоже вот друзья есть, тридцать лет разница, или почти тридцать. Уже давно вместе! Любви возраст не помеха, да, ребята?

-Вообще-то, помеха, Наташенька. Но, как-то, преодолеваем, -грустно ответил Федя.

-Почему, Федя? Я же чейзер. Мне всегда будут нравиться такие, как ты.

-Вот ты ребенку в уши надул, -улыбнулся я. -Откуда ты знаешь, чейзер он или hуейзер?

-Знаю, Витя. У меня восемь лет никого не было. Я искал именно такого, именно его, Славика. Славик не скажет мне через пять лет, что его переклинило и что папик ему больше не нужен. Он истинный, наш, мой. Я это чувствую, на интуитивном уровне. Железно, по глазам.

-А ты сам через пять лет не скажешь ему, что он уже для тебя не слишком свежий?

-Я не ты, Витя. Я умею любить. Наташа, а у вас есть подруга?

-Есть, конечно! Как же это я и без подруги. Её зовут Энн, мы ровесницы, она славистка на той же кафедре, где и Витя, через неё мы с ним и познакомились. Она прилетает в пятницу в Киев, ко мне на родину, мы там с ней встретимся и проведем вместе четыре дня.

-Самолеты на Украину разве не отменили еще?

-Да вроде пока нет. У меня билет есть. Не "на" Украину, а "в".

-Наташа, ну что вы. "На" это норма, а "в" - допустимый вариант. Как нетрадиционная ориентация, -улыбнулся Федя.

-Ах что вы говорите, Федор! "На" - это просто неправильно. Правильно всегда было "в". Нет тут никаких вариантов!

Федя и Наташа принялись ожесточенно спорить.
Мы со Славиком занимали нейтральную позицию, на наших лицах нарисовались одинаковые снисходительные улыбки. Те двое выскочили курить на балкон, жестикулируя и крича, как итальянцы. Я уже десять лет не курил.

-Хорошо тебе с ним, Слава?

-Федя классный. Офигенный просто.

-А что тебе в нем нравится? Вот например?

-Ну, он меня, это, учит всему. Рассказывает. Книги читать приучает. Я другим человеком стал. Я ж не городской, из области, причем, даже не с ленинградской.
-Откуда ж он тебя выписал, такого самородка?

-Да какой самородок. Из Вологодской. Шпана. Город такой, Сокол, может, слышали?

-Нет. Райцентр хоть?

-Ну. Там молочный завод большой. Час на север ехать от Вологды.

-Слушай, пока я не забыл, глянь в интернет, посмотри, почему колонны на стрелке называются Ростральные. Я вот в Питере родился, вроде не шпана, а с колоннами пробел.

-Через "а"?

Славик сел к компьютеру.

-Да вроде через "о". Гугл подскажет.

В комнату вторглись раскрасневшиеся от спора Федя и Наташа.

-Так вы ж сами говорите просторечиями! С Москвы, с Украины, с Одессы. Если "с", тогда, значит - "на". Если "в", то тогда - "из". Будете меня еще русскому языку учить! Ха!

-Я "с" Украины не говорю!! Не приписывай! "Из"! И только "из"!

-Чевой-то вы тут ищете? -Федя подошел к стулу, на котором сидел Славик, поцеловал его в макушку и заглянул на экран.

-Ха! Ростра! Витька, ты че, в самом деле не знал? Это по латыни нос корабля. Там на Ростральных носы висят, корабельные, символы русской флотилии.

-Федя, смотри, тут еще пишут: там раньше в такие чаши наверху конопляное масло заливали, оно горело и освещало Стрелку в туман, как факелы. А потом газ провели. Конопля? Это марихуана, что ли?

-Да, малыш. Каннабис. У нас конопляное масло использовали тыщу лет, как сейчас подсолнечное. И Пушкину на нем картошку жарили. И бумагу из конопли варили, и даже джинсы первые делали из конопляной ткани.

Славик смотрел на Федю, как на божество, боясь моргнуть.

-Федя, а как же это? Как же? А наркотики?

-Малыш, там в масле тетрагидроканнабинола такое количество, что для того, чтобы что-то почувствовать, надо литров шесть выпить за один присест. Так что Пушкин после картошки не чувствовал.

-Оно же какое-то вроде полезное, говорят, масло это? -вспомнила Наташа.

-Да, очень. Не хуже льняного, а уж по сравнению с той жидкостью, которая нам продается под названием подсолнечного - просто панацея.

-Наташ, а знаешь, откуда Федька Славика выудил? Из Вологодской области. Славик, а расскажи про свой Сокол? Там же есть что-нибудь достойное упоминания?

Славик слегка покраснел. Он посмотрел на меня, потом на Федю.

-Вам правда интересно? Ну, у нас завод молочный большой. Мать там работает. А отец на деревообрабатывающем. Река есть, Сухона. Да там рассказывать нечего особо, рабочий город, без, это, театров и музеев.

-А за границу тебя Федя возил уже?

-Еще свозит. Успеет. Мне поступить сначала надо.

-Ну ты ботан! И везет же Феде с приличными мальчиками.

-Витька, я повторяю, у меня восемь лет никого не было. Я искал такого, как он. И нашел.

Наутро Славик написал мне на фэйсбук с Федькиного аккаунта, что Федя резал кому-то аппендицит и ему стало плохо прямо во время операции. Почечная колика. Мы обменялись телефонами и встретились вечером все трое на урологии. Больница находилась где-то на Фонтанке.

Федька был очень бледен, ему собирались вытаскивать камень через уретру. Славик волновался, почти плакал, а Федя переживал, что Славик так сильно переживает, это было очень трогательно. Мы с Наташкой собрались уходить, чтобы не мешать им общаться.

-Федь, мы завтра в Петергоф едем, Наташе фонтаны показывать, вечером зайдем к тебе. Давай, держись.

-Возьмите мальчишку с собой в Петергоф, -шепнул Федя белыми губами. -Чего ему одному дома маяться. Лето же.

-Да, конечно, Славик, ты едешь завтра с нами! -объявила Наташа.

Метеор на подводных крыльях Наташе понравился. Я катался на Метеоре в советские времена, а она - ни разу, хоть и поездила со своей Энн по всему свету, а ведь где-то эти катера еще есть, не  только в России. Я рассказал Славику, что раньше на Метеоре, вроде он тогда назывался Ракета, была открыта палуба на корме, и можно было смотреть на брызги. На нашем Метеоре весь салон был застеклен, Славик долго смотрел в окно, на залив, на  брызги и, казалось секундами, иногда отходил от своих волнений.

После фонтанов Наташка отправилась на экскурсию во дворец, в который Екатерина прискакала когда-то со своими гвардейцами свергать своего мужа. Я фотографировал Славика на фоне парковых пейзажей, в разных смешных позах, мы хотели сделать альбом для Феди, ему бы понравилось. Во время фотографирования у меня была эрекция.

На обратном пути мы заехали в ресторанчик поесть, Наташа выпила там пол-литра водки. Она, видимо, устала за день гулянья и захмелела сильнее, чем хотела. Совершенно некстати она начала приставать к Славику, прямо за столом, целовала его взасос своими мокрыми пьяными губами и лезла в штаны.

-Ой ты какая ж лапусечка, и где этот толстяк только таких берет, ну прямо ангелочек.

Славик сидел красный от смущения и не знал, как защититься. Феди рядом не было. Он бросал на меня взоры, полные надежды на спасение. Я чувствовал ненависть к Наташке, мне захотелось вырвать Славика и уехать с ним куда-нибудь без нее. Я поменялся с ним местами, так, чтобы Наташке трудно было до него дотянуться. Она, конечно, все равно дотягивалась, но уже через меня, я стоял на страже.

-Наташка, угомонись. Мы же в больницу должны заехать, нас с тобой не пустят, с такой. Чего вот ты позоришься, интеллектуалка? Расскажи ребенку лучше что-нибудь интересное.

-Интересное? Ребенок, ты был на Ниагарском водопаде?

Славик не был на Ниагарском водопаде, он не был вообще нигде, так как еще не имел загранпаспорта. Наташка показывала ему фотографии на айфоне (айфона, у него, кстати, тоже не было, был какой-то леново). Рио, Шанхай, Мамбаса, Париж...

-Везет вам, везде уже были.

-Дурачок. Это тебе как раз везет, что ты все это увидишь когда-нибудь в первый раз. А мы в первый раз - уже нет.

-Да уж. Когда-нибудь увижу. Или никогда.

-Увидишь, увидишь. Жизнь только начинается, не ссы.

Я рассказывал ему про Париж, как я там пил на завтрак с бойфрендом куантро, а потом мы, с бутылкой наперевес, направились в Лувр, прихлебывая по дороге, и нас не пропустил огромный черный секьюрити, зря мы в очереди стояли. Потом мы сидели на скамейке на Елисейских Полях, это улица такая, широкая, и Лувр на ней, и смачно целовались, мимо проходила женщина, я встретился с ней взглядом, в момент поцелуя, она так театрально фыркнула, и мы оба, я и она, расхохотались, а потом и бойфренд вместе с нами. В Париже женщины кокетничают с тобой на автомате, кажется, что они все хотят трахаться, в других городах такого нет. Даже во французских.

Наташка выпила еще и рассказала, как она трахала одну бабу в Барселоне, что мол она вся такая была на вид буч, а Наташке, дала, ха. Наташку совсем развезло, она уже перестала реагировать на Славика. На него начал реагировать я. Я приобнял его и мелкал фотографиями у него перед носом. Вот здесь я на Кубе, смотри, а вот Амстердам, там тебе точно понравится. Славик, видно было, немножко уже устал от этого клуба фотопутешествий, пора было ехать.

Наташку пришлось завезти домой, на Маклина, который теперь Английский, а потом уже ехать в больницу на Фонтанку.
В машине Славик спрашивал у меня про Нью-Йорк. Все остальные города казались ему больше красивой декорацией, а вот в Нью-Йорке он хотел бы жить.

-Это ужасный город и прекрасный одновременно, -отвечал я ему. -Вот приедете с Федей, сам посмотришь. Я покажу.

Славик улыбался, довольный перспективой.
В больнице мы показывали Феде фотографии из Петергофа, ему понравились две: одна, где Славик стоял в мокрой футболке под фонтаном "Грибок", из которого без предупреждения лилась вода, и та, где Славик ходил по причалу на руках, а сзади, на фоне, рассыпались в разные стороны чайки.
Федю обещали отпустить домой к выходным, он шел на поправку.

-Спасибо, Вить, что вы малыша не оставили одного. Очень тебе благодарен.

Мы поцеловались с Федей и я оставил их вдвоем, а сам уселся на скамеечке возле входа. Идти домой к опухшей Наташке не хотелось. Хотелось еще пообщаться со Славиком, хотелось его не хотеть, но не получалось. Вокруг шла теплая июньская больничная жизнь, посетители гуляли с пациентами по скверику, кого-то везли на инвалидном кресле, вертелся пух и пахло жасмином. Я думал о себе, о возрасте, о том, что меня вряд ли кто-нибудь будет вот так катать на кресле с колесиками, во всяком случае, бесплатно. А может, повезет, и попадется какой-нибудь геронтофил, кто знает. Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления, а пока что мне нужно делать то, что хочется, как советуют психологи. А хочется, между прочим, все чаще побыть одному. Но не сегодня.

Через полчаса вышли, приобнявшись, Славик с Федей. Оба выглядели растроганными. Отец и сын, если не сказать хуже. 
Я поднялся им навстречу.

-Федька, я его провожу до дома, хочешь? По Невскому прогуляемся. Люблю толпу.

-Конечно, конечно! Чего парень один будет ходить, еще одноклассников своих встретит, они у нас так себе, быдлоклассники.

-Да ладно, Федь, че ты на них все время гонишь. В Соколе у меня гораздо хуже были.

-Что ты с Соколом-то сравниваешь? Нашел тоже. Мало того, что они тебя ничему хорошему не научат, кроме пить и курить в подворотне, так своим клиповым сознанием они тебе сосредоточиться не дают ни на чем. Нормальный человек, когда пост в фэйсбуке пишет, он ни о чем другом думать не может, он сконцентрирован. А эти? Верхогляды многоканальные, они же одновременно все делают: играют во что-то, тут же в контакте кошек рассматривают, ну или новые модели бмв, что то же самое, тут же пишут себе в ленту какую-то куйню, ну а что, кроме куйни, можно сочинить при таком разбросе внимания; тут же лайки ставят, так мало этого, там же пикает у них постоянно, когда им лайк фуфловый кто-нибудь дарит, или сообщение присылает философское. Знаешь, какое? "Стопиццот"!! Или "да бля, мне это видео тоже нравится", ну а чаще всего это их вечное "я пацсталом". У них же там больше рожиц, чем слов.

-Пердуша, ну что ты хочешь, мы же дети еще. Хочется все успеть, пропустить страшно. Воспитатель. Я и то больше понимаю в нашей детской психологии.

Славик поцеловал Федю в левую щеку.

-Да не буду я курить. Пердуша.

Я вдруг увидел, какой Федька старый. Да, он сейчас плохо выглядел, был небрит, в халате. Но все равно, господи, сколько нам еще осталось жить? Еще лет десять, а потом начнутся болезни, болезни, болезни. И долгая ворчливая несчастливость.

-Федь, ты ж их любишь, молодых. Чего взъелся-то? Терпи. Сам-то уже не можешь многоканально, вот и ерепенишься.

-Ненавижу, когда он не рядом, без контроля. Пиzдюха ведь еще совсем. Маленький. И потом, да, камень-то мне вытащили вроде, через куй, но когда ссышь - боли ужасные, ору на все отделение. И талбетки не помогают. Весь на нервах из-за этого.

-Хорошо, пердушка, я пойду с Витей, не буду ни с кем встречаться, обещаю тебе. И завтра не буду.

На Невском я купил Славику мороженое. А потом айфон. Он не мог поверить, что это ему. Мы зашли в магазин, посмотреть на цены, я стал спрашивать молоденького продавца, сколько гигов оптимальнее, он сказал, что для обычного пользователя хватит 64. Славик подтвердил, сказал, что, в принципе да, "ведь ты же не пользуешься совсем уж тяжелыми прогами". Я взял и купил, и всучил ему на улице.

-Витя, спасибо, но я не возьму.

-Возьми. Это мне нужно, может даже больше, чем тебе. Вот сдохну, может, добрым словом помянешь. Знаешь, как хочется, чтобы вспоминали. Возьми.

-А Федя что скажет?

-Ну мы же друзья с ним. Что он скажет? Он добрый дядька, поймет. Вот захотелось мне сделать мальчику приятное. Без задних мыслей. Поймет.

-Это у него нет задних мыслей, а у тебя как раз есть. Думаешь, я не замечаю. Вы все по сравнению с ним - грязные козлы.

-Да ладно тебе. Мои задние мысли - это мои проблемы. Я разберусь. Дают - бери, мальчик.

-Хм. Ну тогда я щас симку к нему куплю. Моя ж не влезет.

Мы поднялись к ним домой. Я с неумело скрываемым удовольствием наблюдал, как Славик распаковывает айфон, рассматривает его, долго щупает своими крепкими крестьянскими пальцами.

-Класс. Быстро грузит.

-Поцелуй хоть.

Славик отвлекся от покупки, подошел ко мне и скользнул губами по щетине.

-Ну, -закапризничал я. -Так не целуют. Целуют в губы.

-Подожди. Дай ребенку разобраться и насладиться.

Он поставил заряжать какую-то программу из app store, еще раз подержал прибор в руке, фиксируя ощущение. Подошел, поцеловал.

-Чего вот ты все лезешь, Витя? Хочется? Думаешь, мне не хочется?

-Да? Я думал, тебе - нет. Ты же Федю любишь.

Я улыбнулся.

-Люблю. Но Феде нужно раза четыре в неделю. А мне -  в день.

-Слушай, малыш, а чего тебя тянет-то на таких старых?

-Так, я ж чейзер. Я знаешь, когда мама к сестре уезжала в Вологду, включал камеру на компе, ну, есть такая прога, она типо включает камеру в скрытом режиме, и смывался на весь вечер. А папаша сидел после работы один с компом и пивом. Ну и я короче потом смотрел, что он делал вечером.

-И чего же он делал? Трахал соседку Клаву?

-Неа. Он дрочил. Я, короче, смотрел, как он дрочит и дрочил сам, он один раз кончал, ну или два, а я - двенадцать. Вы меня всегда будете возбуждать, волосатики. Правильно Федя говорит, я чейзер.

-С терминологией можно спорить, но я понял. Тебя, значит, не переклинит на молодых, да?

-Думаю, что нет.

Он дал себя раздеть.
Любовником он был пока что никаким, потел и волновался, но мне все равно понравилось. А, может, и поэтому тоже.
Мы делали это на кухне стоя, не в кровати, на их простынях мне было бы совсем уже неудобно перед Федей. Я не чувствовал себя в своей тарелке и, нерадостный, уехал домой на такси, утром мне нужно было провожать Наташку в аэропорт.

Днем мне пришлось сидеть на семинаре в издательстве, у нас была научная программа, мне всё же оплатили билет, надо было присутствовать. Я пригласил туда и Славика, он сказал, зевая, что хочет еще поспать. В три он перезвонил сам. Скучно. Я сбежал с семинара, забрал его на такси и привез к себе. Здесь была кровать и чужие, безличные простыни. Он волновался уже меньше, играл с айфоном в перерывах. Я чувствовал невиданный прилив сил.

-Славк, а Федя тебя не заябывает своим воспитанием?

-Ну есть немного. Он бывает типо нудноватым, но все равно, он хороший очень, лучше вас всех.

-Ты же еще не знаешь, какой я, а уже судишь.

-Ой, всё.

К Феде в больницу он поехал один. Мне надо было отдохнуть, и вообще. Даже больше и вообще, чем отдохнуть.
Какой классный паренек. По развитию лет на двадцать тянет, даже больше. И ему не скучно со мной, и есть, о чем говорить. Вроде, поколения разные, да что там, разные миры, а есть, о чем. Надо же. Редко такое попадается.

Он приехал вечером, просто позвонил в дверь, знал, что я жду. Я уже не кончал, мне столько не надо, только он. Разница в сексуальных аппетитах его нисколько не смущала, он находил вполне естественным обрызгивать меня спермой каждые двадцать минут.

-Не думай обо мне, делай, что тебе хочется, -поучал я.

-Да я и делаю.

До полуночи он жадно и многоканально втыкал в свой айфон, а я - одноканально в новый роман модного русского автора, которого и обсуждали на том семинаре.

-Клево с тобой, -сказал он. -Ты вообще почти не заябываешь. Тебе пох?

-С чего взял, пиzдюк? У меня такой стиль общения, я не считаю тебя ребенком. Ты маленький взрослый, такой же, как я, только меньше и пока что лучше.

-Ахаха. Зацени, вот блогерша америкосовская, я по ней язык учу.

Он включил мне видео, где некая девица рассказывала трем миллионам подписчиков о том, как она ходила вчера в драгстор. Кроме того, она пробовала разные марки печенья, всячески кривила лицо и давала по этому поводу комментарии. Печенья, видимо, платили ей за рекламу.

-В общем, норм. Хоть не аниме. Язык у нее вполне себе актуальный, разговорный. Смотри. Только знай, что, хоть она и зарабатывает тысяч двести в месяц, все это не перестает от этого быть довольно тупым.

-Ой всё. Не начинай. Она клевая.

-Ну-ну.

Мне не казалось, что он со мной за деньги, я не боялся, что он со мной скучает и думает о клубе, о траве, о роликах, мне было просто хорошо и я видел, что ему тоже.
Утром мы купили Славику кроссовки Nike, а днем забрали из больницы Федю. Мы принесли из ресторана еду и коньяк, сели в кухне. Я выпил, Феде это пока не разрешалось. Надо было говорить, заполнять пустоту.

-Федька, я Славику тут подарков накупил, ничего?

-Ничего. Купил, так купил. Спасибо. Ты когда улетаешь?

-Послезавтра.

Я смотрел в тарелку и рюмку так сосредоточенно, будто потерял там бриллиантовые подвески. Славик оказался более способным актером, вертел башкой в разные стороны, фотографировал нас айфоном, целовал Федю в лысину. Иногда незаметно подмигивал мне. Федя предупредил, что будет кричать, и отправился в туалет. Кричал.

-Извините, невозможно терпеть. Когда кричишь - чуть легче. Там царапины в уретре, скоро заживет.

Я, наконец, засобирался.

-Ладно, я пойду, пожалуй. Завтра доклад, надо подготовиться.

-Сейчас, Вить, я покурю и уйдешь.

Федя открыл балконную дверь.

-Федь, а мы трахались вчера.

Я удивился собственному голосу. Нехороший был голос, плоский, без жизни.

-У меня были мысли.

-Федь, ты, наверное, прав, его не переклинит на молодых. А вот на старых вполне может.

-Почему ты так поступил, Витя? За что? Что я тебе сделал плохого?

Федя сел на углу дивана и закурил. Сигарета дергалась у него в пальцах, он прикрыл веки, чтобы никого из нас не видеть.
Непонятно, почему, но меня забавляла эта ситуация. Я вдруг вспомнил, как мы рисовали у спящего Федьки усы зубной пастой, пока он спал, и как я потом громче всех возмущался поступку товарищей, хотя сам был среди них.
Славик сидел какое-то время в оцепенении, а потом вдруг метнулся к Феде, обнял.

-Федя, он шутит! ...ну, ты не думай, я не за подарки, я не блять. Просто, ну, мне самому захотелось. Ты же в больнице был, мне, знаешь, как хотелось. Просто секса. Витя, зачем ты ему рассказал? Полста лет, а ума не нажил. Вот зачем Феде это знать? Какая польза в этом?

-Слава, мне польза. Понравился ты мне. Очень.

Я вытер рот салфеткой и встал из-за стола.

-Пока. Извините меня, вы оба. Не ссорьтесь. Федя, не выгоняй его только, он маленький, это бывает.

-Мы разберемся, Витя. Пока.