Боги серых небес ледяных, вы храните меня

Мертвое солнце мне светит сквозь небо серее золы без огня.
Тьма твоих глаз жизнь за жизнью опять воскрешает и держит меня.

Там серое небо, и сизые облака летят и летят на меня. Там холод и тишь, и совсем нигде нет огня.
И нет там людей, для жизни там нет ни единого дня. Боги серых небес ледяных, вы храните меня...

Однажды мне даже пришло в голову, что раз я все еще жив, раз я могу чувствовать, то в моем существовании еще теплится хотя бы крошечный смысл. С точки зрения самовозвышения, плода гордыни, иной раз мне казалось, что я создан для чего-то великого, что перевернет умы людей. Быть может, я рожден пророком или царем - как знать? Обратной стороной гордыни является уничижение, умаление, унижение себя - и я очень преуспел на этом поприще. Я живого места на себе не оставлял, пожирал себя изнутри, сжигал, убивал, распинал. Правда, это мне ничего особенного не дало. Зато каким героем и мучеником казался я себе - почти святым, насколько помню я из той эпохи тотального ослепления.
Иногда на меня снисходили настроения покоя и тихой радости, это были волшебные оазисы посреди моей выжженной пустыни. Я отдыхал там, мечтая о праведном труде, простой и честной жизни, о долгих часах молитв и единения с господом. Тогда мне казалось, что лучшим решением будет уйти в монастырь, жить так, как меня там научат и находить ответы на все вопросы в слове божьем. Я, ощущавший себя безудержным грешником, желал покаяться и припасть к алтарю, и плакать, пока мое нутро не очистится от демонов, что живут во мне.
Какое-то время спустя, читая письма такого же страдальца, как и я, нашедшего пристанище в монастыре, я был поражен, насколько ведомым и безвольным стал прежде сильный, хоть и несчастный мужчина. Он говорил лишь о том, как хорошо ему ничего не желать, жить так, как говорят, и ни о чем не вопрошать. "На все воля божья", - добавил он в конце, и меня накрыло волной разочарования. К чему такая жизнь, какой смысл плыть как щепка по течению, без стремлений и без применения собственной воли? Разве не созданы мы, чтобы творить? Разве не рождены, чтобы ошибаться, падать, вставать, снова падать, отчаиваться, а затем искать вершины новых стремлений? Разве бесцельное прозябание комнатного растения можно назвать жизнью для разумного человека? Вот какие мысли пробудили меня и воскресили во мне осознание действительности. Я вновь стал ощущать вкусы, запахи, ощущения, красоту, яркость, саму жизнь. Может, я и родился заново в тот момент. Жизнь засверкала для меня удивительными красками, и я впервые принял и радость и боль с благодарностью.

Так вот, если в какие-то периоды смерть мне и казалась желанным избавлением, а жизнь никчемной и глупой шуткой, где-то внутри меня сидело чувство, что я должен в полной мере прожить и пропустить через себя все, что мне было дано - судьбой ли, богом, случаем. Эти эмоции, переживания, события - они были насквозь моими, и ничьими более, и я хотел познать их все. В этом вопросе я оказался безумным собственником, и ни за что я бы тогда не продал за все богатства мира хотя бы минуту своей жизни. В моей шкуре должен был находиться только я, счастливый или несчастный, здоровый или больной - все эти нюансы меркли перед инстинктом старого скряги. И тогда мое желание умереть угасло, а безразличие к жизни и смерти сменилось мазохистским стремлением сполна ощутить все то, что мне отмерено. Я взялся коллекционировать все посещавшие меня яркие мысли, все пробужденные во мне эмоции - в то время я мог написать о боли и страданиях многотомное собрание сочинений. Слава провидению, мне было не до того. Я по-прежнему не умел и не хотел учиться что-то менять в своей жизни, в самом себе, а посему мне оставалось наслаждаться страданиями, самобичеванием и жить от депрессии до депрессии. Ничего, зато я выяснил, какой живучей тварью является человек.

Надо отдать должное своей терпеливости (или малодушию, это как посмотреть) в вопросах жизни и смерти. Помнится, в подростковом возрасте меня часто посещало желание свести счеты с жизнью, и смерть виделась светлым избавлением от обременительного существования. В то время я не верил толком ни в бога, ни в черта, и даже занимательное учение о карме не казалось пугающим и уж точно не могло отклонить мои намерения. Я страдал от пребывания в этом мире, от тягости бытия, но еще более я страдал от своего бездействия. Мне не хватало сил и упорства изменить свой уклад и сделаться счастливым человеком, и не было у меня ни сил, ни решимости лишить себя жизни. Я терпел и ждал - сам не зная чего; я искал смерти, как иные ищут любовь. Бродя тягучими осенними вечерами по улочкам опостылевшего города, я сжигал себя изнутри огнем бесцельной злобы, и душа моя окрасилась черным пеплом тоски. Мне казалось, что я давно уже умер, погиб, заснул и не проснулся, и только тело мое какой-то дьявольской шуткой поднято на бесконечные скитания. Я потерял связь с реальностью, время вытворяло удивительные вещи - то замирало, то наверстывало упущенное огромными скачками вперед, а я отрешенно наблюдал за этой фантасмагорией. Смерти я искал инстинктивно - шел под скоростные поезда, почти бросался под машины из-за поворота, а дома, лежа в постели, слушая свой затихающий пульс, я неосознанно задерживал дыхание и пропускал лишние пару ударов сердца. Почему я не взял инициативу в свои руки? Когда мне только начало этого хотеться, конечно, я трусил. Иногда жизнь подбрасывала мне удивительные впечатления, дивные воспоминания, с которыми так не хотелось расставаться. И потом, кто его знает, что там, за чертой? А вдруг пустота? Вот пустота меня и страшила более всего, хотя я так жаждал ее родного брата - покоя. Лишь однажды я оказался ненадолго в объятиях костлявой старухи - по глупости, лишив себя сознания опасным химическим соединением, от которого я ждал совсем другого эффекта. Очнувшись, я не почувствовал ничего особенного, но с того момента смерть, как мне видится, всегда дежурит у моей кровати. На кой я ей сдался? Пришла ли на мой зов или всегда там была? Мне стало безразлично. Когда я так хотел умереть - я боялся, а когда почувствовал смерть, я потерял к ней всякий интерес. Теперь она что-то вроде старой знакомой, с которой иногда можно пропустить по стаканчику в тесном заведении где-то на окраине. Как правило, таких знакомых мы не видим годами и ничуть не сожалеем об этом, а после краткого диалога расходимся скорее недоуменные, нежели обрадованные.

Пару недель назад на меня обрушилась вся бессмысленность собственной жизни. Я посвятил поиску хоть какого-то смысла всю ночь напролет, и - вот дикая шутка - не нашел ни толики оного. Как я страдал! Мне бы мог позавидовать любой актеришка паршивого провинциального театра. Любительницы трагедий пролили бы не один литр слез над моими метаниями. Решив, наконец, что для такого серьезного дела, как страдание, я переиграл, превратив свои бдения в дешевый фарс, я резко успокоился. Очень вовремя я вспомнил, каким успехом у меня пользуется мой же собственный дар убеждения. Битый час я потратил на то, чтобы внушить себе новые смыслы, цели и задачи. Не знаю, пустая ли это выдумка, или панацея - но работает метод безотказно. Итак, с того самого дня я в разы быстрее выкарабкиваюсь из своих депрессивных ураганов и трясин, потому как перед моим внутренним взором пока еще девственно сияют новые смыслы, недостигнутые цели и нерешенные задачи. Весьма бодрит, к слову заметить.


Кажется, я поставил своей целью выписать все, что у меня внутри, выговориться самому себе. Закурив сигарету, я взял очередной лист и незаточенный карандаш. Сегодня было как раз такое утро, когда меня переполняло замечательное одиночество. Я вышел из дома на удивление рано для выходного дня и направился бодрым шагом по давно надоевшему пути. Интересно как получается, эта дорога в обычное время меня страшно раздражает - на ней вечно попадаются старые знакомые, которым необходимо вежливо кивнуть, соседи, коллеги - все, кого я изо всех сил стараюсь не заметить, отвести взгляд, изобразить рассеянность или увлеченность какой-то мелочью вроде мокрого асфальта под ногами. С этими людьми я бы тысячу лет не встречался, как и они со мной. Мы стали окончательно безразличны друг другу ровно с того момента, как нас перестала объединять учеба, работа или общая компания. Но законы социальной жизни таковы - хочешь казаться нормальным, так соблюдай правила хорошего тона.
Первые годы я, как форменный дурак, тратил свое время и внимание на пустые и выматывающие, несмотря на свою краткость, диалоги с этими субъектами. Отчего-то их всегда до крайности волновала моя личная жизнь - почему не женюсь, с кем я живу, чем зарабатываю на жизнь и чего достиг на этом поприще. Поначалу я честно старался говорить искренне, емко отвечая любопытствующим одним-двумя предложениями. Довольно скоро я отказался от этого и заменил правдивые ответы ничего не значащами шуточками. Затем, когда точка кипения была мною достигнута, я решился перестать спрашивать вот это обязательное "А сам как?", тем самым пресекая возможность диалога. Еще очень важно дать понять собеседнику, что ты крайне, крайне спешишь. Прямо вот уже опаздываешь. И бежать.
Так вот сегодняшнее утро я положил в копилку своих приятных воспоминаний - на улице не было ровным счетом ни души. Я шел, снег под ногами музыкально поскрипывал, в лицо летела мелкая искристая пыль, едва заметная на фоне не совсем светлого неба. Фонари уже погасли, а мир не спешил просыпаться - и я был единственным живым существом, живым и теплым, первым прокладывая путь моим грядущим последователям - тем, о ком я не желал знать. Эта зима принадлежала мне, и я был удивительно одинок, близок и одновременно далек к движению этого спящего города. Я был до ужаса счастлив.
Довольно легко, как мне это видится, ощущать себя счастливым от одиночества ранним утром, днем, и порой даже весь вечер напролет. И также сложно не умереть от тоски в затянувшиеся сумерки и слишком долгой ночью. Темнота всегда добавляет в коктейль чувств какую-то своеобразную горечь, которую можно различить лишь тогда, когда ничто не отвлекает от самокопания. Будучи сильно уставшим, чем-то довольным, проводя ночь в объятиях красивой женщины, я никогда не подпускал к себе лавину болезненной тоски и безысходности. Я концентрировался на моменте здесь и сейчас, и сожаления о прошлом или несбывшемся будущем не смели приблизиться и дотронуться до моей души своими леденящими пальцами. Они тихо жались в уголке, ожидая следующего витка моих эмоций - и, надо отдать им должное, всегда его дожидались.
У кого-то под кроватью живут монстры, у меня же там живет одиночество. Это мой бич, моя мука, мой личный ад - и мой лучший друг, единственное доверенное лицо, мое второе я и мое наслаждение. Иногда меня посещает мысль, что моя тяга и любовь к одиночеству ни что иное иное как защитная реакция истерзанного разума. То, что не убивает нас, оно ведь делает нас сильнее? Вот и в моем случае. Если я не приму одиночество, не обниму его так крепко, как только смогу, не разделю с ним чашечку горячего кофе - оно убьет меня, раздавит и превратит в пыль. Боюсь ли я этого? Несомненно.

Одиночество – какое же это страшное слово. Мучительное, отчаянное, и в то же время такое близкое и родное. Это пропасть между мной и человечеством, между мной и каждым живым существом, между мной и моей так называемой личностью – навязанной обществом и для общества созданной. Эта личность социальна, вежлива, правильна – и глубоко мне противна своей лицемерной надуманностью. Многочисленные нормы и стандарты, которым необходимо следовать добропорядочному обывателю, о, они поистине убивают меня и отнимают то немногое, что я обычно принимаю за смысл жизни. В этой серой суете, которую люди опрометчиво называют жизнью, единственным спасением остатков моего жалкого рассудка может послужить что-то еще более серое, пасмурное, и в то же время несоизмеримо более глубокое – и это мое личное, мое необъятное одиночество.
Еще в далеком детстве я впервые почуял его будоражащий запах – аромат, перед которым нельзя устоять, и который влечет в темную адреналиновую пропасть, мешая дышать, не позволяя осмотреться, и никогда не давая шанса привыкнуть к этим прыжкам в пустоту. Сначала ты обнаруживаешь себя ребенком, которого не хотят услышать и понять, и взрослые раз за разом оставляют тебя наедине с предчувствиями, странными видениями и слишком глубокими для неокрепшего ума мыслями. Затем ты пытаешься делиться своим опытом со сверстниками, и тут выясняется, что они чересчур далеки от твоих размышлений; старшим же товарищам далек ты сам, и им всегда не до тебя. Редкий раз, когда попадется благодарный слушатель твоим философским речам, да и он лишь покачает головой и скажет, что ты «не от мира сего», «мудр не по годам», «устами младенца…» или чепуху в том же роде. И ты стоишь совершенно один, обескураженный, непонятый, и ощущаешь лишь ледяной поток ветра между тобой и твоим недавним собеседником.
Ты ли странный, ты ли не от мира сего? Или тебе просто не везет с хорошей компанией, в которой возможны взаимопонимание и дружеская теплота? Тебя ли посещают необычные мысли, или это самые что ни на есть простые истины, к которым просто никто не прислушивается? Открываешь ли ты тайны Мироздания, или в сотый раз доказываешь никому не нужную теорему человеческой глупости? Кто ты есть – пророк, готовый возвыситься над миром, или больной, прозябающий в своей жалкой каморке, трясущимися руками сжимающий свои самописные скрижали? Да, ты и есть сумасшедший пророк, единственный нормальный в этой безумной лечебнице под кодовым названием «Земля».
Сначала ты легко поддаешься иллюзии нормальности. На первый взгляд, ты живешь и функционируешь как любой другой человек. Первые годы ты неразделим с родителями, с любимыми учителями – ах какими мудрыми и понимающими кажутся они! И ты никогда не бываешь один, ведь даже в самые грустные моменты ты чувствуешь любовь и поддержку родных и близких. Тебя опекают, наставляют, ругают и хвалят – то есть всячески демонстрируют свое стремление вырастить из тебя настоящего человека. И ты с гордо поднятой головой штурмуешь новые вершины, впитываешь уроки, которые преподносит тебе жизнь, изо всех сил стараешься соответствовать заданным стандартам, и, что самое любопытное, поначалу тебе это отлично удается.
И вот годы идут, появляется пресловутая личная жизнь, ведь ты уже достаточно взрослый для серьезных отношений, любви, а может, и для собственной семьи. Рано или поздно ты находишь близкого человека, с которым вы обмениваетесь клятвами вечной верности, гуляете под звездным небом, взявшись за руки, и открываете для себя удивительное счастье просыпаться в объятиях друг друга. Одиночество начинает казаться тебе чем-то несоизмеримо далеким и чужим, чем-то таким, что нельзя вписать в свою картину мира. И ты, о глупец, конечно же, веришь этому своему ощущению. Будущая жизнь теперь представляется тебе уютной и приятной, с тихими семейными радостями и небольшими достижениями, не выходящими за рамки обывательских стремлений. Эта радуга счастья тянется и тянется, скрашивая твои однообразные деньки, ровно до того момента, пока не грянет взрыв.
Наступает тот момент, от которого начинается совершенно иной отсчет твоей никчемной жизни. Выясняется, что любовь – лишь уловка природы для воспроизведения потомства, не более. Ты обескуражен и разбит. Ты никому не нужен, вот совсем, и особенно – себе. Предательство, охлаждение, конец счастья – все это можно заменить одним емким словом боль. Боль. Попробуй каждую букву на вкус. «Б» - как грязное ругательство, тщетная попытка осознать утрату. «О» - как долгая секунда изумления, как огромные точки твоих зрачков в глазах, не готовых к слезам. «Л» - как последний аргумент, затерявшийся в спазме, который перехватил твое горло своими железными лапами. «Ь» - как многоточие, как осколки твоего сердца, разбивающегося снова и снова. И все. Весь мир превратился в боль.
Переживая свою трагедию, ты пытаешься как можно глубже закутаться в кокон, отделяющий тебя от внешнего мира, но еще больше ты стремишься найти забвение для разума и анестезию для сердца. Со временем это понемногу начинает получаться, вот только из кокона не суждено родиться прекрасной бабочке – оттуда выйдешь лишь ты, дай бог, если на своих двоих. Весь в шрамах, это да. Ничего, время лечит, и алкоголь, и новые чувства. Ты привыкнешь, теперь ты старый солдат. Стреляный воробей, вот оно как, дружище. Сделай еще глоток и отвлекись. Зажившие шрамы, конечно, болят, но это терпимо. Только чем теперь заполнить эту пустоту в груди? Как перейти черту, отделяющую тебя от каждого и каждой, даже от ближайшего друга или новой возлюбленной? Да никак. К черту. Теперь уже никак.
Может, именно в твоей истории была не любовь. Твоей трагедией могла стать смерть дорогого человека, или материальная потеря, бросившая тебя на дно, или проблемы в государстве, которые все испортили. Неважно. На самом деле ты уязвим только для того, чему открыл свое сердце. Вот поэтому ты теперь в панцире, да? Отличное решение. Я тоже хожу в такой специальной броне, в эдаком бронежилете для собранного по кускам сердца. Очень удобно, почти беспроигрышный вариант. Главное – быть начеку, и держать свое сердце под замком. Никакой любви – к чертовой матери эту дрянь, уж поверь мне. Да, еще глоток, дружище. Брось переживать, все в прошлом. Уже точно все.
***
После разговоров с самим собой, с зеркалом и с собственной тенью мне немного полегчало. Вернулась способность мыслить трезво, несмотря на допитую бутылку джина. Джин – отличный напиток для такого мероприятия, как самокопание. До последнего кажется, что разум кристально чист и мысли ровным строем идут одна за одной. А потом ты обнаруживаешь себя проспавшим черт знает сколько времени, зато в своей кровати и с полным безразличием ко вчерашним размышлениям. Вот и сегодня я проснулся в своей холостяцкой берлоге, с единственным желанием – принять душ. Стоя под упругими струями чуть теплой воды, я смывал с себя остатки сна и глупых порывов не в меру самостоятельной мышцы моего организма. Когда одиночества в жизни слишком много, оно перестает пугать, но долго еще не успевает надоесть, потому что принять его, в любом случае, не так уж легко. Оно понемногу начинает нравиться.
Иногда я, напротив, чувствую себя в полном единении с природой, этой планетой, и, вероятно, с каким-то проявлением божественного. Прекрасные моменты, очень вдохновляющие. Ощущаешь себя лишь набором молекул, неотъемлемой частью гармоничной системы этого мира. Кажется, что никогда не будешь одинок – ведь ты фрагмент удивительной Вселенной, замысел и наследник незримого Всевышнего, ты – единое целое со всем сущим. Звезды – твои проводники, каждый человек тебе брат, каждый зверь – твой друг. Ты вдыхаешь свежий воздух полной грудью, стоя где-нибудь посреди фьорда, под северным сиянием, окутанный магией этого таинственного явления. Ты почти летишь, эйфория захлестывает тебя с ног до головы, мелочные проблемы теряют свое значение, и ты принадлежишь удивительному миру, а мир принадлежит тебе. Иллюзия единения с чем бы то ни было – одна из самых чарующих и самых прочных. Она отнимает смысл поисков и поиск смыслов. Берегись.
А потом вот так вот возвращаешься в реальность, а там – толпы спешащих людей, лишних приятелей, надоевших коллег. Работа, работа, работа – ради чего? Моя профессия востребована только в мирные времена, сытые и спокойные, когда людские массы имеют возможность позволять себе толику роскоши. Полгода назад я провел два месяца в жуткой депрессии из-за никчемности своего рода деятельности. Вот один мой товарищ – доктор, он людей спасает, лечит, жизни их к лучшему меняет. Бывший одноклассник сейчас в горячей точке, воюет за мир. А я даже оружия в руках держать не умею. И мои слова про недопустимость убийств в цивилизованном мире тонут, как оправдания наивного юноши перед лицом грозного отца. Ни убивать не умею, ни воскрешать. Сажать пшеницу не умею, и собирать, и корову доить. Я бы не хотел курам головы отрывать, что уж тут. Какой сентиментальный, противно посмотреть.
Что я могу? Что умею? Чего хорошего сделал для этого мира? Как можно чего-то ждать от жизни светлого, если я сам – паразит на теле общества и планеты? Все мои достижения ограничиваются узким кругом, описанным моим тщеславием вкупе с некоторым гедонизмом. Кто я? Эгоист, самый настоящий. Я живу для себя, что-то делаю, фактически, лишь для себя. У меня есть я – прекрасно. Зачем же мне кто-то еще? Я такой замечательный, мне же со мной очень хорошо. Никто никому не выносит мозг, не придумывает лишней ответственности, не загоняет в рамки. Отчего только вот так тоскливо, м?
Проверено, после пучины отчаяния и депрессивных настроений мной овладевает жажда деятельности, стремление созидать. Я поднимаю в себе все, чего время от времени касается вдохновение, пытаюсь творить, затем строю грандиозные планы, направленные на улучшение уровня жизни где-нибудь в далеких далях, затем начинаю судорожно приобщаться к благотворительности или общественно важным мероприятиям. Я честно собираю волю в кулак, встаю ни свет ни заря в свой выходной, даже делаю зарядку и вместо обычного кофе пью некрепкий чай. Я готов к свершениям, я готов перевернуть мир! А потом мне звонит одна девушка и зовет попить пиво в ее компании. Вот прямо сейчас. Мир, говорите? Мир подождет. А она – нет.
Я ее, конечно, не люблю. Мы дружим черт разберет сколько лет, бывает, что спим. Иногда она несколько месяцев подряд признается мне в любви, по ночам, когда думает, что я сплю. А я делаю вид, что не в курсе. Пусть. К чему все усложнять? Нас все устраивает. По крайней мере, меня-то точно. А она вроде не жалуется. Ну и умничка. Отношения – редкостная гадость, и я не намерен впутываться в них из-за нее. Хотя вместе мы с попеременным успехом уже лет десять. Зачем я считаю, интересно? Мне не надо ни детей, ни семьи, ни этих нежностей. Может быть позже, когда-нибудь. Но не сейчас. И не с ней.
Вот я это все подумал, так категорично заявил, а потом на минуту представил, что однажды она исчезнет из моей жизни. Просто возьмет и уедет на край света, или замуж выйдет. Потом пригласит меня на пиво, посмотрит совсем другим взглядом, и расскажет, как любит его. Какого-то N, которому мне безудержно захочется разбить лицо. Мы же договаривались – никакой любви. Просто секс по дружбе. Никто никого не держит. Черт. Я же тысячу раз обещал себе никого не пускать в свое сердце. Чуть-чуть упустишь, и уже ваниль из всех трещин. А потом – боль, или сразу… Я ведь знаю ее тысячу лет. Наивно полагать, что все так просто. Она, наверное, единственный человек, который никогда не сделал бы мне больно. Но я не хочу проверять.22 мар 2015