Посвящается моей Матери, а также всем Матерям
в мире – прошлым, настоящим и будущим.
Отдельная благодарность Зигмунду Фрейду и его
теории Эдипова комплекса. Зигмунд, слишком
много кокаина!
1
Первое, что я увидел перед собой, были искореженные куски металла, когда – то называвшиеся машиной. Ободранная дверь лежала прямо передо мной, будто смятая невиданным великаном. Из груди тогда, помню, вырвался булькающий звук, то ли стон, то ли сдавленный вопль. Я помнил, что мгновение назад мы с друзьями ехали по трассе домой – счастливые, что рабочая неделя наконец окончилась, мечтающие о бане на даче и всевозможных закатках и соленьях, заботливо заготовленных моей мамой.
Я не мог понять, почему вдруг я оказался посреди леса, возле машины, совсем один. Голова болела так сильно, словно некий безжалостный палач вбил раскаленный гвоздь мне в череп, позабыв вынуть его обратно.
Автомобиль был смят в гармошку. Меня окружали сосны – огромные, величественные, царапавшие небо пахучими иглами. Тогда я не знал, что в этом месте не растет почти ничего, кроме хвойных пород, не знал, что меня окружают тысячелетние горы. Нет, в своем сознании я все еще находился под Брестом, всего в нескольких километрах от своей дачи.
Боль в голове вдруг вспыхнула с такой яростью, что согнула меня пополам, поставила на колени. Из глаз брызнули слезы, а затылок и темечко будто разваливались на куски.
- Ааааааааа… - булькающий стон, вот и все, что я смог выдавить из груди.
На теле не было ни царапины, и я не мог понять, почему голова болит столь сильно. Свернувшись калачиком, я лежал у искореженной двери, не в силах выдавить из себя крик, и лишь изредка дергаясь от приступов адской боли.
Мне было страшно. Лес, необычайно тихий, будто замер вокруг, лишь изредка взмахивая крыльями невидимой птицы, или тихо потрескивая упавшей с дерева веткой.
Кое – как я встал, опираясь на машину.
- Помогите! По – мо – ги – те! – что есть силы закричал я. Отчаянье охватило меня с такой силой, что я забыл даже о головной боли.
Неожиданно мне показалось, что я услышал далекий крик справа от себя.
Я замер.
Те моменты, когда каждая клеточка твоего тела превращается в слух, те моменты, когда биенье твоего сердца – лишний, омерзительный шум, моменты, когда нервы натягиваются подобно корабельным канатам в шторм…
- Хэй! – чей-то крик эхом разнесся между исполинских деревьев.
Я бежал навстречу спасительному голосу, не обращая внимания на липкую паутину и то и дело хлеставшие по лицу ветки.
Выбежав к невысокому холму, окруженному, как мне показалось, идеальным кругом из сосен, я увидел очень странного человека. Его одежда состояла из беспорядочно свисающих лоскутов ткани, пучков травы, сосновых игл, веточек, и напоминала охотничий костюм «Леший», однажды виденный мной по телевизору.
В руках он держал лук с положенной на тетиву стрелой, которая, к счастью, смотрела в землю.
Лицо незнакомца выглядело худощавым и вытянутым, а кожа отливала болезненной бледностью. Уши стрелка были необычайно большими, заостренными, оттопыренными. Его внешность напоминала карикатуру на эльфа из саги «Властелин колец», реалистичную и живую.
Незнакомец глядел на меня, прищурившись, холодными, почти прозрачными голубыми глазами.
- Здравствуйте, - я улыбнулся, приветственно раскинув руки в стороны.
Резкая боль пронзила правую кисть, заставила меня согнуться пополам. Стрела пригвоздила мою руку к дереву.
Я чувствовал вибрацию ее древка, и трясся от страха и боли. Серый круг неба над головой завертелся волчком.
Меня вырвало, кажется, на грудь.
Я увидел перед собой лицо стрелка. В его холодных, прищуренных глазах читалась усмешка.
- Ты ведь не знаешь, кто я? – спросил он странным, отрывистым голосом.
- М-м-м-м-м-м, - промычал я в ответ, отрицательно качая головой.
- Откуда ты пришел?
Мне показалось, что я начал рассказывать стрелку об аварии, о машине, смятой в лесу, но по выжидающему лицу собеседника понял, что весь монолог происходит у меня в голове.
- Х-у-у-у-у, - выдохнул я.
Темнота.
Я не понял сразу, где нахожусь. Я попробовал встать и осмотреться, но понял, что крепко-накрепко привязан к холодному столу. Даже моя голова была четко зафиксирована, и не было ни единой возможности смотреть по сторонам.
Я видел лишь огромный сводчатый купол зала, поражавший своей мрачной помпезностью, и украшенный деревянными вставками с затейливой резьбой.
В куполе тут и там имелись отверстия, не то проеденные временем, не то носившие иной характер – религиозный или научный. Сквозь отверстия пробивался мертвенно – холодный лунный свет.
Странно, что все это время я оставался настолько спокойным: нереальность происходящего просто не укладывалась в рамки моего сознания.
Собрав все силы, я снова попытался встать. В этот раз я смог слегка повернуть голову. Моя правая рука ужасно болела. Наверное, ее раздуло от крови и гноя: я чувствовал, как ремни, или веревки, которые удерживали меня на месте, врезаются в плоть.
Каждое движение конечностью доставляло нестерпимую боль.
Я осознал это также внезапно, как и запаниковал.
Я начал что есть силы скрестись здоровой левой рукой о столешницу. Пальцы ощущали шершавую каменную поверхность.
Так вот, почему мне так холодно. Меня затрясло.
Кажется, я лежу абсолютно голый на громадном валуне, больше похожем на алтарь.
Мне очень страшно.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – заорал, словно одержимый, как вдруг испугался – если мой крик слышали, могут прийти.
Что будет тогда?
Рядом что – то взорвалось с невероятной силой. Мгновением позже я осознал, что взорвалось в моей голове, растекаясь по черепу кошмарной пульсирующей болью.
Купол закружился. Кажется, я снова теряю сознание…
- Отпустите меня! А-а-а-а-а-а! Пожалуйста! – я ревел, как младенец, умоляя человека с огромными ушами остановиться.
Он не обращал на мои крики никакого внимания. Бормотал под нос какой – то бред и хладнокровно отпиливал мою правую кисть.
Я конвульсивно дергался и кричал.
Меня вырвало, и я начал захлебываться: человек, стоявший у изголовья алтаря, ударил меня кулаком в грудь, и я снова задышал.
- Мама, мама! Помогите! ЗА ЧТО?!
Они только бормотали свои молитвы, или заклинания, и их бледные худощавые лица выглядели отрешенными.
Я услышал звук перепиливаемой кости. Секундой позже пришла такая боль, какой я не испытывал никогда в жизни. Это несравнимо. Я не мог вскрикнуть, просто сжал зубы и левую ладонь в кулак, и зажмурился.
Наверное, я потерял сознание, или это была галлюцинация?
Я ощутил себя десятилетним, смотрящим из окна нашего дома во двор.
Вся семья готовится к какому – то празднику, по хате тут и там снуют женщины, которыми руководит горластая тетка, мамина сестра.
А на улице мужики вместе с отцом, тогда еще живым, забивают свинью. Со смехом они выволакивают визжащую скотину в центр двора, и переворачивают ее на бок.
Отец достает нож – огромный, тогда он казался мне как минимум сказочным мечом.
Папа приставляет нож к середине груди животного и что есть силы бьет молотком по рукояти. Свинья визжит так, что в форточках вибрируют стекла, и даже постоянно орущая тетка, кажется, умолкает.
А отец все забивает нож в свиное сердце. Мужики одобрительно ухмыляются и кивают. Папа отходит в сторону, и я вижу, как пульсирует рукоять ножа – то неимоверно быстро, то почти неуловимо.
Бдительные женщины замечают меня у окна и оттаскивают на кухню. Кажется, они за что – то меня отчитывают, а я все смотрю на стоящую у стола маму.
Она чем – то занята и не замечает ничего вокруг.
Почему – то у нее очень задумчивое и отрешенное лицо.
Я почувствовал, как проваливаюсь из детства куда – то вниз, я падаю…
2
Наташа ждала сына у окна, как когда-то в детстве, когда он возвращался с рыбалки или из клуба с друзьями. Здесь же, на крыльце, у окна, когда тихим осенним вечером он отправился в инженерный кружок, и вернулся избитый, в изорванной одежде, Наташа промывала рассеченные губы перекисью и ободряюще улыбалась трясущемуся от шока Глебу. Случайно она видела, как сын поцеловал здесь девушку, и замерла, страшась спугнуть волшебство первой любви.
На этом крыльце, у окна, Наташу хватил удар, когда Глеб пятые сутки не объявлялся дома. И здесь же они отмечали его счастливое возвращение – он всего лишь заблудился в лесу, так он сказал тогда всем.
Она помнила, как Глеб, гордый, сказал, что устроился работать инженером, да, теперь он настоящий ученый! Ее сын – ракетчик! Наташа улыбалась, и думала, что вряд ли гордость сына сильнее ее, материнской.
Глеб опаздывал на несколько часов.
- Аппарат абонента выключен, или находится вне зоны действия сети, - все твердил женский голос, не в силах поменять ни порядок слов, ни даже интонацию.
Ветер за окном срывал желтую листву, швырял ее в грязь, обезображивая клочки нарядных древесных платьев. Хмурое вечернее небо творило знаменья быстро перетекающими, тяжелыми тучами. Иногда, на мгновенье, порывы ветра стихали, и деревья выпрямлялись, тихо сбрасывая последние обрывки привычных одеяний.
- Осенняя страна, - зачем-то вслух сказала Наташа.
Раздался звонок мобильника.
Женщина внимательно, даже строго посмотрела на дисплей – звонил не Глеб.
- Алло! – раздался в трубке незнакомый мужской голос.
- Да? – осторожно спросила Наташа.
- Вы – мать?
- Да.
- Хольма Глеба Петровича?
- Что с ним? Кто вы?
- Пожалуйста, если у вас есть еще какие-то документы, привозите их в районную больницу. Ваш сын попал в аварию, и сейчас находится в реанимационном отделении.
- Что случилось?
- По приезду спросите Павла Игоревича, это старший хирург.
- ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?!
- Авария. Пожалуйста, не волнуйтесь. Мы делаем все, что в наших силах.
Гудки.
Областная больница встретила пестрыми огнями и серыми, мокрыми от дождя стенами. Наташа выскочила из машины, забыв в очередной раз поблагодарить соседа, Сергея, повезшего женщину сквозь бурю к сыну.
Когда – то в регистратурах сидели толстые, старые женщины, лениво отвечающие на вопросы и то и дело поправляющие накрахмаленные воротнички.
Им на смену пришли молоденькие практикантки, по-наивному глядящие на посетителей с той стороны защитного стекла.
- Как попасть в хирургию? – от волнения Наташин голос дрожал.
- Левое крыло, третий этаж.
Женщина взлетела по лестнице, ничуть не поменявшейся после капитального ремонта.
В крыле было тихо. Медсестра рассказала, что Павел Игоревич проводит сейчас операцию молодому парню. Едет нейрохирург.
Ничего сказать пока нельзя.
«Нейрохирург, - подумала Наташа. – Боже, мозг…»
Осталось только дойти до реанимационного отделения и ждать.
Ждать.
В груди, чуть ниже горла, но выше сердца, застыл вязкий, тягучий ком. Женщина разрыдалась впервые за вечер, стоя посреди больничного коридора, в тяжелом от октябрьского дождя пальто.
3
Первое, что я ощутил, было похоже на холод. Он обволакивал мою голову, струясь по затылку и макушке. Холод был мокрым, журчащим, похожим на лесной ручеек. Я повернул голову в сторону, и в нос тут же попала вода, заставила меня фыркнуть и приподняться на постели.
Постель?
Я лежал в окружении дремучих сосен, которые древними шпилями разрывали небеса над землей. Моя голова преграждала пусть тонкому лесному ручейку, который тут же вспомнил, где было его старое русло, и с деловитым журчанием потек по своему привычному маршруту.
Кисти не было.
Я смотрел на обмотанный промасленными тряпками обрубок, бывший раньше моей рукой. Странно, но я ощущал ее, словно она все еще на месте, и нет никакой боли, просто стала невидимой в этом безумном, кошмарном лесу.
Я попробовал стиснуть правую кисть в кулак – и почувствовал, как мои пальцы сжимаются, повинуются мне, как натягиваются невидимые связки, как неостриженные ногти впиваются в ладонь, напоминают – ты жив, хозяин, все в порядке, сжимай крепче кулаки!
Неожиданно я вспомнил сериал, который смотрел в детстве. Что – то про исследование паранормальных способностей, борьбу с нечистью и поиск иных измерений. Обычный псевдонаучный сериал, один из тех рычажков, которые заставили меня заняться настоящей наукой.
Одна из серий была о мужчине, потерявшем свою руку во время починки трактора, кажется. И неким непостижимым образом он сохранил энергетическую оболочку руки, научился управлять ею, передвигая предметы невидимой кистью. Кажется, с ее помощью он даже кого – то спас.
Я попытался поднять с земли сосновую иглу. Представлял, как мои пальцы сжимают ее, пытался ощутить это – нет, я даже ощущал, даже укололся о ее острие, даже… Игла лежала на положенном месте, и не думая двигаться.
Я махнул по земле левой рукой, и волна игл и сухих веточек взметнулась к ручью, чтобы унестись вместе с потоком. Теперь я калека. По чьей – то чудовищной воле, калека.
События вчерашней ночи ожили у меня в голове. Кем бы ни были те сектанты, они должны, они обязаны ответить за сделанное!
Но сначала мне надо выбраться из этого кошмара.
Я долго брел вниз по течению ручья. Иногда я останавливался, чтобы попить воды, на удивление чистой и вкусной. Несколько раз повторялись вчерашние вспышки боли в голове, после которых я останавливался и медленно считал до десяти. Легкий способ проверить, не хватил ли тебя неожиданный инсульт.
Солнце уже готовилось нырнуть за горизонт, когда я вышел из леса. Я стоял, открыв рот, и смотрел на каменистую пустошь перед собой и горы, горы, бесконечные гряды исполинских гор. Будто там, за пустошью, вырастал новый лес, из черных валунов и резких, словно заточенных ветром клинков – скал.
- А – а – а – а! – кажется, я кричал в отчаянии. Иногда реальность, как плохой музыкант, натягивает нервы, будто струны, слишком сильно. В такие моменты лучше сразу на нее прикрикнуть. Напомнить, что ты живой инструмент. Ведь реальность все еще первозданна, она не поймет уговоров. Но после крика всегда станет легче.
- Кто ты такой? – голос, раздавшийся сзади, застал меня врасплох. Я резко обернулся.
- Боже, помогите, на меня напали… - начал было я, и осекся. Передо мной стояла группа из пяти мужчин, внешне крайне похожих на моих мучителей. Те же глаза, почти прозрачные, пристально изучающие меня. Худощавые овальные лица, огромные уши, темные волосы.
И доспехи. На них были доспехи – кожаные, с металлическими вставками и символами, похожими на виденные мной раньше скандинавские руны. Говоривший со мной сжимал в руке узкий длинный меч, чуть изогнутый, похожий на казацкую шашку. В другой его руке был круглый щит.
- Кто ты такой? – повторил он свой вопрос.
- Мое имя Глеб…
- Почему у тебя нет руки?
- Меня пытали этой ночью! Люди в капюшонах, сектанты, они отрезали…
- Это было в Храме? – на миг мне показалось, что в его взгляде промелькнул испуг.
- Это место было похоже на какой – то храм, сферическое помещение с непонятными символами на стенах и отверстием в центре. Вы знаете, кто это был?
- Щиты! – вдруг заорал мой собеседник. Миг – и в руках других воинов появилось оружие и щиты. Они развернулись в сторону леса, выстроишь вокруг меня кольцом.
- Глеб, - не глядя на меня, сказал незнакомец. – Мое имя Сван. Ты постоянно должен держаться за нами. Пригнись, иначе можешь умереть. Сейчас мы пойдем в сторону гор, ты не должен выходить из кольца щитов, иначе можешь умереть. Ты не должен отвлекать нас своими вопросами, иначе некто из нас может умереть, или могут умереть все. Идем.
Я хотел что – то сказать, но вопрос застыл комком страха где – то в горле, заставив заткнуться и молча идти в кольце воинов. Те напряженно всматривались в чащу. Я догадался, что они ищут глазами тех самых лучников, так беспощадно стрелявших в меня.
Господи, неужели так выглядит ад? Данте был не прав: здесь только камни, холод и неведение.
Уже изрядно стемнело, когда мы пришли к подножию горы. Здесь, между валунами, была проложена едва заметная тропа. Сван двинулся первым, я шел в середине отряда. Оставалось чувство, что меня не охраняют просто так, нет: я пленник, но ценный и оттого неприкосновенный. И я не мог взять в толк, какую ценность мог представлять для этих странных людей.
Пока тропа не скрылась за поворотом, я обернулся; на секунду мне показалось, что на краю леса я вижу чей – то силуэт.
Тем временем мы шли по горной тропе, уходившей вверх по склону. Солнце уже закатилось за горизонт, и на ночном небе сиял Млечный Путь. Наверное, таким странно – белым, величественным и бесконечным я видел его впервые. Кажется, я даже ахнул, настолько захватило дух зрелище ночного неба: словно некто пролил звездное молоко над нашими головами, да позабыл убрать.
Теперь я понял, почему первобытные люди, греясь ночью у костров, видели в небесном куполе сражения богов и чудовищ. Да я и сам видел их в этом странном и чистом небе!
То, что произошло дальше, не входило, не могло войти ни в какие рамки рационального.
Сван остановился у подножия скалы и начал шарить по ней руками. Наткнувшись на знакомый ему уступ, он остановился и прошептал:
- Хейль о сэль, дверг!
На скале, словно по волшебству, появились яркие светящиеся полосы, повторяющие контуры дверного проема. Золотистый свет, исходивший от них, становился все ярче; раздался долгий, протяжный скрежет, исходивший откуда-то изнутри скалы.
И вдруг я увидел вход.
В образовавшемся проеме (куда только исчез кусок камня?) нас встретил коридор, вырубленный в породах скалы. Он был освещен, но я не видел ни ламп, ни факелов: свет просто был, такой же непонятный, как и дверь в этот коридор.
Сван жестом пригласил меня следовать за ним. Когда мы углубились в проход, то услышали за спиной тот же скрежет, что и ранее. Когда я обернулся, то увидел только каменную стену.
Несколько минут мы шли по коридору, который то и дело сворачивал в разные стороны. Все это время отряд хранил молчание. Я же, повинуясь Свану, до сих пор не проронил ни слова, и не задал ни одного вопроса. Если честно, мне было страшно о чем-то спрашивать.
Больше всего на свете я боялся остаться парализованным или сойти с ума. Я встречал в своей жизни и тех, и других, и даже отсеченная кисть казалась сущей ерундой в сравнении с отчаянными муками этих бедолаг.
И, наблюдая за происходящим, я не переставал себя спрашивать: неужели мое сумасшествие – такое?
Неожиданно мы вышли в громадный зал, высеченный из камня. Потолок подпирали огромные колонны из гранита, а стены были усыпаны врезанными в них изваяниями воинов и монстров. Впрочем, монстры походили на людей: великаны с занесенными топорами и молотами, вот – вот они должны были раздавить героев, как надоедливых клопов.
- Это турсы, - вдруг услышал я голос Свана. Оказалось, он внимательно наблюдает за мной. – Когда – то у нас была война с этими чудовищами. Они пытались уничтожить наши миры, но получили достойный отпор.
- Миры? Так их много? – спросил я. Конечно же, я не верил в параллельные вселенные. И в великанов – захватчиков тоже.
- Известных нам миров всего девять. Есть множество осколков, разрушенных частичек пустынных миров, где были жестокие сражения. Думаю, что множество, - Сван замолчал, пристально глядя на барельеф. – Мы сейчас на таком осколке. Тебе известно, что миры круглые?
- Круглые?
- Вернее, они имеют форму шара.
- Конечно, это известно всем. Все планеты… стоп. Ты хочешь сказать, что это другая планете? Мы не на Земле?
- Нет. Не на Земле. И этот мирок – не планета в полной мере. Он плоский, я видел его край. И если с него сорваться, ты упадешь назад, сюда же.
- Как это? – я чувствовал, что разговор выходит за рамки нормальности.
- Мы не можем это объяснить. Ваша наука, называемая физика, смогла бы. Но мы механики и инженеры. Мы алхимики. Мы не знаем физику так, как вы. Идем, Глеб. Тебе нужно понять многое.
Мы молча двинулись дальше, вглубь зала, и за нашим маленьким отрядом внимательно наблюдали великаны с занесенными над головами молотами.
4
Ведущий сочувственно смотрел на Наташу.
- В каком состоянии сейчас ваш сын? – вкрадчивым голосом спросил он, заглядывая женщине в глаза.
Похоже, его сострадание настоящее. Похоже, он не играет.
- Тяжелое состояние, - ответила Наташа и отвела глаза. – Сами не едим, не пьем. С черепа была снята часть скальпа, - голос матери дрогнул, воздух предатель застрял где – то в горле, не дал закончить предложение.
Наташа расплакалась.
На экране в студии мелькали кадры из жизни женщины. Она говорила в интервью, что Глеб постоянно находится между жизнью и смертью.
- Его судьба, как и моя, изменилась буквально за одну минуту. За мгновение. Я никогда не думала, что случится такое, - Наташа то и дело вытирает глаза, отмахивается от бесконечно набегающих слез. – Я ведь живу, дышу им. Если с ним что – то случится, я не выдержу.
Вот ее сын, лежит на кровати, одетый в один лишь подгузник, как когда – то, в детстве. Он весит не больше сорока килограмм, напоминает ожившего узника концлагеря, такого же беспомощного и бессловесного.
Глеб заревел. Крик, уже не человеческий, звериный, страшный, вырвался из его горла. Но все же крик ее, ее сына.
- Вот так уже полтора месяца, больше ничего. Он стонет, быть может, ему что – то не нравится. Вот сейчас он закричал: наверное, услышал, как я расплакалась. Так я хочу думать, верить, - говорила Наташа, поглаживая сына по голове.
Женщина посмотрела в сторону зала. Да, они сочувственно смотрят на нее, на Глеба, прикрывают лица руками, закрывают глаза, не в силах вытерпеть тот ужас, который она несет с собой минута за минутой, день за днем. Наташа усмехнулась про себя: они не чувствуют стальной руки, что уже давно сжала ее желудок, ее сердце, сдавила внутренности. Они сочувствуют, пока находятся здесь, пока видят ее. Выйдя отсюда, они вернуться к своим маленьким жизням, и они с Глебом перестанут для них существовать.
Вы ничего не знаете, люди. Спасибо, но вы не знаете.
- Какие травмы получил Глеб, - спросил ведущий.
- Черепно… - Наташа вдруг осеклась, поняла, что не может это сказать.
Она посмотрела на пол, сделала глубокий вдох и повторила:
- Черепно…
И снова осеклась.
- Я могу сказать, если вы хотите, - предложила Соня, девушка, ехавшая тогда на заднем сиденье, в одной машине с ее сыном.
- Принесите воды! Срочно! – скомандовал ведущий кому – то за кулисы.
- Раздроблен череп с двух сторон, - вдруг сказала Наташа, почти спокойно. – Нет черепа ни справа, ни слева. Сделали трепанацию, но из-за того, что операция длилась двенадцать часов, нейрохирург сказал, что продолжать не будет. Риск огромный, там кровотечение, и давление упало. Ампутировали левую кисть, она была сильно раздроблена, настолько, что собрать ее не могли. В течении трех недель Глеб вышел из комы, хотя врачи твердили, чтобы не мучила ни его, ни себя, и отключала.
На экране показали врачей, который описали общее состояние его сына. Потом Наташа рассказала, как за Глебом перестали следить, о появившихся пролежнях и прогнившей пятке. Врачи об этом молчали.
- Его не переворачивали, у него были гнилой затылок и копчик. Он как цветочек, который перестали поливать, понимаете?
В течение месяца состояние не улучшалось.
- А почему Глеб двигает глазами, он что-то понимает?
- Сказали, что срабатывают рефлексы. Вот он видит какую-то тень и водит за ней зрачками, не больше…
На экране снова показывают Глеба. Пальцы, сведенные судорогой, как результат поражения мозга. Наташа смазывает его пролежни антисептиком, бережно переворачивает, показывает шрамы на копчике и затылке.
Зал напряженно молчит. Они сочувствуют, они жалеют, они не помогут.
Ведущий пригласил в зал одного из виновников трагедии, молодого парня по имени Толя. Тот не зашел, он вбежал в зал, упал на колени перед Наташей, слезно смотрел ей в глаза:
- Простите, умоляю, простите, что жив остался, это я должен был там умереть, не он, это я там лежать должен!
- Толя, встань. Встань с колен, никому не интересны твои сопли, - Соня сказала резко, сощурившись и поджав губы.
Как же она его ненавидит.
Толя рассказал, как трезвый друг передал ему ключи от автомобиля – по его же просьбе. Как он врезался в машину Глеба, потерял сознание, а очнулся уже в больнице.
Наташа не сводила глаз с Толи. Почему, почему он? Почему необразованный, глупый, набожный деревенский мальчик отделался испугом, а ее сын, ракетчик, ученый – стал овощем? Почему Бог забирает лучших? За что?
Наташа возвела взгляд к потолку и сказала коротко:
- Ненавижу.
Встала и пошла прочь из зала.
Ни ведущий, ни зрители не проронили ни слова, только Толя прокричал вслед что – то о прощении.
5
Я проснулся там же, где и уснул – в маленьком тесном помещении, на грубой деревянной кровати, с подушкой, набитой соломой. На столике рядом стояли кружка и кувшин с водой; справа от входа висел фонарь, кажется, газовый. Он напоминал мне лампочку дежурного освещения в армии – вроде и светит, но все равно ничего не видно.
Потянувшись на кровати, я прислушался к своим ощущениям. Рука почти не болела, только легко саднила, будто и не было вовсе той страшной ночи. Это показалось мне странным, но ведь и все происходящее уж точно не было нормальным, так что я решился не придавать ничего слишком большого значения.
Когда каждый твой шаг ведет в новую бездну, не удивляйся ее глубине. Попробуй насладиться полетом.
Я вышел в коридор, освещенный такими же газовыми лампами. Их красноватое свечение придавало украшенным барельефами стенам некую пугающую, готическую таинственность. Такие коридоры строят оформители плохих фильмах ужасов, но никогда их не увидишь в реальной жизни. Впрочем, все же я еще не уверовал в реальность этого мира.
Некоторое время я шел прямо, пока не услышал впереди себя низкий гул. По мере моего приближения гул усиливался: в конце – концов, за поворотом показался большой зал, наполненный людьми.
Светильников тут было куда больше, и это место выглядело куда уютнее, чем коридор и моя ночная комната. Стены, как и везде, были украшены барельефами: правда, больше я не видел ни одного изображения таинственных турсов, зато было много воинов с нормальными и остроконечными ушами, сражающихся то между собой, то с драконами и гигантскими волками.
Похоже, в люди в зале что – то отмечали: я услышал кислый запах пива, тарелки на столах были полны ароматного мяса и других блюд. Мужчины о чем – то оживленно беседовали, женщины, у которых, кстати, были такие же длинные и остроконечные уши, подливали им в кружки пиво и мелодично смеялись.
Сван сидел в центре стола. Увидев меня, он поднял руку, и голоса в зале смолкли. Все находившиеся там внимательно смотрели на меня. Казалось, они ощупывают взглядом мою рваную одежду, мое лицо, мои конечности.
Захотелось съежится, закрыться руками от этих пристальных глаз. Я никогда не любил внимание настолько, чтобы наслаждаться им. Тем более, в такой обстановке.
- Присаживайся к столу, Глеб, - приветливо сказал Сван, указав на место возле себя. – Сегодня ты наш гость. Я уверен, у тебя есть очень много вопросов, и я обещаю, что мы ответим тебе на них.
- Спасибо, - сказал я и сел рядом со своим спасителем. Мужчины за столом приветливо загудели.
Женщина, стоявшая позади, тут же налила в пустую кружку пиво, а Сван подвинул мне поднос с мясом и неизвестной крупой. Откуда-то появилась большая железная ложка, украшенная затейливыми рунами.
Все за столом выжидательно смотрели на меня. Медленно я запустил ложку в кашу и отправил ее в рот.
Вкусно.
Боже, до чего же вкусно!
Я принялся жадно уплетать блюдо, почти не прожевывая. Мужчины за столом, увидев такую мою реакцию, радостно загудели. До этого момента я и не знал, что так голоден.
Есть тип людей, которым во время стрессов начинают много есть. О да, они находят великое утешение в еде, набирая килограммы на животах также стремительно, как и уничтожая различные, чаще всего вкусные и вредные блюда.
Я же всегда относился к людям, во время душевных и физических переживаний предпочитающих морить себя голодом, впрочем, не особенно от этого худея. Те, любители поесть, всегда завидуют нам, якобы мы можем поглощать любую пищу в любых количествах без вреда фигуре.
Но секрет в том, что мы просто не поглощаем пищу.
Наевшись, я отложил ложку в сторону. Пиво, кстати, оказалось вполне сносным, но, видимо, очень крепким.
- Итак, Глеб, - обратился ко мне Сван, все это время молча пивший пиво. – Ты, наверное, хочешь знать, где находишься и кто мы такие.
- Да, это правильный вопрос, - ответил я.
Сван прищурился и продолжил:
- Это осколок Альфхейма. Так назывался наш мир когда – то. Войной, устроенной богами и великанами, по нашей планете прошелся ряд катаклизмов, который отколол этот кусок суши и отправил его в странное место между мирами.
- Отсюда есть выход?
- Надеюсь, что есть. И ты должен будешь ответить на этот вопрос, но об этом позже. Наш мир когда – то назывался Царством Разума, а альвы были самыми искусными учеными и мастерами в девяти мирах. Возможно, это и сейчас так, а может, жители вашего мира давно нас превзошли. Это возможно, потому, что Мидгард, твой мир, задумывался как воплощение всех остальных. Венец миров, сердце оси.
Альвы, сидевшие за столом, замолчали. Все внимательно прислушивались к рассказу Свана, словно слышали его впервые. Правда, на их лицах, как мне показалось, было больше грусти, чем интереса.
Сван продолжал:
- Когда произошла война, мы оказались отброшены назад. Кстати, среди нас были и люди: сейчас они одичали, и живут далеко в лесах на юге. Иногда мы встречаем их, голых, с каменными копьями в руках, с криками убегающих в свои стойбища. Это не те воины, что сражались бок о бок с нами, это только их тени.
Среди нас же произошел раскол. Когда – то у нас был пророк, который предсказал, что человек из Мидгарда, ученый с железной рукой, освободит нас от плена этого жалкого мира. Он подарит нам дом. Но для этого ему придется свершить святотатство, на которое не может пойти ни один альв.
Сван замолчал, внимательно глядя на меня. Рассказ был слишком сказочным, чтобы в него верить, но ничего другого мне не оставалось. Другие миры, война богов из скандинавских эпосов, осколок царства разума, на котором я оказался – других объяснений не существовало, и оставалось только принять то, что есть.
- Спроси его, что за святотатство! – закричал сидящий на другом конце стола альв.
- Спроси его, спроси!
- Спроси!
Они требовательно застучали кружками по столу, крича с пеной у рта, и зло глядя на меня обезумевшими глазами.
- Что это за святотатство? – задал я вопрос, который так ждали все альвы.
- Убить бога! – Сван торжествующе посмотрел на меня. Альвы за столом выхватывали кинжалы и маленькие топорики, висевшие на их поясах, и радостно завопили.
- Многие из нас растолковали пророчество как угрозу. Альвы живут долго, очень долго. За тысячу лет мы стали только третьим поколением, и поверь, ни одно существо в девяти мирах не откажется от такого дара, как долгая жизнь. Пусть даже на этом маленьком ошметке настоящего мира.
Началась междоусобная война. Те, что были против пророчества, ушли в леса, и стали называть себя льёсальфарами. Они давно позабыли наши технологии и стали полагаться лишь на воинскую сноровку и альфарскую магию.
Мы же, верящие в освобождение из плена, остались жить в горах, и стали называть себя свартальфарами. Мы еще не забыли альфарских технологий. Мы не забыли и нашу каменную магию. Скажи мне, Глеб, кем ты был в Мидгарде?
- Я конструктор… строил ракеты и спутники, потом их запускали в космос.
- Ученый! Это ученый! – закричали альвы.
Черт возьми, а ведь их пророчество почти сходится!
- Они отрезали тебе руку, потому что боялись, что ты сделаешь ее железной с помощью нашей магии. Может, они боялись, что мы закуем ее в броню и отправим тебя убивать спящее божество.
- Руна! – обратился Сван к одной из женщин. Та стояла поодаль, держа в руках на подносе нечто, накрытое белой тканью. – Наверное, ты устала держать в руках то, что внесла сюда. Дело мужчин – переносить тяжести! Принеси ее сюда!
Женщина поставила поднос на стол. В зале повисла тишина. Я был растерян. Похоже, меня принимают за человека, богоубийцу, который должен выполнить неведомое пророчество.
Сван сдернул ткань. На подносе лежала левая кисть, сотканная из металлических нитей. Ее тыльная сторона была украшена рунами; сквозь переплетение нитей я видел механизмы с шестеренками и толстые нити, идущие к пальцам.
- Этот металл называется мифрилом, - пояснил Сван. – Он очень прочен, пусть тебя не пугает его иллюзорная хрупкость. Когда-то эта кисть принадлежала голему – ювелиру, но его давно разобрали на запчасти. Уже тысячу лет пылится в сокровищнице эта кисть, в которой осталась частичка жизни голема. Мы подарим ее тебе, если ты согласишься свершить пророчество.
Альвы напряженно замолчали. Несколько десятков глаз внимательно смотрели на меня. Они ждали ответа.
Интересно, а что будет, если я откажусь? Скорее всего, выгонят из своего дома. К моим родичам, одичавшим в далеких южных лесах.
Если я соглашусь, мне действительно придется убивать некоего бога. Который, похоже, действительно существует где – то на этом осколке далекого мира альвов.
В детстве отец учил меня принимать решения быстро. «Оставь сомнения женщинам! Пусть колеблются сколько угодно, это в их привычке. Семь раз вдохни и семь раз выдохни – вот время, за которое ты должен принять решение. И не меняй его, никогда».
Вдох – выдох.
Рука из странного металла, кислый запах пива, тусклые газовые фонари на стенах.
Вдох – выдох.
Барельефы гигантских волков, умирающих под стрелами альвов.
Вдох – выдох.
Все это похоже на ролевую игру с нелинейным сюжетом. Программа спрашивает, не желаю ли я покинуть игру.
Вдох – выдох.
Рука свартальфара легла на маленький топорик, хищно блестящий в свете фонарей.
Вдох – выдох.
Сван, не мигая, смотрит на меня. Свану хочется верить, но он живет уже так давно, что совсем разучился это делать.
Вдох – выдох.
Обрубок кисти отозвался вспышкой острой боли, заставил меня сжать зубы.
Вдох – выдох.
Время принимать решение. Время ответить на взгляд Свана.
- Я убью бога.
6
- Ну что же ты, сынок, совсем глотать разучился. Зато я сестринское прошлое вспомнила. Я рассказывала, ну расскажу еще раз, хочешь? Сколько к нам привозили в реанимационное отделение молодых людей! Как тот, что разбился на мотоцикле. Гоняют, гоняют на своих железных конях, а врачи потом собрать не могут. По кусочкам того парня собирали, помнишь, я тебе рассказывала, когда со смены вернулась? У меня потом руки тряслись, я хирургу, Матвеичу, восемь часов ассистировала. Мы ему обе ноги собрали, он бы ходить уже не смог, но ноги все равно целые, не протезы, а свои.
А он из комы не выходит. День не выходит, неделю, месяц. Родственники поплакали, поплакали, да отключили от аппарата. А я думаю, зря. Не нужно было этого делать, лучше бы дождались, перемололи горе, пережевали, надежду ведь можно найти, всегда, даже если десять раз руки опустились.
- Ааааа-ммаааа!..
- Я здесь, сынок. Ты вот глотать разучился, но врачи не зря зонды придумали. Сейчас мы его натрий хлоридом обработаем, вот так. Через нос его засунем… Потерпи, Глебушка, сейчас кушать будем, вот водичку тебе запускаю, потерпи. У нас в реанимацию знаешь, какие люди попадали? Гвозди из них можно было клепать, железные просто! Как тогда, я к лифту подхожу, а там дедушка стоит в пижаме, и вид, скажем так, неважнецкий. Пока лифт ехал, разговорились, оказалось, он с какой – то сложной болезнью сердца лежит. Я его и спросила, мол, в терапии он лежит, или в хирургии, а он отвечает, мол, в реанимации лежит, а выходил, чтобы покурить, пока медсестра не видит. Ты представляешь? Из реанимации! Сейчас кашка пойдет, сынок. Манная, ты ее в детстве любил, в отличие от других детей. По кругу ложечкой кушал, зачерпывал, она же по краям всегда быстрее остывает.
Наташа на мгновение отвлеклась, набирая кашу в громадный шприц.
- А вот давно я в инфекционке работала. Лет шестнадцать назад было. Или больше? К нам ребенок попал, температура сорок, судороги, а малышке всего год от силы. Врача на месте нет, только я дежурная, что делать? Курирующий врач тогда, к выходным, только реаниматолог, а он далеко, на пятом этаже, в другом корпусе. Я на миг растерялась, а потом вколола девочке шприц реланиума, и через двор побежала в реанимацию. Понимала, что, пока дозвонюсь, пока врач придет, малышку можно потерять. Добежала. Успела. Потом реаниматолог сказал, что те считанные минуты спасли жизнь девочке. И вот, несколько месяцев назад, я городе была, в магазин зашла. Мимо женщина проходит с девушкой. Я на них внимания не обратила, мало ли, какие прохожие вокруг снуют. Стою в кассе, а тут девушка эта ко мне подходит и дорогущую шоколадку протягивает. Я удивилась, спрашиваю, мол, за что? А она и рассказала, что той самой малышкой была, меня ее мать узнала. Какая красавица выросла, ты бы видел!
Я, сынок, эту историю тебе тогда хотела рассказать, да ты все на работе пропадал, вот я и позабыла. Да ничего, сейчас времени у нас много, а историй у меня в запасе на две жизни хватит!
Наташа замолчала, аккуратно вытягивая зонд из носа Глеба. Тот захрипел, потом фыркнул и безучастно посмотрел на маму.
- Покушал? Вот и хорошо. Желудок у тебя работает, сынок, это хорошо. Лет пять назад парень к нам поступил, симпатичный такой, чернявый. А у него острые боли в животе, рвота, да он почти без сознания был, когда привезли. Оказалось, панкреонекроз, страшный диагноз! Это когда поджелудочная железа, да и остальные внутренности, перевариваются желудочным соком, своим же. Представляешь? А такой молодой… У него почти вся диафрагма сгнила, часть печени и селезенки. И это, знаешь, приговор, ничего не поделаешь уже, только смотришь, как человек угасает. Хирурги ему, конечно, все почистили, помыли, да оставили дыру в животе, чтобы промывать. Представляешь? День ото дня, снимаешь повязку, и начинаешь свои внутренности мыть. Ну, не сам он мыл, конечно, я мыла. Думала, поначалу, алкаш малолетний, а оказалось, такой парень хороший, приветливый. Семья приличная, папа начальник какой-то, мама учитель школьный. Связался когда – то не с той компанией, начал все эти ягуары пить, ушел оттуда – пил уже по привычке. Жгло в желудке, думал, изжога, мезимами себя пичкал, да где же они помогут! Он мне анекдоты травил постоянно, а один раз с клумбы больничной цветов наворовал и подарил, представляешь? Просто так, чтобы приятное сделать. И я вот смотрела на него, и руки опускались. Ощущение полной беспомощности, знаю ведь, что скоро умирать. И он знал. Долго парень держался, я думала, за годы работы сердце зачерствело, да нет, за него болело так, что мочи не было. И вот, в один день, перед концом моей смены, я узнаю, что он скончался. От почечной недостаточности, желудочный сок все разъел, все переварил, почти ничего не оставалось.
Глеб моргнул и отвел глаза. Наташа улыбнулась:
- Не бойся, сынок, мы такого не допустим. Ты дядю Сергея помнишь? По соседству с нами живет, улыбчивый такой, веселый всегда, с усищами вот такими! – Наташа шутливо растопырила пыльцы, показывая, какие у соседа усы. – Он тебе подарок сделал! Вырезал из дерева, из липы, кажется.
С этими словами Наташа достала из шуфляды у кровати грубовато вырезанную деревянную кисть. Ремнями пристегнула к культе Глеба, и отошла, любуясь проделанной работой.
- Все будет, сынок. Ты не переживай. Ты встанешь еще на ноги, и рукой этой дяде Сергею помашешь. Ты только дыши, сынок, дыши глубоко.
7
Их глаза кажутся мне усталыми. Старики, одевшие молодые тела, как одежды, они пытаются придать своим жизням смысл, и сейчас они его нашли. Пророк не солгал, перед ними ученый с железной рукой.
Я ощущал пальцами каждое прикосновение. Оно было иным, металлическим, твердым, но все же теплым и живым. Проволка внутри руки срослась с моими связками, и шестеренки тихо жужжали, когда я сжимал пальцы в кулак.
По сей день я не смог бы при всем желании объяснить, почему я чувствовал свой протез, почему он сросся с моей плотью, почему он повиновался мне, словно я носил его с рождения. Альвы объясняли это то каменной магией, то употребляли такие термины, как «бионика» и «биокибернетика». Мне казалось, что они и сами не знают, как работает изобретение их предков, оставшихся на далекой планете.
Еще несколько дней я провел среди этого народа, чествовавшего меня, как героя. Как я понял, их было всего несколько тысяч, живущих в замке, высеченном в горе. Альвы утверждали, что их жилищу уже десять тысяч лет, и некогда оно было аванпостом, сдерживающим наступающие силы турсов. На мои вопросы о боге, которого я должен убить, они отвечали очень уклончиво. Как я понял, это был некий представитель еще одной расы, достаточно могущественный, чтобы его силы обожествили. Он спал где-то на юге, в горах, быть может, находился в анабиозе или криосне – теперь я был готов поверить в любые выдумки фантастов.
Тем не менее, я не мог налюбоваться протезом, подаренном мне альвами. В моих мечтах, по прибытию домой я тут же должен был обратиться во всевозможные СМИ и институты кибернетики – ведь о таком неслыханном прорыве в протезировании могли грезить разве что самые отчаянные мечтатели.
Меня поражала помпезность жилища альвов. Гигантские колонны с вырезанными на них рунами, барельефы битв, в которых запечатлели победы над страшными чудовищами. Я видел здесь циклопов, держащих огромные валуны над одноглазыми головами, видел громадных орлов, несших на себе ездоков, словно кони – всадников; были здесь и драконы, чьи шеи пронзали копьями закованные в латы воины, были и гигантские волки, чьи пасти могли бы вместить взрослого мужчину.
Но больше всего было турсов. Поверженных, раненных, кричащих, метающих копья, сжимающих клинки и шестоперы, смеющихся, даже взахлеб рыдающих. Похоже, для народа альвов победа над турсами имела решающее значение в истории, да с таким размахом, что наша Великая Отечественная уже не выглядела столь грандиозной.
Когда я привык к новому жилищу, то осмелел и стал чаще вступать в разговоры с его обитателями. Меня поражали их уши – огромные, будто ослиные, они смотрелись очень комично, словно крылья, лишенные перьев, у худых белокожих лиц.
Во время последнего ужина меня и двух альвов, Свана и Арна, которые отправлялись в путешествие со мной, чествовали с особым рвением. Это показалось мне подозрительным, и я спросил Свана:
- Мы вообще вернемся сюда?
- Не знаю, мой друг. Я надеюсь, что после победы над богом ты отправишься домой. Небось, семья уж заждалась тебя! Какая дева ждет твоего возвращения? – Сван говорил с таким серьезным видом, что я чуть было не наврал с три короба о своей ненаглядной деве. Но, спохватившись, ответил:
- Меня ждет только моя мама. Друзья, наверное. А деву я себе еще не выбрал.
- Девы предают, Глеб. Друзья забывают. Мать не сделает ни того, ни другого. Это самая прекрасная дева, что может тебя ждать, - с этими словами он вскочил с поднятым кубком и заорал: - За мать Глеба, ждущую на той стороне!
Пир взорвался.
- За мать Глеба!
- За мать ученого!
- За мать героя!
А потом, как и всегда бывает на пирах, все вновь стали дружно смеяться и обсуждать нечто, что знают все, но не решаются сказать в другое время. Я же разглядывал уши одного альва, особенно большие и оттого немного обвисшие. Они казались мне грустными, и я даже усмехнулся.
- Чего пялишься, герой? – недобро спросил альв, уши которого я разглядывал.
- Я не пялюсь, - тут же соврал я.
- Нет, пялишься! Уши мои не нравятся? А что будет, если я твои оборву?! – альв кричал, и из его рта брызгали слюна и пиво. Пир затих, соседи испуганно смотрели на взбешенного товарища.
- Закрой рот! – Сван встал во весь рост, держа ладонь на рукояти кинжала.
- Я, Колль Смелый, вызываю на хольмганг Глеба Железнорукого! – с этими словами лопоухий альв указал на меня вымазанным жиром пальцем.
Все сидящие за столом ахнули и посмотрели на меня. Я понятия не имел, что такое хольмганг, но предчувствия были не очень хорошими. Сван стоял, крепко сжав губы, отчего они, и без того тонкие, превратились в совсем уж незримую нитку.
- Чужаки не идут на хольмганг. Он только для воинов свартальфаров. Ты. Должен. Забрать. Вызов, - последние слова Сван отчеканил с железными нотками. Колль посмотрел на него, презрительно скривил губы и ответил:
- Раз уж все называют героем этого чужака, то пусть докажет свою силу.
- Хольмганг, - тихо донеслось из другого конца стола.
- Хольмганг! Хольмганг! – взревел весь пир.
Теперь я видел в глазах альвов кровожадные искры. Если раньше они виделись мне мудрыми старцами в молодых телах, то теперь были похожи на свору варваров, алчущих крови своих жертв. Наверное, с таким же упоением римские плебеи наблюдали за сражением гладиаторов, с таким же восторгом северяне смотрели на кричащих от ужаса при их появлении людей.
- Глеб, ты должен будешь сражаться и победить. Если откажешься, лишишься всего, что тебе дали. Понимаешь? – в глазах Свана, казалось смешались сочувствие, надежда и некий трагизм, который я не мог понять.
- То есть мне надо подраться?
- Тебе надо подраться с оружием в руках. Скорее всего убить Колля. Поверь, он не зря получил прозвище Смелый. Это хороший воин, но он очень стесняется своих громадных ушей, и в любом взгляде на них видит оскорбление.
- Но я не умею сражаться! – только теперь до меня дошла вся абсурдность ситуации. Мне грозит смертью стеснительный альв! Стало одновременно смешно и страшно. Смешно, очень.
Истерика.
Я захохотал так громко, что пир на мгновение притих.
- Я… принимаю… твой вызов… Колль, - выдавил я сквозь смех.
- Он смеется над ним! Глеб смеется! – закричал кто – то.
Зал взорвался. Похоже, Колль уже давно всех достал своими придирками, и хохочущий над ним «герой» вызвал у альвов бурю одобрения.
Нас привели в небольшой зал, в центре которого была прибита к полу большая медвежья шкура. Настолько большая, что двое могли сражаться на ней с оружием в руках. Сван вручил мне свой клинок и объявил правила:
- Воины дерутся до смерти, или пока кто – то не признает в другом победителя, или пока бой не покажется наблюдателям нечестным. Бой начинается, когда воины ступят на шкуру с оружием в руках. Тот, кто упадет за пределы шкуры, может быть пронзен мечом или копьем наблюдателя. Пусть камни рассудят вас!
Я удивленно посмотрел на Свана. Тот стоял, глядя мне прямо в глаза. Казалось, что он хочет мне что – то сказать, но я никак не мог понять, что. Вообще, все происходящее начало казаться мне игрой: я не мог поверить, что меня, новоиспеченного героя, могут убить мои же спасители. За то, что пялился на чужие уши.
Кто – то всучил мне в руки длинный меч и дубовый, оббитый по краям жестью щит. На нем красовались разноцветные круги: по сути, больше этот рисунок походил на мишень для игры в дартс, чем на средство устрашения врага.
На щите Колля, кровожадно глядевшего на меня исподлобья, красовались точно такие же круги.
Мы ступили на шкуру.
Наблюдавшие за нами свартальфары затихли.
- Это испытание? – спросил я Колля. – Такая игра? Проверка?
Колль оскалился недоброй улыбкой и резко ответил:
- Сдохни за наглость.
Альв бросился вперед, сделав резкий выпад мечом. Я едва успел прикрыться щитом, но удар был столь сильный, что я отошел на несколько шагов назад.
Холодок пробежал по моему позвоночнику.
- Я не хочу сражаться с тобой. Ты хочешь моих извинений? Тогда прими их! – быстро сказал я.
В ответ Колль заорал и начал осыпать меня ударами. Правая рука ожила. Кисть голема, словно зажившая своим умом, изгибалась и поворачивалась, ловко парируя удары альва.
Противник рассвирепел. Видимо, Колль ожидал легкой победы, но никак не отчаянного сопротивления чужака, видевшего мечи до недавнего времени лишь на картинках.
Неожиданно альв резко выбросил вперед правую ногу и ударил в щит. И так сильно, что меня просто развернуло на девяносто градусов. Кажется, тогда мне показалось, что я нелепо раскинул руки в стороны, и почему – то это вызвало бурные крики радости всех наблюдателей. Когда я повернул голову к Коллю, то увидел, что тот с ужасом смотрит на меня, и что есть силы пытается зажать пальцами узкую рану на горле.
Оказывается, чтобы убить живое существо мечом, не нужно прилагать много сил.
Плоть слаба. Плоть легка и невесома для стали, жаждущей крови.
По сей день я не могу вспомнить ни звука, какого-нибудь хлюпанья или лопанья, ни сопротивления горла Колля. Помню только его полные ужаса глаза, и веки, что становились все тяжелее и тяжелее, пока не сомкнулись.
8
Врач был очень высоким, таким, что ему пришлось низко согнуть шею, чтобы войти в дом. Одет он был старомодно – пиджак, больше похожий на сюртук, выглядывал из расстегнутого твидового пальто, и коричневые, безукоризненно начищенные туфли, так странно чистые в эту серую и слякотную погоду.
Несмотря на экстравагантный вид, все же кое – что бросалось в глаза гораздо сильнее. Это его уши – огромные, оттопыренные, с прицепленными к ним элегантными дужками маленьких и круглых очков, которые язык чесался прозвать «окулярами».
Наташа изо всех сил старалась не пялиться на его уши, и старательно смотрела на переносицу вошедшего доктора.
Тот приветливо улыбнулся:
- Здравствуйте, уважаемая.
- Здравствуйте, Николай Иванович! Спасибо огромное, что приехали.
Они пожали друг другу руки. Ладонь доктора оказалась сухой, твердой, и очень сильной.
- Я уже заварила чай, стол накрыла, так долго вас ждала! Как вы добрались? Сильно устали с дороги? У нас везде асфальт старый, разбитый, в трещинах и выбоинах, так трясет, когда едешь, - запричитала Наташа.
Она напомнила сама себе старую наседку, квохчащую над еще не высиженными до конца яйцами. Отчего – то стало стыдно, и женщина залилась краской.
Николай Иванович хищно блеснул окулярами и быстро ответил:
- Делу – время, уважаемая. Не будем его терять. Где наш больной?
Его голос был чуть хрипловатый, как у людей, которые давно курят. Наташа молча развернулась и пошла в комнату Глеба.
Тот мирно дремал. На его щеке бледный солнечный луч оставил пятно, в котором кружились, подгоняемые сквозняком, вездесущие пылинки.
- Давно он разучился сам переворачиваться? – тихо спросил врач.
- С самого начала, - шепотом ответила Наташа.
- Пожалуйте эпикриз больного, - сказал Николай Иванович и требовательно протянул ладонь. Наташа быстро открыла полку, где лежали документы Глеба, и протянула врачу несколько бумаг.
Тот несколько минут изучал их, затем нагнулся над Глебом и щелкнул пальцами перед его лицом.
Глеб все также лежал, с пятном солнца на тонкой коже.
Николай Иванович цокнул языком, быстро выпрямился и вышел из комнаты. Наташа выбежала за ним.
На кухне их ждал обещанный чай. Ароматные булочки с черникой и вишней, недавно вынутые из печи, румяные, лежали пирамидой в плетеной корзине, а рядом в вазе небрежными кубиками рассыпался рафинад.
Некоторое время они молчали. Наташа, удивленная быстротой осмотра, ждала любой реплики врача, а тот задумчиво смотрел в окно сквозь свои старомодные окуляры.
Наконец, он сказал:
- Не возьмусь.
У Наташи в груди что-то упало вниз, к пяткам, и разлилось там холодной волной.
- Почему?
- Я видел много таких случаев. Еще десять лет назад, может, я бы и решился. Но тогда я еще не знал, что такие операции пройдут даром. Его мозг мертв, уважаемая. Может, какой-то кусочек сознания и сохранился, кто знает? Если так, сейчас он переживает в нем детские страхи, обиды, преодолевает старые трудности. Но это – единственная искра вашего сына. Не его тело.
- Как вы смеете! – в глазах у женщины стояли слезы. Она вскочила из-за стола и угрожающе нависла над Николаем Ивановичем.
Тот примирительно выставил перед ней пустые ладони:
- Прошу вас, примите это. Вашему сыну не выкарабкаться. Он нежилец на этом свете.
- Вон, - тихо сказала женщина.
- Успокойтесь, я понимаю…
- Вооооон! – истошно закричала Наташа, хватая со стола вазу с рафинадом. Сахар рассыпался по столешнице, попадал на пол, разбиваясь на множество осколков.
Николай Иванович встал и поспешно пошел к выходу. Там он быстро надел твидовое пальто, схватил портфель и обернулся, сочувственно глядя на женщину.
Так и не сказав ни слова, он вышел за дверь.
Наташа посмотрела в окно. С запада плыла чугунная туча, которую ледяной ветер пытался порвать в клочья. Солнца уже не было видно. Надвигался осенний шторм.
9
Туман улегся на горы невесомым утренним пледом. Тут и там лучи солнца ломали его зыбкую структуру, прорывались теплыми султанами света, силились согреть влажные от росы камни.
- В том лесу живут люди, - сказал Сван, указывая пальцем на зеленую лощину, что раскинулась перед нами.
- А где конец твоего мира? Тот, о котором ты говорил?
- Ты еще встретишь конец моего мира, - туманно ответил альв.
В путь с нами двинулись еще трое воинов. Арн, Регин и Болли, так они назвали себя. Перед отбытием каждый из них поклялся защищать мою жизнь от начала пути и до его конца. До боя с Коллем, боя на огромной медвежьей шкуре, меня не покидало ощущение, что все оказанные мне почести были неоправданны. Теперь же, после убийства альва, я чувствовал, что поступаю правильно.
Я почувствовал силу.
Уверенность.
Нет, поначалу я был опустошен. Из обволакивающей меня толпы, как из аморфного монстра, вырастали руки и ободряюще хлопали по моим плечам, старались дотронуться до бионической руки, коснуться хоть краешка одежды. Я не видел рук, не ощущал прикосновений: только полный ужаса взгляд Колля, да его пальцы на окровавленном горле.
Был пир, с которого я ушел, и глубокий, без сновидений, сон.
А утром я увидел, как над горами, зябко кутающимися в туман, вырастает солнце. И с этим светилом, чужим, но таким же ласковым, как родное, я понял: теперь у меня есть ответственность.
Не глупая игра в инженера, не отчетность перед начальством, не брошенное неосторожно: «Я вернусь, я не забуду».
Нет.
Ответственность настоящего мужчины. Который знает запах крови и цену каждому вдоху.
- Наша жизнь начинается со вдоха, - будто прочитав мои мысли, неожиданно сказал Сван. – Ты чувствуешь этот воздух? Здесь он всегда чист и прозрачен: даже туман не делает его тяжелее. Когда мы спустимся, воздух станет плотнее. Он не будет таким вкусным, как здесь, и ни ты, ни я не сможем больше им напиться.
- К чему ты это? – недоуменно спросил я.
- Жизнь заканчивается выдохом. Я наблюдал за умирающими, и никто из них не пытался задержать дыхание. Даже у повешенных опускается грудь; утонувшие выдыхают до последнего воду из легких, - на этих словах Сван улыбнулся. – Дыши, Глеб.
Дальше мы шли молча. В путешествии Сван оказался плохим собеседником: он мало отвечал на вопросы, совсем их не задавал и больше смотрел по сторонам. Остальные свартальфары относились ко мне почтительно, и вряд ли у них возникала мысль вести со мной светские разговоры.
К полудню мы спустились.
У подножия гор я увидел развалины огромных статуй: голова одной из них, одетая в исполинский каменный шлем, лежала почти прямо у выхода из ущелья, по которому мы спускались.
- Кто это? – спросил я.
- Их называли эйнхериями, - ответил Сван. – Великие воины, люди, что бились бок о бок с богами.
- А как люди общались с богами?
- Как и мы с тобой.
- А как они узнали друг о друге? Откуда вообще взялись боги?
- Их создали те, кого они сами называли богами. Мифы говорят, что первые существа появились из холода и камней, - альв внимательно на меня посмотрел. – Скажи-ка мне, Глеб, что может появиться из холода и камней?
Я решил, что это некая религиозная уловка, и что отвечать надо тактично, потому сказал:
- Боги?
Сван расхохотался.
- Из холода и камней появятся только камни и холод! А еще ученый, эх.
Сван рассказал новую шутку другим альвам, и те расхохотались с утроенной силой. Я было попытался что-то сказать о религии и чувствах верующих, но это вызвало лишь новую волну веселья.
Дальше все шли в приподнятом настроении.
Хотя мы и спустились с гор, на улице было по-прежнему зябко. Утренний туман давно уступил место прозрачному воздуху и солнцу, время от времени касающегося земли своими лучами.
- Какая сейчас пора года? – спросил я альвов, когда мы подошли к лесу.
- Сейчас осень. Когда мы оказались здесь, птицы как раз собирались улетать на юг.
- Но я что – то не вижу птиц. Может, пара ворон пролетела, да воробей…
- Птицы улетели. Им никто не сказал, что их путь приведет в никуда. Наверное, они просто погибли, не знаю, - Сван поиграл желваками, вглядываясь в небо. – Они улетели задолго да нашего рождения. Зато животные остались! Кабаны, волки, лисы. Даже лоси есть!
При упоминании о животных альвы радостно загудели. Удивительно, как в этих существах совмещались знания, недоступные даже человеку, и некий простонародный дух средневекового крестьянина, способного искренне радоваться убитому на охоте животному, или богатому урожаю.
Когда я радовался в последний раз вот так, при упоминании о чем-то важном для меня? Что осталось для меня важного? Я взглянул на альвов: они шли, что-то весело обсуждая, только Сван, как всегда, был настороже.
Интересно, что они будут делать со вновь обретенным миром? Их разделяет пропасть в тысячу лет. Может статься, что потомки оставшихся в Альфхейме шагнули столь далеко в развитии, что даже для меня их мир показался бы воплощением фантазий Булычева, слишком прекрасных и далеких, чтобы в них можно было существовать.
Так мы шли еще несколько часов. Осенний еловый лес темнел по мере углубления в него: громадные деревья раскинули свои лапы так широко, что солнце едва пробивалось сквозь потолок из переплетенных веток.
Я шел в раздумьях, пока не услышал у уха свист, а затем глухой стук позади себя. Не сбавляя шага, я обернулся, и в этот момент кто-то сильно дернул меня за плечо, уволок вниз, на ковер из сосновых игл.
Надо мной стояли Сван и Регин: они сжимали в руках короткие копья. Остальные альвы, видимо, стояли позади.
- Лежи, человек, - глухо сказал Сван. – Твои сородичи рядом. Лежи и не вздумай подняться.
Я подчинился.
Лес вокруг загудел. Тут и там слышался звук трещоток, отчаянные вопли рвали воздух в клочья угрозами и обещаниями смерти. Над головами альвов, кажется, пошел град: камни ударялись о деревья и сыпались на нас, будто оползень.
- Челове-е-ек! – заорал Сван что есть мочи, силясь перекричать атакующих. – Мы уходим с твоей земли! Челове-е-ек!
Тишина обрушилась столь внезапно, что в ушах зазвенело.
Справа от себя я услышал тяжелые шаги. Осторожно повернув голову, я увидел коренастого мужчину с чудовищно широкими плечами. Все его лицо было покрыто очень густой бородой, зато на голове не было ни волосинки.
Одетый в шкуры, он сжимал в руке исполинскую дубину, и сверлил альвов маленькими злобными глазками.
- Что свартальфар делать на земля человек? Льёсальфар не сметь ступить на наш земля! Почему вы ступить?
- Мы просто идем к концу мира, человек. Пожалуйста, пропусти нас. Мы не желаем зла!
- Вы хотеть убить бога? – с этим вопросом рыжий детина встрепенулся и отчего-то густо покраснел.
Сван помолчал мгновение, а потом коротко ответил:
- Да.
Дикарь молчал. Дикарь думал. После он осмотрелся по сторонам и сказал:
- Мы не знать, надо или нет смерть бога. Мы сражаться на шкура, и смерть будет как плата за проход.
- Что будет, если наш воин проиграет?
- Вы пройти.
- Что будет, если наш воин победит?
- Вы пройти.
Сван обернулся и посмотрел на меня. Впервые в его взгляде я прочитал недоумение.
- Зачем нам сражаться?
- Мы собраться, чтобы убить или найти смерть. Кровь должна пролиться.
Странно, но в его словах я уловил некую извращенную, чудовищную логику.
Словно нечто похожее уже было.
Словно я был согласен с его словами.
Собравшиеся на бой должны дать бой.
- Пусть убийца бога стоит! – крикнул дикарь и расхохотался. Со всех сторон послышались свист и улюлюканье, под которые меня подняли альвы.
Отчего-то стало очень стыдно. Кажется, я залился краской.
Они выходили отовсюду – одетые в шкуры, почти все рыжие и низкорослые. В руках они сжимали пращи и охотничьи трещотки, а за спинами в чехлах болтались тяжелые дубины.
Мне казалось, что эти дикие люди смотрят на нас с иронией. Сван заметил мой вопросительный взгляд и махнул рукой: мол, позже.
Люди расстелили на земле шкуру громадного медведя. Наверное, эта была даже больше той, на которой пришлось однажды сражаться и мне.
На шкуру ступил тот же рыжий дикарь, что говорил с нами до этого. Болли, самый крупный из отряда альвов, поклонился Свану, ободряюще хлопнул меня по плечу, подмигнул хмурым альвам и сделал шаг вперед.
- Почему он? – тихо спросил я.
- Его выбор, - пожал плечами Сван. Меня поразило то безразличие, с которым он обронил эту фразу.
Между тем, воины поклонились друг другу.
- Асвёр, сын Асбранда, сына Асгейра, - представился человек.
- Болли, сын Гуди, сына Вагни, - ответил альв.
Асвёр достал из-за спины дубину и удобно ее перехватил. Болли обнажил хищно блеснувший клинок.
Со стороны это походило на поединок великана и карлика: Болли был чуть ли не на две головы выше Асвёра, и выглядел куда крупнее человека, несмотря на огромные плечи и кряжистость последнего.
Асвёр совсем не походил на победителя. Исход схватки предрешен.
Сталь против дерева. Великан против карлика. Воин против крестьянина.
Болли, уже принявший боевую стойку, сделал быстрый выпад мечом.
Наверное, он просто хотел прощупать оборону противника, и вряд ли надеялся ранить его или убить. Расслабленный, казалось, Асвёр ловко ушел от клинка и с невероятной скоростью сделал выпад дубиной навстречу альву.
Удар пришелся прямиком в лицо.
Оглушенный Болли начал заваливаться назад, но дикарь, крутанувшись, вновь обрушил дубину на голову противника.
Болли упал очень быстро. Он не дергался и не кричал. Я не видел его глаз, но уверен, что в них больше не было ни капли жизни. Сбоку на его голове, куда пришелся удар дубиной, зияла большая рана: челюсть была вывернута, а череп смят.
Люди взревели. Тут и там одичалые вскидывали вверх руки с оружием: это был миг их торжества, победа маленького человека над чем-то большим, чем он является. Наверное, первобытный охотник, убивший в одиночку медведя или вепря, испытывал схожие чувства.
Асвёр поднял вверх пустые ладони.
Люди замолчали.
- Альв Болли герой. Он сделать выбор. Вы хоронить герой Болли?
Сван словно вцепился взглядом в дикаря. Его челюсти были стиснуты с такой силой, что я буквально слышал скрежет зубов.
И вдруг его лицо расслабилось.
- У нас нет времени на похороны. Скорее всего, за нами тенью следует Льёс. Сожгите его тело на холме. Это все.
- Если Льёс идти сквозь нас, то он биться на шкура. Как герой Болли.
- Прощай, человек Асвёр.
- Прощай, альв.
Круг людей вокруг нас разомкнулся. Мы медленно вышли и ушли, ни разу не обернувшись.
К ночи мы практически пересекли лес. Альвы хранили молчание, и я не решался задавать вопросы. Спутники разговорились только тогда, когда было решено сделать стоянку и развести костер.
- Это был его выбор, - не дожидаясь вопроса, сказал Сван. – Нас могли не выпустить, если бы он победил.
- Но ведь они сказали, что мы выйдем при любом исходе!
- Люди коварны и жестоки, друг Глеб. Ты не должен доверять им, пока они не докажут обратного.
- Тогда почему ты доверяешь мне?
- Потому что ты доверяешь мне. У нас нет другого выбора, это взаимовыгодное доверие.
- Поэтому люди смотрели на нас с насмешкой? Они знали, что это будет не бой, а казнь?
- Да. Люди давно забыли о чести. Теперь это толпа дикарей, больше похожих на животных, чем на своих предков. Знаешь, Глеб, ведь люди и боги очень похожи.
- Что делает богов богами?
- Я никогда не видел богов. Они отважные воины и великие ученые, но разве среди альвов мало таких? Болли был отважным воином. Дикарь назвал его героем. Как бы поступил бог на его месте, бог, лишившийся всех своих сил?
- Может быть, попытался бы сбежать.
- Нет, Глеб. Он поступил бы как Болли. Ведь он бог.
Мы замолчали. Сван отвернулся к костру и смотрел на огонь, а я откинулся на спину и вглядывался в ночное небо, удивительно чистое и прозрачное после такого хмурого дня. Когда – то в детстве я вот так же лежал у костра с мамой. Откуда она знала названия всех созвездий? О, в этом она была хороша! Первым делом, конечно же, я выучил двух Медведиц. Я поднапрягся и нашел их в чужом небе. Потом Лира и Персей, а рядом с ним – прекрасная Андромеда. Я приподнялся на одном локте и нашел Волосы Вероники. А рядом Лев. Мама говорила, что это тот самый лев, убитый Гераклом.
Он был сыном бога и земной женщины, так? Убийца своей семьи и великий герой, что в его поступках было от бога, а что – от человека?
Я снова откинулся на спину, и уже не старался найти знакомые с детства звезды. Просто насмотреться бы на это небо, такое глубокое, и плевать, что за нами погоня, и плевать, что все это больше похоже на сон…
10
- Я не могу смотреть, как вы себя мучаете. И себя, и Глеба, - Соня подошла к Наташе и взяла ее за руки. – Есть специальные пансионаты. Есть больницы, частные, где за ним будут наблюдать специалисты. Это уже не тот человек, разве вы не видите?
- А что же я тогда буду делать? Как мне жить, если я знаю, что отдала своего сына в чужие руки? – Наташа говорила тихо. Она старалась не смотреть в глаза Соне, такой уверенной и независимой. – Зачем ты приходишь, девочка? Если Глеб уже не тот. Разве он нужен тебе таким? Я знаю, что нет. Никому не нужен, кроме меня. Ты не понимаешь. Может быть, поймешь, когда свои дети появятся. А может, и нет. Не всем дано.
Последнюю фразу Наташа произнесла хлестко, встретилась глазами с Соней. Та выдержала взгляд.
Соня, всегда активная, пышущая жизнью, синеглазая Соня. Раньше девушка приходила, чтобы проведать друга детства, помочь Наташе по хозяйству, подбодрить, воодушевить – о, это она умела мастерски! Быть может, родись она не в деревне, сложись ее судьба иначе, и быть девушке как минимум общественной активисткой. Увлеченная, смелая, сильная, пробивная… такие достигают высот в любых карьерах, от политики до бизнеса. Невысокий рост и полноту Соня компенсировала действительно красивым лицом и невероятным, синим цветом глаз. «Мама, как небо»! – сказал Глеб после знакомства с тогда еще маленькой Соней.
В то же время, было в повадках девушки что-то бунтарское, даже дикарское: страстное настолько, что, казалось, выходит за рамки приличия, хоть ничего асоциального и не происходит.
Глеб завозился на кровати. Мать успокаивающе погладила его по руке:
- Лежи, сынок. Все хорошо.
Наташа жестом пригласила Соню на кухню. Чай уже остывал, да и было бы некрасиво не напоить гостью, хоть и незваную. Впрочем, незваной Соня приходила очень часто.
- Милая, я ценю твою поддержку. Ты пей чай, вкусный, я из города привезла. «Таежный пуэр», он с можжевельником. Я ценю все, что ты делаешь, от помощи по дому до радости, которую ты всегда с собой приносишь. Но я не отдам Глеба. Ни за твою помощь, ни за миллионы долларов, ни за что. Предложи ты мне свою молодость – я бы отказалась. Мой сын всегда останется моим сыном, что бы с ним не произошло. Каким бы овощем он не казался, в нем душа, моя родная душа. Он жив, и это хорошо.
Соня смотрела на Наташу своими огромными синими глазами. Женщина читала в них и сострадание, и бессильную злость, и заботу, и слепоту девушки, еще не познавшей материнства.
Соня сделала маленький глоток, одобрительно хмыкнула и поставила чашку на стол.
- А разве то, что происходит с вами, можно назвать жизнью? Да посмотрите же, в кого вы превратились! Вы на тень свою стали похожи, Наталья! Щеки ввалились, вокруг глаз круги какие страшные, платок этот на голове! Вы его снимаете хоть иногда?!
- Щеки ввалились… кто о чем, а Соня о еде, - усмехнулась Наташа.
- Да пошла ты! Лучше бы Глеб умер тогда!
Поняв, что сказала глупость, Соня резко замолчала. Наташа встала из –за стола, строго выпрямилась, медленно подошла к девушке и смачно ударила ее ладонью по лицу.
Соня испуганно схватилась за мигом раскрасневшуюся щеку.
- Убирайся, - сухо сказала Наташа.
Девушка вскочила и быстро вышла в веранду. Через несколько секунд за ней захлопнулась дверь.
Наташа без сил опустилась на освободившийся стул.
За окном уже вовсю царствовала ночь. Холодная, ноябрьская, обычно полная звенящим дождем и хлесткими, как плеть, порывами ветра, сейчас она решилась на спокойный вздох. Когда Наташа вышла во двор, то увидела чистое, звездное небо, так напоминающее о лете.
Дрова в деревенском доме всегда найдутся. Глеб за несколько месяцев до аварии успел наколоть целый сарай поленьев, впрочем, как он делал каждый август.
Костер разгорелся веселым пламенем, что охотно прыгало с одного полена на другое. Довольная работой, Наташа вошла в дом.
Глеб не спал. Он распахнул глаза, когда зажегся свет, и радостно, как показалось маме, замычал. Наташа укутала его в старые отцовский бушлат, подняла легкое тельце на руки и пошла к выходу.
- Видишь, Глебушка. Как в детстве, снова тебя ношу. Помнишь, как мы на звезды смотрели? Я тебя учила… Вот, ты поудобнее садись, и ноги в валенках к огню ближе, чтобы не простыл. Смотри! Что в небе проще всего найти? Медведицу! Вот она, ковшиком легла. И дочка ее рядом, вот, чуть ниже. А помнишь самый первый подвиг Геракла? О нем не забыли, его увидели в звездах так давно, что уже и забыли, кого видели там раньше. Вот Немейский Лев, а там, вот, сынок, смотри, там и сам герой! Помнишь, как любил читать о его подвигах в детстве? А вот Кассиопея, над Медведицей. А там дочь Кассиопеи, прекрасная Андромеда. Ох, и настрадался же Персей из – за этих двух женщин! Кстати, а вот и он сам. Видишь, сынок?
Глеб молчал. Он только смотрел в небо так широко распахнутыми глазами! Наташе казалось, что он видит, понимает, вспоминает, и говорила, говорила, пока костер не погас, а сын, укутанный в отцовский бушлат, уснул. Потом женщина отнесла Глеба в дом, уложила в постель и пошла на кухню, тихо закрыв за собой дверь. На кухонном столе стояли заварник и две синие керамические чашки.
- А чай так и не допили, - вдруг с горечью сказала женщина и расплакалась.
11
Той ночью мне приснилось детство. Короткий отрывок, который чем-то запомнился. У каждого из нас есть такие воспоминания: скорее, они являются впечатлением и настроением, чем поучительной историей из жизни, которую когда-то можно рассказать внукам.
Я играл во дворе с собакой, а мама помешивала бульон в кастрюле, которая стояла на большой буржуйке. К папе тогда приехали в гости сослуживцы – и уже который день они пили самогон и катались на нашем мотоцикле. Мама очень переживала, но боялась что-то сказать: она ходила постоянно бледная и осунувшаяся, всегда с поджатыми губами, и очень редко разговаривала со мной в те дни.
Мне же не было никакого дела до взрослых. Я целыми днями проводил на улице, катался на велосипеде и бегал с друзьями на рыбалку. Лето в деревне всегда было той отдушиной, тем фундаментом беспечности и веселья, которых так не хватает современным детям интернета.
Я услышал рев мотоцикла и побежал на звук. Когда я вышел из-за угла, то увидел отца. Он сидел за рулем и смотрел на меня пустым, бессмысленным взглядом.
- Привет, - неуверенно сказал я.
Папа не ответил. Он все так же смотрел сквозь меня остекленевшими глазами, затем развернулся и уехал.
Я проснулся.
Послевкусие этого сна было похожим на квашеную капусту – такое же кислое и тягучее. Меня затошнило, но я сдержался.
Сван и Регин спали, зато Арн, на чью долю выпало последнее дежурство, пристально смотрел за горизонт.
- Доброе утро, - сказал я.
Арн удивленно посмотрел на меня и ответил:
- Привет.
После чего снова развернулся и стал вглядываться в лес, откуда мы пришли.
- Были какие – то события? – спросил я.
- Да. Похоже, Льёс близко.
- Льёс – это краткое название льёсальфаров?
- Нет. Это имя их Охотника, - последнее слово Арн произнес так, будто оно должно звучать с большой буквы. Будто этот Льёс был больше, чем просто лесной альв. – Льёс означает ужас. Он самый быстрый и неуловимый воин лесных. Ни одно живое существо не уйдет от его стрелы или копья. Льёс – это смерть.
- Что будет, если он настигнет нас?
- Смерть, друг Глеб.
Сван, который, как оказалось, уже проснулся и слушал наш разговор, кашлянул и предложил не пугать меня глупыми историями. Тем не менее, вопросов о лесном Охотнике я решил больше не задавать.
Мы позавтракали вяленым мясом, и запили водой из ключа, бьющего неподалеку. До чего же вкусной была та вода!
После мы двинулись в путь. Почва под ногами стала голой и пустынной, местами даже каменистой, и вся местность вокруг напоминала мне дикую монгольскую степь, виденную однажды во время командировки. Здесь не хватало покрытой шкурами юрты, да пения варгана, да горячего степного чая…
Альвы молчали. Вообще с того момента, как мы отправились в путь, они предпочитали отмалчиваться, а после смерти Болли и вовсе ушли в себя. Арн заметно нервничал, то и дело оглядывался: я заметил, что он часто сжимает челюсть.
Не берусь судить о чувствах альвов. Я не знал их традиций и верований, да и какие мысли могут посещать живущих по триста лет существ? Какие могут им приходить идеи, о чем они мечтают, и как широка пропасть между нами?
Я чувствовал, что каждый из альвов знает и умеет гораздо больше меня. И все же они считали, что лишь человек способен сравниться с богом настолько, чтобы его победить.
Мы делали несколько стоянок в течение дня. Когда солнце уже собиралось закатиться, я увидел за горизонтом нечто странное.
Всполохи. Синие, красные, зеленые, они то появлялись резкими вспышками, то разливались мягким, застенчивым маревом, то вовсе исчезали, подставляя под последние солнечные лучи клубы изменчивых туч.
- Конец этого мира, - прокомментировал Сван открывшийся пейзаж. – Он понравится, если тебе по душе безысходность в ее прекраснейшем олицетворении.
Я подумал, что все люди в какой – то мере любят тлен. Каждый из нас ловил себя на мысли, что жизнь бессмысленна, каждый пробовал эту идею смаковать. Есть те, которые делают это постоянно, они радуются своим болезненным чувствам, но выставляют напоказ только уныние. Окружающие поначалу сочувствуют им, но после привыкают к их хандре, которая на самом деле является блаженством.
Да, таким людям понравился бы этот пейзаж.
Он действительно навевал печаль, он твердил: это конец, путник. Сделай один шаг вперед или вернись туда, откуда ты пришел.
- Дом бога в часе пути, - прервал Сван мои размышления. – Мы будем ждать тебя у входа, Глеб.
- Что именно мне нужно будет сделать? Как убить бога, Сван?
- Человек очень похож на бога, мой друг. В нем ровно столько силы, сколько он способен представить; в альвах же силы столько, сколько мы способны проявить. Эй, Арн! Ты можешь убить бога?
- Это не под силу альву, - ответил воин низким с хрипотцой голосом.
- Представь, что можешь это сделать. Такой подвиг тебе действительно под силу, Глеб. Это волшебная страна! В этом вечном осколке октября застыло много магии. Только представь, что ты победишь, и тогда ты победишь.
- А что, если я проиграю?
- Мы все мертвецы. Льёс настигает нас, никому не вернуться в горы. Ты можешь выйти живым и спасти наших братьев и сестер, а можешь погибнуть. Решать тебе, выбирать тебе.
Какое – то время мы шли молча, каждый был погружен в свои раздумья. Я все еще не знал, не понимал, что меня ждет впереди, и неизвестность страшила.
Вдруг раздался свистящий звук, и удар, будто нечто тяжелое упало на землю. Я обернулся и увидел, что Арн лежит навзничь, а из его шеи, прямиком под основанием затылка, торчит стрела с белоснежным оперением.
Сван толкнул меня и резко крикнул:
- Бежать!
Я побежал.
Сван постоянно держался за моей спиной, давая шанс, один-единственный шанс на жизнь. Регин остался. Я слышал, как он выхватил клинок и отчаянно закричал что-то в темноту.
На бегу я подумал, что так и не успел толком познакомиться с альвами, так просто отдававшими за меня жизни.
Нет, нет, я должен дойти.
Впереди вырисовывалось коническое строение. Когда мы поравнялись с ним, оказалось, что это пирамида: она выглядела очень помпезно на фоне переливающегося неба, каменная глыба в сияющем океане звезд.
Невысоко над землей была дверь. Самая обычная дверь, деревянная, украшенная рунами и странными символами, которые я не берусь описать.
- Не вини себя в наших смертях, - с улыбкой сказал Сван. – Мы делаем это только для себя. Как и ты – для себя. Поспеши! Я был рад…
Стрела просто возникла в его глазу. Альв откинулся на спину. Кажется, он все еще улыбался.
Я рванул к двери и дернул ручку на себя. Заперто. Холодок ужаса пробежал по моей спине, спустился к животу, обволок его предательской прохладой, так обманчиво спокойной сейчас.
- Как странно, человек. Еще недавно ты не знал, что я существую, а теперь по твоей вине погибло столько моих братьев! Зачем ты ворвался в наш мир?
Этот голос…
Льёсальфар, впервые увиденный мной. В костюме из мха и игл, он выглядел нелепо посреди этой выжженной земли.
Льёс улыбался.
- Зачем ты стремишься туда? Мы давно забыли, что такое перемены. Мы не можем вернуться домой, человек. Наши потомки отличаются от нас больше, чем ты отличаешься от нас. Мы не сможем жить вместе с ними: наш дом здесь. Неужели ты не понимаешь?
- А мой дом? Я хочу вернуться! – в отчаянии закричал я альву.
- Ты можешь остаться здесь, или умереть. Я готов сохранить тебе жизнь. Дикарь, убивший твоего друга Болли, мертв. Я убил его быстрее, чем он успел осознать опасность. Со мной у тебя не будет врагов, человек! Даже свартальфары не будут мстить, никто не отберет у тебя кисть голема. Или я могу пронзить тебя стрелой, - при этих словах альв расхохотался.
Я посмотрел на труп Свана. Он лежал, улыбаясь, и одним остекленевшим глазом смотрел на переливающееся марево впереди. Спокойствие вдруг навалилось на меня, вытеснило подступивший до этого страх, и я твердо взглянул на Льёса:
- У тебя столько сил, сколько ты способен проявить. У меня же столько, сколько я способен представить! – последние слова я прокричал, со всей силы дергая за дверную ручку.
Дверь открылась.
Когда я захлопнул ее с другой стороны, деревянную обшивку тут же прошили сразу две стрелы, глядя мне в глаза хищными наконечниками.
Я стоял посреди огромного зала.
Ни коридоров, ни лестниц. Зал, освещенный, видимо, магией, потому что я не видел ни одной лампы, или хоть что-то, их напоминающее. Посреди помещения стоял небольшой деревянный стол, да два простых стула подле него.
На столе стояла вазочка с изображенным на ней цветком. Довольно пасторальная картинка, но я давно перестал удивляться происходящему в этой безумной карусели. Я присел на один из стульев. В крови бурлил адреналин, руки тряслись, и я закрыл глаза и сделал глубокий вдох.
- Здравствуй, сынок.
Напротив сидел отец.
Я вскочил.
Это невозможно.
- Нет!
- Я давно жду тебя здесь. Наверное, ты удивлен, и у тебя много вопросов, на которые ты хочешь услышать ответы.
Он совсем не изменился. Папа был таким, каким я его помнил: высокий и молодой, с маленьким шрамом на правом виске, он чуть ухмылялся кончиком рта во время разговора.
Все тот же тон, тот же взгляд, ласковый, и в то же время немного строгий. Настоящий отцовский взгляд.
- П-папа? – заикаясь, дрожащим то ли от волнения, то ли от изумления голосом спросил я.
- Ты так вырос! Наверняка, мама гордится тобой. Сынок, мне жаль, что я ушел так рано из твоей жизни, но теперь ты должен понимать, что смерть – это логический итог любого путешествия во вселенной.
Отец замолчал и внимательно посмотрел мне в глаза. Я не знал, что сказать, и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
Перед глазами встала картина: плачущая мама, гроб, стоящий на трех шатких табуретках. Я смотрел на папино лицо, и оно не казалось спящим. Нет, он вообще не был похож на моего отца, этот человек, чья кожа выглядела такой желтой, а черты лица заострились настолько, что изменили его до неузнаваемости. И запах, я запомнил этот запах на всю жизнь.
- Что ты здесь делаешь? – спросил я.
- Я жду тебя. Это место не такое, каким кажется - и уж тем более, раз я очутился здесь. Альвы называют меня богом, не так ли?
- Они хотят, чтобы я убил тебя.
- На самом деле, я уже давно мертв, и вряд ли существую здесь. У меня есть память, мысли, чувства, но я знаю, что не принадлежу этому месту – впрочем, как и ты, - папа замолчал, задумчиво глядя в потолок. – Я рассказывал тебе, как ты впервые пошел? Наверное, ты не знаешь этой истории. Соседские ребятишки уже вовсю топтали землю, а ты все только ползал, да иногда неуверенно стоял. Но мама не беспокоилась, нет! Она сказала, что ты пойдешь, когда поймешь, куда тебе идти. И однажды, во вторник, это точно был вторник! Ты пошел, прямиком к маме, к ней в руки. Даже побежал!
Отец снова смотрел на меня. В его глазах стояли слезы, и я почувствовал, как предательская пелена застилает и мой взгляд.
Папа встряхнул головой.
- Тебе надо понять, что делать дальше. Куда идти. И зачем идти. Весь этот мир – просто лабиринт, в котором ты заплутал.
Папа встал со стула и подошел ко мне. Я тоже вскочил – как-то резко, неестественно, и больно ударился ногой о стол.
- Все такой же неуклюжий, - улыбнулся отец и обнял меня.
Покой навалился так неожиданно, что застал меня врасплох. Тревоги и переживания последних дней вмиг улетучились, и я снова почувствовал себя ребенком. Мне было тихо и спокойно, будто не было сражений и отрезанных рук, будто Льёс не преследовал меня по лесам, населенным одичалыми людьми, словно я не пировал за одним столом с древними, забытыми воинами.
Вдруг воздух исчез. Я больше не дышал, не мог сделать вдох, словно оказался в вакууме, выпал за край мира, туда, откуда не вернулись птицы много сотен лет назад. Что – то сдавливало мне грудь, я не мог пошевелиться или вскрикнуть, я не чувствовал своего тела, как будто его вовсе и не было. Я не ощущал страха, просто не понимал, почему это происходит, зачем неведомой силе так поступать со мной?
Все изменилось также внезапно.
Я почувствовал дуновение ветра…
12
Наташа уже целый час разбирала старые Глебовы игрушки, заботливо сложенные в старый сундук в дальнем углу чердака. Пыльные, уже не интересные современным детям, когда – то они были частью того мира, в который уходил мальчишка долгими осенними вечерами.
Маленькие средневековые солдаты – лучники и мечники, облаченные в сталь и кожу, они угрожающе целились из своих орудий, заносили над головами клинки, и годы ничуть не поменяли ни смысла, ни позиции их пластмассовых войн.
Кубики «Лего», из которых сын строил настоящие замки и крепости, возводил баррикады и платины, строил леса и города, и было в каждом из строений нечто столь сказочное, что Наташа не могла нарадоваться, глядя на игры Глеба.
Маленький кораблик, вырезанный отцом ранней весной. Когда ручьи становились полноводными, когда потоки неслись столь быстро, что становились похожими на настоящие горные реки, они запускали много таких фрегатиков, устраивали настоящие морские сражения, были корсарами и моряками, пиратами и корабелами.
Наташа хорошо помнила этот кораблик, вырезанный с особой точностью. Вот мачта, вот капитан, капитан Глеб, а это, кажется, флагшток. Когда сын подрался с кем – то в начальной школе, отец спросил, сдался ли он. Тот ответил, что нет, но ему было очень страшно. Тогда отец куда – то ушел на час, и вернулся, держа в руках этот кораблик. Он протянул его со словами: «Даже если капитану Глебу страшно, он все равно не бросает свой корабль. Ни при каких обстоятельствах»!
Наташа положила фрегатик в карман и направилась к выходу.
На улице было спокойно. Холодный осенний ветер, еще не успевший стать хлестким, морозным, только касался ее кожи, чуть подталкивал в спину, вперед, к лесу.
Тропинка вывела к старому ручью, знакомому еще с детства – ее детства. Поток все также журчал в извилистом русле, прозрачная вода несла в себе иглы и листья, которые уже скоро вмерзнут в лед до первой весенней оттепели.
Наташа опустила фрегатик в русло, и тот тут же стремительно понесся вниз по течению, смело тараня возникающие на пути соломинки и иголки.
- Плыви, капитан Глеб. Плыви!
13
Я стоял посреди осеннего леса. Здесь не было величественных сосен, подпиравших небо, нет, это была обычная ясеневая роща, шумящая еще не опавшими пестрыми кронами. Ветер, едва уловимый, касался моего лица и рук, словно здороваясь, как с добрым другом.
Руки?
Я посмотрел на свои кисти – обе были на месте, ни намека на мифриловые протезы, которые я так хотел забрать в свой мир.
Черт возьми, да где же я? Это мой дом, или мне все же удалось вернуть осколок Альфхейма на свое место?
Где – то рядом журчал ручей. Еще из детства я помнил, что заблудившиеся в лесу должны идти вниз по течению ручья, и тогда, скорее всего, выйдут к людям. Я пошел на звук.
Ручей и правда был здесь – маленький, прозрачный ручеек, причудливо огибающий толстые древесные корни.
По ручью плыл кораблик.
Я словил его, чтобы рассмотреть. Ха, такой же был у меня в детстве! Мы с папой вырезали его, кажется, из липы. Вот корма, вот мачта, вот флагшток, а вот отважный капитан – капитан Глеб, плывущий сквозь рокочущие волны океана!
Я рассмеялся.
Нет, здесь неоткуда было взяться моему кораблю.
Я присел на берегу и опустил игрушку на воду, глядя, как течение уносит отважный фрегатик навстречу своей судьбе.
Минск, декабрь 2015 – март 2016
Nourma – Autumnland (mp3)
Осенняя страна
© Copyright: Станислав Туров, 2016
Свидетельство о публикации №216041901313
Свидетельство о публикации №216041901313
Рецензии