Приключения Большого Яблока

ПРИКЛЮЧЕНИЯ БОЛЬШОГО ЯБЛОКА

фруктовый роман





= 1 =

КРАСНОЕ И ЖЁЛТОЕ


В начале было яблоко.
С него всё началось. Хотя, могло бы начаться с чего угодно, потому что не начаться не могло.
Деревья райского сада буквально ломились от фруктов, в божественном ассортименте. Мечтательный финик, развесёлый апельсин, мудрый виноград, застенчивая фига, эпатажный банан, вежливый манго, чопорная вишня, любознательный гранат – все они, и другие, иже с ними, недвусмысленно напрашивались на роль в дебюте. От созвездий претендентов рябило в глазах. Перебирать их достоинства можно было бы вечно – нет ничего ужасней, чем наличие широкого выбора. Благо, Отец яблок видит суть вещей насквозь, и наперёд знает – чему быть. А то не избежать бы нам разрыва в разные стороны, и сидеть бы в луже на эпическом шпагате!
Возьмём, для примера, банан. Он пуще всех прочих лезет в кадр. Есть у него такое замечательное свойство – всюду лезть. А что? Ярок, артистичен, функционален, удобно лежит в руке. Вызывает эмоции, не даёт скучать. Виртуоз намёка, мастер подначки.
Банан – выскочка. Банан – хулиган. Кривляться и дразниться – его амплуа. Не даром банан считается мартышкиной едой. Мартышки многому у него научились!
И вот, вообразите себе только, на что стала бы похожа история человечества, начнись она с такого фрукта. Шапито с клоунами! Рэп с бандерлогами! «Планета Обезьян» длинною в семьсот тысяч серий!
Но мудр Отец, и гнушается низких комедий. Воззрев на гирлянды плодов, на ожерелья сокровищ райского сада, Он отложил на второе всех баловней фруктовой судьбы, и даже банана, который всюду лезет. И задержался напротив яблока.
Форма, которую огибает, облизывает свет. Символ идеала. Завершённость геометрии пророчествует внутреннюю безграничность. Гениальная амфора, вмещающая в себя космос. Бездна, которую чует всякое живое сердце, магнитом держит возле себя и не отпускает. Таково яблоко – на него можно смотреть вечно.
Оно похоже на любимую дочь. Все любимые дочери вот так же замкнуты, так же строги в молчаливом своём красноречии – их не увидишь в первых рядах массовки, потому как, сторонясь всего пустого, верно чуют собственную исключительность. Оставаясь на почётном удалении от кухни событий, где-то на границе освещения, они смотрят безмолвно, и взгляд этот весит прилично, и вопрошает, как имеющий право, и никогда не остаётся без ответа.
Посвящение в миссию состоялось.
Отдалив от себя галактики, усыпанные бриллиантами достойнейших плодов, Отец яблок и бананов назначил яблоко. Банану-хулигану остались его комедийные роли и ярко-жёлтое шутовское трико. Тут ему равных нет. А рубиновое яблоко, интроверт по своей природе, напоминало кровавую слезу, стекающую по щеке, и это обстоятельство в полной мере отвечало всему, что должно было случиться потом, ибо не случиться не могло...




= 2 =

СОННЫМ ЛЕТОМ 003 ГОДА


Диалог на пышном фоне Контрактовой площади (фрагмент):

« ...Знаешь как бывает?
Идёшь с хорошим человеком под лёгкую беседу, мирной прогулочной походкой, не чуя будущего. Позже, спустя какое-то время, собеседника твоего найдут в тропических джунглях, с оторванной головой, изуродованного в хлам. Он будет валяться фрагментами, жалок и страшен. Но пока никто этого не ведает, у обоих планы и вдохновенье. И разговор - о бабах, о войне и мире, о смысле бытия. Человек витийствует тебе в ответ, свой микрокосм приоткрывает, играючи формулирует контр-гипотезы. Идёшь, поглядываешь, изучаешь его, диву даёшься и почти восхищаешься, ибо тебе со всей очевидностью ясно – это избранник судьбы, он вечен и неисчерпаем, как доллар, он практический маг и волшебник в своей теме. Он – родился, чтобы жить за троих.
Такие люди открыты ветру странствий. Вот его уносит, и он как в воду камень - только слухи кругами расходятся. А потом немая тишина. Вернее, вечный покой.
В память о хорошем человеке – только кости, обглоданные тварями, и череп, выеденный изнутри насекомыми. Ступни ног отсутствуют вообще, будто ушли куда-то, подальше от этого ужаса. И всё это собрание останков в трещинах, поломано и расплющено – это был страшный конец, отбивную из человека делали перед смертью.
И вот, ты сидишь ночь за Интернетом, читая хронику происшествий в тропической стране, и тебе сообщают, что гениальную голову, или, что там от неё осталось, местные власти приобщили к вещь-докам уголовного дела и на этом основании отказываются выдать родственникам. Рёбра и другие осколки, оказывается, уже похоронены на родине, под берёзками, а голова продолжает свою автономную, мрачную миссию в холодильнике туземной полиции...».
«Это жесть, натурально! Что-то запредельное в этом, с каким-то оккультным душком. Жертвоприношение, не иначе!».
«У нас подобных историй хватает. И пострашнее случается. Так что, ухожу из разведки со смешанным чувством, скорее со вздохом облегчения. Вроде как оплатил по счетам. Хочу подвести черту и жить вновь, будто отродясь...».

Параллельным мирам свойственно движение навстречу и врозь. Зацепив друг друга пазами неровностей, они могут замереть на краткое время. Возникшая стоянка зыбка, словно покой на зеркале воды, однако бывает достаточной, чтобы сказать что-нибудь ценное. Потом Очевидность с Вероятностью опять находят общий язык, и движение в никуда возобновляется.
Чуя, что смысл последних минут вычерпан и силы разлёта начинают брать своё, они обменялись рукопожатием, и замерли так на миг, словно памятник военным друзьям на выставке патриотического мрамора – Лаптев, инвестиционный романтик с Воскресенки, и агент «Стохастик», решивший завязать с разведкой.
Уже поддавшись тяге экзистенциальных магнитов и движению глобальных полусфер, уже удаляясь, агент «Стохастик» бросил напоследок:
«Сдаётся мне, что вся эта жизнь, и все эти дни – лишь танец маленьких свиней...».
Лаптев, кивая в ответ, расплылся в улыбке – «Крематорий» бессмертен!
За сим отбыли по местам прописки, всяк в свою параллельную реальность.





= 3 =

ЯВЛЕНИЕ


В тот день, в четверг таинственного апреля, Лаптев покинул спортзал навсегда. Поднимаясь по ступеням, ведущим из недр подвала, он понимал, что - всё! Он больше не вернётся в эту преисподнюю, где стук железа, будто звон кандалов, где атлетический мат-перемат стоит коромыслом, где грёзы о мышечной массе препираются с тугой судьбой качка. Четыре года канули – с него довольно! Прощай, душный, уютный подвал на улице Луначарского!
Начиная когда-то заниматься тяжестями, Лаптев мечтал и жаждал обрести литое тело. Надеялся выглядеть грандиозней, чем памятник советскому воину в Тиргартене. Думал ходить меж людьми как царь зверей по саванне, как атомный ледокол сквозь арктическое крошево. Ему казалось, что вырастив себе килограммов десять-двенадцать чистых мышц, он переступит границу качества бытия. С ним будет примерно так же, как это происходит с шёлковой куколкой, которая волшебно обращается в заводную бабочку – из плена потенциальности сделает шаг в открытый космос цветения, где нектары с пыльцой и соки жизни, на выбор.
Больше ему так не кажется. Подобно кусочку сахара в стакане  чая, нечто важное растаяло в его представлениях о жизни. Он упустил нить смысла – для чего ему бывать здесь ещё. А может, у него просто-напросто болит спина. А может, ему всего лишь надоело слушать матерщину. И вот это, кстати, скорее всего.
Стоило собраться вместе двум-трём мясистым качкам, претендующим на жим лёжа под 200 кг, и подвал тут же наполнялся громогласным витийством в формате нецензурной брани, причём, независимо от темы. Будь то политические медиа-кляксы, слухи о городских знаменитостях, или народная критика большого спорта – разговор без мата не заводился, словно вертолёт без керосина. И куда деваться? Работаешь на бицепс и слушаешь поневоле. Так, что ни день, годами. Надоело.
Впрочем, пока мышцы благодарно отзывались на железо, пока они росли и радовали обещанием молодецкой удали, ничего этого не замечалось. Но едва прогрессу стало меньше, и Лаптев упёрся в пределы, отведённые ему природой, тут-то все недостатки бытия и повылазили на первый план – и мат-перемат стал доставать, и надорванная спина взялась беспокоить вражеским образом, и духота подвала, терпимая раньше, стала вдруг казаться возмутительной. Чего ради??! – спросил он себя однажды. Баста!

Широкие объятья улицы Луначарского приняли его за порогом подвального чистилища, будто лучшего друга. Свет небесный, воля, кислород – всё, что нужно для новорождённого – достались ему в подарок, безлимитно. Лаптев постоял, задрав голову к зениту, лицом взыскуя ласку солнца, будто подсолнечник. Белая птица высокой мысли коснулась его крылом. Ладошка Божья размером с небо накрыла его, тем от всякого зла сохраняя...
С первых же шагов ноги Лаптева увязли в дилемме: по левую руку простиралась даль в сторону метро, а по правую руку благоухали фруктовые ряды. Делать здесь, конечно, уже нечего, и следовало бы топать домой. Однако всегда есть и будут обстоятельства, внезапно усложняющие жизнь. Уязвимой стороной Лаптева следовало признать его увлечённую, невоздержанную любовь к фруктам. Бывало, и раньше, выходя на воздух после тренировки, он спотыкался о соблазн – прежде чем решительно отправиться налево, уклониться сначала всё-таки направо. Хотя, в дни минулые ему всегда удавалось совладать с собой. И тому был резон: буквально под домом у него кучкуются точно такие же торговые точки, мозаично-яркие от россыпей заманчивых плодов. Но теперь кое-что стало по-другому. Жизненная цель отменена, и вдруг некуда стало стремиться. Заблудившийся странник мог позволить себе вильнуть в любую сторону, поперёк маршрутов логики, увлекаясь позывными неясных голосов эфира, совершая странные поступки. Поэтому, чуть помедлив, Лаптев отвернул направо, туда, где соблазн превышает всякую меру, и сила воли напрочь отменяется. Пускай это будет дань и жертва куску жизни, оставшемуся здесь, в этом милом местечке города, в подвале спортзала. Визит любопытства и вежливости, на прощанье. 
Аромат множества плодов, будто собранных на парад в честь планеты Земля, лишал его всякого самообладания. От своей тиранической жадности Лаптев готов был купить всё, оптом. Ну, или хотя бы всего по ящику. Благо, зыбкость карманного его бюджета не оставляла ему никаких шансов на безумие, и он, прохаживаясь мимо фруктовых раскладов, вынужден был хорошенько взвешивать в уме – что и в каком количестве ему вообще доступно. Лаптев озадаченно почесал себе за ухом – цены тут, как оказалось, заметно выше, чем он ожидал. Вот что значит – козырный пуп Левобережья с видом на золотые купола! Всё логично. Ассортимент ласкает, цены обжигают. Но всё-таки!
Должно быть, его лицо стало выражать что-то забавное, навроде вдохновенной растерянности, и тем стал он похож на типичную жертву тротуарных лоточников и зазывал. Как говорится, блаженный ротозей – двигатель уличной торговли. Нельзя так же исключать, что у него отвисла челюсть, слегка. В любом случае, по каким-то признакам его тут заприметили, посчитав удобным клиентом, и постарались увлечь его в свои липкие сети.
К нему обратились. Он машинально поднял глаза, не имея пока ни единого намерения на какой-то покупательский поступок, и прервал своё задумчивое дефиле, точно какая-то рука мягко остановила его. Продавщица, которую он увидел, казалась иллюстрацией к слову «простота». На взгляд капризный и взыскательный ничего эдакого, ради чего стоило бы отдать ей предпочтение, в ней не было. Антилопа, ещё не заезженная в хлам, но уже притомлённая, уже поношенная от переживаний собственной безысходности – такого сравнения выпрашивали себе большинство уличных торговок. Не избежать бы одноимённого клейма и этой. Однако, у Лаптева имелся, на счастье, иммунитет к предубеждениям, и воли на то, чтобы пестовать собственную точку зрения, у него также хватало. Поэтому, глянув на продавщицу чуть пристальней, чем вскользь, и чуть дольше, чем пару секунд, он понял, что не пойдёт дальше, что уделит внимание именно ей. В конце концов, она единственная, кто обратился здесь персонально к нему. А главное, она ему чем-то понравилась.
У Лаптева давно уже завелось и неоднократно себя оправдало замечательное правило: иметь дело только с продавцом, который с первого взгляда понравился, который непонятно от чего располагает к себе. И пусть даже цена его товара не льстит тебе выгодой. Не помогай плохому человеку - помогай хорошему! Так он зарубил себе на носу. А хорошего человека сердце чует сразу, безотчётно, по крайней мере, пока в дело не влазит мозг со своими измерительными инструментами.
- Здравствуйте, сударыня! Вы так добры..., - Лаптев оказался без усилий вежлив теперь, потому как всегда таким и был, - Признаться, я просто теряюсь при виде всех этих витаминов, которыми вы командуете.
В ответ продавщица почти улыбнулась, но взгляд её был выжидателен. Она словно испытывала его, давала ему возможность самостоятельно пройти свой мыслительный путь.
- Осмелюсь заметить, цены у вас бодрящие, - бормотал себе под нос Лаптев, не зная, на что ему решиться. Хотелось, конечно, многого.
Продавщица отозвалась:
- Увы, сезон такой. Сейчас в продаже только импорт, и он, конечно дорогой.
Видимо, читая в глазах Лаптев конфликт между желаниями и возможностями, жрица торговой точки сообразила, что клиенту требуется что-то вроде ускорения коленом в зад. Иначе, ведь, не родит ежа своего и уйдёт, ничего не купив. Она поспешила на выручку.
- А знаете что! – доверительно как-то, почти дружески, провозгласила она, - А возьмите-ка вы себе яблочек!
Лаптев сразу пришёл в себя и удивился простоте заявленной идеи.
- Яблочек? – переспросил он, всё ещё сомневаясь.
- Именно! – подтвердила продавщица, и голос её серебряно окрасился, какой-то заманчивый колокольчик прозвучал в нём, - Сегодня привезли новую партию, таких в продаже ещё не было. Да, не дешёвые, но я лично уже попробовала, и смею вас заверить – вы не пожалеете! Берите смело...
Она указала жестом на товар – он действительно выглядел первоклассно. Лаптев нащупал деньги в своём кармане, бормоча «В какую цену, говорите?».
На чашу весов одно за другим водружались редкостные, тяжёлые яблоки густой, рубиновой масти. Три штуки – и, почитай, готов килограмм. Лаптев заказал семь штук, потому как испытывал к этому числу некоторую симпатию. Отгрузив шесть, продавщица задала неожиданный вопрос:
- Скажите, если не секрет, - что вы дарите любимой девушке на свидании? Цветы, наверное?
Лаптев удивлённо вскинул брови, но ответил как есть, не измышляя:
- Мороженое! Ничего не понимаю в цветах, к тому же это слишком тривиально. А когда особо игривое настроение, могу подарить банан, большущий какой-нибудь, знатный.
Продавщица впервые позволила себе полуулыбку и завершила начатое:
- Раз так, то вот вам, специально для свидания. Только учтите, с этим не шутят. Та, которой вы это подарите, будет вашей до конца дней.
С этими словами фея торговой точки обернулась, запустила руку в закрома, в коробки, что теснились за её спиной, и бережным жестом извлекла оттуда настоящее чудо. Лаптев изумлённо присвистнул. Яблоко! Огромное, выдающееся, невиданное, исключительное, буквально одушевлённое.
Судя по рубиновой окраске, да и по форме, оно принадлежало к той же партии, что и первые шесть. Но если те были просто здоровенные, то это казалось вообще нереальным.
- Откуда такое сокровище? – благоговейно выдохнул Лаптев.
- Марокко.

 



= 4 =

ВЛЕЧЕНИЕ


По дороге домой мысли были разные, но все ходили кругами и возвращались опять к Большому Яблоку. Лаптев посетило такое чувство, будто бы живой котёнок сидел у него в кульке вместо фруктов. Иначе, как ещё объяснить это ликующее и заботливое беспокойство, достойное младшего школьника? Подобие эмоций стало полным, когда заняв место в маршрутке, Лаптев не смог удержаться от того, чтобы достать Яблоко и ещё раз убедиться – насколько оно Большое. Тайком, как старался, сделать этого не удалось. «Вот это да!» - послышался чей-то восхищённый шёпот. То бишь, кто-то из пассажиров маршрутки увидел это чудо и оценил по достоинству. «Ну, так я о чём и говорю!» - в ответ подумал Лаптев и ощутил прилив забавного тщеславия. Будто археолог на показе собственных трофеев.
Марокко! Томительной и сладкой загадкой веяло от этого слова. Место пряное и опасное, перевалочный берег Великого Атлантического Пути, место передышки и разборок всех европейских шпионов. Страна злых магрибских колдунов. Воистину, там возможно всякое, и даже вот такое!
Чуя, как нежная кожица Яблока целует грубую кожу его ладони, Лаптев ностальгически улыбнулся. А ведь он видел этот край Земли! Хоть рукою трогай – так близко было видение.
В пору детских своих увлечений радиоприёмником он терпеливым и жадным своим ухом ночи напролёт цедил эфир, выискивая драгоценные камушки тяжёлого рока. Изредка, по ходу этих, почти астрономических дежурств, в сети его попадался косяк загадочных рыб – сводка погоды Земли. То ли «Центральное Радио», то ли «Маяк», а может, ещё какая радиостанция Советского Союза позволяла себе чуточку космополитизма. При этом, что странно, глубокой ночью, когда услышать это могут только избранные, и никогда днём, словно бы лучи Солнца могли обнулить тайную магию этих сообщений. Школьник Лаптев бредил космосом, запоем поглощал любую фантастику, но восприятие окружающей действительности было у него двухмерным, плоско лежащим на советских китах. Всё великое, загадочное, волнующее воображение и пенящее кровь либо осталось в древности, либо таилось в отдалённом будущем, там, за высокими орбитами спутников СССР. Здесь же, на земле торжествующего социализма, вдали от чёрных дыр и суеверных предчувствий, всё пресно, всё понятно и всё навсегда.
И вот, на самом дне глубокой ночи, тебе доверительно, вкрадчивым голосом, с интонациями межпланетного радио, сообщают, что мир как минимум сферичен, и размах пространств его выходит за границы воображения, и это не фантастика...
Естественно, твоё сознание погружается в переживание внезапного открытия, нежно ликует, чуя за тонким оконным стеклом тайну иной действительности, слыша, как шторы привычного бытия медленно убираются прочь, приглашая в мир объёмов, от которых замирает дух. В Марокко +30 °C. А в Кейптауне +25. А на островах Океании +26. А в Куала-Лумпуре... Оказывается, мир захватывающе огромен не только лишь где-то в безднах Метагалактики, но и прямо здесь, в  зоне межконтинентальной политики. Он простирается непостижимо дальше границ родной страны, и всё, о чём ты читаешь в журнале «Вокруг Света», существует в живой реальности, физически, прямо сейчас, в эти чернильные минуты ночи. Правда, упоминать об этом можно только в формате секретного сообщения, именно когда все спят. Какой восторг – быть посвящённым в это!
Взрослая жизнь, подступившая к ногам школьника Лаптева как воды всемирного Потопа, неумолимо поднялась по пояс, по грудь, по ноздри, а потом и вовсе поглотила его с макушкой вместе, и он позабыл думать о подобных глупостях. Окружающая среда издевалась и хохотала над такими взволнованными мечтателями, поэтому он стал другим – возмужал, потяжелел, стал бриться, освоил матерный язык (со словарём) и военную осанку. И вот, июнь 1987 года, Средиземка. Корабль под флагом ВМФ, шаровой краской хмуро подчёркнутый, в привет балтийскому ненастью. По правому борту, у самых лееров, стоит Лаптев. Небесный свод, раскалённый до белизны – над ним. Мутноватое море, ровное и тёплое, как остывающий матросский чай – вокруг. Беспощадное светило тяготеет к Гибралтару. А в очах отражается дивный берег на большом отдалении. Разные, очень смелые и неожиданные цвета соседствуют на пейзаже этой чужбины:  единой цепью тянутся покатые горы салатовых, розовых, бирюзовых, откровенно фиолетовых, кирпичных оттенков. Возможно, то всего лишь игры предвечернего солнца и углов отражения лучей света. Но скорее всего, это чудо, простое и обыденное в этих местах. Ведь это берег Марокко! И вот, устало глядя на всё это великолепие, Лаптев вспоминает вдруг свои ночные посиделки над радиоприёмником, позывные тяжёлого рока и сводки погоды на планете Земля. Удивительное чувство раскрывающегося бутона возникает в его душе, и он, тая от благоговения, констатирует себе: да, мир действительно имеет объём и третье измерение...
Теперь, с Большим Яблоком в руке, ему подумалось: быть может, в те минуты созерцания, когда взор его дивился на разноцветное ожерелье марокканского побережья, где-то там, средь ароматов и тайн, в окружении странных ландшафтов, уже кудрявилась заветная эта яблоня, словно девочка-подросток, обречённая в жёны. Цвела, ждала, чтобы пятнадцатью годами позже вручить ему себя, через вот это сердце своё.
За Яблоком смутно чудилось беспокойное прошлое. И характер, и порода, и родословная - всё было написано на нём какими-то невыразимыми кистями. Ровную, густую окраску масти царского рубина игриво метило золотое пятнышко с гуашевыми зыбкими краями. Подобно белой звёздочке во лбу знатной вороной лошади, оно лишь подчёркивало цену обладания. Золотистый значок на щеке Яблока напоминал маяк в занавесках багровой ночи, спасительно о чём-то возвещающий. Игра воображения могла увидеть в нём что угодно, но как бы там ни было, отметина изображала стилизованное сердечко – смело и недвусмысленно. Бывает же такое!

Добравшись домой, Лаптев поместил фрукты в холодильник и яблочная тема благополучно отстала от него. Помыслы вернулись к текущей повестке дня, которая заключалась в том, чтобы перекусить, возможно, чуть отдохнуть, дабы затем уделить время хозяйственным заботам в границах жилплощади.
Соответственно, откушав прозаическим омлетом с куском ржаного хлеба и оросив душу порцией кофе на десерт, Лаптев задался уместным вопросом: а почему бы не почитать, сидя на спине, часок-полтора? И вот, прилёг на диван поудобнее, в снопах оконного света, раскрыл на закладке мощный том Геродота и пустился в странствия  перекатами древней истории, вслед за автором.
« ... После того, как персы отдали Феретиме главных виновников убийства из баркейцев, она приказала посадить их на кол вокруг городской стены, а их жёнам отрезать груди и украсить ими стену. Остальных горожан она отдала персам для продажи в рабство.
... Но и Феретима не кончила свою жизнь благополучно. По возвращении в Египет, отомстив баркейцам, она умерла лютой смертью. Ибо её тело ещё заживо сгнило от кишащих в нём червей. И действительно, слишком жестокое мщение делает людей ненавистными богам».
Воображение Лаптева, погружённое в обстоятельство славы и ужасов легендарных времён, увязалось, было, за образом кровавой царицы, однако этого не получилось. Откуда ни возьмись, стали возникать помехи. Сквозь нефритовую мозаику эпохи Феретимы, поверх ветшалых фресок и геродотовых прописей взялось настойчиво проступать чьё-то постороннее лицо.
То была продавщица фруктов. «Да какого лешего!» - машинально подумал Лаптев, и тут же прикусил свой мысленный язык. К его удивлению, мимолётная сценка на улице Луначарского буквально прилипла к памяти и стала мягко доминировать.
«Так, надо уделить ей время, а то ведь не отвяжется!», - решил Лаптев. Он хорошо знал свою натуру: если его воображения что-то коснулось, надо разложить это на составные части, желательно до молекул, и объяснить с позиций актуальности, иначе оно ещё долго будет мешаться на перекатах сознания, как заноза в мизинце. Лаптев закрыл том великого историка и отложил в сторону. Затем его мысль совершила большое лирическое отступление.

Итак, что в ней такого? Почему он должен и вынужден теперь уделять ей внимание?
Рост! Да, рост. Первичный фактор влечения. Иначе говоря, поведенческий маркер, ключ зажигания. Так уж Лаптев устроен, такие узоры на психике у него. Дело в том, что он панически боится маленьких женщин, и в противовес этому обожает Родину-мать на Мамаевом кургане. Ему навязчиво почему-то кажется, что от высоких дам не бывает зла. По крайней мере, если уж и существует такое явление, как женское благородство, то ночует оно только на крупных, строевых особях, начиная от метра семидесяти ростом.
Таким образом, он поднял свои случайные глаза на продавщицу и зацепился за неё своим инстинктом, словно якорем, даже ещё не осознавая, что это будет порт стоянки. А может, и порт приписки – как знать! Ибо рост у фемины оказался что надо, как у Афины Паллады. Да и осанка подстать. Вряд ли свои рабочие дни за весами она проводила на каблуках, даже на умеренных – то напрасная мука ногам. Так что, зрительная память, воссоздавая образ её, смело даёт ей под метр восемьдесят чистого роста, никак не менее. У Лаптева нет никаких шансов глядеть на неё сверху вниз – только на паритетных началах, глаза в глаза, с гордо поднятым подбородком.
Что ещё? Пальцы. Он мельком отметил – с аккуратными ногтями без признаков лака, пальцы были тонкими, замечательными, сотворёнными для игры на арфе, формою и длиною достойные стиха Асклепиада Самосского. Интересно, говорит ли это что-нибудь о свойствах натуры? О качестве породы – несомненно!
Лицо. Лик продавщицы казался лишённым всякого контраста, словно бы проступающим на полустёртой монете отдалённых веков. Поверхностный взгляд скользил по нему, не встречая выразительности, и уходил в сторону, точно кристаллом преломлённый. Однако, было одно обстоятельство, которое всё объясняло и всё извиняло: следов макияжа на лице не наблюдалось. А что такое белобрысая масть без художественного вмешательства, без подкраски и подрисовки? Это воплощение слова «простота» - простота исходная, первородная, истинная. Но, ведь что интересно: даже при такой гамме обстоятельств мысленный портрет укротительницы фруктов всё равно оставался интересным. В чертах фемины чудилось что-то правильное, и ещё неизвестно, каким бриллиантом заиграла бы она, призови себе на помощь полный арсенал женских химических красок.
Ну, и? Что ещё подкупает память? Голос, да. Быть может, оно и не самое важное, но это как соль – без этого не вкусно. Звук её голоса остался тающим эхом в ушах. Интересный, между прочим, тембр! Не писклявый от натуры и не глухой от многолетнего дыма табака. Он располагает к своему основному предназначению – быть услышанным. Потому как звучит нежно, сдержанно, благородно – подобно аккордеону.
«Боже, куда меня занесло?» - попытался одуматься Лаптев, но это отнюдь не повернуло потока размышлений вспять. Поток оказался сильнее и увлёк его дальше, вниз по течению, туда, где ожидало скрытое туманом загадочное устье и предначертано впадение в неизведанный океан будущего.

Попытка мысленной реконструкции продавщицы фруктов вылилась в итоговый разговор с самим собой:
«Надо будет её навестить, благо, есть повод – она что-то знает о скрытой стороне яблок, а я очень этим интересуюсь».
«Ты что, с ума сошёл?».
«Наверное... Но всё-таки...».





= 5 =

ОТЕЦ ЯБЛОК


Яблоки отнюдь не залежались в холодильнике. Делая скидку на изысканное происхождение дивных плодов, Лаптев проявил сдержанность и поедал их в умеренном темпе – штука за день. Хотя мог бы делать это со всей присущей ему алчной беспощадностью, то есть, в три раза быстрее. Свою пожизненную тягу к фруктам, имеющую признаки зависимости, он мог бы объяснить последствиями выпавшего ему полярного детства. Шутка ли – десяток лет жизни, от самого рождения, провести в краях полярной ночи и аномальных температур, где душа неизбывно тоскует по солнцу, а тело чахнет в неравной борьбе за каждый витамин, и возмущённый разум тщетно пытается объять спасительную миссию рыбьего жира. Детство, недокормленное фруктами и зеленью – напоминает о себе. Это оно никак не уймётся в Лаптеве и требует, и норовит восполнить полярный пробел, да с запасом! А может, его организму просто не хватает железа? Впрочем, в спортзале железа было сколько душе угодно – не помогло, не укротило.
Счёт поедаемых яблок возрастал, а счёт оставшихся таял незаметно, и по истечении шести дней Лаптев довольно неожиданно для самого себя уткнулся носом в последнее, в то самое, в Большое с золотистым сердечком на рубиновой щёчке. Сожрать диковинное счастье вот так, с размаху, наравне с предыдущими, сразу же показалось святотатством. Это был момент, который привёл Лаптева в суеверное замешательство. А затем, неисповедимыми кругами помыслов и ассоциаций вернул его к абсурдной идее – навестить зачем-то продавщицу фруктов.
«Нет-нет, сокровище, я не трону тебя, пока не...», - задумчиво сказал он, обращаясь к Большому Яблоку.

В результате короткой борьбы доводов и возражений, Лаптев сформулировал доктрину свидания и, словами Пушкина, «послушно в путь потек». Бодрым попутным ветром ему служило то обстоятельство, что на улице Луначарского располагалась контора UMC. У него, как абонента, накопились кое-какие возражения к этому оператору по части отъёма денег с мобильного счёта. Прекрасный случай зайти в гости и, наконец, разобраться – в какую область плюс-минус бесконечности утекают его деньги.
Тематические размышления всю дорогу следовали за Лаптевым, отражаясь светлым облачком в синем небе, точно лик в воде. Жаль, что продавщице фруктов не по чину поднимать к Богу глаза, да и некогда, а то привиделось бы ей, что там, под самым куполом мироздания что-то странное уже приближается, уже почти зависло над её головой, как НЛО, а может, как венец судьбы.
Сколько ей? Лаптев машинально воспринял незнакомку как свою ровесницу. Скорее всего, так и есть – лет тридцать пять от роду законно будет предположить. Декорации из лотков и ящиков конечно не молодят, а может и добавляют лишнего, но вряд ли, всё-таки, ей меньше того. И если это так, то портрет фемины с Яблоком прямо на глазах приобретает отчётливо драматический оттенок. Коли она в свои 35 стоит на улице продавщицей ерунды, то это – всё, это, скорее всего, приговор. С этого уровня ей уже не подняться, и впереди, за чередою немногих лет, темнеет, будто силуэт верблюда за портьерами, унылый и понятный финиш. Исключения, конечно, бывают и вдохновляющие истории – тоже. Однако, правило бывает гораздо чаще. Правило царит бесчувственно, как таможенник бытия, как мытарь жизни. И от размышления такого Лаптеву сделалось печально. В приливе сострадания и жалости ему дерзновенно вдруг возмечталось, что его продавщица не такая и достойна лучшего жребия. Хотя бы в силу иных задатков. Ну, не видит он её на этой уличной работе, при всём своём воображении – не видит! Не та планида, не то предначертание! Однако, ничего конкретного о миссии женщины с Яблоком на ум ему не легло. Может, просто не успело, потому как он уже прибыл на место.
Сначала, как раз по пути, Лаптев заглянул в офис UMC. Узнал много нового о принципах расчёта тарифов и лимитов, и вышел оттуда, словно камышовый кот, разъярённый до кончика хвоста. Вежливо и терпеливо ему дали понять: клиент, не суйся в кухню мобильного оператора! плати, как показывает автомат начислений, или пошёл вон!
Наэлектризованный, Лаптев и не заметил, как ноги донесли его до места назначения. А там зияла пустота. Нет, фруктовый пятачок под открытым небом никуда не делся – лотки и ящики вкупе с торговцами привычно занимали выгодный кусок тротуара наискосок от Универсама. Однако желанной продавщицы там уже не было. Лаптев походил рассеянно вокруг да около, потом решился спросить. Ему в ответ пожали плечами – мол, уволилась, делов-то...
Разочарованно повернув в обратную дорогу, он увидел родную дверь в подвал спортзала, и что-то вроде ностальгии взяло его за душу. Ноги сами, повинуясь путевому инстинкту, повернули туда, и он совладал со своим автопилотом лишь за шаг до порога. Стоп! Что он здесь забыл и какого счастья собирается найти? Он знает, что ждёт его по ту сторону черты: интерьер в зеркалах, освещение, запах, персонажи, рабочие звуки железа, FM-бормотание в акустических колонках. По всему этому – нет, не тоска, но томление привычки, машинальная память тела, инерция двигательных рефлексов. Со временем, оно конечно попустит. Амбиции уже отходят, вслед им угаснет и тяга.
Нет, он не вернётся в эти чугунные каменоломни! Ушёл – не оглядывайся...
Уже набрав бодрую скорость, во всю шагая по направлению к метро, Лаптев спросил себя: «А может, ты хотел увидеть там стройных девок в чёрном трико?». В подвал спортзала являлись такие. Три волевых, продвинутых физкультурницы, незнакомые друг дружке, приходили тягать тренажёры по разным дням. Интересные такие, заразы! Они являли собою подобие пантер. Воля к жизни, пластичная точность движений, рациональность амбиций – у них было всё для успеха на охоте в саванне. Чуя их ментальную обособленность, Лаптев не усердствовал в эпизодах случайного общения, но всякий раз с удовольствием замечал, что в их присутствии увесистая штанга кажется немного легче. Видать, яростное кошачье электричество имеет свойство транслироваться в окружающий мир и подзаряжать чутких зевак.
Впрочем, хотя Лаптев и питал симпатию к этим замечательным особям, одно веское замечание у него всё же имелось: среди них не было блондинок – может крашеные, может по праву рождения, но мрак ночи венчал главу каждой. И вообще, почему за четыре года ему не встретилась в спортзале ни одна натуральная блондинка? Достоверное объяснение могло быть таким: он тренировался четырежды в неделю по утрам, и неизвестно ещё, кто бывал в остальные дни и часы. Говорят, вечерами в подвале народу всякого - не протолкнуться, очередь к тренажёрам занимать приходится...
Может, бодрая ходьба, может, ностальгический экскурс по волнам живой памяти, может, солнечная роскошь текущего дня – что-то подвигло его на рифмоплётство. «Люблю блондинок я! Но странною любовью...», - родилась у него первая строфа. На этом Лаптев споткнулся о перекрёсток, и поэтический кураж тоже упёрся в какое-то уважительное препятствие, откатил к своим началам, оставив сердце обнажённым, уязвимым для светлой хандры.
Итак, не судьба...
Лаптев шёл и читал в соринках на асфальте знаки утраты, узоры мимолётности всего сущего. Он был удивлён и раздосадован тем, что это так задело его. Всего-то продавщица с тротуара! Что может быть эфемерней, и что поспорит с нею зыбкостью своею и случайностью? Солнечный зайчик парковой аллеи – и тот имеет больше прав на продолжение бытия. Но посмотри ж ты, какая заноза оказалась!
Остаток дороги Лаптев провёл во власти размышлений над тем упрямым фактом, что везение на женщин, которым он так избалован был когда-то, совершенно отвернулось от него.

«Вот слопаю тебя, и делу конец!» - пообещал он Большому Яблоку по возвращении домой. Итак, оно развенчано и разжаловано, ибо никого больше не связывает во времени и пространстве. Утратив обаяние символа, оно стало просто съедобным предметом.
Яблоко играло в молчанку, изображая медитацию и незнание современных языков. Будучи извлечённым из холодильника, оно лежало на кухонном столе, в круге солнечного света, и каменно помалкивало, согреваясь.
А душа Лаптева отчего-то возжелала музыки, и его осенило выдумкой: не обставить ли акт угрызения Большого Яблока звуковыми гармониями? Нет, право, хороша идея – скучное пожирание возвысить до уровня торжественного ритуала, превратить в мистерию театра. Это ж какой нужно быть говядиной, чтобы покуситься на марокканское сокровище, не заручившись благословением музыки!
Решение о том, что именно должно звучать, было предопределено всем ходом жизни Лаптева. Запустив руку в свою фонотеку, он извлёк винил «Аквариум», альбом 1993 года «Любимые песни Рамзеса IV». Выбор гениально соответствовал моменту. Возложив пластинку на вертушку, Лаптев сказал, обращаясь к Яблоку: «Посвящается тебе и твоему Отцу! Ода благоговению».
Разумеется, это выглядело дерзко и даже рискованно. Тем не менее, чувство прекрасного не подвело. Вещь под названием «Отец яблок» действительно была изумительна и, более того, она была бездонна. Автор явно заступил носком ботинка за грань высокой тайны, подсмотрел что-то из области заповедного. Получилась самая загадочная тема во всём его зашифрованном творчестве.
Музыка нежным волнением пришла в движение, подобно благодатной реке, а голос непостижимого БГ, вибрируя от возвышенного переживания, коснулся чего-то, почти не выразимого словами...

***
...Отец яблок
   Пристально смотрит в цветущий сад -
   Странный взгляд!
   Отцу яблок
   Слышно движенье корней во сне,
   Зимы к весне.
   Его любви здесь нет.
   Его любовь – ей минус пятнадцать лет.
   Она ждёт
   За ветхим крылом, за толстым стеклом,
   И ей бесконечно странно...

***

Водою из под крана он умыл Яблоко, вытер насухо салфеткой. Плод засиял пуще прежнего, открыто радуясь бытию. Лаптев  подбросил его на ладони, взвешивая и благоговея. Яблоко распирало ему пальцы и всю остальную Вселенную мощными, литыми боками.
Прежде, чем сделать укус, Лаптев ещё раз, на прощанье, ткнулся носом в румяную, живую кожицу этой мини-планеты. Аромат, издаваемый столь вопиющим чудом неведомого сада, был всё-таки застенчив, не соразмерен с чарующий внешностью плода – он только лишь намекал на сокровенное, однако, не дразнил и не давал обещаний. О, целомудренное благоуханье царских тайн!
Пришло время покончить с этим.
Лаптев, почуяв некоторую грустинку в сердце, мелко вздохнул: жаль, что всё, особенно прекрасное, так скоротечно. Проводив эту мысль в невозвратную даль, он решительно дал волю своим зубам.
И...
Однако...
Во, дела...
У него просто не разжались челюсти. Они даже не попытались это сделать, остались глухи к движенью воли, объявив полную автономию от желудка, уйдя на заслуженный покой. Лаптев стоял, округлив глаза, и медленно вызревал к удивительному выводу, что практически не может укусить это Яблоко за бочок. Рука не поднимается, то есть, зуб неймёт.
И, что удивительно, не в челюстях дело! Если б их свело судорогой, если б схватило гипсом или ржавчиной, порядок вещей не был бы нарушен. «Причина-следствие» - мало, что утешает так, как ясность ролей в этом приводном механизме бытия. В данном же случае никакой опоры для разумения не было. Воля Лаптев и её исполнительные механизмы, в том числе, ряды зубов и жевательные мускулы просто утратили меж собою всякую связь, даже родственную. Мясорубка пищевого тракта, изощрённый и неумолимый комбайн пожирания земных благ, расписался в своём бессилии перед лицом Яблока.
Лаптев, чутко слушая свои ощущения, положил дивное сокровище на стол, в хрупкое блюдце с германской росписью. Ему словно бы почудилось – «Не ешь меня!» - и теперь он глядел на Яблоко в страхе мистического восхищения. Тихий возглас, гармонией серебряных колокольчиков возникший у него в голове, не заискивал в мольбе и не умолял в тревоге. То была, скорее, тональность учтивой рекомендации, благородного совета. Побуждение шло не снизу вверх, и не на равных, а, всё больше казалось, чуть свысока и снисходительно. И потому, для крылатой души имело силу указания, и даже волеизъявления...
Лаптев встрепенулся и пришёл в себя. Что за дурь навалилась!? Может, и впрямь, Яблоко слишком великолепно, чтобы взять его и тривиально сожрать? Никто же ведь не топит камин полотнами живописи, хотя бы и хотелось избежать холода! Тот, кто смеет касаться зубами волшебных плодов, такой же преступник, как тот, кто вымещает свою похоть на божественной красавице, не понимая, что ослепительная женщина, из тех, что одна на миллион, не может быть чьей-либо вообще, потому что принадлежит Богу. Вот и Большое Яблоко – в том же ожерелье сокровищ, где и живопись, и красавица, и драгоценный самородок недр, пронизаны единой нитью божественного брака.
Итак, Лаптев удивительно легко смирился: это чудо сильнее его, и он ничего не может с ним поделать. Вот оно царствует на светлом блюдце, как глыба рубина, с пивную кружку величиной, и Лаптев словно бы ждёт его дальнейших распоряжений.
Повисла пауза.
«Аквариум» и БГ уже отыграли своё.
Пришла духовная мысль: «Неужто, сам Отец яблок решил заступиться за тебя?».
Потом тихо и медленно из глубин души Лаптева выбрался злодей и взялся гнуть своё: «И всё-таки, фрукт, я с тобой разберусь! Студень я дрожащий, или право имею? Право есть – у меня есть!».
Всё что угодно, любая развязка могла последовать дальше, но рука посторонних сил вмешалась опять, и уже гораздо очевидней – в доме зазвонил телефон. На минуту потеряв Большое Яблоко из виду, Лаптев поспешил к аппарату.





= 6 =

НОСТАЛЬГИЧЕСКОЙ ВЕСНОЮ 004 ГОДА


Приостановив обращение вокруг центра Метагалактики, параллельные реальности позволили своим пассажирам соскочить в область ностальгического, где только и возможна людская дружба. По стечению обстоятельств, которое давно уже перестало казаться странным, встреча состоялась у памятника Григорию. Где-то тут, может, в толще почв, а может, из поднебесья, действует мощный магнит тайного предопределения. Что и говорить – персонаж слыл неземным уже для века XIX, а уж в начале Третьего тысячелетия и вовсе представляется таинственной бутылкой с лунного побережья моря Облаков. Кто сумеет прочесть записку, потаённую во глубине зелёного стекла? Читать пытались многие, но мало кто осилил. Загадка продолжает ждать своего избранника. Ох, уж этот Григорий! Явление, стоящее того, чтобы разобраться с ним отдельно. Тем не менее, инерция дрейфа миров раз за разом проносит мимо такой затеи, что не стало исключением и ныне.
Мысленно поприветствовав бронзового Григория, Лаптев и агент «Стохастик» сошлись в дружественном рукопожатии. Их встречи на Подоле всегда подчинялись одной и той же церемониальной программе: прежде чем перейти к сути, следовало отдать дань их общему первоисточнику – посетить священные обломки Квумпариума, то, что осталось от Политической Атлантиды. С годами это вошло уже в такую привычку, что приобрело черты духовного культа. Так, не сговариваясь, они и двинули в одном, единственно верном направлении.
Ильинская! Как много в этом звуке для сердца верного слилось, как много в нём отозвалось! Улица, которая чудом, сквозь века, революции и улучшения пронесла своё имя в драгоценной сохранности. Вот, кажется, вчера ещё была она подобна полноводной реке бытия – движение человечьих потенциалов, которое здесь накатывало, не проходило бесследно для нервного электричества целой планеты. Теперь же здесь тишина музея и редкое шарканье одиноких штиблет. Вдоль тротуара – высоченный каменный забор. По ту его сторону в былые времена безостановочно трудилась пекарня Великого Смысла, и длинные вереницы агентов Будущего устремлялись из её проходной. А ныне там – почтенный, кладбищенский покой. Паломники, проходя вдоль и озираясь вокруг, понимали друг-друга без слов: пустыня!
Неизбежная логика пути вела на серый угол здания №9. Вот широченное крыльцо, а вот за стёклами просторное фойе, и двери, открыть которые не всяк заслуживает право. У них такое право имелось.
Лаптев и агент «Стохастик» вольным шагом бывалых отмерили сумеречное пространство. Своими масштабными стёклами и созерцательным покоем оно внушало мысли про аквариум. Будь они рыбами, их ощущение себя здесь «как дома» достигло бы своей абсолютной полноты. Но рыбами были не они, и это был уже совсем не их дом. Мир, в котором они когда-то жили, погрузился на дно моря, чужого да безразличного, и теперь можно бродить знакомыми кварталами под светом солнца, проникающего сквозь толщу сонных вод, под скептическим взглядом бычков да селёдок, фланирующих мимо. Всё вокруг музей, и всё вокруг развалины.
Но вот развилка трёх путей. Двери – одна в сладкое далёко, другая на кладбище белого хлеба, и чопорная лестница, восходящая к небесам.
О, лестница! Сколько молодых женских ног поднялись тобою к неизвестному будущему, и сколько их, утомлённых стилем disco, разочарованно вернулось вниз, к истокам напрасных иллюзий! Впрочем, что теперь с этого? Когда это было! В той, другой жизни, от которой остались только пожелтевшие газеты ЦК КПСС в пыльных кладовках.
Изумительное открытие ждало паломников дальше: заданный фатум этой лестницы никуда не делся, не рассеялся в дым с переменой эпох и поколений – женским ногам здесь по-прежнему намазано мёдом. Это выяснилось этажом выше. Отрешенный простор и музейное эхо царствовали там. В подобных местах ищут и часто находят след обуви первого астронавта Земли. Однако, впечатление зачарованного покоя было мимолётным. Из-за широких дверей, ведущих в зал собраний, глухо доносились какие-то восклицания – и это было здесь единственным, что заслуживало любопытства. Соблюдая режим вежливости, Лаптев и агент «Стохастик» заглянули за грань.
Объёмы пространства, распахнувшегося им навстречу, своей геометрией и сверхъестественной вместимостью напоминало чрево исполинского кита. Высоченный потолок и раздольная сцена с портьерами изображали мощь и внушали почтение. Неисчислимые ряды амфитеатра, битком забитые живностью, робко пошевеливались.
На широкой сцене было неспокойно. Сон психопата играли там. Голодная пустота обстановки символизировала женщину, одежда которой утрачена вслед за надеждой. В знак издевательства над вопиющей печалью голых обстоятельств, десяток разноцветных шариков, игриво надутых до размеров беременных животов, случайным порядком, там и сям, ютились на поляне эстрады. Они, должно быть, изображали бусины яркого ожерелья, которым увенчано тело в награду за доступную наготу. Меж ними по сцене заразительно сновал какой-то шустрый чародей. При внешней своей незатейливости, образом равный неспелому банану, он был вовсе не прост. Траекторией движения, то застывая в позе вопросительного знака, то делая короткие пробежки рысцой, то вальсируя, то припадочно дёргаясь в манере «электрический буги», он явно вырисовывал какой-то магический узор эпохи шумерских царств. То, что выглядело как вольная импровизация экспрессивного придурка, могло быть частью потаённого ритуала. «Аллилуйя!» - носилось вслед за ним, характерно подвывая англо-саксонской интонацией. Лысый, поджарый, липко обтянутый по фигуре салатовой футболкой и стиснутый за задницу голубоватыми штанишками, он прерывисто мигрировал по сценическому пространству и голосил в микрофон, будто стаканчик мороженого, зажатый в пальцах. Этому новаторскому театрализованному жанру чудно подошло бы название - «шабаш одного актёра».
Лаптев и агент «Стохастик» появились на представлении в самый момент кульминации, когда со сцены, патетически возвышая накал страсти аж до уровня закипания крови, непрерывным речитативом неслась программная исповедь бананового человека:
«Сегодня утром я проснулся, и долго смотрел в потолок! Невероятное смущенье посетило мою душу! Я лежал и не мог понять – зачем я живу? Бог мой! – взмолился я в сердце своём, - Для чего ты подарил мне ещё один день жизни? Что я должен сегодня сделать для тебя? Алиллуйя! Тянулись минуты, очень много минут. И я не слышал никакого ответа, но я точно знал только одно: я не могу прожить этот день просто так! И никто не должен проживать свои дни просто так! Богу нужны наши свершения и поступки, да-да, самые отчаянные поступки! Бог любит дерзновенных! И когда я почувствовал прилив духа, я дал себе мужественное обещание. Боже всемогущий, сегодня, во что бы то ни стало, я соберу для тебя шестнадцать тысяч долларов! Так сказал я себе в сердце своём. Алиллуйя! Но что я наделал, ведь это же почти невозможно! Вы спросите меня - как я мог на такое решиться? Ведь у меня ничего нет, кроме веры! Да, это дерзкая миссия, но мне лучше умереть сегодня, чем не исполнить это обещание! Шестнадцать тысяч – это крест, непосильный для одного человека, непосильный для меня. Но отец наш любит любящих его и действует через сердца детей своих так, что и невозможное становится возможным – и горы двигаются, и деньги находятся! А тем более, когда во славу его собираются вместе так много любящих, открытых сердец, как это есть сегодня! Алиллуйя!...».
При этих словах ряды напряжённых затылков пришли в деловое оживление. Зрительское море подёрнулось рябью, словно гектары пшеницы под заботливой расчёской ветра. Не составляло труда разглядеть и понять, что публика срочно полезла по сумочкам, да по карманам. Оставалось только дождаться, когда по рукам пустят ритуальный поднос из чеканной бронзы, или полиэтиленовый кулёк грузоподъёмностью 50 кг. Перед лицом этого тотального и, судя по всему, привычного энтузиазма, не возникало сомнений, что запрос на деньги будет волшебным удовлетворён. Так что, дерзновенному бананопитеку, снующему в кроссовках меж воздушных шариков, ничего не угрожает – на сегодня он будет спасён, он будет жить, молния свыше не убьёт его.
Сумма, озвученная в микрофон, похоже, не возникла спонтанно, а являлась интегральным плодом аккуратного расчёта вместимости зала, степени его наполняемости и вероятной платёжеспособности добрых самаритян. В самом деле, шестьсот человек в зале скинутся по 20 баксов – вот, уже три четверти дела готово. А если учесть, что среди любящих сердец, собравшихся тут, есть и состоятельные души, которым всё, что меньше сотки зелени, в падлу, то волноваться вообще не о чем. Жрецу мистерии, а по совместительству, актёру-новатору, не придётся нынче зажимать кому-нибудь пальцы в дверях, чтобы выполнить божественное обещание. И к закату солнца, утомлённый за день, он упадёт в объятья сна с чистой совестью.
Лаптев и агент «Стохастик», ставшие нечаянными свидетелями этого шоу, потеряли дар речи, попали в плен оцепенения перед фактом ликующего абсурда. Когда же зрительская публика надрессировано полезла за наличными, восхищение отлаженной работой денежной машины поскользнулось на чувстве юмора. Гротескная комичность всего происходящего явилась вдруг во весь размер, крыльями раскинув ослиные уши, и беззаботных следопытов дружно пробило на смех.
Взрыв утробного хохота средь благоговейности культового зала оказался подобен автоматной очереди – так дико и раскатисто он прозвучал. Впрочем, Лаптев и агент «Стохастик», спохватившись, поспешили унять свой жеребячий приступ и тактично заткнуться. Волшебник сцены оказался неуязвим, и не обратил на эти помехи никакого внимания – его камлания не запнулись ни на миг. А вот зрительское море прихожан оказалось не столь великодушным! Многие из ближайших рядов резко оглянулись в сторону весельчаков. Лаптев и агент «Стохастик», ощутили моментальный ожог утюгом. Приступ хохота сменился уколом испуга – в лицах, обращённых к ним, хмурилась лютая ярость ревнителей и обещание расправы.
В старых книгах сказали бы так: «Они не помнили, как оказались на улице!». Ну, может, отступление храбрых следопытов и не было столь паническим. Однако, потребность убраться по-хорошему они учуяли со всей благоразумной остротой. Оставаясь залётными еретиками на таком богослужении, можно было запросто угодить в гриль, на вертел, вместо жертвенных козлят.
Покинув жутковатое место, они сошли вниз по символической лестнице и какое-то время ещё бродили по этажам и территориям, дорогим для их памяти. С горечью разглядывая – во что превратилась их Политическая Атлантида. Здесь, гадами стуча об асфальт, прошла их юность с цифрами боевого номера на груди. Затем, упившись ностальгической отравой, они покинули пределы этих развалин. Они вернулись в кровотоки мира, на разогретые улицы, в сплетенье сосудов города.





= 7 =

ЛАПТЕВ И СТОХАСТИК


Лаптев: Не знаю, что это было, но я потрясён. Меня до сих пор то на хохот пробивает, то осыпает мистическими мурашками. Но каков шельмец, а! Как нагло и эффективно он работает!
Агент «Стохастик»: Бесы!
Лаптев: И, главное, где! В нашем родном клубе - там, где и поныне бродят духи батальонных партсобраний!
Агент «Стохастик»: Да, коллега. Поистине, рок места – не выдумка чумовых эзотериков. У некоторых территорий есть своя обречённость, своё предопределение, и никаким обухом этого не перешибёшь. Украина – кладбище надежд, Квумпариум – наковальня для мозга. Утекают в никуда потоки десятилетий, но приговор фатума для этих кусков земли неизменен, и напротив, торжествует в постоянстве.
Лаптев: Знаешь, а я вот не удивлён этой проказе. Впечатлён, чуток даже взъерошен, но не удивлён. Вижу здесь железную закономерность. Наша Атлантида, случайно или фатально, воздвигнута как антипод, противовес Ильинской церкви – и в духовном, и в идейном, и в географическом смыслах. Парадным крылечком стала прям напротив крестов – тридцать восемь попугаев до калитки.
Агент «Стохастик»: Может, ты и прав. Ведь что такое антипод в смысловом, метафизическом значении? Это есть перевёрнутое отражение, то есть, контр-сущность, теневой близнец, ходящий вниз головой по ту сторону земли, с изнанки реальности, данной нам в ощущениях.
Лаптев: В общем, не случайно бесам тут раздолье! Аналогично микробы нападают на организм, от рожденья прибитый иммунодефицитом. 
Агент «Стохастик»: Я смотрю на вопрос иначе: ни на кого эта бесовня тут не нападала. Ибо она здесь у себя дома. Это мы с тобой – некогда квартиранты, временные попутчики, а теперь вовсе персоны нон-грата.
Лаптев: Признаюсь, сердце болит. Какой мы видели наш Квумпариум, нашу Атлантиду! Какую славу её мы с тобой застали! И вот, такой жалкий конец, такое серое падение...
Агент «Стохастик»: И оно, поверь, значительно глубже, чем ты предполагаешь. Лично я дна пока не вижу.
Лаптев: ??
Агент «Стохастик»: Вот сейчас мы с тобой дойдём до пересечения с улицей Сковороды – обрати тогда внимание направо, на угол здания и дальше, вдоль стены. Увидишь камеры видео-наблюдения. По легенде там что-то неопределённое, скучное, вроде библиотеки англоязычной литературы. На самом же деле – офис, тихое представительство Secret Intelligence Service.
Лаптев: Ничего себе! Реально, что ли? Откуда это известно?
Агент «Стохастик»: Не велика тайна. Это знают все, кому интересно. А уж мне тем более, грех не знать. Работа такая! Да они особо и не шифруются: с кем надо - всё согласовано. Они могли бы хоть сегодня вывесить официальный флаг своей конторы, и это не вызвало бы ни малейшей волны, и даже не попало бы в газеты. Но скромность и туманная застенчивость – отличительная черта британской разведки. Они предпочитают делать вид, что их не существует.
Лаптев: Для меня сегодня прямо день открытий!
Агент «Стохастик»: То ли ещё впереди! Вот сейчас, как пройдём под видео-камерами, обязательно помашу им рукой – «Джентльмены, расслабьтесь, я сегодня выходной!». Они потом будут мотать запись туда-сюда и выявлять моё лицо по своим базам данных. Ну, так, на всякий случай, от нечего делать.
Лаптев: А если определят и расшифруют?
Агент «Стохастик»: Успокоятся и скажут – «А, ну, всё нормально. Коллеги!».
Лаптев: Ты настолько спокоен? По-моему, опасные ребята...
Агент «Стохастик»: Брось ты! Никаких секретов у нас для них уже не осталось. Как и тех, кого им следует опасаться. Они, практически, у себя дома. Здесь у них теперь колониальное поместье, дача заморская.
Лаптев: А ведь тут, где свилось их паучье гнёздышко, за этими стенами, за теми же окнами, располагались наши учебные классы. Помнишь?
Агент «Стохастик»: Ага! Листали «Зарубежное военное обозрение», конспектировали «Анти-Дюринг», слушали кассетный «Блэк Саббат». И с завистью поглядывали на тротуары Подола, по которым важно прохаживались ноги летних девок. Решётки окон первого этажа должны помнить это – кажется, они остались теми же, что были и при нас.
Лаптев: Всё-таки, чёрствая ирония у судьбы!
Агент «Стохастик»: Согласен, брат. Всё, с чем готовились мы воевать, все наши заклятые, проверенные враги оказались у нас в самом сердце - вот здесь, и там, в клубе, на этажах, и вообще повсюду. Заняли наши стены, наше прошлое, оседлали жопой наше будущее.
Лаптев: Забавно, что положение дел выглядит очень неявно, не заявляет о себе, и формально ведь недоказуемо. Всё это можно отнести к эпидемии фобий и подвергнуть осмеянию как тщедушную теорию заговора. Но вот шабаши эти, такие, где мы сейчас побывали, они в полный рост дезавуируют факт погружения страны. Кингстоны застенчиво приоткрыты, на толщину пачки баксов.
Агент «Стохастик»: И, что самое замечательное и деликатное, – в зале одни сплошные девки, женщины. Бабы, короче. Мужеского пола я там почти не заметил. Что с нашим бабьём творится?
Лаптев: А что ты хочешь от них? Женщина в своём экзистенциальном смысле – это дыра. Это рваная пробоина в боку мироздания, сквозь которую тянет сквознячком преисподней.
Агент «Стохастик»: Пожалуй, соглашусь! Из всех замыслов Создателя женщина вызывает наибольшее число вопросительных знаков. Проект «Ева» заключался в том, что это будет живая игрушка для мужчины. Забава, то есть, игристое вино для души и настроения. Одушевлённая тень Адама. А в результате вышло дупло, сквозь которое в мир залезло рептильное зло. Миссия женщины – быть украшением и творить украшения руками. Точка. Ан нет! Показалось мало. И теперь она – просто щель в заборе, через которую как вползало, так и продолжает вползать нехорошая всячина.
Лаптев: Итак, что мы имеем? Баба волей-неволей – агент зла. Такой уж ей выпал вселенский фатум. Но не всё так безнадёжно. У меня есть одно соображение в защиту падшей половины человечества. Во-первых, женщина отомстила за тот жестокий обман, которым была унижена в рассветный час истории. Мщение за весь бабий род учинила кроткая и безобидная Дева Мария. Рождение ею Божьего Сына по мистической своей сути раздавило голову ползучего лгуна. Теперь вражина бьётся в последних судорогах. Согласись, что способность терпеливо ждать своего часа и отомстить даже через тысячи лет – это качество, перед которым стоит благоговейно похолодеть. А во-вторых, от начала своего падения женщина, как явление, сумела выйти из пике и пойти по дуге вверх, к зениту своего проектного потенциала. В лице Богородицы она достигла такой высокой ноты предопределения, что выше уже некуда. Выше только Царство Небесное. Человеческое совершенство Девы Марии оказалось таким, что Божий огонь, зажигающий галактики, и земная ранимая плоть оказались как бы одной сутью, породнились, словно обнялись. Короче, в лице Богородицы проект «Ева» достиг своего зенита и, возможно, своего конечного смысла. Аллилуйя! Выше этого женскому роду подняться уже не дано – просто некуда. Да и замысел Создателя триумфально исполнен. Проект закрыт и доживает своё по инерционной схеме. А раз так, то в праве ли мы осуждать наших баб теперь, что они покатились вниз от той вершины, и не понятно – где оно то дно, куда их влечёт...
Агент «Стохастик»: А никто и не осуждает их. Они сами осуждают себя. Я просто наблюдаю. Просто гляжу и немею перед тайнами природы. А женщина – это несомненно природа, отдельная форма жизни, можно сказать, стихия на стыке всех флор и фаун.
Лаптев: Любопытно знать – что на это сказала бы твоя жена.
Агент «Стохастик»: Да она только зевнёт в ответ! Мы с ней давно уже объяснились по всем масштабным вопросам миропорядка. От самой юности, ещё с безнадёжных лейтенантов, я клеймён ею как «мурло стройбатовское». И хотя случилось чудо, и я из насекомого превратился в ласточку, клеймо-то осталось! И оно, знаешь ли, чешется до сих пор.
Лаптев: Парадоксально мир устроен, парадоксально! Вот я всю жизнь любил баб, и они меня, очень. Было время – отбою не знал, выбирать приходилось и разрываться на части. А ты, как я помню, чувствовал себя неловко в бабьем обществе – то робел, то через чур галантничал, то грубил, не желая того.  Но вот, прошло полжизни, а именно ты оказался прочно женат, отец семейства. Я же остался торчать, как флагшток на поляне. И, самое интересное, у меня нет ни единого живого повода рассчитывать на перемену этой сухой данности. Вот уж где судьба порылась!
Агент «Стохастик»: Воля Божья, говорят. Это когда нет даже гипотез...
Лаптев: Ты, брат, в Бога что ли уверовал?
Агент «Стохастик»: Я? Вряд ли, в общем. Просто чую, что не так всё просто под небесами, чую, что мир – не чёртово колесо, которое вращается от механических приводов. Но мне подай факты, и, желательно, доказанные. Натура такая! Просто так, на веру меня не разведёшь. Вероятно, что я – интуитивный агностик. Пожалуй, так. А ты?
Лаптев: А я верую и исповедую. Прочно, как перед расстрелом. 
Агент «Стохастик»: Завидую тебе. Но себя знаю хорошо. Я начну верить в Бога только если в груди моей будет дымящееся пулевое отверстие, а я, тем не менее, останусь жив-здоров.
Лаптев: Всё с тобой понятно. Прячешься за шторами невозможного...
Агент «Стохастик»: Тактика, мой друг! Такое уж я тактическое животное...
Лаптев: Но более всего меня сейчас занимает другое размышление – что за тип тащится за нами по всюду? Идём по Ильинской – он за нами, двинули по Волошской – ему опять по пути, мы по Спасской, свернули на Почайнинскую – и он тут как тут, мы к набережной – и ему там что-то надо...
Агент «Стохастик»: А ты, брат, наблюдателен! Молодец. Не думал, что обратишь внимание. Да, за нами действительно хвост.
Лаптев: Тебя это не тревожит?
Агент «Стохастик»: Не изволь беспокоиться, друг. Это рутинная работа нашей Конторы. Дело в том, что у меня недавно была заграничная командировка. Выполнял последнее задание перед тем, как пойти вон. Так сказать, показательное выступление на коньках, долг вежливости. Вернулся, отчитался, дал ход своим документам на вынос тела. Вот, хожу теперь – и за мной ходят. Это обычный порядок, технология. За человеком, вернувшимся оттуда, полагается присмотреть: как себя ведёт, где бывает, с кем контактирует, сколько тратит. Короче, оперативные будни, размеренный пульс Конторы, и ничего большего за этим нет.
Лаптев: Забавно. Так ведь и я могу попасть в вашу картотеку!
Агент «Стохастик»: Что ж тут удивительного? Ты уже давно в базе данных, раз ты мой друг. Полагаю, лет пять уже, не меньше.
Лаптев: Неужто?
Агент «Стохастик»: Ага! Помнишь, мы с тобой шастали по Крещатику, набрались пива и потащились в музей, на древние кости поглазеть? А потом ты решил похвалиться своим офисом и мы попёрлись к тебе, в банк...
Лаптев: Ох, и давно же это было! Помню-помню, я тогда круто начинал, престижно. Офис, конечно, был ничего особенного, зато, в каком месте!
Агент «Стохастик»: Во-во! Ну, дак я на тот момент, как вот и сейчас, был только-только вернувшимся из командировки. С первого своего задания, между прочим! Извини, тогда я не стал тебя в это посвящать. От лишних знаний – полысеть можно. Так вот, за мной тогда ходили, и очень тщательно ходили. Так, что я и сам об этом не догадывался. Позже, похохатывая, наши ребята-оперативники рассказали мне, какое смятение, какой кипишь поднялся в радио-эфире - мол, караул! всем службам и постам! объект ушёл в отрыв! То есть, когда мы с тобой взяли ещё по бутылочке и свернули к тебе в офис, наружка утратила нить контроля и легонько всполошилась. Полагаю, с того дня ты уже был обречён угодить в базу данных. Однако, что тебе об этом думать? Выбрось из головы. Пока у Конторы нет принципиальных вопросов ко мне – ты никому не интересен, принципиально.
Лаптев: С тобой, брат, не соскучишься! Гуляешь себе вот так, зеваешь, живёшь невинно, будто коала на ветке, и пребываешь в святом неведении, что за тобою тянется какая-то ниточка, и тайный клубочек в чьих-то паучьих лапках медленно-медленно разматывается. Выходит, «Матрица» - не выдумка?
Агент «Стохастик»: Увы! Реальность жалости не знает: мир опутан и пронизан контрольными нитями во всех направлениях. Всё что мы любим и знаем - в липкой паутине.
Лаптев: Если так, то мир похож на осенний лист яблони - жухлый, укутанный серебристой сеточкой. Он свернулся, как свиток, в трубочку, и в нём уже дремлет отвратительная личинка.
Агент «Стохастик»: Надеюсь, из этого выйдет бабочка - весёлая, яркая.
Лаптев: Однако, сначала личинка сожрёт вокруг себя всё, что можно.
Агент «Стохастик»: Или придёт садовник и устроит павшей листве костёр великий.
Лаптев: Идеальное решение вопроса паутины! Кстати, о яркости весёлых бабочек. У меня недоумённый и, конечно же, дилетантский вопрос: почему наш заботливый конвоир так примечательно выглядит? Отправиться на слежку, нарядившись в красный джемпер – не придурок ли он? В таком пожарном облике его даже из космоса видать.
Агент «Стохастик»: Не удивляйся. Таким образом подаётся мне сигнал: да, мол, ведём тебя, оперативная работа – святое, однако, на дежурстве сегодня друзья, можешь не напрягаться.
Лаптев: Замечательно! Правда, мне приходится сделать вывод, что в Конторе у тебя не только друзья?
Агент «Стохастик»: Точно! И друзья наоборот. Собственно, их-то стараниями мне и постелили синюю дорожку на выход.
Лаптев: Расскажи, что можно.
Агент «Стохастик»: Было время, удалось мне весьма плодотворно отработать ряд задач в одной тревожной точке земного глобуса. Всё на редкость тогда сошлось – и мои старания, и фарт, и внешняя политика. В общем, результат командировки оказался превосходным. Начальство меня особо заметило, меня приподняли по службе и поставили экспертом целого направления. На волне того успеха, – да и последующие дела давали основания надеяться, - у меня стали вызревать иллюзии, что мне открылись двери карьерных возможностей. И я всерьёз решил двигаться, учиться, расти, как теоретик. В основание этого движения мне было необходимо положить исследовательскую работу приличного уровня, желательно с прикладными выводами. В качестве исходного материала для этого дела я, не мудрствуя особо, взял фактуру той, звёздной своей командировки в нервной точке планеты. Поскольку действовал я открыто и начальство одобрило, в курсе моего прожекта оказался более широкий круг коллег, нежели я предвидел. И вот однажды, когда до финиша оставалось рукой подать, и я уже много чего распланировал наперёд, два кренделя из нашей Конторы вызывают меня к неформальной беседе и начинают собеседовать со мной так: мы знаем о работе, которую ты сейчас ведёшь, и знаем куда ты клонишь. Я им в ответ: мол, не ожидал, что это вызовет такой широкий интерес, и вообще выйдет за пределы моего кабинета и моего компьютера под многими паролями. Они мне: так ты, что же, получается, Америку не любишь, сука? Я конечно опешил, но улыбнулся им в ответ: отнюдь! но Родину я люблю больше! Они мне: вот и мы о том же! твоё сочинение мы читали – твои промосковские уши торчат там во все стороны! контекст и выводы, подрывающие трансатлантическое партнёрство Украины! а потому, рекомендуем тебе настоятельно – науку свою прекратить, сдать в архив, а самому – увольняться и проваливать отсюда, ибо в нашей Конторе нет места тому, кто не любит Америку. Я - им: с вашими выводами категорически не согласен! Они же поставили в разговоре такую вот квадратную точку: если не послушаешься доброго совета, мы тебя, сука, посадим! это если с тобою не случится чего похуже! усёк?
Лаптев: И ты усёк?
Агент «Стохастик»: Ага! Сижу, гляжу на этих двух, а они на меня. Вчера ещё вроде приятелями знали друг друга, бывало, и пили в одной компании. Нормальными ребятами казались. А тут уставились на меня - глазки сделались узкими, колючими, губы сжались, ноздри трепещут. По всем признакам собачьих повадок – готовы порвать. Ну, я разумеется, начальству сразу отрапортовал и попросил дальнейших распоряжений. Начальство нахмурилось, задумалось, что-то выяснило по своим каналам и посоветовало научные труды пока заморозить, до выяснения гнетущих обстоятельств. И я, наблюдая за тем, как мои шефы инстанций замешкались, понял, что начальство – сам себе не начальство. Интеллектуальные дерзания свои я свернул, и начал постепенно рассчитываться с Конторой. За три дня оттуда, конечно, не уходят, и мне пришлось ещё кое-чем заниматься. Но задачи, которые мне поручались, были всё менее и менее значимыми. Траектория моя пошла на спад. В общем, к настоящему дню я уже одной ногой за дверью. Последние подписи на моё увольнение сейчас проходят согласование.
Лаптев: Не разведка, блин, а клуб любителей Америки, натурально! Слушай, ну, взял бы, да и полюбил бы, не глубоко, чисто платонически! Чего тебе стоило?
Агент «Стохастик»: Знаешь, никакой анти-американской заострённости в моих исследованиях не было. Однако, разрозненные показатели, собранные в систему, выявили тенденции, которые действительно, объективно свидетельствуют не в пользу Америки. Если по-хорошему, по-человечьи, мне за это вскрытие слабых звеньев премия от Дяди Сэма положена. А мне вместо спасибо... Тут, знаешь ли, не только идеологическая зомбированность – тут сердечная влюблённость. Против этого не попрёшь.
Лаптев: Чего-то здесь не хватает, брат. Какой-то соли. Для того, чтобы выкинуть человека, доказавшего свою ценность для Конторы, такого смехотворного основания маловато. Как сам думаешь? Любит - не любит... Бред!
Агент «Стохастик»: Поздно включать логику, если на высоком верху всё уже решено. Я тоже поначалу был в негодовании, а потом, мысленно отмотав хронику некоторых событий обратно, я стал догадываться, откуда ветер дует. Было дело, довелось однажды выполнять смежные с американцами задачи. Ну, то есть, они – своё, я – своё, при полном понимании совпадения интересов, так сказать, в дружественно атмосфере. Они меня приметили, не забыли. И вот, прошло время, я уже вернулся домой, а они давай ко мне наезжать. То одна, то другой. Вполне себе невинно, частным образом. Типа, коллеги в отпуске, любознательные туристы. Покажи, говорят, Киев, покажи Украину. Ну, куда деваться? Начальство контакты санкционировало, и мне пришлось с ними возиться. Понятное дело, что по ходу таких визитов меня аккуратно сканировали на лояльность, на эластичность, на любовь к деньгам и бабам, оценивая возможность вербовки. Чувствовать это кожей было не обязательно. Они здесь как у себя дома, так что всё было вполне прозрачно. Однако я оказался твёрд, как сыр и проявил верность жене и Конторе. Интерес ко мне угас, паломничество прекратилось. Клеймо нелояльности я себе заработал уже этим. И поставить бы на этом точку, но куда девать Пеликана? Это фактор!
Лаптев: Погоди-погоди. Какой Пеликан? Тот самый, который...
Агент «Стохастик»: Именно! Наш старый добрый друг, с которым мы когда-то жрали тушёнку из банки, втроём одной ложкой. Эх, что за время было! Все ещё числились людьми...
Лаптев: Ничего не слышал о нём с тех самых пор.
Агент «Стохастик»: Я тоже надолго потерял его из виду. А Пеликан, меж тем, проделал завидный, но загадочный путь. Не по способностям, как говорится. С молодых ногтей – он уже военный атташе посольства Украины в натовских землях. Несколько позже его ловят в киевском трамвае как зайца-безбилетника и обнаруживают у него ксиву Службы Безопасности. А ещё чуть позже я с удивлением замечаю Пеликана сотрудником нашей Конторы. Тут уже я наблюдаю его во всей красе – вижу как он, никаких заслуг не имея, легко восходит по иерархии, перепрыгивая через ступеньку. Невольно задумаешься: какая сила тащит парня наверх? что это за подъёмный кран такой? кто в системе разведки имеет такую власть, что может игнорировать установленный порядок и процедуру? Ответ прискорбен: даже не тот, кто стоит над Конторой, а тот, кто положил её себе в карман.
Лаптев: Забавнейшая история!
Агент «Стохастик»: История Пеликана забавна с самого начала. Скажи мне – как можно попасть на дипломатическую службу без знания языка? Я уже не говорю просто об отсутствии профильного образования. Вопрос о том, где его могли вербануть, вообще вторичен. Такого кадра, как он – где угодно. У него на лбу написано – «не ленись, вербани!». Могли там, а могли уже здесь, предварительно там себе его присмотрев. Я слышал, что ему не повезло оказаться под обломками строительной афёры. Денег поназанимал, вложился и прогорел, как все остальные пайщики. Базу данных о пострадавших от афёры добыть не составляет труда. Это просто подарок любым спецслужбам. Берёшь список обездоленных и сканируешь – кто все эти неудачники, попавшие в сети? Ба! Да тут... Кого тут только нет! И всем этим страдальцам требуется помощь - психологическая, а ещё лучше финансовая, срочная! Остаётся подать нашему утопающему руку дружбы с авоськой наличности, и дело в шляпе: здравствуй жизнь шпионская, интересная!
Лаптев: В принципе, могу себе это вообразить. Знаешь, когда мы жрали ту банку тушёнки на троих, одной ложкой по кругу, Пеликан всегда цеплял себе самый крупный кусок, без всяких сантиментов, в то время, как нам с тобой было совестно. Как, впрочем, и совестно было уличить его в этом – друг всё-таки...
Агент «Стохастик»: Не буду скрывать своей гордости – неудержимый взлёт Пеликана пресёк я. Вот эту самую руку приложил к тому, чтобы не позволить ему расти по иерархии дальше. На каком-то этапе его карьеры Контора собрала новый массив объективок и характеристик на него - потребовалась и моя согласительная подпись. Я её не дал, категорически. В итоге, Пеликан завис на своём уровне, и теперь может двигаться только по горизонтали. Впрочем, надолго ли? В любом случае, теперь мы с ним враги. То, что я теперь враг и друзей его, невидимых и влиятельных – пояснять, полагаю, не надо.
Лаптев: Послушай, мне за тебя тревожно как-то...
Агент «Стохастик»: Да я и сам боюсь... Пошли, выйдем сейчас на набережную, и я покажу тебе кое-что интересное... Вот, гляди – Рыбальский остров, здание торчит, разведшкола. Кстати, там теперь Пеликан зависает. Должность тупиковая, зато и делать ничего не надо. Служба - не бей лежачего, именно как ему по душе. Теперь гляди дальше. Вон там, через пролив, на берегу Труханова острова, в зарослях белеет строение, аккуратное такое, неброское, но с антеннами. Видишь?
Лаптев: Ага. Раньше я как-то не обращал на это внимания.
Агент «Стохастик»: Раньше там ничего и не было. Построили недавно, при Кучме Данилыче.
Лаптев: Ну, и что там?
Агент «Стохастик»: Пост технической разведки наших стратегических партнёров.
Лаптев: Это кого же? России, что ли?
Агент «Стохастик»: Хе-хе! Включи воображение!
Лаптев: Штатов?
Агент «Стохастик»: Да, Соединённых.
Лаптев: Не понял... А что их разведка делает через ручей от нашей разведки? Там же ботинком дырявым с берега на берег докинуть можно!
Агент «Стохастик»: В том и замысел – поставили свой сканер, так сказать, положили руку на пульс стратегического партнёра. Чтоб не дерзал поползновениями к самостоятельности. Последний, исчерпывающий тест на лояльность. Хотя, лично я, недоумеваю – зачем? Вроде бы на Рыбальском острове для них тайн уже нет, а всё ж страхуются. Запросили гарантий преданности. И вот, получили...
Лаптев: Полагаю, столь серьёзные вопросы без ведома высшего руководства страны не решаются?
Агент «Стохастик»: С ведома, конечно, с ведома! Когда ядерное оружие сдаёшь, глупо стыдиться по мелочам – сдавай всё остальное, с потрохами. Нашли приличные формулировки о евро-атлантическом сотрудничестве, и дело пошло.
Лаптев: Так у нас, получается, от государства вообще ничего не осталось? Разведка – святая святых, последний рубеж обороны...
Агент «Стохастик»: Нам остались картонные декорации. Но я удивляюсь, что ты ещё способен этому удивляться.
Лаптев: У меня волосы дыбом. Какие стартовые возможности были дадены стране, и как оно всё в пустоту просралось!
Агент «Стохастик»: Понимаешь, брат, такие феномены истории, как царства-государства, требуют жертвенной крови первых властных лиц, князей с царями. Если бы наши президенты дерзнули на собственную роль в истории, повели бы страну перпендикулярно внешним влияниям, их убили бы, наверняка, одного за другим. Но государство прошло бы духовную инициацию и получило бы пропуск в будущее. Однако, наши паны-правители отказались от борьбы за бессмертие и выбрали себе горстку лет комфортной, лестной жизни, да сытую, покойную старость. Проще говоря – чечевичную похлёбку предпочли, да немецкую шоколадку. Так что, выводы делай сам.
Лаптев: А как же народ?
Агент «Стохастик»: Какой нах... народ! Напоминаю тебе, как заканчивается «Слово о полку Игореве»: «Князьям – слава, а дружине – аминь!». Таким образом, в старину понимали, что вес простых дружинников, вместе взятых, равен одному хорошему «аминю», и только.
Лаптев: То бишь, ты хочешь сказать, что книга истории пишется исключительно княжеской кровью?
Агент «Стохастик»: И то, что холопья кровь – просто красная водичка. Кровь народа не стоит ничего. Ею даже забор не покрасить.
Лаптев: Жесток ты брат! И гипотеза твоя жестокая. Ну, может... А не обратиться ли нам с тобою к другой водичке? К пиву, например?
Агент «Стохастик»: Давай! И я расскажу тебе наконец-то, зачем позвал тебя на разговор. У меня есть идея. Более того, I Have а Dream!

Р.S.
Здесь стенограмма диалога обрывается, но сам собою нарисовался пафосный вензелёк, стоящий того, чтобы о нём не забыть.
Лаптев отбыл за пивом, а когда вернулся, с довольным видом неся в руках две прохладные бутылочки «Сармата», то был встречен глубокомысленным изречением: «Знаешь, меня только что осенило! Я только что понял – как существует Бог. Точнее говоря, я могу доказать существование Бога, исходя из свойств электромагнитных волн».
Затем агент «Стохастик» излагает Лаптеву своё доказательство и тот удивляется простоте, логичности и железобетонной прочности доводов. Хотя и понимает, что это чистые происки ума, игнорирующие волю и дух.
Лаптев призадумался.
Перед тем, как они расстанутся, он заявит: «Знаешь, если твоя теория права, то факт существования современного телевидения, и вообще масс-медиа – есть прямое доказательство существования дьявола. Могу обосновать! Опираясь на те же самые свойства электромагнитных волн».
Агент «Стохастик» выслушает, глянет проницательно и вполне согласится.




= 8 =

ПРЯТКИ


Когда Лаптев вернулся домой, в голове его рыбными косяками кружились мысли – свежие, занимательные. Сердце отзывалось на них заботой и предвкушением. В общем, Лаптев оказался поглощён,  и потому не сразу заметил пропажу.
Встреча с агентом «Стохастиком» оказалась прологом. Словно прожектор «Авроры» выхватил из мрака, осветил целевой сектор будущего. Вчерашней маяты по поводу непроглядности человеческих судеб простыл и след - Лаптев слышал учащённый пульс удачи. Он, будто живой компьютер, переживал теперь перезагрузку взглядов на будущее, в их обновлённой версии.
Как оказалось, агент «Стохастик», будучи подвешенным на ниточке скорой отставки, не терял времени даром. Озаботившись вопросом – что делать потом и как себя применить за бортом мачехи-Конторы, он быстро нашёл единственно верный ответ и загодя обо всём позаботился. Как связной контактёр, сопричастный некоторым щекотливым вопросам военно-технического сотрудничества на континенте, агент «Стохастик» знал многих, если не большинство из тех, кто остро интересуется импортом оружия. Нет, и мыслей таких не было – лезть в оружейную торговлю со своей частной инициативой! Однако, в эту широкую, планетарную реку впадает один малоприметный, но полнокровный ручеёк – движение товаров двойного назначения. И вот, именно этот сегмент коммерческой мимикрии буквально просился под опеку агента «Стохастика».
Украина в этом смысле – мастерская лукавых троллей, неиссякаемая кладезь хитрых изделий с «двойным дном», кладовая дуалистических штучек-хлопушек. Грамотно запустив руку в эту лавку, можно извлечь массу всяких ништяков, полезных для дела мира и войны. Однако дверь в сокровищницу крепка и под замком изнутри. Заколдованная страна, город-зеро, откуда нет выхода. Лабиринт согласований и разрешительных подписей для товаров двойного назначения представляет собой неодолимое препятствие на пути любой попытки экспорта частным образом. Как сказано, оставь надежду всяк, сюда входящий. Нет у посторонних ни ключа к двери, ни путеводной нити для лабиринта.
Другое дело - агент «Стохастик». Он давно уже перестал быть посторонним в этом зашифрованном царстве. Он знал всю цепочку казённых согласований и все нужные чиновничьи двери. Раньше агент «Стохастик» был занят службой, и мысли у него водились отнюдь не коммерческие, а всё больше государственные. Теперь же, когда его решительно попросили на выход, у него не было за душой ничего, кроме знаний и связей. В награду за верную службу ему достались ключик и нить.
Настало время этим воспользоваться. Отточить документооборот, вычислить тарифный план, заангажировать людей с правом подписи, благо личный контакт имеется, и вот, на свет, расправив крылья, появляется элегантный бизнес на актуальную тему. Непаханое поле возможностей открывается навстречу, и конкурентов не видать.
«Хочу создать посредническую компанию. Обеспечение экспортёра полным пакетом разрешительных документов. Избавлю торговый люд от безнадёжных мытарств по чиновничьим норам. Приходит ко мне клиент, говорит: в Белоруссию продать могу, но не хочу; а вот в Зибабве продать хочу, но не могу; что мне делать? посоветуйте, ваше благородие... А я ему: советую выпить! Выпить за то, чтобы наши желания всегда совпадали с нашими возможностями! Короче, Лаптев, ты со мной? В компаньоны пойдёшь?».
Ещё бы! Он ещё спрашивает! Главное, чтобы с клиентурой дело заладилось. Однако агент «Стохастик» на этот счёт уверенно его успокоил: клиентов по этой теме не счесть, особенно, потенциальных – как пронюхают, что есть выход на экспорт, давку устроят в приёмной. «А уж сколько клиентов с той стороны забора, сколько явных, заждавшихся покупателей – это вообще м... Это военная тайна. И все ждут, разинув пеликаньи клювы - давай-давай! И мы им дадим. Их счастье состоится при нашем участливом, хорошо оплаченном посредничестве».
Таким образом, агент «Стохастик» приподнял занавес над перспективами, и открылась глубина, мерцающая светлячками брильянтов. Они были как отражение звёзд в тишайшем зеркале колодца – бери, черпай ведром. Они казались головокружительно близкими, почти осязаемыми, покалывали тонкими лучиками сияния, заигрывали.
Очаровывать Лаптева никакой нужды не было – он сам искал какого-нибудь очарования. К тому же, отсутствие других внятных планов на жизнь не давало ему повода для колебаний. По натуре он легковоспламеняющийся энтузиаст, апрельский младенец. Любая авантюра, щекочущая воображение, действует на него как на щуку блесна. Он готов шагнуть в неизвестность новой истории. Впрочем, сей безрассудный шаг он сделал ещё в момент своего появления на свет, как говорится, отродясь. С тех пор он пребывает в этом поступательном движении, напоминающем не то полёт, не то скольжение, не то падение с парашютом.
Итак, скрепив рукопожатием начало коммерческого товарищества, Лаптев тут же был посвящён в наброски практического плана построения компании и даже получил свою первую меру ответственности, так сказать, оказался вовлечён в соучастие. Агент «Стохастик» поручил ему кадровый вопрос: требовалось поискать приличную девушку на должность секретаря-ассистента. Переворачивать насыпи объявлений «ищу работу» - последнее дело. Звонить в кадровое агентство – плодить зло формализма. Когда нужен человек, которому будет доверено многое и тайное, выручает только система личных рекомендаций. На том и порешили: Лаптев поднимет свои прежние связи, доставшиеся ему от времён, когда он красиво работал в банке. А дальше запрос, который он сделает уважаемым людям, извилисто просочится сквозь толщу обстоятельств и случайностей, будто вода сквозь каменную кладку, и причудливым узором своей траектории выведет, напишет имя той самой, пока ещё неведомой фемины.
Энтузиазм размышлений о новелле будущего, которое приоткрылось ему так нечаянно и так вовремя, какое-то время не выпускал его из объятий. Лаптев возбуждённо ходил по квартире, строя мысленные планы и рисуя повестки ближайших дней. И только явное чувство того, что он проголодался, вернуло его к объективной реальности. Ноги привели его на кухню.
Имея твёрдое намерение почистить картошку, Лаптев достал овощной ножик, приготовил посуду и почти машинально потянулся к радиоточке. Занятие предстояло скучное, так что переливы десертного словоблудия в качестве рабочего фона должны как-то занять освобождённый разум. Бывало, настенный динамик распространял не только безвредные, но и практически полезные, а то и вовсе утешительные звуки. Редко, но случалось. Поэтому, включая голос радиоточки, Лаптев законно полагал: авось не помешает. Пусть лопочет химера голосом Украины.
На этот раз, даже сквозь чистку картошки, рассудок Лаптев уловил тон воспитателя. Радио занималось прививкой европейского образа жизни. На гипнотическом примере англо-саксов. Никакого сравнения с туманными островитянами украинцы не выдерживают. Особенно потому, что живут в полтора раза меньше. В чём же дело? А в том, что у англичан есть овсянка, и они веками её кушают. От овса же, как известно, кони не дохнут, а очень даже наоборот. Вот и леди с джентльменами выходят здоровее тех лошадей с конями. А ещё потому, что на родине сэров, пэров и Шекспира испокон веку царит культ яблока: тут вам и сидр яблочный, и пирог и пудинг той же ориентации, тут вам и пай, и крамбл, и утка – сей дивный фрукт всюду диктует правила и тон. Даром что ли в традициях англичан завелась такая поговорка: хочешь быть здоровым – ежедневно кушай яблоко? И так ли уж случайно, что именно этим культовым плодом, а не каким-нибудь легкомысленным жёлудем, стукнуло Ньютону по голове...
Стоп!
Сердце Лаптева тронуло беспокойство. Какая-то убыль почудилась ему, словно дыра в заборе. Балансу окружающих предметов и теней чего-то недоставало. Отчётливо сиротская интонация поселилась в кухонном интерьере. Словно бы ватман рисовальщика-бытописателя, и без того скупой на теплоту, тайно лишился единственно яркого пятна.
Ну, точно! Яблоко! «Где моё Большое Яблоко?» - в голос удивился Лаптев. Вот одинокое блюдце на кухонном столе, играет бликами света, будто оправа гигантского перстня. А доверенного ему сокровища, неоценимого марокканского рубина, в нём нет.
Осознав этот факт, Лаптев слегка озадачился, и глаза его принялись блуждать окрест, машинально высматривая пропажу. На всякий случай заглянул в кухонные шкафчики и даже в холодильник. «Странно!» - сказал себе Лаптев и плавно, как вдумчивая улитка, начал сканировать территорию жилища. Растущее изумление сопровождало его. Конечно же, Яблока не оказалось ни в гостиной, ни в спальне, ни даже в прихожей на подзеркальнике. Да, в принципе, там его и не могло быть, совершенно. Память хранила чёткую картинку: диво царского сада лежало на кухонном столе, в жертвенном блюдце, умытое и приготовленное к торжественному съедению, когда позвонил агент «Стохастик». Обрадовавшись старинному товарищу, Лаптев отложил всё на потом и сразу же отправился на встречу. Но, может быть...
С некоторых пор у Лаптев завелась такая привычка – иногда он говорит что-то самому себе, собеседует вслух. Остановившись у зеркала и поглядев на себя, растерянного, он утешительно забормотал: 
«Но, может быть, после телефонного звонка, настроившись на другую волну, ты чисто механически взял Яблоко в руки, нянчил его по мере того, как собирался в дорогу? Такое ведь случается - когда мысли заняты чем-то важным и далёким, руки, оставшиеся без присмотра, могут вытворить всё, что угодно. Вот, и на этот раз, взял Яблочко, вертел-крутил, может даже укусить хотел, да и положил где-то, как белка, на потом. Белки, например, часто забывают – где оставили свой припасённый орешек».
Ободрив себя такой гипотезой, Лаптев сделал новый круг по квартире, сопровождая своё движение восклицательными звуками речи. На сей раз изыскания велись со всей возможной тщательностью. Заглянул везде, куда позволило воображение, и даже ванную посетил. Но тщетно. Большого Яблока ни было нигде.
Лаптев остановился, растерянно почёсывая макушку.
«Что за леший! – в отчаянии воскликнул он, - А может, ты его съел? Слопал машинально и забыл?».
Нет, абсурд! Угрызть фруктовую глыбу такого калибра, да так, чтобы следа об этом в памяти не осталось – нонсенс! Это ж сколько нужно времени потратить и сил, чтобы свести дело к нулевому остатку...
 Погоди-ка, погоди! А если даже и так, то от Яблока должен был остаться замечательный, выдающийся огрызок!
Лаптев решительно двинулся на кухню и заглянул в мусорное ведро. Так, стоя над круглым отверстием, отделяющим мир человеческий от мира огрызков и очистков, он застыл в краткой философской паузе. Мысли о бренности любых забот и планов повисли у него на шее, точно грустные мартышки, и ему потребовалось кое-какое усилие, дабы стряхнуть их туда же, в мусор.
Итак, следов Большого Яблока обнаружить не удалось. Лаптев вздохнул, не зная, что ещё думать, и капитулировал. Непосильная загадка притаилась где-то высоко над ним, как легендарное яблочко физики над звонким теменем Исаака.
Но, чудеса чудесами, а чувство голода никто не отменял, и жареная картошка вновь заняла первую строчку повестки дня. Вернувшись на кухню, чтобы завершить поварское дело, Лаптев некстати вдруг выяснил, что в доме нет хлеба. Ну, что ж, бывает  и такое. Хлеб вечной жизни и вода бессмертия – их всегда не хватает. До такой степени, что никогда нет под рукой. Вздохнув, Лаптев энергично собрался и вышел за порог.
Путешествие было кратким – магазин располагался в одном прыжке от дома. Тем не менее, смена обстановки, нырок в рябое многолюдье торговых обстоятельств, дали мыслям отдых. И чуткая натура Лаптев оказалась опять готова к новизне восприятия. Поэтому, вернувшись домой, он обнаружил то явное, чему следовало бы удивиться раньше: в жилище витал яблочный аромат. Благоухало столь чудно и столь откровенно, что Лаптев поразился – как можно было не обнаружить этого сразу? Чудеса, да и только! Яблока нет, а запах есть. Как такое может быть?
Неизъяснимая, тонкая, буквально венчанная связь Лаптева и яблок возникла от самого начала дней. Семейный альбом и ныне хранит чёрно-белую фотографию, где он, двухлетний человечек, едва научившийся упираться ногами в планету, гордо стоит на табуретке, будто на вертолётной площадке, и в приливе чувств прижимает к себе ручонками наливное яблочко.
А годами позже, войдя в школьный возраст, очутился в краях, откуда ракетам ближе всего бить по Америке, и где вечно не хватает витаминов. Родителей вела их военная планида, а они влекли его за собой. И вот, купив пять-семь кило яблок, матушка выдавала ему одно или два, остальные же прятала. Она поступала так, ибо тяга маленького Лаптев к фруктам была неуёмной и неодолимой. Позволь ему свободный доступ – этих килограммов на пару дней, и то вряд ли хватит. А их надо было распределить, растянуть на долго, так как земли те, увы, не плодоносили, и дары садов доставляли туда из южных широт страны лишь изредка. И когда удастся купить ещё – не ясно. В общем, пряча от сына яблоки, матушка поступала мудро. В её планах была ежедневная выдача по штуке. Но что значили её планы перед лицом всепобеждающего яблочного обожания, противиться которому первоклашка Лаптев не мог и не желал? С какой бы степенью изобретательности и опыта не прятались эти сокровища, он, едва матушка отлучится на работу, с лёгкостью находил их. Ему даже не приходилось, собственно, искать. Он просто чуял этот нежный, призывный аромат, и шёл на него. Он видел их сердцем.
Теперь, множество лет спустя, когда в нём стало меньше искренности, и лучшие чувства истёрлись, как герб с монеты, тонкая связь с сутью вещей стала ему недоступна. Сердцем своим он больше ничего видеть не умел. Поэтому, окунувшись в яблочное благоухание квартиры, ума не мог приложить – откуда оно, где собственно, источник. Ему оставалось только изумиться и смириться с тайной, которая замкнулась от него.


 

    
= 9 =
         
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ


В истории Большого Яблока можно было бы ставить точку, даже не начиная этой строки. Если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что по субботам Лаптев устраивал дома приборку. Страшная штука – военная служба. Оставляет в характере и привычках человека такие вмятины, которые асфальтовым катком не заровняешь. Тринадцать лет прошло с тех пор, как Лаптев расстался с ВМФ, а рефлекс субботних приборок у него так и не изжился. Не то, чтобы ему нравилось это занятие, или довлела над ним психопатическая зависимость от влажной ветоши. Просто хранилось в нём убеждение, что здесь имеется глубокий смысл, и что это в высшей степени правильно.
Всё вышесказанное имеет целью мягко подвести нас к важной ремарке: на следующий день как раз наступила та самая суббота.
Проснувшись поздно, и насладившись поздним чаем, Лаптев задумался о насущных делах, прикинул сроки исполнения и очерёдность. По итогам планирования ему нарисовалась ниша возможностей, удобная как раз на то, чтобы занять её страстями по чистоте. Лаптев особо не мудрствовал. Сначала он довёл до блеска кухонную электроплиту, а потом взял ветошь и направился квартирою по следам пыли. Чаще он ограничивался внешними гранями вещей и полками мебели. Иногда очередь доходила до броских участков на полу. Но хотя бы изредка интересы порядка настаивали на всей тщательности, с проникновением влажной ветоши в самые удалённые уголки вселенной – под кресла, под диван, и даже дальше. И в этот раз был именно тот случай.
Опустившись на ритуальные четвереньки, Лаптев проползал и пролазил с тряпкою в руке полста квадратов своего пространства обитания, включая укромные места. Нудное это дело никоим образом не предвещало открытий чудных. Чем дальше о глаз и света, тем толще пыль – иного обнаружить он не чаял. Однако же, добравшись за угол одёжного шкафа, в пределы совсем уж малодоступные, да заглянув под стул, угрюмо скучающий там, Лаптев от изумления ахнул. Диковинный сюрприз ожидал его. В самом необитаемом уголке домашнего микрокосма, во глубине, сокровенной от праздных взоров, притаилось непостижимое оно – Большое Яблоко! Лежало просто на полу, невинно и странно, как леди, ночующая на вокзале. Не веря своим глазам, Лаптев буквально остекленел.
Как ОНО сюда попало?
Вопрос от души, но перспектив не имеет.
«Мышка пробежала, хвостиком махнула – яблочко со стола упало и... покатилось. В итоге – закатилось, аж хрен его знает куда...». Вот всё, что пришло в голову на эту тему. Какого ещё ума приложить к упрямому факту встречи под гарнитурной мебелью - Лаптев не знал. В такую минуту где-то рядом должен был витать дух самого Андерсена!
Меж тем, находка выглядела чуть напряжённо и, вроде как, настороженно, без привета. Этим самым напоминала детёныша, который зачем-то спрятался, но был обнаружен. Теперь чадо замерло вместе с собственным дыханием, потому как ожидает решения своей участи и боится нехорошего. Какие-то слова, подобающие обстоятельствам, просились с языка, и Лаптев дал им волю.
«Опаньки! Со свиданьицем, значит! Схоронилось и притихло. Лежишь тут себе и пахнешь на всю квартиру!».
На ум явилась догадка: Яблоко испугалось, что его сожрут, и подалось в бега. Забилось в угол, надеясь отсидеться, вернее, отлежаться. Да вот незадача – предательский аромат выдал...
Лаптев протянул руку, извлёк увесистое сокровище из области вёчной тени и, любуясь золотистым пятнышком-сердечком, твёрдо пообещал: «Не бойся, радость. И не дрожи. Никто тебя уже не съест!». Решение было внезапным, не ясно как возникшим, однако же искренним, то есть, окончательным. Лаптев вернул Яблоко на кухню, в почётное блюдце с германской росписью, и вдохновенно завершил дела приборки по дому.
Итак, рубиновый феномен, опять водружённый на пьедестал любования, требовал себе дальнейшей судьбы. Для порядка следовало выяснить – с чем всё-таки имеешь дело. Природа Большого Яблока и порода его казались тайной непостижимой. Для научного метода исследований оставалась единственная лазейка – взять, да и взвесить, определить массу тела, то есть. Конечно, и просто любопытства ради – не без этого. Но, опять же, не такое уж это пустое дело, если учесть, что в канонической формуле энергии E=mc(2), у массы – главная роль.
За стенкой у Лаптева очень кстати обитала добрая соседка, аптекарская душа. Обратившись к ней, он получил доступ к точным весам и со всей тщательностью произвёл замер. Большое Яблоко потянуло на 971 грамм! И, хотя выдающийся этот результат был, в общих чертах, ожидаем, эмпирически установленный факт всё равно изумил, подвинул мозг далеко за черту обычного удивления.
Ничего себе! Если верить Эйнштейну, показавшему всем язык, Лаптев держал в руке бомбу, и даже атомную, – достаточно придать ей хорошую скорость в квадрате. А может, бомбу Второго вселенского мега-взрыва, в котором родится и начнёт своё расширение новая Метагалактика. В таких делах физика забыла установить разумные пределы.
Лаптев, как мог, навёл справки – бывают ли яблоки такими огромными вообще, в принципе? Может, это и не яблоко вовсе? Но тогда – что ЭТО? Какому-нибудь научному фанатику ничего не стоило пойти тропою познания дальше и пустить в ход остро заточенный нож. Интересно же выяснить – как выглядят внутренности чуда. Может быть, там вовсе не мякоть сочная и не семечки. И тогда – срочно доклад в журнал «Nature», и ждать вызова в Нобелевский комитет! Но Лаптев таким не был. Он имел способность благоговеть перед шедеврами мироздания и не считал, что в каждую загадку природы следует тыкать скальпелем. Поэтому идея, его осенившая, столь же далеко отстояла от рациональности, как Туманность Андромеды от киевской Воскресенки.
«Такому чуду самое место в Божьем храме!» - отчего-то подумалось ему. И помысел этот, навеянный из ниоткуда, моментально застыл в твёрдое намерение, подобно сплаву серебра на русском морозе. Тем более, что имелся красивый к этому повод: день памяти святого великомученика Георгия Победоносца наступит скоро, в следующий четверг. Как не почтить доброго воина Христова? Впрочем, дело, конечно, и не в поводе. Просто Лаптев давно не был на богослужении, и соскучился сердцем. А тут многое сошлось во едино. «Пойду!» - решил он.

Утром четверга, с рассветом, он уже был в пути, стремясь добраться к восьми, к самому началу службы. Сначала трамвай №33, а затем вагон метро бережно и плавно несли его к цели. Едва ли на планете Земля нашёлся бы карман, способный вместить Большое Яблоко. Разве что, крупный кенгуру мог предложить такую услугу. Поэтому, не желая никого беспокоить и соблазнять, Лаптев посадил своё подопечное сокровище в новенький, девственно хрустящий, пакет с логотипом «АЖIО» на обе стороны. Вместилище надёжное и достойное, насколько можно было судить.
История вновь оживилась – пришли в динамику все персонажи её, моторы и колёсики. Солнце – всходило, земля – вращалась, поезд пересекал мост метро, Лаптев катился пассажиром в вагоне, впечатляющая панорама Днепра совершала плавный ход за окнами, а в зелёном пакете «АЖIО», как в садовом гамаке, чуть покачиваясь в такт общему движению мироздания, ехало Большое Яблоко и заставляло думать о себе.
Воистину, по голове досталось не только Ньютону. Иначе, как объяснишь тот факт, что символикой и мистическим почитанием этого фрукта, как бисерной нитью, прошиты культуры народов? Великие мира сего – и фараоны египетские, и князья нордические, и цари азиатские, и боги олимпийские – все обручились с яблоком, точно с невестой, допустили его на пир своей краткой жизни, в свою судьбу на правах небесного жребия. По своему ли предпочтению, или по воле свыше, под прессом, обращающим скалы в щебёнку? Это уже другой вопрос, который, впрочем, ничего не отменяет.
Дождь из яблок, должно быть, сыпался на человечество, не прекращаясь. Каждое попадание в купол отзывчивого черепа что-то важное меняло на чеканке будущего - оно поучало, отвлекало, соблазняло, наделяло, вразумляло, ссорило, влюбляло и, Бог ведает, что вытворяло с человечеством ещё. Взять того же сэра Исаака, математика вселенских масштабов. Удар фрукта о голову не только навёл его на благодатную мысль о всемирном тяготении, но отвлёк на долго от опаснейшего реформаторского занятия с непредсказуемыми последствиями. Будучи гением точных наук, чей мозг держал в объятьях познания всё, что можно было просчитать, сэр имел одну невинную блажь: вздумалось ему изучить историю. Гениальная способность к выводам и обобщениям, сердечная ревность о гармонии и порядке вещей, обратили его прогулку по живописным лугам античности в мучительное странствие по ухабам, где он споткнулся о каждую неровность. Ему открылось возмутительное дело: история человечества подобна башне, которую воздвигли на кривом основании; естественно, вкривь пошла вся кирпичная кладка, до самого верха, до современности. Ньютон подумал и сформулировал себе грандиозную задачу – привести летописание дней мира сего в божеский вид, при котором не будет места лукавым разночтениям и вопиющим нестыковкам, оскорбляющих истину и внимательного читателя.
За работу взялся со всей тщательностью, свойственной ему, и с твёрдым убеждением о благе, которое он принесёт. Плод сорокалетних трудов под общим названием «Исправленная хронология древних царств» обещал явиться миру, подобно восходу второго солнца. Но тут, в самый разгар дела, по голове яблочком – бац! И всё. Мысли надолго ушли в сторону. Новая «эврика» взяла Ньютона под руку и надолго увлекла за собой. В результате, «Хронология» так и осталась недосказанной. Денёчков, отпущенных мыслителю, уже не хватило. Как знать – чем стала бы она человечеству в её окончательном, завершённом виде, со всеми  выводами, которые автор предугадывал впереди? Можно только вздыхать. Но, что интересно: даже и ныне, когда «всё можно», и любые источники сведений нараспашку, эта книга тщательно замалчивается, она не доступна ни в Англии, ни в Штатах, ни в землях Британского Содружества. Здесь какая-то мистика, заговор, не иначе. Участь, схожая с оккультным романом Марка Твена «Таинственный Незнакомец», первый и единственный тираж которого был сразу же кем-то выкуплен и бесследно исчез. Что-то в обеих этих книгах напугало всесильных. А может, человечество не готово к тяжёлым откровениям? Ньютону, едва слухи о его работе над «Хронологией» дошли до общества, предрекали крупные неприятности и советовали доверить свою заботу профессиональным историкам. А когда гения не стало, на имени его с усердием оттоптались многие: «Как он беспомощен, этот величайший из смертных, в некоторых отношениях!».
Но то всё ораторы – глаголют то, чем сердце их переполнено. А как быть с нашим wunderfrucht apple? Ведь оно всего лишь исполнило волю Отца! У Того и божья коровка с травинки не сорвётся, не то, что золотой пепин с ветки, под которой маячит задумчивая голова сэра Исаака. От чего избавил нас Господь, пожалев? Или только отсрочил? Кабы знать! Впрочем, понятно уже то, что крови за астрономию, да за физику с математикой, не пролито ни разу. Разве только нос кому разбили на ученом совете, в пылу научной дискуссии. А вот история – штука, без сомненья, кровавая. Сердца человеческие бьются ею, а не только красной водичкой. В драке за благосклонность истории народов пало без числа, и падёт ещё. Открой только книгу!
Поразмыслив на эту тему в религиозной манере века Ньютона, учёные мужи столетия ХХ-го пришли бы к выводу: неисчерпаемая потенциальность яблока не уступает ядру атома водорода! И взялись бы мастерить что-нибудь страшное. Тут возможны две крайности – либо реактор на быстрых антоновках, либо боеприпас на основе расщепления белого налива.
По сумме всех известных фактов, да при живом-то нашем воображении, можно заподозрить: не мы выбираем этот плод из райского сада – он сам даётся нам, выбирая нас из тысяч, узнавая в пёстром потоке личин. Предугадать его благосклонность нельзя. А уж сценарий драмы иль комедии, в которую он тебя втянет, и вовсе тайна великая. Остаётся благоговеть с благодарностью и надеяться.
Археологи, не покладая лопат своих, выкопали яму в прошлое, и там, на глубине 4 тысяч лет обнаружили первое упоминание о яблоке. Уже тогда магнетизм и причинность его настолько впечатлили обитателей античной старины, что удостоилось документального свидетельства о себе. Чего здесь больше – любви или страха? Мистическое сознание человека наделяет яблоко видимым свойством субъективности, пририсовывает ему некую творческую волю. Лаптеву странно подумалось: «Быть может, не я его в храм Божий везу, а ОНО меня тащит во исполнение воли свыше? А за одно и поезд метро, в котором я нахожусь, за собою тянет? И только попробуй уклониться от маршрута – руку вместе с кульком «АЖIО» оторвёт!».
Интересно, куда, на какую обочину хотела спрыгнуть с колесницы предопределения Венера Милосская? В какой блуд её потянуло, что вовсе без рук осталась? Бог весть! Известно только, что в руку ей было вложено яблоко. Тяжела оказалась ноша, мрамору не по силам.
Если же продлить в бесконечность цепь размышлений о божественном соучастии райского фрукта в судьбе человечества, то в конце исторической трубы, там, где залито светом, обнаружится единственно важный вопрос: чем ещё отслужить надлежит ему, дабы с честью и славой вернуться в Эдемский сад, на ветвь родного Дерева, и остаться в покое? Когда время, отпущенное миру, истечёт и замкнётся в кольцо, когда сойдутся вместе пролог и финал пьесы, написанной для яблока, наступит нескончаемый миг свободы воздаяния. Горемычная Ева, ключевой персонаж этого длинного приключения, уже отомстила за своё унижение. Очередь за теми, кто невинен. Кому достанется от фрукта, весом в целую вселенную?
Итак, жирная точка, которую надлежит поставить, ещё впереди. Отец яблок не обидит своего творения, и в последней строке всемирной летописи торжественно впишет это сладкое с кислинкой слово...

Место, куда явился Лаптев, было почти заповедным. Не счесть по Киеву церквей белокаменных, златоглавых святынь – и знаменитых, и грандиозных, и намоленных, и любимых народом, - всяких. А храм, что прозван Ильинским, от самых истоков православия зачислен на особый счет. Невелик размерами и небросок, затаился на кудрявом Подоле так, что и не всякий праздный турист заметит его со стороны. Однако же светлая благодать явно породнилась с этими стенам. Бывало встарь неоднократно, горела здешняя застройка подчистую, словно единым пламенем, и улица Почайнинская, где расположен храм, полностью обращалась в тлеющие головешки. Но ни разу стихия огня, подвластная грозному пророку Божьему Илии, не коснулась обители во славу его. Точно бы сам Господь укрыл этот храм своими ладошками, сберегая для мистерии Последних времён.
Жизнь Лаптева по совокупному узору фактов, эпизодов и случайностей оказалась причастной этому месту. Почему так оно получилось, он объяснить не смог бы иначе, как ёмким понятием «судьба». Четыре самых важных своих года, когда закладывались основы всей его будущности, довелось ему провести здесь, рядом, в близком соседстве, с ежедневным видом на парадную часть храма. Планида тогда готовилась для Лаптева другая, диаметрально чуждая и бесконечно далёкая от всего, что символизирует память Ильи-пророка. А поди ж ты, молодых годков не прошло ещё вдосталь, как именно здесь, в Ильинской церкви, он крестился, и сделал это с великой убеждённостью в правоту Христа. Как проделал этот путь, как созрело сердце его от пустоты к великому смыслу – загадка, скрытая даже от него самого. Налицо только факт. Был мёртв от рождения, но Бог дал – родился вторично в свои тридцать лет, уже по-настоящему, уже навсегда. В последствии причащался, исповедовался, творил дела прискорбные, и снова каялся, притекал сюда же за причастием и облегчением души, и ещё зачем-то, чего не объяснить никакими словами.
У храма Ильинского слава особенная. Войдя под аркой, во врата ажурной решётчатой ковки, смири свой шаг, прихожанин! И ты, любопытный зевака, быть может, оглашенный, постой во внутреннем дворике, осмотрись. Найди скромную памятную табличку – она по правую руку от входных дверей – и прочти: здесь Русь крестилась! И если сердце твоё осязает Историю с её пульсом и кровью, с её духом и смыслом, с живою тканью событий, то ты поймёшь: магнит Божьего предопределения властвует над этим местом столь же явно и непременно, как некогда над горой Кармильской. Вот же, нет ничего удивительного в том, что Лаптев доставил своё сокровище именно в этот храм. В сущности, куда же ещё, если не сюда?

Народу к службе пришло меньше обычного, потому как будний день. Плотное многолюдье, традиционное тут по воскресеньям, конечно, радовало тем, что православных на земле не убывает. Оно же, увы, мешало тонкому свойству интимного причастия к священнодейству, персональному чувству прикосновения к горнему миру. Когда прихожане стоят на службе сплочённой ратью, плечом к плечу, колоннами в затылок, - у всех на душе общее что-то, простое, поровну разделённое. Наверное, потому, что Бог в такие дни общается с верными своими как с войском, как с дружиной, глядит на них, как на Запасный полк. Что само по себе удивительно, и здорово, и дарит силу. Когда же народу на службе стоит немного, прикосновение души к высокому имеет какую-то иную природу. В количестве малом человек персонален абсолютно, и как знать, может, этим особенно подобен Божеству. Когда нас много, мы – оружие. Когда нас мало, у нас нет ничего, кроме вопросов к Создателю, и нам не остаётся иного, кроме как потупить взор и держать ответ.
С почтением ступив под своды храма, Лаптев осенил себя крестным знамением и степенно поклонился Царским Вратам. Далее, затеплив две тонкие свечки – одну за здравие благодетелей, у аналоя, другую под распятием, за упокой родни своей усопшей, - он отошёл на излюбленное место в дальнем углу, по правую руку от входа, и стал погружаться в завораживающую атмосферу места и события.
Если внешне, при обзоре со стороны, Ильинская церковь не велика, застенчиво благолепна и смотрится как игрушечка, то внутренний образ её тяготеет к Печерской мистике сумерек. Трудно это объяснить. Может, из-за устройства окошек, узких и расположенных слишком высоко, чтобы пролить сколько-нибудь дневного света во глубину, до самых оснований. Может, из-за характера фресок и росписей, сдержанных, строгих, обуздавших мирскую яркость красок, стилем своим тяготеющих к канонам изначальной старины. А может, по сугубому покровительству отцов Печерских – преподобные Антоний и Феодосий в своём изображении настенном, по обе стороны от входа, встречали и благословляли всякого, кого Господь сподобил оказаться под сводами храма, и незримо соучаствовали в богослужениях. Говоря просто, во внутреннем образе храма было что-то невыразимо старинное, почти катакомбное, словно доставшееся в наследство от гонимых первохристиан, и сохраняемое свыше для будущих – гонимых христиан последних.
«Благословен Бог наш, всегда...», - провозглашал густой, степенный бас протоиерея, и служба начинала своё таинство, как предначертано канонами, словно кисть зодчего со страхом и нежностью выводит новую икону. Плавное погружение в атмосферу события, в золотые пряди священных текстов и мелодику духовного пения, вернуло мысли Лаптева к давнему, неутолённому вопросу: «Зачем ты приходишь сюда?». Не для того же ведь, чтобы ладаном подышать? Сколько раз, бывало, по пути на воскресную литургию, он спрашивал себя об этом. Сказать, что это вера водит его, взявши за руку, было бы звонким бахвальством. Имей он хоть крупицу веры, хоть с маковое зёрнышко, двигал бы горы, творил бы фестивали чудес. Но горы не подчиняются его слову, и даже самое малое, что есть на свете, может стать на пути его неодолимой плотиной. Окажется точнее, если сказать так: всё, что у него есть – это предчувствие веры, или эхо её, как рокочущий издалека глухой колокол грома. Она где-то есть, ему же достались о ней только представления, разукрашенные воображением. На крайний случай, ничто не мешало схорониться за дымкой дежурного объяснения: так положено, так делают все! Однако, вопрос, возникший из любви к ясным смыслам, путался в ногах, как прибившийся ничейный котёнок, до тех пор, пока Лаптев не добыл себе простого, исчерпывающего ответа: «Иду подышать воздухом бессмертия!». Откуда ему это явилось – Бог весть. Но формулировка полностью его устроила. В самом деле, разве бессмертие не стоит того, чтобы набрать им полные лёгкие и постоять часок другой, погружённым в тонкое чувство вечности?
Тот же вопрос, только другой своей гранью, подступил к нему. Вдыхающему воздух бессмертия, вздумалось понять: отчего ему теперь так хорошо сейчас? Почему здесь, в мягких сумерках с позолотою лампад и тёплой игрою свечей, ему так уютно, благостно, словно в младенчестве, на руках у матери? Бывает такое состояние, когда думаешь, не прилагая усилий, когда мысли произвольны и плавны, как дымка над тихой водой. Это минуты волшебных догадок. «Вот именно в ней-то всё и дело – в воде!» - невзначай явилось Лаптеву на ум. И он удивился - какие богатые круги размышлений последовали за этим.
То, что с водой не всё так просто, люди понимали всегда. Но природа мистических свойств её оставалась за гранью понимания. Оставалось, как всегда в таких случаях, принять, уважать и пользоваться тем, что доступно. Но вот, настали дни рационального применения мысли, и микроскопы научников сумели заглянуть в океан водяной капли. Глаза бездны в ответ уставились на них. «Вода всё помнит!» - сделали вывод обомлевшие учёные. Раньше за такое наряжали в клоунский колпак и поджаривали на костре из общих тетрадей с формулами. Но теперь человечество стало гораздо любопытнее, и открытие, совершённое научниками, пустилось обрастать удивительными деталями.
Во-первых, вода всё слышит.
Восприимчивость её к акустическим колебаниям превосходит любые способности живой природы, то есть, абсолютна. Нервным окончаниям всех уровней сложности нечего делать в этом соревновании. Дельфины, птицы, насекомые, летучие мыши с рептилиями – куда им с их неизбежной избирательностью звука по диапазонам! Вода в этом смысле – само совершенство.
Во-вторых, она действительно всё помнит.
Она – как хвойная смола мезозойского периода. Акустическая волна влипает в неё, едва коснувшись, и оставляет в ней собственную копию с полным реестром зашифрованных кодов происхождения. От характера, от родословной звука зависит – что окажется в океане капли, словно в камушке янтаря – паук или бабочка, цветок или соринка. Обращённая в лёд, вода разоблачается и приоткрывает тайну своего назначения, демонстрирует дивное и страшное волшебство кристаллизованных звуков. Как рассмотреть душу музыки? Как выяснить значение произнесённого слова? Очень просто: заморозить воду, над которой они прозвучали. В этой связи интересно: какого рода гармонии железом застыли в ледяных глубинах Антарктиды? Итак, структура замороженной воды разоблачает духовную метафору звука, художественным образом расшифровывает волевое начало источника.  Гармоничная музыка оставляет цветочную печать, добрые слова являются в образе красивой геометрии кристаллов, на молитву православную отзывается россыпью ярких звёзд, будто созвездием бриллиантов, а бранная ругань пугает хаотичными осколками вдребезги разбитых зеркал. Добро и зло, воплощаясь в акустике мироздания, отражаются в воде, как в зеркале. И, кто знает, может, имеет способность накапливаться, точно в конденсаторе? Это важно для выяснения, потому как вода имеет и третье свойство – способность воздавать, под тем же самым углом воли.
Итак, в-третьих, она воздаёт. Мстит, или благословляет в ответ. Не говори злое над чашей пития, ибо, не ровен час, выпьешь и сам отравишься. Примеры тому – имеются.
Всё это могло бы представлять чисто академический интерес, жвачку для любителей схоластики и поэзии, если бы не одно упрямое обстоятельство: человек на 3/4 состоит из воды. Следовательно, когда ты находишься в спортзале, где мат-перемат качков не умолкает, словно молитва демонам, кровь твоя подобна кислоте, и в каждой капельке воды, являющейся частью тебя самого, поселяется скорпион. Мышцы растут, а здоровье убывает. Когда же ты в храме, и ангельское пение церковного хора пеленает тебя, и молитвословие сочетает тебя с Горней высотой, в каждой клеточке твоего тела расцветает неземной цветок. Ты этого не знаешь, но сердце чует. Вот почему тебе хорошо здесь.
Господи, чего только не придёт в голову на богослужении!

Лаптев держал своё сокровище втайне, дабы не смутить попусту народ православный. Лишь по окончании службы, когда прихожане чинно потянулись на выход, он взялся исполнить задуманное.
В стене храма, по соседству с росписью Благовещенья, находилась уютная ниша, форматом игрушечной пещерки. По арочной линии свода золотилась памятная надпись «Різдво Хрістово, 2000 рік». И евангельская сценка там, в углублении камня, словно в углублении веков: расписные фигурки участников и свидетелей Чуда, в канонах и традиции вертепа. Едва ли кто мог пройти мимо этого, не улыбнувшись по-детски. Бережное чувство нежности, сообщённое рукою неведомого мастера, осенило всё, и даже маленький сундучок, у ног Богомладенца, символизирующий дары волхвов. Не единожды Лаптеву доводилось видеть на том сундучке то богатую конфету, то стопку крупных монет, то перстенёк с камушком – сопереживание Рождества не оставляло прихожан, и те несли свои гостинцы круглый год, не взирая на православный календарь.
На этот раз подношений не оказалось – свято место словно бы ожидало визита Лаптева. Нырнув рукою себе в кулёк, он аккуратно достал оттуда марокканское сокровище. Что-то снизошло на него в этот момент – может, чувство исполняемого долга. Невольно затаив дыхание, он водрузил свой подарок поверх сундучка волхвов. Там, в евангельской тесноте вокруг Богомладенца едва-едва хватило места крутым бокам Яблока. Будь оно ещё чуть больше размерами, вход в сцену Рождества Христова ему пришлось бы оплатить содранной кожей и кровью собственного сока.
«Сопричисли меня, Господи, к добрым звездочётам, что узрели тебя сердцем, ещё не видев глазами!» - пробормотал Лаптев и сам удивился – откуда ему пришли эти слова?
Направив стопы свои к выходу, он оглянулся напоследок, чтобы удостовериться в содеянном - всё ли в порядке, если поглядеть на это со стороны? Большое Яблоко в обрамлении божественного сюжета потрясало своей выразительностью. Оно смотрелось как жертвенное сердце, обнажённое для подвига.
«Прощай! - мысленно сказал ему Лаптев, - Служи добру. И не поминай лихом».





= 10 =

ДЕВОЧКА-ЛУЧ


А в храме том бывала необычная девочка, лет восьми-девяти светлячок. Благочестивая бабушка-ангел за руку приводила её с собой.
Всяк раз, кто явится под своды храма, мог видеть эту девочку. Она бывала здесь почти всегда. Жила где-то неподалёку, наверное.
В сердобольном русском народе таких, как она, прозвали блаженными. Страшненькая, и глазик чуть косит к переносице, - типичный гадкий утёнок – девочка этому миру явно не пригодилась. Большая проницательность не нужна, чтобы понять: судьба прописала ей тяжкий крест дурочки. Ей отворились двери жизни, в которой ждут её насмешки сверстников, обидные пересуды злых женщин, безысходная бедность и кромешное одиночество.
Кому они надобны, эти страшненькие девочки? Их личностям нет места в прицеле всенародного внимания, и обстоятельства их судьбы не встречают любопытства. Всё, чем могут быть посыпаны их головы – рваные конфетные фантики вперемешку с жалостью.
Однако же, не смотря на это, наша страшненькая девочка была примечательной. Можно рассыпаться тысячей слов, пробуя выразить её сущность и форму жизни. В пудру можно истолочь понятие геометрической одномерности, выискивая приличные синонимы для этого, синтезируя метафоры воображения. А можно просто сказать: девочка-луч.

У луча ничего нет, кроме начала. Любой метод измерения его будет и логичным и убедительным ровно до тех пор, пока не станешь измерять. Собственно, единственным доказательством существования луча является связь его с бесконечностью. Не обладая никакими свойствами, кроме одиночества, он возникает для одного единственного назначения – уйти в никуда. Надо ли к этому что-то добавлять?
Впрочем, и луч не лишён степени свободы, доставшейся ему свыше – ему открыты направления, много, любое множество. Это обстоятельство вторично венчает его с божественной неисчерпаемостью.
В чём его смысл? Какова идея сей эфемерной малости, неисследимой, как нейтрино? Вечность с бесконечностью – привилегия Бога. И вот, луч – самое краткое и самое прямое доказательство бытия Его.

В храме девочка всегда стояла где-то впереди, у амвона и Царских Врат, там, где законное место всякой детворы. Посреди несмышлёнышей, зыбких и беспечных, как пшеничные колоски, она смотрелась дочерью войны, путеводительницей по волнам скифских трав. У сверстников – церковный утренник на качелях воображения, у неё – бессонница старшей сестры, долг часового на посту, упрямый, как штык. В крестах, которыми девочка-луч осеняла себя, в поясных поклонах, которые она отвешивала, было столько жажды и усердия, столько истовости, что прихожанам родительских возрастов подобало изумляться: поистине, дитё верило в то, что делало. Всецелая и беззаветная по естеству своей природы, она стояла на службах, как перст вселенского укора честному собранию, ибо многим приходило на ум, что Царство Небесное только таким, как она и прописано. Маловерным хотелось видеть её глазами. Что такого, сокровенного от всех, являлось ей? Покров ли Богородицы, нежно играющий северным сиянием? А может, Фаворская сокровищница Святых Даров, где хранятся все таланты вселенной? По меньшей мере, то были красоты, достойные вечного созерцания. Взглядом преданным и серьёзным.
Священники храма любили эту девочку. В их бородах пряталась улыбка, когда они видели её. Право же, как не залюбуешься божьей коровкой - сарафан в горошек? Однажды, старшина-протоиерей лично поздравил её: «С праздником тебя, радость моя! С Воскресеньецем!».
Она усердно поклонилась ему и ответила, не шутя: «Спасибо, миленький!».
У неё все были «миленькие». Этим, словом, будто ключом, открывались все её пути навстречу людскому множеству.
Священник улыбнулся в серебро своей бороды и протянул ей гостинец на хрустальной ладони. «Вот, радость моя, держи!», - сказал он.
Девочка издала возглас изумления. То было красивейшее Яблоко – невероятное, восхитительное, размеров сказочных. Намедни кто-то оставил это сокровище в подарок храму, положив средь фигурок Рождественского вертепа, в нише под «Різдво Хрістово, 2000 рік». Помощница-служка, делая обход, нашла его там и отнесла в Иоанно-Предтеченский придел, к другим пожертвованиям, туда где теснились буханки белого хлеба, бутылки кагора, пляшки подсолнечного масла, нехитрые сладости, и прочее, чем щедродательны прихожане. Теперь это чудо возлежало на руке священника.
На краткий миг вселенная убралась за границы воображения, и девочка с Яблоком оказались наедине. Не отрывая взгляда от шедевра неземных искусств, она спросила: «Это теперь будет мой друг?».
Протоиерей, умудрённый и посеребрённый, отдал должное серьёзному тону прозвучавшего вопроса и, чуть задумавшись, ответил: «Что ж, пожалуй и так».
Девочка подняла руки-веточки и приняла Большое Яблоко в свои бережные ладошки.




= 11 =

РАЗНОГЛАЗИЕ ВЕДЬМ


- Как тебе наш офис?
Квадратная комната с окнами во всю стену, полста метров площадью, да ещё смежная каморка через дверь, такая же пустая. Нет ничего, только свет дневной сквозь широкие окна, дремлющий кондиционер «Hitachi» под потолком и неприкаянные провода сетевых коммуникаций на пыльном ковролине. Напряжённый пульс коммерции когда-то бился тут. Предстояло явить этим стенам с проводами новый смысл и жизнь, и чудо сердцебиение.
- Вернее сказать, это наша конспиративная квартира, - уточнил агент «Стохастик», - Позже, скорлупа этих стен будет взломана дрожжами наших идей, судьба поведёт нас дальше, и мы покинем это место, оставив его точно в таком же состоянии, как оно есть теперь. А пока...
Лаптев понимающе осмотрелся.
- Карту мира во всю ширь добавить, и нормалёк - для пивных посиделок сгодится! – рассудил он.
Ну, вот, стало быть, зачатье фирмы – налицо. Из-за уровня моря показалось новое солнце частного предпринимательства. И погода, и текущая современность, и повод, всё голосовало за то, чтобы выпить. Оросить священной водкой паруса большого плавания.
Размышления Лаптева, выданные вслух, нашли живое понимание со стороны агента «Стохастика».
- Именно так и поступим! – заверил тот, - Едва только дождёмся третьего компаньона. Сейчас должен сюда подойти. 
- У нас пополнение?
- Да. Зубов его фамилия. Мой человек. Будем вместе не только пить, но и работать сообща. Скажу больше – он будет директором нашего Общества, и будет формировать задачи для тебя. Он глубоко в теме.
- Интригующий поворот! А ты?
- А я зацепился подтяжками за прошлое.
- ??
- Недавно мне позвонили, и голосом невыносимо доброжелательным послали меня в командировку. Надолго.
- На войну, что ли?
- Да почти. Хотя, характер миссии скорее всё-таки политический, чем военный.
- Слушай, ну как здесь не ругаться матом? В какие-то веки хорошие люди объединились ради стоящего дела. Так нет же! Обязательно чья-то нелёгкая рука должна сорвать стоп-кран...
- Не кипятись, друг. Причин огорчаться пока не вижу. Более того, убеждён что возможности в продвижении нашего проекта возрастут кардинально. В общем, звонок, о котором я сказал, поступил от больших людей из бывшей моей Конторы. Причём, что важно, от людей, которых я уважаю. Не скрою, удивление посетило меня. Хотя, увольняясь, я не слышал в свой адрес категорического «прощай» - мне сказали «до свиданья». Право же, не думал, что оно напомнит о себе так скоро...
- Хочешь сказать, у Конторы нет «бывших»?
- Я бы сформулировал так: «У Конторы все живы, пока не убиты». Так вот, позвонивший мне говорит: мол, в Администрации Президента нужен спец по военно-техническому сотрудничеству, в ранге советника, и мы тебя уже сосватали, рекомендовали, то есть, конкретно. От неожиданности такой меня чуток приморозило и я растерялся между «погодите, дайте подумать» и «служу Украине!». Но меня решительно и немедленно убедили, тем более, что эти люди умеют убеждать. «Такая запись в трудовой книжке стоит как роллс-ройс! - сказали мне, - И открывает, точно золотым ключиком, двери в приличное будущее». То есть, прикинь, моё прошлое озаботилось моей будущностью!
- Ага, решило покормить тебя с ладошки. Безвозмездно ли – как думаешь?
- Поживём - увидим. На днях мне предстоит собеседование в Администрации. Но вопрос, видимо, уже решён. И вот, как считаешь, можно ли от такого предложения отказаться?
Лаптев энергично замотал головой. Таких сил в природе не существует, чтобы смочь. И это не только тема соблазна. Это вопрос мягкой силы обстоятельств...

Далее ожидаемо явился Зубов. Поздоровался, огляделся вокруг, отпустил наблюдение вроде того, что «хоромы-то не царские».
Долговязый, модный. И вообще, в отличие от агента «Стохастика» он поддавался описанию с помощью прилагательных. Свет отражался от него под тем же углом, что и падал. «Наверное, сработаемся», - мысленно предположил Лаптев.
Согласовав меж собою план обустройства офиса, они втроём пустились в недолгий путь и через четверть часа присели за столиком близлежащего ресторанчика. Агент «Стохастик» на правах заводилы и поджигателя взялся платить за всю компанию.
Официант был проворен, и союзники не успели ещё толком осмотреться, как водка, и закуска под неё, приземлились на белоснежное поле скатерти. Одобрительно кивнув человеку, агент «Стохастик» сам потянулся к светлому графину, разлил по пятьдесят и сказал напутственное к первой стопке:
«Дорогой мой народ! Сегодня я чувствую себя гостем из будущего. Потому что знаю точно и наверняка, что дело, нами затеваемое, не лопнет мыльным пузырём, но оставит кратер на лысине современности. И уж в любом случае, вызовет круги последствий на воде тоскливого болота, в которое превращается нынешняя жизнь. Потому как дело наше смелое, возмутительное, актуальное...».
Вот за это, крайнее, за актуальность, и выпили. Агент «Стохастик» не был настроен на ёжика в тумане, и прямо объяснил – при чём здесь это:
- Как недавно выяснилось, мы не одиноки во вселенной. Тема нашего проекта уже приглянулась одному неслабому человечку – министерскому сынку. Собственно, копать в данном направлении он начал ещё до нас. Однако то, что я выяснил об этом, даёт мне понять, что подход у сынка чисто дилетантский. То есть, очень хочет, но в методах и тактике ошибается, дело идёт медленно и не туда. Должных сверхусилий он пока не прилагает, ибо считает, что тема эта у него в кармане и конкурентов ему в природе не существует. То-то он задёргается, когда мы заявим о себе! Админресурс и большие возможности министра-папы конечно же окажутся к его услугам, и нас постараются засунуть под гидравлический пресс, как Шварцнеггера. Ещё вчера эта перспектива отозвалась бы морщинами тревожной озадаченности у меня на лбу. Но теперь, когда вопрос о моём назначении в Администрацию Президента взвешен и решён положительно, отправляю эти морщины ценной бандеролью министерскому сынку. Ничего они нам теперь не сделают, им придётся с нами смириться. А дальше всё решит естественный отбор – профи не спеша отодвинут дилетантов на обочину прогресса...
В ответ на это коллективный мозг компаньонов изобразил всплеск активности, которой хватило на полчаса оживлённых толкований будущего. Потом, когда детали гипотез и умозрительных проекций были обглоданы, точно куриные косточки, прицел беседы естественным образом съехал на бок. У любого пьяного застолья есть только один естественный уклон, по которому оно самопроизвольно сползает – в сторону бабьего царства, на восход женской звезды. 
Поддавшись влечению этой неизбежности, агент «Стохастик»  поведал соратникам – о чём душа томится.
Его отношения с женой всегда были какими-то шершавыми, от самого их юного начала. Будто тёрся об акулу. В сущности, капризная и беспощадная баба досталась ему. Окончила школу с серебряной медалью и красивыми, длиннющими ногами. На данном основании считала, что ей должны и не додали. С течением жизни и наполнением возраста нрав тот никуда не делся, а продолжал цвести, с плодоношением. Агент «Стохастик» держался стойко. Как человек выдающихся качеств, он сумел притерпеться и даже найти здесь какой-то смысл, и некие резоны. Так бы оно и шло себе, ещё неизвестно сколько, но вот однажды...
С недавних пор в шипящий коктейль их семейного жизнеустройства добавился новый, токсичный ингредиент. Случилось это при обстоятельствах по меньшей мере странных.
Проходя, как-то, мимо кофейни по улице Михайловской благоверная агента «Стохастика» испытала острое желание припасть устами к напитку из свежеобжаренных зёрен марки La Hacienda Esmeralda, доставленных из Панамы. Свернула с прямого пути и зашла в ароматные двери. Она бывала здесь прежде. И сей пустяшный, в общем-то, каприз обернулся для неё подлейшей неприятностью. Томясь ожиданием своего заказа, благоверная привлекла внимание какого-то типа, из посетителей, и тот к ней пристал. Будучи особой начитанной, да и при скверном-то её нраве, она умела тонко и внятно отшить, и дело это любила. Однако теперь это ни чуть не выручило, и даже наоборот, словно бы подпалило дикие джунгли с обезьянами. Тип, это коренастое быдло из трудовых резервов нации, по мере того, как получал один щелчок по носу за другим, ничего понимать не желал, а напротив, стал входить в раж. Персонал кофейни отвернул свои глянцевые мордочки, словно их нет, и великое хамло поняло, что тут можно будет нагадить до краёв. Приставучий жлоб навис над жертвой и так её словесно унизил, столько душевных огрызков на неё вывалил, что лучше бы молча снял штаны и устроил бы сортир прямо на кофейном столике. Супруга агента «Стохастика», потрясённая до крайности, вскочила на ноги, желая поскорее смыться, но не тут-то было. Человекообразное падло дало понять, что оно её пока что не отпускает, ибо не все таланты ещё показало, и мщеньем ещё не насытилось. Ситуация приняла угрожающий оттенок, и благоверная, испугавшись, вовсе лишилась голоса. Во что этот внезапный кошмар мог вылиться дальше – не хочется даже думать. Беда распахнула ворота настежь, зазывая на пир. И вот, в самый апогей этой сценки, когда мучительно захотелось проснуться и обнаружить, что это просто дурной сон, из-за дальнего столика поднимается какая-то девка спортивного покроя. Она решительно приближается и металлическим тоном произносит: «Слышь, ты, лишенец однояйцевый! Даю тебе шанс. Вали отсюда бегом, спасай последнее!». Мурло оглянулся на бычьем взводе, не зная куда деть свой кураж, и вдруг осёкся. Замолк, разинув рот, и замер, словно проглотив чугуна. Отважная девка-укротительница ткнула ему в тугой живот кулаком и звонко шлепнула его ладошкой по щеке. «Ну, что застрял, вагон мяса? – спросила она, - Тебе ускорение требуется? Коленом в голову, с прыжка?». И вот, центнеровый скот, который только что заполнял собою всю кофейню с прилегающими галактиками, в момент сделался эфемерным, виртуальным, и послушно, безропотно повёл себя как дым. Просто повернулся и потянулся к выходу. Вышел вон, развеялся без всякого следа...
- Такое рассказала мне жена. Я удивился её нечаянному разбойничьему приключению и порадовался за это сказочное избавление. Однако дальше выяснилось, что обрадоваться поспешил. Дело в том, что по итогу инцидента моя благоверная и та девка познакомились и подружились. Сие в данной истории – и есть самое нехорошее. Потому что дружба эта развивается теперь стремительно и патологически. Происшествию - всего ничего, пара недель, - а эта валькирия уже почти живёт у нас дома. Чуть ли не ежедневно я вижу её стриженный под мальчика череп в моей квартире, и это выводит меня из равновесия совершенно. С одного единственного взгляда мы с ней друг друга невзлюбили, загадочно. И вот я вынужден теперь наблюдать, как жилистая Ингрид начинает быть моим заместителем в семье. Её авторитет в глазах жены сверхъестественен и возмутителен просто. Я уже спрашиваю себя – когда они попадутся мне вдвоём под одним одеялом? И просто поражаюсь тому – как они спелись. У них уже одни интересы, совместные поездки куда-то, шоппинги, какие-то приватные разговоры на кухне, бесконечный перезвон по телефону. Друзья, мне кажется я уверенно теряю свою благоверную. Вчера устроил им обоим праздник выяснения отношений – решил восстановить свой статус. В итоге, жена со мной крепко разругалась, а эта укротительница жлобов посмотрела на меня так, словно я – насекомое. Поцеловавшись с женой в щёчку, она убралась вон, при полном сохранении осанки. И я, как пулю ей в стриженный затылок, бросил вдогонку предупреждение – чтоб ноги её у нас больше не было. Боюсь предположить, может у них гомосексуальные отношения?
Над ресторанным столиком повисла дружеская озабоченность. После ста пятидесяти водки в Зубове приоткрылся источник житейской мудрости.
- Бойся свирепых лесбиянок! – посоветовал он, - Эти стервы жестоки безгранично. В них первобытной ярости – мегаватт на килограмм веса. Взбесится дура – за разделочный нож возьмётся... Или позвоночник из тебя выдернет...
Понуро кивая головою, агент «Стохастик» отозвался:
- Спасибо, Зубов-брат, и утешил, и посоветовал!
- Да что тут посоветуешь, начальник? Пристало к тебе персональное горе, которое на двоих не делится. Удавить её где-то по-тихому, как лисичку бешеную – всё, в чём я мог бы тебе помочь.
Агент «Стохастик» верною рукою разлил по стопке всем, по окончательной на сегодня, и вздохнув задумчиво, пожелал:
- Очередь на тот свет и так нескончаемая стоит. Пускай все останутся живы!
Согласно выпили, и водка утешительной слезой вновь покатилась по склонам неуспокоенной души. Завтра неизбежно новый день наступит, доказывая, что жизнь не выпьешь и жизнью не напьёшься, и в этой неисчерпаемости приключения бывают не только плохие, но и наоборот. Разные бывают приключения.
Агент «Стохастик» спросил у Зубова:
- Тебе-то как в семье править приходится?
Отвечая, тот улыбался, с благодушием:
- Мне твои проблемы не ведомы, командир. Жена моя – дочь баптистского пастора. У них там с детства такое воспитание, что не забалуешь! В итоге вырастает чёткая, дисциплинированная женщина с ясным пониманием своего истинного предназначения и своих законных границ. Прихожу домой – благодать, покой, вселенная ждёт моих распоряжений! На кухне ужин и внимание с пониманием.
- А твоя? – полюбопытствовал Лаптев, - Православная, небось?
Агент «Стохастик» отмахнулся:
- Да какое там! Ни во что она не верит, окромя в длину своих ног. Нарциссочка.
- Послушай, а дрянь эта, что её попутала, она действительно Ингрид? Готически звучит... Словно эхо костров инквизиции...
- Категорически этого не допускаю. Типичный агентурный псевдоним. Более как «инна» или «света» я бы ей не дал. Знаешь, безотчётно чую в этом существе какое-то второе дно. Что-то не так и в ней, и во всей этой истории. Что-то вычурное, постановочное, с самого начала. И даже глаза у ней не одинаковые.
- У этой Ингрид? В каком смысле?
- Один глаз у неё карий. Он благостный, добрым чувством  лучится, словно ладошкой тёплой гладит. А другой глаз цвета зелёного, бутылочного – до того лютый, колючий, прямо жалит, гад! И вот такое существо норовит пустить корни на поляне моей личной жизни. Можешь себе представить? Сорняк плетучий изгибами лезет...
В памяти Лаптева ожила досада, та ещё, отроческая, родом из ученических лет. Была у них в школе завуч, и глаза ей достались разные – голубой и зелёный. Имеет ли это какое-то отдельное значение - Лаптев не ведал. Да и невдомёк ему была углублённая сложность бытия. Мир казался чист и сладостен, как банка трёхлитровая сока берёзового. Но вот, однажды, осталась школа без учительницы ботаники. Может, приболела, а то и вовсе на другое место работать перешла. И довольно длительное время эту пустоту восполняла собою завуч. Вот тут-то Лаптеву довелось уяснить на своей детской шкуре – что означают эти странные глаза, разноцветные, как глазурь на конфетах «Морские камушки». Ботаником он был отменным, лучшим в классе. Нравился ему сей предмет, как впоследствии любил он и биологию, а потому всегда готов был по теме урока и привычно тянул руку выше всех – отвечать. Каково же изумление ожидало его, когда стало выясняться, что и на «четыре» тянет он с трудом, а «трояк» - это оно самое, приличествующее и родное ему. И чем больше он проявлял упорство, тем дальше оказывался деклассирован. Рвался отвечать и всякий раз чувствовал на себе злющий зелёный глаз, обжигающий, как хлёсткая крапива. Благо, до него быстро начало доходить: не следует настаивать на своём достоинстве, не к добру это. Поэтому он заткнулся вскоре, обуздал своё рвение и смирился с ролью статиста. В дальнейшем он сидел тихонечко, и всякий урок ботаники наблюдал одну и ту же картину: завуч, до ушей улыбаясь девчонкам, осыпает их пятёрками без счёта и без повода, за любую попытку подать признаки жизни, и глаз её сияет девкам любовно, аки сапфир лазурный. Смотрелось это столь явно и подчёркнуто, что осталось у Лаптева, в архиве его пожизненных впечатлений. Теперь, поскольку зашла такая речь, он имел основания озвучить житейский вывод: разноглазые тётеньки безмерно любят девочек.
- А может, она была права? – риторически задался вопросом Лаптев, - Ведь я действительно не стал ни ботаником, ни биологом.
За столиком чуть призадумались. Пора была идти, заседание удалось, и оно было выпито до дна. Агент «Стохастик» полез в портмоне за деньгами, дабы рассчитаться, и между тем глобально зачем-то заметил:
- Бабы – убеждённые рабыни своих желаний. Да не уподобимся же и мы! Как говаривали в эпоху великих цезарей, отсутствие желаний – признак божественности.
Созидательный Зубов взял эту простую мысль и отшлифовал до кристального совершенства:
- Женщинам всё время чего-нибудь надо. Мне – не надо ничего. Значит, я – не женщина.
Компаньоны солидарно позубоскалили на счёт формулировки и похвалили его за мудрость и простоту. «Точно, сработаемся!» - мысленно утвердился во мнении Лаптев.




= 12 =

ЗАПОВЕДЬ ГАДКОГО УТЁНКА


Бывает так, что нечего сказать. И даже весна, мать эндорфинов, не находит отклика в умученном сердце. А всё потому, что итогом лучших лет жизни выясняется круглый ноль, и длинная дорога с цветами по сторонам никуда, оказывается, не вела.
Ей 34. Две юности, дважды по семнадцать, канули в небытие, точно сон. Теперь она сидит на подольской лавочке в сочувственных объятьях кудрявого скверика, и в руке у ней мобильный телефон, за который она держится, как за обломок мачты на волнах. В сущности, мобилка – это единственное, что принесла ей жизнь. Всё прочее – унесла. Ах, да, ещё вот имеется сумочка – дамская, не пафосная, российского происхождения, питерской выделки. Но это скорее даже не аксессуар женский внешности, а домик для мобилы – оно там живёт, потому что больше негде. Ей же самой, в канун третьего, уже безрадостного семнадцатилетия, жить негде и подавно – не в сумочке же! Унылая работа на свежем воздухе была оставлена в прошлом, как не оправдавшая никаких надежд, и ничего впереди не обещающая. Аромат фруктов, которыми приходилось торговать, всё ещё следовал попятам, въевшись в кожу. Но он скоро пройдёт, как прошли уже последние отложенные деньги. И уже через месяц придётся покинуть съёмную комнату в Дарнице и поселиться на вокзале. Или вернуться домой, в Прилуки. Но что там делать, в деревне? Растить огурцы? Признать окончательный разгром судьбы и смириться с венцом неудачницы?
Она выжидательно поглядывает на телефон – ей должны перезвонить, и быть может, обнадёжить. Ну, как, как могло такое случиться, что жизнь, начатая удачно, и дававшая основания рассчитывать на светлое, длинное кино, вильнула мимо, ушла песком сквозь пальцы, и на закате лет выкинула её, словно жалкую, пустую бутылку?! То, что 34 – закат, в этом сомнений уже никаких.
Сегодня она при полном параде, который только может себе позволить. Облачение и макияж выражают собою предельное усилие в границах возможного. И ей кажется, что это последний парад. Или что-то волшебное должно случиться, или не произойдёт ничего, и тьма окончательно её обнимет. Волна за волною накатывает желание крикнуть в голос, от полноты сердца: «Я бы убила того, кто выдумал бедность!». И не важно, что один чудный писатель застолбил за собою эти слова. Мало кого не посещали они под видом личного откровения...

А мимо, чуть поодаль, тротуаром, шла какая-то простенькая девочка. По виду обуви и кофточки с юбочкой, было очевидно, что бедность для неё – это не слово, чего-то там означающее, а сам воздух, которым она дышит, и без которого её не станет. Будь в руках той девочки полосатый котёнок – он непременно оказался бы говорящим, из него впоследствии получился бы кот учёный, который сказки говорит. Однако, в хрупких пальчиках девочки нянчилось иное сокровище – Яблоко непередаваемых рубиновых оттенков, огромное, необыкновенное. Она шла, держа его перед собой, и глядела на него с участливым вниманием, иногда что-то говорила ему, иногда, проявляя чувство, прижималась к нему щёчкой.
Поравнявшись со сквериком, девочка отчего-то замедлила шаг и отвлеклась вниманием куда-то в сторону от Большого Яблока. Молодая женщина на лавочке, хрустальная от собственного одиночества, заинтересовала её. Девочка остановилась вовсе, глядя сосредоточенно, и так стояла, о чём-то, кажется, размышляя. Потом свернула с тротуара, вошла под зелёный венец уютного скверика и тихим, вдумчивым шагом приблизилась к женщине. Та сидела красивая, словно фея сказок, и печальная, как влюблённая русалочка, углубившись в созерцание мобилки, пригревшейся у ней на ладони. Почувствовав что-то, она подняла глаза. Незнакомая ей девочка с огромным Яблоком в обнимку стояла напротив и сострадательно глядела на неё. Добрый, гадкий утёнок, придуманный фантастом.
- Не плачь, миленькая! – утешительно попросила девочка.
Красавица хотела было ответить, что вовсе и не плачет, ни в одном глазу, как говорится. Однако, язык не повернулся соврать. Она именно плакала, только слёзы у ней катились внутрь, по стокам души.
- Больше не буду, честное слово! – пообещала она, - Да мне сегодня и нельзя. Тушь потечёт – весь город перепугаю.
Девочка всерьёз кивнула, приняв обещание, как подарок, и сделала ответный жест.
- Вот, держи! – сказала она и протянула на руках своё Большое Яблоко. Красавица решительными жестами и даже междометьями попыталась отказаться. Тщетно! Этого совершенно не хватило для того, чтобы благородный жест девочки обратился вспять. Та не ведала колебаний, и в поступках своих всегда оставалась цельной, как атом. Решение было принято, и Большое Яблоко оказалось в руках красавицы, по факту и окончательно.
- Только не ешь его, миленькая! – увещевала девочка, - Это теперь твой друг! Он знает много историй. Будешь с ним разговаривать. 
Сказав так, странная девочка решительно повернулась на стоптанных каблучках и, как ни в чём не бывало, ни разу не оглянувшись, продолжила свой путь, направилась, куда шла. Пока смущённая красавица догадалась прикрыть свой отверстый от изумления рот, гадкого утёнка уже и след простыл.
И что-то в этом мире неуловимо изменилось. Одиночества больше не было. Она осталась наедине с Большим Яблоком, которое своим невероятным размером и драгоценной мастью требовало и внимания к себе, и уважения, и даже кусочка сердца. Не в силах отвести глаз, красавица учуяла душою медленный прилив каких-то странных чувств. Некое движение на окраинах памяти, точно в мареве плоского горизонта. Не понимая происходящего, находясь во власти чего-то смутного, сердце красавицы забилось чаще...

В нежную дымку загадки стрелою ворвалась посторонняя воля. Телефон ожил, подал призывный сигнал. Очнувшись от наваждения, красавица встрепенулась волнительно, нажала кнопку приёма звонка и, прильнув к мобилке ухом, приготовилась услышать решение своей участи.
В коротких, деловых фразах ей сообщили, что о визите договорено, встреча назначена и её ожидают.
«Иди не мешкая, сейчас! – дали ей совет, - Пока дело горячее, пока есть интерес. Окно возможностей открыто ненадолго!».





= 13 =

ЗАКАЗ


Очередь забот на тот день была короткой. В первой строчке числился кадровый вопрос. Перед светлые очи Лаптева, явилась фемина, претендующая на должность скеретаря-ассистента. Впечатление о ней возникло быстрее, чем скачут электрические искры меж сетчаткой глаз и нейронами мозга. Качественная баба! Нет, не баба вовсе – княжья дочь, не иначе. Гений арийской красоты!
Выяснив, как её звать-величать, Лаптев справился о рекомендациях, направивших её сюда. Пока она проливала свет на тайну своего возникновения и утверждала основания для дальнейшего собеседования, Лаптев деликатно изучал её живой портрет. В нём стремительно росло ощущение чуда. Оно приближалось подобно голосу отдалённой электрички, поющей за стеною хвойного леса. На его глазах сквозь живописную красоту фемины уверенно проступали черты того образа, с фруктовой улицы Луначарского. Лаптев не выдержал, признался:
- Послушайте, у меня такое чувство, что мы с вами уже знакомы...
Она с готовностью, без тени смущения или кокетства, подтвердила догадку:
- Я тоже сразу вас узнала.
Лаптев воспринял нежную, томительную волну, которая словно бы на любящих ладонях приподняла его до степени тихого восторга, и слуха его будто бы коснулась тонкая, неземная нотка минутной грёзы. «Я бы женился!» - первый раз в жизни подумал он. И, что самое удивительное, впервые почувствовал себя готовым драться за это.
- Нет! – пробормотал он машинально и замотал головой, отряхиваясь от наваждения, - Такого не может быть...
Вчерашняя королева фруктовых лотков запустила руку в свою сумочку, оттопыренную, как беременная кошка, и достала оттуда Большое Яблоко. Не улыбаясь даже сапфирами глаз, она протянула его Лаптеву и задала парализующий вопрос:
- А такое разве бывает?
Приняв ошеломительное Яблоко в свою ладонь, Лаптев зачарованно уставился на него, точно кролик на удава. Литой, рубиновый бок нездешнего дива золотился неподражаемым пятнышком в форме сердечка. Тёплый маячок во мраке мизерных вероятностей.

В дверь заглянул агент «Стохастик» и вопросительно замер.
- Вот, познакомься! – радостно призвал его Лаптев, - Вероятно, девушка будет работать с нами. Собеседуем о профессиях.
Агент «Стохастик» приветствовал её кивком головы, но глядел как-то странно, не в красоту её. Можно было подумать, что очам его не человек открылся, и даже не физический объект, а некая даль, вернее, окно, за которым эта даль нарисована.
Неуловимый миг, отведённый замешательству, ничего, кажется, не успел изменить. Агент «Стохастик» прямо с порога позвал Лаптева за собою:
- У меня к тебе разговор. Срочный!
Тот, учуяв электричество, исходящее от компаньона, проворно, как на пружине, выскочил ему вслед. Агент «Стохастик» уже торопился по коридору в сторону лифта, и пришлось его догонять. Оглядываясь через плечо, он говорил:
- Пошли, проводишь меня до машины, а я тебе кое-что расскажу.
По лицу его, словно рябь по хмурой воде, пробегали узоры смешанных чувств – торжества и тревоги. Лаптев собрал волю в морской узел и был весь внимание. Уже в лифте он с досадой обнаружил, что исполинское Яблоко, загадочным образом вернувшееся к нему, всё ещё лежит у него в пятерне. Теперь вот следует за ним, будто прилипнув. Заколдованное, не иначе. В мыслях возникла красавица, оставленная в офисе. Ведь даже не попросил её обождать! 
Лаптев, смущённый тем, что никак не может отвязаться от Яблока, протянул его агенту «Стохастику». Но тот решительно отказался – ему было не до этого. Он торопился поделиться действительно важным, рассказывая:
- Во-первых, можешь меня поздравить. Моё назначение в Администрацию Президента официально состоялось. Я уже ознакомился с кругом новых связей, которые у меня возникнут – это настоящий клад! Не решаемых препятствий для нашего общего дела, видимо, уже не будет. Второе, что я хочу сказать, относится к жанру чёрного юмора, раздел «курьёзы». На эту должность с разных сторон двигали своих людей. И вот, стало известно, что одним из моих конкурентов был наш старый, добрый, вездесущий... Ну, догадайся! Разуй фантазию!
Лаптеву не хотелось играть в КВН, и он сходу ляпнул первое, что пришло в голову:
- Неужто Пеликан?
- Точно! В десятку, в яблочко! Пеликаныч наш кривоногий торил себе тропинку в советники, вернее, ему торили. Но моя волосатая лапа оказалась проворнее. Уму не постижимо – как тесен этот мирок, и как скучно тасуются в нём одни и те же вальты...
- Опять дорогу Пеликану перешёл! Чую, ты себе врага нажил конкретного – конкретней не бывает. Случись что - он тебя не пощадит! Сырую рыбу жрать заставит!
Агент «Стохастик» чуть прищурил глаза, словно высматривая горизонт, кивнул, соглашаясь, и сообщил дополнительно:
- А теперь, изволь, на закуску! До моего сведения доведена информация, что меня заказали. В натуральном виде. Корпорация мочил дала утечку, что заказ прошёл не вчера. То есть, сведения идут с запозданием, и вероятней всего, у меня уже нет времени. Мне бы надо исчезнуть сейчас, взвесить всё и просчитать... Да как это сделаешь, с назначением-то? Осложняется всё...
Покинув лифт, они медленно, в раздумье, шли по фойе, отмеряя шагами расстояние до парадной двери во вне.
- Старина, я в шоке! – признался Лаптев, - Кто бы это мог быть? Что если, Пеликан? Или патроны его? Может, сынок министерский, в упреждение, так сказать? Люди Конторы твоей бывшей – так же могут точить зуб на тебя. Сам-то, что думаешь об этом?
- Ты ещё многого не знаешь, и это хорошо. Простор для версий пока что великоват, мой интеллект беспомощно растекается. Сразу всего не охватишь. Наводящих данных пока нет. Придётся ждать. Определённо известно только одно – исполнить меня должна какая-то баба. Что само по себе забавно, согласись. И символично, сука!
На этих словах внезапная догадка посетила Лаптева, хвостатой кометой перечёркивая всё прошлое и нынешнее. Безмерный формат его воображения до краёв заполнился образом сегодняшней гостьи.
«А вдруг это она?» - подумалось Лаптеву, и он сам опешил от дикости такого предположения.
С другой стороны, мир ведь и стоит на торжестве всяческих невероятностей, будто на розовых слонах. Вот живёт себе девушка, в годах уже непризывных, бедная, неприкаянная, с претензиями красавицы. Как все, в общем. Попала в какую-нибудь передрягу, оказалась в должниках, или просто край настал, и жить не на что. Мало ли, что бывает! Человек при великом усилии может согнуть кочергу. А жизнь плющит человека ежедневно, с лёгкостью, комкает его небрежно пальцами событий. По сему, удивляться коллизиям стоит только в крайнем случае. Итак, оказалась красавица в картотеке, в разделе «торпеды». Отцы-мочилы правильно решили – баба видная, подобраться к жертве ей будет легче. Объявили расчёт, выдали оружие, вывели на объект. И куда ей, бесприданнице, деваться? Всё остальное, как и всё предшествующее – невинная игра мизерных вероятностей, пригоршня разноцветных обстоятельств в кофемолке вселенной. И те, кто составил ей протекцию, конечно же не ведали, что творят.
Холодок отрешённой пустоты лёг на сердце Лаптева. Другое дело голова – там определённо стояла температура плавления мозга.
«Бред! Ну, бред же!! - сопротивлялся он демонам своей фантазии, - Очнись, придурок, у тебя паранойя! Всё, конечно, бывает, и могло бы случиться что угодно. Но при чём тогда ЭТО?! Вот ЭТО здесь к чему?? Как, в какой план ЭТО можно уложить??!».
Немой вопрос адресовался Яблоку. Оно увесисто лежало у Лаптева на ладони, и он шагал, затравленно уставившись на марокканское чудо, как на бомбу, кем-то подброшенную. Потусторонняя тайна была в его руке, однако, не он ею, а она владела им. В эти краткие секунды озарения и душевной смуты он уже не слышал, о чём рассуждал агент «Стохастик». Фойе закончилось, истекло шагами, и двери во внешний мир отворились им. 





= 14 =

ИСПОЛНЕНИЕ


Они вышли за порог, на площадку перед офисным центром, и последние минуты, отмерянные для этой истории, сорвались со старта, бросились под уклон в темпе финальной развязки, под мелкую барабанную дробь.
День, ясный и бархатный с утра, успел нахмуриться. Кто-то вновь украл киевское солнце, задёрнул небо шторами слоистых туч, включил режим тотальной серости. Воздух, оказавшийся неожиданно свеж, бодрил и чуточку тревожил.
С десяток авто, припаркованных у фасада, стояли безмолвно, как железные гробы, ожидающие своих мертвецов. Возле дверей снаружи бездельничал рассеянный охранник в чёрной униформе. Послеобеденный перекур ему не возбранялся, и он стоял над мусорной урной, дымя задумчиво сигареткой. Более, ничего примечательного, иных признаков жизни в поле зрения не наблюдалось.
В каком образе является смерть? Тот, кто лично это видел – знает. Но уже никому ничего не расскажет...
 
Она возникла прямо из воздуха, или выскочила из-под земли – не разобрать. Тихий звук открывающейся дверки авто едва успел задеть слух, не дав ещё возможности хотя бы машинально обратить внимание, а она уже здесь – девка ловкая в мягких кроссовках, с пышными прядями золотых волос из-под вязаной шапочки красного цвета. Лица не разобрать за тёмными огромными очками, и это правильно – смерти лицо не нужно, или же она скрывает, что лица у ней просто нет. Толстая, пластмассовая оправа очков, цинично розовая, как заветная мечта подонка, заменяет собою всё, чем зияет пустота. Удивляет, подкупает интерес, в тупик уводит последнюю мысль.
Агент «Стохастик» и Лаптев непроизвольно споткнулись о воздух, и стали в изумлении, чуть разинув рты. И в общем, это всё, что они успели бы сделать, их время вышло.
А ловкая незнакомка была настроена серьёзно и прицельно. В матерчатых перчатках оказались кисти рук её. И чёрный пистолет сжимался в цепких пальцах. Всё это выяснилось уже в момент, когда других моментов больше не осталось, когда между прошлым и будущим не было уже ничего. Когда пуля, медленно вывинчиваясь из канала ствола наружу, уже ликует о том, что вот, настала её очередь дырявить, что вот он, открытый космос, плотный, как повидло...
«Бах!» - грохнул выстрел. Сорвалась и заулюлюкала на разные мотивы сигнализация припаркованных авто.
Направляясь к машине, агент «Стохастик» фатально поспешил чуть вперёд, будто специально, дабы получить своё. Удар пули опрокинул его навзничь, и он упал к ногам Лаптева, который следовал за ним. Тот, ошеломлённый внезапностью происходящего оцепенел, будто статуя в парке. Способность что-либо делать оставила его – он стоял, беспомощный зритель драмы: вот агент «Стохастик», лежит у его ног, слепо водя невидящими глазами, и в пиджаке, прямо над сердцем дырка от пули, а из дырки вьётся слабый дымок. 
Тем временем, смерть в очках на розовой оправе, категорически не обращая никакого внимания на близкое присутствие Лаптева, делает шаг вперёд и, вытянув руку строго, будто копьё, шлёт в агента «Стохастика» добивающий выстрел!
Упс! Осечка. Копьё судьбы ломается трещиной - пистолет даёт сбой...

Лаптев, вдруг оттаял, целиком вернулся в мир живых, в царство бьющихся сердец.
«Бл**дь!!» - с досадой и злостью взвизгнула смерть. Грамотным движением она поспешила передёрнуть затвор, но что-то там, в железе, не сразу заладилось, и она возилась с этим на пару секунд дольше, чем следовало.
С Лаптевым случилось небывалое. Его чуть ли ни подкинуло волною ярости, взрывом накатившей откуда-то из глубин естества. Он ещё не успел подумать об агенте «Стохастике»  - жив ли друг – и жалость ещё не успела шевельнуться в нём. Словно в замедленном кино виделось ему, как оружие смерти приводится в порядок и рука убивающая снова направляется для выстрела. Это умерщвление, происходящее у его ног, и то жгучее чувство, что следом достанется и ему, вспенило в нём бешенство бычье, заставляющее слепо нестись в лоб летящему экспрессу.
«Нет, не успеть, даже в прыжке!» - тоскливо мелькнуло в голове у Лаптева, и он совершил то единственное, что ему оставалось. С диким рёвом отчаянья и страха, и ярости, с мощного, откровенного замаха он запустил смерти в голову Большим своим Яблоком. Что он мог ещё?
Этого оказалось достаточно. За миг до того, как новая пуля отправилась к воплощению своей брачной мечты – продырявить человека – Яблоко достигло цели. Девятьсот граммов твёрдой сочной плоти, брошенные рукою бывалого подвального качка, оказались подобны гранате. Огромные очки в наглой розовой оправе разлетелись от удара. Стреляющая смерть, поймав переносицей вспышку света, оступилась назад и нелепо шлёпнулась на задницу. Выпавший из руки пистолет звякнул об асфальт где-то рядом.
«Сука!» - раздался бабий визг, отчаянный и страстный, будто визг военного осколка. Смерть схватилась руками за обличье, то ли боясь показать его, то ли просто машинально, от боли и внезапного испуга.
Лаптев точно на пружинах, длинно прыгнул к ней, прямо через тело агента «Стохастика», и от всей души залепил ей по уху справа – отвесил затрещину открытой ладонью. Даже в такую минуту он не смог заставить себя ударить кулаком. Сама мысль про то, как хрустнут слабые косточки женского черепа, оказалась нестерпима для него.
От удара смерть оглушено завалилась на бок. А с головы её съехала золотистая копна причёски вместе с красной шапочкой. Парик! Лаптев изумлённо взялся пальцами за фальшивые локоны и откинул их прочь. Обнажилась круглая голова, стриженная под мальчика. Ничего не понимая, Лаптев растерянно оглянулся по сторонам. Охранник, как стоял возле урны у входа в здание, так и замер там же, окаменев. Только изумлённая сигаретка выпала из его разинутого рта.
«Что стоишь, мудак!? – заорал ему Лаптев, - Помоги же!».
Охранник, будто его плетью огрели, встрепенулся, сорвался с места и с похвальной сноровкой оказался рядом. Лаптев передал ему смерть – крутить ей руки, ибо она пришла в себя и стала биться, как пойманная рыба.
Агент «Стохастик» меж тем неожиданно поднялся и так, сидя на асфальте, отстранённо и безразлично глазел на происходящее. Потом обратил внимание на свою продырявленную грудь, залез рукою под пиджак, в нагрудный карман рубашки и медленно, с любопытством извлёк оттуда мобильный телефон по частям, там же обнаружил пулю. Глядя в мусор убийства, которое не получилось, он медленно озарялся улыбкой и бормотал: «Чудеса, брат... В мобилку попало... Жизнь за мобилку... Живой...».
 Лаптев, до слёз обрадованный чуду, присел на корточки рядом, спросил о самочувствии, затем помог подняться. Агент «Стохастик» уверенно стоял на ногах, и кажется, совершенно пришёл в себя. Держа на ладонях осколки телефона, будто собираясь их продать, он обратился к Лаптеву, в размышлении: «Надо будет потребовать с «Nokia» денюжку за рекламу. Нет, я серьёзно!».
«Да Бог с нею, с «Nokia»! – взмолился Лаптев, который всё ещё был на взводе, - С этой вот, курвой, что делать?».
Та, которой адресовался позывной «курва», конвульсивно дёргалась в клешнях охранника и грязно ругалась. Но дело её погибло, и всё для неё уже в прошлом.
Агент «Стохастик» беззаботно пожал плечами, отвечая:
«Как - что делать? Ментов вызывать, пусть оформляют! Кстати, познакомься, это Ингрид, о которой я тебе говорил. Или как там тебя, разноглазая?».
Лаптев предметно посмотрел на бестию и увидел её словно заново. Невольно содрогнулся, взглядом повстречавшись с её глазами: один, который зелёный, оказался лютый, пронзающий; другой - карий, тёплый, будто обещающий «мир вам!».
Нет, человеческие глаза не могли выглядеть так. То была чистая метафизика, генетический дизайн в духе постмодерна! Откровенная иллюстраций той катастрофы, что случилась в начале времён – раздвоения человеческой природы. Разнесённая тягой противоположных полюсов сил на расстояние полной непреодолимости, она получила своим обобщающим результатом круглый, мертвящий ноль. Вместо того, чтобы остаться живой, вечно начинающей единицей. Итак, человечество приговорено к нулю...
 Лаптев почуял, как волосы на голове тихонечко шевелятся от мистического холодка, и отвернулся прочь, желая не видеть такого более никогда. Спросил у товарища о самочувствии. Тот заверил, что в полном порядке, и он всё тот же, и дальше всё будет как раньше. Лаптев однако, не зря спрашивал. Ибо видел явственно – в агенте «Стохастике» что-то изменилось, необратимо и благодатно. Неосязаемый покров тайны, отражающий свет под переменными углами и присущий ему как вторая кожа, слетел с него, куда-то делся от удара смерти. И вот стоит человек, открытый миру в истинном наличии: среднего роста, лёгкий, утончённый, лицом светел, взором пытлив, и ненастное море в глазах. Словом, преобразился вполне и стал уязвим для описания с помощью прилагательных.
Боковому зрению Лаптева показалось что-то красное, будто пятно крови. Он повернул голову и увидел – Большое Яблоко застенчиво лежало поодаль, едва не закатившись под чёрный «Volkswagen». Лаптев подошёл, поднял. «Что было бы, если б я промазал!!?» - жуткая мысль обожгла, словно льдинка, попавшая за воротник, но растаяла, обратилась в ничто. На дежурство заступили две сёстры - лёгкость бытия и тихое торжество избавления.
Кожура у Яблока лопнула от удара, и бок его, литой и благородный, сочился пролитой кровью собственного сока.
Чуть задумавшись, Лаптев заулыбался вдруг на широту лица, ощущая вдохновение и что-то там ещё, в области сердца, и обратил к агенту «Стохастику» такие слова:
««Nokia», конечно, молодец. Но точка в этой истории поставлена вот этим Яблоком. На, держи, владей. Только не ешь его! Лучше отнеси в церковь, отдай там в благодарность о спасении. Нет, вместе отнесём! Старик, я расскажу тебе такое – даже ты не поверишь! Но потом, потом... Пошли, поднимемся в офис. Там человек, который поучаствовал сегодня в твоём спасении. Только, брат, не пугайся, он - тоже баба. Да ты её видел! Она первая держала в руке этот фрукт, от неё всё пошло... А впрочем, констатировать рано. Кто на самом деле стоит за этим Яблоком? Вопрос пока остаётся...».





* * * * * * * *

Киев, 2015-2016 гг