Дождь

Ранняя зелень образует зеленого человека. Зеленый человек разрастается и увеличивается, он – кругом, и когда идешь ты, зеленый человек везде тебя сопровождает – по большому счету, ты живешь внутри него, и остается разобраться, что происходит в эфире. Пункты. Существа. Индивиды. Многие думают, что никогда не умрут и готовы идти на войну за деньги, за день до смерти. А смерть сама не работает, так как это большой напряг делать самостоятельно. Берут тут наемных рабочих. Они ходили вдоль шкафов веками – у кого завтра срок? Все как в нормальной канцелярии. Переставляем журнальчики. Передаем их в отдел приёма. Но сейчас поставили компьютер. Вот и у людей есть всякие неприятные службы, вроде суда, вроде ментовки – конечно, народу постоянно вбивают в голову всё это в романтических фильмах – мол менты – это Наше, это Русь, и, конечно, это так. Россия – Мент. Что еще добавить? Но речь о службах. Вы встречаете Яжеженщину. Что она вам говорит? Ничего кроме: Яжеженщина!
Начинается прочая ритмика. Бабки, бабки, бабки, поиск счастья. Хорошо, у вас вполне много денег. Бумага немного шуршит. Всему должен быть предел – так как бесконечно только вселенная, хотя уже определено, что она – некий шар, и относительно прочих шаров она миниатюрна.
- Я пойду на войну, - говорит Яжеженщина.
- Да. Иди.
- Я хочу.
- Иди.
А в базе данных в канцелярии проставлена отметка, включен счетчик. Раньше, как уже было сказано, носили журналы, много было бумажной работы. Здесь есть свои плюсы и минусы – бумага горит. Любой пожар съест архивы. Компьютеры также могут выйти из строя, и потом, мы не знаем их отношение к векам. Самый долговечный материал – глина. Ибо и самые ранние документы сделаны на глиняных табличках – это шумерские клинописные записи. Работать с ними вполне можно, если население земли, скажем, миллион человек. Многовато, конечно. Но представим, что это адекватное число. Миллион, два. А вот на миллиарды табличек не напастись. Машина – основа жизни. Человек копирует основные принципы и привносит их в свою жизнь.
Весна ранне-зеленая. Весна может быть еще свежее. Но теперь всё забыто – и первые столбы синих цветов, и желтеющие фонари калужницы, и даже не в тему взорвавшийся в белизну абрикос. Разве что-то еще цветет? Мысль создает иллюзию новизны. Циклы же беспощадны, пока есть жизнь. И, конечно же, ее когда-то не будет, и уже навсегда – ну например как на Марсе – красно и лысо. Была ли там жизнь? Не узнать. Что была, что ни была, какая нам разница? Марс можно вырастить у себя в голове и на нём экспериментировать, еще пуще – компьютерные игры, хотя они и лишают человека почвы. Мозг – еще та машина. Но мамона сильнее. В конце концов, что прожил ты во славу самонаслаждения, что как-то иначе – итог один. Вроде бы для этого, по логике, и были выдуманы ад и рай. А может, они и существуют – никто не научился погружаться так далеко, чтобы делать выводы по возвращению. Иначе и жизнь была бы другая. Но говорить об этом можно до бесконечности. Зеленый человек весны все гуще, и вот – надвигается хмурящийся дождь, и выходят к нему все те, кто хочет дождя – даже и не для получения воды, а чтобы говорить с дождем. Капли могут падать на стекло и музицировать, но их можно ловить на лицо, и, сползая змейками, они создают траектории – а любая траектория есть также повод для музыки.
Счетчик доматывает свои цифры. Яжеженщина садится в машину и едет, и вся голова залита доверху единственной жидкой мыслью – хочу. Кажется, что разум женщинам не дан, а глупость возведена в канон, и ей пишут оды, и ей поклоняются. Это Хвост. Вам нравится Хвост? Да, но он завернут, он окрашен, он как-то замысловато заплетен.
Из-за бугра выезжает Камаз, и радиаторная решетка его – словно рот, и рот смеется – смеется он надменно, по рабоче-крестьянски, и Яжеженщина думает – Эх, и нужен ли мне самец? Яжеженщина! У подруги самец лучше. Он обеспечивает рост и краску хвоста, и он ничего не спрашивает. Какой хороший вариант. Но почему смеется Камаз? Машина поворачивает.  И поворачивает Камаз. Это встреча миров. Щелкает зуммер.
- Лаборант, посмотрите, что там щелкнуло? – спросил работник канцелярии.
- Ну как что. Чей-то срок снова вышел. Принимать вручную?
- Да. Принимайте вручную.
- Я же вчера принимал.
- Еще раз сделайте, и я поставлю галочку, что задание выполнено. А кто там был?
- Баба.
- Еще одна баба?
- Ну третьего рода же нет.
- А ты знаешь, я начинал на бактериях. Там веселее. А потом приёмку отменили – сказали, пусть они по кругу бродят, не нужны они даже для массы.
Весна сейчас усиливается с каждым днем – это нечто вроде эксперимента по получению лета, а лето также будет существом, большим, очень густым – и внутри него будут двигаться люди, и буду идти и я, и я, конечно, куда-нибудь приду, и даже если я не приду – это не так уж и страшно, потому что все в мире движется, и люди живут и на земле, и под землей – там они существуют для того, чтобы образовывать известняк. Вот мы сейчас строим дома, и бывает – что из камня. А откуда этот камень? Это были люди. Их кости слежались, и стали камнем, и мы строим дома из костей, из камней, и кто-нибудь построит дом из Яжеженщины. Очень нескоро. Через 100 тысяч лет. Память о наших людях уйдет, будут думать, что никто до них не жил. Но это уже цикл большой, а весна – короткая.
Дождь же навис, загустел, варит сам себя, чтобы быть полностью готовым, первым блюдом для синего вечера, для черной ночи без луны, да и для более глубоких ночных провалов.