НЕ игрушка. Постап в мире Метро

 
 

     1.


 …Кап-кап-кап… что там, чёрт подери, капает?! Ну, так и есть, чашку рукой задела – уже и чаю не попьёшь с утра… какого, к чёрту, утра! Когда хочу – тогда и утро. Всё равно, это уже не важно.


     Уже часа два, как спать пора, чего вертишься, чего ждёшь? Сказал же Мур-Мурыч, что раньше, чем через полдня, их ждать нечего.


     Мур-Мурыч не врёт, он дядька надёжный, сказал: приведёт тебе мужа живого-здорового, значит – приведёт. Главное – верить, конечно… Ладно. Это уже истерика. Твой Серенький очень осторожный, стреляет лучше Мурыча, мозгов с мужиками из соседней палатки ещё не пропил, он вообще с ними не пил… Домашний он у тебя очень. Не знаешь, хорошо это или плохо.

     Вроде бы, хорошо: муж всегда при доме, дочку любит без памяти, игрушки мастерит такие, что даже на продажу их забирают, с соседних станций приходят для детей просить. А ведь началось всё с простенькой проволочной кошечки с глазками из твоих пуговиц. Потом, правда, пуговицы для другого понадобились – Надюхе кофточку застёгивать – и оторвали их от кошечки. Но лиха беда начало: теперь этих игрушек у дочи целая выставка на полочке – и собаки, и конь, и коровка, и курочка… Мышек и крысок нет, и так хватает. Смешно. Смешно было, как вы с Серёжей пытались доче объяснить, кто это такие кони-коровы, а она через слово переспрашивала: «Какая травка?.. Морковка или лук?.. Молоко пьют или едят?».


     Хорошо, что Серёжа такой добрый-ласковый… пока он тут, дома. А вот теперь Мур-Мурыч его наверх повёл… а это вам не просто так сходить за угол… хотя тут и за угол ходят с разным результатом: кто живёт сто лет, а кого полудохлого приносят из тоннеля. Наверх…Он так хотел посмотреть ещё лет пять назад, чего там да как там теперь. Другое дело, что не всех туда пускают. Кто ходит: сталкеры, военные всяких мастей… Серёжа твой не сталкер и не военный, однако Мурычу зачем-то он так понадобился, так уж понадобился, что старый Мур его три дня уговаривать приходил. Да всё по секрету. Отойдут куда-нибудь в закуток и беседуют. Даже дома беседовали, пока ты на работе была. А зайдёшь – сразу разговор переводят на всякую чушь, про довоенные профессии, про то, кто кем был… Вот это раздражало всегда. Какая разница теперь, кто и кем был там наверху? Уйдёт Мурыч, начинаешь мужа пытать: про что да для чего приходил старик, а он улыбнётся так и отмахивается рукой, как от мухи… Вот-вот, мух ещё вспомнила. Нету больше мух, и не жалко, что нету. Жалко, что вместо мух столько дряни наверху наплодилось, а Сереже там между этой дряни ещё долго ходить… Конечно, их там человек 6 пошло, иначе нельзя, даже вдвоём нельзя…


     Всё равно страшно. Серёжа такой ответственный, он же до последнего будет… Если что… Тьфу-тьфу-тьфу! Про что ты только думаешь! Сглазить решила, дурочка! Нет, всё хорошо будет, всё обойдётся. Все придут скоро, Серёжа придёт, дочу обнимет… А ты будешь не выспавшаяся, очумелая и на нервах. Успокойся, спи уже. Это ладно ещё, что завтра у тебя выходной. Целый день с дочей… Сказку дочитаете, порисуете, будете папу ждать… спи…


     2.


     Она стояла посреди огромного школьного актового зала. Конечно, ничего он и не огромный, просто если сравнить с её теперешним жильём, то… Она даже не удивилась тому, что вдруг оказалась на поверхности, в своей школе, на той самой сцене, где в детстве выступала. Нисколько не удивилась она и тому, что в окна ласково светит тёплое солнышко, шелестят на улице зелёные деревья и где-то чивкают воробьи. Чему удивляться, ведь так должно быть по весне на всём белом свете? Странно то, что она одна в актовом зале, тут же всегда полно народу: кто репетирует, кто прогуливает уроки, тётя Маша всегда со швабрами и вёдрами – как репетиция, так ей обязательно надо убирать!


     И вот она одна на маленькой сцене перед пустым залом. И от этой пустоты как-то страшновато становится, хоть брось всё и беги, куда глаза глядят. Она начала робко спускаться со ступенек в зал, чтобы пройти между рядами кресел и выскочить в вестибюль школы, а там – на улицу. Только спустилась – откуда-то из вестибюля послышались голоса.


     Она – и не она вовсе, а та девочка, которой она была до войны – присела, спрятавшись за сиденьями. Эти голоса отчего-то пугали. Дверь с размаху, с шаркающим противным звуком распахнулась, ударилась о стену и повисла на одной петле. Как будто нельзя просто открыть, обязательно выбивать! В просветах между сиденьями девочка увидела странные и пугающие фигуры. Конечно, это были люди, только в каком же страшном виде! В немыслимых брезентовых костюмах с какими-то масками на лице, с круглыми и большущими, как овсяное печенье, окулярами. В руках у каждого обязательное оружие – автомат, кажется. Этих людей было шестеро. Один, точно главный, молча указал рукой в арку слева от зрительного зала. Там, это девочка точно знала, была каморка для декораций и прочего хлама, а ещё из этой каморки вела дверь в подвал, в котельную и ещё в какие-то маленькие кладовки.


     Двое отделились от группы и направились в арку. Оттуда снова раздался хрустящий звук выламываемой из коробки двери. Девочка вздрогнула и постаралась сжаться в комок, стать как можно более незаметной. Всё происходящее казалось ей нереальным. Что делают эти страшные люди в этом полном солнечного света и тепла зале, в этом чудесном мире…


     – Кто это тут у нас? – смутно, сквозь маску, услышала она голос над собой и подняла голову.


     Прямо на неё смотрел человек в защитном костюме, который бесшумно и незаметно оказался возле. Она посмотрела в стёкла очков, за которыми оказались голубые и очень знакомые глаза…


     – Серёжа! – закричала девочка и… проснулась от собственного крика.


     Сейчас же завозилась в кровати дочка, и ей пришлось, собрав в кулак всё своё самообладание, ласково погладить ребёнка по голове, пошептать успокаивающие слова, и только когда Надюшка сладко засопела, она позволила себе несколько шумных вдохов-выдохов, чтобы успокоиться.


     3.


     Давным-давно, когда слово «метро» для всех означало всего лишь средство передвижения по городу, она была ученицей хорошей школы, активисткой и старостой класса.


     Когда девочка – её тогда звали Лиля Хлопкова – училась в 6 классе, ей страшно понравился один мальчик, которого она увидела в школьной театральной постановке в роли Ромео. Конечно, мальчик был хорош и сам по себе, но в костюме и образе просто сразил Лилю своим обаянием, глубоким низким для его 16 лет голосом, особенным проникновенным взором голубых глаз… Лиля потеряла покой и сон, родители увидели в её дневнике оценки, которых никогда не было – «тройки». Первая любовь даже для отличницы не проходит даром. Положение осложняло и то, что мальчик – Серёжа – был на несколько лет старше и учился уже в 10 классе. Хотя бы поговорить с ним не было никакой возможности.


     Выход из положения подсказала Лиле подружка.


     – Ну, он в театре, и ты в кружок к Пупсику пойди запишись, хоть на репетициях будете встречаться.


     Пупсиком в школе все звали учительницу литературы, она была молоденькая, с пышным бюстом, хотя и маленького росточка. Но дети очень её любили, поэтому идею организовать школьный театр поддержали безоговорочно, отбою не было от желающих сыграть на сцене. Тем более, Пупсик напрочь отринула все наивные пьесы для детей младшего возраста, в её театре играли «Ромео и Джульетту», пьесу, сочиненную лично Пупсиком по «Алым парусам» Грина и прочее. Слово «любовь» на репетициях звучало чаще, чем в шедших по телевизору сериалах.


     Лиля записалась в кружок и уже через недёлю зубрила роль Кати из книги «Два капитана». Сергею досталась роль повзрослевшего уже главного героя, на сцене они с Лилей не встречались, но на репетициях она получила, наконец, возможность поговорить с ним. Сергей оказался общительным, совсем не задавался перед малолеткой Лилей, с ним оказалось легко и просто общаться.

     Ну, а в школе о нём шептались, что он какой-то вундеркинд, что у него с близоруким учителем физики какой-то фантастический проект, какой-то удивительный ультразвук… Это слово напоминало что-то из рассказов в телепередачах о военных или о пришельцах. Но физика и лирика чудесным образом уживались в этом парне, потому и театральный кружок был для него чуть ли не вторым домом. Когда он всё успевал? И учёба, и кружки, и спорт, и какие-то задания, приходящие по почте из МГУ, и подработка в магазинчике за углом – помощь маме, растившей его в гордом одиночестве… Конечно, он догадался, что эта девочка Лиля не просто так смотрит на него огромными глазами, но она такая маленькая, совсем ребёнок, пусть поиграет в первую любовь – это пройдёт…

     – Так, Хлопкова, – с удовлетворением сказал учитель ОБЖ, проходя между рядами парт, – всё правильно ты говоришь, я бы, конечно, поставил тебе в четверти «пятёрку», только объясни мне, почему ты не желаешь надевать противогаз? Это же не страшно и не опасно, а, Хлопкова?


     – Нет, только я…


     – Подожди, я не договорил. Я понимаю, Хлопкова, твою природную брезгливость. Воняет резиной, да. Дышать трудновато, да. Но и ты меня пойми, Хлопкова, ты же не сдала норматив. Мы тут, понимаешь, на время противогаз надеваем, кросс бежим, а ты, значит, на скамейке запасных хочешь отсидеться?


      – Я…


     – Ты, Хлопкова, сама подумай: вот случись война, что ты делать будешь? Оружие, например, кто применит ядерное или химическое, всё заражено… что делать будешь, а, Хлопкова?


     – Ничего не буду! – в запале закричала Лиля. – Лягу и помирать буду!


     Класс притих. Учитель с интересом посмотрел на неё:


     – Прям так и помирать? И что же, твоя жизнь тебе не дорога?


     – А зачем жизнь, если это…оружие ядерное или химическое. Разве это жизнь?


     – Не знаю. Не знаю, Хлопкова. Но «пятёрку» тебе я всё равно не поставлю.


     Когда дети выходили из класса на перемену, Лиля всё ещё чувствовала на себе тяжёлый взгляд учителя. Все дети между собой дразнили его Мур-Мурычем, уж очень похожа была его манера говорить с учениками на знаменитое мурлыканье кота Матроскина. Хотя никакой мягкости и ласковости в нём не было, по крайней мере, дети её не ощущали.

     В школе он появился только в этом учебном году, высокий, мужественный. Поговаривали, что он – участник каких-то боевых действий на Кавказе, бывший военный, вынужденный после серьёзного ранения прийти в школу. Тут, конечно, его приняли с распростёртыми объятиями: мужчин в школьном коллективе всегда не хватало, а Мурыч выглядел молодцом, ещё не в возрасте, выправка и мужество прилагались, так что школьные незамужние дамочки сразу подобрались, прихорошились, навели марафет и раскинули сети. Но Мурыч попал в капкан как раз к той, которая никаких попыток обратить на себя его внимание не делала – к Пупсику. Он молчаливой и мрачной громадой сидел в последнем ряду зрительного зала, пока шли репетиции, иногда покашливая, а после репетиций провожал Пупсика домой.


  …Собственно, это его присутствие и спасло тогда Серёжу и Лилю, когда город накрыл звук сирен, невнятный гул и паника. Он чуть ли не за шкирку стащил со сцены репетирующих детей – мероприятие только началось, и их было всего четверо; быстрым и ловким движением выбил вечно закрытую дверь, напрямую соединяющую актовый зал со школьным двором, в котором припарковал свою старую «девятку», буквально забросил детей и Пупсика в машину и так резко взял с места, что их вжало в сиденья, а самого  маленького – пятиклашку – даже стошнило. Не обращая внимания на их вопли и причитания ошалевшей учительницы, он гнал на бешеной скорости, пока они не оказались у входа в метро. Как попали внутрь, как потеряли маленького пятиклашку, как Пупсику сломали руку, как Серёжа нёс на себе Лилю и ещё одну девочку, как притулились в уголке станции – ничего этого Лиля не помнила. Но она твердо запомнила тот момент, когда удар сотряс всё подземелье, моргнул свет, и она увидела лицо Мур-Мурыча, лицо со странной и страшной улыбкой, когда он повернулся и сказал:


     – Ну, Хлопкова, ляжешь и помирать будешь?! Только попробуй!!!


     4.


     – Мама, мама!


     – Спи, Надюшка, ещё можно поспать…


     – Мама… я писать хочу…


     – Ох ты, господи, Надюшка, ты мне и в выходной не дашь поспать… ты же знаешь, где горшок.


     – Мам, темно…


     Лиля чиркнула зажигалкой – сокровищем, невесть как оказавшимся у мужа, вообще-то некурящего. Это было расточительство, конечно, но зато дочка успокоилась, добыла из-под раскладушки горшок и умиротворённо зажурчала. Потом она пристроилась в постели и снова засопела. Лиля же совершенно расхотела спать. Она села, потянулась всем телом, потом выглянула наружу из палатки. На станции начиналось утро: суетливо бежали женщины в сортировочную и на ферму, два мужика собирались на дежурство и громко выясняли, где третий, где же его носит. Знакомый соседский подросток, видимо, выгнанный из родной палатки, пристроившись под скудным кругом света печальной лампочки, читал книгу без начала и конца – у неё не было ни обложки, ни первых, ни последних страниц – это Лиля точно знала, сама читала месяц назад. Хорошая книга – «Следопыт» Купера – а ещё лучше, что Серёжа ей рассказал, чем там дело кончилось.


     – Эй, – тихонько позвала она подростка.


     Тот не сразу отозвался, поморгал в темноту, потом повернулся к ней.


     – Как дочитаешь, приходи, расскажу, что дальше было.


     – Хм. Ладно, – сумрачно согласился мальчишка.


     – Ты скажи, я вижу, тебе не спится, отряд Мура ещё не вернулся? Не слыхал?


     – Да впускали кого-то, – нехотя отрываясь от чтения, пробурчал подросток. – Только не отряд. Одного или двух.


     – Как это двух… их же шестеро уходило?


     – Ну, а я знаю? – возмущённо прошипел мальчишка. – Мне не докладывали!


     – Миленький, я сбегаю… посмотри, тут девочка спит…


     – Идите уж. Только оденьтесь хоть, – угрюмо подсказал любитель чтения.


     Лиля судорожно набросала на себя одежду, проверила Надюху и заторопилась к выходу, где были помещения для охраны, лазарет и служебные комнатушки. В этом самом лазарете умерла Пупсик. Перелом руки был открытый, и, несмотря на все старания Мурыча, началось заражение крови. Мур просто землю рыл, даже врача нашёл в царящем на станции хаосе; казалось, что Мурыч один только и знает, что надо делать. Врач ничем не помог. Во-первых, был он гинекологом, хотя, конечно, как все медики, изучал терапию и хирургию, в общем и целом, когда учился в институте. Во-вторых, лекарств толком ни у кого не было, перевязывали руку Пупсику тоже чем попало. Врача, выражаясь фигурально, рвали на части: там и сям случались сердечные приступы, диабетическая кома, одна женщина даже начала рожать – и хоть ей повезло с доктором. Кстати говоря, этот врач помог появиться на свет и Надюшке.


     Комната охраны была заперта изнутри. Молоденький постовой строго глянул на Лилю:


     – Куда? Ты что, сдурела?


     – Сдурела, – довольно громко ответила она. – Скажи, отряд Мура вернулся?


     Солдатик поскучнел лицом, глянув исподлобья, спросил:


     – А тебе зачем? Ну, вернулся вроде, только не все…


     – Кто? – выдохнула она. Сразу ослабли ноги, пришлось уцепиться за постового. Хоть это и было очевидным нарушением, он стерпел и даже поддержал Лилю за локоть.


     – Не могу сказать без разрешения начальника, – оправдываясь, зашептал солдатик.


     – Я к начальнику! – она вырвала локоть из руки постового.


     – Так это… нет его. Не пришёл он сверху, – буркнул парень и только тогда понял, что выдал военную тайну.


     – Мур не пришёл?! А Сергей? Сергей Баландин? – Лиля трясла солдатика за отвороты латаного кителька, он слабо отбивался, но ничего толком не говорил.


     Дверь караулки приоткрылась, чья-то рука втащила Лилю внутрь, и она вдруг оказалась зажатой куда-то чуть ли не подмышку мужу, усталому, посеревшему, но живому. И тут уж она осела  и повалилась мешком на пол.


     5.


     Маленькая девочка очнулась в актовом зале школы оттого, что кто-то ощутимо хлопал её по щекам. Открыв глаза, она увидела над собой то же странное и страшное лицо в маске со стеклянными очками вместо глаз.  Они были одни в пустом зале. Девочка хотела закричать, но голос пропал.


     – Ты кто? – спросили из-под маски. – Ты как тут оказалась? Ты почему одна и без защиты?


     Девочка оглянулась. Тёплый ровный солнечный свет за окнами, крики детворы на школьной площадке… От кого защита? От этих странных людей?


     – Вы кто? – прошептала она.


     – Мы из метро, – ответил человек, который, как оказалось, держал её на руках. – А ты что тут делаешь?


     – Я репе… петирую…


     – Ты что, совсем дура?! Откуда ты пришла?! Ты что, сумасшедшая?!


     – Вы чего орёте? – слабо возмутилась девочка. – Я живу тут через два дома. А вы во что играете в ваших хламидах? Кино снимаете?


     – Какое, к чёрту, кино?! Нет, я отказываюсь понимать! Города нет, от школы огрызки остались, а она тут репетирует!


     – Как нет города? – девочка во сне очень удивилась. Она вырвалась из рук мужчины и побежала к окну. – Вот же город, ничего с ним не сделалось, смотрите!


     За окном было чисто и светло, играли в волейбол ребята на школьной площадке, кто-то выбивал ковёр во дворах, шумно бабахало эхо. Человек в противогазе тоже подошёл к окну и уже спокойно сказал:


     – Та-ак. Ты видишь город?


     – Да.


     – А я нет. Там одни развалины, глупая дурочка. И чего я никак не пойму: откуда в этих руинах ты!


     – Снимите маску, – жалобно попросила девочка. – Всё хорошо. Вы… с вами что-то случилось, наверное… Где все, которые с вами?..


     Мужчина как-то странно оглянулся и вдруг решительно стащил с лица противогаз.


     – Серёжа! – закричала девочка и… снова очнулась в крохотной комнатёнке Мура.


     6.


 …Они действительно вернулись вдвоём: Сергей и ещё один бывалый сталкер. Где-то на обратном пути к метро их заметили какие-то странные не то собаки, не то люди, не то резиновые мячики – так резво они прыгали между домами.  В прыжке они исхитрились подхватить и куда-то уволочь троих из отряда. Никакая пальба не помогла—слишком быстро всё произошло. Потом наступило минутное перемирие, после которого прыгунчиков стало будто в два раза больше. От них издалека разило кислятиной, это чувствовалось даже через противогаз. Мурыч заставил остатки отряда укрыться под наполовину обрушенной стеной дома. Они расстреляли половину боезапаса, каждый миг опасаясь, что кроме прыгунчиков на шум сбежится вся местная фауна. Потом Мур разрешил Сергею запустить то, за чем они, собственно, приходили на поверхность. Подсоединив аккумулятор, Сергей повернул ручку невразумительной на первый взгляд машины – просто круглый бубен, напоминающий колонки довоенных музыкальных центров и театральный софит одновременно. Что-то произошло. Они находились вне радиуса действия ультразвуковой пушки-самоделки, поэтому ничего особенного не почувствовали. Конечно, это была кустарная работа, и её силы ни за что бы не хватило, чтобы кого-нибудь убить, однако на мозгах – у кого они были – действие должно было сказаться дикой болью, ужасом и тошнотой. На той стороне улицы, где готовились к нападению остатки прыгунчиков, раздался страшный вой и гвалт. Прыгунчики катались по земле и выли так, как не взвоет и стая голодных волков по зиме. Где-то за домами что-то с треском и гулом обрушилось, глухо стоная и ухая… Задрожала стена уцелевшей трансформаторной будки, из неё с сухим лязгом посыпались и так висевшие на честном слове кирпичи. Мур жестом показал: хватит. Сергей повернул ручку в обратную сторону. Улица перед ними лежала пустынная и совершенно свободная, ни одна тварь не решалась больше связываться с этими странными людьми, у которых есть такой зубодробительный бубен. Это слово – «бубен» – первым сам Мурыч и произнёс, когда увидел аппарат в каморке-аппендиксе школьной котельной.


     – И что, этот бубен может стрелять? – протянул Мур с почти забытым учительским выражением сомнения, которое Сергей не видел, но почти зримо  ощущал.


     – Пока не знаю, ему сто лет уже, – буркнул Сергей.


     – Не сто, но… Электричеством питается, зараза, – глухо бубнил в противогаз Мурыч. – Пробуй, доставай аккумулятор.


     Сергей подсоединил клеммы, посмотрел на сигнальную лампочку – как ни странно, она моргала слабым красным цветом.


     – Работает, – удовлетворённо и удивлённо сказал он.


 …Теперь, спустя несколько часов, он никак не мог объяснить, что тогда подвигло Мурыча встать во весь рост у стены и так громко, как позволяла защитная маска, заявить враждебному миру:


     – Нате, сволочи! Жрите! Теперь кранты вам! – К этому он добавил ещё пару фраз, которые Сергей не стал повторять при жене.


     Потом Мур-Мурыч вроде как обернулся к оставшимся двоим членам своего отряда и вдруг повалился на спину, мощно, всем прикладом, как говорят. Мужики, поминутно озираясь, подтащили его к стене и обнаружили, что Мурыч отбегался на том, да и на этом свете. То ли сердце не выдержало, то ли все старые раны в одночасье дали о себе знать. Сергей склонен был считать, что просто вышел срок, отмеренный Мурычу – ведь ему уже было около шестидесяти, хотя никто бы этих лет ему не дал. Бросать командира нельзя, потому они волокли его тело, уложив на плащ химзащиты. Нести огромного Мура на руках ни один из них не смог.


     – Где он? – тихо спросила Лиля.


     – В лазарете, в «предбаннике», – коротко ответил муж.

 
     Уже не боясь потерять Сергея, она усилием воли заставила себя отцепиться от его воротника. Медленно ступая, вышла из комнатки и направилась к лазарету. Дежурная сестра, курносая девчонка, без единого слова пропустила её в «предбанник». Мур, уже раздетый до белья, лежал на кровати, его ноги далеко свисали с края топчана, рассчитанного на стандартный рост. Мур был нестандартный. После смерти стало сразу видно, какой он старый. Его лицо было спокойным и серьёзным, будто он уснул, обдумывая какой-то новый марш-бросок. Лиля тихонько посмотрела на него и так же медленно вернулась к Сергею.


     Пока её не было, в комнатёнку набился какой-то народ в форме, один из военных что-то записал на четвертушке бумаги, отдал мужу, и тот, обняв Лилю за плечи, отправился с ней домой, к родной старенькой палатке.


     – А что теперь будет? – спросила Лиля.


     – Ничего не будет, – сумрачно ответил муж. – Потаскают на допросы, опробуют пушку как-нибудь и примут на вооружение. Я назначен теперь начальником артиллерии, – он хмыкнул. – Главное, что она работает. Хуже, что без Мура её применить могут… ну, не для защиты, а для нападения. Этого боюсь. Я ведь не смогу, а без меня как наворотят дел, умельцы… был, сердце слабое… а, чёрт его знает, что там!.. Лилька…


     Лиля обняла его крепче.


   «Мир не стал лучше, – думалось ей. – Опять оружие, смерть… но ведь есть немного надежды. Есть Надюшка. И жить надо, ложиться и помирать рановато».


     Проснувшаяся и кое-как одетая соседским подростком доча бежала навстречу им , что-то радостно крича. В руке у неё была безглазая проволочная кошечка.